— А кроме того, мадам, у меня имеется для вас и другое приятное сообщение: я собираюсь на днях ходатайствовать перед президентом нашего государства о присвоении вам почетного звания экономической советницы.

— Дает ли это звание право на пенсию? — спросила я без всяких околичностей.

— К сожалению, нет, но обычная пошлина за присвоение титула будет уплачена из общественных средств…

— Может быть, лучше поберечь общественные средства?

— Вы так думаете?

— Конечно.

Я уже привыкла к тому, что любое мое слово, сказанное мужчинам, они непременно повернут против меня. Но этот господин явился неожиданным исключением. Он стал превозносить мой социальный образ мышления и мою благородную готовность к самопожертвованию, а затем в конце концов приступил к делу, ради которого, собственно, он и затеял весь разговор:

— Мадам, общество снова нуждается в вашей помощи. В стране царит великая нужда. Всем нам угрожает голод.

— Господин министр, — сказала я с искренней жалостью, — разрешите мне помочь вам? Я могла бы доставлять вам кофе, сахар, масло, муку, фруктовые консервы, табак — собственно, все, что вам потребуется. Но, разумеется, по повышенной цене.

Он посмотрел мне прямо в глаза, опасливо направился к двери, чтобы проверить, не подслушивает ли нас кто-нибудь, и, вернувшись, сказал шепотом:

— Мадам, ваше предложение меня интересует. Все прочее у меня имеется, но вот кофе я хотел бы получить несколько кило…

— Так ведь его можно купить в магазинах.

— В магазинах? — удивился он.

— Ну да, точно так же, как и все другие деликатесы. Их продают свободно: это разрешено с условием, чтобы сверхприбыль от продажи шла на благотворительные цели. Потому-то на эти продукты цены так высоки. На той неделе в наш порт прибывает пароход, груженный восточной халвой — ее будут продавать с разрешения министерства в пользу мусульманских детей, не имеющих отцов. Одновременно в магазины поступит новая партия кофе, сушеных фруктов, папирос, французских противозачаточных средств, женского белья, каракулевых манто, конфет, игрушек и валенок, которые будут свободно продаваться по спекулятивным ценам в пользу оспенных больных, потерявших форму спортсменов, а также полковничьих вдов и внебрачных детей бывших министров. Стало быть, как видите, в товарах недостатка нет, не хватает лишь покупательной способности.

— Вы правы, мадам. Совершенно верно: не хватает покупательной способности! Много ли сделаешь на одно министерское жалованье?.. Едва-едва удается наскрести, чтобы отоварить карточки…

Я почувствовала жалость к человеку, вполне естественную жалость. Он, видимо, совершенно потерял собственный характер, получив взамен характер жены, так что теперь единственной основой его авторитета служила непомерная величина министерского письменного стола. Внезапно он встрепенулся, вспомнив о своем служебном долге.

— Мадам, поскольку речь зашла о благотворительности, я изложу вам дело, ради которого, собственно, я и решил побеспокоить вас. В нашей стране насчитывается почти четыре миллиона жителей, которые не в состоянии покупать товары, продаваемые с благотворительными целями. Этим людям кто-то должен помочь. Я обсуждал положение с некоторыми из моих коллег, и все они в один голос назвали вас. Вы чистокровная американка, хотя и получили двадцать три года назад финское гражданство. Вы можете сослужить большую службу стране, и потому я прошу вас оказать нам любезность и ответить на следующие вопросы: а) не согласитесь ли вы, чтобы вас послали в Соединенные Штаты для организации там сбора пожертвований в пользу Финляндии? б) когда бы вы смогли выехать и каковы ваши условия? в) будут ли у вас какие-либо дополнительные пожелания?

Я ответила, что мне потребуется несколько дней на размышления. Высокопоставленный проситель продолжал:

— Я уверен, что вы в любом случае способны найти множество действенных решений и оригинальных идей. Это и позволяет вам справляться с трудностями. По вполне понятным причинам мы не можем послать вас в качестве официального представителя. Мы назовем вас «посланцем доброй воли».

— Отличная выдумка. Поскольку послом обычно бывает честный и пользующийся доброй славой мужчина, которого направляют за границу лгать…

Мое замечание ему не понравилось, так как он, видимо, привык к тому, чтобы у женщины душа была открыта нараспашку, а рот — на замке. Все же, несмотря на охватившее его мелкое раздражение, министр продолжал разговор в любезном тоне. Он знал, что надкусив яблоко, всегда приятнее увидеть в нем целого червяка, чем половинку его. Итак, ему удалось уговорить меня принять эту миссию, в результате которой американские финны с увлечением принялись чистить свои чердаки. Поскольку стоял вопрос о благотворительности, ее объектом явилась прежде всего я сама. Мне обеспечили бесплатный проезд на родину, дали изрядные деньги на представительство и предоставили массу других выгод за счет общества. Было рискованно оставлять руководство всеми моими делами в руках одного лишь Энсио Хююпия, хотя он и успешно работал в течение многих лет как мой энергичный, предприимчивый компаньон. Я не сомневалась в его честности (преуспевающий юрист всегда честен), но не надеялась на его силу воли, которую подтачивало все более развивавшееся пристрастие к вину. Как все известные и признанные алкоголики, он тоже начинал страдать манией величия: водрузил у себя в кабинете самый большой в Финляндии письменный стол и трижды в год заказывал у художника свой портрет. Он строил воздушные замки, в которые никому не следовало бы переселяться, и время от времени рассуждал о боге, как о своем близком сослуживце. Перед отъездом я оставила ему кучу деловых распоряжений, добросовестно записанных им в книжечку, и всячески взывала к его солидности. Я знала, что мужчина тает, когда женщина хвалит его силу, и потому нарочно нажала именно эту педаль.

— За протекшие годы ты оказал значительные услуги объединению «Карлссон», а тем самым и мне. Ты обнаружил преданность как в малом, так и в большом. Поэтому я отправляюсь в пятинедельную поездку со спокойной душой.

Энсио Хююпия долго не мог выговорить ни слова. Затем он медленно произнес:

— До чего же красиво ты говоришь обо мне, Минна. Совершенно так, как о покойнике. Позабудь тревоги, сказал поэт. Я, конечно, буду исполнять возложенные на меня обязанности добросовестно и в духе лучших деловых традиций. В случае же необходимости сумею прибегнуть к защите закона.

Он ласково погладил лежавший на письменном столе свод законов и сказал:

— Вот образцовое произведение литературы, которое до сих пор все еще не экранизировано!

Он сам рассмеялся над своей остротой, что вообще характерно для мужчин, и пытался меня тоже заразить весельем. Как сказала американская кинозвезда Ника Тутти: «Смейся — и другие присоединятся к твоему веселью; плачь — и ты многим испортишь отличную окраску ресниц!»

Я не стала делать ни того, ни другого, а лишь передала ему ключи от своего кабинета и попрощалась.

Пятого ноября 1945 года, после двадцатитрехлетней разлуки я прибыла на родину, в Соединенные Штаты. Все эти годы я была верна гороскопу, который предписывал мне искать в чужой стране мужа, рожденного под знаком Девы, чтобы обрести счастье и богатство. За два десятилетия передо мной прошла целая толпа мужчин-Дев, было у меня даже два законных супруга, и богатство тоже пришло, а вот счастье я все еще продолжала искать. Может быть, счастье моей жизни в том и состоит, чтобы непрерывно искать?

Я совсем забыла рассказать о моей матери, которая тоже все время искала свое счастье. Полтора десятка лет назад она вернулась в Америку, вышла замуж за висконсинского фермера, во время войны переехала во Флориду, развелась и снова вышла замуж за шофера, который был моложе ее на двадцать лет, потом развелась и с ним, открыла кабачок в Лантане и погибла при автомобильной катастрофе в 1943 году. В настоящее время в Америке пешеходу нужны крылья, — и нередко он получает крылья ангела…

Итак, мне не пришлось убивать время на встречи с родней, проливать при свиданиях слезы горя и радости, не пришлось везти подарки: ни фарфора «Арабия», ни искусных ручных изделий фронтовиков, ни финских ножей, ни калевальских украшений. Я привезла лишь неофициальное нищенское «здравствуйте», а заодно установила личные коммерческие связи. При этом я, разумеется, действовала столь же альтруистично и бескорыстно, как американские бизнесмены, католические попы, английские колонизаторы и некоторые финские благотворительные общества: я твердо верила, что если объединение «Карлссон» процветает, то тем самым процветает и вся Финляндия…

В течение четырех недель я колесила по финским районам Нового света (все это время мой мозг отдыхал, а язык работал за десятерых): я била на чувства, рисовала яркие картины страданий Финляндии, но старалась избегать преувеличения, чтобы не потерять доверие слушателей. Сочувствие и жалость побуждали людей к действию. Добровольная помощь Финляндии росла, как снежный ком или как государственный долг, и вот уже корабли, груженные американскими подарками, один за другим отправлялись из нью-йоркской гавани в далекую северную страну, где людям преподавали элементарный курс нищенства: как жить за счет вспомоществований и подачек. Труд считался неприятным способом добывания денег, а рубашка, полученная в порядке милостыни, поднимала чувство человеческого достоинства и утверждала веру в христианские идеалы! Деятельность по распространению заокеанской помощи породила множество новых профессий: торговцев (из-под полы) нейлоновыми чулками и кофе, спекулянтов валютой, всевозможных маклеров и посредников, а также закоренелых попрошаек. Финское консульство в Нью-Йорке и адресное бюро Армии спасения испытывали благородный прилив родственных чувств каждый раз, когда им удавалось отыскать адреса давно забытых американских троюродных братьев. Финские лесорубы наконец-то впервые познакомились с американской жевательной резинкой. Скотница, страдавшая беспокойством от грубошерстных чулок, обтянула нейлоном свои пышные икры. На шею старичку нахлебнику повязали яркий галстук. Жизнь для некоторых стала сплошным сказочным сновидением.

Как интересно было выступать в качестве «посланницы доброй воли» и распространять «большое спасибо»! Многие американские женские общества приняли меня в свои почетные члены, а многие выдающиеся деятели обещали приехать в Лапландию, чтобы провести отпуск, катаясь на лыжах, — лучше всего в середине лета, когда солнце стоит наиболее высоко над горизонтом и дороги в хорошем состоянии. Однажды ко мне в номер (я, разумеется, жила в роскошной нью-йоркской гостинице «Уолдорф-Астория», поскольку я путешествовала за общественный счет и представляла благотворительные организации) явилась женщина средних лет, назвавшая себя миссис Рэйчел Терннэкк. Она была одета весьма изысканно, а ее тщательно загримированное лицо украшала и прикрывала вуаль, спускавшаяся на шею. В полумраке она, вероятно, казалась бы даже красивой, хотя ее чересчур низкий и хриплый голос сразу напоминал негритянского певца Луиса Армстронга. Она очень непринужденно представилась, села в кресло, закинув левую ногу на правую, и заговорила со мною, не поднимая вуали:

— Миссис Карлссон-Кананен — о, какое ужасное имя! — я слышала все, что сообщили о вас утренние известия нашего отдела, и сразу подумала: вот женщина, с которой я хотела бы познакомиться. Кстати, какой у вас капитал и сколько вы получаете дохода в год? Разумеется, в переводе на доллары, я ведь не знаю вашей валюты.

Я ответила очень туманно и заодно пожаловалась на непомерные налоги.

— Здесь то же самое, — сказала миссис Терннэкк. — Налоги совершенно разорительные, но в то же время они способствуют развитию мозговой деятельности. Я деловая женщина, так же как и вы; у меня несколько торговых пароходов, бойни, пивоваренный завод и еще кое-какие мелкие предприятия, но я не перестаю удивляться, какими малыми средствами вы там, в этой самой Финляндии — Финляндия, ведь так, кажется? — да, какими малыми средствами вы там обходитесь. Мне с большим трудом удается сводить концы с концами, а все-таки ведь у меня налогооблагаемый доход значительно превышает восемь миллионов долларов ежегодно. А что, если мы закажем несколько порций виски?

— Спасибо, мне не надо…

— А французского коньяка?

— Нет, благодарю, не нужно. Я совсем не употребляю спиртного.

— Неужели? Хотите сигару?

— Простите, я не курю.

Миссис Терннэкк, приподняв вуаль, уставилась на меня пристальным взглядом. Вдруг по лицу ее расплылась улыбка прозрения, и моя собеседница воскликнула:

— Ой, простите, миссис Карлссон-Кананен — ух, какое отвратительное имя для американского произношения! — я совсем забыла, вы же бедная финская капиталистка! Я, конечно, имела в виду, что я угощаю!

— Благодарю, но все равно не нужно, я совсем не пью. Понимаете, ни капли.

Вуаль снова упала на лицо моей необычной гостьи, продолжавшей по-домашнему и несколько фамильярно болтать из-за нейлоновой решетки:

— Да и я пью немного. Может быть, одну пинту виски в день. Вы не будете возражать, если я?..

Не дожидаясь ответа, она проворно вскочила, взяла со стола большой стакан для воды и достала из сумочки плоскую фляжку виски.

— Принести вам воды? — предложила я любезно.

— О-о-ох, нет. Я предпочитаю не разбавлять. Зачем лишняя жидкость? Я и так слишком полнею. А воды я вообще не признаю, — разве только для поливки цветов и рыбам в аквариумы. Мой покойный муж — о-о, что это был за отвратительный навозный жук! — чуть ли не круглые сутки мог сидеть в воде! Впрочем, у него бывали и другие идиотские причуды. Однажды, когда мы путешествовали по Италии — ой, какая это нищая и безобразная страна! — Брюс непременно захотел купить за наличные деньги Пизанскую башню — знаете, эту старую-старую, совсем покосившуюся башню, — он хотел разобрать ее по камню и в разобранном виде перевезти в Массачусетс, где у нас в то время было имение, и там установить ее снова. Но, слава богу, эти глупые пизанцы (разве можно их назвать иначе?) так и не согласились на сделку. Даже за наличные!

Миссис Терннэкк снова приподняла вуаль настолько, чтобы можно было поднести стакан к губам, выдержала короткую паузу и, переведя дыхание, опять стала упражняться в монологе:

— Миссис Карлосон-Кананен — нет, у вас прямо-таки абсолютно невозможное имя! Да, так вот, миссис Карлсн, я хотела бы немножечко посоветоваться с вами. Я не знакома с вашей страной, я только слышала, что Финляндия относится к тем слаборазвитым странам, где как будто единственное, в чем нет дефицита, — это в рождаемости. Ваша страна остро нуждается в нашей помощи, ну вот и я готова помогать вам, по-своему. Прежде всего я хотела бы знать: на сколько дюймов за последние полстолетия расширилось седалище у финских мужчин?

Кажется, человек — единственное животное, способное краснеть. По-моему, я вдруг обнаружила в себе это тонкое свойство. Как будто мне в лицо полыхнуло палящим жаром. Какой-нибудь инициативный финский полицейский, наверно, тут же задержал бы миссис Терннэкк и препроводил в лечебницу для душевнобольных. Так думала я, даже и не догадываясь, что вопрос моей гостьи представляет исключительный интерес. Я ответила в замешательстве:

— Не знаю, миссис Терннэкк… В Финляндии едва ли вообще проводилась статистика седалищ…

— О-о-о! Неужели? А у нас проводилась. У нас ведется статистика по всем вопросам. И в моем концерне работают четыре известных ученых, единственной задачей которых является эта самая статистика. Доктор Дик Ламберт недели две назад закончил необычайно интересное и далеко идущее статистическое исследование, на проведение которого у него ушло почти три года. Целый год он занимался театрами Древней Греции и Рима, измеряя в них сиденья. В результате удалось установить, что средняя ширина этих сидений равна девятнадцати дюймам, а в некоторых древнейших театрах Эллады сиденья были еще уже. Из этого он сделал тот вывод, что еще полторы тысячи лет назад наиболее распространенная ширина зада у мужчин составляла пятнадцать дюймов — я подчеркиваю: у мужчин. Женский зад год от года сужается, это общеизвестно. В 1905 году ширина зада американского мужчины равнялась семнадцати дюймам, а теперь, в 1945 году, она уже достигла девятнадцати с половиной дюймов! В 1925 году сиденья в автомобилях достаточно было делать шириной в двадцать два дюйма, в моделях прошлого года ширина их была двадцать четыре, а в будущем году она подскочит до двадцати пяти дюймов! Чем же, однако, вызвано, что мужской зад — по крайней мере в Америке — расширяется и расширяется, тогда как женщины, напротив, не допускают разрастания этой части своего тела? Доктор Ламберт дает нам на этот счет совершенно четкий и недвусмысленный ответ: американские мужчины слишком много сидят. Они так любят это свое занятие, что зачастую целыми днями сидят, смотрят по сторонам и ничего не делают. Вы, вероятно, знаете мужчин, миссис Карлс… — тьфу, что за имя! — не правда ли?

Я ответила несколько уклончиво:

— Едва ли они нуждаются в наших похвалах: они сами хвалят себя…

— Святой Моисей, до чего же хорошо сказано! По этому случаю надо пропустить глоточек!

Нейлоновая сетка приподнялась, и стакан с виски беззаботно приблизился к ротику, полному самого прекрасного зубного золота. Целое состояние на деснах! В какое искушение оно введет когда-нибудь врачей-бальзамировщиков и служащих похоронного бюро! Я продолжала верить, что миссис Терннэкк принадлежит к тем женщинам, которым нечего бывает сказать, а потому они и говорят не умолкая.

Я ошиблась. У нее было что сказать, и она вскоре высказала это:

— Все, что я до сих пор излагала вам по поводу исследования ширины мужских седалищ, было лишь прологом к основному предмету, о котором я хочу поговорить с вами. Год назад в Калифорнии основано новое общество: «Society for Domination of Woman». Как вам должно быть ясно уже из самого названия, инициатива создания этого общества принадлежит мужчинам, двуногим мулам, которые хотели бы повернуть историю вспять, к мраку средневековья! Общество избрало своим девизом вопль отдельных глупцов о помощи: «Мы требуем равноправия! Мужчины Америки, подымайтесь на борьбу против женского засилья!» И вся эта бессмысленная возня мужчин началась из-за того, что женщинам в Соединенных Штатах принадлежит более восьмидесяти пяти процентов всей собственности, а в ближайшем будущем процент этот еще более возрастет. Женщины Америки не в пример мужчинам развивают у себя не зады, а мозги. И я заверяю вас, миссис Карл-не-могу-выговорить, что эта страна и впредь будет управляться не широкими и тяжелыми задами мужчин, а умом женщин. «Society for Domination of Woman» пытается продвинуть мужчин на руководящие посты в деловом мире и низвести нас, женщин, создавших эту могучую страну, до рабского положения, в котором находятся наши бедные европейские сестры! Вот почему мы, женщины Америки, основали контрдвижение — «Society for Stupidity of Men», борющееся за права женщин. Наше общество имеет сотни местных отделений во всех штатах, а два месяца назад мы развернули нашу деятельность и в международном масштабе. На недавно состоявшемся конгрессе меня избрали президентом этого общества, и теперь я намерена ознакомиться с положением в разных странах. Вот почему я хочу посоветоваться с вами, миссис Карл… простите, назовите, пожалуйста, по буквам, как пишется это ваше дурацкое имя?

— К-а-р-л-с-с-о-н-К-а-н-а-н-е-н.

— Да, миссис Карлссон-Кананен, я хотела бы знать, каково положение в… как же называется эта ваша страна?

— Финляндия?

— Ну да, вот именно. Каково положение в Финляндии? Пытаются ли и там мужчины отобрать власть у женщин? Собираются ли мужчины Финляндии пробраться к руководству деловой жизнью или же им по-прежнему довольно хлопот на кухне, у стиральной машины и прочих домашних забот? Я слышала, что «Society for Domination of Woman» тоже собирается развернуть международную деятельность. Поэтому во всех странах нам следовало бы организовать энергичный отпор, и как можно скорее! Что вы думаете об этом, миссис Калсен-Кэнэнэн?

— Условия в Финляндии настолько отличны… — начала я.

— О-о-о! Неужели там господствуют мужчины?

— В некотором роде… отчасти…

— О, святой дым! Я так и предполагала! Значит, там точно такое же положение, как и в прочих отсталых… ах, простите, слаборазвитых странах. Очень хорошо, что я встретила вас. Вы ведь знаете мужчин, не правда ли, миссис Кал…?

— Карлссон-Кананен. Да, конечно. Я два раза была замужем.

— Этого мало. Я — восемь раз. Несчастная любовь приводит обычно к браку, а затем все попавшие в брачные сети горюют об утраченной свободе. Мужчины не рождаются хорошими мужьями, женщинам приходится их воспитывать. Но где же нам взять для этого достаточно времени? После смерти Брюса я твердо решила, что не выйду больше замуж. Я не хочу влюбляться в девятый раз, хотя у меня теперь как раз самый опасный возраст. Мы ведь с вами примерно ровесницы, не правда ли?

— Я чуточку моложе, — ответила я с досадой. — Мне в сентябре исполнилось сорок один…

— Для идейной деятельности разница в возрасте не имеет никакого значения, миссис Калсн… Во всяком случае, у нас есть общая цель: держать мужчин в повиновении. А теперь я осмелюсь предложить вам, чтобы вы по возвращении домой сразу же взялись за организацию финской национальной секции «Society for Stupidity of Men». Я знаю, что у вас нет необходимых средств, но это дело поправимое. Мой благотворительный фонд «Rachee & Bruce Turnnack Foundation» пожертвует вам для начала сто тысяч долларов, и это будет вашим основным капиталом. Кроме того, мы сможем присылать в вашу страну выдающихся ученых-женщин, а иногда, пожалуй, и мужчин (зачем же от них начисто отказываться?) для чтения лекций и преподавания в школах. Если наше движение даст в Финляндии хорошие всходы, можно будет выделить из того же фонда моего имени ссуды финским любителям науки, что позволит им приезжать сюда в Америку для продолжения своей учебы. Особенно важной задачей я считаю измерение седалищ. Доктор Ламберт уже сейчас располагает абсолютно неопровержимыми доказательствами той истины, что сидячий труд не подходит мужчинам, в силу чего их и не следует сажать на руководящие посты. Исключение составляют лишь сенат и конгресс, где работают седалищными мышцами, а также венецианские гондолы, для управления которыми можно по-прежнему оставить мужчин-гондольеров. Как я уже сказала вначале, миссис Карлессон, цель моя состоит в том, чтобы помочь вашей стране, попавшей в столь бедственное положение. Финляндия должна непременно войти в союз передовых наций, где доминирующую роль играют женщины и где всеми делами руководит предприимчивый женский ум, а не грубые мужские седалищные мышцы. Ну вот и все. Теперь вам, я надеюсь, примерно ясна суть дела? Желаете ли вы, как финская деловая женщина, вступить в наши ряды?

— В принципе у меня нет никаких возражений, но сначала надо выяснить обстановку. Завтра я уезжаю обратно в Финляндию и сообщу вам незамедлительно, какие действия будет для меня возможным предпринять.

— Блестяще, миссис Карлсен-Кюнэнееен! И помните, что мой благотворительный фонд готов поддержать вашу деятельность.

Я встала, чтобы поблагодарить миссис Терннэкк и попрощаться с нею, но она уже совершенно освоилась с обстановкой и чувствовала себя настолько по-домашнему, что спокойно раскрыла сумочку и снова достала плоскую фляжку с виски. Принципы ее были непоколебимы: она и на этот раз отказалась от воды и наслаждалась виски в неразбавленном виде. Затем эта победительница восьми брачных кампаний стала интересоваться моими деловыми успехами.

Когда я рассказала ей, между прочим, о системе ПУ, она в восторге воскликнула:

— Ну, так у вас, стало быть, просто выдающиеся заслуги в борьбе за права женщин!

Внезапно взгляд ее сделался как бы отсутствующим, словно она вспоминала что-то пережитое, после чего она вдруг спросила:

— Вы успели взять патент на ваше изобретение?

— Нет.

— Продайте идею мне!

— Возьмите ее даром.

— Нет, я ничего не беру даром. Даже пекарь продает все, что он намесит. «Передвижные удобства»… «Передвижные удобства»…

Она залпом опорожнила стакан и, вскочив, воскликнула:

— Миссис Карлсен! Вы дали мне в руки действенное оружие, которое наконец-то поступит в серийное производство. «Передвижные удобства» — какая сатанинская пытка для мужчин, привыкших хлестать пиво! Нет, теперь я должна идти! Я немедленно поставлю вопрос перед плановым отделом моего концерна. «Передвижные удобства» — да вы просто гений, миссис Карл-будьте-вы-кем-угодно!

Миссис Терннэкк посмотрела на свои часы, которые всегда напоминали о том, что время — деньги. Она больше не могла тратить ни одной минуты. Прощаясь со мной, она на ходу сделала предложение:

— Согласны на обмен? Если вы разрешите мне запатентовать на мое имя «передвижные удобства», то я сегодня же передам вам разработанные доктором Ламбертом диаграммы седалищных измерений мужчин. Ну, согласны? Вот моя визитная карточка.

— Благодарю вас. Разумеется, я согласна.

Она бросилась к выходу, восклицая в воинственном задоре:

— Ах, святая корова, вот это лакомая штучка! Теперь у меня снова будет случай прижать сенат и компресс. Ну и дыму будет, когда все мужские идеи сгорят дотла! И уж клянусь, не будь я Рэйчел Терннэкк, что писсуаристам в этой стране не дождаться никакой пощады!

Она выбежала в коридор и устремилась к лифту.

— Вниз, на первый этаж, скорее! — приказала она лифтеру и еще в последний момент крикнула: — Миссис… миссис финка! Пишите мне. И помните: первая задача — обмерить у финских мужчин…

Голос ее потонул в шахте лифта. Я заперла дверь номера на ключ, бросилась на диван и, к моему великому огорчению, должна была признать, что за эти годы я отвыкла от своей родины. Неужели все-таки мистер Менккен говорил сущую правду, утверждая, что и у мужчин тоже бывают мозги?

«Всех женщин, достигших пятидесятилетнего возраста, надо неукоснительно сжигать на костре», — так повелел некогда жестокий Дракон. Чудовищная идея — даже в устах мужчины. Правда, за истекшие столетия средняя продолжительность жизни женщины настолько возросла, что если бы Дракон был жив, он говорил бы, вероятно, уже о женщинах, достигших семидесятипятилетнего возраста, и, следовательно, у миссис Терннэкк оставалось бы еще впереди семь прекрасных прощенных лет, полных кипучей деятельности.

С легким сердцем и бесценными таблицами седалищных измерений вернулась я в Финляндию после успешного завершения моего посольства и сразу попала в окружение корреспондентов и радиорепортеров, требовавших у меня интервью. Что ж, я сумела из перышка сделать пять кур, как сказал Ханс Кристиан Андерсен. Повсюду я видела плоды своих трудов: многие мальчишки разгуливали по улицам в ковбойских штанах, засунув за пояс игрушечные техасские пистолеты; на груди моего шофера красовалось прелестное произведение западной культуры: галстук из искусственного шелка, на котором был отпечатан гавайский пейзаж и три девицы с обручами «хула-хуп»; заслуженный почтальон Йоганссон — честный государственный служащий, раз в день заходивший в мою контору, — курил сигареты «Кэмел», а министр З., по чьей инициативе я отправилась за океан, в эту столь выгодную миссию попрошайничества, теперь, когда я пришла к нему, чтобы доложить о своих впечатлениях от поездки, не переставая жевал резинку. За этим занятием я и застала его.

— Мадам, вы великолепная женщина! — воскликнул маститый деятель, бросившись пожимать мне руку обеими руками, готовый чуть ли не расцеловать меня. — Вы поистине выдающийся человек, вы наша благодетельница! Мне ведь тоже досталось десятка полтора посылок с американскими подарками! Моя жена наконец-то получила норковую шубку, о которой так давно мечтала, а младший сынишка — ковбойские сапоги. Если так будет продолжаться и дальше, мы скоро заживем, как в раю. Благодарю вас, благодарю от лица миллионов людей и заявляю: если у вас когда-нибудь возникнут трудности, которые я хоть в какой-то степени смогу облегчить, то без всяких церемоний сразу же обращайтесь прямо ко мне. Примите, мадам, мои наилучшие и сердечнейшие…

Я была не в силах выслушать до конца его сладчайшие дипломатические любезности и постаралась уклониться от столь торжественного приема: мне захотелось почему-то кислого ржаного хлеба…

Энсио Хююпия в мое отсутствие отличился: целых три недели он потратил на лечение в противоалкогольном стационаре и, естественно, дела запустил невероятно, что и можно было ожидать от мужчины. Все же он кое-что придумал и разработал некоторые новые планы, о чем я расскажу в следующих главах, и раза два ходил в суд — улаживать какие-то дела, связанные с нормированием и лицензиями.

Когда я преподнесла ему в подарок по случаю моего возвращения коробку сигарет, он был явно разочарован и с нескрываемой грустью спросил:

— Разве в самолете больше не продают коньяк?..