Оставляя раненых позади, они пробегали мимо угрожающих своими пистолетами офицеров в глубину банановой плантации.
      Теперь опять была пущена в ход артиллерия - как бы в отместку за тройное поражение пехоты. Казалось, что все орудия нацелены на дот. Снаряды ложились на него один за другим; вся земля вокруг траншеи дрожала от взрывов. Созревшая пшеница, еще не убранная с поля, загорелась, и весь участок между траншеей и поселением был охвачен огнем.
      Мужчины отдыхали в траншее, потные, грязные от пыли, лихорадочно возбужденные. Нигде не было тени, полуденное солнце стояло в зените, и безжалостный хамсин иссушал глотки. Большинство бойцов ликовало, другие были подавлены - от страха и чувства вины. Впервые в жизни они убивали людей. Вид раненных, стонущих, умирающих людей мучил их. Они знали, что последует и вторая атака. Они понимали, что не обойтись без жертв; как же им радоваться? Они опять принялись чистить свои винтовки.
      "Я ни о чем не думал, - сказал Юрек, пчеловод, рассказывая мне об этом эпизоде. - Мне было уже все равно. Я знал только одно, что мне не выбраться из этого окопа. Я был уверен в этом на сто процентов. Я даже не думал о своей семье. Я просто взялся чистить свое ружье, когда Севек велел мне этим заняться, и только".
      "Ты заметил этих негров? - спросил Ишая, смазывая затвор. - Я в жизни не видел таких черных людей".
      "Это, наверно, суданцы, (Эти чернокожие солдаты в действительности были не из Судана, а принадлежали к воинственному племени, обитавшему недалеко от суданской границы. Так как ветераны сражения называют их суданцами, я сделала то же самое.) - предположил Гельман. - Я попал в одного, но он продолжал идти вперед. Потом, должно быть, Севек убил его".
      "Мне кажется, я исправил пулемет, - заявил Макс. - Он был полон песка. Могу я разок выстрелить для проверки, Севек?" Севек разрешил, и Макс с удовлетворением убедился, что пулемет опять в полном порядке.
      Они пытались определить потери египтян. У каждого было свое мнение, но, наконец, все решили, что погибло около тридцати человек. Под прикрытием артиллерийского огня санитары вытащили с поля человека семь или восемь. "Должно быть, офицеры", - догадался Севек.
      Все участники этого боя уверяли меня, что египтяне не делали никаких попыток спасти солдат, даже под прикрытием ночи. Раненые лежали там, где упали, страдая от жажды, и если все же им удавалось доползти к своим позициям, они умирали от недостатка медицинской помощи (Это классовое различие в отношении выноса с поля боя раненых могло объясниться неопытностью или неорганизованностью в египетской армии. В последующих боях, как сообщали наблюдатели, санитары собирали всех раненых.).
      Наблюдатель доложил о большом оживлении на египетских позициях. Танки маневрировали около поврежденного моста, влево от дота. В большом вади солдаты начали выстраиваться в ряды. Напряжение в траншее стало возрастать. Какова будет новая тактика? В это время началась стрельба с поста номер 1. Это означало, что враг выступил против него. Через несколько минут и они оказались под натиском египтян. Войска наступали по двум направлениям, - из вади и из банановой рощи.
      "По местам! - крикнул Севек. - Дайте им подойти ближе, ближе! Сначала бросайте гранаты! Выдерните предохранители и ждите приказа!"
      Казалось, что египтяне на этот раз приближаются гораздо быстрее. Все семеро, распластавшись на земле, чувствовали себя беспомощными и легко уязвимыми. Тем не менее, они должны были ждать, пока враг подойдет вплотную, и лишь тогда приступить к делу. Дальность гранаты ограничена всего лишь тридцатью ярдами - длиной теннисной площадки. Нужна была выдержка и крепкие нервы, чтобы ждать и ждать, в то время как враг приближался. Наконец, Севек приказал: "Бросай!" Семь гранат одновременно были брошены в наступающие ряды, и сразу же был открыт огонь. Египетские ряды заколебались. Наступление приостановилось. Некоторые спрятались за своими мертвыми товарищами, другие повернули назад. Однако защитники были встревожены. Перед ними были танки, и они в любой момент могли выползти из вади. Позади и справа вдруг появились египетские солдаты: они обошли подножье холма, где находился пост 1 и стали резать проволоку. Защитники дота с трех сторон были окружены. А вдобавок к этому безнадежному положению они оказались без двух автоматических ружей. Пулемет "брен" опять стал стрелять одиночными выстрелами, а для "томми" не было больше боеприпасов. Все винтовки перегрелись, и осталось совсем мало гранат. Севек должен был принять молниеносное решение.
      "Всем бежать! - закричал он. - Взять с собой все боеприпасы! И рассеяться! Бежать к ограде!"
      Люди на дальнем конце насыпи не слышали приказа. Юрек подскочил к ним.
      "Бежать! Мы отступаем!"
      "Не было приказа".
      "Да! Да! - вопил Юрек. - Севек дал приказ. Быстро!"
      "Мы их отобьем! Я не пойду!" - крикнул Макс.
      "Дурак! Идиот! - кричал Юрек, который никогда не поднимал голоса. - Тогда я вас оставляю".
      "Остальные отступают - пошли и мы", - крикнул Залман. Согнувшись, они пустились бежать по горящей пшенице, через пылающее поле в 50 ярдов длиной. Пули свистели над головами. Они получили ожоги, но были надежно укрыты от взоров врага. Они пробежали мимо сгоревшего пакетировочного пресса и большой кипы спрессованного сена, горевшей большим ярким пламенем. Добежав до томатного поля, они бросились на землю и поползли. Наконец, они добрались до забора. И тут, всего лишь в 20 ярдах, они увидели группу египетских солдат, лежавших под холмом, где был расположен наблюдательный пункт 1. Неожиданное появление грязных, тяжело дышащих людей поразило египтян. Ни одна сторона не выстрелила. Некоторые из этих семерых перебрались через противотанковый ров, находящийся под самыми воротами, другие пролезли через кульверт, под проволокой. Все поспешили укрыться за стеной фабрики и упали на землю, чтобы перевести дух.
      Между тем, египтяне, которые уже были у самого дота и его траншеи, вдруг повернули и побежали к банановой роще. Что заставило их отступить, когда они были так близки от своей цели? Залман изложил мне свою теорию - они боялись мин. Местным арабам было известно, что Пальмах уложил мины вокруг кибуца. Залман считал, что солдаты, увидев, как защитники дота поспешно отступают, решили, что вот-вот позиция взлетит в воздух, и стоило одному из них издать предостерегающий возглас, чтобы все в панике бросились назад.
      Когда семеро мужчин пришли в себя, Севек послал Ишаю с донесением в штаб. Однако, не дожидаясь указаний, они заняли новые позиции. Залман и двое других остались около фабрики, укрылись за бетонными цистернами для воды и открыли огонь по египтянам, лежащим у ограды. Севек, Юрек и Гельман забрались в траншею, которая под углом спускалась с холма, где находился пост 1.
      Между тем, Ишая направлялся к старому штабу. Когда он увидел снесенную крышу, он понял, что Алекс должен был перебраться в одно из убежищ. Пробираясь по окопам, соединяющим различные пункты внутри поселения, он встретил маленькую худенькую женщину.
      "Лейка! Что ты здесь делаешь?"
      "Я связная Алекса, - одним духом выпалила она. - Телефонная связь прервана".
      "Мне надо передать донесение в штаб, но я не могу его найти. Мы вынуждены были отступить из дота - мы были почти окружены. Но все благополучно выбрались".
      "Я как раз туда возвращаюсь, я передам донесение". Ишая знал, что ничто не остановит Лейку от выполнения данного ей поручения. Всем была известна ее безграничная преданность долгу. Очень хорошо, что командиры именно ей доверили столь ответственные обязанности связного штаба.
      "Тогда бери это донесение, - сказал Ишая, - а я вернусь к своим. Скажи Алексу, что мы остались почти без боеприпасов. Скажи ему, что мы держались, сколько могли".
      "Не беспокойся. Я все запомнила".
      "Счастливо! Будь осторожна!" и они расстались.
      Когда Ишая добрался до фабрики, он увидел Тувию, бегущего вместе с командой пулемета "браунинг". Ишая попытался изложить ему свои новости, однако Тувия уже знал об отходе от дота.
      "Сейчас они снова начнут атаковать пост 1, - крикнул он. - Они сосредотачивают свои силы на Белой Горке".
      Белая Горка - невысокий холм, расположенный вправо от банановой рощи и в сотне ярдов от постов 1 и 2. Он получил такое название из-за своей песчаной почвы, которая издалека казалась белой.
      Тувия и Шимон установили пулемет около фабрики и открыли огонь по Белой Горке.
      "Ишая, иди на пост 1, - приказал Тувия. - Скажи Севеку, чтобы он принял там командование - Гершель ранен. Опусти голову пониже, окопы недостаточно глубокие".
      "Не беспокойся, со мной ничего не случится", - ответил Ишая с мальчишеской самоуверенностью. Когда он добрался до позиций, он увидел Мотке - тот протягивал измученным, томимым жаждой товарищам бутылку вина. "Но не пейте, смочите только губы", - настаивал он. В горлышке бутылки была аккуратная круглая дырка, и он опасался, что осколки стекла попали в вино. Ишая слишком долго страдал от жажды, чтобы обращать на это внимание. Он глотнул, как следует.
      Теперь пост был хорошо укомплектован людьми. В начале первого наступления египтян здесь было всего лишь три защитника - двое с винтовками и один с гранатами. Подкрепление, в виде отделения Пальмаха под руководством капрала Зиги, пришло в тот момент, когда египтяне уже подходили к проволочным заграждениям. Огонь пальмахников принудил египтян повернуть - они побежали назад, под прикрытие Белой Горки. Теперь еще четверо из дота присоединились к небольшому отряду. А до того позиция была подкреплена двухдюймовыми минометами, установленными позади постов 1 и 2, обслуживаемыми уцелевшей половиной команды. Все было готово к отражению следующей атаки.
      Египтяне начали наступление от Белой Горки, укрываясь в небольших извилистых вади, словно рубцами покрывших всю землю до самого подножья небольшого обрыва. Снова их было около шестидесяти атакующих, среди них много темнокожих суданцев, позади - офицеры с револьверами в руках. Сильный прикрывающий артиллерийский огонь обрушился на посты 1 и 2. Пока люди в окопах ждали, когда наступит их черед открыть огонь, минометы обстреливали наступающих. Грохот боя все нарастал. С горки Тувия поливал атакующих огнем из "браунинга". Залман и другие, расположившись у цистерны с водой, повернули свои винтовки на наступающего врага. Заходящее солнце слепило их, однако каски египтян на этом фоне выделялись отчетливо.
      "Цельтесь ниже касок!" - закричал Залман. У защитников Яд-Мордехая не было касок, у их врагов - были, и именно это преимущество подвело египтян. Солнце помогло защитникам Яд-Мордехая.
      Когда египтяне приблизились к заграждениям из колючей проволоки перед постом 1, стали взрываться пехотные мины; многие погибли. Прикрывающий огонь египтян вдруг прекратился. Вскочив на ноги, защитники открыли огонь и стали бросать гранаты.
      "Я попал в одного!- закричал Ишая. -Я попал в этого суданца!" И снова закричал, торжествуя: "Это у меня третий!" И в этот момент он откинул винтовку и упал на спину. Кто-то позвал санитара, и Поля приползла в окоп. Она пробиралась мимо ног сражающихся мужчин, которые продолжали кидать ручные гранаты вниз, в гущу египтян. "Такая маленькая дырка, - бормотала она про себя. - Как может человек умереть от такой маленькой дырки - вот так, сразу?" Однако пульса не было, сердце молчало, жизнь ушла. . .Она накрыла лицо Ишаи курткой. Когда она ползла обратно, слышны были торжествующие крики защитников:
      "Они отступают! Они бегут! Они бегут!"
      Командиры Яд-Мордехая никак не ждали атаки египтян на пост 1. Наиболее уязвимой они считали восточную часть кибуца, обращенную к дороге. Не было времени, чтобы заминировать этот участок, где расположились посты 7, 8, 9 и 10; вместо мин были установлены предупреждающие знаки с надписями "Осторожно мины!" До сих пор они гадают, почему египтяне направили острия своих атак на посты 1 и 2. Оба они были сооружены на вершинах небольших холмов. Хотя они возвышались всего лишь на тридцать футов над заграждениями из колючей проволоки, это все же давало защитникам определенное преимущество. Более того, чтобы перерезать проволоку и взять штурмом посты, атакующие должны были приблизиться настолько, что оказывались в пределе досягаемости ручной гранаты. Яд-Мордехай начал сражение, имея 400 штук этого эффективного оружия.
      После того, как египтяне были отбиты, люди сели в тень окопа, изнуренные яростным боем. Они почти не разговаривали. Они чистили и заряжали свои винтовки.
      Прошло полчаса, и наблюдатель крикнул: "Новая атака!" Люди реагировали медленно. Они впали в такую апатию, что с трудом могли заставить себя подняться. Но затем ярость сражения захватила их.
      "Гранаты! Гранаты! Бросайте в них гранаты!" - кричал Севек.
      И опять усталые люди лихорадочно начали действовать; они стреляли, кидали гранаты, увертывались от снарядов, опять стреляли. Несколько египтян добрались до колючей проволоки и начали перерезать ее, прокладывая себе дорогу. Из окопа выскочили несколько человек, бросились на землю и стали тщательно прицеливаться. Один за другим египтяне повисали на проволоке. Те, которые шли за ними, бросили винтовки и побежали обратно к спасительным вади.
      Солнце садилось. Были отбиты три атаки на дот и три - на пост 1. Наблюдатель доложил, что на египетской стороне видны признаки отступления. Орудия отводятся назад, войска отходят с позиций.
      "На сегодня им хватит, - сказал хорошо осведомленный Зиги. - Если они такие же вояки, как арабы, с которыми мы воевали в Пальмахе, они не будут атаковать ночью. Пошлют несколько снарядов, - но атаковать не будут".
      Напряжение начало спадать. "Мне кажется, я бы чего-нибудь поел, - сказал Мотке. - Давайте откроем банку гуавы".
      "Эй! - позвал Зиги из угла окопа. - Здесь человек ранен!" Это был Аба Глинский, санитар Пальмаха. Никто не видел, как его ранило, и не слышал его вскрика. Сейчас он был без сознания.
      "Отнесите его к доктору Геллеру, - приказал Севек. - Не ждите носилок - он чуть живой!" Двое завернули его в одеяло и понесли в убежище, где находился доктор, но он умер по дороге.
      В штабе Алекс продиктовал и затем подписал последнее донесение этого дня.
      "18.50. Врагу удалось перерезать проволоку, произошла рукопашная схватка. Враги были разбиты. Египтяне вступили в зону дота. Наши потери - шестеро убитых и много раненых. У египтян большое количество убитых. Заметны подкрепления, прибывающие в Дир-Санид".
      Командиры собрались, чтобы обсудить ночные задачи. Было очень мало надежды на то, что люди смогут отдохнуть после всего этого дня, проведенного в окопах; убежища были переполнены женщинами и ранеными. Самое большее, что можно было сделать - позволить половине людей улечься тут же, в окопах, пока другая половина несет вахту. Еду и питье решили разделить между постами - этим должны были заняться женщины. Возникла острая необходимость исправить разрушенные обстрелом траншеи и углубить некоторые из них.
      Были посланы связные с указаниями для саперных групп. Затем командиры занялись обсуждением наиболее важной проблемы - вопросом оружия. Они пригласили Натека для отчета. Он пришел со списком оружия и боеприпасов, выданных защитникам. Сейчас он уже не помнит точно, сколько боеприпасов осталось к концу того первого дня сражения, но тогда он был способен доложить командирам о наличии запаса до последнего патрона. Положение было неважным. Боеприпасов осталось совсем мало на все виды оружия. Он также доложил о нехватке винтовок. Несколько чешских снайперских винтовок вышли из строя в первый же день сражения. Он был в восторге, когда получил эти ружья, изготовленные на знаменитых шкодовских заводах, однако они оказались ненадежными - не были приспособлены к жаре пустыни. Теперь они вместе с плохонькими итальянскими ружьями, составляли треть всех имеющихся винтовок. Впредь ими можно было пользоваться только на относительно спокойных позициях.
      "Это значит, что у нас осталось всего лишь сорок хороших винтовок, включая и те, что у Пальмаха", - подытожил Алекс упавшим голосом.
      Тогда заговорил Салек Бельский, "галилейский воин". "Пусть египтяне снабдят нас оружием, - предложил он. - Вокруг поста 1 валяется много оружия. Почему не послать людей, чтобы собрать его? Я первым пойду".
      "Прекрасная идея, - согласился Тувия. - Кто еще пойдет?"
      "Попросим ребят из Пальмаха взять на себя это дело", - сказал Алекс.
      "Согласны".
      В кибуце осталось несколько противопехотных мин, которые отряду Пальмаха не удалось уложить в ту неистовую ночь перед нападением. Командиры обсуждали вопрос, в каком месте лучше всего их уложить теперь. Их было слишком мало, чтобы обезопасить участок, примыкающий к дороге. Приходилось надеяться, что предупредительные знаки и слухи, распространяющиеся среди местных арабов, убедят египетское командование в том, что неразумно приближаться к западной стороне. Они предполагали, что сейчас пост 3 под угрозой атаки пехоты, так как покинутый арабский дом, расположенный напротив, мог быть использован в качестве трамплина. Было решено сконцентрировать мины перед этим постом. Дани, спавший мертвым сном на полу штаба, должен был со своими пальмахниками выйти на это задание, как только скроется луна.
      Все дело взял под свою ответственность Алекс, а Тувия отправился к фабрике, чтобы приготовить своих людей к предстоящей ночи. Он был очень озабочен покинутым дотом. Минометы и огонь из поста 10 удержали египтян на определенном расстоянии от дота до самого вечера; если же наступающим удастся забраться в дот ночью, они могут натворить много бед. Оттуда они могли открыть огонь непосредственно по центру поселения. Они также могли использовать его в качестве огневого прикрытия для войск, ведущих наступление на пост 1. Они могут вывести из строя пост 10 ... Тувия решил предотвратить это при помощи "браунинга". Он нашел Шимона Розена, залегшего с этим пулеметом около противотанковых рвов, у ворот кибуца. Он приказал людям принести лопаты и вырыть канаву для лучшего укрытия. Залмана он назначил вторым номером; тот должен был подавать ленту в пулемет и советовать Шимону, когда и куда вести огонь.
      Шимон был хрупким мужчиной с громадным носом, а на его узком лице застыло выражение вечного смущения. Он не был членом раннего кибуца в Польше, и принял решение во время войны, при необычных обстоятельствах. Он служил рядовым в польской армии, когда нацисты захватили Польшу. После капитуляции он был взят в плен. По дороге в лагерь военнопленных над ним стал издеваться нацистский офицер - вероятно, его "еврейский нос" был тому причиной. То ли по наивности, то ли из-за злости, он решил, что может отплатить своему мучителю оскорблением. "Ты, гитлеровская свинья!" - закричал он, и в ответ офицер схватил штык и проколол ему бедро. Почти неделю Шимон шел с колонной пленных по двадцать миль в день и более. Некоторые падали, и на глазах у всех их пристреливали; ему оставалось только держаться или умереть. Товарищи по плену отрывали куски от своей одежды, чтобы перевязать его рану. Крестьянин бросил ему две палки, которые послужили костылями. Кое-как он добрался до лагеря. К концу восьмого месяца его отправили в рабочий батальон; он бежал из поезда. Его единственной мыслью было идти на восток и добраться до советской зоны Польши, где жила его семья. Пробираясь ночами, прячась от немцев, умирая с голода, он наконец дошел до русской зоны, где его арестовали по подозрению в шпионаже. Он был приговорен к трем годам принудительных работ.
      Все-таки гораздо лучше было в русской тюрьме, чем в нацистском концентрационном лагере. Он получал больше еды, а охранники не издевались над заключенными. Его послали в Мурманск, в Сибирь, в никелевые копи. После того, как Советский Союз подвергся нападению, жизнь в трудовом лагере значительно ухудшилась. Шимона направили на строительство железной дороги в горах Урала. Еды становилось все меньше и меньше, теплая одежда не выдавалась, морозы крепчали. Заключенные гибли от холода и лишений. Шимон не верил, что ему удастся выжить; несмотря на это, он, как мог, честно трудился и выполнял все, что ему приказывали. В то время в лагере распространились слухи, что поляки будут освобождены, если они вступят в польскую армию, которая тогда формировалась генералом Андерсом. Однажды Шимона вызвали к начальству и спросили, согласен ли он завербоваться; он согласился. Армия проходила обучение в Иране, Ираке и Сирии. Но здесь были другие недостатки. Эта армия была гораздо более антисемитской, чем та польская армия, в которой он служил когда-то. Евреи подвергались бесконечным унижениям. Но, несмотря на все предрассудки, Шимон стал пулеметчиком и получил чин капрала. По пути на итальянский фронт войска генерала Андерса остановились в Палестине. Для Шимона и многих других еврейских солдат это было возможностью, ниспосланной самим небом. Они годами стремились избавиться от антисемитизма в Польше; и вот они прибыли на Землю Обетованную. Множество еврейских солдат дезертировало. Многие вступили в Еврейские Соединения британской армии, однако Шимон был сыт войной по горло. Некоторые его друзья в Польше принадлежали к Гашомер Гацаир. Ему удалось связаться с этой организацией, и его послали в кибуц Яд-Мордехай. Здесь он занялся утками.
      Сейчас Шимон вновь стал солдатом. То ли из-за своего мягкого и деликатного характера, то ли из-за армейской выучки он всегда ждал приказа, прежде чем предпринять что-либо. Даже если враг обнаруживал его позицию, приходилось подсказывать ему, чтобы он переместился влево или вправо. Но он был хорошим пулеметчиком, обладал необыкновенной выносливостью и не расставался со своим "браунингом" три дня и три ночи.
      После того, как пулемет, к удовольствию Тувия, был установлен, он обошел все посты. Минометный огонь все еще продолжался, но артиллерийский обстрел был не таким сильным, как днем. Люди все еще занимались углублением окопов. Несколько человек дремало. Некоторые пробовали есть, но кусок застревал в горле; напряжение дня и тяжелые переживания отбили у большинства людей аппетит. Истекавшие потом под горячими лучами солнца, они просили только воды. Разогретое утреннее кофе было принято с восторгом.
      На посту 9 бойцы под командованием Мирьям, лежали не в траншеях, а около ограды. "Мы услышали какие-то звуки, исходящие из виноградников, - объяснила Мирьям. - Патруль ничего там не обнаружил, но следует быть начеку. Египтяне могут попытаться ночью пробраться в кибуц".
      Зная, с какой неохотой египтяне воюют ночью, Тувия подумал, что такая предосторожность может оказаться излишней. Однако он ценил в Мирьям чувство ответственности и осторожность - качества, делавшие ее хорошим командиром, и он не отменил ее приказа.
      Оба миномета остались на том же месте, позади передовых постов, и Тувия нашел обе команды, укрывшиеся вместе в тесной ложбинке между двумя холмами. Дина была с ними; она только что принесла им ужин - несколько бутербродов, апельсины, сметану и тепловатое кофе. "Что слышно дома? - спрашивали люди. Как обстоят дела с ранеными? Как женщины все это выдерживают?" Хотя они были всего в нескольких стах ярдах от убежища, где находился штаб, они чувствовали себя полностью изолированными. Тувия выложил им все о событиях, происшедших на других постах, успокоил относительно женщин и раненых, рассказал о тяжелых потерях египтян. "Завтра они снова возьмутся за нас, но мы им опять покажем, где раки зимуют, - сказал он воинственно. - Не так-то им легко будет взять Яд-Мордехай". Куда бы он ни пришел этой ночью, всюду приносил он с собой чувство уверенности и боевой дух. Это подбодрило отрезанных от центра минометчиков и воодушевило смертельно усталых людей, копающих окопы.
      В одиннадцать часов все в штабе бросили работу, чтобы послушать последние известия по радио. То, что они услышали, привело их в уныние. Во многих местах вдоль всей границы в Израиль вторглись арабские армии, а некоторые районы были под угрозой вторжения. За исключением узкой полоски побережья, почти повсюду шли бои. Положение Иерусалима было критическим. Два дня еврейские кварталы находились под обстрелом арабского легиона, а теперь положение усугубилось: захват предместья Шейх-Джерах открыл ворота к сердцу города. В Северной Галилее велись тяжелые бои. Иорданская долина почти перешла в руки сирийцев: занятый евреями полицейский форт в Цемахе, находящийся на пути к долине, после жестоких боев был захвачен арабами. В новостях говорилось лишь о победах врага; не было ни одного сообщения об успехах евреев.
      Когда Шапта выключил радио, никто не произнес ни слова. О чем можно было говорить перед лицом такого безнадежного положения? Другие поселенцы и другие солдаты встретят врага на других фронтах. Яд-Мордехай занимал свое место в этой большой войне, должен был выстоять, вынести все, что выпадет на его долю. Люди молча вышли из штаба и отправились выполнять возложенные на них задачи.
      Когда луна зашла, две группы Пальмаха пробрались за проволочные заграждения: одна - заложить мины; другая - собрать оружие. Салек Бельский и капрал Пальмаха Зиги руководили второй группой. Защитники поста 2 были готовы прикрыть группу, если она будет обнаружена египтянами. Зиги взял пятерых людей, но для пары требовался еще один человек, и Салек попросил Юрека, пчеловода, присоединиться к ним.
      Еще раньше, при свете луны, пальмахники заметили жерло трехдюймового миномета, выглядывающее из банановой рощи. Они бы многое отдали, чтобы иметь такое тяжелое орудие! Пальмах имел только три таких орудия во всем Негеве. Им очень хотелось захватить его, но Зиги запретил поднимать шум. Он приказал своим людям искать винтовки и амуницию, не заниматься рискованными авантюрами и не реагировать на крики о помощи. Они вышли за пределы заграждения между постами 1 и 2 и подкрались к вади. Около сорока убитых и раненных египтян лежали в вади и еще больше - на Белой Горке. Группа начала собирать оружие и амуницию. Юрек нашел столько патронов, что ему пришлось снять рубашку и нести в ней добычу. Через некоторое время после их выхода за заграждение египтяне, должно быть, обнаружили их; они открыли огонь трассирующими пулями. Пост 2 ответил огнем. Люди побежали обратно, но одного нехватало. "Дов! Дов! - звал Зиги. - Куда он пропал? Что он делает?" Все волновались, все очень любили этого красивого, живого парня. Они знали, что ему всего лишь шестнадцать лет; он уверял, что ему больше, чтобы вступить в Пальмах. Несмотря на молодость, он был хорошим пулеметчиком и одним из лучших бойцов взвода. Неужели раненный египтянин застрелил его? Они не могли ждать - стрельба египтян становилась с каждой минутой все сильнее. Кто-то стал насвистывать "Хатикву", служившую им сигналом, и они стали пробираться через проволочное заграждение. В последний момент появился Дов. Его объяснения по поводу опоздания были поспешными и туманными. Но когда они благополучно вернулись в окоп, он взволнованно сказал Юреку: "Я нашел то, что искал", - и показал находку - револьвер, который он взял у убитого офицера. К этому револьверу не было подходящих патронов, кроме тех нескольких, которые в нем оставались; Дов хотел его оставить себе как сувенир.
      "Давай с тобой договоримся, Юрек, - сказал он. - Если я останусь в живых, револьвер будет моим, если я погибну, ты возьмешь его".
      Меньше всего на свете Юреку нужен был револьвер, но Дов рисковал жизнью, чтобы добыть его, и Юрек не стал его бранить. Они договорились о потайном месте для этого сокровища, и в честь сделки торжественно пожали друг другу руку. Если бы Дов был старше, Юрек прижал бы его к себе, но он побоялся обидеть солдатское достоинство этого парнишки такой лаской.
      Этой и следующей ночью группа Зиги обогатила запас оружия в кибуце 12 британскими винтовками и большим количеством боеприпасов, противотанковым орудием "пиат" с двенадцатью снарядами и двумя пулеметами "брен" с 24 магазинами, полными патронов.[LDN1]
      Весь этот ужасный день Батия, жена Шимека, была ответственной за одно из убежищ. Легко раненых приводили сюда, чтобы по очереди укладывать их на двух скамейках. Она старалась занять женщин заботой о раненых - смачивать им губы, подавать пить, пытаться кормить их. Она ввела свои правила в убежище столько-то женщин могли сидеть, столько-то должны были стоять. Однако, самым важным правилом из всех было - не напоминать о детях.
      С наступлением ночи, не получив никакой весточки о своем муже, Батия постаралась подавить все растущую тревогу. Другие мужчины пришли в убежище после сражения, но Шимека все не было. И никто не видел его. Наконец, она сама пошла искать его - не лежит ли он где-нибудь раненый. При каждом выстреле она вжималась в окоп. Она слышала стоны раненных животных. Она шла и думала о своих двух детях: о малыше и шестилетнем сыне Аврааме. Какая нежная любовь была между мужем и Авраамом! Как будто он старался дать сыну все то, чего он сам был лишен в той суровой семье, где он вырос. Перед глазами у нее стояло его веселое, смеющееся лицо - таким оно было всегда, когда он возился с мальчиком.
      Шимек поздно пришел в кибуц; война настигла его в Польше. Как и Шимон, он проделал тот же путь в советскую зону. Он тоже был арестован, но по менее тяжелому обвинению - за нелегальный переход границы. После недолгого пребывания в тюрьме его отправили на завод. О трудностях и лишениях тех дней Шимек всегда рассказывал с улыбкой. "В военное время Советы вправе были не доверять любому, - говорил он. - Когда меня отправили на военный завод, ко мне приставили конвоира. Меня это, однако, мало трогало. Я сваривал пушки, чтобы бить Гитлера. Чем мне мешал этот старый человек с винтовкой?" И тут он заливался заразительным смехом. Он тоже пришел в Палестину с армией генерала Андерса, из которой дезертировал вместе с Шимоном и таким образом попал в Яд-Мордехай.
      Среди тех, у кого Батия во время этой ночной одинокой прогулки спрашивала о своем муже, были люди, знавшие, что случилось с ним, когда его извлекли из-под толстого слоя песка; но ни у одного из них не хватало смелости рассказать ей об этом. Наконец, она вернулась в свое убежище и легла, не решаясь больше кого-либо распрашивать. В убежище пришло несколько ребят из отряда "Охотников за танками", и один сказал другому: "Помнишь того товарища, который так хорошо пел и всегда смеялся? Он погиб сегодня утром, и взрывом засыпало его".
      Теперь, наконец, она узнала. Она даже не вскрикнула. Только сжалась в комочек и затосковала по мужу, по его сильному и живому телу, которое больше не приласкает ее, по его неунывающей улыбке, с которой он встречал любую невзгоду. На следующее утро она упрекнула Алекса: "Ты бы мог мне сказать. Не пришлось бы полночи бродить по окопам". В ее голосе было больше печали, чем горечи. Она знала, какая огромная тяжесть взвалена на Алекса, и понимала, как трудно ему было сообщить ей, первой вдове в кибуце, о ее потере.