Унося тоску о земном тепле,
      Нам хватит нелегких своих разлук
      На своей Земле, на своей Земле.
      Пусть других погребает навек Луна,
      Пусть другие сгорают в межзвездной мгле
      Но горя и так мы хлебнем сполна
      На своей Земле, на своей Земле...
      - А песенка-то с душком, - сказала неожиданно Симона, - и порочит славное племя межпланетчиков. Так что ты нам ее больше не пой, Паша. Одно верно: не говоря там о всяких Венерах с венерианами, мы еще хлебнем горя на собственной матушке.
      Она постучала костяной ручкой ножа по столу, словно под его ножками действительно была Земля.
      И тут раздался сигнал вызова. Симона с Ираидой Васильевной переглянулись. Похоже, что на связь выходил сам Холяев. Они извинились и прошли в центральную.
      Паола присела на ручку опустевшего кресла. Ну, вот и всё. Ничто их не задержит. Можно уже не стесняться и смотреть, смотреть, и так до тех пор, пока не войдет эта Симона и не скажет, что буксирная ракета подходит.
      - Джентльмены, - сказала Симона, быстро возвращаясь в кают-компанию, вынуждена сообщить вам, что "Бригантина" задерживается на нашей станции на неопределенное время, - и оглянулась на Ираиду Васильевну.
      Холяев разрешил задержать "Бригантину" только на двенадцать часов.
      - Миссис Монахова, - капитан поднялся, - я прошу предоставить мне фон для переговоров с правлением компании.
      - Прямая связь с Вашингтоном завтра в девять пятьдесят. Но если вы настаиваете...
      - О нет, это время меня вполне устраивает. Тем более что характер груза допускает и более длительную задержку.
      Санти, поднявшийся было вместе с капитаном, плюхнулся обратно в кресло:
      - Ну, а что касается меня... - он запрокинул голову, глянул на Паолу и почти счастливо засмеялся, - то я ни о чем ином и не мечтал.
      Капитан сдержанно поклонился всем присутствующим и повернулся, чтобы идти в каюту. Но Симона стояла у двери, ведущей в коридор, и ему пришлось поклониться ей отдельно, и она ответила ему приветливым кивком, даже слишком приветливым для того, чтобы не быть насмешливым. Чертова баба. Все они чертовы бабы.
      Дэниел уперся лбом в холодное стекло иллюминатора. Все они... Ерунда. Вовсе не все. Их и нет - всех, Существует только одна - эта проклятая Симона. Североафриканская лошадь. Вонючая марокканка.
      Что бы там ни пел этот красавчик Санти про то, что космонавты утратили свою былую популярность, - все равно Дэниел чувствовал себя вне конкуренции; "джентльмен космоса", черт побери, - такие титулы остаются пожизненно и чего-то да стоят. И если в промежутках между двумя рейсами прихоть толкала его к какой-либо женщине - он легко добивался своего, будь она хоть дочерью президента, а не такой вот желтой образиной... Ведь каких-нибудь сто пятьдесятдвести лет назад в таких стреляли, и не из лучевых - из обыкновенных допотопных пистолетов, выстрел которых упруго, по-игрушечному булькает в предрассветной голубизне белых песков пустыни...
      - Капитан, - раздался голос, не похожий на все те голоса, которые могли обращаться к нему просто так, - капитан.
      Дэниел включил экран.
      В каюте теперь были двое - капитан "Бригантины" Дэниел 0'Брайн и Санти Стрейнджер, мальчишка, второй пилот в первом рейсе.
      - Капитан, - и снова этот удивительный голос, звенящий, как труба, подающая сигнал к началу военных действий, наполнил маленькую каюту, "Бригантина" не идет на "Первую Козырева" - значит, у нас не будет предлога, как всегда, включить регенератор. А запаса воздуха хватит лишь на полдня. Если этой ночью кто-нибудь из нас не попадет на корабль и не наполнит резервуар свежим воздухом - груз погибнет. Есть один-единственный выход, поэтому вы сделаете вот что, капитан...
      Он не предлагал и не приказывал. Он просто сказал: "Вы сделаете, капитан".
      Когда Дэниел вернулся в кают-компанию, Симоны там уже не было. И этой, с геометрическими бровями, тоже. Дэниел облегченно вздохнул. Главное никто не посмеет следить за ними...
      - Мисс, - сказал он, обращаясь к Паоле, - не будете ли вы любезны провести меня в библиотеку?
      Ираида Васильевна вдруг улыбнулась так широко и недвусмысленно, словно 0'Брайн обратился именно к ней.
      - Да конечно, конечно, - закивала она, - Паша с радостью...
      Паола, потерявшая дар речи, стояла перед ним и все дергала свою голубую форменную курточку, и он улыбнулся своей сдержанной улыбкой "джентльмена космоса", и тогда Паола, словно ее подтолкнули в спину, засеменила по коридору к библиотеке, даже забыв пригласить Дэниела следовать за собой.
      - Вот, - сказала она, когда дверь за ними закрылась, и они очутились в тесной комнатке, заставленной книгами и ящиками с обоймами микрофильмов.
      "До чего же не хочется", - подумал Дэниел и, протянув руку, - взял первый попавшийся пухлый том. "Атлас цветов и растений". Чушь какая. Станция, летящая в Пространстве, - и "Атлас цветов и растений".
      А то, что он сейчас сам делает, - это не чушь?
      - Вы изучаете цветы? - медленно (до чего же не хотелось говорить!) -произнес он.
      - Нет. - Паола прижала руки к животу, смотрела на него снизу вверх, благоговейно хлопая ресницами. Я просто их люблю.
      - Любить - это прежде всего знать, - так же медленно и прекрасно понимая, что он говорит откровенную ересь, заметил 0'Брайн. Было все равно, что говорить. Нужно было только дать себе время на то, чтобы побороть естественную гадливость, внушить себе, что ты солдат, а не кисейная барышня; солдат добровольный, чье жалованье - относительная независимость на время полета, а долг - вот это. А потом прикрыть глаза, задержать дыхание и сказать; "Иди сюда".
      - Любить - это знать, - еще раз повторил 0'Брайн, только чтобы не говорить того, что нужно сказать.
      - И нет, - сказала Паола, - и не обязательно. Вот самые мои любимые цветы - глицинии. Это огромные лиловые колокольчики, глянцевые, словно сделанные из восковой бумаги, а листики малюсенькие, темно-зеленые, и тоже словно восковые. Если цветок в воду бросить - он потонет, тяжелый такой. А под водой засветится лиловым светом. Это - мои глицинии. Я их такими люблю. А какие они на самом деле - не знаю. Никогда не видела. Но ведь это не важно, правда? Важно, какими я их люблю...
      Дэниел не отвечал ей. "А я никогда не был на севере Африки, - думал он. - Для меня Марокко - это тонкий белый песок, и не холмами - ровной пеленой, как снег. И эта огромная женщина с копной жестких, звериных волос... Чтобы схватить за эти волосы, бросить на песок и видеть глаза, черные до лилового блеска, остекленевшие от ужаса, как замороженные сливы, и живой хруст ломающихся пальцев..."
      - Поди сюда,-сказал капитан 0'Брайн, и Паола не шагнула - качнулась навстречу ему, - просто ноги не успели сделать этого шага.
      Марсианин сидел, бесстыдно выставив заднюю ногу пистолетом, и вылизывал ее, так что розовая шерсть ложилась лоснящимися влажными дорожками. Когда Симона подошла, он опустил ногу и с убийственным акцентом сказал:
      - Бынжюр.
      - Привет, - сказала Симона, присаживаясь перед ним на корточки, - ты Аду видел?
      - Не видел, - сказал марсианин.
      - А Ираиду Васильевну видел?
      - Не видел, - снова сказал марсианин. - А вот Кольку твоего видел. Он сюда летит. Скоро будет.
      - Где же скоро? - вздохнула Симона. - Еще два с половиной миллиона лет ждать.
      - Больше ждала, - наставительно заметил марсианин и почесал пушистое кремовое брюшко. - И еще подождешь.
      - А Паолу видел?
      Марсианин томно потянулся и откопал в красной марсианской траве старенький транзисторный приемник. Полились сладкие звуки Свадебного марша Мендельсона.
      - Счастливая Паша! - патетически воскликнул марсианин голосом Ираиды Васильевны.
      - Что-то ты врешь сегодня, - заметила Симона, - всем счастья наобещал.
      - А я так и должен, - сказал марсианин, - я розовый.
      Симона рассердилась на него - и проснулась.
      Еще не вполне сознавая, что к чему, она подняла руку и щелкнула тумблером.
      - Пашка, - позвала она, - Пашка!
      Экран фона упорно оставался темным, - видно, Паола еще не приходила в свою каюту. Симона мельком глянула на часы - крошечный такой кружочек на огромной смуглой ручище. Скверно - половина двенадцатого, проспала больше, чем собиралась. Но где же этот чертенок? Просила ведь по-человечески разбудить через час.
      Защелкали тумблеры короткого фона: кухня, коридор, кладовая, салон... Пусто. Симона вскочила. Последние кнопки, судорожные вспышки контрольных лампочек: кибернетическая - ванная - шлюзовая -а библиотека, - всё.
      И - каюта начальника станции.
      - Паша... - выдохнула Симона, словно всю станцию она сейчас обежала бегом.
      - Это я разрешила, - каким-то деревянным, безжизненным голосом произнесла Ираида Васильевна.
      Симона сунула босые ноги в туфли, вылетела в коридор и ворвалась в каюту своего начальника:
      - Пашка что - у него?
      Ираида Васильевна, прямая как палка и застегнутая на все пуговицы, стояла посреди каюты:
      - Час тому назад Паола Пинкстоун попросила разрешения вместе с капитаном 0'Брайном осмотреть "Бригантину".
      Симона села на ее аккуратно застеленную постель:
      - Какого черта?
      - Симона, - отчеканила Ираида Васильевна, и Симоне стало до отчаянья ясно, что ничему уже не помочь, и вовсе не потому, что в Пространстве приказы начальника не обсуждаются (именно за этим она сейчас и прибежала), но уходит время, и вместе с ним- возможность вытащить эту дурочку из всей этой помойки, - как начальник станции, я несу ответственность перед Комитетом космоса...
      - Ай, да при чем здесь Комитет! - Симона запустила пальцы в волосы; потом откинула их, чтоб не мешали смотреть, и тихо, глядя в упор в раскосые, как у Митьки, глаза, спросила: - Послушайте, а вы вообще разбираетесь в мужчинах?
      Ираида Васильевна побледнела до желтизны.
      - Нет, - сказала она, - ну и что же?
      - А вы можете мне поверить, что это - всего лишь забава, случайная ночь на станции, эдакая перчинка после президентских дочек и грудастых фонозвезд.
      - Да, - сказала Ираида Васильевна, - ну и что же?
      Тут даже Симона оторопела.
      - Пусть вы опытнее меня, - продолжала Ираида Васильевна, -.охотно вам верю (Симона тихонько вздохнула - о том, что было до Николая Агеева, по всему Пространству мифы ходили, один только Колька их не слушал). Пусть вы даже не ошиблись. Ну и что же? Пусть - забава, случайная . ночь, перчинка и все прочее, - и все-таки это может стать для нее счастьем на всю жизнь. Чудес не бывает, Симона, и капитан этот, баловень, никогда не поймет, что за невзрачной рожицей - человек. Не без глаз я, вижу, что не пара они. Ну и что же? Уйдет. Бросит. Забудет. Но для нее-то - на всю жизнь, да так, чтобы каждую ночь вспоминать, и молиться - как сейчас она богу молится. Старому богу, маминому да бабкиному. Потому что нет счастья горше и священнее, чем счастье памяти. Только откуда вам про такое счастье знать? У вас-то оно всегда при себе.. А если и бедою обернется для нее эта ночь - все равно это будет ЕЕ горе. И чем бы это ни было - все равно для нее это слишком большое, чтобы чужими руками заслонять...
      Симона поднялась, пошла к иллюминатору. "Это я-то не знаю, что такое счастье памяти?" - и задохнулась вдруг, потому что так вот иногда не хватало его, как в миг смерти не хватает жизни.
      Было слышно, как Ираида Васильевна тяжело опустилась на стул.
      - Паша - девка взрослая, - сказала она уже другим голосом. - Не Митя же, в самом деле. А вообще странно, что не вы мне, а я вам все это говорю. Вроде бы вы должны были взять Пашу за руку да к капитану ее свести - люби, мол, покуда любится... Вы уж простите меня, Симона, только странно мне как-то, что на любовь-то вы только для себя щедрая.
      Симона повернулась и вихрем вылетела в коридор. Сзади, в аккуратной маленькой каюте Ираиды Васильевны, что-то валилось и рушилось.
      - Ты знаешь?.. - спросила Ада.
      Симона кивнула.
      - У них там три кибера, не успели еще вывести.
      Все на контроле приборов. С передачей в центральную. 0'Брайн включил только регенератор воздуха.
      - Естественно, - сказала Симона.
      Некоторое время обе они молчали, невольно прислушиваясь, словно из планетолета могли донестись какие-нибудь звуки.
      - Знаешь; я много раз думала, - продолжала Ада (эти ночные бдения в центральной удивительно располагали к неторопливым беседам), - когда наша Ираида решится хоть на какой-нибудь самостоятельный шаг, на вершок выходящий за рамки инструкций. Но уж никогда не предполагала, что это может случиться по такому поводу.
      - А что? -устало возразила Симона. - Все правильно. Хороший повод счастье человеческое. А ты еще не думала, почему именно она - начальник нашей станции? Именно поэтому. Потому, что она всех нас человечнее. И спокойнее. Дай нам с тобой волю - мы бы эту несчастную "Бригантину" по винтикам разнесли. А потом неизвестно кто платил бы штраф в пользу этого Себастьяна Неро. Потому что нет ничего. Это нам только хочется всяких там чудес. Приключениев.
      - А ты устала, - спокойно заметила Ада.
      - Ничего не устала, - фыркнула Симона. - Просто она права. Плевать надо на все инструкции и заботиться об одном - как даже самую маленькую, самую ненужненькую любовь вынянчить, вылизать, отогреть. Как слепого звереныша. И потом только любоваться, как она вырастает в могучее, прекрасное чудище.
      - Чудо или чудовище? - скептически ухмыльнулась Ада.
      - Чудище. Невероятное и каждый раз - доселе невиданное.
      - Ерунда, - решительно заявила Ада, - вот меня занимает один вопрос: почему из пассажирского отсека в тамбурную сделан узенький люк-ровно на одного человека, а из тамбурной в грузовой отсек - широченный, как раз такой, что целый контейнер пролезет?
      - Заскоки конструкторской мысли, - махнула рукой Симона и потянула к себе план расположения контейнеров в грузовом отсеке.
      Над этим планом, накануне уже изученным вдоль и поперек, они и просидели до утра, до пяти часов, когда дверь в центральную неожиданно откатилась и на пороге появилась Паола. Она вошла и остановилась, потому что. не ожидала встретить никого, да и не могла ожидать просто потому, что не помнила ни о чем, и шла, как пьяная, шла тихонечко-тихонечко, словно то, что было, еще лежало на ее руках и губах, и это надо было не стряхнуть, уберечь... И когда увидела Симону и Аду - вдруг не расплылась, как должна была бы, в своей детской улыбке, а посмотрела на них спокойно и чуть-чуть горделиво, как равная на равных.
      Все молчали, и вдруг Ада, может быть немного ошалевшая после второй бессонной ночи, спросила:
      - Ну и что?
      Паола некоторое время молчала, видимо соображая, о чем ее спросили, потом ответила - опять очень спокойно, без улыбки:
      - Вполне современный корабль. Душно только. - И вышла, бесшумно притворив дверь.
      - Ты что, обалдела? - спросила Симона.
      - Обалдеешь, - ответила Ада. - Двести восемьдесят. Почти три сотни титанировых бегемотов.
      - Вот именно, - задумчиво проговорила Симона, - почти три сотни. Почти. На "Первую Козырева" их будут перегружать прямо на американских "муравьев", и кто заметит, если их вдруг окажется двести восемьдесят один...
      - Ну знаешь, спрятать целый контейнер - это невероятно.
      - Вот это мы сейчас и проверим. Кстати, есть у нас обыкновенная рулетка? Не кибер-измеритель, а просто рулетка? Чудно. Подними-ка заслонку.
      Ада подождала, пока Симона наденет лиловый скафандр, поблескивающий морозной пыльцой, словно очень спелая виноградина; потом нажала молочную клавишу, и прозрачная пленка, закрывавшая трап, перекинутый на корабль, поднялась и пропустила Симону. Ада включила шлюзовую "Арамиса": было видно, как Симона, пригнувшись, входит в черную дыру перехода,
      Около девяти часов, наскоро позавтракав в своих каютах - вместе все собирались только за ужином, экипажи таможенной станции и американского корабля сошлись в кают-компании. Все подтянутые, корректные, сдержанные. Симона, нагнувшись над межпланетным фоном, старательно настраивалась на Землю, - пусть этот джентльмен поговорит со своим Вашингтоном. Все равно в двенадцать часов придется их отпустить, и международного скандала не получится. В крайнем случае, Холяев принесет извинения.
      Космолетчики расположились возле двери. Может быть, разговор примет такой характер, что присутствие кого-либо, кроме капитана, будет нежелательно. Тогда легче будет встать и покинуть помещение, подав пример всем остальным. И что это вообще за глупое правило - не допускать гостей в центральную рубку?
      В конце концов такие же планетолетчики, как и мы. Хотя - какое сравнение! Мы - действительно планетолетчики, а это - так, таможенные крысы... Санти осмотрел "этих крыс". Хорошо держатся, даром что бабы. Заварили кашу, задержали разгрузку планетолета, а теперь - пожалуйста, в луже. Сейчас капитан свяжется с самим Себастьяном Неро...
      "...продукцию фирмы "Синтетикал Альбумин". Мы далеки от мысли выдать нашим слушателям секрет синтеза белковых веществ; скажем больше - мы сами его не знаем. Чудодейственный катализатор, известныи только самому Себастьяну Неро, этому знаменитому ученому, крупнейшему бизнесмену, выдающемуся политическому..." .
      Симона приглушила звук, обернулась - уж очень это противно, когда у тебя между лопатками ползает вот такой взгляд. Хотя бы ради приличия смотрел на Паолу... Ага, догадался, гад. И то хорошо.
      На экране фона замелькала зеленая вспышка - сигнал того, что обе стороны вышли на связь. И тотчас же экран озарился малиновой апоплексической лысиной знаменитого ученого и крупнейшего бизнесмена, единовластного хозяина "Бригантины".
      Дэниел 0'Брайн вытянулся по-военному, заслонив собой остальных:
      - Сэр, доверенный мне корабль задержан на таможенной станции "Арамис" без указания причин.
      - Знаю, - сказал Себастьян Неро и, приблизив к экрану бесцветные глаза, медленно добавил: - Инструкции вам известны.
      Экран погас.
      Собственно говоря, ничего не было сказано, но тем не менее у Симоны осталось ощущение, словно американцы получили какой-то приказ, причем в такой форме, которая исключала неповиновение.
      - Мне очень жаль, -- поднялась Ираида Васильевна, - что из-за кратковременности связи мы не могли уточнить причину вашей задержки, и мистер Неро оказался не полностью информированным. Дело в том, что мы запросили разрешение на Вскрытие контейнеров с грузом здесь, на нашей станции.
      Космолетчики поднялись и подошли к своему капитану;
      - Имеете ли вы основания для такого требования? - спросил 0'Брайн.
      Симона из своего угла вставила:
      - Оснований, которые мы могли бы предъявить вам здесь и сейчас, мы не имеем.
      Все, как по команде, повернулись к ней.
      - И все-таки вы настаиваете на вскрытии всех двухсот восьмидесяти контейнеров?
      - Да, - сказала Симона и с откровенным любопытством поглядела на них снизу вверх, - но особенно интересует меня двести восемьдесят первый контейнер - тот, который лежит на полу промежуточной тамбурной камеры между грузовым и пассажирским отсеками.
      Санти небрежно повел плечиком:
      - В том, что эта камера пуста, мы легко убедимся, если свяжемся с ней по короткому фону.
      - Короткий фон для связи с вашим кораблем находится в центральной рубке, о чем я весьма сожалею, - не вставая со своего кресла, проговорила Симона. - А то, что пол тамбурной камеры - это верхняя крышка плоского контейнера, можно доказать простым вскрытием пола.
      - Я прошу немедленно послать на базу запрос на соответствующую аппаратуру для резки титанира. А пока - весьма сожалею. - Дэниел сдвинул каблуки.
      Симона в ответ свесила голову набок. Но Дэниел уже не смотрел на нее, а шел к Паоле. Он остановился, не дойдя одного шага, и наклонился над ней так бережно, что все отвели глаза, и что-то очень тихо сказал ей, и она подняла к нему свою обезьянью мордочку, ничуть не похорошевшую, как почему-то всем хотелось, и с каким-то безнадежным спокойствием, потрясшим Симону, ясно, на всю комнату, сказала:
      - Да.
      Капитан обернулся к остальным межпланетчикам, и они, не произнеся больше ни слова, вышли из кают-компании.
      "Кажется, я порядочная дубина", - почти без тени сомнения подумалa Симона.
      Паола легко, как-то плечами оттолкнулась от стены, неслышно пересекла комнату и исчезла за дверью, ведущей в центральную.
      - Ну, Симона, ты сегодня... - Ада только головой покрутила, фантастика на грани техники.
      - Да, - согласилась та, - насчет контейнера, что в промежуточной камере, я малость перегнула. Хотя это не исключено: размеры совпадают, там на полу как раз поместится контейнер. Пошлю на "Первую Козырева" частное заключение - пусть еще раз проверят, прежде чем ставить "Бригантину" на перегрузку.
      - Да, Симона, - сказала Ираида Васильевна, - я вам не советую показываться на глаза этой троице, когда в двенадцать за ними придет буксирная ракета. А пока...
      Но Симона уже бежала к центральной, еще не сознавая, что там случилось, гонимая тем шестым чувством каждого межпланетчика, какого, может быть, объективно и не существует в природе, но которое всетаки подняло ее и бросило вслед Паоле; и в проеме распахнувшейся двери все увидели голубую фигурку, лежащую на пульте внутреннего управления, чтобы всей тяжестью тела, всей силой маленьких рук вдавить в гнездо выпуклую, словно белый камушек, клавишу перекрытия трапа.
      Синтериклоновая заслонка была поднята, проход на "Бригантину" открыт.
      ПЯТЫЙ АКТ
      - Сюда! - крикнула Симона, и когда Ираида Васильевна с Адой вбежали в центральную, сорвала предохранительную сетку и замкнула цепь герметизации всех отсеков.
      И только после этого подняла огромную руку и смахнула Паолу с пульта.
      Паола упала на колени и некоторое время так и лежала, не шевелясь, потом подняла лицо - спокойное лицо человека, который сделал все, что должен был и что мог, и увидела на экране черную кишку трапа, и поняла, что там, на "Бригантине", уже успели задраить люк; потом всю станцию тряхнуло, и Симона вцепилась в верньер генератора силы тяжести, и на миг стало легко, а потом станцию бросило в сторону и завертело, и Паола не могла понять, что же происходит, и хваталась за металлические коробки приборов, но руки соскальзывали с покатых, крытых серебристым лаком плоскостей, и все это было еще не так уж страшно, пока пол вдруг не вздыбился вверх, и нечеловеческий ужас крушения мира, взметнувшийся, как веер взрыва, заслонил собой и гибнущих рядом людей, и гремящий водоворот неподвижных доселе вещей, и даже мысль об уходящей "Бригантине", оставляя крошечному, сжавшемуся в комок телу только маленький страх собственного бесследного исчезновения.
      А потом все вдруг разом остановилось.
      И Симона, висевшая каким-то чудом на пульте, сползла на пол.
      - Едва вырвались из-под дюз, - хрипло сказала она лежащей рядом Ираиде Васильевне и вытерла лицо рукавом свитера. - Хотели сжечь двигателями, сволочи.
      Свитер был грубый, из распухших губ пошла кровь. Симона поднялась на колени, включила экран внешнего обзора.
      - Уходят... - и резко поднялась. - Ада, на локатор! - И еще одна предохранительная сетка полетела на пол - сетка, не снимавшаяся еще нигде я никогда. - Торпеды, Ада!
      Это жуткое, древнее, как сама война, слово подняло Паолу, и она, перескочив через Ираиду Васильевну, все еще лежавшую на полу, повисла на руке Симоны:
      - Не смейте! Там же люди! Слышите? Не смейте! Это же убийство!
      Симона стряхнула ее, и, видя, что Ада поднимается с трудом, сама потянулась к локатору, и Паола снова бросилась на нее, и вцепилась мертвой хваткой, закрыв глаза и хрипя, захлебываясь, задыхаясь, цепенея:
      - Не дам... Убийцы... Негодяи... Коммунисты...
      Пол снова наклонился, радужная точка на экране локатора нырнула под перекрещение черных нитей, и тогда Симона, не пытаясь больше отделаться от Паолы, двумя руками врубила четыре маленьких красных рубильника.
      Станцию тряхнуло в последний раз, четыре ракеты вырвались вперед из невидимых до сих пор гнезд и помчались к уходящему кораблю, расходясь, чтобы не попасть под огонь его дюз, и вот они уже обогнали его и снова сошлись, и Паола уже просто смотрела на экран и молча ждала взрыва, а его не было, потому что ракеты создавали только тормозящее поле, в котором корабль неумолимо терял скорость, пока не останавливался совсем; но Паола еще этого не знала, и с безучастностью все потерявшего человека смотрела куда-то мимо экрана, мимо невероятного хаоса разгромленной центральной, мимо спокойного лица Ираиды Васильевевны, почему-то все еще лежавшей на полу, и смотрела, и смотрела, пока в это оцепененье не ворвался страшный гортанный вскрик Симоны.
      Стены огромного-не в пример уютным помещениям "Арамиса" - кабинета Холяева были сплошь покрыты картами и экранами; но светился только один, не диспетчерская же, в самом деле, - и на этом экране было видно, как два тяжелых буксира подтягивают "Бригантину" обратно к "Арамису". Патрульные ракеты, как мальки, стайкой шли поодаль. Вот буксиры отцепились, и Симона увидела, как Ада повела станцию на соединение с кораблем. Хорошо повела. Очень хорошо для первого раза.
      Затем Холяев включил шлюзовую "Арамиса", и было видно, как маленькие киберы безуспешно пытаются, навести трап, искалеченный и смятый, когда корабль американцев в чудовищном вираже стряхнул со своей спины маленькую станцию; на помощь киберам уже спешили люди в скафандрах, те самые, которые только что прибыли на "Арамис" и сняли Симону, и они подняли там возню, в которой разобраться было невозможно, и Симона не стала больше смотреть, и снова спросила Холяева:
      - Ну, так ты дашь ракету?
      Холяев постукивал карандашом по столу и, чтобы не смотреть на лицо Симоны с разбитыми лиловыми губами, смотрел на ее юбку, по которой, узкий, как царапина, тянулся след крови, и думал, что кровь, наверное, и на свитере, только не видно - черный, и сказал:
      - Переоделась бы. Нет ракеты.
      - Жуткое дело. - Симона запустила пальцы в спутанные волосы. - Ты только представь себе, Илья: сейчас же грохнут всеми фоностанциями Советского Союза, и под траурный марш... Ты представляешь, услышать это по фону! Ей-богу, ты дубина, Илья, или ты просто не хочешь понять, что ребёнку оказаться один на один с таким горем...
      - Он там не один, - терпеливо сказал Холяев. - И притом он не просто ребенок. Он мальчишка.
      - Знаю. И что мальчишки ох сколько могут - тоже знаю. Но я знаю также и то, что Митьке будет легче, если это скажу ему я. Или просто буду с ним тогда, когда он услышит.
      - Да пойми ж! - Холяев стиснул кулаки, и полированная крышка стола скрипнула под его руками, но казалось, что это пискнул кто-то, зажатый в его кулаках. - Пойми, Симона, у меня всего один "муравей", готовый к рейсу, и американцы уже запросили своих бандитов, если только они будут транспортабельны.
      - А, ерунда какая, - отмахнулась Симона. - Пусть сами присылают специально оборудованииT корабль со всякими решетками и полицией. Дай эту ракету мне. Ты же понимаешь, ты же человек, Илья: мне нужно к этому мальчику! Дай мне ракету до Душанбинского, ее тотчас же вышлют обратно.
      - Не могу. Специальный запрос из Вашингтона, подтвержденный приказом из нашего центра.
      Симона встала и пошла прямо на Холяева, но между ними был большой, привинченный к полу письменный стол, и Холяев без особого восторга стал думать, что же она сейчас будет делать, но Симона просто перегнулась через стол и вдруг взяла обеими руками его голову, и, приблизив к нему свое оливково-смуглое лицо с разбитыми губами, стала говорить, не переставая, монотонно, словно ставя точку после каждого слова:
      - Мне нужно на Землю мне нужно на Землю мне нужно...
      - Черт, - сказал Холяев и, перехватив руки Симоны выше запястий, с трудом отвел их от своего лица.
      Вражья баба. Через три часа пойдет грузовик, весь рейс в скафандре, и до семи "G". Довольна?
      Симона только усмехнулась какой-то дикой усмешкой, и из еетуб сразу же начала сочиться кровь, и Холяев смотрел на эти капельки крови, проступившие на трещинах, и бледнел, потому что он и был одним из тех, о которых по всему Пространству ходили мифы, пока не появился Агеев; но Симона уже сделала несколько шагов назад, примакивая губы рукавом своего невозможного свитера:
      - Спасибо, Илья. Если что - вызовешь.
      - Посиди еще, - сказал Холяев, - только молча. Сядь вон туда и протяни ноги.
      Симона послушно села, и протянула ноги, и снова стала смотреть на экран, и на "Арамисе" наконец наладили трап, и вот из его дыры показалась одна фигура космолетчика, другая, и головы их были опущены, так что Симона с трудом узнавала, кто же это может быть; некоторое время никто больше не показывался, и вот наконец вынесли третьего. Третьим был капитан. Симона пожала плечами и отвернулась.
      Дэниел 0'Брайн пришел в себя, - пришел так, как будто действительно уходил куда-то очень далеко от своего тела, и вот теперь пришел обратно и влезал в свое тело, как в скафандр - по частям, только начинал не с ног, а с головы. Прежде всего возникла тупая боль, словно огромная клешня обхватила сзади затылок.
      А потом, когда сквозь эту боль начали пробиваться воспоминания, перед глазами с забавной пунктуальностью поплыли кадры побега с "Арамиса", и Дэниел удивлялся, как это он с такой точностью умудрился запомнить и лихорадочную дрожь куцых рук Мортусяна, этого застенчивого висельника, и закушенные, как, у взбесившегося жеребца, безобразные губы Санти, и собственное безразличие, неожиданно и безраздельно овладевшее им, когда люк наконец был задраен и ощущение первой легкой удачи наполнило всех.
      И тогда Санти, поняв его состояние, оттолкнул его от пульта управления и сам запустил маневровые двигатели; "Бригантина" ринулась в чудовищный вираж Санти стряхивал с себя станцию. Но когда вслед за этим Санти врубил запуск планетарных двигателей, Дэниел вдруг понял, что сейчас "Арамис" окажется под огнем дюз, и, превозмогая навалившуюся на него тяжесть, он бросился на Стрейнджера, но тот, не отрывая рук от рычагов управления, крикнул:
      - Пино!
      Этот крик, хлесткий, как плетью - по собачьей спине; преданное сопенье Мортусяна где-то сзади, и сквозь лиловую муть перегрузки - страшный удар по затылку, бросивший его внёвесомость беспамятства. Последнее, что он помнил, - это смех Санти. Все, что произошло сегодня, было страшно. Но самым чудовищным был этот смех.