Негр Артур Иванович

Лариса Соболева

Негр Артур Иванович

Ниггер

Кому понравятся телефонные трели в четыре часа утра?

Ни-ко-му.

Слипающиеся веки разъединить невозможно, тянешь руку – весом с тонну – к аппарату, палец едва попадает на кнопку, а потому и обычная вежливость улетучивается. Он недовольно, скрипуче произнес:

– Слушаю!

Рядом заворочалась Женя, напомнив, что дома он не один.

– Артур? Артур, ты? Артур! – отчаянно шептал женский голос, который он сразу узнал, узнал бы из миллиона голосов.

Осторожно, стараясь не разбудить Женьку, он встал и ушел на кухню. Просто так Даша звонить в такой час не будет, значит, случилось непредвиденное.

– Артур... Ответь мне! Пожалуйста, ответь!.. – заклинали в трубке.

– Даша, это я, – наконец сказал он. – Что случилось?

– Артур... Я не знаю, как объяснить... Меня, кажется, хотят убить... Я прошу тебя... Помоги мне. Срочно приезжай и забери меня отсюда.

– Ничего не понимаю! Кто тебя хочет убить? За что?!

– Не знаю, – всхлипнула Даша. – Я сама ничего не понимаю. Лежу в больнице...

– Как?! Почему?! Подожди, подожди... А где Игорь, Никитка?

– Они... Они... погибли... Пожалуйста... Невероятно! Артур потер лицо ладонью, с трудом соображая. На подобные новости нужно время, чтоб их переварить.

– Хорошо, – выдавил он, – куда тебе звонить?

– Никуда. Я пробралась в кабинет главврача больницы, где лежу. У меня травма, но это потом... Ты приедешь? Приедешь?

Вряд ли она шутила. Да и кому в голову придет так неудачно шутить? Не Даше, точно не ей.

– Ты приедешь? – без конца повторяла она.

– Конечно, – вздохнул он.

Поедет, несмотря на абсолютную сумятицу в мыслях, только вот...

– Только вот... – с трудом соображал он. – Дашенька, завтра у меня две плановые операции. – На другом конце провода раздались всхлипывания. – Сколько туда ехать?

– На машине часов шесть-семь. Когда ты приедешь?

– Так, дай соображу... Проведу операции, отпрошусь... Короче, как только освобожусь, сразу выезжаю. Вечером. В ночь поеду.

– Возьми у меня дома какие-нибудь вещи, ключ у соседки в пятнадцатой квартире. У меня здесь ничего нет.

– В какой больнице тебя искать? – чуть не забыл он.

– Господи, Артур, это же маленький городок, районный центр, здесь одна-единственная больница. Я тебя очень жду, мне больше не на кого рассчитывать. Ты приедешь?

– Сказал же, приеду! Ты успокойся и жди.

Отключив телефон, Артур посидел некоторое время, постукивая пальцами по кухонному столу. Жарко. Несмотря на далеких африканских предков, жару терпеть не мог. В ванной сунул под кран голову в надежде немного охладиться и привести в порядок мысли – подобные известия с ног сшибают.

– Кто это по ночам звонит?

В зеркале за спиной увидел Женьку, жмурившуюся от света.

– С приятелями неприятности приключились, – ответил, не оборачиваясь. – Иди спать, я сейчас.

Он смотрел на свое отражение, на струйки воды, стекавшие с жестких волос по темному лицу и усам, смотрел, будто видел впервые. Вопрос не стоял: ехать – не ехать, поедет, без сомнения, – Даше нужна помощь. Вопрос в другом: что за события там произошли, заставившие ее звонить среди ночи, плакать, тревожиться и наговорить невозможные вещи?

– Ну вот, – сказал вслух Артур своему отражению, – наконец ты и понадобился, ниггер.

После второй операции он курил, изредка вытирая потевший лоб. Операции ерундовые, давно пора такие не делать, своим ученикам поручать, а выматывают. Ведь все равно в твоих руках чужая жизнь... Да чего говорить, иногда человеку выдергивают зуб (зуб, проще и быть-то не может), а он берет и умирает. Так-то.

Устал. Тем более что остаток ночи провел без сна.

Ночной звонок взбудоражил. Дашу хотят убить? Кого? Дашку?! Да еще где? В убогом (Артур там никогда не бывал, но в убогости городка уверен) месте, куда она отправилась с семьей на отдых? Игорь и Никита погибли... Где? Как? Невероятно. Может, у нее слегка крыша отъехала? Тем более надо спешить. А вдруг все, что она говорила, правда? Один процент из ста, все же – а вдруг?.. Если с Дашкой что-нибудь случится по его вине, из-за нерасторопности, он никогда себе не простит... Собственно, какого черта мается? Ведь поедет в любом случае.

Ночной разговор не выходил из головы ни на секунду, но, несмотря на тревожные думы, день промелькнул незаметно, так как в операционной полностью отвлекся. Там Артур вообще становится другим человеком: священнодействующим шаманом, который входит в своеобразный транс над лежащим телом. Операция – дело святое, увлекательное и любимое, даже если является обыденной. Потому-то и считается Артур одним из лучших хирургов. Многие проявляют чудеса изобретательности, чтобы попасть к «негру Артуру Ивановичу». В этом есть свои плюсы и минусы. Плюсы: Артур пользуется огромным авторитетом, часто именно ему достается работа сложная, требующая не только опыта, но и сообразительности, творческого подхода – за что и любит свое дело; он известен в профессиональных кругах, перспективен. Минусы: как и везде – зависть коллег, а это дрянная штука; бывает, приходится выполнять пустяшные операции «блатных» – по плечу стажеру, – которые ни за что не лягут на стол, если их «не разрежет» Артур Иванович, а в то же самое время тяжелый больной ждет очереди, и смерть ему дышит в спину. Еще минус: когда бессилен что-либо сделать и вынужден признать: ты не бог.

Он выбросил окурок в форточку и спохватился: пепельница же есть. Натура, однако, самая, что ни на есть у него русская: швыряет мусор куда попало. Сзади обхватили гибкие руки. Женька.

– Давай проведем вечер где-нибудь у воды? – зашептала она в ухо.

– Не получится. Сегодня уезжаю.

– Куда?

Он повернулся к ней лицом:

– Звонок ночью помнишь? Надо помочь приятелям.

– Сколько тебя не будет?

– Не могу сказать точно. Отпросился на три дня. Патрон чуть живьем не съел, – усмехнулся Артур. – Ничего, своих «блатных» разрежет сам.

– Жаль. Я уже скучаю.

Поцеловав его в губы, она умчалась. Женька год как работает анестезиологом в клинике (последнее время больницу стало модно называть «клиникой»). После института пристроили родители девушку сюда, дав взяточку... Ну, об этом не стоит упоминать, у каждого свое жизненное кредо. Женька ничем выдающимся, кроме внешности, не отличается. Как там у «национального» эфиопского поэта А. С. Пушкина:

Высока, стройна, ровна,

И умом и всем взяла.

Применимо к ней. Если, конечно, не говорить о профессиональных качествах. Вокруг Женьки мужики круги выписывают, словно коты мартовские, она же предпочла Артура, который, правда, далеко не евнух, к тому же кровь мужская застаиваться не должна. Вообще, в постель к нему многие прыгали, но стоило девушке только попытаться прибрать к рукам заядлого холостяка, Артур убегал от подружек как черт от ладана.

Он быстро переоделся, схватил сумку и легко сбежал по лестнице вниз. По пути заехал в пару книжных магазинов в поисках карты дорог юга России. Бегло изучив купленную карту, отправился за вещами Даши к ней на квартиру.

– Кто? – спросил сердитый старушечий голос за дверью под номером пятнадцать.

– Я от вашей соседки Даши.

Молчок. Явно в «глазок» изучает. Да что ж так долго? Будто не видела его здесь никогда. Щелкнул замок. Второй... Любопытно, какие такие сокровища хранятся старухой за тремя запорами? В дверной щели, закрытой на цепочку, появился недоверчивый глаз. Пришлось объяснять глазу:

– Звонила Даша и просила захватить некоторые вещи, я сегодня еду к ним.

Артур на всякий случай натянул улыбку, а глаз старухи ходил вверх-вниз по нему: кажется, узнала. Неожиданно дверь захлопнулась. И тишина. Улыбка Артура свернулась в кислую мину. Он разозлился. Собрался позвонить еще, но дверь распахнулась, и из квартиры, пахнущей жареной рыбой (удивительно вонючей), вышла старуха с гулькой на голове из жидких волос и крысиной мордочкой. За ней на площадку прошмыгнул пес жалкого вида и неизвестной породы. «Крыса» протянула ключи:

– Берите, раз просили.

– Вы можете зайти со мной, – предложил Артур.

– Нет уж, мы здесь постоим, – отрезала «крыса».

Понятно, вдруг этот негр (хотя негра он напоминает отдаленно) стукнет по голове и ограбит две квартиры вместо запланированной одной? Усмехаясь, Артур вошел в квартиру Даши. Со стен на него смотрело множество грустных ее глаз. Дашкин сын Никита увлекается фотографией, считая мать суперфотомоделью. Славный парень, не в отца. Есть и фотография Артура рядом с Дашей. Однажды Игорь – ее законный муж – уехал, а у Дашки был день рождения, Артур пригласил ее и Никиту в ресторан отметить. Там мальчик и поймал момент, щелкнул обоих.

Не отвлекаться! Что там надо взять? Ничего нет, говорила Даша, значит, брать надо все. На секунду задумался, вспоминая, в какой последовательности и что снимает с женщин. Собирать следует в обратной последовательности. Первое – белье. «А в чужом белье копаться непристойно», – думал он, роясь в ящиках комода в спальне. Так, бюстгальтер – в пакет. Трусы с кружевами, следовательно, мужчине принадлежать не могут, – в пакет. Далее. В шкафу сугубо летних вещей не оказалось, пойдет и джинсовый сарафан. Все? А туфли? Пересмотрев ящики в прихожей, отыскал белые туфли на высоких каблуках (Дашка ростом невелика, с каблуков не слезала).

– Спасибо, все нашел, – сказал он на лестничной площадке «крысе», сложившей руки на груди и недоверчиво щурившейся.

– Что ж это Даша, поехать – поехала, а вещей не взяла? Чужих мужчин присылает... – проскрипела она недовольно.

Артур пожал плечами, мол, не знаю, отдал ключи и выскочил на улицу. Дома упал на диван, не шевелился, понимая необходимость поспать хотя бы часа два перед дорогой. Ночное путешествие чревато опасностью не только заснуть за рулем, но и нарваться на всякого рода рэкетиров, новых, так сказать, бандитов. Ворочался часа полтора, потом решительно встал. Наделав уйму бутербродов (спать захочется – жевать будет) и, решительно направившись к выходу, все же задержался, рука сама потянулась к телефону:

– Кирилл? Привет. Ночью звонила Дашка, у них там вроде несчастье... Просила срочно приехать за ней.

– А что конкретно случилось? – лениво спросил Кирилл.

– Знаешь, довольно странно... Сказала, что Игорь и Никита погибли, а ее хотят убить...

– Что за чушь! Кому ее там убивать? У матери на отдыхе? Не смеши.

– Думаешь, это смешно?

– Уверен, да. Не драматизируй.

– Я все же поеду, обещал.

– Делать тебе нечего – переться к черту на кулички из-за глупого звонка да еще в жару? Может, поссорилась с Игорем, решила досадить ему, вот и позвонила тебе, а ты готов мчаться неизвестно куда и взять на себя роль отбойного молотка, дабы привести в норму мужа. У женщин часто наблюдаются иезуитские приемы.

– Я как-то не замечал за ней подобного, Дашка, наоборот, скрытная...

– Брось, все они одинаковы.

– Я поеду, – упрямо сказал Артур.

– Ну, как знаешь. Когда отчалить надумал?

– Сейчас выезжаю.

– Совсем с ума спятил, – хохотнул Кирилл. – Ладно, счастливого пути.

«Какого черта позвонил ему?» – думал Артур. Кирилл не поддержал его намерения, наоборот, отговаривал, внес большую долю сомнения... Стоп, разве он сам не сомневался? А если Кирилл высказал верное предположение? Дашка через Артура хочет выместить зло на Игоре... Сложится глупейшая ситуация: примчался к жене друга по первому ее зову. «Ты приедешь? Приедешь?» – вспомнил он отчаянный шепот... Больше не стал сомневаться.

* * *

Артур был рожден от американского негра, в жилах которого уже текла «белая» кровь. Мама заканчивала мединститут. Являясь одной из лучших студенток, правильная и идеологически подкованная, проверенная и перепроверенная органами госбезопасности, была допущена к американским специалистам, приехавшим делиться опытом в области кардиологии. Так и встретилась она с будущим отцом Артура Энтони. Тот оказался порядочным человеком, силы приложил немалые, стараясь вытащить жену и сына в Америку. Но им не удалось воссоединиться. Энтони смог еще раз побывать в Союзе и увидеться с сыном, но двухлетний Артур встречи не запомнил. Зато сейчас почти каждый год ездит к американскому отцу, у которого давно есть семья. Энтони уговаривает сына поработать в Америке, ведь первоклассные хирурги на дороге не валяются, тем более, что аппаратура у них, конечно, превосходит самые смелые фантазии.

Не такой, как все, – познал с детства. Каким бы он вырос, если бы не отчим? Язык не поворачивается называть Ивана Ивановича отчимом. Он стал для Артура другом, отцом, примером для подражания.

Артуру было семь лет, когда мама познакомилась с Иваном Ивановичем. Это произошло летним вечером во дворе их дома. Артур сцепился в драке с двумя мальчишками постарше себя. И хотя он рос крепким пареньком, силы были явно не равны. Мама как раз возвращалась с работы. Она подошла в тот момент, когда какой-то незнакомец разнимал отчаянно дерущихся пацанов.

В итоге – расквашенные носы, ор, писк, и размазанные по щекам слезы. Две мамаши уже бежали со всех ног к месту побоища, выкрикивая на ходу угрозы и оскорбления. Мать держала Артура за плечи, прижимая к себе, а тот косился одним глазом на мальчишек и показывал им кулак. Мужчина тронул мать за локоть:

– Пойдемте отсюда.

Не успели сделать и нескольких шагов, как вслед понеслась грубая брань.

– Вам куда? – спросил незнакомец маму, когда покинули двор.

– Да это наш дом, – пробормотала она, смахивая накатившиеся слезы. – Мы ведь здесь живем, – в замешательстве она присела на корточки перед сыном, вытирая платком ему щеки.

– Ого! Да у него ухо стало в два раза больше, – заметил незнакомец. – А ты мороженого хочешь? – спросил он у Артура.

Во дает! Кто же способен отказаться от мороженого? Артур уставился на мать просящим взором.

– Нет, нет, спасибо, – залепетала она. – Вы и так нам... Я вам очень признательна...

– Не стоит сегодня встречаться с теми двумя воронами еще раз, – сказал мужчина и обратился к Артуру: – Тебя как зовут?

– Артур.

– А меня Иван, Иван Иванович, просто и легко запомнить. Я приглашаю тебя в парк, здесь недалеко.

– А маму?

– Само собой. Не откажет же мама двум мужчинам в небольшом удовольствии. Кстати, как зовут маму?

– Алла, – сказал довольный Артур.

Ей пришлось взять сына за свободную руку, так как Иван Иванович, не спрашивая дальнейшего разрешения, взял ладошку мальчика и уверенно зашагал к парку. В кафе Артур слопал порцию мороженого, потом переключился на мамину порцию, а потом Иван Иванович поставил перед ним свою (отец, как выяснилось впоследствии, мороженого терпеть не мог). Короче, повезло. И как это мама не обратила внимания на количество съеденного? Впрочем, Иван Иванович непринужденно болтал с привлекательной и неглупой женщиной, отвлекая ее от поглощавшего мороженое Артура. После кафе катали мальчика на каруселях и гуляли по улицам, а домой попали поздно. Наскоро вымыв ноги, легли в одну кровать. Часто Артур просил мать полежать с ним, пока не заснет. Попросил и в тот раз.

– Мам, Иван Иванович мне понравился, – шептал он, обнимая мать. – Вот бы на тебе женился.

– Не болтай. Мне никто не нужен, кроме тебя, малыш.

Засыпая, услышал еще: «Никто не нужен». То была неправда. Ей нужен был любящий человек, способный оградить от страшного мира, в котором она барахталась, и дать ее сыну если не любовь, то хотя бы дружбу. Взрослый и детский миры оказались в равной степени неприкаянными. Маленький Артур ничем не мог помочь матери, не пускавшей его в свои печали, а она не могла оградить его от любопытных глаз, а подчас и беспричинной ненависти. Они жили вдвоем, но каждый из них был по-своему одинок. Их мог объединить и внести чуточку радости кто-то третий.

Вечером следующего дня Иван Иванович явился с букетом больших ромашек и коробкой конфет. У мамы почему-то глаза стали круглыми и испуганными, как у совы. Неделю коротали вечера вместе, и вдруг однажды буквально с порога Иван Иванович обратился к Артуру:

– А я пришел проситься к тебе в отцы. Как думаешь, подойду?

– Само собой, – ответил тот, припомнив понравившееся выражение в первый вечер их знакомства.

Ого! Мама сидела безмолвно, не шевелясь. Если б не краска, залившая лицо, можно было подумать, что она умерла.

– Вы шутите? – еле выговорила она через паузу.

– Абсолютно серьезно, – сказал Иван Иванович.

– Вы же нас совсем не знаете... А мы вас...

– А что за радость жить с человеком, о котором знаешь все? – удивился он. – К тому же вас знаю достаточно. До нашего знакомства я провожал вас от больницы домой не один раз, правда, вы не замечали. Что касается меня... Разве вам я еще не понравился?

– Нет, конечно, понравились... Но...

– Тогда без «но».

– Вы понимаете, что предлагаете? Вы хорошо подумали?

Обстановку разрядил Артур:

– Мам, ну кто ж такое предлагает, не подумав? Соглашайся.

Хохот стоял такой, что Артуру захотелось расплакаться. Не понимая причин их веселости, он сделал собственный вывод: смеются над ним, а этого Артур не любил. Измученная травлей женщина, живущая в неизменном отчаянии, согласилась. Дня через три они расписались, хотя срок со дня подачи заявления до дня бракосочетания должен был длиться месяц. Но Иван Иванович из тех, для кого преград не существует. Любила ли она его? Поначалу вряд ли. Некрасивый, сухощавый, из семьи потомственных юристов, он обладал и обладает удивительным великодушием, порядочностью, твердостью характера и юмором. Адвокат по профессии, никогда не мешал «мух с котлетами». Работа для него всегда оставалась работой, где он проявлял максимум находчивости и решимости, умел запутать всех и вся, выгрести из безнадежных ситуаций. А дом и семья являлись любимым местом, крепостью, где можно расслабиться и позволить себе роскошь оставаться самим собой. Мать Артура он любит до сих пор, и вообще более теплых отношений между супругами Артур не встречал. Ивана Ивановича нельзя не любить.

После скромной свадьбы день показался мальчику утомительным и полным впечатлений, невозможно одному заснуть – Артур потребовал мать к себе. Но рядом прилег Иван Иванович.

– Ты ведь взял меня в отцы? – начал он.

– Ну? – насторожился Артур.

– Мне будет приятно, если ты станешь называть меня папой.

– Я попробую.

– Попробуй, тебе понравится. И еще. Ты взял меня в отцы, а мама – в мужья. Теперь – она станет спать со мной.

– Ты же взрослый, зачем она тебе нужна ночью?

– Вопрос, конечно, интересный... Понимаешь, ты часто видишься с мамой и днем. Я же днем работаю, мне остается видеться с ней утром и по вечерам. И потом, многие взрослые впадают в детство, им тоже хочется засыпать рядом с красивой мамой. Я прошу тебя, как мужчина мужчину, уступить ее мне. Ты скоро вырастешь, женишься и каждую ночь станешь засыпать рядом с женой, тебе будет хорошо. Понял?

– Ага.

Ни черта он тогда не понял, просто поверил на слово. Преодолевая стеснение, утром назвал Ивана Ивановича папой. Особенно нравилось говорить Артуру «папа» и «мама» при большом скоплении людей, вызывая недоумение и любопытство.

– У тебя мама и папа такие беленькие, – спрашивали некоторые, – откуда ты взялся такой черненький?

– От верблюда, – хамил Артур.

Через два года появился брат Иванушка, а еще через три сестра Катюшка. Тем не менее, казалось, отец любил Артура больше. Он примирил мальчика с цветом кожи, воспитал терпимость к недоброжелателям и достоинство, учил быть мужчиной, а не бесполым и безвольным существом. Чем больше Артур взрослел, тем меньше на него обращали внимание посторонние. Почему-то взрослый мулат, разгуливающий по улицам крупных городов, мало кого удивляет, разве что деревенского жителя.

А триста лет назад...

Хлопья снега превратили землю в бесконечный пуховик, по которому вот уже несколько дней неслись на север сани, запряженные тройкой лошадей. Снег сыпал и сыпал, падая ровно, неторопливо, а небо было почти белым. На очередном постоялом дворе карета стала, и, покуда кучер менял лошадей, из нее никто не выходил. Мимо неспешно сновали люди, а мальчонка, одетый по-деревенски бедно, имеющий яркую примету – заячью губу, подбежал к карете, рассматривал ее, ковыряясь пальцем в носу. Вдруг дверца отворилась, и в щели показалась маленькая рука... черного цвета! Мальчонка замер с пальцем в носу, открыв рот. Тем временем черная ручка развернулась кверху светлой ладошкой, поймала пушистый клочок и исчезла.

– Тятя! Тять! – запищал мальчонка испуганно и надрывно.

– Чего орешь, Левка? – недовольно откликнулся в распахнутом тулупе мужик, возившийся с распряженными лошадьми.

Снова высунулась черная рука, поймала снег и исчезла. Левку будто шилом в мягкое место кольнули, он аж подпрыгнул:

– Тятя! Подь сюды! Тя-тя!

Мужик, сплюнув в сердцах, подошел к сыну:

– Чего стряслось?

– Ктой-то тама?.. В коробе?.. – указал Левка пальцем на карету.

В ту же минуту щель стала шире, и появилось лицо ребенка... черное! Настала очередь мужика ахнуть и остолбенеть. А черное лицо рассматривало черными глазами белое небо и падающие хлопья, затем ребенок принялся ловить снег, подносил к глазам кулачок, разжимал, потом непонимающе выпячивал и без того толстую нижнюю губу, вновь ловил хлопья.

– Тять, чего это он черный такой? – спросил Левка отца. – В саже извозился?

Услышав голос, черный мальчик перевел глаза на отца и сына, улыбнулся, показывая ровный ряд белых зубов.

– Свят, свят, свят... – произнес мужик, неистово крестясь.

Все-таки падающие хлопья привлекали больше ребенка из кареты, нежели люди, бесцеремонно рассматривающие его, он снял малахай и подставил курчавую голову под снег, затем лицо, жмурился и морщился.

– Пойдем отсюдова... Нечистый в коробе! – сказал шепотом отец.

Схватив за шиворот сына, потащил его подальше, оглядываясь и крестясь.

– Пошто дверь-то открыл, неслух? – послышался из кареты строгий мужской голос. – Без того студено.

В следующий миг рука взрослого человека цапнула за одежду черного ребенка и грубо вернула в карету, затем захлопнула дверцу.

– Трогай! – крикнули снаружи.

Карета вновь понеслась по бескрайнему снежному морю.

Уткин Степан, приказной человек при купце Рагузинском, измаялся в длинной дороге из самой Турции, которая пролегала не напрямки через море и Азов, а окольным, сухим путем. Он вез двух арапчиков к царскому двору, братьев по крови, двух сыновей эфиопского князя, которых Рагузинский промыслил с великим страхом от турок и опасностью для жизни. Царь Петр возжелал, чтобы ему достали в Константинополе несколько арапчат, отписал в Турцию, а Рагузинский сошелся правдами и неправдами с заведующим сералем, где содержались и обучались слуги султана, и выкупил трех понравившихся мальчиков. Арапчики при дворе – дань моде, которая пришла не только с Востока, а и с Запада, где при дворах королей и знатных вельмож находились в услужении чернокожие рабы.

Уткин поуютнее устроился в карете, укутавшись длинношерстной шкурой, уставился на Ибрагима, а тот упорно изучал свою ладошку.

– Сколь тебе говаривать, – сонно пробормотал Уткин, – то снег. В руках тает, потому как снег он.

Ибрагим не понимал русскую речь. Он разумный, ловкий, любознательный. Завидев падающий снег, пришел в великое изумление и на кратких стоянках норовил потрогать его руками и языком. Второй – злой, затаился в углу кареты и только белками глаз ворочал. Третий... скончался по дороге! Простудился и помер. И чего теперь государю говорить? Ох, не погладит по голове, кабы вовсе ее не снес. Вина ведь на Уткине: недоглядел! Арапчики солнцем прожарены, оттого и черны, Рагузинский наказывал в тепле их содержать. Да разве ж Уткин мог предположить, что российские земли окажутся губительны для арапчат? Не послушал Рагузинского и... везет теперь двоих! Вдруг лик его посветлел, он сказал вслух: «А скажу-ка я государю, что арапчик захворал черной оспой! От нее и помер».

Но, подумав, вздохнул тяжко: «Ну да, а государь скажет: «А как же ты, Уткин, и енти арапчики не захворали? Нешто я дурак? Обмануть меня вздумал?» Не миновать мне плетей».

У Степана заранее ныла спина. Он поежился и уставился на арапчат исподлобья и с неприязнью, будто они виноваты, что третий умер. Старший дремал – дорога убаюкала, а младший – вертелся, вертелся... Путешествие подходило к концу, а радости возврату на родину нет. Сколько страху-то натерпелся Уткин! Одно то, что вез украденных у султана арапчат через турецкие земли да с посланиями тайными, грозило... Уткин перекрестился, вознося благодарение господу за защиту.

От неподвижности занемело тело, да холод пробирал в немецком платье, не помогали ни шубы, ни шкуры. Однако дельная мысль пришла в голову Уткина. Если Петр спросит про третьего арапчика, Степан скажет, что помер тот от оспы, и на том стоять будет да крест целовать, а если не спросит, так и докладывать незачем. Немного успокоившись, Уткин задремал.

Ибрагим сначала скреб пальцем по стеклу, дабы очистить его от морозного узора и смотреть в окошко, но вскоре угомонился, притих. Его головка была полна впечатлений, а живой ум силился понять происходящее. Закутавшись в медвежий мех, он тоже смежил веки. Чем дальше на север простирался путь, тем чаще он видел раскаленный песок под палящим солнцем, которое яростно лизало кожу, множество людей, таких же черных, как он, свободно разгуливающих по родному городу Логону, любимую сестру красавицу Латану, тоже плененную турками... Она прыгнула в море за кораблем, увозившим братьев до ближайшего острова и плыла, плыла... а расстояние увеличивалось... Вспомнив сестру, Ибрагим заплакал, но очень тихо, чтоб никто не услышал...

* * *

К родному городу Даши Артур примчался на рассвете. В такой час бесполезно кружить по улицам в поисках больницы, да и кто пропустит к больной? Он выбрал удобное место недалеко от дороги, остановил машину среди кустарников и деревьев. Ныла спина и шея. Размявшись, Артур понаблюдал за бледнеющим небом и зачарованно слушал крики петухов. Устроившись удобнее в джипе, задремал с мыслями о Даше...

Давно он не ловил на себе пристальные и удивленные взгляды. Даже забавно стало. Людей можно понять: мулат на запыленных дорогах деревни... пардон, городка, – невидаль еще та. Больницу оказалось найти раз плюнуть. Вообще городишко можно проехать насквозь минут за пятнадцать, по предположению Артура.

– Веремеева, к тебе пришли, – сообщила раздатчица еды, поставив на пол два эмалированных ведра и вытирая грязным фартуком потное, красное лицо.

– Кто? – спросила Даша.

– Ну... Эта... Негра какая-то... Ой, боже ж мой! Куды ж ты скачешь?

Даша взлетела с кровати, на ходу набрасывая халат, ринулась из палаты, не слушая причитаний. Уткнувшись лицом в грудь Артура, она плакала навзрыд, тот гладил ее по волосам и плечам, приговаривая:

– Даша, ну все, все. Я приехал, обещал и приехал. Успокойся. Пойдем?

– Нет. Не хочу объясняться со всеми этими... врачами и остальными. Хочу смыться потихоньку. Ты на машине?

– Конечно.

– Поставь машину квартала за два вниз, – указала она рукой направление, – и жди. Я приду через полчаса, хорошо?

– Понял.

Она удалялась к корпусу. Ну и видок! Застиранный халат с чужого плеча, тапочки без задников, бабушкина радость (допотопней трудно отыскать), из-под халата торчит ночная рубашка в цветочек. На голове заметил почти зажившую рану, вокруг которой грубо выстрижены волосы. Осунулась, бледная, с синими кругами под глазами... Но это была Дашка.

А в окнах друг над другом в пятиярусном расположении лица. Лица любопытные, нахальные, переговаривающиеся, глядевшие на Артура во все глаза. «Дикари», – подумал он и направился к выходу из больницы.

На втором этаже Дашу обступили женщины:

– Это кто ж такой?

– Друг, – ответила она.

– Ну да! А чего черный негр?

– Мулат.

– А из какой страны?

– Из нашей.

– Да ну! А чего он здесь делает?

– Проездом.

– А чего обнимал тебя?

– Руки есть, – злилась Даша.

– Ох, говорят, негры палки кидают... мечта! – потягиваясь, сказала моложавая и краснощекая толстуха.

– Какие палки? – не поняла Даша.

– Не знаешь? Да ты баба или девка? – хихикала краснощекая. – Ну, в койке бабам. Мне б сейчас этого негра... я б его ухайдокала.

От хохота едва не разлетелось здание.

– Тьфу, бисови девки! Штоб языки у вас поотсыхали! – замахала клюкой бабка в беленьком платочке и в шерстяных чулках (в жару-то!). – Штоб вам повылазило, паскудницы! Ах, срамницы! Тьфу, прости господи!

«Бисови девки» тряслись, хохоча и повизгивая, Даша хмурилась.

– А ты пробовала? – спросила краснощекая, когда хохот пошел на убыль.

– Что?

– Негра этого? Как мужик он как, а?

– Отстаньте, у меня голова болит.

Она вырвалась из круга обступивших женщин, в палате упала на кровать ничком. Глупые и беспардонные бабы вывели ее из равновесия. Вот уж простота идиотская... Пожалуй, впервые двуногие раздражали. Ей приходится много встречаться с разными людьми по долгу службы, находить с ними общий язык, но сегодня Даша готова была убить любопытных дур. Полежав некоторое время, она встала, выскользнула из палаты, в коридоре ее окликнула медсестра:

– Ты куда? Скоро на процедуры.

– На воздух. Душно.

Побродив по двору больницы, стараясь попадаться всем подряд на глаза, Дарья ускользнула. Артур ждал в машине в условленном месте. Возле него крутились два голопузых мальчугана лет восьми-девяти с грязными разводами на животах. Даша забралась на заднее сиденье, поцеловала Артура в висок со словами благодарности. Он протянул пакет:

– Переодевайся.

Она брезгливо сбросила больничную одежду... В зеркале над лобовым стеклом заметила два пристальных глаза...

– Пожалуйста, не смотри, – смутилась она. – Расческа есть?

Он передал массажную щетку, повернувшись к боковому окну. Через пару минут Даша пересела на первое сиденье:

– Сначала ко мне домой. Я покажу дорогу.

Все же есть в ней нечто особенное, правда, Артур не может определить – что.

Были у него женщины намного красивее, любившие его, а внутри замирает только при появлении Дашки. Странно. Так что же в ней такого необычного? Вот сейчас она задумалась в напряженно-нетерпеливой позе, похожая на картину неизвестного русского художника, на нее хочется смотреть. Минуту назад, словно из дореволюционного приюта вышла, теперь же совсем другая... И коса через плечо... Да, есть старомодность в этих длиннющих волосах, но очаровательная старомодность. Обычно она закручивает волосы на затылке, закалывая шпильками, которых сейчас у нее нет. Это не та женщина, которая легко заводит романы и так же легко их разрывает. Может, его и привлекает недосягаемость? Крепость взята – и потерян интерес, такое возможно? Вполне. Так было не раз. Только в данном заболевании кроются более серьезные причины. Он отвел глаза от нее и включил зажигание. Да, по российским путям-дорогам даже джипу делать нечего, однако Артур уверенно колесил по узким улочкам с размытыми дождем дорогами. Даша свернула больничные тряпки в узел и выбросила в окно.

Подъехали к пепелищу. Достаточно беглого взгляда, чтобы определить силу пожара. Вот это горело! Огонь выел все без остатка, кроме кирпичной кладки и железных балок с перекрытиями.

– Дашенька! Даша!

Из соседнего дома выбежал навстречу пожилой мужчина, крепкий на вид, с загорелым лицом, обнял плачущую Дашу, без конца повторявшую:

– Господи, как это могло случиться? Дядя Юра, как?

– Проводка, сказали, загорелась, – прослезился и дядя Юра. – Я до ветру вышел ночью, смотрю – полымя. Всех соседей поднял... Ведра давай наливать... Кинулись «пожарку» вызывать, а телефон только в соседнем дворе, у Жужелицы. Стукали-стукали, а она тетеря глухая... Еле достукались. «Пожарка» приехала, а тут такое творилось... Хорошо, ветра не було, а то б и соседние дома... Мы как могли... Тебя только и вытащили, в окошко билась ты. Стекло разбили и вытащили. А оно – сквозной, видать, потянул, – пока тебя тащили, за тобой так зажглось, не приведи господи. Вот так. Мать твою, бабу Галю, нашли в коридоре уже потом... Знать бы, что вы вместе были... Всего-то дверь надо было вышибить. Да кто ж знал? А тебя вот... В окно ты билась, Даша, звала меня.

– Боже мой, ничего не помню, ничего, – простонала она.

Во время рассказа Артур бродил по выгоревшему дому. Неподалеку послышалось бреньканье гитары и нечто вроде песни:

А я морячка, на море волны.

Я капитана люблю, нет силы...

Налей-ка выпить, спою я песню...

– О, Зойка-пропойка с утра глаза залила, – грустно сказал дядя Юра. – Концерт вам по заказу. Опять дочку позорит.

Наискосок от них на куче песка сидело подобие женщины в морском поношенном кителе и капитанской фуражке. Зойка-пропойка беспорядочно била по струнам, создавая немыслимую какофонию и выкрикивая нараспев фразы, не имеющие никакого отношения к песне. Наконец Зойка-пропойка встала, почесала тощий зад, ухватившись за высокий забор, подтянулась и, положив подбородок поверх забора, заорала на всю улицу:

– Людка! Людка, подлюка, витчини калитку! Ты дома, я знаю. Витчини, говорят! Я тебе мать или не мать? От гады! Предатели! Я в КГБ на вас напишу! Не имеешь права. Должна мать... – Бум – упала, быстренько поднялась и вновь повисла на заборе. – Мать обязана кормить-поить! Людка, подлюка!..

Артур отвернулся. Чего только не насмотришься в нашей замечательной стране, какие экземпляры не встретишь! Калитку никто не «витчинял», и Зойке-пропойке пришлось, замысловато перебирая ногами, начать отступление с привычной позиции под забором. Увидев Артура, она остановилась как вкопанная.

– Тю!.. Не допила! – завопила истошно Зойка-пропойка, кинувшись к родному забору: – Людка! Людка, дай выпить, матери мерещится! Людка! Выпить дай, подлюка!

– Вы уж простите, – извинялся перед Артуром дядя Юра, – она запойная, пропойка, словом. И дочку позорит, а та дивчина хорошая. И как земля таких носит? Баба Муся человеком была – сгорела, а тут алкашня ненасытная, худо только от нее, а живет себе...

– Земля всех носит: и хороших и плохих, – вздохнула Даша. – Пусть живет, места всем хватит, да и вам же веселее.

– Вы говорили, проводка загорелась, а кто определил? – спросил Артур.

– Ну, так... Пожарные сказали... И милиция.

– Вы видели ИХ? – тихо спросила Даша.

Дядя Юра замер, опустил глаза в землю, понимая, о ком она спрашивает, но ни о чем больше поведать был не в силах. Смахнув слезу, прошептал:

– Что ж тут поделаешь... Ты благодари бога, что сама осталась жива...

– Мне его не за что благодарить. Вы видели их?

– Да. При мне всех троих вынесли... – с трудом выговорил дядя Юра. – После уж, когда потушили. Дашенька, сначала угорают... Вот. Не чувствовали они... А братец твой Ромка схоронил. Деньги мы собрали... На работе ему помогли... Такие дела, значит...

Даша двигалась по дому молча и без слез. Только изредка, когда воображение особенно сильно рисовало страшные картины пожара, она с шумом вдыхала воздух, задерживая его в груди, пока не начинала кружиться голова. Этот способ дыхания позволял не впасть в истерику. Она вернулась к мужчинам, у ног которых вился Дружок, собака матери. Заметив Дашу, пес жалобно заскулил, завилял хвостом.

– Ты жив, Дружок? Повезло и тебе... – гладила его она, присев на корточки. Вдруг огляделась. – А где машина?

– Какая машина? – не понял дядя Юра.

– Наша. Мы приехали на машине, где она? Стояла здесь, где мы с вами стоим, во дворе...

– Ну, да, помню. Так это... Не було тут машины. Пожар тушили, я по двору бегал... другие тоже... А машины не було...

– Странно, – нахмурилась она. – Артур, поехали. Прощайте, дядя Юра.

На пожилого человека, смотревшего им вслед, Даша ни разу не оглянулась, словно отрезала прошлое навсегда.

По центральной аллее кладбища, поросшего деревьями, которые закрывали кронами последнее пристанище, образовывая густую тень, Дарья почти бежала. Свернув где-то на середине, петляла между оградами и могильными плитами, потом остановилась перед тремя холмами с деревянными крестами. Сразу видно, захоронения недавние, одновременные. Земля на могилах покрылась растрескавшейся коркой, цветы давно увяли. Артур прочел: «Веремеев Игорь Нико...», «Веремеев Никита...» На третьем холме табличка с женским именем. Даша упала на колени, сложила руки у лица, тихо плакала... Наконец Артур начал кое-что понимать. На эти хрупкие плечи свалилось страшное горе, невыносимую боль, должно быть, чувствует Дашка. А он еще сомневался – ехать или нет. Артур присел рядом, обнял ее за плечи, утешал как мог:

– Дашенька, ничего не изменишь. Я хотел бы тебя утешить, хотел бы успокоить, но где те слова, которые тебе помогут? Даша, боль пройдет, она всегда проходит, поверь... Тебе трудно, я буду рядом, помогу... Сейчас лучше расскажи мне...

– Я не знаю, что рассказывать, – всхлипывала Даша. – Это может показаться смешным, но я ничего не помню.

– Давай то, что помнишь. Почему ты думаешь, что тебя хотят убить? Знаешь, по телефону это прозвучало нелепо.

– Знаю. Я ничего не понимаю, и это правда. Но я видела его... Он приходил меня убить. Никогда его не встречала раньше. За что? Я не занимаю важного поста, у меня нет заклятых врагов, я не миллиардер, в конце концов, а просто журналист, но не вела жутких расследований...Так за что? Пойми, я не сошла с ума. Ты мне веришь?

– Верю, – гладил ее по плечам Артур. – А когда в окно стучалась во время пожара, помнишь?

– Нет! В том-то и дело, нет!

– Хорошо, хорошо. Успокойся. Дашенька, давай так. Ты приехала к матери, до какого места помнишь?

– Застолье... Расходились гости... И все. Потом сразу больница.

Государь

В парадную залу Головинского дворца в Немецкой слободе ворвался вихрем человек огромного роста, однако он был заметно узок в плечах, в простой и далеко не новой одежде, с добродушным лицом и удивительно живыми, огненными глазами. Он задержался на мгновение, оглядывая хозяйским глазом залу, где присутствовали одни мужчины, расположившись группами по всему пространству залы. Все, завидев государя, склонились в легком поклоне, приветствуя царя, а тот остановил взор на двух арапчиках, пугливо озирающихся. Обоих держал за руки Уткин с виноватым и молящим выражением глупых глаз. Петр широко заулыбался и зашагал в конец залы, где для него было приготовлено кресло, у которого и стоял Уткин. Царь прямиком направился к черным мальчикам, на ходу давая отмашку склонившимся в поклоне, мол, вижу ваше приветствие, довольно. Ибрагим инстинктивно втянул голову в плечи, завидев приближающегося великана, но почти сразу перестал бояться его, так как великан подхватил мальчика сильными руками, поднял вверх, раскатисто расхохотался и чмокнул в щеку. Старшего брата Петр потрепал за подбородок и запустил пальцы в курчавую голову. Вельможи по-разному реагировали на новую причуду Петра – арапчат. Старый князь Долгорукий не удержался, буркнул себе под нос брезгливо:

– Эдакого чернущего облобызать...Тьфу!

Но тут же воровато огляделся по сторонам, ибо в своре собачьей рот надо держать на замке, всегда отыщется мерзавец, который донесет государю всякое случайно брошенное слово, да еще приврет с три короба, а там уж какой настрой у Петра будет, плохой – не возрадуешься. Однако слова князя были услышаны боярином Вяткиным, но на сей раз он поддержал Долгорукого:

– Твоя правда, князь. И создал же господь породу такую страшную – глядеть тошно. На что сии арапчата государю? Людей пугать?

– Нынче мнения нашего не спрашивают, – тихо подал голос князь Борятинский, – нынче на все наши рассуждения одно слово у государя – варвары.

Все трое сокрушенно и разом, но очень тихо, вздохнули. А Петр, оглядев довольным взором подданных, произнес, широко улыбаясь:

– Хороши арапчики! Угодил Рагузинский! Чем же выделил он этих отроков от иных?

Первый порыв Уткина Степана был бухнуться в ноги государю по привычке и ударить челом в пол. Но он вовремя спохватился, ибо Петр кнутом отучал от раболепия. Неуклюже склонившись в немецком поклоне, Уткин отвечал царю:

– Оба арапчика, государь, роду княжеского и весьма смышлены. Папаша ихний ефиопский князь али султан был, одначе погиб в битве с турецким султаном. Дети ентого ефиопского князя взяты были в полон и привезены в Константинополь для обучения в серале на па... па... – Степан Осипович нахмурился, припоминая вроде и немудреное, а все ж непривычное слово. – При султане прислужники...

– Пажи, – подсказал Петр.

– Истинно так, – обрадовался вспотевший от напряжения Уткин. – Потому как негоже отроков царского роду употреблять на тяжелых работах.

– Что сам Рагузинский? Скоро ль пожалует? – спросил царь.

– Поручения твои выполняет, государь, а племянника с товаром уж отправил в Азов, туда вскорости и сам прибудет, коли на то будет божья воля. По нашему счету, должон в конце генваря предстать пред очи твои светлыя. А покуда прими послания от него.

Царь выхватил письмо, торопливо вскрыл. Быстро пробегая глазами написанное, спросил:

– Отчего не вижу третьего арапчика?

Уткин задержал дыхание, кровь бросилась в голову, но он мужественно и нагло врал:

– Третий, государь великий, захворал черной оспой. Я вовремя спохватился и ентих мальцов удалил, потому и целы оне, а третий... помер. Уж прости раба твоего Уткина...

– Ладно, – сказал царь, продолжая читать послание. – Все под богом ходим. Арапчат уведите, я сам проверю, на что они пригодны.

Уводя мальчиков из залы, Степан Уткин чувствовал, как у него выпрыгивало сердце от счастья: пронесло! Петр читал, дворяне ждали.

– Уффф! – недовольно произнес боярин Вяткин.

– Чего вертишься? – раздраженно и тихо бросил через плечо князь Долгорукий, ему надоело стоять, ведь никакого уважения теперь к древним родам нет, стой – хоть лопни! А молодой царь сидит!

– Да енти чулки бабьи спадают и по ногам закручиваются, – ответил Вяткин таким же раздраженным шепотом.

– Мда... Обрядил нас Петр в срамное немецкое платье, – подал голос князь Барятинский. – Я також привыкнуть не в силах.

– Платье как платье, – надменно приподнял брови неизвестно откуда взявшийся Шереметев. – Легко в нем пребывать, глазу приятно, не то что недавно: три рубахи на теле, шаровары да сапоги, кафтан и ферязь до пят. Неуклюжими хаживали, аки бочки.

– Оно так, – согласились на всякий случай Вяткин и Барятинский. – Одначе, холодно. Поддувает снизу.

Старик Долгорукий хмурился. Не нравились ему ни новые порядки, ни новое платье, ни иноземцы – любимцы Петра, на их иноземный лад перекраивалась Русь. Теперь нате: черноликих завозит царь. Что дальше-то будет? Но князь промолчал, только шикнул:

– Нишкните! Государь говорит.

– Ну, вот что я вам скажу, – заулыбался Петр. – Достали мы таки султана. Рагузинский пишет, что Ахмед III недоволен нашим строительством крепостей Каменного Затона, Таганрога и Троицка. Однако не решается против нас открыто выступить. Вот уж турки и побаиваются нас! Да не то еще ждет султана!

И Петр громко, раскатисто расхохотался, остальные ему вторили.

Ибрагим долго не засыпал на новом месте, а устремлял большие глаза в темноту и видел там каждый прошедший день. Отчего бледные люди севера так пугались его и брата? – думал он с обидой. Отчего добр и терпелив только султан Петр? Почему остальные к нему немилостивы и полны ненависти? Почему ребятня, с которой поиграть охота, с визгом разбегается, а то и камнями швыряется?

Неглупый мальчик понимал, что он слишком отличался от всех в этой суровой северной стране, где люди холодны, как снег. И понимал также, что никогда он не увидит барханы пустыни, которые манят и зовут, поют протяжные песни и сливаются с горизонтом. Никогда не будет он прыгать в лазурное море, отражающее небо, не приласкает его сестра Латану. Постепенно Ибрагим забывал ее облик. Он крепко зажмурился, силясь восстановить лицо сестры...

Скрипнула дверь... Кто-то проскользнул в комнату, где спали братья... Привыкшие к темноте глаза Ибрагима разглядели силуэт тощего человека. Он тихо заговорил... Слов мальчик не понимал, но учуял враждебность в голосе мужчины. Насторожился...

– Господи, – шептал незваный гость. – Укрепи дух мой и вложи силу в десницу карающую, ибо во славу твою совершаю сие, дабы уничтожить антихристово племя.

Он приблизился к ближней кровати, на которой спал Ибрагим, замахнулся. В мгновение ока мальчик подскочил и вцепился наугад в занесенную руку. Холодная сталь слегка поранила ему висок, рука с ножом оказалась много сильнее... Тогда Ибрагим закричал. Проснувшийся брат, толком не разобрав, что происходит, прыгнул с воплем ужаса на спину человеку. Ворвались стражники с факелами...

* * *

– Вы меня слышите? Вы слышите меня?

Настойчивый женский голос резал виски. Даша недовольно сдвинула брови, попыталась тряхнуть головой, отогнать, как комара, назойливый, незнакомый голос. Голова оказалась неимоверно тяжелой, едва-едва повернулась. Даша приоткрыла глаза. Сначала появилось темно-серое пространство, оно быстро светлело, потом из этого пространства проявилась фигура женщины в белом халате и поварском колпаке. Стерильно-чистая повариха? Откуда она? Еще одна повариха стояла рядом, совсем молоденькая, что-то делала с рукой... Это столовая? А что Даша делает в столовой? Слабость и тяжесть в теле, шум в голове тормозил мысли... Молоденькая повариха сказала неразборчивую фразу, повариха постарше удовлетворенно отметила:

– Давление сносное. Прокапай ей раствор...

Вновь непонятные слова. Даша сосредоточилась на месте своего нахождения, но, кроме потолка и голых стен, ничего не рассмотрела. Да где же это она находится?

– ...внутривенно, – дошел до нее голос старшей, – а внутримышечно димедрол. Записала?

Даша догадалась: это больница, перед ней не поварихи, а врач и медсестра. В руку укусил комар. Хотела она прихлопнуть комара, но неожиданно потянуло в сон, растаяла тяжесть...

Разбудил ее голод. Даша хотела сразу встать, но слабость, тупая боль в боку при первой же попытке пошевелиться, и головокружение удержали на месте. Лежала она головой к раскрытому окну, а там щебетали птицы. Такое оживленное щебетание бывает только по утрам, следовательно, сейчас ранний час. Напротив похрапывала женщина очень больших размеров. Вспомнились чьи-то слова: женщины юга отличаются крупными формами и ценятся за это. При каждом повороте койка под соседкой кряхтела и скрипела, стонала и визжала. «Неплохо бы запомнить, – подумала Даша, – кровать стонет и визжит... Хороший образ. Сразу представляется туша на панцирной сетке. Пригодится... Собственно, почему я здесь? Где все мои?» Как давнишний сон, припомнила поездку к матери, как по очереди с Игорем вели машину, поссорились, впрочем, они ссорятся часто. Затем была шумная встреча, застольные песни на пределе голосовых связок... Далее – ноль. Ну и ну! Так ведь не бывает: тут помню, а тут не помню. Неужто ее накрыла модная «телевизионная» болезнь – амнезия? Смешно, ей-богу.

Сесть Даше удалось. Осмотрелась.

Палата четырехместная. На оставшихся двух койках лежали жуткого вида полосатые матрацы с высохшими пятнами и потеками. Белые стены давно потеряли голубоватую белизну, растрескались. Четыре тумбочки и единственный стул тоже неприглядного вида. «Куда ни ткнись, кругом трещины, потеки, грязь», – думала она. Стены начали плавать.

Даша осторожно легла. Дыхание и сердцебиение участились, а спина, лоб и грудь покрылись испариной, слегка тошнило, но, видимо, от голода. Она приподняла простыню. Абсолютно голая. На боку марлевая повязка, заклеенная пластырем. Да что с ней произошло? А за дверью все чаще раздавались шумы, кряхтенье, звон склянок, шарканье ног. Проснулась и женщина напротив:

– Ну? Как живешь-можешь? Тяжелая ж ты была... А у меня аппендицит, не сегодня-завтра выпишут. Тебя как зовут? – приветливо улыбнулась соседка.

– Даша. – Она ли назвала свое имя? Это же совсем не ее голос.

– А меня Таисия, Тая. Огурчика хочешь?

– Хочу.

Тая несколько раз раскачалась (видимо, разгон брала, такой туше сложно сесть моментально), наконец она села, перебросила ноги, словно через барьер, на пол. Достав из тумбочки два темно-зеленых огурца в пупырышках, один протянула Даше. Челюсти разучились жевать, разом заболели все зубы. Проглотив почти не пережеванный кусок, Даша лежала без движений, отдыхала.

– На мне как на собаке заживает, – весело говорила Тая. – Но я переживаю. Знаешь, врачи наши какие? Часто забывают у нутрях. Вот недавно одному сделали аппендицит, как у меня, и забыли в брюхе ножницы. Он ходил-ходил, мучился-мучился, а бок колет. Думал, не то вырезали. Второй раз резали, ножницы достали. Честно-честно. А одной бабке знакомой пупковую грыжу вырезали, а через месяц из шва кусок резиновой перчатки вылез. Правда-правда. Вот и я боюсь. Тебе сколько лет?

– Тридцать один.

– Тю! Мне двадцать восемь, а я на больше тяну. Толстая потому что. Но мужику моему нравится. Знаешь, как он про меня говорит? «Жопа, как братская могила, обнимешь, и плакать хочется».

Тая заразительно и громко рассмеялась, а Даша, чуть поддавшись веселью, почувствовала боль в голове и резкие, волнообразные приливы крови в ритм с сердечным пульсом. Она замерла, пережидая неприятные ощущения.

– Нельзя тебе смеяться, – посочувствовала «братская могила», – сотрясение потому что. Главное, кости целые, а мозги на место станут.

Даша прислушалась к себе. Сотрясение? Да, натурально мозги отстают от черепа. Вспомнить бы хоть что-нибудь...

Начался утренний обход. Сначала осмотрели Таю, которая канючила отпустить ее домой.

– Женщина, отдохните. Что вы в рабство спешите вернуться? – строго сказала врач. Стоило Даше открыть рот, как она ее резко оборвала: – Больная, не разговаривайте, вам нельзя.

Процедура оказалась нудной и тягучей, автоматизм медперсонала раздражал. После обхода вломилась крикливая тетка, держа тарелки с размазней, сунула их больным. Даша запихнула в себя две ложки невкусной манной каши и настолько устала, что у нее не хватило сил поставить тарелку на тумбочку, оставила на животе, слушая сквозь сон Таю.

Через два дня выписали говорливую соседку, пообещавшую навестить Дашу и принести вкусностей, а то на больничных харчах ноги можно протянуть. По-прежнему не разрешали разговаривать, однако объяснили, что ушиблась она сильно головой при падении, еще напоролась на острый предмет боком (предположительно осколок стекла), но рана неопасная, стекло в брюшную полость не проникло, а, наткнувшись на кость, скользнуло вдоль и насквозь проткнуло бедро. «Где моя семья?» – спрашивала Даша. «Не велено пускать, волнения противопоказаны», – отвечали ей. В «камеру» – так она окрестила палату – поселили девушку Асю с травмой ноги, еще древнюю высохшую старуху с переломом бедра. Узнав, что Дашу вытащили из горящего дома, обе поведали о недавнем случае: ночью загорелся дом, сгорела вся семья, никого не удалось спасти. Пожарная хроника не занимала, Дашу больше волновало, где Игорь и Никита, которых к ней, видимо, не пропускали. Принесли передачу: фрукты, жуткого вида халат, ночную рубашку и тапочки. В этом даже в туалет противно ходить. Черт, почему не ее личные вещи принесли, а чужие? Причем записки в пакете с передачей не оказалось. Когда же ей разъяснят наконец, что произошло?

– К вам посетитель, – обрадовали на следующий день.

Приготовилась встретиться с мужем или братом Романом... Но в «камере» появился с деловым видом и тупейшей физиономией потный мент. Он долго устраивался на единственном стуле, раскрыл папку, взялся за авторучку. Неужели писать умеет?

– Вам предстоит ответить на несколько вопросов.

Начал торжественно, как будто собирался зачитать обвинительное заключение. Необъяснимо екнуло сердце, забилось в неясном предчувствии. Врач стояла у дверей с непроницаемым лицом. Дурдом какой-то.

– Как показал ваш брат, вы с мужем и сыном приехали к матери вечером третьего июля...

– Простите, – перебила Даша, – а какое сегодня число?

– Двенадцатое.

Ого, больше недели, а казалось... Суть вопросов Даша понимала плохо, отвечала чисто механически.

Пили? Да.

Что, сколько, с какого и по какое время? Не помню.

Причины возникновения...

Внутри беспокойно ныло.

– Где моя семья? – неожиданно спросила она.

– Ну... Сгорели... Все, – развел руками милиционер и виновато добавил: – А вы разве не знали?..

Врач отчаянно всплеснула руками и по-бабьи охнула. Милиционер оглянулся на нее, та с упреком произнесла:

– Я ведь просила вас...

Этим-то рукам, взметнувшимся вверх и ударившимся о бедра, поверила Даша, а не милиционеру, неосторожно ляпнувшему правду. На мгновение в палате застыла тишина. Воображение воссоздало картины: горящий дом, Никитка, мама, Игорь... охваченные огнем...

Милиционеру пришлось навалиться на бившуюся в истерике Дашу. Врач и Ася держали руку, медсестра вводила в вену препарат. Голоса, крики...

А мир вдруг встал набок. Вместе с Дашей все суетились на вертикали. Где-то она видела подобное. Животный ужас, охвативший ее, заставлял вырываться, а желание сорваться с вертикали стало главным. Сорваться и лететь, ведь там, где-то внизу, будет один удар... удар мгновенный. Он оборвет невыносимую боль, рвущуюся изнутри.

Она и полетела, но не стремительно, не с возрастающим ускорением, а плавно. Появилась легкость и... веселость. Кажется, Даша рассмеялась, видя над собой испуганные и напряженные лица. Никита, мама, Игорь... Они погибли? Нет, летят вместе с ней... всем им хорошо... тело растворяется в пустоте...

Сквозь пелену проступило лицо Романа, родного брата, жалкое и уставшее. Ему двадцать семь, а на вид он значительно старше. Отечное лицо, мешки под глазами, видимо, пьет. Да кто здесь не пьет? Это место для зомби, у каждого маршрут один: поспать, поесть, сходить на работу, если таковая имеется, совершить половой акт и все начинается сначала без изменений. Ум и способности приложить некуда, они просто никому здесь не нужны. А если нечаянно просыпается сознание, его давят спиртным, потому что, сбившись с маршрута, невозможно найти иной путь. Так не у всех, но у большинства. Роман относится к большинству, пока он не дошел до стадии подзаборщины, но приближается туда семимильными шагами. Впрочем, это так, отступление, беглый вывод журналистки, всегда пытающейся с первого взгляда определить собеседника. Дело не в том. А в чем? Что-то случилось... Вспомнила руки, взметнувшиеся вверх... «Я же вас просила...» «А вы разве не знали?..» «Сгорели... Все... »

– Это правда? – спросила Даша брата вяло, без надежды.

Тот беззвучно плакал. По загорелым щекам текли слезы, вздрагивали плечи.

– Почему?.. Почему?.. Почему?..

Она спрашивала пространство и тишину вокруг, почти не слушая Романа, говорившего о пожаре, о ее чудесном спасении.

– Я все сделал, все, – по-мужски скупо всхлипывал Ромка. – Помогли на работе, соседи мамы... Они там, Шурочка, где наша родня... лежат... Закрытыми хоро... Ну, в общем, понимаешь? Прости, трудно. Прости...

Долго он не уходил. Брат сидел, Даша лежала, глядя в потолок. Молчали. Старушка, занявшая место Таи, мигая тонкими без ресниц веками и смахивая слезу, тихонько советовала:

– Поплачь, дочка, поплачь. Надо поплакать.

Слезы где-то на пути к глазам застряли, застряла и боль.

Два дня она находилась в прострации: вроде и здесь, и нет. Заставляли есть – ела, говорили ходить – ходила, давали лекарства – принимала. Навещал Роман, еще его бывшая жена приходила, какие-то люди... Посещения утомляли, в них не было смысла, вообще ни в чем не стало смысла. Неизвестно, долго находилась бы Даша в депрессии, если б не последующие события...

Душегуб

Петр допрашивал убийцу лично, пока не применяя пыток. Первого, напавшего на арапчат, царь казнил, ибо остановить фанатично настроенных верующих можно лишь жестокостью – считал он. Но вот вторая попытка убить чернокожих любимцев. Петр из-под нахмуренных бровей гневно, а в гневе он необуздан и страшен, всматривался в старца с таким же упрямым гневом в запавших глазах. Царь спросил:

– Ну и кто надоумил тебя арапов убить?

– Господь, – не задумываясь, ответил старец.

Петр опустил взор на каменные плиты под ногами и начал:

– А ну-ка, скажи, где сказано, что господь разрешает мальцов побивать? Вот Писание, – царь тронул книгу в кожаном переплете, лежавшую на столе, – найдешь и покажешь – отпущу, не наказывая.

Глаза старца забегали, блеснула в них надежда...

– Не старайся, не припомнишь, – усмехнулся государь. – Ибо господь нигде не велит истреблять себе подобных.

– И ты убиваешь! – возразил старец. – Казнишь людей, на войну посылаешь...

– Да, – согласился Петр, почему-то обрадовавшись. – Господь дал мне царскую власть, а ты должен помнить: «Не мир я принес вам, но меч!» Мечом я и караю преступивших Закон Божий и человеческий, также оберегаю Отечество от иноверцев, посягающих на веру и земли наши. А вот детей господь не велел избивать, а заповедал заботой окружить, и не сказано каких: черных аль белых. Знать, цвет господу равен, ибо он создал все живое и неживое на земле, стало быть, арапов тоже. Ты же, посягнувший на создание божье, и есть преступник.

Петр у церковников научился использовать в свою пользу цитаты из Писания. Владея в совершенстве красноречием, он не однажды выигрывал спор, ставя попов в тупик, а в качестве наказания заставлял выпить кубок водки, после оного проигравший спор оказывался под столом в состоянии полного отключения. Старец не сдавался:

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.