Море остывших желаний

Лариса Соболева

Море остывших желаний

Глава 1

– Дорогая!

Сандра, молоденькая сочная девушка с ярко выписанной дерзостью на смуглом личике, поглядела на гостя абсолютно без интереса, хотя он и назвал ее «дорогой». В раздумье она перетирала зубками кусок жесткого мяса (ведь ее оторвали от обеда), не решаясь бесцеремонно захлопнуть дверь перед физиономией незнакомца с бородкой Чингисхана. Он был смешон и напоминал клоуна. Наверное, из-за улыбки во весь большой рот на длинном лице, обнажавшей крупные зубы, и по-дурацки вытаращенных глаз, которые у него и так навыкате. Однако стильный костюмчик на сухощавой фигуре говорил, что это человек из серьезной среды, поэтому Сандра, кое-как проглотив кусок, вежливо спросила:

– Тебе чего, дядя?

Счастливая улыбка слетела с лица клоуна, он озадачился:

– Ты Сандра?

– Ну, я. Дальше что?

– Я твой папа.

Сандра вздохнула с нарочито показным сожалением и захлопнула дверь. Мужчина, оставшийся за ней, которого звали, между прочим, Бельмас, потоптался в замешательстве, потом снова позвонил. Девушка открыла:

– Опять ты?

– Разве твоя бабушка обо мне не рассказывала?

– О тебе? – хохотнула Сандра. – Нет.

– О твоем папе, – уточнил он.

– А, о папе... – протянула Сандра, приподняв подбородок и засверкав бесовскими глазами. – Как же! Рассказывала. Говорила, что он мерзавец, подлец, негодяй и свинья. Так это ты?

Ехидная улыбка на сочных губах Сандры ясно говорила: не верю тебе и не поверю никогда.

– Это я... то есть не я... то есть... – растерялся Бельмас. Он поправил галстук, сглотнул волнение и вдруг возмутился: – Она не права! Позови ее.

– Опоздал, дядя папа. На полгода. Бабушка умерла.

И дверь захлопнулась. Бельмас спускался по ступенькам медленно, разочарованно и с обидой бубнил себе под длинный нос:

– Старая карга... Не сказать девочке о моем существовании! Чтоб тебе сейчас икнулось в гробу... Чтоб ты там билась головой о крышку...

У Бельмаса была причина негодовать по поводу несостоявшейся тещи. Год назад Клавдия Никитична разыскала его в колонии, добилась свидания. Он, признаться, глаза выпучил, хлеборезку раскрыл и онемел. Его всемирный потоп так не удивил бы, или пришелец с другой планеты, или внезапное освобождение с извинениями, но появление Клавдии Никитичны с ее брезгливой физиономией весьма удивило. Бельмас сел на стул, ладони положил на колени и таращился на воплощение гордыни, высокомерия и презрения. Она сильно сдала, так что и узнать трудно, но он узнал бы ее в любом случае, несмотря на истонченную кожу в миллионах морщин, подпортившую когда-то красивую женщину. Узнал бы по непримиримым глазам, по властному лицу, по тонким поджатым губам и крючковатому носу. Ему стало не по себе от затянувшейся паузы, Клавдия Никитична прищуривала и раскрывала глаза пумы, изучая его. Наконец она сказала:

– Ну, здравствуй, Георгий... Гоша... Жора...

– Здравствуйте, – пролепетал он опасливо.

Бельмас по кличке Бельмо, который выделялся среди собратьев особым куражом и умом, который проявлял наглую смелость, где надо и не надо, чем снискал уважение и почитание, откровенно боялся старухи. Боялся, как дикий зверек боится пожара в лесу, и гадал: чего это она вздумала навестить его после стольких лет? А прошло – ого! – почти двадцать два года! Бельмас обратил глаза внутрь: неужели и он постарел, неужели так же препогано выглядит? Ни разу не задумывался, что годы-то летят, как психованные, изменяя людей до неузнаваемости. Вот уже и ему сорок семь. Спрашивается: какого черта он затрепетал перед старой каргой? Бравируя, Бельмас закинул ногу на ногу и спросил с ухмылочкой:

– Чем обязан?

– Не буду говорить, – высокомерно начала она, – что видеть мне твою рожу – хуже горькой редьки. Это ты сам знаешь. Но обстоятельства сложились не в мою пользу.

– Что же за обстоятельства привели вас к моей роже? – хихикнул Бельмас.

– Внучка.

– Ваша внучка?

– И твоя дочь, – произнесла Клавдия Никитична сухо. Просто проскрипела, как старая, высохшая коряга.

На Бельмаса будто ушат холодной воды вылили. Кажется, он ослышался.

– Повторите, что вы сказали?

Ей явно не в кайф было говорить, но она процедила на одной ноте, сверля Бельмаса ненавидящими глазами:

– У тебя есть дочь. Зовут ее Сандра. Отчество Георгиевна. Ей двадцать один год.

Надо ли говорить, что у Бельмаса после каждого слова старухи подпрыгивало сердце, как лягушка на сковородке? Надо же, а до этого он и не знал, где оно у него находится. Дочь? У него?! Невероятно! От таких новостей людей инфаркты хватают, но Бельмас крепок телом и духом, и он вымолвил, хотя и с трудом, однако нежно:

– Сандра... дочь... моя... И вы столько лет молчали?!

– Я бы и сейчас не приехала, когда б не нужда.

– Вам деньги нужны? – прищурился он, восприняв фразу по-своему: старушка надумала вымогательством заняться.

– Дурррак, – смачно каркнула она, а на ее лице появилось гадливое выражение. Да, Клавдия Никитична дружит со спесью. Она спит с ней, ест с ней, дела делает с ней. А оскорбить ей Бельмаса – бальзам на душу. – У меня другая нужда, тебе необязательно знать о ней. А что я должна была говорить Сандре? Ты считаешь, тобой гордиться можно? Хм, отец моей внучки – потомственный вор, выродок рода людского, который провел по тюрьмам большую часть своей гнусной жизни... Короче, так: я даю тебе шанс, потому что... неважно. Ты обязан присмотреть за Сандрой.

– А Нина? Где она? – спросил он, замерев.

– На кладбище, – резко бросила старуха, а у него сердце на этот раз ухнуло вниз. – Нина умерла десять лет назад от рака. Я воспитывала Сандру, теперь она – твоя забота, если в тебе осталась хоть капля человеческого. Сидеть, как я выяснила, тебе еще год, так ты подготовься и выполни свой долг. Вот адрес.

– Но почему я должен верить, что Сандра моя дочь? – опомнился он.

– Потому что это говорю тебе я, – проскрипела Клавдия Никитична. – А мне говорить тебе о Сандре – нож в сердце. Я стара, могу умереть, поэтому хочу передать внучку тебе. Больше-то некому, а ты все ж таки хоть и плохонький, но отец. Боюсь я за нее, очень боюсь. Девочка нуждается в опеке.

– Но... – не приходил в себя Бельмас. – Мне трудно поверить...

– Ты поверишь, – убежденно сказала Клавдия Никитична, поднимаясь, – когда узнаешь ее поближе. Но гляди! Затянешь Сандру в свое ремесло, из гроба поднимусь и вырву твое черное сердце. Прощай.

Не верить старухе не было оснований, она бы не притащилась черт-те куда, чтоб только подшутить над ним. И ночью Бельмас не спал – не представлял себе, какая она, Сандра. И видел маленькую девочку в светлом цветастом платьице, с хвостиками и бантиками, в гольфах и со школьным ранцем за плечами. Дочка. Родная кровь. А он даже не догадывался. Это поистине царский подарок судьбы, а говорят, она, в смысле судьба, коварна. Бельмас вздыхал, когда вспоминал Нину, образ которой хранил все годы. Сверху свесился шар на пеньке, вросшем в плечи, – Держава сонно спросил:

– Бельмо, че ты стонешь?

– Я думаю, – сказал мечтательно Бельмас.

– А про что думки?

– У меня дочь появилась. О ней думаю.

Держава скатился на нижние нары, недоверчиво уставился на Бельмаса, поглаживая лапищей грудь. Разница между Державой и комбайном одна: первый умеет говорить. Но не из-за величины и навыков «косить» приставал получил он могущественную кличку, а потому, что проявлял жгучий интерес к политике. Читал исключительно газеты, а уж когда наступало время новостей по телику, Держава переключал канал, и попробуй возрази, мол, дай кино досмотреть. Правда, возражать никому не приходило в голову, ибо встречаться с его кулаком ни у кого не было охоты. Все и смотрели новости, а он комментировал: «До чего довели державу!» Или: «Пропала держава». Так и стал Державой.

Он опустил уголки губ вниз, что являлось знаком удивления:

– Дочь? У тебя?! Откуда взял?

– Откуда дети берутся? – усмехнулся Бельмас. – Оттуда и взялась. Сегодня узнал. Освобожусь – завяжу. Баста. У меня теперь смысл жизни есть. Воспитанием заняться придется. Куплю самую большую и красивую куклу, конфет...

– А сколько ей лет?

– Двадцать один.

– Хе! Куклу он купит! Ты того, да? – Держава покрутил пальцем у виска. – На фиг ей твои куклы? Выросла она.

– Все равно куплю. Все, что пожелает, куплю. У меня же бабок немерено.

И мечтал Бельмас о встрече с дочерью, рисовал самые душещипательные картины, от которых из глаза катилась скупая мужская слеза, но крупная. Он считал дни до свободы, жил в предвкушении настоящего человеческого счастья. Ведь он – отец, его душу согревало это слово.

Первым, говоря на языке уголовников, солнце засветило Державе и Горбуше, а были они оба верной свитой Бельмаса. Обоих он откомандировал в город, где жила Сандра с несостоявшейся тещей, чтоб до его освобождения присмотрели за девочкой.

– Бабки возьмете у Японца, – отдавал он последние распоряжения. – Должок у него есть передо мной, и большой. Вот тут я адресок нарисовал... От меня привет передадите и записку. Квартиру снимите. Бабки заберите все до цента.

– Сколько? – поинтересовался Держава.

– Триста пятьдесят косарей в американской валюте.

Держава протяжно присвистнул. Но он надежный, проверенный, не соблазнится. Как и Горбуша. Идти им некуда, к тому же привязались к Бельмасу, потому что он справедлив, а за подлость – оба знали прекрасно – наказывает безжалостно. Хотя не в страхе дело, просто еще существуют люди, с которыми и в разведку пойдешь, и одеялом, даже если оно одно, поделишься. Но не эти причины побудили Бельмаса довериться Державе с Горбушей. Внутри у него нехорошо свербело. К деньгам он относился философски: как пришли, так и ушли, только так было раньше, теперь ситуация изменилась – деньги нужны позарез. Как только Бельмас узнал, что у него есть дочка, написал Японцу одно письмо, второе, а друг ни строчки в ответ. Уж не помер ли?

Четыре месяца спустя Бельмас расправил крылья и полетел к дочурке. Его ждали нехорошие новости: Японец бабки не отдал, сказал, что только лично в руки Бельму вручит. Что ж, разумно не отдавать бабки неизвестно кому. Однако под ложечкой протяжно ныло: не хочет Японец возвращать долг. Если так, то придется забирать, что сопряжено с некоторыми осложнениями. Но Бельмас по натуре оптимист, рассчитывал на благоразумие Японца.

– Вы-то как жили, на что? – спросил он у Державы.

– Горбуша подрабатывал то грузчиком, то на стройке. Я ж за твоей дочкой глядел.

– Ну, ладно, плохие времена прошли, – сказал Бельмас, похлопав обоих по плечищам. – Начинаем новую жизнь, это я вам говорю.

Кое-что он припрятал в давние времена на черный день и сразу откопал клад, зарытый им же. Продал пару вещиц, купил машину и костюм, ведь к дочери следовало явиться при полном параде. Права купил себе, а также Державе и Горбуше, без прав ведь машина – железо.

– Ну а как моя девочка? – спросил он, ожидая услышать восторги. Мол, и красавица, и умница, и труженица – в общем, нормальная девочка.

– Кипяток в морозильной камере твоя Сандра, – огорошил Держава. Огорошил не столько словами, сколько тоном. Очень уж чересчур негативно прозвучали его слова.

– Что ты имеешь в виду? – захотелось разъяснений Бельмасу.

– Сам увидишь.

Ничего такого он не увидел. Собственно, толком даже не рассмотрел Сандру, ведь диалог с ней не длился и минуты. Девочка не признала в нем папу, потому что карга ей не рассказала про родного отца. Не сволочь, а? Не поленилась приехать в колонию, сообщила о дочери, требовала присмотреть за ней, а сама не сказала Сандре о нем. Нет, сказала! Будто папа Сандры мерзавец, негодяй, подлец и свинья. Зачем она так сделала? Потому что вредительница, каких в советское время расстреливали. Навредила ему перед смертью, заодно и Сандре. Да если б он знал, что у него есть дочка, жизнь сложилась бы по-другому, да он бы для нее... Эх!

– А как же кровь? – произнес он вслух потерянно. – Кровь должна заговорить, подсказать... Это не моя дочь. Моя дочь узнала бы меня без старой карги.

Может, Клавдия Никитична перед смертью нарочно его подразнила? Отомстила за Нину? Но от мысли, что он отец, Бельмас отказаться уже не мог. И надумал проверить еще раз голос крови. Бельмас уселся на скамейку на детской площадке, рядом поставил коробку с куклой (купил самую дорогую и самую большую), на нее водрузил коробку конфет. И затянулся сигаретой. Он ждал, когда Сандра выйдет. Курил, волновался, думал, как ей доступно объяснить, что он не разыгрывает ее. И надеялся почувствовать энергетический поток, который потечет от него к Сандре и от нее к нему.

Во дворе появился Горбуша, поискал глазами Бельмаса, замахал руками, стараясь обратить на себя внимание. Но Бельмо сидел, сцепив на колене пальцы рук, в глубочайшей задумчивости, ничего не замечая вокруг. Горбуша размерчиком, как и Держава, но посимпатичней и помоложе, а также добродушней. В колонию залетел по иронии судьбы (такие преступлений не совершают, но об этом он не говорил, вывод Бельмас сделал сам). Горбуша потому и получил рыбье прозвище, что молчун – никто не слышал, чтоб он хотя бы слово сказал, значит, немой. Он подошел к скамейке, Бельмо поднял на него тоскливые глаза и махнул рукой – уйди. Горбуша понимающе покивал, засим поплелся со двора.

Прошел еще час ожидания и сомнений. Дверь подъезда распахнулась, появилась Сандра. Замешкалась, копаясь в сумочке. Только сейчас Бельмас рассмотрел сие произведение, к которому, по словам подлой Клавдии Никитичны, он причастен. Статная. Это не в него. Наверное, статью Сандра в бабку пошла. Клавдия Никитична никогда не сгибалась, на плечах у нее так и покоилось достоинство, которое она боялась нечаянно уронить. Формы у девочки мамины – один к одному. На стройные ножки Нины заглядывались все парни в округе, а на ножках раскачивалась лучшая в мире попка. Ну и пусть у нее была не самая тонкая талия. Никогда не любил Бельмас считать женские ребра, а вот подержаться за выпуклую грудь, чтоб в зобу дыханье сперло, – это любил. Ему неважно было, какая там голова приклеена к шее. До Нины неважно было. Но потому она и запала ему в душу, что красивее девушки он не знал. Сандра в нее. Формы мамы завершали длинная шея (кстати, у него тоже шея длинная) и прекрасная головка, с которой струились до пояса светлые волосы. Правда, Нина была круглолицей, а у Сандры лицо удлиненное, с резко обозначенными скулами. Как у него.

Бельмас очутился у нее на пути. Сандра, на каблуках сильно превышавшая его в росте и оттого глядевшая на папу свысока, нахмурила изогнутые брови и неласково сказала:

– Опять ты?

Не заговорил голос крови. Значит, дочь не его. Но он предпринял еще одну попытку разбудить дочерние чувства:

– Сандра, твоя бабушка, Клавдия Никитична, год назад нашла меня и сказала, что ты моя дочь.

– А до этого где ты был?

– В... командировке. Длительной. Далеко.

– Значит, настаиваешь, что ты мой отец?

– Так сказала твоя бабушка...

В первый момент Бельмас не понял, что в него врезалось. Во второй момент он понял, что уже не стоит на земле, а летит куда-то назад, словно дьявольская сила мощным порывом ветра уносила его от Сандры. В третий момент он задом встретился с землей и врезался спиной в скамейку, на которой ждал дочурку. В четвертый момент перестал ощущать челюсть и нос, словно то и другое отсоединилось от лица. Бельмас недоуменно потрогал челюсть, мигая веками. А дочурка поставила на каменный бордюрчик ногу, выставила указательный палец и отчеканила:

– Это тебе за маму. А будешь и дальше настаивать, что ты мой папа, получишь и за мое обделенное, без отца, детство. Понял, дядя папа?

Сказав, она зашагала со двора, игриво покручивая маминой попкой и размахивая сумочкой на длинном ремешке. Держава и Горбуша помчались к Бельмасу. Сандра на них – никакого внимания, будто в мире существует она одна. Парни поставили на ноги обалдевшего Бельмаса, Держава констатировал:

– Состоялась встреча папы с дочкой. Зубы хоть не выбила?

– Зубы? – переспросил Бельмас, трогая челюсть. – Нет.

По дороге к машине он достал платок и утер кровь на губе, затем счастливо улыбнулся:

– Моя дочь. Моя!

Глава 2

В срочной химчистке почистили костюм, затем Бельмас велел Державе ехать к Японцу. Но, остановившись у офисного здания, присвистнул:

– Фью! Японец и правда в этом стеклянном скворечнике свил гнездо?

– Занял шестой этаж, – ответил Держава, поглаживая руль. – Здесь у него офис. А живет в собственной хате на Барабанке.

– Это же деревня.

– Была когда-то. Теперь в черте города, там живут лучшие люди.

– Вези на Барабанку, – сказал Бельмас. – Хочу посмотреть хату.

Когда-то здесь была типичная южнорусская деревня – чистая, ухоженная и не пьяная, а работящая. Еще лет пятнадцать назад весной можно было увидеть тут прелестную картину: хатка-мазанка, явно одинокая бабушка лет восьмидесяти белит внешние стены, а перед хаткой палисадник, на солнце греется кошка, мирно сосуществуя с дворняжкой. Зайдешь в такую хатку, и в глаза бросается не бедность, она была привычной, а идеальнейшая чистота, дорожки, вязанные вручную из лоскутков, занавески с вышивкой ришелье, на бабушке беленький фартук, иногда в латках, и белейший же платочек. Угощала такая старушка кислым молоком и воздушным белым хлебом, который уже редко, но пекли сами. И становилось тепло от кружки молока, мудрых глаз и постукивания ходиков, олицетворявших нечто настоящее.

Теперь это ушло. Нынче на Барабанке в глаза бросались двух-, трехметровые заборы, а за ними высились крыши частных владений, куда не зайдешь без особого разрешения. Держава остановил машину, указав на ограду из щитов:

– Вон за тем штакетником.

Бельмасу пришлось выйти и подняться на цыпочки, чтобы разглядеть «домишко». Однако увидел лишь крышу и часть окна под крышей. Он вернулся в машину, задумался, почесывая указательным пальцем возле губ.

– Баблосы любят только брать, – угадал его мысли Держава. – А отдавать не любят.

– Деньги мои, – слабо возразил Бельмас.

– Были твои, – сказал Держава. – А попали ему в руки, стали его.

– Заберем, – заявил Бельмас. – Поезжай в город.

Дорогой он обдумал некоторые тонкости, которые сильно производят впечатление, а он обязан произвести на Японца самое богатое впечатление в прямом смысле. Надо явиться не скромным просителем, мол, отдай, пожалуйста, мои бабки, а захарчеванным чуваком, который не просит подаяний, но свою долю не жертвует на липовую бедность. К счастью, у Бельмаса есть Горбуша и Держава.

Он вошел в магазин, как входят миллиардеры, плюхнулся в кресло и окинул продавца скучающим взглядом.

– Видишь этих гладиаторов? – небрежно указал он на Державу и Горбушу. – Подбери им черненькие брючки и рубашечки... качественные, а не барахло. И пиджачки летние... скажем, серого или благородного цвета беж. Да! И кофе мне.

Бельмас из породы людей, которые ценят сиюминутность, проживая ее с настоящим кайфом. На зоне-то не побалуешь, потому каждый час свободы становится высшим благом и наслаждением. Но с появлением Сандры все изменилось, на зону Бельмо больше не ходок. Вырвет бабки у Японца и заживет с дочуркой скромно, но со вкусом. Это ничего, что она папе челюсть чуть не свернула, значит, девочка умеет за себя постоять, что необходимо в современных условиях. Сандра привыкнет к нему, полюбит его, а уж он-то полюбил дочку сразу, с тех пор как узнал о ее существовании. Никогда не думал, что отцовские чувства возвышают в собственных глазах, а Бельмаса просто распирало внутри от слова «папа». Сейчас он листал глянцевый мужской журнал с красотками на страницах и мысленно сравнивал их с дочкой. Бельмас усмехался, отпивал из чашки кофе, на минуту представляя Сандру в изысканных нарядах, и сравнение было не в пользу красоток.

Держава и Горбуша появились в новом, довольно внушительном обличье. Бельмас пристрастно оценил их, остался доволен. Но, испытывая потребность к внешней атрибутике, решил, что не хватает нескольких немаловажных деталей, чтобы два парня соответствовали образу подручных большого человека. Именно детали играют важнейшую роль! Бельмас выбрал для парней стильные туфли, купил черные очки – без них никак, да и лица не запомнятся в черных очках, к тому же вес они придают. Поскольку Держава лысый, то ему следовало прикрыть купол. Подходящую шляпу найти оказалось трудней, однако нашли, объездив весь город, купили черные, ковбойского типа. Бельмо посмеивался: недаром у Державы такая кличка, означающая броскость. На эту броскость он и рассчитывал, подбирая прикид для парней.

– К Японцу завтра нагрянем, – сказал Бельмас. – А теперь в мое родовое поместье.

Держава крутанул руль.

Родовое поместье располагалось в двадцати километрах от города на хуторе. А представляло оно собой огороженный заурядным плетнем небольшой участок, где сбоку стоял покосившийся домик из саманных блоков. Здесь когда-то жила его бабуля – царство ей небесное. Конечно, кругом запустение и бурьян в рост человека, но это угол на непредвиденный случай. Бельмас думал, что дом давно развалился, а он стоял. Его не продашь – никому не нужен, да и хуторок почти вымер. Внутри домика все запылилось, тем не менее кровати сохранились, керогаз нашли в сарае, посуду в шкафчике, а большего и не надо. Выпили понемножку с Державой – Горбуша тот вообще в рот не берет, – только чтоб нутро умиротворить, легли спать.

На рассвете, когда парни сладко похрапывали, Бельмас еще раз залез в клад, пролежавший под полом двадцать лет. Ну, так! Пора настала им воспользоваться. Он достал золотые часы с цепочкой, на безымянный палец надел перстень с синим камнем, и довольно. Разбудил парней. Когда те умылись колодезной водой, поели и выпили чаю, он кинул на стол две золотые цепочки и велел:

– Змейки повесить на гривы (что означало: цепочки повесить на шеи). И – в город, на базар.

Сказано – сделано. На рынке он медленно шел вдоль рыбного ряда, парни (без шляп) сопровождали его, отставая на пару шагов.

– Мужчина, вы до меня идете! – вдруг перегнулась через прилавок краснощекая толстушка.

Бельмас задержался. Собственно, его привлекла не толстуха, а надпись «Сельдь вкуснейшая и обольстительная».

– Интересно, как это селедка будет меня обольщать? – недоуменно пробурчал он, вытянув шею и вглядываясь в дальние прилавки.

– Возьмете ее в рот и почувствуете, – затарахтела продавщица, кидая на весы сразу три селедки. – Мужчина, куда вы смотрите? На меня смотрите! И запоминайте, у кого брали селедочку.

– Я пока еще не брал...

Тут Держава указал рукой в сторону:

– Она там.

Бельмас подошел к прилавку. Сандра узнала его, закусила губу, взгляд направила исподлобья.

– Мне... – замялся Бельмас, – рыбку какую-нибудь.

Сандра поискала в груде соленых килек, вытащила за хвостик самую помятую, с мизинец величиной, кинула ее на весы, стрелка которых даже не дрогнула. Но девушка долго смотрела на циферблат, долго что-то считала, шевеля губами, потом бросила рыбку в целлофановый пакет и протянула папе:

– Сто рублей.

– Офонарела?! – возмутился Держава. – Мародерка!

– Это рынок, – огрызнулась Сандра на манер базарной бабы. – Какую хочу, такую цену и устанавливаю. Не нравится – ищите дешевую рыбку.

– Вот как вызову инспектора... – пригрозил Держава.

– Ша! – поднял руку Бельмас, прекращая спор, и небрежно кинул стольник на прилавок. – Сандра, надо поговорить...

– Тебе надо? А мне нет. – Взяла деньги и улыбнулась. – Что еще желаете? Пакетик с рыбкой заберите, мне чужого не надо.

Бельмас передал легонький пакет Горбуше, но не уходил:

– Сандра, я недавно узнал, что ты моя дочь...

– Гражданин, – строго обратилась к нему девушка, – отойдите от прилавка со своими пацанами. Вы мне покупателей отпугиваете. – И закричала: – Рыба, соленая и копченая рыба! Селедка, килька, тюлька, скумбрия... На любой вкус...

Опасаясь, что доченька еще раз заедет ему в челюсть, папа решил: на сегодня привыкания достаточно. В машине Горбуша поднял пакет, мол, что с этой килькой, застрявшей там в уголке, делать? Бельмас отмахнулся:

– Да выкинь. Но какова, а? Вся в меня.

– Если б ты был такой, как твоя Сандра, я б не связался с тобой, – сказал Держава. – Куда?

– Самое время с Японцем поздороваться, – чему-то улыбнулся Бельмас. – Не, а вы заметили? У нее глаза мои. Цвет мой. Точь-в-точь! Смотрелся в них, как в свои. Не, а красавица какая! Таких больше нет.

– Андрей Тимофеевич занят, – заверещала в приемной бесформенная женщина в буклях и с ярко-красной помадой на губах. Наверное, как сделала прическу в семидесятых годах прошлого века, так с тех пор забывала расчесаться.

– Любезная, – с претензией на интеллигентность начал Бельмас, – мы подождем. Вы только доложите шефу.

– Как доложить? – потеплела дамочка. Видимо, нечасто встречала культурных людей.

– Моя фамилия Бельмас. Ваш шеф ее знает.

Он развалился в кресле и закинул ногу на ногу, по бокам стали Держава и Горбуша. В кабинете секретарша находилась достаточно долго, посетители могли даже заскучать, а то и задремать, но Бельмас потратил время на обдумывание стратегии.

– Проходите, – наконец вышла и сообщила женщина.

Бельмас подошел к двери, дернул себя за лацканы пиджака, поправляя его. Скосил глаза налево, затем направо – парни стали на исходную позицию чуть-чуть сзади и по бокам.

– Откройте, – кивнув на дверь, приказал он секретарше.

Та потерялась от внезапно проявившейся важности посетителя, но дверь распахнула. И он вошел. Это вошла значимая фигура, хозяин жизни.

Кабинет оказался большой и по конфигурации длинный, что пришлось кстати, – иначе не получилось бы парада-алле. Пока Бельмас шел к Японцу, он с удовлетворением отметил про себя, что у давнишнего друга вытягивается сытая физиономия, покрываясь багровыми пятнами. Так ведь у любого сердечко в пятки уйдет при виде идущей на него триады. Да, особый расчет Бельмаса был на Горбушу и Державу (он едва доставал им до плеч), одетых в черные одежды, светлые пиджаки, с золотыми цепями вокруг бычьих шей, не снявших черных очков и шляп. Конечно, шляпу не снять в помещении – признак бескультурья, однако в данном случае это тоже была своеобразная презентационная акция. И означала она, что за Бельмом стоит большая сила, а его люди шляпу снимают лишь перед одним человеком – перед ним.

Бельмас без приглашения уселся на стул напротив Японца. Горбуша и Держава встали за его спиной. Он улыбнулся, будто его появление должно осчастливить Японца, и спокойно произнес, вернее – сообщил:

– А вот и я.

Японец, естественно, не имел отношения к жителям Страны восходящего солнца, и его предки тоже. В далекие юношеские годы (а в те годы матом ругаться было не принято) тогдашний Андрейка, веселый паренек с искристыми и хитроватыми глазами, вместо ругательств использовал выражение «япона мать» – так и стал Японцем. М-да, что делают годы с человеком... Японец рожу наел – зашибись! Да и жира накопил во всех частях тела достаточно, чтобы его без очереди отправить на мыло. От того Андрейки остались разве что хитроватые глаза, правда, без веселых искр, зато с ленивой поволокой. За его спиной тоже стояли два парня. Они были в белых шведках и при галстуках.

Итак, старые друзья встретились без объятий и рукопожатий. Японец не встал навстречу, значит, не рад видеть друга. Но ведь между ними пролегли семь лет, которые изменили обоих. Хотя раньше и пять лет их разделяли, и три года, а встречались по-дружески, водку пили. Когда Бельмас входил в кабинет, он еще надеялся. Впрочем, надежда оказалась слишком хрупкой, и в кабинете она сразу разбилась. Японец не просто изменился – переродился в нечто незнакомое, что мгновенно определил Бельмас, вор по призванию, следовательно, неплохой психолог.

– Давно с курорта? – осведомился Японец.

– Месячишко, – продолжал улыбаться Бельмас.

– Выглядишь неплохо.

Мало радовало Японца, что Бельмо выглядит неплохо, а беспокойные глаза он поднял на Горбушу и Державу.

– Мои рынды (то есть, для непосвященных, телохранители), – представил своих парней Бельмо, вскинув кисть руки слегка вверх. После этого он подышал на камень в перстне, потер его о брюки, а то, чего доброго, Японец не заметит небедственное положение друга. – Ты тоже неплохо обставился.

Он обвел взглядом кабинет, дескать, что тут у вас. Остановился на двух парнях Японца.

– Мои референты, – в свою очередь представил Японец мальчиков.

– Потолкуем о деле? – предложил Бельмо.

Японец кинул взгляд назад, референты спешно удалились, Горбуша и Держава остались.

– Дело конфиденциальное, – напомнил Японец и снова уставился на Горбушу с Державой.

– От моих гладиаторов я ничего не скрываю.

Гладиатор – не только внушительный типчик, способный к бою, но и тот, кто совершает расправу по заданию воров, и не знать этого Японец не мог. Вот так, легко и красиво, Бельмо сделал намек: вздумаешь подличать – тебе не поздоровится. А ведь неплохая мысль явилась Бельмасу позиционировать себя как главу мафиозной группы. Припугнуть никогда не мешает. Даже друга.

Японец намек понял, опустил предательские очи, губешки поджал. Не хотелось ему отдавать бабки, ох не хотелось... А Бельмо хочет забрать, потому что это его деньги, с огромным риском добытые его головой и его умением, за них и поплатился он годами заключения. Так за что Бельмо на нарах отдыхал? Чтоб в благородном порыве кинуть бывшему другу скромненький презент в виде трехсот пятидесяти тонн? Да, именно бывшему другу, судя по перекореженной афише Японца. А тот, не поднимая глаз, поставил в известность:

– Все деньги не могу тебе отдать прямо сейчас...

– Частями меня не устроит, – слегка двинул шеей Бельмо.

– Но они в деле, их так просто не изъять...

– А, значит, я получу и проценты? – оживился посетитель. – Сколько там набежало за семь-то лет?

– Не раскатывай губы, – наконец хозяин кабинета поднял на него глаза, залитые алчностью. – Я не сразу их кинул в дело, а по прошествии четырех лет. Раньше боялся. Сейчас всяческие инспекции сильно интересуются, откуда бабки.

– Насколько мне не изменяет память, – взял сухой тон Бельмо, – семь лет назад у тебя не было такого роскошного кабинета и офиса. Кстати, чем ты занимаешься?

– Всем понемногу, – уклончиво ответил Японец.

– Не хочешь говорить, – покривил губы в покровительственной усмешке Бельмо. – Ну, ладно, это мы выясним. Только хочу напомнить, что семь лет назад ты торговал на рынке ширпотребом. И как же тебе удалось так раскрутиться?

– Ты разрешил мне взять из суммы...

– Пятьдесят тонн, а не всю сумму, – жестко сказал Бельмо. Внезапно он опять улыбнулся, закинул ногу на ногу. – Но аппетит приходит во время еды, не так ли? Понимаю. И сочувствую. Только у нас договор, его надо выполнять. Мне нужна вся сумма. И как можно быстрее. Теперь я сам вложу ее в дело.

– Тогда через месяц обещаю...

– У тебя было достаточно времени, – перебил его Бельмо. – Без малого четыре месяца назад к тебе приходил от меня человек. Но ты его оставил с носом. И на мои письма ты не отвечал. Мне это не понравилось. Неужели за такой срок не мог собрать сумму целиком, зная, что я приду за своими бабками? Но я добрая душа, цени. Даю неделю. Сегодня пятница? Значит, в пятницу... Назначай время.

– В семь, – выдавил Японец с трудом. – После рабочего дня. У нас пятница тяжелый день.

– Лады. Дай мне свои координаты...

Японец кинул на край стола карточку, ее взял Держава и положил в нагрудный карман своего пиджака.

Выйдя в приемную, Бельмас остановил взгляд на симпатичной и ухоженной брюнетке в белом костюме строгого кроя и бирюзовой блузке. Она нервно ходила взад-вперед, а увидев, что из кабинета выходят люди, поспешно направилась к двери. Бельмас галантно отступил, открыв перед ней створку:

– Мэм, прошу вас...

Женщина была чем-то озабочена, однако поблагодарила и вошла. Бельмас с ходу прикинул, что ей от тридцати до сорока (возраст женщин не поддается точному определению), скорей всего она одинока и занимается бизнесом. Секретарша запоздало спохватилась, кинулась за ней:

– Ксения, подождите, я должна доложить о вас...

Обе скрылись в недрах кабинета.

Держава толкнул Горбушу, уставившегося на дверь, куда ушла Ксения:

– Рот закрой, а то кишки застудишь. Нам такие дамочки не по зубам.

Андрей Тимофеевич, он же Японец, попросил секретаршу выйти и невольно вжался в спинку кресла – на него шла разъяренная мегера, по лицу которой читалось: сейчас убью. Ксения оперлась руками о стол, наклонилась к Андрею Тимофеевичу:

– Вы обманули меня.

– Сядь! – нашел в себе силы вымолвить он.

Ксения сначала выпрямилась, с минуту постояла, стреляя из зрачков убийственными зарядами. Затем, не сводя глаз с Японца, словно он был способен немедленно унестись от нее прочь, например, в форточку, села на стул. Села боком к нему – поза отстранения, закинула ногу на ногу, локоть левой руки положила на спинку. Он прогнусавил:

– Это бизнес, Ксения...

– Что?! – взвилась она, не дав ему закончить. – Вы развели меня на крупную сумму и имеете наглость невинно заявлять «это бизнес»?! Нет, это мошенничество.

– Но я тоже потерял деньги.

– Ложь! Вы в одной банде с теми, кто облапошил меня. Разве не вы уговаривали меня вложить деньги? И долго уговаривали, потому что вам уже не доверяют.

– Правильно, уговаривал. Потому что дело, как мне казалось, было стоящим. Но я вложил такую же сумму и потерял ее. Кроме нас деньги вложили еще двое. Они тоже их потеряли. Продукцию не пустили на рынок...

– Я предполагала, что услышу от вас сказки, – поднялась Ксения. – Но я найду доказательства вашего участия в мошенничестве. А потом уничтожу вас.

Не попрощавшись, она вышла, хлопнув дверью.

В машине Бельмо затих, потускнев. Держава не трогался с места. Слишком хорошо он был знаком с подлостью, знал ей цену, а именно подлостью несло от офисного здания, выстроенного для успешных людей. Он понимал, что сейчас Бельмо расставался с другом, а дело это болезненное. Там, где деньги, друзей не бывает, редкий человек не позарится на чужое, но когда позарился – жди беды. Держава знал цену доверию, знал, как выглядит расплата за него, знал, что за горечью приходит ненависть и как трудно с ней сосуществовать. Но еще труднее – бессилие, когда ничего нельзя изменить, потому что тебя предали, а сила чаще всего на стороне предателя. Поглядывая на Бельмо, Держава догадывался, какие буйные стихии одолевают его сейчас. Он будет бороться за свои бабки не потому, что жаден, а потому, что нельзя уступать. За словом «нельзя», если его заменить словом «можно», стоит разрушительная сила, которая только и ждет лазейки. А потому Бельмо, авторитетный вор, считавший своим главным качеством справедливость, не уступит. И это правильно. Один Горбуша смотрел в окно, как в телевизор, и все ему было по фигу.

– Нет у Японца желания возвращать баблосы, – произнес Держава. – А че ты ему отдал? Другого места не нашел? Закопал бы.

– Ну, во-первых, – заговорил Бельмо с оттенком сожаления, – положение мое было, прямо сказать, хреновое – на хвосте ментазавры висели. Во-вторых, правительства имеют привычку менять купюры на новые, а я не знал точно, сколько мне впаяют. В банк положить, сам понимаешь, нельзя было. Вот и отдал их на хранение другу, а через пару часов меня повязали.

– А не он ли сдал тебя? Встреча ваша совсем не дружеская получилась.

– Теперь не знаю, – вздохнул Бельмо. – Но бабки надо вырвать. Поехали.

– Куда? – спросил Держава.

– На квартиру. Вечером идем в бар.

Держава кинул на него полный сочувствия взгляд и завел мотор. Не повезло чуваку – деньги, судя по всему, не вернут, а тут еще дочь откуда-то взялась и снесла крышу Бельму...

Глава 3

Не один Бельмас выкручивал мозги, как мокрую тряпку, придумывая, каким образом отобрать свои же деньги. Японец тоже ворочал извилинами, соображал, как не отдать те же деньги. А тут еще ведьма Ксения принеслась к нему на помеле марки «Ауди» десятилетней давности. Так и хотелось ей сказать: «Не хочешь терять – не рискуй. Тебя не под пистолетом заставили вложить деньги, а теперь пошла вон». Но это мелочи, а вот Бельмо...

Ну, потратил Андрей Тимофеевич его деньги. А чего им лежать мертвым грузом? К тому же деньги ворованные, а не нажитые горбом, то есть непосильным трудом. Вот он, Андрей Тимофеевич, бабки Бельма приумножил именно трудом и кровавым потом, та сумма явилась стартом к большим свершениям. Но она стартанула, и от нее остались одни воспоминания.

– Сколько же это будет сейчас на наши? – промямлил Андрей Тимофеевич, нажимая на компьютерную мышь и переводя триста пятьдесят тысяч зеленых в рублики. Только на первые две получившиеся цифры глянул, дальше-то и смотреть не стал, потому что вызвали они у него приступ удушья и потемнение в глазах. – Двенадцать миллионов!

Общее состояние Андрея Тимофеевича насчитывало миллиард рублей, но отдавать двенадцать миллионов... легче удавиться. И кому отдавать? Ханурику, для которого дом родной – тюрьма? Все равно Бельмо прогуляет их с бабами. Но ведь он не отступится. Ишь как обставился гладиаторскими рожами! Думает, испугал... Отстал Бельмо от жизни, ровно на семь лет отстал.

– Есть одно простое решение проблемы, – проговорил он, нервически набирая номер. – Алло! Здравствуй, Фарид. Это Гринько Андрей Тимофеевич тебя беспокоит... Давненько, давненько... Угадал, дело есть. Однажды я оказал тебе услугу, теперь нуждаюсь в твоей... Спасибо, я знал, что могу рассчитывать на тебя. Если нет планов на вечер, давай встретимся в «Манго»... Жду.

Уложив трубку на аппарат, он посидел некоторое время в раздумье. А что тут думать?

С утра Сандра трудилась на рынке в рыбном ряду, а вечером работала официанткой в пивном баре средней руки.

Бельмас с гладиаторами – сейчас они были без шляп и пиджаков – приземлились у стены. Народу много и душно, хотя работал кондиционер. Вскоре с подносом откуда-то вырулила Сандра. Надо сказать, бегала она от столов к стойке и обратно резво. А ведь в туфельках на каблуках! Но к их столику подошел паренек, похожий на ощипанного куренка, вдобавок прыщавый.

– Я хочу, чтоб нас обслуживала вон та девушка, – сказал ему Бельмас.

– Санька? – уточнил он, так как между столами носились и другие официантки. – Тогда вам надо перейти за ее стол, а они все заняты.

– Мы подождем, если ты не возражаешь, – сказал Бельмас.

– Хочу предупредить, – наклонился паренек к Бельмасу. – Санька это самое не позволяет, по рукам бьет, а то и по лицу.

– Мы крепкие, – на сей раз подал голос Держава.

Едва из-за нужного стола встали четверо мужчин, Бельмас ринулся занимать места. На столе остались неиспользованные приборы – бокалы, тарелки, а между ними гора раковых панцирей. Сандра не торопилась подойти, хотя клиентов заметила. Прошло полчаса, Держава начал терять терпение:

– Бельмо, она нарочно не подходит. Если б не была твоей дочерью, я б ей показал...

– Побеждает терпеливый, – мудро заявил Бельмас.

– Тебе видней, но она... зараза.

Андрей Тимофеевич принял господина Фарида по кличке Шах в лучшем ресторане, а в категории «лучший» обязательно наличие отдельных кабинетов. Японец не поскупился: заставленный яствами стол, казалось, рассчитан как минимум человек на десять. Шах появился со свитой из четырех янычар, которые быстро проверили, нет ли здесь притаившегося киллера. Смешно. Кто будет приглашать в кабак, чтобы грохнуть прямо за столом? Шах создавал вокруг себя поистине царскую обстановку, потому и получил царственную кличку, довольно банальную, но соответствующую восточным вкусам, льстившую этому невысокому сорокапятилетнему усатому человеку с проседью в волосах. Возможно, он сам и дал себе прозвище, не желая получить какую-нибудь унизительную кличку. Андрей Тимофеевич давно заметил, что выходцы с Востока, добившиеся положения, зачастую позиционируют себя как жителей неба. Что ж, Шаху это удается неплохо. Он всегда спокоен, как Будда, неприступен, несуетлив, величествен и немногословен. Помимо воли при виде подобного полубога по телу проносится дрожь и сгибаешься, чтоб стать ниже ростом, ибо не подобает возвышаться над полубогом. Но с другой стороны, человек, который ничего не боится, не станет так тщательно оберегать свою жизнь, значит, чувство страха знакомо и господину Шаху.

Проверив кабинет, янычары вышли вон, а Шах расслабился в кресле, выжидающе уставился на Японца. Андрей Тимофеевич подождал, когда официант нальет в рюмки коньяк, а в бокалы минеральную воду и уйдет, сказал короткий тост:

– За встречу!

После того как опустошили рюмки, Шах подцепил вилкой кусочек семги. Медленно жевал, не спуская черных глаз с Японца. Тот не торопился выложить причину, вынудившую позвать его, – с аппетитом уплетал закуски.

– Дело, Андрей Тимофеевич, – напомнил Шах.

Он обращался к Японцу только по имени-отчеству, тем самым обозначая дистанцию, мол, мы партнеры, о дружбе не может идти речи.

– Ну, давай еще выпьем, а то как-то неловко сразу о делах говорить, – предложил Японец, разливая коньяк.

Шах закусил маслиной. На этот раз и Японец не стал много есть, уложил локти на стол, изобразил озабоченность. Впрочем, он и был озабочен.

– Надо убрать одного человека, – сказал Японец, видя, что Шах не расположен к долгому ужину.

– Кого? – не удивился тот.

Еще бы ему удивляться! Несмотря на прочное положение главного в городе ювелира – ему принадлежали несколько ювелирных магазинов, два ломбарда и тройка мастерских, – Шах не брезговал ни мошенничеством, ни разбойными делами. Однажды Японец помог ему отмазаться, когда выяснилось, что в одном из ювелирных салонов продукция толкалась низкого качества из Турции, выдаваемая за золото высшей пробы.

– Бельмаса по кличке Бельмо, – сказал Андрей Тимофеевич.

– Кто он? – Шах был как всегда краток.

– Каленый (то есть судимый) вор. Который в законе. Букет судимостей имеет. Правда, меня сомнение берет по поводу того, что он «в законе», – усмехнулся Японец. – Какие сейчас законы, где? На зоне? Их на воле-то нет, на зоне тем более. Освободился он месяц назад...

Японец проверил реакцию Шаха, но на его лице никогда ничего не прочтешь.

– И чем тебе помешал вор Бельмо? – спросил Шах.

– Деньги требует. Дал неделю срока.

– Много хочет?

– Много. Так много, что выговорить страшно.

– Почему требует?

Законный вопрос. Вор обычно берет то, что считает возможным забрать, но требует – звучит неправдоподобно. Андрей Тимофеевич не хотел говорить правду, лишь ограничился:

– Потому что ему так захотелось.

– А ты не давай.

– Не знаешь ты его, Фарид. Бельмо безнадежный рецидивист. Более двадцати лет назад он ограбил цеховика, взял мешок драгоценностей. Ну и деньги, конечно. Куда дел – так и не выяснили. Цеховика тогда же замочили, подозрение пало на Бельмо, хотя он уверял, будто его подставили...

– Настоящий вор не мокрушничает, – перебил Шах.

– А он замарался, – перешел на категоричный тон Японец, потому что ему не понравились расспросы Шаха. – Вообще-то его причастность к убийству не доказали, Бельмо изворотливый. Срок получил за другое преступление, его взяли с поличным. Потом выходил из тюрьмы и снова садился, выходил и...

– Все-таки, Андрей Тимофеевич, почему он к тебе пришел с таким странным требованием? Рэкет дело опасное хотя бы потому, что сферы поделены. А он рискнул.

– Когда-то мы были дружны, – с сожалением произнес Японец. – Но это в далеком прошлом. А Бельмо так не считает. Он откинулся с зоны, ему надо на что-то жить. По его мнению, я должен поделиться, а мне, знаешь ли, делиться не хочется. Я помогал ему много раз, завязать он не захотел, – пустился Японец в объяснения. В благородство поиграть тоже не лишнее, Шах должен знать, что Бельмо конченый негодяй, а у Андрея Тимофеевича, почти святого, положение безвыходное. – Ему нравится жить легко, играючи и за чужой счет. Поможешь избавиться от этой шантрапы?

– Люди должны помогать друг другу, – многообещающе сказал Шах, тем не менее не пообещав избавить от проблемы. – Когда ты должен отдать деньги?

– Ровно через неделю. В пятницу вечером.

– Хорошо. Но прежде хочу выяснить о нем все. Прости, дорогой, у меня такое правило.

Да, Шах не бросается сломя голову в водоворот. Осторожность – его кредо, даже если он должник. Однако осторожность Шаха имела более глубокие корни, чем трусость, что прекрасно понял Японец. Понял и затрепетал. Зачем Фариду проверять, кто такой Бельмо, не все ли ему равно? А на тот случай – вдруг пригодится ас воровского искусства. И тогда Японцу сделают «чик-чик», если этого захочет Бельмо. А он захочет. Вот тебе и плата за услугу!

Шах поблагодарил за прекрасный ужин, не съев практически ничего, и ушел. Андрей Тимофеевич был разочарован, удручен, растерян. Машинально он набрал номер жены:

– Быстро в «Манго» со всем нашим выводком, исключая зятя.

– Я не одета и не причеса...

– Я сказал – быстро! – И он стукнул по столу кулаком.

Успокоившись, выпил рюмку коньяку, закусил веточкой петрушки.

Дождались – Сандра соизволила подойти.

– Два пива и раков, – сделал заказ Бельмас.

– Вас трое, – напомнила девушка, записывая в блокнот заказ.

– Он не пьет, – улыбнулся Бельмас, жестом указав на Горбушу.

Строгое личико Сандры вызывало в нем мощную волну ответственности за нее, да и за себя тоже. Он начнет новую жизнь, будет заботиться о ней. Ведь это ж никуда не годится – родная дочь базарная торговка и официантка в пивнушке. Ей в институт надо, выйти замуж за хорошего парня, родить ему внуков. Все должно быть по правилам, как у людей. И будет!

Пока Бельмас мечтал, Держава задержал Сандру, схватив ее за руку:

– Только попробуй принести тухлых раков – сама их съешь! А сначала прибери тут.

Девушка выдернула руку, одарив и его, и дядю, и папу презрением. Ушла. Бельмас напустился на Державу:

– Зачем наехал на девочку? Что она тебе сделала?

– Ничего себе – девочка! – хмыкнул тот. – В зубы тебе заехала, кильку загнала за стольник. Ей столько за вечер на чай здесь не кидают.

– Не мелочись, – усмирил его Бельмас. – Она горда, обижена, ведь росла без отца. Я объясню, что не виноват, что был не в курсе...

– Ага, ага, – скептически покивал головой Держава. – Ты ее не знаешь, а собрался стать перед ней, как у алтаря, будто она митрополит.

На их языке митрополит означал судью.

– Эх, Держава, тебе не понять, – обнял его за плечи Бельмас. – Не знаешь ты, что такое иметь родного ребенка. Это же по-настоящему!

Прибыла Сандра, с бросающимся в глаза неудовольствием начала сметать влажной тряпкой объедки на поднос. Заметив боковым зрением восторженное лицо Бельмаса, она повернула к нему голову и весьма неласково спросила:

– Что ты пялишься на меня, дядя, как идиот? Чего тебе от меня надо?

– Я хочу, чтоб ты выслушала...

– Брось заливать, – прервала его Сандра. – Папочка выискался! За дуру меня держишь?

– А зачем тогда я добиваюсь встречи с тобой?

– Два варианта сразу назову. Либо в публичный дом затянуть хочешь, либо квартиру отнять. А может, то и другое вместе. Не выйдет. Я тебя насквозь вижу. Ну, посмотри на себя: как я, такая красивая, могла получиться от подобного крокодила? То-то и оно. Много вас тут ходит – добрых дяденек, которые прикидываются папочками.

У Бельмаса челюсть отвисла, глаза из орбит вылезли, брови изогнулись коромыслом (это была его особенность – при удивлении они превращались у него в единую дугу). А Сандра, смерив его ликующим взглядом, удалилась. Когда она принесла заказ, дар речи к нему еще не вернулся. Горбуша ел только раков, Держава еще и пил пиво, поглядывая на Бельмаса с ухмылкой.

– И что ты решил? – после длительной паузы, когда глава семьи сделал передышку, спросила жена Агата.

Андрей Тимофеевич прожил с ней тридцать два года, нажил троих детей, старшему из которых тридцать. Всякое у них было, особенно когда разбогател, но поменять законную жену на глупенькую и хитренькую молодую обезьянку ему не приходило в голову. Причина в самолюбии. Он не хотел стать посмешищем, как стали объектом для сплетен и злорадства многие солидные мужики, обзаведясь молоденькой женой и в придачу рогами. Положение стабильного семьянина дает свои преимущества, например, тот же статус принципиального и порядочного человека и надежного партнера. Разве нет? Недаром раньше ходила шутка: кто изменяет жене, тот изменит и отечеству. Ну, сходить налево – дело необходимое для повышения тонуса, но потихоньку, чтоб никто не знал. А семья – это святое, это звучит гордо.

Сейчас Японец собрал на совет исключительно семью. Без зятя, которому необязательно знать подводные рифы. Собрал, чтобы решить проблему. Но ему трудно было озвучить суть, а как раз подошли к этому, потому что сдуру он совершил стратегическую ошибку. Поэтому Андрей Тимофеевич после вопроса жены выпил воды мелкими глотками, причем пил долго, потом прожевал кусочек ананаса – это время. Только собрал он их не для того, чтоб публично молчать, настал миг признания. А это хуже, чем признаться в существовании любовницы.

– Я позвал Шаха, – сообщил наконец.

– Зачем? – последовал вопрос от старшего сына Артура.

– Затем, что есть наиболее дешевый способ избавиться от проблемы, – сказал Андрей Тимофеевич апатично.

– То есть убрать Бельмо? – уточнил Артур.

Молчание собеседника не всегда подразумевает его раздумье, в данном случае оно было признанием.

– Папа, ты в своем уме? – ужаснулась единственная дочь Рита.

Папа и на сей раз промолчал, но уже закипая. Он рассчитывал на понимание и участие, ведь это и их деньги. А они, судя по всему, застряли в благородных порывах, чего доброго, начнут упрекать, поучать.

– Папа, сейчас киллера найти проще простого. Зачем ты обратился к Шаху? – вступил в диалог средний сын Вадим.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.