Та, которой не должно быть…

Эдгара отвлекла огромная тень. Она выросла так внезапно, всего в нескольких шагах от лестницы, и плыла к нему, преодолевая барьер из горячего воздуха между ними…

3

На бегу Алла одевалась, причесывалась, подкрашивала губы – фантастика, но она умудрялась делать все сразу. Заваров, напротив, разлегся на кровати, скрестил ноги, закинул руки за голову и с упоительным спокойствием наблюдал за скачками по спальне, рассчитанной, как минимум, на десять человек.

– Не понимаю паники. Майка не жена, а дочь, – напомнил он.

– Ну и что! Приходит девочка домой, а в постели отца баба лежит! Это неприлично… и вульгарно… Фу!

Он человек продвинутый, независимый от всяческих морально-нравственных предписаний, придуманных для безмозглых баранов на двух ногах. Прилично-неприлично… Заваров зверел, когда его пичкали благопристойностями, но Алла несколько потеснила креативные установки в его мировоззрении. Он, разумеется, не поменял убеждения благодаря ее влиянию – нет, ведь так не бывает. Просто Заваров Геннадий Вадимович, человек-монополия, на Аллу имел виды. Она потянулась к серьгам и браслетам на тумбочке, в этот момент Заваров поймал ее руку и насильно усадил на кровать, так как созрел кое-что объявить:

– Неприлично, говоришь?

– Конечно! – фыркнула Алла, мол, не прикидывайся дураком. Вырвав руку, она принялась вставлять в уши серьги. – Тем более мой Федька придет. Не хватало, чтоб застукал меня… Кошмар!

– А что мешает нам обставиться приличием?

– В смысле?

– Давай распишемся. И ты на законных правах будешь лежать на этой кровати, – ударил он ладонью по постели. Ударил властно, дескать, к ноге!

Алла не ждала подобной экстравагантности, на миг замерла, приподняв смоляные брови и приоткрыв распухший от поцелуев рот. На ее лице мелькали тени разнообразнейших эмоций, кроме… радости! Словно она и мысли не допускала, что вариант с женитьбой возможен. Нет, мысль-то допускала, но что этот вариант никогда, ни при каких обстоятельствах невозможен. Зачем это ему?! Или, как говорит Федька, на фига#? Пауза длилась с минуту, а это шестьдесят секунд, довольно-таки долго, наконец Алла потрясенно вымолвила:

– Гена, ты заболел?

– Я здоров как никогда. А что не так?

– Твое предложение, – произнесла она взвинченно, как человек, которому приказано лететь в космос, а он абсолютно не готов к этому.

Заваров опустил уголки губ вниз, мол, не понял вашу реакцию, мадам. А следом подумал, что от счастья Алла сама не своя, да и не в ее традициях сразу кидаться на шею. Она и подарки принимает, будто одолжение делает, а он дарит, между прочим, не паршивенький букетик. То есть букетик тоже, но в довесок. Однако пора было подтвердить эпохальное решение:

– Тебе не надоело прятаться? Нет, было бы от кого! А то от моей дочери и твоего сына. Второй аспект: мы оба свободны, ни мужей, ни жен не имеем, так в чем проблема?

Да-а… теперь уж точно проблема! Алла растерялась. Но в жизни ей приходилось и не такое бедствие переживать, она нашла наиболее убедительный аргумент для тех, кто без спроса надевает чужой нимб:

– Мужчины твоего положения женятся на юных красавицах, длинноногих топ-моделях. Это модно… и… и очень престижно!

– Ага, чтоб эта модель изменами поливала мои рога для лучшего роста? А я чтоб пристрелил ее за ветвистую рощу на моей голове? Мне не нужна тупая и продажная телка, с которой поговорить не о чем, мне нужна ты.

– Но я тоже… не слишком… разговорчива. У меня же нет высшего образования! Гена, тебе, наверное, неизвестно, сколько мне лет. Скоро исполнится сорок шесть! (Скоро – это через восемь месяцев.)

Заваров потихоньку заводился, ибо поведение невесты по меньшей мере странноватое. Он привык к полному подчинению, потому что его решения всегда разумные, практичные, бесспорные. Ведь все просто: люди или подходят друг другу, или не подходят, они с Аллой подходят – так он решил.

– А мне сорок девять, ну и что? – сказал. – Я урод? Или кто?

Пф! Куда там – урод. Для кого-то он заповедная мечта: богатый – раз, богатый – два, богатый – три! При таких достоинствах разве важны приложения из внешности, характера, возраста, образования? И это счастье в прямом и переносном смысле воспылало желанием сочетаться с Аллой законным браком! Он правильно понял паузу, взятую ею на раздумье:

– Ты не хочешь за меня замуж?!

– Нет. – Вырвалось нечаянно. Язык опередил разум, как часто бывает у глупеньких женщин, но Алла быстро опомнилась: – Не знаю… я просто не думала об этом. Кажется, хочу…

– И я хочу. Всегда тебя хочу.

Он потянулся скрепить договор поцелуем, Алла не ответила ему тем же, не разрыдалась от восторга и счастья. Ее замороженное состояние озадачило Заварова:

– Что еще не так?

– Неожиданно, знаешь ли… Гена, я могу хотя бы для вида подумать?

– Можешь. Ровно неделю кидаю тебе на «подумать».

– Почему неделю? Почему не меньше или не больше?

– Посчитай: сегодня пятница, а в следующую пятницу мы расписываемся – выходит неделя. После бракосочетания запланирован торжественный ужин, я уже договорился, оплатил услуги и пригласил гостей. Тебе осталось позвать подружек.

То есть от ее «хочу – не хочу» ничего не зависело и не зависит! Мило. Алла не стала спорить, теперь ей нужно хотя бы полдня, чтоб осмыслить каприз Гены, она живо подхватилась, потребовав:

– Проводи меня, но сначала оденься, а то в халате… неудобно будет перед детьми, если вдруг… Они уже не маленькие.

Как ни странно, а ее просьбы он выполнял охотно. Правда, когда дело коснулось кардинальных перемен, тут Гена «обо всем договорился и оплатил», не спрашивая мнения Аллы. М-да, ситуация…

* * *

Случалось, и Виталия, человека весьма терпимого, раздражал комок необоснованной спеси по прозвищу Алексашка. Причина раздражения крылась в молчании. Не виделись две недели, он был заслан в Китай с заданием, так неужели нечего обсудить? При Эдгаре понятно, почему впадает в спячку: между ними давно пробежала черная кошка, приняв образ феи с ангельской мордашкой, золотистыми глазами, которые выгодно оттенял водопад волос шоколадного цвета, и чарующим голосом солистки Ла Скала. К оперным дивам она, конечно, не имела отношения, но у всех складывалось впечатление, что золотистоглазая кошечка не говорила, а пела. Ох, бабы, бабы… во всем они виноваты, абсолютно во всем, сетовал про себя Виталий.

– Не выспался? – завязал он диалог.

– Самолет не самое удачное место для сна, – проворчал Сашка. – К тому же мы летели с пересадкой, это очень неудобно.

– Тебе нечего рассказать?

– Да все нормально, если ты имеешь в виду Эдгара. Он бодр, спокоен, выглядит на все сто, в опекунах не нуждается. Ты напрасно беспокоился.

– Меня сейчас больше беспокоишь ты.

Сашка приоткрыл один глаз, им и покосился в сторону Виталика, нехорошо покосился, с намеком. Но интонацию не окрасил враждебностью, как это зачастую бывает, когда наступают на его главную болевую точку, которую еще называют любимой мозолью, – на самолюбие:

– С чего это?

Виталий избрал единственно верный способ общения с ним – о серьезном говорить несерьезно:

– Ты не бодр, не спокоен, не выглядишь на все сто и кажешься нуждающимся в опекунах.

На языке вертелось еще одно словцо с частицей «не» – не добр. И это, к сожалению, правда. Но звание гомо сапиенса обязывает контролировать орган без костей, ведь «не добр» в трактовке молчуна будет оскорблением, а друзей, особенно с придурью, грех обижать. Сашка, однако, и тут промолчал, а это тревожный симптом. Нет, сегодня контроль ослаб, ведь и Виталию ничто человеческое не чуждо, он вспылил:

– Ты недоволен, что я заставил тебя поехать в Китай?

К слову, и все расходы оплатил, полагая, что Сашке тоже не помешает пройти краткий курс китайской терапии.

– Еще как доволен! – хмыкнул тот. – Где б еще я спал на матраце и прямо на глиняном полу, как в Средневековье? А где отыщешь на земле закуток без электричества и газа? Где б еще исхудал, поедая один рис и неизвестно какую живность на гарнир?

Виталий будто не заметил злого сарказма:

– А я надеялся, учитель Чэнь Лао поможет и тебе обуздать… м… темперамент.

– Мне с моим темпераментом и так хорошо.

– Угу. А другим не очень.

– Ну, знаешь! – возмутился Сашка, ибо Виталий не только попал на мозоль, но и потоптался на ней. – Скажи, зачем ты вернул Эдгара? Человек там прижился, кайфовал, сидя часами в медитативной позе и поедая баланду. Спускался с гор и пешком добирался в городок – по нашим меркам мегаполис, учить русскому. Его никто оттуда не гнал, он был счастлив! Тебе же понадобилось отобрать у него счастье с моей помощью. И меня отправил, как в тюрьму, – на матрац. И на две недели! А это, между прочим, мой отпуск, к тому же я не знаю даже английского.

– Учи языки, склероза избежишь в старости, – дал совет Виталий.

– Ты заставляешь всех жить по твоему хотению, что противоречит… э… гуманности. Где право выбора, м? Где оно?

– Рано или поздно все начинают тосковать по дому. Представь, вернулся б Эдгар годика через два-три, что его ждало бы? Новая адаптация? А работа? О нем же скоро забудут! Нет, мы с тобой (Виталий намеренно взял его в пособники, чтоб поменьше слышать несправедливых упреков) правильно поступили. Эдгару пора жить дальше, но здесь, в среде, где он вырос и устоялся, пора вернуться к работе, личной жизни…

– Ой, сколько заботы! Он тебя об этом просил?

– Друзей не просят. Год назад я опасался, что Эдгар не сможет пережить обстоятельства. Как сказал психиатр, его эмоционально-волевая сфера серьезно пострадала. Я отвез его к старику Чэнь Лао, он же погибал, мне его было жаль.

К сожалению, Виталий не догадывался, что внутри Сашки целое хранилище обид, реакция и удивила, и пробудила частицу сострадания:

– А меня не жаль? Почему, когда она ушла к нему, вы все до одного делали вид, будто ничего не произошло? Будто всегда так было, почему?

М-да, вопросы, выстраданные и не убитые образцовым лекарем – временем. Наверное, его, времени, было маловато. А в ответ сказать нечего, чтоб убедить: злого умысла против тебя не было ни у кого. И ведь действительно не было. А как следовало поступить тому же Виталию? Устроить обструкцию парочке, прогнать, заклеймить позором? Двое встретились, между ними вспыхнула искра, им было плевать на общественное мнение. Главное: они же не разрушили семьи, не бросили сопливых детишек, чтоб на влюбленных взвалить груз порицания. И Сашка принял перемены достойно, как подобает взрослому мужчине, если не считать охлаждения к образовавшейся парочке, что естественно. Но помнить столько времени, когда память следовало давно подчистить и примириться с утратами еще до той страшной ночи, – это смахивает на затяжную болезнь.

– В тебе достаточно сил понять и простить, – убежденно сказал Виталий, полагая, что после столь лестного отзыва Сашка притихнет. – Эдгар более тонко устроен, чем мы с тобой, ему нужна помощь и сейчас, и тогда. Он слишком любил ее, чтобы справиться с потерей в одиночку.

Не помогла лесть. Видимо, прошлые обиды в Китае обострились при близком контакте, когда один вид обидчика, ежеминутно мелькающий перед носом, вызывает бурю негатива.

– Я любил ее не меньше! – огрызнулся Сашка.

– Может, даже больше, – излучал миролюбие Виталий. – Но ты другой. То, что сможешь ты, не сможет он, я, Вася, Петя… И наоборот: что дано мне, не под силу тебе. В конце концов, пойми хоть сейчас: это был ее выбор, ее! Извини, запретить ей спать с Эдгаром никто не вправе был, да и не смог бы.

– Если б она была в ту ночь со мной…

– Ничего ты не сделал бы, Ялишаньда.

– Не обзывай меня по-китайски! Сыт я экзотикой.

Виталий остановил машину у въезда во двор многоэтажек, но не дал выйти Сашке, придержав его за руку:

– Ты сам согласился поехать, что же случилось за это время?

Тот отвернулся к окну, наверняка пожалев о минутной слабости, свойственной всякому эмоциональному человеку, теряющему в пылу контроль.

– Сам не знаю… – снизил тональность Сашка. – Посмотрел, как он кайфует в покое, как радуется мелочам, в то время как она…

– Зря заводишься. Эдгар не виноват, что так произошло. Я не думаю, что он наслаждался покоем, просто следовал методикам старика Чэнь Лао. Алексашка, не растрачивай себя на то, что невозможно вернуть, это путь в никуда. Ладно, выметайся. Не забудь, вечером ждем тебя.

Сашка забрал чемодан из багажного отделения, но не спешил нырнуть в арку, соединяющую многоэтажки. Он возился с колесиком, которое не починить вот так, на ходу. И Виталий не уезжал. Он же неплохой психолог, понял, что злой мальчик не сказал последнего слова. Угадал! Сашка вернулся и, наклонившись к окну, спросил с понятным только ему подтекстом:

– Не боишься, что Эдгар отнимет у тебя Ларису?

– Чему быть, того не миновать, – отшутился Виталик. Но чтобы привести парня в чувство, добавил уже без иронии: – Сними маску, а то прирастет. И тебя будут воспринимать точно так же, как ты думаешь о других. Уверяю, тебе это не понравится.

– До вечера, – буркнул Сашка на прощание.

Да-а… Надо обладать терпением и выдержкой Виталика, чтоб не послать его, как говорится, далеко-о-о… Хотя данный орган ближе, чем кончик носа, по которому иногда тоже хочется заехать кулаком.

Из черного небытия вернул его запах земли. Это особый запах, его ни с чем не спутаешь. Он густой, пахнет травой, дождем, прелыми листьями и брынзой, наполняет жизненными соками тело, когда его вдыхаешь.

Эдгар открыл глаза. Увидел над собой перепуганную красную физию соседа с усами, казавшимися проржавевшими, и безумно вытаращенными бесцветными глазами. Осознав, что лежит на спине, Эдгар вдохнул полной грудью, как бы проверяя свою способность дышать. Выдохнул так же глубоко. И вдруг осмыслил потерю памяти, она обрывалась в доме. А почему она оборвалась – не мог вспомнить, это его беспокоило.

Он резко сел. Огляделся. Взгляд уперся в горящий дом на фоне то ли сумеречного неба, то ли рассветного. Действительно, было непонятно: рассвет или закат, закат или рассвет… Собственно, разве это важно?

Преодолевая боль и собирая оставшиеся силы, Эдгар с трудом поднялся на ноги, хотя его уговаривали полежать до приезда медиков две заполошные женщины, они хватали за руки, что-то кричали. Он молча отстранил их и шагнул к дому.

– Нина! – с трудом выдавил Эдгар, отчего-то голос не шел, а как будто застрял где-то в горле.

Бледные и прозрачные языки пламени истерично лизали деревянные стены и окна, охватив второй этаж. Эдгар вспомнил, что он был внутри дома. Память вернула ему и Нину, он увидел ее на полу у лестницы, огляделся, лихорадочно и нервно топчась на месте… Нины не было. Значит, она там? В горящем доме?!

Он ни секунды не думал, когда кинулся к дому. Некогда было думать, ведь там, внутри – Нина. Его схватил сосед. Эдгар почувствовал, как клещи сжали предплечья, почудилось, кости затрещали в этих трудовых лапах. Он дернулся раз, второй…

– Куда ты! – услышал. – Туда нельзя!

– Пусти! – зло, с надрывом закричал Эдгар.

– Стой, стой, парень! Возьми себя в руки…

– Там Нина! – заорал Эдгар ему прямо в лицо. – Она сгорит! Уйди!

Сосед не отпускал и что-то силился сказать, наверняка какую-нибудь глупость в духе благоразумных людей. Эдгар не желал быть благоразумным, не желал подчиняться. Но почему-то был слаб. А мужик достал его тем, что говорил и говорил, широко открывая рот, возможно, кричал – Эдгар отключил слух. Он собирал ненависть к нему, чтобы приложить все возможные силы и с ревом разъяренного зверя оттолкнуть… Когда тот упал, Эдгар бросился в горящий дом.

Цветы на подоконнике не зачахли, но и не разрослись. За ними явно ухаживали, когда вспоминали. Должно быть, случалось это редко, потому остались они в прежней поре, будто не прошло года. Растения в горшках и вернули Эдгара назад, в настоящее, – ими же занималась…

Вернув, выгнали его из дома, хотя до обещанных пельменей еще далеко. Провести это время на шестом этаже в комнате, укрытой слоем пыли и между воспоминаниями из серии кошмарных снов, не было желания.

Эдгар шел… никуда. Он бессознательно шел. Но сознание его было занято, оно же никогда не бывает свободным.

Итак, все в прежнем виде. Даже цветы в горшках, только в этой неизменности отсутствует главное звено. Но и отсутствие относительно. Нины нет, одновременно она есть, напоминают о ней не только цветы на подоконнике – эта аллея, по которой он шел, улицы, старые выщерблены в асфальте. И сколько б ни прошло времени, чем бы Эдгар ни занимал себя, как бы ни абстрагировался от тех минут, а из сердца и памяти их не вырвешь. Вот и причина, по которой не хотелось возвращаться домой: он вернулся к боли. Всплыла и цель, от которой оторвали Эдгара, заставив уехать год назад. Но раз он вернулся к прошлому, то… Эдгар выбежал на проезжую часть, выставил руку.

Частник домчал за считанные минуты. Однако перед Эдгаром красовался другой фасад здания, другие двери с окном, а в окне… не то, совсем не то.

Он поднялся по ступенькам, выложенным полукругом, не догадавшись посмотреть на вывеску. Без сомнения, Эдгар сегодня сильно тормозил. Он мечтал не только встретиться с прошлым, но и получить ответы. Ответы должны быть у человека по фамилии Ганин, раньше он работал здесь.

Попал Эдгар в крохотный магазин косметики, в котором продавалась и бытовая химия, в нос бил смешанный ядовитый запах цветочных ароматов и стиральных порошков.

– Слушаю вас, – подошла к нему продавщица с унылым лицом.

– Здесь было детективное агентство… – сказал он взволнованно.

– Первый раз об этом слышу. Мы заселились сюда три месяца назад, до этого хозяйка делала ремонт, а кто до нас здесь был…

Женщина улыбнулась вымученной улыбкой, пожав угловатыми плечами и явно сожалея, что не может помочь красивому молодому человеку. А Эдгар уж и забыл про нее, как забывает обо всем, что ему неинтересно или не пригодится ни сейчас, ни в будущем. Он вышел на улицу. Постоял, раздумывая, в какую сторону двинуть, что, в общем-то, теперь все равно. Побрел направо.

Эдгар попал во власть разочарования и не всматривался в антураж осени, озабоченных прохожих, новые черты города, которые за время его отсутствия все-таки появились. Они проплывали мимо, как голографическая картинка, не имеющая ничего общего с действительностью. Некуда было торопиться, поэтому шел он прогулочным шагом, пока не попал в парк. Только здесь обратил внимание, что листва горит всеми оттенками от желтого до красного, а теплые октябрьские дни, показавшиеся ему с непривычки холодными, обещали продлиться до бесконечности. Эдгар присел на край скамейки и засмотрелся на желто-красные пятна в кронах деревьев, резко контрастирующие с небосводом, слепившим глаза холодной синевой. Все эти красоты северного края навязчиво склоняли к минорному настроению, а должно быть наоборот. Он вернулся. Вернулся, главным образом, к себе, что сделать было значительно сложнее, чем просто переехать из пункта «А» в пункт «Б».

4

Огонь случайно заметил сосед Смирнов, вышедший «до ветру», ведь большинство дачных домиков не имеют и самых примитивных удобств. Он разбудил жену и сына, велел им поднимать всех, кто есть по соседству. Сам же смочил полотенце водой, закрыл им нос и рот, завязав концы сзади, и ринулся в горящий дом. Смирнов знал: там полно людей, они спят.

Тела увидел в большой комнате. Не задумался – почему они лежат на полу, не до того было. Он бросился на помощь. Света было достаточно, чистые (не задымленные) языки пламени заглядывали в окна, даря свет тем, кто внутри. Но и жарко было до чертиков, Смирнов понимал: нужно торопиться.

Он перевернул на спину жену Плещеева, довольно крупную и красивую женщину. Перевернул, чтоб взять под мышки и вытащить из дома, но кровь на ней его остановила. Женщина словно приняла ванну, наполнив ее кровью, а вытереться полотенцем почему-то не посчитала нужным. Смирнов не растерялся, рванул ночную сорочку на груди и приложил ухо, пытаясь услышать толчки сердца. Тщетно. Она была мертва.

Рядом лежало тело ее матери, интеллигентной старушенции, вечно цепляющейся к Смирновым по разным поводам. Из-за старой заразы он терпеть не мог всех интеллигентов на свете, у них же претензий полно даже к Господу Богу. Она лежала на боку, Смирнов только взял ее за плечо, старуха легко перевернулась на спину…

– Ё!.. – отшатнулся он.

Бабка мертва! И в крови, как дочь. Смирнов поднялся на ноги, осматривая пекло и тихо бормоча в ужасе, который с трудом преодолевал:

– Да что за хрень?.. Что тут произошло? – И закричал что есть сил: – Эй!.. Есть кто-нибудь?.. Алё!..

За окном истерично завизжала его жена:

– Ефим! Выходи оттуда! Ефимушка-а-а!..

В этот миг он увидел кучу малу у лестницы. Наверняка все мертвы… А если не все? Нельзя отмахиваться и от единственного шанса, который можно подарить живому. Не посмотрит – совесть потом жить не даст.

Подбежав ближе, Смирнов приостановился на несколько секунд, всего на несколько, чувствуя, как по коже бегут мурашки, добегают до головы и снуют между волосами. Но кого не шокировала б адская картина, освещаемая пляской красно-оранжевых бликов?

Племянница Плещеева Нина лежала на полу, глядя вверх широко раскрытыми, пустыми глазами. И улыбалась! Она была похожа на ведьму, наконец попавшую по назначению: в преисподнюю. Конечно, помощь ей не нужна была. Друг Нины Эдгар – вежливый парень, валялся на ступеньках с закрытыми глазами. А на нем лежал хозяин дома Плещеев… с ножом в спине по самую рукоятку. Но разве не бывает чудес? Однако на чудо уже не оставалось времени, тут самому бы спастись, тем более снаружи раздавались мужские и женские голоса:

– Ефим!.. Вали оттуда!.. Сгоришь заживо, дурак!..

Смирнов не верил, что сгорит, не верил и все тут! Ну, дым вползал в дом плотным облаком, заполняя комнату, а огонь-то пока снаружи. Однако дым уже проходил и через «маску», Смирнов закашлялся. Отвалив тело Плещеева, он в сердцах выругался. Это не дом, а приют мертвецов. Еще один труп! Кто ж так постарался?

Остался парень. На его волосах Смирнов заметил кровь, значит, тоже… Но, освободившись от тела Плещеева, парень сполз по ступенькам ниже и неожиданно застонал. Никогда Смирнов так не радовался, никогда! Он взвалил Эдгара на плечо и потрусил к выходу, словно старая кляча.

Снаружи на пламя лили воду из ведер, да народу было маловато, огонь побеждал. Пожарных вызвали, «скорую» тоже. Смирнов, уложив Эдгара на траву у ограды, приводил парня в чувство, похлопывая по щекам. Угарный газ штука коварная, не успеешь оглянуться – каюк человеку. Какая-то девчонка принесла воды в ковшике, он плеснул Эдгару в лицо, тот облизнул языком губы, открыл глаза. Смирнов бросил спасенного им парня, теперь он мог дать советы самодеятельным пожарникам:

– Вы что! Дом все равно сгорит! Справа лейте, мать вашу, справа! Не дайте перекинуться на соседний участок! Мужики! Кто-нибудь, газ перекройте, а то рванет! – И наклонился к Эдгару: – Ты как, парень?

Молодой человек, окончательно придя в себя, пополз на четвереньках к пожарищу.

– Э! Э! – повалил его на спину Смирнов. – Куда ты, дурья твоя башка?

– Нина… – выговорил Эдгар. – Она там…

– Не, не… – удерживал его Смирнов. – Не надо туда…

– Пусти! – гаркнул Эдгар, оттолкнув его и поднявшись на ноги.

Его шатало, но он рвался в пылающий дом. Смирнов объяснял парню, что девушка мертва, что он убедился в этом лично. Не помогало. Вероятно, Эдгара сильно по голове долбанули, мозги от черепа отскочили, он не понимал слов. И вырвался. Когда идиот скрылся в доме, народ превратился в столбы, забыв о своих прямых обязанностях.

– Всем стоять! – заорал Смирнов, хотя за идиотом никто не кинулся. Тут же он отдал другой приказ: – Всем тушить пожар! Воды! Я сказал, лить воду…

И крепкое слово раздавал направо-налево, а то и руками помогал, толкая к пожарищу «обесточенных» соседей. Смирнов заставил их работать, будто живой человек не ушел в пекло. Украдкой они поглядывали на дом, надеясь, что деревянное строение не обрушится парню на голову, он выйдет оттуда целым и по возможности невредимым. А если не выйдет – как жить? Как потом есть-пить, веселиться, зная, что лично ты и не пытался предотвратить смерть в огне? Впрочем, об этом еще никто не думал, просто людям было страшно.

К всеобщему облегчению, Эдгар появился с Ниной на руках. Он дымился, как тлеющее бревно, но на первый взгляд не пострадал от огня. Длинные волосы Нины не пыхнули, что само по себе странно, а загорелся подол ночного платья. На молодых людей вылили по ведру воды, чтоб хоть немного охладить их, Эдгар закашлялся, причем без остановок, с хрипом и стоном. Он вынужден был опустить девушку на землю, упал рядом на четвереньки и не мог остановить приступ кашля. Женщины захлопотали вокруг Нины, полагая, что кровь на ней – результат неосторожности, девочка поранилась.

– Встать! – рявкнул Смирнов. – А ну обе пошли! На пожар! Тушить!

– Охренел? – огрызнулась пятидесятилетняя тетка. – Девчонка без чувств…

– Встать, я сказал, дуры! – осатанел он. – Я сказал, на пожар!

Его свирепость внушила им покорность, обе подчинились приказу, проявив идеальное послушание. Тем временем Эдгар, еще кашляя, подполз к Нине, приподнял ее за плечи, обнял, шепча какие-то слова, которые за гудением огня невозможно было расслышать. Впрочем, до Смирнова иногда долетало имя, которое он повторял:

– Нина… Ниночка… Как ты?.. Ну, скажи, скажи…

А она действительно, до жути, производила впечатление живой. Ее глаза смотрели в рассветное небо… и улыбка… Нина улыбалась явно Богу.

К приезду пожарных дом основательно подсушился. Пока разворачивали шланги, а пожарные работали с реактивной скоростью, дом пыхнул так, словно где-то внутри открылся газовый поток, взметнувшийся вверх. Обессиленные дачники опустились на землю и без эмоций наблюдали, как пожарные вступили в схватку с огнем, не давая ему распространиться.

Приехала «скорая», тут-то и начались новые проблемы. Эдгару не могли объяснить, что девушка мертва, он не понимал и не давал санитарам забрать ее. Да и сам нуждался в медицинской помощи, медикам удалось схитрить, мол, поехали вместе с ней, в больнице разберутся, кто жив, а кто… нет.

– Вот такая история, – закончила Лариса рассказ, раскатывая из теста крошечные лепешки.

На просторной кухне свободного места не было – кругом одни пельмени и все от пола до потолка засыпано мукой, как на мукомольном заводе. Временно девушки превратились в рабочих, штампующих русско-китайское национальное блюдо. Валя лепила пельмешки чуть крупнее горошины – так потребовал Виталий, руководивший процессом, время от времени заглядывая на кухню. Она очень старалась. Работа безумно нудная, а рассказ – из области фантастики, поэтому Валя, открыв ротик, замирала, в конце спросила:

– А почему всех убили?

– Преступление не раскрыто, – ответила Лариса. – А Эдгар в рубашке родился. Когда Плещееву, дяде Нины, воткнули нож в спину, тот упал на Эдгара – это официальная версия. Я думаю иначе. Эдгар помнил себя только с того момента, как очутился внизу, а спальные места располагались наверху, выходит, он спустился. Эдгар слышал гул…

– А что гудело? – осведомилась Валюша.

– Огонь. Когда горит обширная площадь, то гудит, будто в трубах гуляет ветер. Я считаю, Эдгара ударили во время сна наверху, он потерял сознание. Убийцы, увидев кровь, подумали, что убили его, и подожгли дом. А Эдгар очнулся. Плещеев, будучи еще живым, накрыл его своим телом, спасая от глаз убийц. Оба упали на лестницу, Эдгар снова потерял сознание. Моя версия логичнее, не находишь?

– Угу. Неужели ничего не помнит? – вытаращила глазищи Валя. – Что, как в кино? Амнезия? Она же проходит со временем.

Ее жизнь с пеленок была похожа на вялотекущую шизофрению: одно и то же, одно и то же – тут у любого человека мозги склеятся. Потому необычные истории даже о посторонних людях, которых она узнала заочно, воспринимались Валей чуть ли не эпосом.

– Не совсем так, – сказала Лариса. – Ему снился сон, будто он искал в темном доме Нину. Полагаю, это не сон был. У него частичное отключение, это называется стационарной амнезией, то есть потеря памяти на какие-то события не меняется. К сожалению, медицина бессильна в данном случае.

– Может, хорошо, что не помнит? – задумалась Валюша, сочувствуя молодому человеку. – Все-таки зверское убийство…

– По мнению следствия, а в группу входили и врачи-психиатры, ему нечего вспомнить. Но он упорно заставлял память проснуться, Виталий испугался за него и отвез в Китай к своему учителю. Тсс, слышишь? Идет шеф-повар!

– Как справляемся, девочки? – заглянул в кухню Виталий.

– Мы тут зачахли, – напустилась на него Лариса. – Ну-ка, становитесь к конвейеру, уважаемый, мы с удовольствием поделимся с вами трудностями. Валюша, поддержи меня.

Виталий поставил руки на пояс и повернулся к девушке, мол, кто тут вздумал жаловаться? Валя замялась, не хотелось ей обижать хозяина-узурпатора. Видя ее затруднения, он пошел навстречу:

– Все претензии – в письменном виде, я разберу позже.

– Виталик! – застонала Лариса. – Сколько мы будем их лепить?

– А правда, почему они такие малюсенькие? – позволила себе спросить Валя. Только спросить! Без жалобной интонации, а ведь ее пальчики уже потеряли чувствительность.

– Китайские пельмени – это не просто еда, – принялся просвещать темных дам Виталий. – Это символ! Объединения и крепости уз. Символ богатства, благополучия, удачи. Их едят в первые часы нового года – всей семьей лепят, а потом всей семьей едят. Знаете, сколько видов в классических китайских пельменных? От ста до двухсот!