Глава двадцатая

«Уолдорф-Астория» была единственно подходящей гостиницей для человека, который получал больше, чем успевал проматывать. Артист Джерри Финн подвизался в этом избранном сословии. Он прилетел в Нью-Йорк на самолете и поселился пока что в «Уолдорф-Астории». Это произошло первого апреля пятьдесят третьего года, когда Америка переживала апрельскую шутку, организованную сенатором Маккарти. По случайному совпадению оба шутника — сенатор и виртуоз с гребешком — получили номера на одном и том же этаже, так что охотники за автографами имели возможность сразу убить двух зайцев — если позволительно так выразиться.

Джерри позвонил портье и заявил, что хочет жить в неизвестности и наслаждаться покоем.

— Слишком поздно, мистер Финн, — ответил портье. — В последних известиях по радио уже сообщили, что вы живете в нашем отеле. К тому же газетчики и фоторепортеры…

— Скажите им что я сразу же уехал, — прервал его Джерри. — Я дня два не желаю ни с кем встречаться.

— Но, мистер Финн, не лучше ли все-таки вам выступить открыто? Если вы будете что-то скрывать, то еще попадете на допрос к сенатору Маккарти. А ведь вы знаете, что…

Джерри положил трубку и сделался мрачным. Было еще только десять часов, но солнце уже поднялось высоко. Он отворил окно и впустил в комнату пыль и несколько мух. В этот день наступила весна и новое повышение цен. Пятая авеню, торговая артерия Манхэттена, предлагала покупателям модные новинки, цены на которые вовсе не были первоапрельской шуточкой. Босяки с берегов Гарлем-ривер бросились на поиски новых квартир, потому что перевернутые лодки, дававшие им приют, были спущены на воду. В воздухе действительно веяло весной. Но все-таки Джерри закрыл окно и лег на диван. Ему невмоготу было слушать доносившиеся с улицы весенние голоса. Всюду играли и напевали «Четвертый позвонок»…

Успех убил мечты. Джерри поднялся со дна и проснулся на вершине. Секрет успеха обычно всегда оставался секретом, поскольку лишь очень немногие преуспевали. Успех Джерри больше уже не был секретом. Каждому было известно, что он сколотил приличное состояние весьма беззаботным способом.

Ничто не могло удержаться в секрете. Даже состояние Джерри, сжатое в очень маленьком объеме: на трех банковских книжках. Около полудня в номер к нему вошли два аккуратно одетых господина, жизненная задача которых состояла в том, чтобы заботиться о денежных делах граждан. Один из них был примерно в возрасте Джерри, плечистый, как мамонт, румяный, с открытым взглядом; имя его было Рот. Второй назвался мистером Риттером. Они старательно произнесли свои фамилии по буквам, обнажили головы и заговорили внушающим доверие языком банкиров, в котором слово «доллар» звучало особенно красиво.

Мистер Рот являлся основным оратором, а мистер Риттер поддерживал и подкреплял его речь.

— Мистер Финн, — начал мистер Рот торжественно. — Мой чикагский друг Говард Эткесон — вы ведь его знаете?

— Да, конечно, знаю очень хорошо.

— …сообщил мне, что вы вложили довольно значительную сумму долларов в три разных банка: Национальный торговый банк. Первый национальный банк и Новый торговый банк Средних Штатов. Это верно, мистер Финн?

— Верно, но…

— Разрешите мне все объяснить, мистер Финн! Все названные мною банки являются исключительно надежными финансовыми учреждениями. Я знаю их финансовое положение, как свои карманы. Но — тут я перехожу собственно к делу, ради которого мы осмелились вас потревожить, — они выплачивают по вкладам лишь полтора процента годовых. Не так ли обстоит дело, мистер Финн?

— Так, но…

— Простите, я продолжу, мистер Финн. Мы, мистер Риттер и я, представляем все-таки немного более авторитетное финансовое учреждение: Национальный банк финансистов, который не принимает вклады от мелких вкладчиков. Минимальная сумма вклада установлена в двести пятьдесят тысяч долларов, зато выплачиваемый доход — два с половиной процента годовых. Заметьте: на десять долларов с тысячи больше, чем в других банках. Причем все вклады гарантируются от инфляции, так что риска вообще не существует никакого.

Джерри все еще пребывал в некотором смятении, потому что раньше ему не приходилось слышать таких ясных речей. Он испытывал какое-то почтение к финансистам, которые отдавали всю свою нежность и любовь доллару.

— Чего вы всем этим добиваетесь, мистер Ро… Ро…

— Эр-о-тэ. Рот, мистер Финн.

— Да, какая же у вас цель, господа?

— Помочь вам, мистер Финн, поместить ваши денежки так, чтобы они были в надежной сохранности и наращивали проценты обильнее, чем в другом месте. Мы разумеется, не филантропы. Отнюдь нет, мистер Финн. Мы только банкиры, которые действуют в интересах своих вкладчиков, а в то же время и в своих собственных интересах. Мой друг Говард Эткесон звонил мне утром — вы же знаете Эткесона — и просил помочь вам.

— «Мистер Финн недавно прибыл из Европы, — сказал он, — и еще недостаточно хорошо знаком с порядками нашей страны. Помогите ему устроить денежные дела». Так сказал мистер Эткесон.

— Да, именно так он сказал, — подтвердил мистер Риттер, впервые разжав свои плотно стиснутые губы.

И мистер Рот продолжал:

— Итак, мы вам рекомендуем, мистер Финн, поместить ваши деньги в Национальный банк финансистов. Сразу же вы можете открыть чековый счет. Подумайте, как практично держать все деньги в одном банке! И в то же время это безопасно. Я советую вам обеспечить вашу банковскую книжку условием.

— Что это значит? — спросил Джерри.

— Это значит, мистер Финн, что по вашей книжке сможет получить деньги лишь тот, кто знает ваш специальный секретный пароль, иначе говоря, только вы сами или какое-то доверенное и специально уполномоченное лицо.

Таким образом, нет никакой опасности даже в том случае, если бы ваша книжка пропала: не зная вашего секретного пароля, ею все равно никто не сможет воспользоваться.

Деньги обладают способностью говорить и прекращать речи. Чем легче деньги достались, тем громче они говорят.

Лишь те, кто имеет в своем распоряжении достаточно много денег, могут высокомерно заявлять, что деньги — это не самое важное на свете.

После получаса деловых и исключительно красноречивых объяснений Джерри Финн согласился поместить свои деньги в новый банк, название которого внушало доверие и тайное отвращение. Он последовал за банкирами и в первый раз в жизни почувствовал настоящее уважение к себе.

За рулем восьмиместного кадиллака мистера Рота сидел шофер в ливрее, который первым делом попросил у Джерри автограф. Машина тронулась, шофер напевал «Четвертый позвонок».

Джерри вернулся в гостиницу около четырех, в кармане у него была маленькая банковская книжечка и книжка чеков. Мистер Рот говорил, что только фермеры и контрабандисты носят деньги в карманах — джентльмен имеет чековую книжку.

Теперь он был почтенным клиентом Национального банка финансистов — нечаянно разбогатевший по воле чудесного случая музыкант…

Легко пообедав в ресторане отеля, Джерри вызвал такси и поехал в Бауэри. Он хотел встретиться с Бобо, которого не видел уже пять месяцев. В Бауэри весна была в полном разгаре, и ребятишки бегали босиком. На тротуарах, громко разговаривая, сидели мужчины и женщины. Джерри приветствовал их, но лишь немногие отвечали на приветствие. Они подозрительно смотрели на костюм незнакомца.

Только торговцы недвижимостью да гангстеры могли одеваться так элегантно.

На площади Ривер Авеню происходил митинг какой-то новой религиозной секты. В центре собравшейся толпы можно было разглядеть десяток автомобилей. Джерри обошел толпу и вошел под кров своего бывшего жилища. Жильцы уже снова сменились.

В загроможденном подвальном помещении сидели двое пожилых мужчин, которые тревожно переглянулись при появлении Джерри.

— О, да здесь новые хозяева! — сказал он бодро.

— Новые? — удивился один из жильцов, у которого на правой руке были только большой и указательный пальцы.

— Да, раньше я вас здесь не видел.

Босяки снова переглянулись.

— Вы знаете профессора Минвегена? — спросил Джерри.

Мужчины отрицательно покачали головами.

— Его называют Бобо, — добавил Джерри. — Я его друг. Мое имя Джерри. Я жил в этой самой комнате прошлой осенью.

Человекобоязненные подонки общества немного осмелели и почувствовали себя свободнее. Тот, у которого на правой руке было только два пальца, наконец издал звук:

— Ага. Он только что ушел.

— Куда?

— На улицу. Сегодня его черед слепым быть…

Другой жилец, у которого было большое синее пятно на лбу, тоже вступил в разговор:

— Так ты, наверное, тот самый музыкант на клозетной бумаге?

Джерри вздрогнул.

— Да, я…

— Вот красота, — продолжал мужчина с пятном на лбу. — А этот Бобо вообще — того, сумасшедший. Его надо в госпиталь… У него кое-что не в порядке.

Мужчина постучал пальцем по своему лбу.

— Возможно, — сдержанно согласился Джерри. — А когда Бобо вернется?

— Когда достанет кварту виски и чего-нибудь пожрать. Он не посмеет прийти с пустыми руками, раз мы обещали надавать ему по морде.

«Бедный Бобо», — подумал Джерри со вздохом, сел к столу и достал из кармана чековую книжку. Он написал чек на двести долларов и дал его тому босяку, у которого была метка на лбу.

— Передай Бобо это и привет от меня.

Джерри собрался уходить, но в дверях остановился, подумал секунду и сказал:

— Скажите Бобо, чтобы он позвонил мне завтра. Я живу в отеле «Уолдорф-Астория»…

— «Уолдорф»… — удивился меченый. — У меня там есть свой человек. Он там лифтером. Братишка мой. Говорят, это шикарное место.

Семипалый, оказалось, тоже знает гостиницу.

— Говорят, там всякую жратву подают на золотых тарелочках.

— Ну, это немного преувеличивают, — усмехнулся Джерри.

— А я слышал, там женщины купаются в молоке, — сказал меченый. — И до того они изнежены, что даже писают через шелк…

Жильцы трущобы начали соревноваться в осведомленности, и на закваске воображения все сведения у них раздувались до колоссальных размеров. Состязание перешло постепенно в словесную перепалку. Семипалый жилец уверял, что на кухне гостиницы — как он слышал от верных людей — варят картошку в чистом виски, а тесто для булочек замешивают на ликере. Тот, что с отметиной на лбу, считал это сказками и обещал узнать все доподлинно у своего брата, лифтера. Мужчины уже взялись за грудки, но тогда Джерри угостил каждого сигарой и стал расспрашивать, не знают ли они, где теперь профессор Пекк и Максуэл Боденхейм. Ни того ни другого уже не было. Профессор Уолтер Эрвин Пекк в одно прекрасное утро был найден в пустынном переулке с простреленной головой, а поэт Боденхейм попал в какую-то лечебницу для алкоголиков.

— К зеленым чертикам, — сказал человек с меченым лбом. — И этот Бобо скоро угодит туда же. Он уже до того обезумел, до того помешался, что все время говорит только о человеческой душе…

Джерри оставил жильцов подвала курить сигары, а сам вышел на улицу.

Солнце опустилось за каменные стены, а полицейские радиоавтомобили выехали в очередной объезд. Над Бауэри темнел весенний вечер, а над Радио Сити зажигались миллионы неоновых огней.

Два дня Джерри прожил более или менее спокойно. Он наслаждался удобствами жизни и писал чеки. Он никогда ничего не писал с таким удовольствием, — за все время его литературной деятельности это были самые чудесные творческие минуты. Но затем ласковое спокойствие начало превращаться в беспокойство. Однажды утром к нему в номер ворвалась миссис Говард из Бруклина, которая заявила:

— Доктор, теперь вы можете взять щенка Лауры. Ах, мистер Финн! Он уже так вырос! А какие уши! Если вы, доктор, завтра придете за ним, я сразу же рекомендую вас в бруклинский Спаниель-клуб. Что вы думаете, доктор, если мы назовем его Герберт? Это как раз самец.

Джерри соглашался со всеми предложениями и обещал забрать Герберта через пару дней. Едва только миссис Говард успела закрыть за собой дверь, как явилась делегация Американского союза музыкантов-любителей в составе шести человек для сообщения о том, что Союз избрал артиста Джерри Финна своим почетным членом. При этом ему преподнесли роскошный адрес, в котором высказывалась благодарность новому почетному члену за ту драгоценную и самоотверженную работу, которую он, не щадя усилий, проводит на благо развития музыкального искусства в Новом свете. Джерри был глубоко тронут столь большой и столь неожиданной честью и обещал пожертвовать Союзу во время весенней кампании по сбору средств пятьсот штук расчесок «Джерри» новейшей модели и тонну туалетной бумаги.

Когда делегация удалилась, Джерри позвал коридорного и не велел больше никого пускать.

— Мне нездоровится. Я не хочу никого видеть.

— О'кэй, мистер Финн, — ответил юноша.

— Постойте! Я сделаю одно небольшое исключение. Если меня спросит профессор Минвеген — пусть он войдет. Это мой личный врач.

Слуга записал имя в книжечку и сказал, уходя:

— О'кэй, мистер Финн. Только личный врач Минвеген…

Джерри пошел в ванную комнату и собирался начать бриться, как вдруг услыхал сильный шум и крики, доносившиеся из коридора. Он поспешил к двери и стал прислушиваться. Казалось, за дверью кто-то боролся и царапался. Вдруг раздался треск, и дверь распахнулась. На красном ковре коридора лежала победительница — миссис Джоан Финн.

— Какой бессовестный мальчишка! — воскликнула она. — Не хотел меня пускать!

Джоан поднялась, вошла в комнату и закрыла за собою дверь. Джерри смутился, но не испугался. Какая-то непостижимая сила придала ему храбрости. Он был точно гладиатор, для которого храбрость имела большее значение, чем жена, поскольку он все равно не мог обладать и тем и другим.

— Джерри, — проговорила Джоан, обвив руками его шею. — Почему ты не отвечал на мои письма?

— Не успел…

— Господи, какой ты милый! Я все еще могла бы тебя любить.

Джоан поцеловала мужа, отпустила его шею и вздохнула:

— Но теперь уже поздно. Вероятно, уже поздно. Ты даже не предлагаешь мне сесть?

— Пожалуйста, прошу! Ты куришь?

— Конечно.

Джерри дал жене сигарету, предложил огня и сам сел рядом с нею. Он чувствовал себя в положении обвиняемого. Задача его была только отвечать, а не спрашивать, Джоан казалась бодрой и еще более женственной, чем раньше.

Ярко-синее нейлоновое платье было, по-видимому, первый раз надето, потому что на подоле еще виднелся след магазинного ярлычка. Шляпка и туфли тоже казались новыми.

Система торговли в рассрочку поспевала за модой и одевала женщин в весенний наряд.

Джоан была блестящая женщина. Просто великолепная. Она не стала пилить беглеца тупыми словами попреков. Нет! Ее красивый рот был точно деловой колокольчик, который не знает ни минуты покоя. Джерри не возражал ничего, ибо он был тренированным слушателем. Стремительное течение слов, казавшееся успокоительной музыкой, действовало, подобно валерьянке или покачиванию детской колыбели.

— Я знаю, что ты меня больше не любишь. Иначе ты не оставил бы меня. О, Джерри, милый! Жизнь чудесна. Прекрасно быть женщиной, которая родилась красивой. Сначала я было пришла в отчаяние, когда мои изысканные картины оказались в подвале соседнего дома. Я не могла понять, как они туда попали. Но потом я поверила, что ты покончил с собой, — ты исчез так странно. О, как я плакала! В самом деле я плакала. Потом Чарли попался. Совсем из-за пустяка. Люди бывают иногда такими мелочными! И если у человека недостаточно денег — он попадает в тюрьму. Чарли получил три года. Но я верю, что отдых будет ему полезен. Я вчера ходила на свидание с ним, и он был в очень хорошем настроении. У него блестящие планы. Как только его выпустят, он поступит на государственную службу. Государственному департаменту нужны люди, подобные Чарльзу, — у которых есть опыт во всяких делах. Ну, конечно, у Чарльза имеется также и много других возможностей. Он может сделаться хотя бы журналистом, а то и офицером или шпионом… Скажи, Джерри, ты еще любишь меня? Видишь ли, любить — всегда модно.

Джерри не отвечал.

Джоан подумала и сказала:

— Не любишь. Но я не виню тебя. Ведь мужчина не может всю жизнь любить одну женщину. Хотя женщина и красива. И умна. И талантлива. Теперь ты великий артист, которым гордится весь мир. В Европе из тебя не вышло бы ничего, потому что там ничего не понимают. Ты преуспел. И я рада этому. Но, после того, как ты меня оставил, я познакомилась с новым человеком. Он очень образован: у него по крайней мере шесть миллионов долларов. Имя его Мильтон Доро, дэ-о-эр-о. У него два игорных дома, роскошный бар и многое другое. У него имеются деньги, и он развелся с женой. В январе мы с ним провели три недели во Флориде — это было прелестное время. Мильтон, конечно, немного старше тебя, но он еще в хорошей форме. О боже мой, если бы ты увидел его мускулы! Он любит меня совершенно безумно и во Флориде по крайней мере раз десять дрался за мою честь. Джерри, милый, что делать, если все мужчины сходят из-за меня с ума? И они готовы были взять меня насильно. Но Мильтон не отдал. Если мужчина ревнует, значит, он любит женщину. Женщины ревнуют всегда. Все, кроме меня. Мне, не надо ревновать, потому что я всегда пользуюсь успехом. Все мужчины влюбляются в мои глаза и в мои таланты. Мильтон всегда говорит, что у меня красивая душа. О, он иногда говорит и разное другое, красивое… Кстати, Джерри, милый, спина у меня совершенно здорова. А скажи, ведь ты для меня сочинил теперь «Четвертый позвонок»?

— Для тебя.

— Я так и подумала? Но я не посмела сказать об этом Мильтону, потому что и он тоже очень любит эту вещь. Мы иногда вместе играем «Четвертый позвонок», у нас вообще очень мило. Мильтон тоже музыкален. И образован. Он мог бы купить хоть весь мир. Но, Джерринька, миленький, скажи мне прямо: ты меня любишь?

Джерри удержал слова, готовые сорваться с губ. Наконец он произнес тихо и серьезно:

— Нет.

Во взгляде Джоан сверкнуло веселое пламя. Она схватила мужа за руку и радостно воскликнула:

— Великолепно, Джерри? Тогда ты, наверно, согласишься на развод немедленно?

— Согласен.

— О Джерри! Ты божественный! Ты прямо бог! Эта сторона в тебе меня восхищает.

— Сколько ты требуешь? — спросил муж серьезно.

— Ни доллара. Видишь ли, у Мильтона есть деньги.

— У меня тоже.

— У Мильтона наверняка больше. Я осмелюсь поклясться, что у него больше. Он везде дает на чай по десять долларов и пьет только шотландское виски. Мильтон говорит, что если ты сразу согласишься на развод, он женится на мне и к ближайшим выборам выставит свою кандидатуру в конгресс. Видишь ли, Джерри, миленький, конгрессмену необходима представительная жена, которая помогает мужу делать предвыборную рекламу. Я же могу и петь и танцевать.

Джерри восхищенно смотрел на свою жену, которая говорила, как тибетская молитвенная машина. Вдруг Джоан встала, поправила прическу и сказала:

— Теперь мы должны идти. Если я задержусь слишком долго, Мильтон может подумать, что ты еще любишь меня. Он так ревнует, что всегда стережет меня. Его первая жена, говорят, была ужасно неверной. Раз они были в гостях в какой-то очень благородной семье и за то время, пока Мильтон всего лишь кое-куда отлучился, жена успела ему изменить. Ну вот, миленький, одевайся же поскорее, и мы пойдем вниз. Мильтон со своим адвокатом ожидает нас в баре гостиницы.

Джерри повязал галстук, надел пиджак и спустился в лифте с шестнадцатого этажа в обществе будущей миссис Доро.

Мильтон бросил на Джерри испытующий взгляд и без обиняков приступил к делу:

— Ну, приятель, что решил? Согласен на развод немедленно? Впрочем, на тебе лежит вина, раз ты бросил жену на произвол судьбы и стал бродягой. У меня точные сведения о твоих похождениях. Меня не проведешь. Если согласен, датируем развод февралем, тебе — полная свобода, а Джоан — моя.

Джерри было тяжело говорить. Он не был еще достаточно знаком с торговой и деловой жизнью, в которой лирика и драма деликатно уступают дорогу скупой на слова прозе.

— Ну, Джерри, отвечай же, когда Мильтон тебя спрашивает так красиво, — торопила его Джоан.

— Я согласен на все ваши требования, — проговорил Джерри серьезно. — Сколько я должен платить алиментов?

Мистер Доро расхохотался:

— Деньги певца — это пшик, а бизнесмен всегда будет держаться наверху. Джоан не нуждается в твоих медяках.

Затем мистер Доро обратился к своему юристу и сказал:

— Остальное уж твое дело. Действуй.

По случаю совершения сделки выпили. Затем Джерри поздравил мистера Доро и свою бывшую жену и попрощался с ними, пожелав им долгих лет жизни и прочих прекрасных вещей, а сам вернулся к себе в номер, где его ждали два коренастых джентльмена. Они представились, показав значки ФБР.

— Мистер Финн, — сказал один из сыщиков, — этот чек написали вы?

Он показал Джерри чек, выписанный для профессора Минвегена. Джерри осмотрел желтоватую бумажку, узнал свою подпись и ответил:

— Да, безусловно.

Тогда сыщик показал ему еще кучу чеков и осведомился:

— А эти?

Джерри бросил взгляд на плоды своего литературного вдохновения и ответил утвердительно:

— Все эти написал я. Тут что-нибудь не так?

— Да. Эти чеки не обеспечены, — ответил сыщик сухо.

— Это невозможно! — воскликнул Джерри. — У меня в банке триста тысяч долларов. Хотите взглянуть? Вот моя книжка.

Сыщик перелистал изящно переплетенную книжечку, покачал головой и мрачно сказал:

— Мистер Финн, я вам сочувствую…

— Почему? Я не понимаю, о чем вы говорите.

— Вы стали жертвой грубого обмана. Не вы один попали на удочку, но вас нагрели больше, чем других. Такого банка вообще не существует. Разрешите занять два часа вашего времени?

Подъем на вершину совершался быстро, но все-таки постепенно. А спуск с вершины вниз занял одно мгновение.

Перекрестные допросы, протоколы, подписи, торжественные обещания — все пронеслось в диком, неудержимом темпе. Сыщики поехали с ним в банк, в который он третьего дня поместил весь свой капитал. Двери были заперты, и большое служебное помещение пустовало. Новое финансовое учреждение просуществовало всего каких-нибудь три часа. Затем оно было закрыто. Внушающие уважение банкиры и их красивые конторские девушки исчезли вместе с огромным состоянием.

Отпущенный после допросов на волю, Джерри вернулся к себе в номер и заплакал без слез, сухим мужским плачем. В кармане у него лежала двадцатидолларовая бумажка, а внизу, на первом этаже, его ждал неоплаченный счет гостиницы. И именно теперь, когда он так нуждался в поддержке и утешении, пришло письмо из налогового управления, в котором требовали срочных объяснений по поводу укрытия доходов и неисполнения налоговой повинности. Джерри связался по телефону с Чикаго, но у мистера Эткесона как на грех оказался обеденный перерыв. Джерри передал его секретарше короткую телефонограмму: «Потерял все деньги. Гостиница не оплачена. Налоги не уплачены. Жду вашей помощи».