Павел не знал, что могут предпринять Молибден и Коган, но теперь для него было ясно, что предстоит борьба.
      – Да, да, - говорил он себе, собираясь к Нефелину, - мы должны форсировать события!… Надо действовать!…
      Погруженный в размышления о судьбе своей работы, Павел не заметил, как дошел до редакции и как очутился в редакторском кабинете.
      – Надо действовать, - были первые слова Павла, - они знают все! Мы не должны терять ни одной минуты.
      Нефелин испытующе посмотрел на Павла:
      – Открыты?
      – Стратегия наша оказалась чепухой.
      – Что они предлагают?
      Павел передал свой разговор с Молибденом и Коганом.
      – Мы расстались врагами! Они ушли от меня, не протянув мне на прощанье руки.
      – У тебя есть уже планы?
      – Только одно!
      – ?
      – Перейти в решительное наступление!
      – И…
      – Я не прочь выступать с завтрашнего дня с лекциями. Кроме того я мог бы организовать выставку по вопросам межпланетных сообщений.
      – Все это конечно хорошо, но тебя отправляют сегодня в Город Отдыха.
      – Как? - возмутился Павел. - Бойко говорил…
      – Брось! Не поможет! Они действуют быстрее нашего. К твоему сведению могу сообщить, что Молибден и Коган были командированы сюда Советом ста для выяснения твоего здоровья. Они нашли тебя в неудовлетворительном состоянии. И ты, конечно, понимаешь, - засмеялся Нефелин, - что они выразили свое неудовольствие и предложили Бойко отнестись к твоему здоровью более внимательно. Молибден, между прочим, сказал Бойко (я привожу подлинные слова): «Стельмах дорог Республике. Но ты этого, очевидно, не уясняешь. Вместо того, чтобы ремонтировать его, - ты держишь Павла в духоте Магнитогорска». Бойко в припадке раскаянья вырвал еще два волоска на черепе и, отдав распоряжение о твоей отправке, вылетел с правительственным самолетом в Москву.
      – Как видишь, они отводят тебя с поля сраженья, шутя и играя. И тут уж никто и ни к чему не придерется… Забота о твоем здоровье! Ничего не поделаешь! Назвался гением - лезь в опекунские пеленки.
      – Но это же свинство!
      – Что? Забота о твоем здоровье - свинство? Неблагодарный, как ты смеешь так думать об этом!
      – Не шути, Нефелин! Мне тяжело сейчас! Подумай, выбыть из строя на месяц, когда именно этот месяц должен решить судьбу работы. Нет. Это не легко. Сидеть в дурацком городе, не принимать участия в борьбе за самого же себя… Я не понимаю, как ты можешь шутить?!
      – Ну, хорошо! Я заплачу!… Ты похож на ребенка, Павел. Право, слово! А что ты думал? Я уже говорил тебе, что им надо отдать справедливость, действуют они умно.
      – Но не честно!
      – Ступай, скажи им! Они тебе ответят, что честность понятие относительное. Они тебе скажут: все разрешено для блага Республики.
      – Благо?
      – Ступай убеди их!
      – Мне хочется плакать, Нефелин!
      – А мне хочется драться! Уезжай! Я буду биться за троих! Да и все мы - ты только посмотрел бы - готовы к самому страшному. Я не ручаюсь, но может быть рядом с нами сидят члены нашего клуба и точат ножницы. Они клянутся остричь бороды консерваторов и уже расписываются по этому поводу на пергаменте кровью.
      – Ты все шутишь!
      – Я весел, Павел! Весел от того, что приводит тебя в печаль. Чудак ты, право!… Подумай хорошенько: что заставило этих бородачей порхать из Москвы в Магнитогорск? Что побудило их сплавить тебя с поля битвы?
      – Ну?… - с надеждой протянул Павел.
      – Сознание бессилия. Ручаюсь головой, что ситуация в Совете ста более благоприятна для нас, чем для консерваторов. Если бы они чувствовали за собой силу, их действия были бы иными. Уезжай, Павел! До сессии еще полтора месяца! А что большой срок для нас. Большинство будет с нами. Вот увидишь!
      – Если они не придумают…
      – Пускай, пускай! Пусть придумывают все, что им покажется удобным. Мы все равно победим.
      – Я начинаю бояться их!
      – А, ерунда… Верь мне, что не позже нового года ты будешь трудиться на Луне, открывая банки с консервами. А я… Ну, я буду посылать тебе с Земли воздушные поцелуи… Ну, давай обнимемся на прощанье! В случае чего, я буду писать тебе… Прощай, дружище! Будь весел! Поправляйся. А главное - не унывай! Можешь быть уверен, что в любое время дня и ночи твои друзья действуют и за себя, и за тебя, и за ослепительную идею, за старую мечту человека!

      Ободренный и успокоенный немного, Павел вернулся в лечебницу.
      В белом вестибюле, залитом светом, он застал Майю, которая стояла в дорожном пальто около распределителя.
      Она тянулась к автомату с надписью «Больных один», стараясь повернуть выключатель, но рычажок выключателя был поставлен так высоко, что до него касались только кончики пальцев Майи. Услышав шаги Павла, она повернулась к нему и сердито сказала:
      – Безобразие! Установщик, очевидно, сам решил вести регистрацию! Помоги, пожалуйста!
      Павел подошел и, протянув руку через голову Майи, поставил в автомате слово: «свободно».
      – Так?
      – Спасибо! - сказала раскрасневшаяся Майя и протянула Павлу руку:
      – Ну…
      – Ты уезжаешь?
      – Я ждала тебя! Ты знаешь о последнем решении Бойко?
      – Отправиться сегодня? Знаю!
      – Ну, вот и прекрасно! Я возвращаюсь в Ленинград!… Желаю тебе поправиться и… Словом, выздоравливай поскорей!
      – Спасибо!
      Они замолчали. И так стояли, почему-то избегая смотреть в глаза друг другу. Павел чувствовал, что ему нужно что-то сказать, но какое-то странное замешательство вымело из головы все мысли.
      Наконец, подавив смущенье, он пробормотал:
      – Я… я, знаешь ли… привык к тебе за это время… То есть… ты была очень добра… Да… Очень добра…
      Майя вздохнула.
      – Мы еще… думаю… встретимся…
      – Возможно, - отвернулась Майя.
      Павел пожал ее крепкую, узкую руку.
      – Ну, конечно встретимся. Ведь мы же ленинградцы.
      – Да!…
      Майя неестественно закашлялась:
      – Ну, что ж… Пойдем!… Нам пока по пути!
      Они вышли на улицу, но тут, вспомнив что-то, Майя вернулась обратно:
      – Чуть было не забыла!… Одну минутку!
      Она вернулась с письмом в руках.
      – После твоего ухода приходил Молибден. Он просил передать тебе это письмо и вот эту записку.
      Павел с недоумением и тайной робостью взял записку и, развернув ее, прочитал:
       Дорогой Павло! Заходил извиниться за резкость. Не застал. Думаю, впрочем, - простил. Никак не привыкну. Отрыжки старого. Нервы. Не обижайся на старика. Исправляю: жму руку, хотя заочно. В. Солнцеграде найди мою дочь. Передай письмо. Другой способ не подходящ для содержания. Это касается только ее. Секрет. Сам не могу. Занят. О твоей химере буду думать. Может быть… В общем - после поговорим. Навести старика перед сессией. Потолкуем. Поправляйся. Молибден.
      Письмо не было запечатано.
      – Он так торопился, что позабыл даже запечатать! - сказала Майя.
      – Ну, что ж, исправим его рассеянность!
      Павел попытался заклеить конверт, но это оказалось невозможным делом. Края конверта были не пригодны для склеивания. И тут Павел понял, что письмо оставлено Молибденом умышленно открытым. Очевидно, старик питал надежду, что Павел может заинтересоваться содержанием письма и прочитать то, что, по мнению Молибдена, Павлу следовало знать.
      Павел покраснел.
      «Какая гадость, - пронеслось в голове Павла, - он мог подумать, что я окажусь нескромным и…»
      Горячая краска еще гуще залила его щеки.
      Сунув конверт в карман и выдернув быстро руку, Павел пошел рядом с Майей, по направлению проспекта Энтузиастов.

      Он не захотел войти в салон.
      В небольшой кабине скорого самолета он просидел несколько часов, безучастно рассматривая плывущие за иллюминатором облака.
      «Что замышляет он? - думал Павел о Молибдене, - почему я должен прочитать письмо, адресованное его дочери?»
      Размышляя о поступке Молибдена, Павел решил, что Молибден имеет какое-то, правда очень странное, намерение включить в борьбу против звездоплана свою дочь.
      «Для чего ему это? И почему он так сильно надеется разрешить в благоприятном для себя смысле вопрос о моей работе с помощью дочери?»
      Неожиданно в сознании Павла пронеслась робкая мысль, заставившая его покраснеть:
      – Нет, нет! - вскочил Павел, - он не думал этого… Я слишком плохого мнения о Молибдене.
      Тогда тайный голос вкрадчиво прошептал:
      – Прочти, и ты будешь знать все. Ведь он же именно с этой целью вручил тебе письмо.
      Павел сунул руку в карман, но тотчас же выдернул ее обратно, как будто пальцы его коснулись оголенного электрического провода.
      – Нет! - громко сказал Павел, - ты напрасно думаешь, что я суну голову в расставленные тобою сети. Того, что хочешь ты, я не должен хотеть!
      Но тайный голос снова зашептал вкрадчиво:
      – Ты просто боишься его. Ай-яй-яй! Взрослый мужчина. Открой и прочти. Ведь он же хотел этого! Докажи, что ты его не боишься!
      – Нет, - закрыл глаза Павел.
      – Не понижаю, - заметил тот же голос, - ничего не понимаю в твоем поведении. Ведь, это же не подглядыванье в замочную скважину. Он хотел, чтобы ты прочитал. Неужели тебе не ясно? А ты прочти и посмотри, чего хочет Молибден, но сделай так, чтобы этого не было.
      Рука Павла опустилась в карман, пальцы схватили конверт. Резким движением Павел достал письмо и быстро выдернул листок бумаги из конверта, но тотчас же почувствовал, как горячая кровь брызнула к его щекам.
      Ему стало душно.
      Кинув письмо на диван, Павел выбежал из кабины.
      Он прошел по коридору и остановился в застекленном проходе. Прижав пылающие щеки к стеклу, он глядел вниз на летящие под ногами поля и фруктовые сады, среди которых белели агропункты. От яркого солнца поля горели разноцветным пламенем, и люди, точно микроскопические частицы пепла, носились внизу, устанавливая машины, сверкающие никелем.
      Павел вспомнил, что вот уже три года прошло с тех пор, как ему последний раз пришлось целый месяц жить и работать в агрогороде.
      Рядом с Павлом стояла пожилая женщина, разговаривая с мальчиком, которого она, очевидно, сопровождала в детский санаторий. Мальчик был бледен и часто кашлял.
      – Простудили где-то! - нахмурился Павел и мысленно поставил диагноз:
      – Бронхит… Сильная форма… Три месяца лечения солнцем!
      Разглядывая ребенка и женщину, Павел почему-то решил, что виновата в болезни мальчика именно эта женщина, которая, несомненно, не считается ни с какими правилами медицины. Он придвинулся ближе и подумал с неприязнью:
      «Простудила мальчишку, а теперь болтает что-то. Подумаешь, как ему важно слушать ее болтовню».
      Наклоняясь к мальчику, женщина старалась говорить ему прямо в ухо. Было невозможно разобрать все, что говорила она, но по отдельным словам, долетающим до Павла, он мог догадываться, о чем шла речь.
      – Видишь? Видишь? - показывала женщина через стекло узловатым пальцем.
      Внизу проплыло бетонное здание Волжской гидростанции. Гигантская плотина лежала поперек Волги, кутаясь в кружева яростной пены. Мальчик прильнул к стеклу, с любопытством вытягивая шею.
      – А-а-а… О-о!… рая… Третью пятилетку… Ангарская… это… ция… вторая по мощности…
      Павел придвинулся ближе.
      Женщина показывала на огромные площади, занятые заводами, которые тянулись к зеленеющей вдали городской черте.
      – …мукомольные… салотопенные… мыловаренные… кожевенные… фабрики… обувные… овощные… фруктовые… крахмальные заводы… строительных материалов…
      Она говорила об индустрии Средне-волжской области.
      Павел зевнул.
      В сущности говоря, такие женщины - плохие гиды. Ну что может понять мальчонка из этих объяснений? Да и знает ли она сама, почему Средие-волжская область превратились за. последние десятилетия в огромную фабрику по переработке сельскохозяйственного сырья?
      Интересно, что сказала бы она, если бы ее спросить:
      – А почему все это? Почему здесь такая индустрия, а в Нижне-волжской области - металлургическая и металлообрабатывающая промышленность?
      Подобные люди способны целыми днями плавать в воспоминаниях. Пролетая над Карелией, - всесоюзным комбинатом мебельной и бумажной промышленности, - они непременно будут говорить о диких скалах и безлюдных озерах, которые некогда были на месте прекрасных городов Карелии.
      В Туркестане, в районе хлопка и каучуконосных плантаций, они вспоминают о голой пустыне и конечно о бывшем Аральском море, которое нынче превращено в резервуар гигантской оросительной системы.
      До слуха Павла долетело слово:
      – Волго-Дон… О Волго-Доне она, конечно, расскажет, как его начали строить во вторую пятилетку, как этот канал соединил Волгу с Черным морем и превратил Ростов в порт мирового значения. И уж несомненно расскажет о гигантской оросительной системе, которая с постройкой Волго-Дона позволила втянуть в сельскохозяйственный оборот десятки тысяч гектаров плодородной земли.
      Рассказывать, так рассказывать.
      Она расскажет и о том, как Ахтуба - дельта Волги - превратилась в район хлопководства и рисосеяния.
      Пролетая над старым Днепростроем, она будет говорить о построенных электрических сверхмагистралях, опутавших Донбасс, о том, как на базе донецкого угля, криворожской и керченской руды и днепровской энергии развернули производство тысячи новых заводов судостроения, машиностроения, металлообработки, как выросли здесь алюминиевые заводы, электротехнические, сельскохозяйственного машиностроения и, понятно, упомянет о былой мощи дряхлеющего угольного гиганта.
      В сущности, это уже старо и давно уже набило оскомину. Павел прошел в кабину и, не взглянув на письмо, белеющее на столике, лег на диван. Укачиваемый воздушной качкой, он заснул богатырским сном, и ни шум мотора, ни спуски на промежуточных аэровокзалах, ни подъемы - ничто не беспокоило его сна.
      Свежий и бодрый, он проснулся в тот час, когда самолет летел над Кавказом.
      Сквозь стекла иллюминаторов можно было видеть мелькающие внизу бесчисленные гидростанции, перекусившие плотинами бурные горные реки, медеплавильные заводы, виноградники, белые санатории, прячущиеся в зелени лесов, обширные фруктовые сады, города, обсерватории, климатические станции. Мощные горные хребты вырастали под крыльями самолета и беззвучно падали вниз.
      Павел привел одежду в порядок и, сунув письмо в карман, вышел в салон.
      Указатель змеился дрожащими фиолетовыми буквами:
      СЛЕДУЮЩАЯ ОСТАНОВКА В СОЛНЦЕГРАДЕ
      Павел прильнул к иллюминатору.
 

      Самолет падал вниз с выключенным мотором. И город, казалось, поднимался от земли навстречу самолету. Обширные площади, широкие улицы, сады, скверы, сверкающие стеклом дворцы росли на глазах.
      Розовые, оранжевые, голубые, синие и белые пятна дворцов, точно причудливые гигантские цветы, переливались радужным цветеньем среди тропической зелени города.
      – Солнцеград! - крикнул кто-то.
      В тот же момент город вплотную ринулся на самолет, и за иллюминаторами внезапно выросли и метнулись в сторону люди.
      Павел, вместе с немногими пассажирами, вышел из самолета и через несколько минут уже сидел в кабинете главного врача - директора и управителя Солнцеграда.
      Главный врач, полный, моложавый мужчина с открытым веселым лицом, покачивался в плетеном кресле и с легкомысленным видом вводил нового пациента «в курс леченья».
      – Что ты должен здесь делать? Каковы нормы поведения и каков режим?… Ну, этого ничего у нас нет. Ты можешь делать все, что тебе угодно. Однако, если я когда-нибудь замечу, что у тебя унылая физиономия, - берегись. Это единственное, что запрещено здесь и за нарушение чего - строгое наказание. Леченье? Воздух, солнце, море, музыка, спорт и дружеские беседы.
      – Несложные обязанности! Теперь: где я могу остановиться?
      – Обычный всесоюзный порядок - в любом доме, где есть место. Рекомендую - берег моря. Там, кажется, сейчас около 400 свободных квартир.
      – Обед? Ужин? Завтраки?
      – Обед - в обычный час. Остальное - в любое время.
      – Диета?
      – Что нравится! Впрочем, рекомендую обратить побольше внимания на зелень.
      – Работа?
      – Час в месяц!
      – Так мало?
      – Ну, дорогой мой, это же не промышленный город.
      – Все?
      – Это все, если ты еще запомнишь, что здесь нельзя иметь книг и газет, нельзя читать и писать и запрещено работать.
      – И после всего этого ты считаешь Солнцеград городом отдыха? Я назвал бы его преддверьем в психиатрическую лечебницу. Один час работы в месяц?
      – Ничего… Привыкнешь! С ума еще никто здесь не сошел, хотя все прибывающие сюда опасаются именно этого.
      – Все?
      – Ну… Заодно могу сказать тебе, что здесь ты не увидишь ни телефоноприемников, ни кинорадиоэкранов; словом, всем видам искусства, кроме музыки, вход в Солнцеград воспрещен.
      – Радиогазета, надеюсь…
      – Не надейся! Она также изъята! Впрочем, если ты желаешь, я могу объяснить тебе причины…
      – Ну, еще бы, - засмеялся Павел, - однако я думаю, что начальники старых тюрем имели в запасе более убедительные доводы за тюремный режим для заключенных, чем мог бы привести ты в защиту порядков Солнцеграда.
      – Как хочешь! - зевнул главный врач. - А некоторые, между прочим, интересуются этим вопросом.
      – Я не из любопытных!
      – Тем лучше для тебя. В всяком случае, это качество полезно для человека, нуждающегося в отдыхе.

      Покинув кабинет главного врача, Павел побрел по широким, утопающим в зелени, проспектам. Тысячные толпы отдыхающих, одетых в белое, легкое платье, переливались по тротуарам, громко разговаривая и смеясь.
      По асфальтовым мостовым бесшумно проносились нескончаемой вереницей зеленые электромобили, набитые поющими людьми.
      Воздух был полон музыки, вырывающейся из широких глоток уличных репродукторов, крепкого благоухания южных цветов и песен и веселого шума беспечных людей.
      Сквозь густую зелень пирамидальных тополей, обступивших проспекты, просвечивали розовые, голубые, оранжевые, сиреневые, белые и фиолетовые стены дворцов. Гармоническое сочетание красок веселело глаз, радостная мажорная музыка ласкала слух, смех и песни веселой толпы наполняли сознание юношеским легкомыслием.
      Стаи аэроптеров кружились над садами и проспектами, сверкая в ясной лазури неба трепетными крыльями. Сверху, точно конфетти, падали, кружась в воздухе, летающие люди, и с плоских крыш дворцов взлетали с песнями все новые и новые партии аэроптеров.
      Проспекты, по которым двигался Павел, точно реки, впадали в цветочные озера прекрасных садов и парков, в царство роскошных клумб, причудливых фонтанов, сверкающих под солнцем, беседок над искусственными зеркальными прудами и белых мраморных статуй.
      В садах и парках царило особое оживление. Люди пели, играли, смеялись, разговаривали.
      На открытых площадках, под репродукторами, кружились в танцах юноши и девушки, и радостные движенья их были полны, красивого ритма.
      При выходе из парка, сквозь просветы деревьев которого синело близкое море, Павел натолкнулся на карнавальную импровизацию.
      Увенчанная цветами и опутанная серпантином, навстречу катилась толпа, и несколько юношей и девушек с гирляндами темно-бархатных роз бежали впереди, подняв руки и громко крича:
      – Мобилизация!
      – Мобилизация!
      – Призыв веселых!
      – Сюда, товарищи!
      Мимо Павла бежала раскрасневшаяся девушка. Голубые глаза девушки блестели радостью. Она схватила Павла за руку:
      – Ну, ну, скорее!
      Но Павел, улыбаясь, покачал головой:
      – Не сейчас!
      – Как хочешь! - крикнула девушка, пробегая дальше.
      Он остановился, наблюдая, как импровизированный карнавал вырастал, точно снежный ком, и когда толпа умчалась к морю, Павел зашагал, насвистывая веселую песенку.
      По широким террасам он спустился вниз. Парк остался сзади. Перед глазами, точно голубая атласная стена, встало белесоватое море, сливаясь с далеким горизонтом. Вдали качались дымы океанских пароходов.
      Зыбкое море переливалось, отражая теплые, блестящие края туч и веселую лазурь. В мутно-розовой дали синел далекий берег. Над водой, часто махая крыльями, низко летели белые птицы.
      Желтый пляж, усеянный купальщиками, гудел веселым шумом. Радостные, звонкие голоса, смех и визг долетали до слуха Павла. Глядя на блестящие обнаженные руки, на темные от загара спины, на яркие красные блузы и цветные чепцы, он чувствовал, как солнце и веселье пронизывают его насквозь и теплыми волнами текут, вместе с кровью, к сердцу.
      Он сделал несколько шагов.
      Над обрывом поднимались цветущие акации, вытянув тонкие и гибкие вершины к небу. И, точно зеленая армия, спускались к морю темные каштаны, шевеля узорчатыми листьями и потрясая белыми и розоватыми свечками восковых цветов.
      У подножья обрыва сверкали стеклом цветные отели, заслоняя мрамором стен белесоватое море.
      Павел спустился вниз.

      После недолгих поисков он выбрал в одном из отелей номер с балконом и окнами на море и, прикрепив карточку к дверям, начал устраиваться.
      Здесь предстояло Павлу прожить целый месяц, поэтому он прежде всего разместил мебель в таком порядке, который казался ему наиболее целесообразным.
      Не прошло и полчаса, как номер преобразился совершенно.
      На серо-зеленых стенах он оставил лишь прекрасные репродукции полотен Рубенса, задернув остальные картины коломянковыми шторами. Кабинетное пианино он передвинул из угла к широкому окну и, спустив люстру над круглым столом, расставил вокруг стола кресла, потом снял с окон бледно-зеленые занавески и опустил их в шкап для чистки и дезинфекции. Открыв «бутафорскую», он разыскал бюсты любимых поэтов и изобретателей и, когда комната приобрела приятный для него вид, он перешел в спальню, где так же переставил все по своему вкусу.
      В гардеробной он выбрал костюм для купанья и переменил серую верхнюю одежду на белый костюм из искусственного шелка 12.
       12С 1940 года одежда из искусственного шелка, благодаря гигиеничности, пористости (не задерживает испарений кожи) и способности пропускать самое ценное для человеческого организма - ультрафиолетовые лучи из солнечного спектра, сделалась «униформой» для детей, больных и отдыхающих.
      Закончив работу по устройству квартиры, Павел достал «купальное» полотенце и, мурлыкая под нос какой-то веселый мотив, вышел из номера, имея намеренье найти на берегу моря друзей и пожариться под южным горячим солнцем.

      Так началась новая жизнь Павла в Городе Отдыха. Утром - купанье, завтрак и беседы с новыми друзьями. В полдень - обед, веселая компания, шахматы и мертвые часы; затем - друзья, спорт, горы, парусные яхты, песни, продолжительный ужин, музыка, усталость и крепкий сон.

      Прошло три дня после того, как Павел прибыл в Город Отдыха. Однажды, обедая в обществе новых друзей, он заметил за соседним столом высокую девушку, которая суровостью своей была похожа на Молибдена. Павел подошел к ней и спросил:
      – Не зовут ли твоего отца Молибденом?
      – Нет! А что?
      – Больше ничего.
      Павел вернулся к своему столику, взобрался на стул и громко крикнул:
      – Алло, товарищи! Нет ли среди вас дочери члена Совета ста Молибдена?
      Обедающие начали весело оглядываться.
      – Это не ты, Абрам?
      – Как будто нет!
      – Уж не та ли это девушка…
      – Алло! - снова закричал Павел, - может быть, кто-нибудь знает ее?
      Чувствуя на себе чей-то взгляд, Павел повернул голову. Глаза его встретились с темными девичьими глазами, которые смотрели с удивлением и любопытством. Девушка была одета в белое открытое платье. Темные волосы облаком окружали ее голову. Губы ее были полуоткрыты, точно у ребенка, увлеченного занимательностью рассказа.
      – Может быть, это ты? - крикнул Павел.
      Девушка кивнула головой.
      Тогда Павел соскочил со стула и направился в сторону девушки, пробираясь между столиками обедающих. Он подошел к ней и сказал:
      – Я привез тебе письмо… От Молибдена.