«Где хорошо? Повсюду и нигде...»

Лариса Емельяновна Миллер

«Где хорошо? Повсюду и нигде…»

От составителя

Имя Ларисы Миллер хорошо известно любителям русской поэзии, которые теперь впервые могут ознакомиться с её стихами не по разрозненным изданиям и публикациям.

В книге представлено более 800 стихотворений – практически полное авторское собрание за 1963–2002 годы. Сборник построен по хронологическому принципу. Не случайно в нём выделено 40 поэтических циклов, каждый их которых совпадает с календарным годом. Время для Ларисы Миллер – не движение стрелки по циферблату часов и не только сумма прожитых лет, но вполне ощутимая материальная субстанция. Приход Нового года или смена сезонов – всегда рубеж, в том числе творческий, и стихи в рабочих тетрадях, как правило, сгруппированы по сезонам: зима-весна-лето-осень-зима. Эти «годичные кольца» в книге, в свою очередь, объединены в пять разделов. Первые два – «Безымянный день» и «Земля и дом», названные по одноимённым сборникам 1977 и 1986 гг., включают также стихи, в своё время не допущенные цензурой к публикации и напечатанные значительно позже в других книгах автора.

В сборник вошли лишь поэтические произведения, за его пределами остался важный пласт творчества Л. Миллер – проза и эссеистика: автобиографические повести и рассказы, статьи о поэтах и поэзии, воспоминания об Арсении Тарковском и многое другое.

Вниманию читателей предлагается подборка откликов разных лет на стихи Ларисы Миллер – рецензии Арсения Тарковского, Григория Померанца, Зинаиды Миркиной, Натальи Трауберг и другие, а также выдержки из интервью Ларисы Миллер, в котором она сама говорит о своей поэзии.

Книга снабжена алфавитным указателем и примечаниями.

Безымянный день

1963–1976

* * *

В допотопные лета

Мир держали три кита.

А потом они устали

И держать нас перестали

На натруженном хребте.

И в огромной пустоте

Держит мир с того мгновенья

Только сила вдохновенья.

1963

* * *

О, кто бы взялся, кто бы мог

Распутать старенький клубок

Обид, любвей, страстей, печалей,

Понять, что после, что вначале

И в чём причина слёз, морщин,

И вытянуть из ста причин

Хотя б одну на Божий свет, —

Но свой клубок обид и бед

Мы начинаем – только тронь —

Катать с ладони на ладонь.

* * *

У всех свои Сокольники

И свой осенний лес —

Тропинки в нём окольные,

Верхушки до небес.

С любовью угловатой,

С её вихрами, косами

Бродили мы когда-то

В дождях и листьях осени.

Сокольники осенние,

Тропинки наугад.

Стал чьим-то откровением

И этот листопад.

1964

* * *

Скоро стает, скоро стает снег.

Будет небом целый мир запружен,

И растреплет небо человек,

На ходу расплёскивая лужи.

Разорвёт он облака в клочки…

А когда уймётся и застынет,

От далёкой незадетой сини

Снова станут синими зрачки.

Скоро стает, скоро стает снег,

И коснётся неба человек…

* * *

Я прячусь в сонную подушку

От белой полночи в окошке,

И снится, снится мне морошка

И всё в морошке, как в веснушках.

А утром вёдер перезвоны

И тает сон, как мягкий пряник…

Своей морошке класть поклоны

Идут по тропке северяне.

И перед нею на колени,

В тепло и влагу мшистых кочек, —

Да будет на зиму варенье,

Чтоб коротать длинноты ночи!

Я вёдер полных столько, столько

Встречаю нынче на Мезени,

Что доверять примете только б —

И ждать везенья, ждать везенья.

Мезень

* * *

На приполярном белом свете

Белы ночами кочки мхов.

Опять не сплю до самых третьих,

Горластых самых петухов.

И никуда глазам не деться

От беспокойной белизны.

Сейчас бы, как в давнишнем детстве,

Уткнуться носом в чудо-сны

И позабыть, что мир огромен,

Суров и бел в моём окне,

И ничего не видеть, кроме

Лукошка с ягодой на дне,

И отыскать в клубничном чреве

Парные запахи лесов…

Ну подари мне, север, север,

Хоть каплю тьмы для этих снов.

1965

* * *

Я знаю тихий небосклон.

Войны не знаю. Так откуда

Вдруг чудится: ещё секунда —

И твой отходит эшелон!

И я на мирном полустанке,

Замолкнув, как перед концом,

Ловлю тесьму твоей ушанки,

Оборотясь к тебе лицом.

* * *

Стынут стёкла телефонных будок,

На замке газетные ларьки,

Засветились малые мирки,

На земле ни грохота, ни гуда,

Будто не бывало войн и бед.

Слышу, как шуршат страницы,

Вижу, как на мир ложится

От настольной лампы тихий свет.

* * *

Сползает снег, как одеяло,

За пядью обнажая пядь.

Земле озябшей и усталой

С азов апрельских начинать,

Чтоб наши считанные вёсны

Мы получили все сполна.

…А если не светло, не росно,

То это не её вина.

* * *

Совсем одни в большом и неуклюжем

Пустынном городе с тобою кружим;

Приходим на покинутую площадь,

Где в лужах перья голуби полощут,

На площадь с опустевшими домами,

Как в комнату, где мебель под чехлами;

Блуждаем, переулками кружа,

Владыки города и сторожа;

Для нас одних и тополиный пух,

И птичьи голоса тревожат слух;

Когда же ночь безлунна и крута,

Стеречь нам городские ворота.

* * *

Хрустит ледком река лесная,

И снег от солнца разомлел…

А я опять, опять не знаю,

Как жить на обжитой земле.

Опять я где-то у истока

Размытых мартовских дорог,

Чтоб здесь, не подводя итога,

Начать сначала, – вот итог.

* * *

Теплом опутана, как тиной,

Живу и жмурюсь на свету,

И пух июньский тополиный

Ловлю ладонью на лету,

И речки медленную нитку

Лениво тереблю веслом,

И погибаю от избытка

Тиши и трав на дне лесном,

И сини, и лугов, и пуха,

И бликов на речном песке,

И жду осеннюю разруху,

Чтоб лист висел на волоске.

* * *

От маеты, забот и хвори,

Раздвинув дни, я улизну,

Как между планками в заборе,

И, окунувшись в тишину,

У осени по самой кромке,

Где листьев ржавые обломки

Покрыты коркой ледяной,

Пройду и стану тишиной.

* * *

Чередуя чёт и нечет,

День за днём уходит год.

И ложится нам на плечи

Сероватый небосвод.

Вот он, мир наш без иллюзий,

Как изжитая судьба, —

От дождя рябые лужи

Да деревьев голытьба.

Был он жёлтым, будет белым,

Как падут снега на грудь.

Я люблю – пропахший прелым,

Оголившийся, как суть.

* * *

Памяти Бориса Николаевича Симолина

В Москве стоит сентябрь с ветрами.

Москву от листьев чистят, чистят.

На Вашей на оконной раме

Дрожит, прильнув, залётный листик.

…Ну, что же, что же Вы пропали?

Вы, верно, задержались где-то.

И, может, нынче на вокзале

Вы покупаете билеты…

Вы где-то есть. И скоро, скоро

Мелькнёт знакомая беретка…

Наверно, это – малый город,

И поезда оттуда – редко.

* * *

Над сараем белые голуби —

Всё, что белого у зимы,

Я взяла бы у них взаймы

Белых перьев для леса голого.

И Голутвинским, Мытной, Лиховым,

О делах забыв, о речах,

В лес да в поле перо это тихое

Унесла б на своих плечах.

1966

* * *

На лист бумаги, как следы на снег,

Ложатся строки. Делаю разбег.

Но, разбежавшись на листе на белом,

Увы, взлетаю за его пределом.

* * *

Январский сумрак затяжной,

Сугробы хрустки, как суставы,

И тянутся по Окружной

Запорошённые составы.

Снега, как дни мои, несметны.

Я в этом мире – на века.

Но снег стряхну с воротника

И в дом войду. И снова – смертна.

* * *

Я верю: всё предрешено

И весь наш путь, что крут и сложен,

Не знаю кем давным-давно

Подробно на листе изложен.

И как ни бейся среди стен,

Ни верь в спасительность отсрочки,

Проставлены на том листе

Все вехи до последней точки.

Но если непогожим днём

Пришлют мне этот лист в конверте,

Будь даже о бессмертье в нём,

Он станет приговором к смерти.

* * *

Не ждать ни переправы, ни улова,

Ни окрика, ни шороха, ни зова.

У леса, у глухого перелеска,

Средь синевы и тишины, и плеска,

На берегу, колени к подбородку,

Сидеть, следя недвижимую лодку

И слушая полуденные речи

Реки, не прерывая, не переча.

* * *

А у нас ни двора ни кола.

Тихо тают в ночи купола,

Тихо таем с тобою в ночи —

Пришлый люд. Ни к кому и ничьи.

Светом в окнах не ждёт городок.

Не зовёт у причала гудок.

До зари никаких переправ.

Можно где-то меж неба и трав

Привалиться к берёзе плечом

И не думать совсем ни о чём.

Пересуды, и сборы, и путь —

Всё потом. Всё потом. Как-нибудь!

Ночь тепла, точно ворох пера.

Всё потом. Как пойдут катера.

Плёс

* * *

Горячей галькой к морю выйду —

И прах земной, и жар, и гнёт,

И боль, и праздность, и обиду

Смывают волны горьких вод.

И жизнь из суток не кроя,

Живу. Ступни ласкает тина.

И всё сомкнулось воедино,

Как моря и небес края.

Коктебель

* * *

После бури ночной на суше

Груда щеп, черенок от груши,

В липких водорослях полено,

На песке бахромою пена,

Створки мидий, клешни кусок

Да русалочий волосок.

Коктебель

* * *

Ни пристаней и ни границ,

Ни колоколен, ни бойниц,

Ни слуг, ни голи, ни элиты.

В степной траве – надгробий плиты.

И обнажают стен остатки

Одну лишь тайну – тайну кладки.

* * *

Сентябрьская ржа

Притупит страх и боль,

Сухой листвой шурша,

Уйду в лесную голь,

Чтоб слышать ветра свист

И чтоб не знать утрат,

Грустней, чем поздний лист,

Погибший в листопад.

* * *

Полосой неудач, полосой неудач,

Вдоль ослепших окон заколоченных дач

И линялых заборов, и вымокших пней,

Сквозь разор и разлад предсентябрьских дней,

Ветром загнанный лист подыму, приручу,

И осеннему Богу поставлю свечу.

* * *

А меж осин витает осень,

И ветер задувает свечи

Минувших пиршеств, лет и вёсен,

И глуше смех, и глуше речи,

И, как над чистою страницей,

Сентябрьским днём склоняем снова

Чуть затуманенные лица

Над белизной непрожитого.

* * *

Маме

О душа твоя… Дым да завал,

После бала неприбранный зал.

Кто здесь не был, не грелся и не пил,

Рассыпая рассеянно пепел.

А тебе убирать недосуг —

Ни охоты, ни сил и ни слуг.

Ты не мучься и не разбирай,

Только сдвинь всё легонько на край,

Только место освободи

Для всего, что ещё впереди.

1967

* * *

А у меня всего одна

Картина в рамке побелённой:

Июньский день и сад зелёный

В квадрате моего окна…

И дуба тень. И дома тыл.

Забор. А ниже, где художник

Поставить подпись позабыл, —

Омытый ливнем подорожник.

* * *

Что там – пир ли, затишье ли, плач по кому —

У тебя, у меня, в том незримом дому,

Где надежда, что лампа на ветхом шнуре,

Светит ночью и в тусклые дни на заре,

Где живёт и живёт по дремучим углам

Давних встреч и разлук неразобранный хлам,

Где тоска оседает бесшумно, как пыль,

Где на равных правах сновиденья и быль,

Где, пока бытия не оборвана нить,

Ни раздать ничего, ни продать, ни сменить.

* * *

Я в новый день вступаю не спеша,

Когда луны растает в небе долька,

От холода сробев и не дыша,

В него вхожу по щиколотку только,

Как в реку, что светла и велика;

И наклоняюсь, не пройдя и пяди,

Чтобы коснуться пальцами слегка

Незамутнённой неподвижной глади.

Глядит ли кто вослед иль не глядит,

Как ухожу из обжитого края

Минувших дней? И, бликами играя,

Грядущее мне пальцы холодит.

* * *

На Беговой ли, на Садовой

Всё что-то роют криво-косо,

Колотят гирей стопудовой

И подвергают ветошь сносу

Под гуд и рёв машинной туши.

А по ночам, в глухой тиши, —

Ни звука. Ночью жгут и рушат

В пределах собственной души.

* * *

Я не иду сегодня на уловки,

Чтоб обогнать спешащих впереди.

Шатаюсь по заезженной Петровке,

Где лес витрин, прохожих – пруд пруди,

Где до всего на свете каждый падок

И ни один не обойдён лоток,

И плод лоточный, как эдемский, сладок,

И бесконечен страждущих поток.

И в том потоке я шатаюсь праздно

Средь сотен душ. Со мною – ни души.

И постигаю города соблазны,

Как девочка, что родом из глуши.

И суетных страстей своих не прячу

И растворяюсь в сутолоке дня,

И чувство ожидания удачи

Вселяется невидимо в меня.

* * *

Помоги мне уйти от запутанных троп,

Непролазных завалов, дремучих чащоб,

Опостылевшей битвы за каждую пядь.

Дай мне дверь и порог – буду дом охранять.

На одной из дорог отыщи, помани —

Стану преданным другом на долгие дни.

Буду сон твой хранить и не спать до зари,

Ни на шаг не уйду от привычной двери,

Чтобы новой тропы не распутывать нить

И не выть на луну, и тебя не будить.

* * *

А воды талые кругом

Светлы, как слёзы умиленья.

И впору, бросив зимний дом,

Пуститься в путь без промедленья

И заплутаться где-нибудь

В лесах за станцией «Лосинка»,

И незаметно соскользнуть

С земли, как со щеки слезинка.

* * *

Купальщиков схлынул поток,

Забвение – грустный итог

Сезонных забав и пирушек.

И к берегу стынущих вод

Сегодня никто не придёт

Для отдыха и постирушек,

Не ступит на мокрый песок

И в тот приозёрный лесок,

Где дуб и берёза с осиной

На склоне осеннего дня

Своею печалью меня

Опутали, как паутиной.

* * *

И говорим о том о сём,

Покуда в сумерках пасём

Сухой листвы стада овечьи.

И бесконечны наши речи

О будущем, о вечных снах,

Об ускользающих годах,

Неизживаемых обидах…

О том, о чём и вдох и выдох.

* * *

Я в детстве жаждала чудес

И перечитывала сказки,

В которых непролазный лес

Вдруг расступается к развязке.

Но чудеса не шли в мой дом,

Без них привыкла обходиться

И над нехитрым пустяком

Подолгу мучиться и биться.

Сильна привычка. И теперь

Явись, божественная сила, —

Её, пожалуй, верь – не верь,

Я б ни о чём не попросила.

* * *

От привычного мне отдохнуть бы обличья

И примерить чужую красу и величье,

И примерить чужую судьбу и удачу,

И вздыхать, и ступать, и смеяться иначе.

Но боюсь, кто-нибудь для потехи ли сдуру

Вдруг возьмёт да сожжёт мою прежнюю шкуру.

* * *

Без докуки к тебе, без корысти,

Просто так – поглядеть старину,

Ни блокнота со мною, ни кисти —

Я в твоём безоружна плену.

Отчего ж, белокаменный город, —

Или это привычка веков? —

Недоверчиво поднял ты ворот —

Белоснежную груду снегов?

Псков

* * *

А кругом туман густой,

Ни домов и ни созвездий,

На невидимом разъезде

Дребезжит трамвай пустой.

И ни неба, и ни дна.

Ни конца и ни продленья,

Предстоит ночное бденье

Под луной, что не видна.

Просветлеет ли к шести?

Или же, бывает всяко,

И не выбраться из мрака,

И пути не обрести?

* * *

Что до меня тебе за дело,

Коль я все сказки рассказала,

Коль я тебе все песни спела,

Которые когда-то знала,

Коль я, что зала нежилая,

В которую лишь ради смеха,

Быть может, забегут, желая

Средь голых стен послушать эхо.

* * *

А. А. Тарковскому

Поверить бы. Икону

Повесить бы в дому,

Чтобы внимала стону

И вздоху моему.

И чтобы издалёка

В любое время дня

Всевидящее око

Глядело на меня.

И в завтра, что удачу

Несёт или беду,

Идти бы мне незрячей

У Бога на виду.

1968

* * *

Злые спутники сумеречной полосы —

Неотвязные мысли – бродячие псы,

Семенящие тупо за мной по пятам,

Как отважу я вас, чем задобрю, что дам,

Как потрафить смогу, коли этой зимой

Ничего кроме вас у меня у самой?

* * *

И как шар наш земной ни кругл,

Всё же ищем на нём мы угол,

Чтоб хранить там тряпьё, посуду,

Старых книг и привычек груду,

И причуды, и ахи, вздохи,

Пуд обид и надежды крохи,

Чтоб ступить, когда мир кренится,

На обжитую половицу.

* * *

Пройдёт и этот день, в небытие он канет,

Кого-то исцелит, а чью-то душу ранит,

И кто-то поутру пробудится от блика,

А кто-то, может быть, от собственного крика.

* * *

И снова я заговорила

Тогда, когда молчать бы надо.

Какая-то глухая сила

Велит мне третьи сутки кряду

Искать слова и всё, что ныло,

Бумаге поверять без толку.

Когда всего-то надо было

Лишь выплакаться втихомолку.

1969

* * *

Жить на свете – что может быть проще? —

И в июньской полуденной роще

Меж стволами бродить и бродить,

И, беседы утративши нить,

Всё брести, не заметив молчанья,

В сонной роще, где вечно качанье

И поскрипыванье ствола

И на землю стекает смола.

* * *

И всякий день – всё та же спешка,

И всякий день – орёл иль решка,

И то везёт, то не везёт

В том мире, где подтаял лёд

И где снега под вечер сизы,

Где каплет под лучом с карниза

И стало небо голубым,

И клонит южным ветром дым.

* * *

Когда это было – вчера, не вчера —

От ливня ночного разбухла кора

И грустное всё приходило на ум,

Покуда мы по лесу шли наобум,

И длился, и длился, и не иссякал

День тусклый, как лампы вагонной накал.

* * *

Доводы, всё доводы,

Старых истин проводы,

Ушедших без следа.

В рассужденьях гибкие

Говорим с улыбкою,

Терпимы, как всегда.

Что же вы, так что же вы

Пугаете прохожего,

Срываетесь на крик?

Пожили вы, прожили,

Мы только подытожили

Ваш опыт в краткий миг.

Истинное, ложное

Распознать не сложно вам

Было бы, когда б

В те дни вы сами не жили,

Не ваши зори брезжили,

В те дальние года.

* * *

Феликсу Розинеру

Во времена до нашей эры

Всё делали не зная меры —

Как пили, пели, пировали,

Слагали гимны о Ваале!

В каком цветистом бурном стиле

Любили и клялись, и мстили!

А нынче, как дела ни плохи,

Почти бесшумны наши вздохи,

Почти бесстрастны наши лица,

Когда нам впору удавиться!

А может, лучше, предкам вторя,

Рвать на себе одежды в горе,

А может, станут легче муки,

Коли стенать, ломая руки,

И пеплом посыпать власы,

Дожив до мрачной полосы.

* * *

Ах, всё о том же – как пою и плачу,

Как улыбаюсь, как улыбку прячу,

И про тоску свою и про смятенье,

А если о чужом полночном бденье

И о чужой улыбке и судьбе,

То всё равно – и это о себе.

* * *

Такая тишь и благодать среди берёз,

Что верить в бренность и судьбу нельзя всерьёз.

Зелёно-жёлто-голубые дни пестры,

И на опушках вечерами жгут костры.

И ни сомнений, ни трагедий, ни разлук —

А только влажный от росы вечерний луг

И только ночи, что теплы и коротки,

И станционные далёкие гудки.

* * *

Не увидеть своего

наивысшего полёта,

Потому что мутен взор

от струящегося пота.

Не изведать, не узнать,

что такое завершённость,

А изведать боль в висках,

пустоту, опустошённость.

Да и есть ли тот полёт

и свершенье в виде чистом

Или только пот и кровь

и дыхание со свистом?

* * *

В старой голубятне

С навесным замком

Одинокий голубь —

Белоснежный ком.

Горемычный голубь,

Нет судьбы черней,

Чем навек зависеть

От шальных парней.

Нет судьбы печальней,

Чем под свист и ор

Познавать манящий

Голубой простор.

Да и разве можно

Высоко взлететь,

Если дом твой всё же

Запертая клеть.

* * *

Тусклый свет и робкий танец

Облетевшего листа.

В мире все об эту пору

Уже розданы места.

Всяк при деле, всяк при деле,

И пылают очаги,

И работают усердно

Все на свете рычаги.

Всяк спешит своей дорогой

И гремит своим ключом.

Ну а тем, кто за порогом,

Кто остался ни при чём,

Кто остался там, за зоной

Доброй снеди и тепла, —

Запустелые газоны,

Листья, жжёные до тла.

* * *

Позови меня негромко.

Голубого неба кромка

Показалась в серый день.

Позови туда, где ломкий

Лёд хрустит и снег бахромкой

Лёг на ветви, куст и пень.

Позови смотреть на дали.

Всё давным-давно сказали

Мы друг другу, ты да я.

Мы пойдём с тобой в иные, молчаливые края,

Где значенье в каждом хрусте

И спастись нельзя от грусти

В хороводе слов и дел,

И никем не обозначен нашего пути предел.

* * *

Для грусти нету оснований,

Кочуем в длинном караване

Всех поколений и веков,

Над нами стая облаков,

А перед нами дали, дали…

И если полюбить детали,

Окажется, что мы богаты

Восходом, красками заката

И звуками, и тишиной,

И свистом ветра за стеной,

И тем, как оживают листья

Весной. И если в бескорыстье

Земных поступков наших суть,

Не так уж тяжек этот путь.

1970

* * *

Мне говорят и говорят,

А я не вслушиваясь вторю,

А я иду дорогой той,

Которая уводит к морю.

Оно качается вдали —

Я упаду в него с разбегу,

Всё то, что было до сих пор,

Земное всё, оставив брегу.

Тропа петляет без конца,

И я то в гору, то под гору —

То нету синей полосы,

То вновь она открылась взору.

* * *

Ну вот и мы умудрены,

И мы познали груз вины

И гнёт любви, и вкус страданья,

И горечь позднего свиданья,

И жизни праздной благодать,

И полный тягот год недужный,

И знаем, чего стоит ждать,

И знаем, чего ждать не нужно.

И, Боже, как прекрасно жить

Вот так, с открытыми глазами,

Умея пренебречь азами

И не боясь утратить нить.

Какой бывает тишина

И как она взрываться может,

Когда душа искушена,

Когда кусок немалый прожит,

Когда знакомо всё кругом —

Листа осеннего прожилки,

Пушок у сына на затылке

И лестница при входе в дом.

И я, распахивая дверь

И точно зная, что за нею

Ждала вчера и жду теперь,

В неё вхожу, благоговея.

* * *

Дети, дети, наши дети,

Руки – тоненькие плети,

Шейка – слабый стебелёк, —

Путь ваш длинен и далёк.

Уберечь бы вас, да как,

От обид и передряг.

Лето, осень. День да ночь —

Улетите гордо прочь

В неизвестность, в темноту,

Напевая на лету.

* * *

Завершается всё полосою закатной:

И уклад многолетний, и риск многократный,

И любовь, и раздолье, и праздник, и встреча…

Свод небесный багряною краской расцвечен.

И чем ближе к закату, чем ближе к развязке,

Тем тревожней тона, тем багровее краски.

* * *

То ли слёзы, то ли смех,

То ли вызов, то ли шалость.

Отвращенье или жалость,