По дороге любви

Лариса Рубальская

По дороге любви

Моя душа настроена на осень

В городе Эн

В жизни я отчаянно

Жаждал перемен

И попал нечаянно

В тихий город Эн.

Я попал нечаянно

В городок окраинный,

Там глаза печальные

Взяли меня в плен.

Ночь плыла бессонная

В перекатах гроз.

В небогатой комнате

Вышло все всерьез.

Эту ночь бессонную

Навсегда запомню я,

Там глаза бездонные

Не скрывали слез.

Город без названия,

Населенный пункт.

Робкие касания

Нежных губ и рук.

Город без названия,

Встречи-расставания,

Долгий миг прощания,

Слов последних звук.

Кажется порой

Кажется порой, добрый ангел

Вдруг забыл тебя, сгинул прочь.

Вечным ничего не бывает,

Зачеркнет рассвет тьму и ночь.

И увидишь ты,

Как из темноты

Вдруг прольется свет

И печали нет.

И тогда поймешь,

Что не зря живешь,

Шанс твой впереди,

Просто верь и жди.

Кажется порой, что дорога

В гору не ведет, только вниз.

Что удачи ждешь слишком долго,

Но она придет, ты держись.

Брызги шампанского

Пенится опять шампанское,

Бокалы вздрогнули в руках,

Раздался нежный тонкий звук,

Родная, верится, мы будем счастливы,

Опять с тобою мы вдвоем —

И нет разлук.

Карие глаза горячие

Так нежно смотрят на меня,

Как будто много лет назад.

Родная, кажется, вся жизнь заплачена

За этот миг, за этот час,

За этот взгляд.

Мой путь к тебе, твой путь ко мне

Позаметали метели.

Мы и в зимние вьюги

С тобой друг о друге

Забыть не сумели.

Но пробил час,

Звучит для нас

Мотив забытого танго.

На губах твоих

Лунный свет затих,

Танцуем танго для двоих.

Ночь нежна,

Так нежна.

Танго звук,

Нежность рук.

Ночь нежна,

Так нежна.

Этой волшебной ночью

Одна на свете лишь ты мне нужна.

Прогони все мысли грустные,

Горчит шампанское немного на губах твоих

От слез.

Родная, так взгляни, чтоб я почувствовал,

Что все, о чем я так мечтал, сейчас

Сбылось.

Встретятся ладони ласково,

Огонь любви еще горит,

Он в наших душах не погас,

Родная, пенится опять шампанское,

И никого не свете нету,

Кроме нас.

Голубой ангел

Когда насмешницей-судьбой

Я опечален безнадежно,

Мой нежный ангел голубой,

Явись ко мне в мой сон тревожный.

Явись, крылом меня коснись,

Чтоб сердца струны зазвучали.

Не торопись обратно ввысь,

Не оставляй меня в печали.

Не оставляй меня в тиши,

Согрей меня своим дыханьем,

В пустынный сад моей души

Опять придут воспоминанья.

И, очарован ворожбой,

Я быть хочу твоею тенью.

Мой нежный ангел голубой,

Мое желанное виденье.

В день, когда ты ушла

В день, когда ты ушла,

Снег засыпал дорогу у дома,

По которой могла

Ты еще возвратиться назад.

В день, когда ты ушла,

Стало все по-другому.

Намело седины

В золотой облетающий сад.

В день, когда ты ушла,

Еще долго шаги раздавались.

Это эхо твое

Не хотело мой дом покидать.

В день, когда ты ушла,

Твое имя осталось

Среди горьких рябин

В облетевшем саду зимовать.

В день, когда ты ушла,

От меня улетела синица.

Я ловил журавля,

А синицу не смог удержать.

День, когда ты ушла,

Больше не повторится.

Снег метет за окном.

И от холода ветки дрожат.

Коварство и любовь

Сводя с ума уснувший сад,

Цвели полночные левкои.

Иду на ощупь, наугад

Туда, где были мы с тобою.

Туда, где все тобой дышало

В недолгих наших нежных днях,

Ничто беды не предвещало

И не печалило меня.

В мой край волшебных снов ворвались злые тучи,

Опали лепестки причудливых цветов,

Коварство и любовь так часто неразлучны,

Коварство и любовь, коварство и любовь.

Я знаю, некого винить

За ту минуту отрешенья.

Судьбы причудливая нить

Оборвалась при натяженье.

О, как я болен был тобою,

Об этом я не ведал сам.

Пусть расплачусь за это болью,

Я благодарен небесам.

Постарайтесь забыть

Я прошлою зимою так продрогла

Без друга, без любви и без тепла.

Я думала, что вы ко мне надолго,

Казалось мне, я вас всю жизнь ждала.

Вы были так решительно несмелы,

Вы были так пленительно смелы.

Я ничего сказать вам не посмела,

Когда вы так стремительно ушли.

Постарайтесь забыть,

Как в камине дрова догорали,

Как закутала ночь в покрывало кольдунья-метель.

Постарайтесь забыть,

Что шептали вы, как целовали,

Как я верила вам и какой была смятой постель.

Ни недругом не стали вы, ни другом,

Я вас искать под утро не помчусь,

Вы мой недуг. Я мучаюсь недугом

И, может быть, не скоро излечусь.

Но я и вам покой не обещаю

И знаю, что вы вспомните не раз,

Как, согревая ночь, дрова трещали,

Но это вам неведомо сейчас.

Виртуоз

Ночь упала темной шалью,

Долгий день догорел и погас.

Вы играли на рояле,

Я скучала и слушала вас.

Ваша легкая рука

Ноты путала слегка.

Мне, поверьте, скушно

Ваш полночный слушать

Аккомпанемент.

Зря не тратьте силы,

Женщины, мой милый,

Сложный инструмент.

Шли минуты, почему-то

Я ждала, но вы не подошли.

Ваши гаммы в сердце дамы

Никакого огня не зажгли.

Было грустно мне до слез,

Мой несмелый виртуоз!

Забытые истины

В предчувствии снега сады задремали

Под вялыми листьями.

В предчувствии снега луч солнца прощальный

Блеснул и погас.

А мы с опозданьем с тобой открывали

Забытые истины,

Как будто не знали, что все эти тайны

Открыты до нас.

В предчувствии грусти наш путь через полночь

Туманами выстелен.

В предчувствии грусти все точки расставить

Давно бы пора.

И, может, напрасно зовем мы на помощь

Забытые истины,

Ведь нет у любви ни законов, ни правил,

Любовь не игра.

А может, не стоит нам думать о снеге

За зимами быстрыми.

Горячее солнце вновь землю согреет,

Пройдет без следа.

А может, не стоит нам думать о грусти,

Мы поняли истину.

Чтоб солнца дождаться, нам надо с тобою

Прожить холода.

Я не зову тебя назад

Хочу глаза закрыть. Хочу заснуть и не проснуться,

Забыть, как ты по лестнице сбегала торопливо.

Боялась оглянуться, оглянуться и вернуться,

Как будто никогда ты не была со мной счастливой.

Я не зову тебя назад,

Ты не услышишь то, что хочешь.

Твои неверные глаза

Недобрый знак бессонной ночи.

Я не зову тебя назад.

Недолгий наш роман окончен.

А налетевшая гроза

Дождем поставит многоточье.

Брожу я, как потерянный и что-то потерявший.

А вечер в окна ломится, холодный и дождливый.

Грущу я о тебе, моей судьбой так и не ставшей,

Как будто никогда ты не была со мной счастливой.

Молчит рояль заброшенный, и ты не тронешь клавиш,

С утра не намурлыкаешь знакомого мотива.

Ну кто бы мог подумать, что ты вдруг меня оставишь,

Как будто никогда ты не была со мной счастливой?!

Как юных дней недолог срок…

Закрой глаза и уплыви

На старом плотике любви

В тень той черемухи шальной,

Где ты была нежна со мной.

Где ночь упала черной масти,

Где я тебе шептал о счастье.

Как ты мне верила тогда!

Куда же делось все, куда?

Как юных дней недолог срок!

Летящий почерк, пара строк,

В твоих запутанных словах

Любовь забытая жива.

Страницы лет переверни и верни былые дни,

И мы останемся одни и свет погасим.

Вокруг черемуховый цвет,

И нам с тобой по двадцать лет,

Я, как тогда, опять тебе

Шепчу о счастье.

Не думай, что там впереди,

К гадалкам тоже не ходи.

Пускай трамвайчик нас речной

Прокатит по Москве ночной.

Опять мне что-нибудь наври

И виновато посмотри,

Как в те счастливые года.

Куда же делось все, куда?!

Моя душа настроена на осень…

Моя душа настроена на осень,

Гостит печаль на сердце у меня.

Опять часы показывают восемь —

Короткий миг сгорающего дня.

В тот день в саду проснулись хризантемы

И были так беспомощно-нежны…

Когда вы вдруг коснулись вечной темы,

Я поняла, что вы мне не нужны.

Открыт мой белый веер

Сегодня не для вас.

Я укорять не смею

Прохладу ваших глаз.

Быть нежной вам в угоду

Я больше не могу.

Вы цените свободу?

Что ж, я вам помогу.

Я тороплю мгновенья к листопаду,

К холодным дням мгновенья тороплю.

Я вас прошу, тревожиться не надо.

Мне хорошо, но я вас не люблю.

Хрустальный дождь рассыпан по аллеям,

Вздохнете вы – погода так скверна!

А я, мой друг, нисколько не жалею,

Что прошлым летом вам была верна.

Не ищите, друг мой…

Почуяв горький привкус осени,

Сгорает лета карнавал.

Еще деревья не набросили

Своих багряных покрывал.

Еще дожди не занавесили

Былого лета благодать,

А почему мне так невесело,

Вы не старайтесь угадать.

Не ищите нужных интонаций,

Не ищите подходящих слов,

Не ищите дом в тени акаций,

Там закрыты двери на засов.

Не права? – быть может, не взыщите,

Ничего я сделать не могу.

Не ищите, друг мой, не ищите

Васильки на скошенном лугу.

Я верю, вы грустите искренне

И не скрываете тоски.

Друг другу мы не стали близкими,

Хоть и бывали так близки.

Лиловый дым плывет колечками.

А вам, мой друг, к лицу страдать.

Как буду раны я залечивать,

Вы не старайтесь угадать.

Закатный час

Закатный час настоян на левкоях,

И дарит вдох круженье головы.

Зачем, зачем привычного покоя

В закатный час меня лишили вы?

Перевернув фарфоровую чашку,

Судьба стечет кофейным ручейком,

И я пойму, в словах нехитрых ваших

Укрыта тайна под замком.

Закатный час – не время для печали,

Чтоб вас слова мои не огорчали,

Я вам скажу, прелестная гадалка, —

Растаял день, мне, право, жалко.

Наворожу вам что-нибудь такое,

Чтоб позабыть не в силах были вы,

Как был закат настоян на левкоях

И вдох с круженьем головы.

Бывший…

На оборвавшейся струне

Застыла нота, недопета.

А ты опять пришел ко мне

В страну погашенного света.

Мой мир жестоких холодов

Ветрами выстужен сурово.

Теперь ты все забыть готов,

А я все вспомнить не готова.

И ты не спрашивай меня,

Как согревалась без огня,

Мой бывший друг, бывший враг,

Ты ничего не спрашивай, прошу,

Я ничего не расскажу,

Мой бывший свет, бывший мрак.

Мы оба – прошлого тени.

На недописанной строке

Застыло слово, онемело.

Не отогреть твоей руке

Моей руки заледенелой.

Того, что было, не вернуть,

Не приходи в мой мир остывший.

Прошу, о будущем забудь,

Ты бывший мой, ты только бывший…

Странная женщина

Желтых огней горсть

В ночь кем-то брошена.

Я твой ночной гость,

Гость твой непрошеный.

Что ж так грустит твой взгляд?

В голосе трещина.

Про тебя говорят —

Странная женщина.

Странная женщина, странная,

Схожа ты с птицею раненой,

Грустная, крылья сложившая,

Радость полета забывшая.

Кем для тебя в жизни стану я?

Странная женщина, странная.

Я не прошу простить,

Ты ж промолчишь в ответ.

Я не хочу гостить

И уходить в рассвет.

В грустных глазах ловлю

Искорки радости.

Я так давно люблю

Все твои странности.

Удивительно!

Подцепили изящно вы каперсу

Леденящим копьем серебра.

Взгляд горящий, летящий по адресу,

Намекнул мне прозрачно – пора!

Недопитый глоток бенедиктина

Покачнул изумрудную тень.

Ах, какой же был день удивительный,

Ах, какой удивительный день.

Занавески поплыли к сближению,

Ненароком спугнув мотылька.

Как прелестна в капризном движении

Мне обвившая шею рука.

Опасаясь вам быть утомительным,

Быстро сбросил одежды я прочь.

Ах, какой была ночь удивительной,

Ах, какой удивительной ночь.

Бледный свет по подушкам рассыпался,

За окном новый день поджидал.

Мой бокал опрокинут, я выпил все,

Вы простите меня за финал.

Вы в любви были так убедительны,

Я ценю ваш старательный пыл.

Быстро вас я забыл, удивительно,

Удивительно быстро забыл!

Прекрасная дама

Студил Петербург разгулявшийся ветер,

По звездному небу катилась луна.

Прекрасная дама летела в карете,

Вся в локонах темных, горда и нежна.

Моя незнакомка из прежних столетий,

С картины сойди и на миг оживи.

Хочу я с тобой прокатиться в карете

По грустным мгновеньям минувшей любви.

Я свечи зажгу и у зеркала сяду,

И там, в Зазеркалье, пригрезится мне

Прекрасная дама с заплаканным взглядом,

И ветер студеный забьется в окне.

Вы никому давно не верите

Не прячьте за веер раскрытый

Свою потаенную грусть.

А ноток надменно-сердитых

Я в ваших словах не боюсь.

Мне ваше притворство понятно,

Вы верили лживым словам,

И что-то ушло безвозвратно,

Я даже сочувствую вам.

Вы никому давно не верите,

И я, конечно, в их числе.

Колечко вы на пальце вертите,

Дрожит морщинка на челе.

Вы никому давно не верите,

Ошибок хватит вам вполне.

Но то, как вы колечко вертите,

Надежду все же дарит мне.

Оркестр репетировал вальсы,

И скрипки сбивались слегка.

Вы мне предложили остаться,

При этом взглянув свысока.

Я знал – вы боитесь отказа.

И выдали вас пустяки —

Вы вдруг опрокинули вазу

Неловким движеньем руки.

Вы никому давно не верите,

И я, конечно, в их числе.

Колечко вы на пальце вертите,

Дрожит морщинка на челе.

Вы никому давно не верите,

Ошибок хватит вам вполне.

Но то, как вы колечко вертите,

Надежду все же дарит мне.

Любовь наша, равная ночи,

Забьется в раскрытом окне.

«Я буду вас ждать, между прочим», —

Надменно вы скажете мне.

Вы вспомнили все, что забыто,

И что-то вдруг ожило в вас.

Не прячьте за веер раскрытый

Счастливых, испуганных глаз.

Нити судьбы

Опять в саду алеют грозди,

Как подобает сентябрю.

Ты был моим недолгим гостем.

Но я судьбу благодарю.

Мы были оба несвободны,

И в этом некого винить.

И не связала нас на годы

Судьбы запутанная нить.

С той далекой нашей ночи

Изменился ты не очень,

Хоть глаза глядят серьезней

И в улыбке грусти след.

«С той далекой ночи нашей

Ты совсем не стала старше,

Хоть сто зим прошло морозных

И сто долгих, грустных лет».

Летучей молнией сверкнула,

В жизнь ворвалась и все сожгла,

Нас жизнь с тобой не обманула,

Она нас просто развела.

Но в жизни все идет по кругу,

Так предназначено судьбой.

И несвободны друг от друга

Все эти годы мы с тобой.

Старые липы

Я окно открою в теплый вечер,

В запах лип и в музыку вдали.

Говорят, что время раны лечит,

А моя по-прежнему болит.

Все сбылось, но позже, чем хотелось,

И пришел не тот, кого ждала.

Моя песня лучшая не спелась

И в давно забытое ушла.

А старые липы

Печально молчали

О том, что в начале,

О том, что в конце.

А старые липы

Ветвями качали,

И былое кружилось

В золотистой пыльце.

Я окно открою в чьи-то тени,

В чей-то смех и в чьи-то голоса.

И опять вечерним наважденьем

Мне твои пригрезятся глаза.

Не твоя там тень в руке сжимает

Тень цветов, как тень ушедших лет.

Это просто ветер налетает

И срывает с лип душистый цвет.

Цветы запоздалые

Как пряно пахнет сад вечерний

Настойным выдохом цветов.

Мы разговор ведем никчемный

Из опоздавших, горьких слов.

Струится легкая прохлада,

Предполагая дождь к утру.

И этот горький выдох сада

Уже развеян на ветру.

Какие странные сравненья —

При чем здесь дождь и разговор?

Уснувший сад, деревьев тени,

Все так и было до сих пор.

Но кто-то в дом захлопнул двери,

Унес ключи, забыл про нас.

И пряно пахнет сад вечерний

Для нас с тобой в последний раз.

Цветы, цветы запоздалые,

Цветы, цветы запоздалые

Ушедшей любви уже не вернут,

Назад не вернут.

Прости, но слушать устала я,

Прости, но слушать устала я

Слова, которым не верю я,

Слова, которые лгут.

Напрасные слова

Плесните колдовства

В хрустальный мрак бокала.

В расплавленных свечах

Мерцают зеркала,

Напрасные слова —

Я выдохну устало.

Уже погас очаг, я новый не зажгла.

Напрасные слова —

Виньетка ложной сути.

Напрасные слова

Нетрудно говорю.

Напрасные слова —

Уж вы не обессудьте.

Напрасные слова.

Я скоро догорю.

У вашего крыльца

Не вздрогнет колокольчик,

Не спутает следов

Мой торопливый шаг.

Вы первый миг конца

Понять мне не позвольте,

Судьбу напрасных слов

Не торопясь решать.

Придумайте сюжет

О нежности и лете,

Где смятая трава

И пламя васильков.

Рассыпанным драже

Закатятся в столетье

Напрасные слова,

Напрасная любовь.

Ну и что ж, что обжигалась…

Я завелась

Все мне было неохота,

Все неинтересно.

Завелась с пол-оборота,

Без разбега, с места.

Взрыв в душе моей пропащей,

Сердце пробудилось.

Я не помню, чтобы раньше

Я так заводилась.

Я завелась, я завелась,

Моя душа оторвалась,

С цепи как будто сорвалась

И улетела.

Ты надо мной взял круто власть,

Боюсь я, как бы не пропасть, —

Моя душа так завелась,

А с ней и тело.

Видно, здесь колдует кто-то,

Кто-то здесь замешан —

Завелась с пол-оборота,

Стала самой грешной.

Выполняю с полуслова

Все твои приказы,

Ничего со мной такого

Не было ни разу.

Турбулентности в полетах

Я боялась раньше.

Завелась с пол-оборота,

И совсем не страшно.

Я в объятьях задыхаюсь,

Обжигаюсь взглядом,

Ни в каких грехах не каюсь

В миг, когда ты рядом.

Я боялась

Этот мир подлунный вечен,

Чередой то свет, то мгла.

Я боялась этой встречи,

Я боялась и ждала.

Я боялась быть ненужной,

Я боялась нужной быть,

И остаться равнодушной,

И безумно полюбить.

А ты будто мысли подслушал,

А ты заглянул прямо в душу,

А ты обжигал меня взглядом —

Не надо бояться, не надо.

То, что в жизни неизбежно,

Называем мы судьбой.

Я боялась слишком нежной

И послушной быть с тобой.

Я боялась губ горячих

И твоих безумных рук,

Я боялась, что заплачу,

И что ты заметишь вдруг.

Этот мир подлунный вечен,

Чередой то свет, то мгла.

Я боялась этой встречи,

Я боялась и ждала.

А теперь безвольной птицей

Я в твоих объятьях бьюсь,

И, что это только снится,

Я боюсь, боюсь, боюсь.

Ночь разбилась на осколки…

Я вчера к себе на ужин

Позвала подругу с мужем.

Она замужем недавно и ужасно влюблена.

Я с улыбкой дверь открыла,

Увидала и застыла,

И не ведала подруга, что наделала она.

Не заметила подруга

Наших взглядов друг на друга

И болтала увлеченно о каких-то пустяках.

А шампанское искрилось,

Что в душе моей творилось,

Знал лишь ты и, сидя молча, сигарету мял в руках.

Время быстро пролетело,

Спать подруга захотела,

И, прощаясь в коридоре, протянул мне руку ты.

Гулко лифт за вами щелкнул,

Ночь разбилась на осколки,

На хрустальные осколки от несбывшейся мечты.

Белый катер

Солнце вздрогнет на закате

В синий миг остатка дня.

Ты уйдешь на белый катер

И уедешь от меня.

На песок прибой накатит,

Зачеркнет твой след волной.

Белый катер, белый катер

Разлучит тебя со мной.

На белом катере, на белом катере

По морю синему гони, гони.

Скажи, на что с тобой мы ночи тратили,

На что мы тратили с тобою дни?

Все проплакать – слез не хватит,

Все сказать – не хватит слов.

Ты ушел на белый катер

И увез мою любовь.

Синих вод морская скатерть,

Шепот волн – прощай, прощай.

Белый катер, белый катер,

Ты вернуться обещай.

Зимнее танго

Мы сидели друг напротив друга,

Золотилось легкое вино.

За окном скулила песни вьюга,

И лазутчик-холод полз в окно.

Ты ко мне пришел дорогой длинной,

Ей, казалось, не было конца.

Отогрел холодный вечер зимний

Наши одинокие сердца.

Это было так странно —

В небе зимнее танго

Под мелодию грусти

Танцевала звезда.

Это было так странно,

Это зимнее танго

Нас с тобой не отпустит

Никуда, никогда.

Проведи холодною ладонью

По щеке пылающей моей.

Ты так долго был мне посторонним,

Ты так быстро стал мне всех родней.

Что случилось с зеркалом, не знаю,

Разве врать умеют зеркала?

На меня глядит совсем другая,

А не та, которой я была.

Ночная кукушка

Не хочешь, не говори.

Я все без тебя узнаю.

Поверь, для меня пустяк

Какой-то твой страшный грех.

На самом краю зари

Кукушка твоя ночная

Тебя заколдует так,

Что ты позабудешь всех.

Не хочешь, не открывай

Той тайной заветной дверцы,

Где стынет твоя душа,

Закрыта на сто замков.

Но только пробьют едва

Двенадцать ударов сердца,

Влетит туда, чуть дыша,

Кукушки ночной любовь.

Не хочешь, не отвечай

На сотни чужих вопросов,

Пускай все горит огнем

И катится стороной.

А то, что в глазах печаль —

Так это крадется осень,

И холодно станет днем

Кукушке твоей ночной.

Остывший пляж

В парках осыпаются магнолии,

Море бьет прохладною волной.

Видно, что-то мы с тобой не поняли,

Обошло нас счастье стороной.

Остывший пляж,

Остывший пляж,

Сезон любви окончен наш,

Умчится поезд твой в сугробы и метели.

Ведь все кончается, увы,

Прошел и наш сезон любви,

А мы с тобой совсем не этого хотели.

Что же ты глаза отводишь в сторону,

На ветру дрожат обрывки слов.

Мы с тобой печаль разделим поровну,

Как делили поровну любовь.

Наступило время разлучальное,

Не вернуть былое, не зови.

Мы, как два кораблика, причалили

К берегу несбывшейся любви.

Пульт

Ты ключ в машине повернешь,

Нажмешь на газ, рванешь, как ветер,

Как бритвой, взглядом полоснешь

И на вопрос мой не ответишь.

К душе твоей так сложен путь,

А может, все от неуменья.

Чтоб быть с тобой, мне нужен пульт

С дистанционным управленьем.

Я б на кнопки нажимала,

Я б тебя переключала —

То погромче, то потише,

То пониже, то повыше.

Ты зависел бы от кнопки —

Ты бы наглым был и робким,

Ты был ярким бы и бледным,

То богатым был, то бедным.

Если б я с тобой скучала,

Я тебя бы выключала.

Ты массу тела накачал,

И тяжесть мне твоя приятна.

С тобой летаю по ночам

И не спешу к себе обратно.

Ты идол мой, мой бог, мой культ,

Ты мой восторг и сожаленье.

Но где же взять мне чертов пульт

С дистанционным управленьем?!

Пустые хлопоты

Помню, ветер гнул сирень в аллее,

Произнес ты горькие слова.

Я еще сказала – пожалеешь,

Вот и оказалась я права.

Помню, как проплакала я ночью,

Представляя, как ты там с другой.

Ты теперь вернуть былое хочешь,

Это невозможно, дорогой.

Пустые хлопоты, пустые, мой хороший,

Пустые хлопоты, ты тратишь время зря.

Пустые хлопоты, цена им – медный грошик,

Не расцветет сирень в начале января.

Помню, как сидели мы с подругой

И решали, как мне дальше жить.

Но судьба умеет как разрушить,

Так и из кусочков все сложить.

Помню, ветер дул такой холодный,

Я с другим согрелась в холода.

Ты сказал, что хочешь быть свободным,

Ты теперь свободен навсегда.

Это сладкое слово – свобода

Я столько лет с тобой в недружном хоре пела,

И все сносила, и все терпела.

Твое вранье, всегда понятное до боли.

Все. Надоело. Хочу на волю.

Я отпускаю поводок, живи как хочешь,

Сама я знаю, как мне тратить ночи!

Это сладкое слово – свобода!

Без скандала. Без развода.

Брошусь в это звенящее лето,

Без печали, забот и тревог.

Это сладкое слово – свобода!

Я танцую с небосводом,

На призывный гудок парохода

Я лечу, как на свет мотылек.

Хочу успеть я то, что раньше не успела.

Душа, как вишня, к любви поспела.

И я готова к приключеньям и романам,

Пускай недолгим, может быть, обманным.

Я отпускаю поводок, живи как хочешь.

Сама я знаю, как мне тратить ночи!

Пурга

Мы с тобой оба стали другими,

Как же это случилось, скажи?

Посмотрела глазами чужими,

Закипев водопадами лжи.

Ты такой никогда не бывала,

Понимала – я занят, дела.

Обнимала меня, целовала,

И ждала, каждый вечер ждала.

Я понять не могу —

Что ты гонишь пургу,

Жизнь мою погружая во мрак.

Но не враг я, ты слышишь – не враг.

Я привык, ты была моей тенью,

Забывал, что ты часто одна.

Переполнилась чаша терпенья,

Я-то думал, что чаша без дна.

Ангел мой, как ты с демоном схожа!

Ты в слезах указала на дверь.

Может быть, я не самый хороший,

Но не самый плохой, ты поверь.

Случайная связь

В той компании случайной

Были мы немного пьяны

И, от всех закрывшись в ванной,

Целовались долго, тайно.

А потом так получилось,

Что любви гремучим ядом

Мы с тобою отравились

И проснулись утром рядом.

Случайные связи

Обычно непрочны,

Случайные связи

Обычно на раз.

А нас этой ночью,

Случайною ночью

Связала навечно

Случайная связь.

Без обид и обещаний,

Без вопросов и ответов

Просто рядом мы лежали

В бликах позднего рассвета.

Без упреков и без фальши,

Все забыв о жизни прежней.

А что будет с нами дальше,

Знал лишь ангел пролетевший.

Западня

Не в свои я села сани,

Не хочу судьбы такой.

Умный муж мой вечно занят,

А года текут рекой.

А сосед такой красивый,

Он к любви всегда готов.

И была я с ним счастливой

В ту недолгую любовь.

Ничего себе, ситуация,

Муж пришел, а ты у меня.

Эта сложная комбинация

Называется западня.

Как два выстрела, два взгляда.

Это ж надо – так смотреть!

Где мне взять немножко яда,

Чтоб глотнуть и умереть.

У подруг моих годами,

Как во тьме живут мужья.

Как обеими ногами

В западню попала я?

Ничего себе, ситуация,

Муж пришел, а ты у меня.

Эта сложная комбинация

Называется западня.

Бьюсь, как пойманная птица,

Не пойму, что делать мне.

Надо ж было очутиться

В этой страшной западне.

Что искать во мне причины?

Я жила, судьбу дразня.

Вы же взрослые мужчины,

Разберитесь без меня.

Двойная жизнь

Как долго я была одна…

Жила, забытая судьбою.

Сюжет несбыточного сна —

Вдруг в жизнь мою ворвались двое.

И я хожу от дома к дому,

От одного хожу к другому,

Сжигают сердце два пожара,

Я их никак не потушу.

И я хожу от дома к дому.

От одного хожу к другому.

Я так боюсь небесной кары,

Грешу, и каюсь, и грешу!!!

Всю ночь шел дождь, к утру затих,

Рассвет подкрался осторожно.

А то, что я люблю двоих,

Понять, наверно, невозможно.

И я хожу от дома к дому,

От одного хожу к другому,

Сжигают сердце два пожара,

Я их никак не потушу.

И я хожу от дома к дому.

От одного хожу к другому.

Я так боюсь небесной кары,

Грешу, и каюсь, и грешу!!!

Две радости, две страшных лжи,

Душа, разбитая на части.

Моя судьба – двойная жизнь,

Двойная боль, двойное счастье.

Старый друг

Ты разлюбил меня, ну что ж?

Не растопить слезами холод.

Мой новый друг собой хорош,

Мой новый друг горяч и молод.

Мой новый друг к тому ж умен,

Но я тобой, мой милый, грежу.

Звонит уставший телефон —

Я подхожу к нему все реже.

Ты, мой старый друг,

Лучше новых двух —

Поняла я вдруг

Эту истину.

И замкнулся круг —

Ничего вокруг,

Никого вокруг,

Ты – единственный!

Мой новый друг, он так богат!

Мне жить и радоваться можно.

Но я опять смотрю назад,

Хоть это, в общем, безнадежно.

Добра не ищут от добра,

Но мне дороже зло с тобою.

Пусть эта истина стара,

Но что поделаешь с судьбою?

Ровно год

У меня сегодня праздник,

Я цветы поставлю в вазу,

Я оденусь в дорогое

И налью себе вина.

У меня сегодня праздник —

Ровно год, как мы расстались,

Ровно год, как ты с другою,

Ровно год, как я одна.

У меня другого нет.

Ты один – в окошке свет.

Ровно год, как мы расстались,

Долгим был, как тыща лет.

Я сегодня отмечаю

Праздник грусти и печали.

За безрадостную дату

Выпью я бокал до дна.

Год, как слушаю ночами

Телефонное молчанье,

Год, как нету виноватых.

Может, только я одна.

У меня другого нет.

Ты один – в окошке свет.

Ровно год, как мы расстались,

Долгим был, как тыща лет.

Я одна живу отлично,

Все нормально в жизни личной,

И почти что не жалею,

Что не я твоя жена.

У меня свои заботы,

Плачу только по субботам.

И еще по воскресеньям.

И еще, когда одна.

Я ждала-печалилась

Я письмо напишу, но тебе не отправлю,

Чтобы ты не узнал, что я в нем напишу.

И надежд никаких я тебе не оставлю,

Что спустя столько лет я тобой дорожу.

Я ждала-печалилась,

А потом отчаялась,

Лодочкой причалилась

К берегам чужим.

И в конверте сложены

Мысли безнадежные.

Вспоминать нам прошлое

Стоит ли, скажи?

Было все, как у всех – время встреч и прощаний.

Засыпала с тобой, просыпалась одна.

Не ждала от тебя никаких обещаний,

Но считала сама, что тебе я жена.

Я ждала-печалилась,

А потом отчаялась,

Лодочкой причалилась

К берегам чужим.

И в конверте сложены

Мысли безнадежные.

Вспоминать нам прошлое

Стоит ли, скажи?

Ты меня разлюбил. Ничего не попишешь.

Я уже у небес ничего не прошу.

Засыпаю с другим. Он моложе и выше.

Ну, а что на душе, и тебе не скажу.

Последний мост

Кто учит птиц дорогу находить,

Лететь в ночи, лететь в ночи по звездам?

И нет сетей им путь загородить

К давно забытым гнездам.

Любовь ли их в дорогу позвала,

В дорогу позвала, где так недолго лето?

Зачем летят из вечного тепла, из вечного тепла? —

Мне не узнать об этом.

Не сжигай последний мост,

Подожди еще немного.

В темноте при свете звезд

Ты найди ко мне дорогу.

Знаю я, что так непрост

Путь к забытому порогу.

Не сжигай последний мост,

Отыщи ко мне дорогу.

Не сжигай последний мост.

Не сжигай последний мост.

В моих краях такие холода.

Одни снега и ветры завывают.

А ты летишь неведомо куда,

Где дни не остывают.

Но теплые края не для тебя,

Они не для тебя, и, если обернешься,

Поймешь, что жить не можешь, не любя,

Не можешь, не любя,

И в холода вернешься.

Транзит

Ты говоришь – расставаться полезно…

Вот я и ушла.

В город чужой ненадолго, проездом

Судьба занесла.

Осень покинув, в тревожную зиму

Поезд влетел.

Мне расставаться невыносимо,

Ты так хотел.

Я так просила: удержи!

Ты слова не сказал.

Я твой транзитный пассажир,

Ты мой транзитный зал.

Ты говоришь – расставаться полезно…

Так и сбылось.

В жизни твоей побывала проездом,

Поезд унес.

Там без меня догорают осины,

Желтая грусть.

Мне расставаться невыносимо,

Я не вернусь.

Не оставляй меня одну

И сегодня, и вчера,

И в другие вечера

Дотемна сижу одна

И яркий свет не зажигаю.

В черном небе круг луны.

О тебе я вижу сны,

Но тебе я не нужна,

Ведь у тебя теперь другая.

Но я вернуть тебя хочу,

Как заклинание шепчу:

Не оставляй меня одну.

Я ненавижу тишину.

Я ненавижу тишину,

Не оставляй меня одну.

Ревнуй, а хочешь, изменяй,

И лишь одну не оставляй.

Вот на фото ты и я

И заморские края.

Слышно, как шумит прибой

И волны в пене набегают.

Не вернуть и не забыть

И без тебя учиться жить,

Знать, что в прошлом жизнь с тобой

И у тебя теперь другая.

Сквозняки

Что-то изменилось в отношеньях,

Все не так, как было до сих пор.

Ты уже готов принять решенье

И готовишь важный разговор.

Говоришь, что стал мой взгляд рассеян,

Что звонит нам кто-то и молчит

И что в странных приступах веселья

У меня счастливый вид.

Но не было измен,

Все это пустяки,

Не стоит принимать решений резких.

Не ветер перемен,

А просто сквозняки

Колышут в нашем доме занавески.

Просто чей-то взгляд неосторожно

Задержался медленно на мне.

Грустный голос ноткою тревожной

Отозвался где-то в глубине.

Сквозняки мне в сердце залетели,

И озноб покоя не дает.

Но простуду лечат две недели,

Это значит – скоро все пройдет.

Ну и что ж?

Я уже ничего не ждала,

Начала привыкать к одиночеству.

Намекнули, грустя, зеркала:

Представляйся по имени-отчеству!

Мексиканские фильмы любя,

С героинями плакала поровну.

Но, когда увидала тебя,

Жизнь рванула в обратную сторону.

Ну и что, что обжигалась

И не очень молода.

От ожогов не осталось

В моем сердце ни следа.

Обжигалась, что ж такого?

Это с каждым может быть.

Я еще сто раз готова

Обжигаться и любить.

Все забытые вспомнив слова,

Молодой я вдруг стала по-прежнему.

Снова кругом пошла голова,

Переполнившись мыслями грешными.

Как сладка мне ночей кабала,

Как к утру расставаться не хочется.

Намекнули, смеясь, зеркала:

Рановато по имени-отчеству.

Так сложилась жизнь

Так сложилась жизнь

Привычных дней текучий караван,

Где дни в один сливаются.

Все думают, у нас с тобой роман,

И очень ошибаются.

В минуту между снегом и дождем

Предчувствия тревожные.

Друг к другу мы немедленно придем,

Как помощь неотложная.

Уж так сложилась жизнь,

Зачем ее менять?

Уж так сложилась жизнь,

Попробуй все понять.

Но на закате дня

Ты рядом окажись,

Зачем нам все менять,

Раз так сложилась жизнь.

Ну разве можно все определить?

У каждого по-разному.

Кто встретился, чтоб весны разделить,

Кто – первый снег отпраздновать.

Все чаще утро кутает туман,

Наверно, снег уляжется.

Все думают, у нас с тобой роман,

И мне порой так кажется.

Митрофанушка

Считается, что время летит очень быстро. Конечно, летит, когда все хорошо. Но в невеселые времена оно медленное и тягучее. А поэтому лучше, чтоб оно летело. Ведь это только ощущение, а реальность-то одна и та же.

Итак, мое время рвануло в полет уже давно. Зашелестела книжонка моей жизни, открываясь наугад то на веселых, то на грустных своих страничках.

Ну вот, например, взяла да и открылась там, где была я второ– или третьеклассницей, и почему-то даже заглавие появилось.

А дело было так.

Я отличница, бабушка не нарадуется, учительница не нахвалится. И быстрее всех читаю, и стихов знаю больше, чем сама учительница, ну и характер, само собой, – ангел. Да, и, чуть не забыла, волосы завиваются в конце косичек локонами, а если косички распустить, то все закрутятся, но так в школу ходить нельзя, а в конце косичек – пожалуйста.

Как какая комиссия из РОНО приедет на открытый урок, так меня – к доске. Вот, мол, каких вундеркиндов воспитываем.

Ну а уж если утренник какой-то грядет – вся надежда на меня – звезду художественной самодеятельности 3 А.

И вот в самый разгар моих стремительных успехов врывается какая-то Митрофанова Татьяна – явилась незадолго до новогоднего утренника. Видите ли – новенькая, из Сызрани в Москву переехала. И это свое название ехидное – Сызрань – так произносила, что все наши девчонки от зависти загнулись – тоже захотели из Сызрани этой быть. А сама-то эта Митрофанова – подумаешь, косички никакими кудряшками не заканчиваются, а, наоборот, до конца заплетены и барашками к ушам подвязаны. Уселась на первой парте, губами шевелит, за учительницей слово в слово все повторяет.

А эта предательница-учительница взяла, да и полюбила Митрофанову Татьяну и забыла про меня.

На репетиции новогоднего утренника мы решили сыграть сценку, в которой кучер, напевая песенку, запрягает тройку борзых быстроногих лошадей и едет к любушке своей.

Мы как раз последний год без мальчишек учились, и поэтому роли распределили между девочками.

И борзые – самые примерные отличницы наши – Галя, Катя, Лида. Кучер – Ритка. Она длинная была дылда, поэтому роль эта досталась ей. Ну а уж любушка – понятно кто, я, конечно. Дыроколом из белой бумаги кружочков настригли, кто в сценке не занят, будут потом на них на утреннике дуть, и полетит легкий снежок, и грянет песня залихвастская, и поскачет Ритка-кучер ко мне. А уж я – краса-девица, расцвету у всех на глазах и умчат меня борзые по серебряному снегу вдаль, под звон бубенцов, который обеспечит сама учительница ложкой о стакан.

Дома мы с бабушкой роль мою главную репетировали. Бабушка пела, бубенцы изображала и скакала и за борзых, и за кучера.

А мое дело было – плавно расцветать, пританцовывая и кружась в сторону кучера.

Когда бабушка убедилась, что с ролью я справляюсь, стали мы корону мне мастерить. В отрывном календаре бабуля нашла страничку, как в домашних условиях изготовить папье-маше, и работа закипела. Старые газеты мочим, крахмалом мажем, сушим, клеим, корону вырезаем, белой бумажкой сверху, потом ромбики из «золотца» от шоколадки, ватные шарики на ниточках – вокруг лба. И потом самое главное – елочную игрушку – зеленую с красным птичку – молотком – бац, и в мелкие осколки. Потом по ним покатали скалкой для теста, чтоб они совсем мелкими стали. Корону клеем намазали и посыпали этой сверкающей красотой. Никогда еще у меня не было вещи прекрасней, чем эта переливающаяся корона.

А платье решили надеть голубое, в горошек, как снежинки из дырокола. Оно из маминого бывшего перешито было и очень мне шло. Ну а валеночки белые, которые обычно с галошами надевались, для сцены, конечно, без галош. И будет очень нарядно и красиво. И даже ради утренника можно будет все мои кудряшки в косички не заплетать – как-никак любушка. Принцесса-краса.

И вот, на последнюю репетицию я во всей этой красоте пришла. Ритка-кучер тоже здорово оделась – отцовы штаны в валенки засунула, красным кушаком подпоясалась. А на голову напялила кепку чью-то, и на девчонку-то перестала быть похожа.

Лошадки Галя, Катя и Лида все пришли в марлевых платьях. Они ходили до школы в один детский сад и там снежинками наряжались. И вот как раз платьица снежинок пригодились – белые получились лошадки. А на ногах – белые носочки поверх школьных ботинок. Одним словом, все в тон.

Переплели они руки, как будто не лошадок изображают, а танец маленьких лебедей. Ритка на них нитку накинула, а я уже приготовилась расцветать. И тут открылась дверь и заявилась на репетицию Митрофанова Татьяна, и замерли мы все, а особенно замерла учительница. Митрофанова Татьяна была одета в настоящую балетную пачку. На ногах – настоящие пуанты с пробковым носком. А на голове у нее горел-переливался кокошник, настоящий царский кокошник, откуда она его только взяла в своей Сызрани ехидной.

И затанцевала она на пробковых пальчиках в мою сторону, чтоб меня с трона моего скинуть, затмить своей красотой. И у нее все получилось. Расцветала она плавно, пальчиком на руке щеку подпирая, и было даже страшновато, что сейчас эта лебедушка оторвется от пола на своих пуантах и улетит в небо вместе с настоящим кокошником.

Учительница заволновалась, сразу ее любушкой назначила. А мне велела лучше новое стихотворение выучить и в своем платье гороховом его весело всем прочитать.

Почему я до сих пор помню свое горе, слезы безутешные? А бабушка все гладила меня по голове и говорила, чтоб я на эту Митрофанушку внимания не обращала и что великий русский писатель Фонвизин самого глупого героя своего бессмертного произведения «Недоросль» недаром тоже Митрофанушкой назвал.

Потом мы с бабушкой стали такое стихотворение мне подбирать, чтоб корона наша не пропала. И подобрали про царевну.

* * *

В день утренника вдруг оказалась у Ритки-кучера болезнь – свинка. Она с соседской девчонкой играла и не знала, что свинкой от нее заразится. И остались лошади без кучера. Учительница быстрей ко мне – выручай. Кудряшки мои под Риткину кепку засовывать стала да красным кушаком голубое платьице подпоясывать. Ну, ладно, думаю – кучером, так кучером.

Сидят все наши мамы и бабушки в зале – чуда ждут. Моя бабуля особенно, волнуется, чтоб я про царевну слова не спутала. Занавес открывается, учительница на кружочки бумажные дует – снежок полетел, ложкой об тарелку – бубен зазвенел, мы зашли и поскакали в сторону Митрофановой. А Танька эта сызраньская, принцесса самозваная, давай на пальчиках кружиться – вот сейчас ее кучер заберет и в снежную даль умчит.

И тут я как запою во весь голос совсем другие слова – что белый снег летел, летел, я ехать к милой расхотел. И повернула своих удивленных лошадок в другую сторону. А Митрофанушка долго еще кружилась на пальчиках, никому не нужная.

Учительница стояла вся красная – может, дула на кружочки слишком сильно. Родители хлопали, Митрофанушка убежала в класс рыдать. А я корону свою напялила, выскочила на сцену и про царевну стихотворение без запинки прочитала. Все смеялись и хлопали, и бабушка говорила, что в доме растет артистка. Факт.

* * *

Билет в Кремль на елку был один на весь класс. Я случайно его видела до утренника на столе у учительницы и заметила в уголке бледную надпись карандашом – Ларисе Рубальской. Мы даже с бабушкой по секрету радовались, что я в Кремле окажусь.

Бабушка в «Вечерке» читала, что подарки будут там не просто в бумажных пакетах, а в пластмассовых красных звездах. И я брату младшему, Валерке, обещала, тоже по секрету, все потом поделить.

Митрофанушка потом с этой красивой звездой пластмассовой две недели в школу приходила. И ни с кем не поделилась.

А я и без этой елки кремлевской не пропала, зато бабушка записала меня в Дом пионеров, в театральный кружок. И я там роли главные и неглавные играла. И однажды даже партнера противного героя.

А как эту учительницу звали, я и сейчас помню. Но называть ее имя не собираюсь. Пусть Митрофанушка про нее книжки пишет.

Безнадежная надежда

Девятнадцати лет от роду Надя обожглась на молоке. Молоком был Витька, за которого она вышла замуж. Ожог об Витьку был очень сильным – как врачи говорят, третьей степени. Больно-пребольно. И заживает очень долго. А когда зажило, Надежда решила, что теперь будет дуть на воду. И к моменту моего с ней знакомства она дула уже десятый год, решив раз и навсегда, что мужикам верить нельзя.

Бывало, что такая предосторожность помогала, а бывало, и нет.

Жизнь уже пододвигала Надю к цифре тридцать, а в этом возрасте паспорт без штампа о регистрации брака – печальный документ. Но Надя не печалилась, а, наоборот, гордилась, что она птица вольная, гордая и независимая. Гнездо свое у птицы было, причем очень симпатичное. И, конечно, время от времени туда залетали всякие перелетные птицы.

Работала Надежда чертежницей в конструкторском бюро да еще подрабатывала, помогая что-то чертить студентам-дипломникам. Клиентурой ее обеспечивал муж двоюродной сестры, преподаватель какого-то технического института. Так что нужды особенной у Надежды не было, тем более что очень большой транжиркой она не была. Однажды Надя даже смогла скопить денег и съездить с подругой в Грецию. Туда в январе путевки стоят совсем недорого. И шубы там дешевые – подруга себе купила, а Надя нет – куда ходить-то?

Про таких, как Надя, говорят – хорошенькая. И, правда, на нее всегда было радостно смотреть – не толстая, не худая, не верзила, не коротышка, все в норме и на месте. И всегда улыбается. Характер такой – улыбчивый. И зубы белые-белые, ровные. Никогда не скажешь, что два передних зуба – вставленные. Взамен тех, которые Витька выбил. Это тогда же, когда сломал ей ногой два ребра. Ребра срослись, зубы доктор вставил новые, и что же Наде не улыбаться? Улыбается себе и дует, дует на воду – осторожно живет.

А мужики от Нади балдеют – нравится она им. А Надя свои глазищи серые невинные таращит, как школьница, а потом вдруг – раз, и темнеют глаза, и уже глядит на вас грешница-блудница.

В то лето нашего знакомства Надежда разбогатела – отнесла денежки в какой-то банк-пирамиду. Пирамида потом рухнула, но Надя успела невеликий свой капитал увеличить втрое и вовремя выхватить его из рушащейся пирамиды. На все деньги Надежда купила путевку в круиз по Средиземному морю. В одноместную каюту. Правда, в трюме, без окна и около машинного отделения. Ну и что? В каюте же только спать, а все остальное время – сиди себе на палубе да разглядывай разные страны.

Я выходила на палубу рано – привыкла много лет вставать на работу, – но всегда была второй. А первой была Надежда. Придет раньше всех, шезлонг займет и сидит загорает. В это время и солнышко не такое уж жгучее. Однажды она вообще в шезлонге заночевала. А капитан поздно вечером шел из рубки и Надю на палубе заметил. И сел к ней. Они даже целовались. Но к себе в каюту капитан Надю не позвал, сказал – там жена спит. А так Надя бы пошла. А чего? Капитан симпатичный, в белом кителе. Таких у нее еще не было.

Все это мне Надежда рассказала сама, потому что через три дня совместного утреннего загорания мы уже были подружками. Я – старшей, она – младшей.

Путешествовали мы долго. Дней двадцать. И рассказать Надя успела многое, вернее, про многих. Сначала, как вы уже поняли, коротко – про Витьку, а потом про остальных, по порядку.

* * *

Военная форма очень шла Андрею. Такой мужественный. А глаза грустные. Подошел к ней в метро, попросил разрешения проводить немного. И голос тоже был грустным, как глаза.

Андрей рассказал, что он – летчик-испытатель и завтра должен вылетать на очередное задание. А задание очень опасное. И он не знает, останется ли жив. И он загадал, что если встретит в метро симпатичную девушку и она не прогонит его, то он выживет.

И Надя не прогнала. А утром, провожая Андрея на задание, перекрестила, хоть и не была особенно верующей. Андрей сказал, что, если останется жив, вернется через два дня и сделает ее, Надежду, самой счастливой женщиной на свете. И ушел.

Надежда ждала, присматриваясь к небу, – как там самолеты? Может, в одном из них летит ее отважный летчик-испытатель Андрюха.

Андрей не вернулся. Надя плакала, даже в церковь сходила – поставить свечку за упокой его души.

– Надо же, как бывает, – думала она. – И знакомы-то были всего-ничего, а как в душу запал! Герой! Болит душа, да и все. Уже три месяца не проходит.

Как-то вечером Надя, как обычно, ждала поезд в метро, народу было немного, и она услышала какой-то знакомый голос, произносивший слова, от которых оборвалась Надина, еще не отболевшая, душа. Вот что это были за слова:…понимаете, задание опасное, не знаю, останусь ли жив…

Надя обернулась. У колонны стоял целый-невредимый Андрей и грустно смотрел на миловидную девушку. Он продолжал: —…и я загадал…

Андрей играл свою заученную роль, как заправский артист. Надя подошла поближе, чтоб Андрей увидел ее. И он увидел. И не узнал.

Больше Надя не плакала. Наоборот, велела себе радоваться – хорошо, что так обошлось, а ведь мог квартиру обчистить. Где он только форму летную взял, маньяк несчастный?..

* * *

Наш пароход плыл по спокойному морю, но однажды начался сильнейший шторм, судно бросало из стороны в сторону. У многих началась морская болезнь. У меня тоже. Я лежала пластом в своей каюте. Как только я поднимала голову от подушки, все, что я в круизе съела, давало о себе знать. Как нарочно, именно в этот день у меня должен был состояться концерт. Именно за этот концерт меня с мужем пригласили в этот круиз – плавай, пей, ешь – все бесплатно. Только концерт, и все. Но шторм усиливался с каждой минутой и я чувствовала, что концерт придется отменить.

Муж стал говорить, что я обязана встать и отработать, и не подвести организаторов круиза. Я вообще не из тех, кто подводит, но похоже, я все-таки выступать не смогу.

Муж рассердился и ушел куда-то – он морской болезни подвержен не был.

Вдруг по громкой связи парохода я услышала веселый голос кого-то из руководителей круиза, который сообщал, что получена радиограмма от самого покровителя морей и океанов Нептуна, в которой говорится, что скоро шторм закончится и мы выйдем в спокойное море.

И через некоторое время этот же голос объявил, что шторм, как и обещал Нептун, кончился. И волнение моря не больше одного балла.

Я посмотрела на часы – концерт ровно через час. Ура! Я никого не подведу.

Оделась, накрасилась, иду в кают-компанию. Уже все пассажиры в сборе. Концерт прошел замечательно – я читала стихи, рассказывала всякие истории, мы все вместе пели. Правда, мне казалось, что еще немного покачивает, но муж объяснил, что это остаточные явления после шторма.

Наутро наш пароход держал курс на Францию. Я вышла на палубу, где уже меня ждала Надя. Вместо того чтобы похвалить меня, как я вчера хорошо выступала, Надя похвалила моего мужа – какой он молодец! Я не поняла – а в чем он-то молодец? Выступала же я!

И Надя, смеясь, рассказала мне, что на самом деле шторм вчера не кончался, но мой муж – хитрец-молодец – попросил руководство круиза объявить, что море успокоилось. Он хорошо знает мою психику и сказал, что, если так объявят, я поверю, а заодно и пассажиры поверят и успокоятся. И концерт состоится. Так оно и получилось.

Во Франции Надя на берег не сошла. Она сказала мне, что ей нездоровится. Но я догадывалась об истинной причине – у Нади нет денег, а во Франции много соблазнов. Вернее, немного денег есть, но Надежда бережет их на Стамбул – купить дубленку. И боится их потратить раньше времени.

А на следующее утро пароход уже шел дальше по курсу, а мы с Надей опять сидели на палубе и она продолжала свой рассказ…

* * *

Следующим у Надежды появился Валерик. Вернее, он появился не у нее, а у ее подружки Ленки. Ленка с ним в Парке культуры познакомилась, когда сидела на лавочке и читала книгу, Валерик подошел и поинтересовался, что девушка читает.

В тот же вечер Ленка сдалась высокому черноглазому физику-ядерщику Валерию. Он работал на синхрофазотроне в каком-то очень засекреченном научном центре. Физик любил поэзию, читал наизусть стихи Брюсова. Он говорил про Брюсова – тезка. Он – Валерий, и я – Валерий. Только он лирик, а я физик. Вот и вся разница.

Когда Валерик читал стихи, он прикрывал свои черные глаза и получалось очень душевно. Ну вот Ленка и решила своего красавца подруге продемонстрировать. Надя и пришла.

Пили мартини, музыку заводили, и Валерик по очереди танцевал то с Ленкой, то с Надеждой. Когда Надя домой засобиралась, Валерик сказал, что двор у Леночки очень темный и он Надю до улицы проводит. А ты, мол, Леночка, пока постельку стели.

Не успели Надя с Валериком из подъезда выйти, как захлестнуло их волной. Горячей, сильной волной любви и страсти. И Ленка пролежала одна на своей накрахмаленной простыночке до утра.

А Надя и постель не стелила. Не до этого было. Еле сама раздеться успела.

Утром Валерий одевался медленно, говорил тихо. Он говорил Надежде, что в душе он большой романтик, и если верить в переселение душ, то в нем живет душа капитана Грея, а Надя – его долгожданная Ассоль. И Ассоль всегда будет ждать его на берегу, и он будет каждую ночь приплывать к ней под алыми парусами.

Через два дня синхрофазотрон вышел из строя, и капитан Грей остался на берегу – на работу не пошел. Портом его приписки стала Надина квартира. Сама Надя каждое утро убегала на работу, сидела до вечера у своего кульмана – чертила, а вечером – бегом домой, к своему Грею.

Надежда была самой счастливой и самой несчастной. Почему счастливой – ясно. А несчастливой-то почему? Да потому, что чувствовала себя предательницей. Ленка, лучшая подруга, веселая и надежная, конечно, все узнала – ну не могла ей Надя правды не сказать! И хоть умоляла Надя подругу все понять и зла не держать, Ленка простить ее не смогла. И не звонила. А Надя скучала о ней, потому что только ей, Ленке, могла рассказать о том, что еще никогда в жизни ничего такого, что чувствует с Валерием, не чувствовала ни с кем. И жить без него теперь не сможет.

Капитан Грей оказался капризным, и Надя старалась ему во всем угодить, как могла. Прошло три месяца. А синхрофазотрон все не чинили. Чертежные деньги кончались быстро, и запас на отпуск уже кончился тоже. Надя немного одолжила на работе, но и этих денег хватило ненадолго.

И однажды Надя осторожно, чтоб не обидеть Валерика, сказала, что это не дело – дома сидеть. Мало ли сколько этот синхрофазотрон чинить будут. Может, пока другую работу поискать?

Капитан Грей обиделся, ужинать не стал и сказал, что не ожидал от своей Ассоль такой прозы.

Утром он отправился на поиски работы. И не вернулся. Надя ждала, хотела искать, но тут только поняла, что не знает даже фамилии Валерика, не говоря уже о месте нахождения этого чертового засекреченного синхрофазотрона.

А через три дня позвонила подруга Ленка – веселая и довольная. И пригласила Надю вечерком к ней зайти.

– Да ну их, этих мужиков. Что, из-за них ссориться? Давай, заходи, кофе попьем, Валерик Брюсова почитает…

* * *

…Вечерами на пароходе все собирались в кают-компании потанцевать. Надю часто приглашали, и она танцевала легко и красиво. Жены многих пассажиров ревниво поглядывали, когда их мужья танцевали с ней. Но их опасения были напрасны – Надежда зареклась иметь дело с женатыми мужчинами…

* * *

Следующим, правда, не сразу, в жизни обозначился Метлин. У него, конечно, было имя – Игорь, но по имени его никто не называл. Метлин был намного старше Нади – седой, невысокий, солидный. Метлин был человеком не простым, он возглавлял научно-исследовательский институт. Надя познакомилась с ним на улице. Вернее, она сама была на улице, а Метлин – в машине. Надя опаздывала на работу и решила поймать машину. Ну и поймала – вместе с водителем.

Седина в бороде была налицо, а бес в ребро Метлина постучался в тот самый момент, когда он открыл Наде дверцу своего автомобиля. Вообще-то Метлин бабником не был, но бесы иногда стучатся в ребра и к примерным семьянинам.

Метлин полюбил. Серьезно и нежно. Наверно, так выглядит последняя, поздняя любовь. Каждый вечер он приезжал к Надюше с цветами или какими-нибудь подарочками. Ненадолго. Надя не сердилась, знала – дома ждут. Понимала.

В Новый год Метлин попросил Надю никуда не уходить. Он сказал, что встретит Новый год с семьей, а потом что-нибудь придумает и приедет к своей любимой.

Надя украсила елку, сделала салат, пирог испекла, стол накрыла красиво – белая скатерть, а на ней две красные салфетки – ей и ему.

Звонок в дверь раздался около часу ночи. Надя открыла и вместо Метлина увидела очень похожую на него девушку, почти свою ровесницу. Девушка попросила разрешения войти, села у стола. Помолчала. Потом совсем не зло сказала, что все знает – Надя встречается с ее отцом. И очень просит Надю эти встречи прекратить, потому что Метлин нужен ей, ее младшей сестре и особенно маме. У мамы очень больное сердце, и, если отец бросит их, мама не переживет.

– А вы, Надюша, молодая и красивая, и любовь свою настоящую обязательно встретите, и будете счастливы, а папу отпустите.

Надя отпустила. Метлин не сопротивлялся – у него не было сил. Институт отнимал много времени, жена лежала в реанимации, и бес в ребре успокоился.

И снова потянулись одинокие Надины дни и ночи, особенно нелюбимые выходные и праздники. Единственным мужчиной в Надиной жизни был Челентано, который время от времени пел ей о любви с магнитофонной кассеты…

* * *

…Наш пароход плыл в обратную сторону. Где-то в Москве уже наступила осень и ее дыхание слегка чувствовалось на средиземноморских просторах.

Последним портом был Стамбул, где Надя хотела купить себе дубленку. Шумный восточный базар оглушил меня, и я Надю не видела.

Вечером все пассажирки прогуливались по верхней палубе в новеньких дубленках, рассматривая друг друга и сравнивая цены. Нади среди них не было. К ужину она тоже не пришла. А зря – в этот вечер нам дали блинчики с вишнями, которые Надя так любила.

Утром я вышла на палубу. Нади не было. Я сидела одна и думала о ней – ну почему она такая невезучая? Она и сама, о чем бы ни рассказывала, все время повторяет, что жизнь ее сплошная безнадега. А она – безнадежная Надежда. Ничего себе, игра слов!

– Куда ж ты делась, подружка? – думала я, уже начиная беспокоиться.

На вечер был назначен прощальный концерт, где я должна была участвовать. Я начала наряжаться, когда в каюту постучали. Я не сомневалась, что это Надя. Так оно и было.

Нарядная Надька стояла в дверях. В одной руке она держала тарелку с большим куском шоколадного торта, в другой – бутылку с вином. И улыбалась своей улыбочкой невинной блудницы.

Я спросила:

– Ну, что, сдался капитан?

И в ответ Надя рассказала мне заключительную в этом круизе историю…

* * *

Перед самой Турцией Надежда познакомилась с пароходным коком Витей и сразу влюбилась в него. А он в нее. И Надя решила остаться на пароходе – на кухне для нее работа найдется. И будет она с Витей своим рядом бороздить моря и океаны. Это же лучше, чем в конструкторском бюро глаза ломать.

– И, представляешь, опять Витька, как мой первый. Наверно, это судьба. И давай за это выпьем. Ведь не зря меня мама Надеждой назвала. Ведь надежда умирает последней!

Таньки-Маньки, или Суп с котом

Кот таял на глазах, и Манька ужасно переживала, прямо с ума сходила. Кот был любимцем семейства, и его кормили на убой. Это несмотря на то, что само семейство жило туговато, и сейчас Манька стояла у прилавка гастронома, размышляя, – купить ли ей пачку пельменей или обойтись, чтобы денег хватило дотянуть до получки, – ведь Манька в семье не одна, на ней лежит вся ответственность еще за двух Манек и двух Танек.

Дело в том, что в семье Коршуновых всегда рождались одни девочки, и каждую называли в честь ее бабушки. А сами бабушки не торопились расставаться с этим миром, доживая до восьмидесяти пяти – девяноста лет, а младшие девчонки уже лет в семнадцать-восемнадцать катали коляску с очередной Танькой или Манькой. Так что почти всегда в семье одновременно жило четыре, а то и пять поколений. Конечно, в рождении девчонок принимали участие разные мужички, но они все были как бы тенями Танек-Манек.

Манька, которая переживала из-за кота, была как раз третьей по счету – ей было около сорока, перед ней шли восьмидесятилетняя бабушка Манька и шестидесятидесятилетняя мать Танька, а после нее – дочка Танька, которая уже водила в первый класс маленькую Маньку – свое произведение.

А кота, с которого начался рассказ, звали Васей, и он таял, несмотря на то что в доме для него ничего не жалели – все Таньки-Маньки делили с ним свою небогатую еду. И еще ему специально покупали хамсу – мелкую рыбешку, томили ее на сковородке в ароматном подсолнечном масле, так что выходило, что Васька каждый вечер ел как бы шпроты. И при этом худел, и его красивая рыжая шкурка облезла, а шальные зеленые глаза потеряли всяческое выражение.

Переживающая Манька провела общее собрание-консилиум с участием всей семьи, предположений было много, но объяснения этому явлению так и не нашли.

Манька, отказав себе в очередной пачке пельменей, отвела Васю к платному ветеринару. Врач долго осматривал и ощупывал кота, но никакой болезни у него не нашел, но на всякий случай выписал какие-то кошачьи витамины. Васька витамины ел, но продолжал чахнуть на глазах.

Причину всего происходящего знала только одна Виктория – соседка Коршуновых. Квартира была коммунальной, обитателей там было человек двадцать, и при этом никто между собой не враждовал. Наоборот, вечерами жильцы собирались на кухне, тесно заставленной столиками и газовыми плитами, и обсуждали всем миром различные проблемы – от политики и погоды до жизни знаменитых артистов.

Разговоры о Васькином похудании шли уже третью неделю. Виктория тоже на кухне бывала, разговоры слышала, единственная знала всю правду и молчала.

Все дело было в том, что именно она, Виктория, и была виновницей происходящего.

Вика жила в этой чудной квартире уже около двух лет, замужем за Владиком – хмурым, пьющим тунеядцем. Как ее, хорошенькую и одаренную девчонку, угораздило так попасть замуж, никто понять не мог. Виктория была студенткой третьего курса театрального училища, подавала большие надежды. С Владиком она познакомилась случайно, на эскалаторе – у нее попал в щель каблук, и она чуть не упала. А высокий, интересный и в тот момент не выпивший Владик помог ей удержаться и освободить туфлю. А потом сработал вечный принцип, что любовь зла, полюбишь и козла. Вот Вика и полюбила, да так, что через две недели они уже расписались, и Владик привел ее жить к себе в коммуналку.

Сам Владик не работал, а есть и выпивать хотел постоянно. Стипендии Вики хватало только на макароны и готовые котлеты для Владьки, а сама – перебивайся как хочешь.

Одно время Вика перебивалась кислой капустой, причем задаром. Недалеко от училища был небольшой рыночек, где бабки-колхозницы всегда продавали квашеную капусту. Ну и покупатели, перед тем, как купить, пробовали – какая лучше. И Вика приноровилась каждый день приходить и пробовать – у одной, у другой – так напробуется, что уже, вроде, и есть не хочется.

Лафа продолжалась недолго – бабки запомнили покупательницу, которая ничего не покупает, а только пробует. Ну и в один прекрасный день опозорили бедную Вику, запретив ей пробовать капусту и вообще приходить к ним на рынок.

И тогда Виктория изобрела новый способ прокормиться. Поздно вечером, когда все жильцы укладывались спать, она выходила на кухню, где стояла миска с Васькиной едой – то с супом, то с хамсой, то еще с какой-нибудь вкуснятиной. Ну и стала Вика Васькину еду с ним на двоих делить. Иногда брала себе побольше – ведь Васька-то и сам поменьше ее будет. А иногда получалось даже так, что Вика забывала оставить коту его порцию, и Василий оставался голодным.

Виктория и сама очень переживала и несколько раз собиралась прекратить совместные с Васькой трапезы и во всем признаться Маньке. Да так и не собралась.

Развязка произошла сама собой – когда первоклашка Манька поздно ночью вышла в туалет и увидела, что на полу в кухне сидит Виктория, рядом Вася, и они вместе едят из одной миски.

Первоклашка то ли испугалась, то ли обрадовалась, но закричала так, что сама испугалась. На крик прибежали все Таньки-Маньки и другие жильцы.

Вот, скажите, что тут должно было начаться? Крики: позор! Как не стыдно! Да?!

А ничего такого не началось. Помните, я же рассказывала, что в этой квартире никто не враждовал, и поэтому бедная Виктория испугалась напрасно. Таньки-Маньки почти что хором стали Вику жалеть и говорить, что бедная девочка зря так себя мучила, надо было сказать, что есть ей нечего, и они бы сами ее подкармливали, и не пришлось бы тратиться на платного ветеринара.

Вике было очень стыдно, она плакала и обещала больше у Васьки не есть, и еще она сказала, что когда она окончит училище и станет известной артисткой, то всю квартиру пригласит на какую-нибудь модную премьеру, где она, Виктория, будет играть главную роль. И всех посадит в первый ряд.

А дней через шесть Виктория исчезла. Уехала жить к своим родителям. Нет, она не бросила Владьку – она его любила, несмотря на то что он был пьяницей и тунеядцем. Это он бросил ее, вернее, не бросил, а явился под вечер с подвыпившей, как и он, женщиной и сказал:

– Знакомьтесь, это Виктория, моя теперь уже бывшая жена, а это – Любовь, моя новая любовь.

Любовь осталась ночевать с Владиком, а Вика появилась вся заплаканная в родительском доме и дала себе и родителям слово – забыть Владика навсегда.

Владик, хоть и не сразу, но все же действительно забылся. А вместе с ним и квартира, вместе с котом Васькой, Таньками-Маньками и обещаниями премьеры с местами в первом ряду.

…А годы считать – невеселое дело,

Тогда объясните – зачем их считать?..

Виктория и не считала, а они шли и шли. Уже сыграно много ролей, главных и не главных, и цветы, и летучие и серьезные романы, и гастроли в разных городах и странах, и много разных телевизионных передач – все пришло в обмен на первую горючую молодость.

У Виктории было запоминающееся лицо, голос, который невозможно было спутать ни с каким другим, ее узнавали на улице, просили дать автограф. Характер у Вики смолоду был хороший. Она, и став звездой, не покрылась бронзой, вела себя со всеми приветливо и дружелюбно, одевалась так же, как те, кто просил у нее автографы. И, если бы заставили обстоятельства, Вика вполне могла бы снова поесть вместе с котом из одной миски.

Взрослое замужество Виктории было удачным и радостным, и можно вполне было сказать, что кривая дорожка ее жизни вела и на крутую гору, где Вика и оказалась.

Звонили Вике часто – режиссеры, драматурги, просто знакомые и друзья.

Однажды Виктория услышала в трубке знакомый голос, но не сразу поняла – кто это и в чем дело. А поняв, радостно рассмеялась. Это был голос из далекого прошлого и принадлежал Маньке, той самой, которая страдала из-за кота. И Манька сказала Вике буднично и строго, что, хоть она, Виктория, и заслуженная артистка и по телевизору часто выступает, все равно долги возвращать надо.

Вика, смеясь, сказала, что обязательно отдаст – купит Ваське хоть все, что есть в зоомагазине, – чтоб он наелся досыта.

Но Манька печально сказала, что Васи давно нет, правда, в честь него назвали мальчика, самого первого в семье, которого родила бывшая первоклашка Манька. Она и в школе училась неважно, а теперь вот семейную традицию сломала, и красивая цепочка из Танек и Манек заканчивается мальчишкой Васькой, названным вы уже знаете в честь кого.

А отдать долг Манька попросила по-другому. Дело в том, что она, Маня, работает сейчас комендантом в женском общежитии при текстильной фабрике. И девчонки-ткачихи все лимитчицы одинокие и в любовь совсем не верят, и плачут вечерами по комнатам, и одна даже повеситься грозится.

А она, Виктория, у них на стене кнопками приделана – на цветной афише, которую девчонки с забора аккуратно сорвали. Они, ткачихи, ее по телевизору часто видят и обожают. И, если Вика в общежитие к ним приедет и с ними по душам поговорит, они в любовь поверят и плакать перестанут, а одна и вообще вешаться раздумает.

Виктория приехала в общежитие на следующий день. Манька почти не изменилась, только растолстела. Она скомандовала девчонкам стулья в ряд поставить и усесться поудобнее. Викторию она называла на ты, демонстрируя лимитчицам свою близость к артистическому миру.

И Вика стала рассказывать – все-все – и про себя, и про Владьку – козла и пьяницу, и про Любовь, которая к нему однажды ночевать пришла, и про все свои слезы, и про удачу – говорила, говорила. А девчонки-текстильщицы слушали и плакали, и сама Вика тоже плакала. Особенно всем понравилось про миску с кошачьей едой.

Когда Виктория уходила, девочки ее очень благодарили за рассказ и подарили на память коврик, который они сами соткали из бракованных ниток, но получилось очень красиво.

Этот коврик до сих пор лежит у Виктории на даче, на диванчике, и на нем очень любит спать ее любимый пудель Фараон.

А через несколько дней в первом ряду на премьере в театре сидели Манька, Танька и еще одна Манька. Когда Вика в конце вышла на поклоны, они хлопали громче всех.

Тихиус!

В ту зиму обстоятельства моей жизни складывались так, что мне пришлось снимать квартиру. Квартира эта находилась в доме, построенном в тридцатые годы. Дом был четырехэтажным, с очень красивым подъездом и мраморной лестницей. Ступеньки лестницы были пологие, и подниматься по ним было легко. Лифт, в общем-то, нужен не был, но он имелся. Его пристроили намного позже, и я, конечно, поднималась и спускалась со своего третьего этажа на лифте.

Кларка с четвертого этажа попадалась мне в этом лифте каждый день. Казалось, что она живет ровно по моему расписанию – я из дома, и она тут как тут. Мы с Кларкой быстро познакомились и вместе топали пешком до метро – ровно 15 минут, и, конечно, по дороге болтали обо всем на свете. Сначала – о чем все малознакомые люди говорят – о погоде, об артистах и так, о всякой чепухе. Постепенно мы привыкли друг к другу, и я даже поймала себя на том, что, вызвав лифт, жду, пока хлопнет Кларкина дверь и она сбежит на один этаж, и мы поедем вместе.

Кларке было 25 лет, но на вид она была похожа на ученицу какого-нибудь одиннадцатого класса – невысокая, тощая, глазастая. Бессмысленно рисовать Кларкин подробный портрет – чего бы я про нее ни сказала, все равно не сказала бы ничего. Обыкновенная среднестатистическая девушка. Но если бы все было действительно так просто, не стала бы я эту Кларку каждый день поджидать, мне и одной до метро топать не скучно – думай себе о чем хочешь или песенку сочиняй. Но Кларка меня как будто заколдовала – была в ней какая-то загогулина, которая отличала ее от всех остальных среднестатистических девушек. То ли душевность, мягкость невероятная, то ли внимание, с которым она слушала, то ли веселая боль, с которой она рассказывала о себе.

Что такое веселая боль? Разве такая бывает? Вообще-то нет. Но в Кларке она жила.

Теперь я попытаюсь рассказать по порядку и подробно про Кларкину жизнь – так, как она сама мне рассказывала.

До двадцати лет Кларка жила с родителями – людьми положительными и правильными. Отец был строг с дочкой, и она знала, что если у нее с кем-нибудь что-нибудь, ну сами понимаете что, произойдет, отец узнает и вырвет ей ноги – так он сам ее предупредил.

– Учти, – говорил отец, – сначала замуж, а потом уже любовь.

Правда, Кларка считать умела и легко подсчитала, что родители ее поженились в апреле, а в августе она уже родилась. Выходит, что любовь была все-таки раньше, чем штамп в паспорте. А теперь грозят. Но Кларка слушалась. До поры до времени.

Однажды в Кларкиной квартире сломался телефон, и они вызвали мастера, и пришел невысокий очкарик в сером свитере. Как только Кларка его увидела, она сразу поняла, что ее, как лодку, оторвало от берега, и куда она дальше поплывет, теперь зависит только от этого телефониста.

Кларка была дома одна и, когда очкарик уходил, дала ему, как полагается, на бутылку и расписалась в квитанции. Она успела рассмотреть, что фамилия мастера Жарков.

«Жарков, не уходи!» – глупо подумала Кларка, когда дверь за ним уже захлопнулась и лодка замерла на мели. Но тут водоворот развернул ее на сто восемьдесят градусов, и Кларка увидела, что в коридоре на тумбочке лежат его часы!

– Ура! Забыл! Вернется! – завопила счастливая Кларка.

И он вернулся – уже ближе к вечеру. Он вошел, посмотрел на Кларку так, как будто днем он ее не видел, протянул руку для знакомства:

– Сергей.

– Клара, – пропела Кларка, и уже знала, что Жарков сейчас скажет про кораллы и Карла, который их у Клары украл. Потому что все, с кем Кларка знакомилась, обязательно это говорили. И точно.

– А, та самая Клара, у которой Карл… – Сергей не договорил, улыбнулся и вдруг продекламировал:

Жарков у Клары не крал кораллы,

Жарков у Клары часы забыл.

Все-таки он оказался пооригинальнее других – порадовалась Кларка.

Жарков направился в сторону двери, и Кларка, вспомнив, как в «Войне и мире» Андрей Болконский на Наташу Ростову загадывал, задумала так – если Жарков, уходя, обернется через левое плечо, я выйду за него замуж.

Жарков обернулся через правое плечо и сказал:

– Ну, что, Клара, замуж за меня хочешь?

Клара вздрогнула и кивнула:

– А что, может быть.

И начались встречи. Кончался сентябрь, дождь лил не переставая. Кларка влюблялась и раньше – но не так. Она считала минуты, торопила часы, когда не видела Жаркова. Каждый раз боялась, что непрекращающийся дождь сорвет их встречу.

В тот вечер, когда Жарков не пришел, дождя как раз не было. Кларка проплакала всю ночь:

– Бросил! Надоела! Не переживу!

Наутро в почтовом ящике она увидела букет золотых шаров, и в них бумажка: «Прости, любимая, потом все объясню».

Это «потом» тянулось четыре дня – грустных и проплаканных. А на пятый день Сергей пришел, вызвал Кларку во двор. Они сидели на качелях, на детской площадке, и дождь размывал Кларкины слезы, потому что Жарков сказал всю правду – что он женат уже два года, и у него десять дней назад родился сын, и что он не пришел, потому что забирал жену Надежду из роддома, и что больше они с Кларкой встречаться не будут.

Кларкина душа умерла. А через два дня Жарков пришел снова и сказал, что не может жить без Кларки – самой чудной своей девочки. И душа ожила снова.

Кларка хотела, правда, спросить: «А как же сын?» – но не спросила.

А еще через два дня Сергей сказал, что его приятель уехал на юг и оставил ключи, чтоб он зашел и покормил рыбок. И они вместе пошли этих рыбок кормить, но рыбки так и остались голодными, а Кларкиному отцу уже было за что вырывать дочке ноги.

А потом Кларка заболела. Вообще-то аппендицит – не болезнь, а так – недоразумение, но у Кларки он оказался гнойным, и гной разлился по всему организму, и операцию делали три часа, а потом Кларка очнулась в большой палате и услышала, как женщина, лежавшая справа от нее, сказала женщине, лежащей слева, и ее слова перекинулись через Кларку, как мостик:

– Жалко девчонку. Молодая, а ее так располосовали. Теперь перед мужиком раздеться не сможет. Кому такие нужны? И замуж ее теперь никто не возьмет.

А та, слева, ответила:

– Да ладно, жалко – ты себя лучше пожалей. Вон, смотри, у нее на табличке имя какое чудное написано – Клара. Не русская, видно. Не могли уж по-нашему, что ль, назвать? Вон хоть Клава – похоже, а гораздо красивее. Вот у нас на стройке одна Клавдия была… – а дальше Кларка уже не слушала. Никто замуж не возьмет! Как же она жить-то будет?

Посетителей пускали с пяти часов, и уже в десять минут шестого Сергей сидел возле Кларки и гладил ее по щеке, говоря, что все пройдет, и он всегда будет рядом со своей чудной девочкой, и все будет хорошо.

Кларка, хоть и молодая совсем была, выздоравливала долго, шов гноился, и ее не выписывали. А когда выписали, уже летел первый снег, и она пропустила в институте целых два месяца занятий, и надо было срочно догонять.

Да, я совсем забыла сказать, что Кларка училась в полиграфическом институте на редактора, а пока работала корректором в редакции толстого журнала. С утра – на работу, вечером – в институт. А потом – с Серегой – болтались по замерзшим улицам, иногда Серега приносил ключи от квартир каких-то своих приятелей и Кларка бывала самой счастливой на свете. Что Жарков говорит жене, когда приходит поздно домой, Кларка не спрашивала. Она любила Сергея и грешницей себя не считала.

Жена Надежда развод дала только с третьего раза, когда поняла, что Серега все равно к ней не вернется.

В марте вторая жена Сергея Жаркова – Клара Жаркова – переехала жить к мужу. Как раз в тот дом, где я снимала квартиру. К моменту нашей встречи она жила там уже четвертый год.

Семья Жарковых оказалась большой, а квартира двухкомнатной. В меньшей из комнат жила сестра Сергея Нюра – одна из близняшек Шуры и Нюры. Вообще-то у сестер были красивые имена – Александра и Анна, но все звали их Шурка-Нюрка, для краткости, наверно.

Нюра жила с семьей – мужем Васей и уже своими близняшками-сыновьями Пашкой и Гошкой. Про них я расскажу попозже, потому что Кларка поселилась с Сергеем в большей комнате, где кроме них проживало еще шесть постоянных членов семейства. Комната была действительно большой, но ее на маленькие части перегораживали разноцветные ситцевые занавески.

Все это разноцветье отделяло друг от друга целые миры родных по крови и враждебных по жизни людей.

Как войдешь, справа у окна – ситцевая келья отца семейства Бориса Михалыча. Но так красиво по имени-отчеству он не величался давным-давно. В миру он был дедом Борькой.

Дальше шло жилье его жены, тети Любы, матери пятерых детей, одним из которых и был Сергей.

Потом близняшка Нюрки, которую вы уже узнали, Шурка, с мужем-сектантом Вовой и сыном Гришкой.

Справа квартировал брат Сергея Женька, а у самой двери поселились молодожены – Сергей и Кларка Жарковы. Их уголок был небольшим – метра четыре, но новая ситцевая занавеска в цветочек делала его уютным.

Кларка украсила свой уголок фотографиями известных писателей и поэтов и развела цветы – вьющиеся традесканции. Еще она хотела рыбок завести, чтоб они плавали в аквариуме, напоминая ей о том счастливом дне, когда она впервые нарушила отцовский наказ.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.