— Мы готовы заработать деньги, — сказал Бобо.
      Мужчина схватил карандаш и бумагу и начал расспрашивать:
      — Имя?
      — Борис Минвеген.
      — Профессия?
      — Профессор университета.
      — Задававший вопросы бросил карандаш на стол и переглянулся с товарищем. Тот утвердительно кивнул головой. Тогда первый задал те же самые вопросы Джерри и, выслушав его, встал, покусал сигару и вдруг спросил:
      — Вы оба члены нашей партии?
      — Ну разумеется, — ответил Бобо без запинки.
      — Хорошо. Вы можете приступить к работе немедленно?
      — А какого рода работа? — поинтересовался Бобо.
      — Работа очень простая, но открывающая широкую дорогу.
      Человек с сигарой взял стоявший у стены двойной щит — рекламу и, ловко надев его на плечи Бобо, удовлетворенно проговорил:
      — Вот так!
      — Затем он и Джерри запряг таким же образом, так что у обоих друзей на груди и на спине оказались довольно большие, достающие до середины голени картонные щиты, на которых яркими футовыми буквами значилось:
      «ОТТО РОТА — ШЕРИФОМ!»
      Наши странники и ахнуть не успели, как человек с сигарой начал их выпроваживать, подталкивая к двери и попутно давая деловые указания:
      — Уже одиннадцать часов. Если вы немедленно двинетесь в путь, то к часу дня будете в Новом Париже. Там вы погуляете часа два по центральным улицам и тем же путем вернетесь обратно; все это займет у вас шесть часов. Мы платим по доллару за час, но если вы пожелаете подарить свое вознаграждение в выборный фонд нашей партии, то мы в свою очередь премируем вас маленьким нагрудным значком.
      — Уважаемые господа! — вежливо начал Бобо ответное слово. — Мы полностью согласны с вашим мнением: это задача очень простая, но открывающая широкую дорогу. Как ученые, мы, однако, должны принять во внимание психологическую сторону задания. Речь ведь идет об известном рефлекторном процессе. Еще бывший мой учитель, профессор Джон Б.Уотсон, основоположник бихевиоризма, отбросил все старые методы исследования, поскольку мы ведь не можем ничем доказать объективно существование сознательности, и, стало быть, последняя отнюдь не может быть объектом психологического исследования. Во-вторых, интроспекция в качестве метода исследования совершенно бесперспективна и не может иметь положительного значения, поскольку она всегда непременно полностью субъективна. Поэтому нам необходимо взять в качестве предмета исследования объективно наблюдаемые жизненные явления: поведение людей, их внешние проявления, жесты, сознательные и неосознаваемые рефлексы и выражения…
      — Сэр, я не понимаю, о чем вы говорите!» — воскликнул человек с сигарой.
      — Прошу прощения, — продолжал Бобо с легким поклоном. — Я имел в виду лишь то, что, поскольку наша задача психологически чрезвычайно значительна, мы должны получить хотя бы некоторое небольшое признание — один или два доллара. Когда мы понесем эти воззвания, наша деятельность будет состоять из последовательно включающихся рефлексов на определенные внешние раздражения. Например, вот эта веревка, на которой подвешены эти превосходные таблицы, натирает мое плечо. Таким образом, психологическое поле исследования становится своего рода физиологическим…
      — Я все еще не понимаю! — воскликнул человек с сигарой, начиная раздражаться.
      Джерри, робко извинившись, предложил свои услуги в качестве переводчика:
      — Профессор Минвеген говорит о том, что, коль скоро мы понесем эти плакаты, нам следовало бы получить и вознаграждение.
      — Совершенно верно, — подтвердил Бобо. — Именно это я имел в виду. И мы ведь не ограничимся одним лишь ношением плакатов, мы хотим также объяснять людям, насколько важно для наших мест получить нового шерифа. Итак, если мы снова коснемся психологии…
      — Не надо ее касаться! — закричал чиновник, доставая из кармана два доллара и протягивая их Бобо.
      — А теперь, господа, добавил он, выпроваживая путешественников, — ступайте в Новый Париж. Через два часа мы проверим по телефону, добрались ли вы туда. И помните: «Отто Рота — шерифом!»
      — Отто — шерифом! — разом ответили Бобо и Джерри и двинулись со своими вывесками по главной улице городка в поисках завтрака.
      Негнущиеся картонные щиты делали ходьбу затруднительной.
      — Знаешь, это занятие мне совсем не нравится, — сказал Джерри.
      — И мне тоже, — ответил Бобо, — но привередничать не приходится. Надо браться за то, что представляется. И потом: человек постепенно может всему научиться. Конечно, если обучение конкретно. Когда я занимался преподаванием, я не полагался целиком на моторный и слуховой компонент, а чче-ерт!..
      Из-за угла какой-то полуразваленной хибарки вылетел гнилой помидор и шлепнулся о щит Бобо, испачкав весь выборный лозунг. Бобо вытирал с лица вонючие кислые брызги, моргал недоуменно глазами и бормотал:
      — Такова политическая борьба… Да, о чем это я начал говорить? Совершенно верно: конкретное обучение требует прежде всего, чтобы учитывалась и зрительная память, а также…
      Тут оба друга попали под жестокий обстрел. Со всех сторон в них летели помидоры и тухлые яйца. Несчастные попытались укрыться в каком-то продовольственном магазине, но хозяин не пустил их даже на порог и проводил криком:
      — Я не поддерживаю республиканцев! Я не прихвостень Рота!..
      — Но мы тоже не… — попытался объясниться Бобо, но политически сознательный лавочник маленького городка не одобрял поспешной лжи и уверток.
      — Убирайтесь вон отсюда! — заревел он. — Катитесь в Новый Париж! Там вы найдете сторонников Рота.
      Подхваченные водоворотом политики, двое бедных бродяг вернулись обратно на шоссе не солоно хлебавши и вымученной рысью поспешили на запад. Когда городишко скрылся из виду, Джерри снял с себя картонные латы и отшвырнул их подальше.
      — Моя политическая деятельность на этом окончена, — сказал он.
      Бобо стоял в замешательстве:
      — Нам заплатили…
      — Все равно. Сбрасывай с себя эту собачью будку!
      Бобо колебался:
      — Они могут потребовать с нас деньги назад.
      — На два доллара мы уже натерпелись.
      — Но это может принести нам пользу. Договоримся так: мы будем нести по очереди мои щиты.
 
 
      Джерри пожал плечами. И путешествие продолжалось. Из проносившихся мимо автомобилей люди оглядывались на плакаты Бобо, красочный эффект которых усиливался за счет оранжевого тона яичных желтков и красного — помидоров. Профессор Минвеген был из тех людей, которые стараются сохранять верность даже в мелочах. Поэтому он никогда бы не смог подняться высоко на политическом поприще. Он как раз годился для того, чтобы носить плакаты за доллар в час.
      Понемногу воздух становился теплее. Был ясный осенний день, от мягкости которого сидевшим на телефонных проводах скворцам хотелось петь. Окрестные пейзажи были, по счастью, прикрытыми от глаз колоссальными щитами реклам. Тут и там у обочины дороги виднелись туристские достопримечательности: огромные стрелы с давящей надписью: «Историческое место». На «месте» стоял хорошенький столик со скамейками и рядом была укреплена мемориальная доска:
      «ЗДЕСЬ ОДНАЖДЫ ЗАВТРАКАЛ ПЛЕМЯННИК ПРЕЗИДЕНТА ТРУМЭНА».
      Туристы тоже завтракали здесь и оставляли после себя груды консервных банок, бумаги и пивных бутылок. А кое-где оставались и более заметные визитные карточки туристов: следы лесных пожаров.
      — У нас еще нет истории, — заметил Бобо, — и потому ее приходится создавать. Каждая гостиница, пляж или кабак, в которые мимоходом заглянул Бинг Кросби, официально объявляются историческими местами. Автомобиль, в котором ездил Рудольфе Валентине, олицетворяет наше средневековье, сапоги президента Линкольна — древнюю историю, а песочные часы, которыми пользовался Колумб, — эпоху раннего палеолита. Таким образом, наша история оказывается такой же древней, как и европейская. Все, видишь ли, очень относительно. Мы за одну неделю наставим больше исторических памятников, чем старый материк успел за тысячу лет. Европейцы могут гордиться римским форумом, средневековыми замками, старинными рукописями и античными статуями, но и у нас есть свои собственные исторические козыри: первый автомобиль Форда, кинжал Аль Капоне, первые рисунки Уолта Диснея и подвязки Глории Суонсон, которые она надевала, снимаясь в своей первой картине. У каждого подростка — и то есть своя история. Правда, вся она очень коротка, ее можно охватить полностью, лишь разок оглянувшись назад. Но, так или иначе, это история…
      — Я испытываю лютый голод, — перебил Джерри. — Со времени последнего принятия пищи прошел исторический период.
      — Ты прав: наш мускульный механизм нуждается в калориях. Ощущение голода на этот раз не может повергнуть нас в отчаяние, коль скоро у меня в кармане имеются две бумажки, каждая в один доллар. Они порождают известное чувство удовольствия, становятся теоретической основой хорошего настроения, сущностью достоинства, если позволено будет мне употребить такой термин.
      Джерри слушал его, как свинья гром, и ничего не отвечал. В этот момент их глазам открылось гигантское рекламное панно:
      «ЛУЧШИЕ В МИРЕ КОТЛЕТЫ».
      Зрительное восприятие мгновенно отправило депешу органам вкуса. Слюнные железы начали отплясывать веселую польку, заставляя ноги двигаться поживее. Джерри забыл о чувстве солидарности: он мчался вперед, оставив Бобо далеко позади. Он оглянулся всего раза два. Бобо шел под парусами своих плакатов, издали напоминавших торжественное облачение католического епископа.
      У подножия гигантского панно был беспечно брошен кузов старинного автобуса, переоборудованный под ресторанное предприятие современного типа. Посетители получали порции пищи через окно, ибо в автобусе помещался только маленький стол, бачок для мытья посуды, переносная кухня, а также греческого происхождения хозяин со своей дочерью, которые теперь с любопытством взирали на двух бродяг.
      — Четыре котлеты и кофе! — крикнул Джерри.
      Ресторанщик сразу принялся хлопотать, а его, дочь, которая служила фирменной вывеской торгового предприятия отца, высунула голову из открытого окошка и стала развлекать клиента. У нее были исключительно красивые глаза, полученные ею в подарок к первому дню рождения и впоследствии вставленные в рамку модных очков. Она была в том возрасте, когда ежеминутно восклицают «ах» и «ой» и когда жизнь «ужасно хороша» и «чертовски романтична». Она была красива, но, по мнению Джерри, была бы еще прекраснее, если бы молчала.
      — Куда ты держишь путь? — спросила девушка у Джерри и обнажила свои ровные искусственные зубы.
      — На запад…
      — А где же твоя машина?
      — В ремонте…
      — Ужас! До запада ведь так далеко! Меня зовут Ира. А тебя как?
      — Гарри Купер… Пойдешь за меня замуж?
      Длинные ресницы девушки, словно маленькие венички, быстро подмели изнутри стекла очков.
      Взглянув украдкой на отца, она ответила шепотом:
      — Я не могу бросить папу. Я должна помогать ему. Это глупо, конечно. Я ненавижу работу. Когда ты получишь свою машину?
      — Завтра.
      — Ой! Конечно, я бы уехала с радостью! А у тебя много денег?
      — Никогда не считал.
      Джерри готов был продолжать, но в это время под окном появился Бобо, пыхтевший, как паровоз, под тяжестью рекламных щитов.
      — Девочка! Сколько отсюда до Нового Парижа?
      — Не знаю. Я должна спросить у отца.
      — Шесть с половиной миль, — ответил греческий кулинар, вытирая жирный пот с лысины.
      Коротенький совершенно лысый хозяин ресторана подал путникам мастерские произведения своего искусства и поклялся богородицей, что в его котлетах никогда не бывает ни конины, ни свиной печени. Он остался наблюдать за трапезой клиентов, поглядывая, между прочим, на запятнанное облачение Бобо.
      — Господа, вы, вероятно, республиканцы?
      — Вы угадали, — ответил Бобо.
      — В этих местах живут преимущественно демократы. Однако Новый Париж всегда был оплотом республиканцев.
      — А вы демократ? — спросил Джерри в свою очередь.
      Ресторанщик развел руками и ответил с хитринкой:
      — Я только коммерсант. Хочу со всеми быть в хороших отношениях. Демократ для меня такой же клиент, как и республиканец, а республиканец такой же, как и демократ.
      Котлеты были вкусны, но, узнав их цену, Бобо чуть не заболел. Он повертел-повертел в руках счет и наконец с трудом выговорил:
      — Как это возможно? Три доллара!
      — Господа, — ответил хозяин, — я охотно вам объясню. Во-первых, я использую только чистое, доброкачественное сырье. Будь я нечестным торговцем, как все другие трактирщики на этой дороге, я бы хитрил: собирал по утрам у обочины шоссе задавленных зайцев, барсуков, сурков, собак и фазанов и пускал бы их в котлеты. Тогда бы я мог продавать еду не дороже, чем мои конкуренты. Но я не могу унизиться до такой степени. Во-вторых, это место историческое. Как раз вот тут у автомобиля Мэри Пикфорд спустила шина, и ей пришлось целых три часа дожидаться приезда мастера. Это произошло третьего сентября тысяча девятьсот девятнадцатого года. И, в-третьих, самый автобус, из которого сделан мой ресторан, тоже исторический. Именно в этом автобусе был пойман всемирно известный гангстер Диллингер. Принимая во внимание все названные обстоятельства, три доллара за четыре котлеты и два кофе — просто до смешного дешево.
      — У меня только два доллара, — ответил Бобо покорно.
      — У Гарри есть деньги, — заметила девушка.
      — У какого Гарри? — спросил отец.
      — У Гарри Купера, папочка.
      — Конечно, я тоже полагаю, что у него есть, — сказал Бобо, — но у нас, к сожалению, больше нет.
      После короткого совещания они все же пришли к замечательному соглашению. Бобо обязался нести на переднем щите, поверх избирательного плаката, скромную афишу трактирщика: «Котлеты Грегори Каллимахоса известны во всем мире». Избирательный лозунг, начертанный у него на спине, был настолько густо залит томатным соком, что уже никто не смог бы разобрать текста. Отойдя на десять бросков камня от исторического автобуса Каллимахоса, Бобо снял свой картонный футляр и предложил Джерри понести его. Но хиропрактик решительно отказался вмешиваться в политическую борьбу.
      — Веревка сильно натерла мне плечо, — сказал Бобо. — Я ощущаю боль, а так как боль теоретически является основанием дурного настроения, меня чрезвычайно злит, что ты не помогаешь мне. Понеси хотя бы пять минут.
      Джерри поставил рекламное сооружение на парапет, ограждающий дорогу, оглянулся кругом и спихнул ненавистную обузу вниз, в неглубокий овраг. Затем он схватил Бобо за руку и сказал с облегчением:
      — Колумб решил бы эту проблему точно так же.
      Лицо психолога просветлело, и он почти закричал:
      — Джерри! Ты великолепен! Ты освободил меня от давящего чувства. По правде говоря, я испытывал адские муки, волоча на себе эти тяжелые доспехи. Это была не первичная биологическая реакция, но сознательно благоприобретенная и очень осложненная эмоция, которая находилась в тесной связи с вытесненной деятельной тенденцией моей умственной жизни.
      Джерри молчал, придумывая ответ. Широкая дорога влекла вперед. Время от времени они выставляли большие пальцы, но автомобили проносились мимо. Наконец одна старинная легковая машина, того же года рождения, что и Бобо, затормозила и остановилась, поравнявшись с ними. Из машины вышел плечистый мужчина средних лет, лицо которого покрывала борода золотоискателя.
      — Куда, вы направляетесь? — спросил он бродяг.
      — В Новый Париж, а то и дальше, если вам по пути, — ответил Бобо.
      — Дальше не по пути, — сказал проезжий. — Откуда вы идете?
      — Из Нью-Йорка.
      Мужчина оглядел одежонку Бобо и Джерри, сунул руку за пазуху и, внезапно выхватив пистолет, проговорил сквозь зубы:
      — Если вы задумали грабеж, то ошиблись, голубчики.
      — Нет, что вы, сэр, — ответил Бобо с дрожью, — мы честные люди. Мы никому не делаем зла. Если вам будет угодно подвезти нас, всевышний вас благословит.
      — Значит, у вас нет денег?
      — Ни цента, сэр.
      — А есть у вас какая-нибудь специальность?
      — Мы профессора, сэр.
      Мужчина спрятал пистолет за пазуху и сказал:
      — Это объясняет все. Садитесь на заднее сиденье.
      Доедете до Нового Парижа.
      Машина со стуком и скрипом покатила. Джерри то и дело подскакивал от острых уколов в седалище, потому что пружины заднего сиденья были поломаны и сквозь протертую ткань обшивки высовывались их концы, точно острые стальные шилья.
      — Сегодня в Новом Париже большой день, — проговорил водитель машины.
      — Да, разумеется, — отозвался Бобо, готовый через минуту увидеть оживленную избирательную рекламу и толпы демонстрантов.
      — Новый Париж — хороший город, — продолжал хозяин, — его жители — благочестивые люди.
      — Республиканцы, не так ли?
      — Да, конечно, и богобоязненные. В городе имеется шестнадцать церквей.
      — А сколько жителей? — поинтересовался странствующий рыцарь психологии.
      — Около шестисот человек. Немного меньше. Мы не терпим неправды.
      Возникла минутная пауза, плодотворная, творческая пауза. Затем с переднего сиденья было передано важное сообщение:
      — Все окрестные фермеры сегодня прибудут в Новый Париж. Это для нас большой день.
      — Счастье, что сегодня такая прекрасная погода, — заметил Джерри.
      — Погода не имеет никакого значения, — ответил водитель. — Только дух, дух Живого Бога.
      — Ну, это несомненно! — сказал Бобо и совсем уже перестал бояться пистолета, спрятанного за пазухой у фермера. — Без духа невозможна никакая жизнь.
      — Да, невозможна, — подтвердил водитель и, убавив немного скорость, продолжал: — Я слышал, в Нью-Йорке живут теперь очень грешно?
      — Да…
      — И там богу подносят кошачьи хвосты?
      — Да…
      — И люди служат только диаволу?
      — Может быть…
      — Значит, конец демократическому правительству! Ну, мы приехали. Я поставлю мою машину здесь. Митинг будет в центре города. Отсюда надо свернуть и — прямо на юг.
      Джерри и Бобо вышли из машины и поблагодарили серьезного фермера, застраховавшегося от пожаров в будущей жизни.
      Новый Париж был идеальный маленький городок, где люди больше слышали, чем видели, где никогда не принимали необеспеченных векселей и не меняли мнений, где богобоязненность была написана на бородах мужчин и на подолах женщин, которые не смели быть выше колен. Дамские чулки были изобретены во Франции в XII веке, но в Новом Париже их существование было замечено только тридцать лет назад. Новый Париж славился благочестием и хорошими сырами, которые жители городка, голландцы по происхождению, готовили для продажи на приходских благотворительных базарах и для дорожных завтраков своему духовному пастырю, постоянно разъезжающему по всей округе. В городе было только четыре кабака, которые закрывались в дни церковных праздников и во время выборов.
      Наши бродяги пошли к центру города и были поражены царившей повсюду могильной тишиной. Ни уличных шествий, ни радиоавтомобилей, ни продавцов кока-колы. Немногочисленные магазины были закрыты, хотя день еще только начинал клониться к вечеру.
      — Это мало похоже на Париж, — заметил Джерри.
      — Потому-то город и называется Новый Париж, — ответил Бобо. — Жители, наверно, на митинге избирателей. Так и есть! Смотри!
      На большой центральной площади собралось с полтысячи человек. Там были и молодые и постарше, и бородатые и безбородые, и красивые и обделенные красотой, здоровые и дышащие на ладан, зажиточные и неимущие, честные и рожденные стать юристами, почти неграмотные и малограмотные, а также множество людей с другими достойными свойствами. Но все они обладали одним общим качеством: они были благочестивы, боялись бога и еще больше боялись нового времени. Их автомобили несли с собою бодрый привет первых лет двадцатого столетия, а их серьезные лица напоминали о существовании катехизиса.
      Джерри и Бобо подошли поближе. Какой-то мужчина указал им на большую груду книг в центре площади и сказал:
      — Несите туда!
      — Что мы должны туда нести? — спросил Бобо.
      — Искажение библии, — сказал мужчина басом, и борода его затряслась.
      Привыкшие к зигзагообразному ходу жизни, бродяги прошли на середину площади, куда все время подносили новые и новые экземпляры книги, которая была безусловным бестселлером мировой литературы. Богатые приносили по нескольку корешков, а те, кто кое-как сводит концы с концами, — по одному или по два. Наши бродяги заметили, что величайшая в мире груда книг содержала в себе не что иное, как недавно вышедший новый перевод библии, который, очевидно, глубоко потряс душевный покой местных жителей.
      Когда книжная гора достигла высоты тридцати шести футов, на нее были направлены несколько струй бензина и керосина, после чего публику попросили немного раздаться.
      — Вандализм, — прошептал Бобо на ухо Джерри. — Если рассматривать психологически, это — извращение на чувственной почве.
 
 
      Почетный старейшина города, Питер Цвиккер, который на прошлогодних выборах получил 88 процентов всех поданных голосов, поднялся на трибуну, украшенную звездными флагами. Под мышкой у него было две библии: одна — изданная в 1794, и вторая — в 1952 году. После бурной овации мистер Цвиккер заговорил:
      — Граждане! Вот у меня две библии. Смотрите! Одна из них — святая библия, а другая — искажение библии, изданное при правительстве Трумэна. Эту фальшивку теперь продают издевательски дешево, как и всякую другую низменную и безнравственную литературу. Издатель искаженной библии в своем предисловии коварно заявляет, что цель его — дать народу Америки библию, которая по языку была бы современной, а по внешнему виду — безупречной. Что касается внешности, то переплет книги — это всего лишь имитирующий кожу пластик, а не настоящая козлиная кожа, как было обещано в рекламе. Но эту подделку мы могли бы еще стерпеть, так как в ней нет ничего нового. Ведь демократическая партия всегда меняла свою кожу. Но текст книги! Это уже не язык Священного писания, а современный американский язык, который даже не является никаким языком. Нам не нужен в этой стране какой-то новый язык. Поэтому я и говорю, дорогие сограждане, что лучше бы он сгорел, этот современный язык! Пастор нашего прихода убежден, что новый перевод библии ведет человечество прямо в ад.
      Мистер Цвиккер вынужден был прервать свою речь, потому что его мысли превратились внезапно во всеобщее мнение, которое проявило свою жизненную силу в ропоте толпы. Газетные фоторепортеры обступили трибуну, а магнитофоны последних известий жадно глотали общественное мнение. Мистер Цвиккер продолжал:
      — Дорогие мои слушатели, мы не должны никого судить, не разобравшись. Поэтому я предлагаю вам исследовать и сравнить эти две книги. Напрягите ваш слух! Я прочту вам отрывок из настоящей библии, а затем продемонстрирую то же место в новом, грубо искаженном варианте. Итак, слушайте! Передо мною Песнь Соломонова, в которой Жених аллегорически восхваляет красоту причастия. Это читается так:
      «…Се еси добра, ближняя моя, се еси добра; очи твои голубине, кроме замолчания твоего; власи твои яко стада козиц, яже открышася от Галаада. Зубы твои яко стада остриженных, яже изыдоша из купели, вся двоеплодны, и неродящия несть в них…»
      Мистер Цвиккер закрыл книгу и открыл другую.
      — Вы слышали, друзья мои, слова подлинного Святого писания. Можем ли мы отступиться, отречься от них? Но вот как говорят исказители:
      «…Взгляни, моя любимая! Как ты прекрасна! Глаза твои, точно блестящие глаза газели, а мягкая коса — точно первая шерсть ягнят на склонах горы Галаадской. Белоснежный строй зубов твоих напоминает девственную чистоту новорожденных ягнят. Ни одного нет меж ними с изъяном…»
      Мистер Цвиккер захлопнул книгу и возвысил голос:
      — Не довольно ли? Вы слышали, как грубо правительство Трумэна исказило слово божие. А если я скажу еще, что, говоря о пресвятой деве, там используют слово «женщина», то, я полагаю, этого достаточно, чтобы засвидетельствовать, что искажение совершено. Однако, чтобы все-таки не случилось ошибки, я спрашиваю вас, жители Нового Парижа и окрестностей, найдется ли среди вас хоть один, кто с готовностью не предал бы огню всю эту омерзительную груду скверны?
      Толпа молчала. «Вандализм», — шептал Бобо, но голос его не доносился дальше уха Джерри. Мистер Цвиккер оглядел толпу и воскликнул громче прежнего:
      — Кто хочет служить диаволу, пусть скажет: «Я»!
      Желающих не было. Мистер Цвиккер попытался еще более повысить голос:
      — Кто хочет служить Всемогущему на Его собственном языке, пусть скажет «Огонь!»
      Полтысячи ртов закричали что есть мочи:
      — Огонь!
 
 
      Мистер Цвиккер сошел неторопливыми шагами с трибуны, вынул из кармана зажигалку и пустил огонек. Политая керосином и бензином книжная груда вспыхнула и заполыхала, выбрасывая огромные языки пламени. Горожане стали расступаться, передние пятились, наступая на задних, и кольцо становилось шире, раздвигаемое грозной силой выпущенного на волю, дико пляшущего огня.
      В это время на трибуну взбежал разгоряченный молодой человек, назвавший себя представителем Национального комитета по проверке библиотек. Он зачитал по бумаге следующую речь:
      — Как представитель Комитета по проверке, я предлагаю, чтобы жители нашего уважаемого города сожгли заодно и всю остальную негодную литературу. Все произведения, переведенные с французского, немецкого, итальянского и русского языков, можно безотлагательно сжигать. Наша здоровая культура не нуждается в разных Моравиях, Анатолях Франсах, де Мопассанах, Львах Толстых, Гейне и тому подобных развратителях народа. Долой переводную литературу! Очистим наши дома и библиотеки нашей страны! Это будет лучшим протестом против той безнравственности, в которой правительство демократов упражнялось у нас вот уже два десятка лет.
      Молодой человек сунул в карман свою бумажку и спустился с трибуны. Горожане начали расходиться. Одни пошли проверять свои книжные полки, другие переместились в бар Франка или в кабак «Три Короля». Но те, кто не имел ни домашней библиотеки, ни денег, чтобы подкрепиться глотком виски, остались наслаждаться общественным фейерверком. В числе последних оказался и гражданин вселенной Джерри Финн и бывший профессор психологии Борис Минвеген. Вскоре обнаружилось, что здесь были и демократы и либералы. Кто-то осмелился высказать свои мысли вслух:
      — История повторяется. Новый Париж возвращается к средневековью.
      Все обернулись, чтобы взглянуть на говорившего. Это оказался высокий бледный молодой человек, которому было, судя по виду, ближе к двадцати, чем к тридцати годам. Бобо подошел к нему и сказал, как знакомый:
      — Психологически движущей силой всяких подобных действий являются влечения и привычки людей. Человеческие мнения складываются под воздействием иррациональных подсознательных факторов.
      — Я верю в справедливость вашей точки зрения, — сказал молодой человек.
      — Моя фамилия Вейнберг. Доктор Эрнст Вейнберг.
      — Я профессор Борис Минвеген. Приятно с вами познакомиться, доктор.
      — Судя по фамилии, вы, должно быть, немецкого происхождения?
      — Вы совершено правы. Мои родители приехали в Америку из Гамбурга.
      — А мои родители прибыли из Берлина. Мне было тогда полгода. Разрешите угостить вас бутылкой пива?
      — Весьма охотно, доктор.
      Бобо представил новому знакомому Джерри:
      — Профессор Финн, преподаватель языков и хиропрактик.
      — Из Шотландии, вероятно? — спросил Вейнберг.
      — Нет, из Финляндии, — ответил Джерри.
      — Очень интересно. А куда вы едете, господа?
      — На запад, — ответил Бобо.
      — Где ваша машина?
      — Завод еще не сделал ее для нас, — усмехнулся Бобо.
      — Хорошо, разрешите, я вас подвезу? Я постоянно живу в Детройте, а сюда заехал проведать родителей. Так поедем?
      — В Детройт? — спросил Джерри.
      — Нет, в кабак. Проедем несколько миль к западу — там в селении, именуемом Пайк Лэйк, есть уютное местечко, где можно спокойно побеседовать.
 
 
      Они втроем уселись на переднем сиденье машины и покинули Новый Париж.
      — Каким способом вы намерены двигаться на запад?
      — При помощи ног и большого пальца, — ответил Бобо.
      Водитель усмехнулся:
      — Вы, стало быть, конкурируете со студентами?
      — Только в отношении путешествий.
      Мистер Вейнберг свернул на узкую побочную дорогу, по обе стороны которой щиты рекламировали исключительное пиво. Уютное местечко называлось «Маленькая Германия». Это был похожий на охотничий домик придорожный ресторан, принадлежавший какому-то американскому немцу. Когда Бобо узнал, что доктор Вейнберг — психолог и работает преподавателем прикладной психологии в заводской профессиональной школе при автомобильном заводе в Детройте, он сейчас же завел разговор о таких материях, от которых Джерри стало клонить ко сну. Он почувствовал себя брюзгливым собеседником, который в разговоре — как нищий на ярмарке. После пятой кружки он задремал, но это нисколько не помешало его товарищам по столу погрузиться в омуты гештальтпсихологии. Когда Джерри очнулся, очнулись и его приятели. Солнце уже давным-давно спрятало свою лампу, и все нормальные граждане отправились на покой. Несмотря на формальные возражения Бобо, доктор Вейнберг сам заплатил за угощение, пожелал новым знакомым счастливого пути и исчез.
      — Что мы будем делать теперь? — беспомощно спросил Джерри.
      Бобо пожал плечами.
      — Не имею ни малейшего понятия. Во всяком случае, он оказался хорошим парнем. Мы совершенно сошлись с ним на том мнении, что при классификации учеников по степени умственного развития необходимо учитывать кривую Гаусса…
      — Борис! — закричал Джерри сонно и раздраженно. — Кривая Гаусса нас не вывезет.
      — Что за чушь! Неужели ты действительно будешь утверждать, что определение умственных способностей не является важным вспомогательным средством современной прикладной психологии? Утверждаешь ли ты, что…