— Умотали, звери, — еле шевеля языком, проговорила она, в последний раз подымаясь и переваливаясь через борт. — Тяни макет, Темка, припрячем его на острове, а то неровен час прознают про нашу самодеятельность…

— Не успеют. Я еще не сказал тебе, что утром была связь: на подходе два звездолета, вероятно, уже легли на орбиту. Глубоководники, палеоконтактисты, плазмозащитники… Словом, сплошные корифеи. Тут не до нас будет и не до самодеятельности.

Варвара приподнялась и глянула за борт, где в тени паруса бесшумно скользили веретенообразные темно-лиловые тела.

— Все равно завтра обряжу в сбрую Вундеркинда… Стащи-ка с меня моноласт… Ага. На все, что мы делаем, земные дельфинологи потратили бы минимум полгода: знакомство с упряжью, привыкание к свету, к шуму. Отработать нажатие клавиши и только тогда приступать к главному — связать включение аппаратуры с подводными сооружениями, и все это последовательно, долго и нудно закрепляя каждый выработанный рефлекс…

— Знали бы аполины, что такое рефлекс! — фыркнул Теймураз. Это действительно было самым больным местом дрессировки. В отличие от дельфинов — да что там говорить, от любых земных тварей, — аполины наотрез отказывались воспринимать лакомства как закрепитель рефлексов. От угощенья они не отказывались, это правда, но не связывали его с каким-либо заданием.

— Да, — согласилась девушка, — чересчур уж они умные. Это все равно как если бы знаменитому академику начали объяснять, что обед в перерыве конференции — это вознаграждение за его доклад. Представляешь его академическую реакцию?

Теймураз, наверное, представил, но промолчал.

— А в чем дело?-встрепенулась Варвара, садясь и подтягивая коленки к груди. — Ты что такой индифферентный? Он греб короткими, сильными рывками.

— Успокойся, я дифферентный на все сто процентов.

Интересно, кто бы успокоился после столь дурацкой реплики? И вообще, за последний месяц он из ящерицы живой превратился в рептилию сублимированную.

— Послушай, Темка, — решительно проговорила она, — я же вижу, как ты усыхаешь с каждым днем. Жан-Филипп прав, это очень трудно — быть против всех. Даже если не в одиночку, а вдвоем.

— Глупая ты все-таки, — печально проговорил Теймураз. — Или просто еще маленькая. Когда ты прав, это совсем нетрудно, но только в том случае, если знаешь, что от твоей правоты кому-нибудь и хотя бы через тысячу лет станет чуточку легче…

Лодка ткнулась в берег, по инерции выползла на гальку. Они прошли мимо могилы Лероя — громадный монолит из лиловато-коричневой яшмы казался теплым и чуть ли не живым. Они привычно коснулись его кончиками пальцев. Это был их маленький обычай, их обряд. У них уже очень многое было на двоих, вплоть до подводного заговора с участием аполин; еще на большее они были готовы друг для друга — и тем не менее Теймураз был для Варвары, что глубь морская: на столько-то метров она тебе принадлежит, а вот что дальше — только догадывайся, лови всякие смутные и не для всех существующие тревожные волны.

— До завтра, — сказала она. — Легкой тебе бани.

Теймураз кивнул: ему сейчас предстояло сдавать Жану-Филиппу очередные аполиньи трофеи и головомойка была обеспечена.

Варвара проводила его взглядом, потом как-то невольно оглянулась на Лероев камень. Парчовая яшма казалась отсюда однотонной, сглаженные углы и странные пропорции монолита создавали впечатление нечеловеческой тяжести и усталости. Вот так устало и тягостно думает Теймураз о своем, о чем-то неизвестном ей и очень далеком. Не о Лерое, иначе его пальцы не коснулись бы камня так легко и бездумно. Он ничегошеньки не понял, этот мальчик, он до сих пор считал появление Лероя, на этой планете случайным, а ведь для старика весь смысл оставшейся жизни заключился в одно: быть на одной земле с прекрасной Кони.

Не дошло это до ее сына.

Старик заслонил его — это угнетало Темку. Но существовал еще какой-то невидимый груз, который давил на Теймураза с каждым днем все тяжелее и тяжелее.

Лероя похоронили на том месте, где он любил стоять, глядя на море. Может, и он не просто смотрел, а чувствовал странные импульсы, рожденные в кофейной глубине, и заставлял себя не верить в их реальность? Камень этот притащили от самых ворот Пресептории, там было несколько таких монолитов, но яшмовый — только один. «Уцелела плита за оградой грузинского храма».

Да что за наваждение — одно и то же стихотворение, и на том же самом месте, и так уже полтора месяца! Мало она хороших стихов знает, что ли? Она рассердилась на себя и побежала к себе в лабораторию, прыгая с одного камешка на другой. Слишком много камней, вот и вирусный возбудитель всех ассоциаций. Отсюда и Кавказ, и плита у ограды; и седина — соль на них.

Встряхиваясь на бегу, как рассерженная рысь, Варвара одним прыжком влетела в тамбур своего экспериментального корпуса. Сублимационный зал встретил ее двадцатиголосым ворчаньем форвакуумных насосов, запахом перегретого машинного масла и неожиданным после полуденного пляжа морозом.

У крайних, самых вместительных, камер, куда можно было бы поместить крупного носорога, возился Пегас. Полтора месяца назад кибы принесли его с «дикой» стороны буквально по кусочкам, столь доблестно выполнял он Варварин приказ снимать каждое животное, что его назойливость превысила меру звериного терпения. Теймураз кое-как спаял бренные останки воедино, Варвара вживила новые щупальца, но вот речевой аппарат был необратимо поврежден. Пегас страшно стеснялся своей немоты.

Сейчас у него в корыте лежал только что вынутый экспонат — серебристый овцеволк. На Большой Земле эти несчастные создания по всей вероятности вымерли бы в третьем поколении; здесь же каждую стаю опекали несколько асфальтовых горилл, снабжавших этих горе-хищников различной падалью. К счастью, они не приобрели мерзкой внешности гиен, а по традициям Степухи превратились в очаровательных барашков на сильных собачьих ногах, и только мощные зубы, способные загрызть быка, если бы только здесь водились быки, выдавали в них хищников. Варвара подсунула руки под курчавое мерлушковое брюхо и легко, словно это была плюшевая игрушка, вынула чучело из корыта. Собственно говоря, это было не чучело, а мумия — легкая, совершенно обезвоженная ткань. Это со шкурами всяческая возня — выделка, лепка модели, строительство каркаса… Просто удивительно, сколько сил отнимало все это у таксидермистов, пока не был изобретен метод сублимационной сушки. А теперь, в сущности, и человек не нужен, разве что всякими проволочками да пружинками придать мертвому достаточно правдоподобную позу.

А затем — уже работа для Пегаса: ни шкуры не снимать, ни всякими снадобьями не нашпиговывать, как делали это в прошлые времена. Просто сунуть тушку на пару часов в жидкий азот, а потом на простой морозец градусов под тридцать. И насос включить помощнее. Вода из организма прямо так мельчайшими кристалликами льда и будет уходить. Сублимироваться. Вот и вся процедура. Примерно через триста-четыреста часов — вот такая невесомая игрушка, и правдоподобие полное: зверь как живой.

Настолько все просто, что и делать ей тут нечего.

Она повернулась и пошла наверх, в двухсветную скульптурную мастерскую. Здесь будет посложнее, ведь на кухне нашлось несколько таких шкур, что от этих зверюг жутко становится — приводит в ужас убогость собственной фантазии. А фотографий нет, не говоря уже о голограммах. Как тут изготовишь каркас? Она задвинула овцеволка в уголок, пошла к рабочему столику и сняла с недавно начатой глиняной фигурки мокрую тряпку. Модель в десятую долю натуральной величины должна была изображать сумчатую длинношерстную жабу. Варвара дошла до пределов своего воображения, но кошмарное создание не выглядело живым. Каких-то деталей не хватало. Может, достоверности позы?..

Варвара вздохнула и накинула тряпку на модель. Придется ждать, пока кто-нибудь не запечатлеет этого красавца на пленку. Она засучила рукава и занялась консольной экспозицией «Утро в лесу». Овцеволк очень кстати, без него картина была бы чересчур идиллической. Мха и лишайников маловато, завтра придется сгонять Пегаса к Ящеричному хребту. Ведь со дня на день могут нагрянуть прибывающие гости, с ними предстоит очень серьезный разговор, и для пущей убедительности стоит продемонстрировать несколько готовых работ. И для установления доверия к ее способностям. Не первокурсница же она, в самом деле.

Стены мастерской пожелтели — над Степухой ронял луковичную шелуху закатных облаков традиционный вечер. Спину уже поламывало от усталости, как-никак, а каждый день она не знала отдыха с шести утра и до самой темноты.

Прошаркал Пегас и безмолвно замер за спиной.

Она этого страшно не любила, и Пегас должен был бы об этом помнить. Одернуть его неловко: калека. Да и работа все равно не клеится — вдохновения ни на волос. Жабий. Сумчатый.

— Послушай, Пегасина, — сказала она, стоя на коленках в пересохшем ягеле. — Над моделью — полка, на полке — колпак от эксикатора. Достань, будь другом, только в целом виде.

Она не оборачивалась, торопясь закончить хотя бы нижний ярус экспозиции, но по звукам за спиной догадывалась, что дотянуться до высокой полки Пегасу как-то не удается. Плоховато склеил его Темка. Сюда пришли два корабля, так неужели на них не найдется ни одного приличного робомеханика?

— Ладно, я сама… — начала она и осеклась: Пегас, поднявшийся было на дыбы, неловко покачнулся и всеми опорными копытами и оперативными щупальцами, приданными вычислительным бурдюкам, обрушился на злополучную модель.

— Куда ты, старый осел! — крикнула, не сдержавшись. Варвара и тут же пожалела: на крик мгновенно явилась Пегги.

— Старый осел!-завопила она, повышая тональность на каждом слоге и в результате переходя на ультразвук. — Старыйстарыйстарый-старыистарый осел!!!

Варвара поднялась с колен. В свое время она вложила немало труда в то, чтобы запрограммировать своих роботов на дружески-юмористические отношения. Но с юмором у роботов оказалось туговато…

— Пошла вон, — не повышая голоса, велела она Пегги. — А ты, Пегасина, прости нас. Завтра я ее перепрограммирую.

Она села обратно на мох, положила подбородок на коленки. Старый, старый, старый осел…

И еще старый, очень старый управляющий центр.

Теперь стало ясно, что крутилось в подсознании, выбрасывая на поверхность ассоциативного водоворота то стихи Пастернака с седеющим Кавказом и ночными ледниками, то образ Лероя, уходившего к морю, его глубокая старость поменьше контрастировала с кипучестью молодых. Ведь даже перед смертью он говорил совсем не то, что переполняло его душу, — видно, боялся, что слова любви на старческих губах будут просто смешны… Застарелая боль дряхлых Золотых ворот. Даже сам Жан-Филипп, поседевший демон… Старость. Нет, изношенность механизма — этот ключ давно был под рукой, только само слово не приходило на ум, ведь так трудно думать о старости в девятнадцать лет!

Она поднялась одним толчком, побежала в маленький холл, где имелся экран связи. «Теймураз! Теймураз! Темка!» Она стучала кулачком по номерной клавише, но экран не включался, значит, в своем коттедже Теймураза не было. Она вызвала аккумуляторную — тоже нет. Подумав, осторожно нажала клавишу с шифром Кони — и там никого. Трапезная? Пусто. Да что происходит в Пресептории, если и здесь вечером нет ни одного человека?

Она включила Главную (сиречь единственную) улицу. Первый квартал-никого. Второй-никого. Поворот к Майской поляне-бегут. У самого Майского Дуба — столпотворение.

Та-ак. Она выскочила на улицу в халатике, перемазанном глиной. Побежала. Те, кто стоял вокруг дерева, были высоки и плечисты, Варваре не сразу удалось просунуть нос между их локтями. Ничего особенного она не увидела — просто под нижними ветвями стоял автоприцеп со здоровенным экраном, на котором мелькало множество лиц. Все до единого были незнакомы и заполняли пространство так плотно, что не видно было, откуда ведется передача. Хотя вестись она могла только с космодрома.

Итак, они уже приземлились. Оперативно! И сразу же сцепились с первопоселенцами — перед самым экраном, расставив по-боцмански ноги и заложив руки за нагрудник клеенчатого передника, стоял Сусанин. И он, и те, что с экрана, говорили разом.

— Да вы представляете, что значит свернуть работы? — рычал Сусанин. — У нас тут сосунки, их в глубь материка не вывезешь!

— Ничего, ничего, — весело и категорично отвечали с экрана. — Половину завтра отгрузите на корабль, половину начнете готовить к возврату в естественные условия. Людей оставите минимум, остальных — пока на космодром, а площадку для запасного поселка мы вам приглядели километрах в шестидесяти.

— Позвольте, позвольте, — не выдержал такого напора Жан-Филипп и стал плечом к плечу с Сусаниным. — Кто распоряжается на Земле Тамерлана Степанищева?

— Мы, — сказали жизнерадостные диктаторы с экрана. — С момента нашего приземления — мы. И вы это знаете.

Варвара попятилась и выбралась из плотного ряда молчаливых свидетелей перепалки.

Огляделась.

Сзади все комбинезоны были одинаковы, но Теймураза нетрудно было найти по габаритам.

— Тем, Темка! — Она дергала его за хлястик, пока он не вышел из оцепенения (а тут почти все пребывали в оцепенении) и не обернулся. — Это кто еще на нашу голову? Ревизоры?

— Стратегическая разведка. Если подсчитать, то вызвал их сюда наш старик, я имею в виду Жана-Филиппа, немногим более месяца тому назад… Да, сразу после похорон Лероя. С чего бы? Они имеют право занести Степуху в КГК, со всеми вытекающими.

КТК — «Красная галактическая книга». Это был список земель, где необходимы чрезвычайные меры. Инженерное воплощение этих мер сильно смахивало на легенды о титанах.

Варвара ощутила холодок в пищеводе. Вот и дождалась. Рада?

— Что, два корабля — и сплошь разведчики?

— Нет, конечно. Прибыл их Голубой отряд — океанологи. Голубой отряд. Ничего голубого в них не было, кроме васильковых буковок на рукаве. Да еще головы, одинаково бритые до голубизны. Вот почему она не могла сразу сориентироваться, сколько же их на экране, — все они фантастически походили друг на друга, худощавые и неистощимо энергичные. Они все время находились в движении, как ртутные шарики.

— Мы тут в дороге проглядели все ваши материалы, — говорил один, которого отличали от других пушистые девичьи ресницы, резко контрастирующие с бритым черепом, и легкий нервный тик, пробегающий по правой щеке. — Не исключено, что когда мы вплотную займемся вашим шельфом, янтарной пеной и морскими змеями, может последовать спровоцированный ответный удар…

— Пока не жалуемся, — неубедительно возразил Сусанин.

— Пока, — спокойно согласился тот, с ресницами, — похоже, он был там главный. — И если не считать троих.

— Но это имело место вне Пресептории! — торопливо возразил Жан-Филипп.

— Да, — так же спокойно согласились с ним. — Пока — вне. Варвара хлопала глазами, как мультипликационная зверюшка, глядя на это чудо: как, не тратя ни малейших усилий, ставили на место самого Жана-Филиппа! И потребовалось для этого всего восемь — десять человек, обладающих даром мгновенной и безошибочной оценки происходящего.

— Да вы хотя бы представляете себе, в каком кошмарном режиме нам приходится работать? — чуть ли не бросался с кулаками на экран неистовый Сусанин. — В режиме страха. Постоянного страха. Думаете, перед змеями и смерчевыми молниями? Как бы не так! Перед тем, что в один прекрасный день на нас могут свалиться с неба так называемые хозяева и очень вежливо сказать: «Мы бы вас попросили…» — и мы очень вежливо ответим: «Да, да, пожалуйста!» — и будем в бешеном темпе убираться отсюда во славу галактического права. А здесь, между прочим, кроме стеллеровых коров еще и сумчатые… А «дикая» сторона! Так что свертывать работы — это даже не абсурд, это преступление!

— По грубым прикидкам, последний раз «хозяева» появлялись здесь не меньше тридцати тысяч лет назад. Так что их визит…,

— Наименее желаемое — наиболее вероятно!

— Ну, Евгений Иланович, в этом случае мы постараемся как-нибудь с ними договориться. Тем более что выявление закономерностей их логики входит в нашу первоочередную программу.

Варвара получала несказанное удовольствие от этого разговора. Молодцы, голубая разведка! Умницы, стратеги! Сегодня все равно потерянный вечер, поэтому они решили стравить весь эмоциональный пар. Ночью пресепторианское начальство успокоится, снизит содержание адреналина в крови и утром будет способно на спокойный, конструктивный разговор.

И начнется работа. Настоящая, умная работа.

— Мы скрупулезно исследовали все аномальные явления, — настаивал Жан-Филипп, — как имевшие место при нас, так и оставившие безальтернативно интерпретируемые следы воздействия…

Варвара фыркнула, и громко.

— Мы ознакомились, — кротко заметил главный на экране, приспуская над тирадой Жана-Филиппа скорбный флаг своих черных ресниц. — Вы все сводите к природным факторам, а природа имеет свои законы, но не логику. Которой, кстати, вы не обнаружили.

Только тут Варвара вспомнила, зачем она бежала сюда.

— И все-таки логика имеет место!.. — невольно вырвалось у нее, и тут же она осеклась.

Сусанин и Жан-Филипп, как по команде, полуобернулись к ней и замерли этакими атлантами у входа в Эрмитаж. В обрамлении этих корифеев ее маленькая фигурка в перепачканном глиной халатике выглядела, вероятно, препотешно.

— А это еще кто? — вопросили, в довершение всего, с экрана. — Женька, твое воспитание?

— Это наш новый оператор-таксидермист, — отчеканил Сусанин. Ох, провалиться бы сквозь землю!

— Таксидермист? А мы в этот сектор начальника привезли и пару младших научных… Э-э, на ловердеке, вернитесь!

Теймураз поймал девушку за плечи и вернул обратно.

— Закончите свою мысль, — попросили вежливо и проникновенно, — пожалуйста.

Варвара вздохнула, пошевелила ногой немнущиеся травинки Майской поляны.

— Здесь дело даже не в логике, а в ее клиническом нарушении.

— То есть вы хотите сказать, что логика все-таки отсутствует? — допытывались у нее в высшей степени заинтересованно.

Варвара упрямо сжала кулачки. Неужели и эти не поймут?..

— Отсутствие и нарушение — совершенно разные вещи. Здесь искали логику в чистом виде, пытаясь разобраться в работе искусственного мозга, в существование которого не верили, но заведомо считали его вечным и здоровым…

На экране опять произошло перемещение — как при едва ощутимом потряхивании калейдоскопа.

— Послушай, Гюрг, а девочка мыслит конструктивно, — небезразлично прокомментировали из левого нижнего угла экрана. — Продолжайте, пожалуйста.

— По всей вероятности, координирующий центр, спрятанный на дне моря, долгое время четко работал по программе: распознавались образы, благо классы были заданы: механизмы, животные, биороботы, гуманоиды; одних надо было лелеять, других не возбранялось топить. В сомнительном случае имелось великое множество тестов — от северных сияний до янтарных зерен, которые складывались хоть в замок Юрате, хоть в морского змея. Но прошло как минимум тридцать тысяч лет. И наступила старость.

Она этого ждала — за спиной мгновенно возник возмущенный гул. И имя — то самое имя, которое не могли не вспомнить…

— Только не надо про Лероя! — крикнула она, круто оборачиваясь назад. — Да, старость священна, когда это — старость человека. Да, человек становится стократ добрее и мудрее. Но не разваливающаяся на части машина. Так неужели вам не страшно, что во власти этого разваливающегося управляющего центра, этого квазимозга, оказалось сейчас все побережье вместе со всеми теми зверюшками, которых приручили не мы?..

На экране снова зашевелились, вынырнули две-три посторонние головы, бородатые и обильноволосые.

Но их вытеснили.

— До сих пор вас беспокоил принцип навязанного отбора по избыточной агрессивности. Или нет?

Однако они досконально знакомы со всеми мыслями!

— До некоторых пор — да. Но судьба побережья в целом…

— А почему вы говорите только о прибрежном районе?

— Аномальных явлений в глубине материка практически не наблюдается. А побережье… Где же было развернуться этим пришельцам, как не здесь, — они же были амфибогуманоидами.

— Вы абсолютно убеждены?

— Да. Они даже собак себе завели не на суше, а в море — аполин. Координационно-управляющий центр, это развалюха, лежит в основании одного из рыжих островов, со спутников его не просмотреть, но аполины его знают. Дайте нам с Теймуразом неделю, и мы положим на стол снимки этого центра.

— Бред! — сказал Сусанин. — Аполины натаскали тут всяких штучек-дрючек, но это — детали летательных аппаратов пришельцев, они уничтожены молниями тридцать тысяч лет назад!

Ни одна бритая голова даже не повернулась в его сторону. Невероятность ситуации заключалась в том, что весь знаменитый Голубой отряд битых четверть часа занимался исключительно какой-то пигалицей, таксидермисткой без университетского образования и мохнатой коброй — по характеру; а вокруг стояли сто шестьдесят экспедиционников Пресептории и слушали молча.

— И последний вопрос: значит ли все вышесказанное, что вы имеете собственную, то есть отличающуюся от общепринятой, концепцию ноосферы Земли Тамерлана Степанищева, более или менее полную и непротиворечивую?

Варвара снова пошевелила ногой упругие травинки, серебрящиеся в отсветах экрана:

— По-видимому, да.

На экране снова возник озорной всплеск активности, и вдруг в нечаянном просвете между мужскими лицами появилась, как волшебное видение, белокурая головка со всеми атрибутами кукольной красоты — губки бантиком, бровки стрелочкой, остального пока не видно, но чувствуется — не то Ника Милосская, не то Венера Самофракийская. В довершение всего эта воплощенная мисс Галактика кивнула с экрана, и даже благосклонно.

Варвара недоуменно оглянулась, отыскивая того, кому бы мог адресоваться столь царственный кивок, — и вдруг прямо перед собой увидела лицо Теймураза. Обуженное ночными тенями и освещенное только голубоватым светом экрана, это лицо сияло, точно серебряный факел, и голос, жалкий от счастья, повторял: «Она прилетела, Варька, ты понимаешь, она прилетела, она прилетела, Варька, дружище, она…»

Она попятилась, отступая от этого светящегося лица, и двигалась назад до тех пор, пока не наткнулась на экран заведенными за спину руками. Под пальцами разбежались крохотные искорки, холодок стекла подействовал отрезвляюще. Она замерла.

С экрана смотрели дружелюбные, интеллигентные и совершенно чужие лица. Кукольной красавицы уже не было.

— Послушай, Гюрг, а ведь девочка нам подходит, — снова подали реплику из левого нижнего угла. — Девушка, пойдете к нам в Голубой отряд?

Чужие лица дружно и одинаково улыбались — как аполины.

И все кругом засмеялись.

Варвара засунула руки в карманы, оттопырила нижнюю губу.

— Боюсь, что нет, — проговорила она с расстановкой, — ведь если я обреюсь, как вы, то буду выглядеть со своими усами чересчур экстравагантно.

— Кобра, — с отчетливым уважением произнес у нее за спиной голос Сусанина.

Она тихонечко вздохнула и пошла прочь, огибая прицеп с экраном, и пушистые соцветья Майского Дуба осыпались ей за шиворот. За спиной пчелиным гулом разрастался хор голосов — интермедия кончилась, снова обсуждалась судьба планеты.

«Мы еще посмотрим, как вы к этому центру подберетесь!» — «Можем сверху, на аполинах верхом, можем снизу, тоннелем под морским дном. Не в том же проблема». — «Да знаем мы вас, все вам не проблема, и до центра вы доберетесь, и не взорвете его по крайнему гуманизму своему, а бережно отключите. Только в результате Золотые ворота благополучно сдохнут вкупе с Оловянными, и все зверье с „дикой“ стороны хлынет на побережье сюда. И начнется вселенский жор, и останутся от уникальнейшего биоценоза рожки и ножки в самом прямом смысле…» — «Ну-ну, Евгений, не передергивай, уж ты-то знаешь, что ничего мы не отключаем и не включаем, наше дело — только разведка и рекомендации Галактическому совету, вот он-то и решать будет. А обновить генофонд ваших плюшевых зверюшек просто необходимо, иначе вымрут!» — «Если они постепенно вымирать будут, то от них вышеупомянутые рога еще, может быть, и останутся. Ну, воссоздадут еще пару-другую методом клонирования в заповедных реликтотеках. Но вот если ворота порушить и стороны соединить, то оттуда нагрянут такие хищнозавры — ни костей, ни рогов не соберешь. Таксидермичку закрывать придется. А те из наших курносеньких, что уцелеют, попадут под такой шоковый прессинг, что из ручных превратятся в пещерных и забудут про то, что такое солнечный свет. И это будет похуже вымирания, потому что виды в их современном состоянии исчезнут и следа не оставят…»

Сусанинский голос, рисующий катастрофические картины, терялся и глохнул в густолиственной чащобе парка. Он оставался за спиной вместе со всеми этими проблемами, которые кажутся такими значительными самим спорщикам и чуть ли не детскими, если послушать со стороны. Ну, соединят обе стороны, но ведь не за счет же убиения ворот! Уж их-то придется охранять бережнее, чем все остальное, вместе взятое. Еще бы, уникальнейший симбиоз, только вот не понятно, чего с чем… Со зверьем проще, элементарнейшая задачка на совмещение «быть» и «не быть». Искусственные биобарьеры, передвижные, самое осторожное смыкание зон. Несколько контрольных участков. Начать объединение животных в самой узкой полосе, а самые широкие, тыловые резервации оставить для чистых популяций, не затронутых всей этой кампанией. И все это в естественных условиях и предельно просто, нужно только не умиляться и не возмущаться, а вызвать несколько тысяч добровольцев с Большой Земли — для контроля. Но голубая разведка, наверное, сумеет этого добиться.

Она развела в стороны ветви игольчатой крушины и вышла на пляж. Море светилось сазаньей чешуей звезд, но галечная полоска была темна, и справа, где начинались крутые скалы, отыскать Лероев камень можно было только по памяти. Память, как всегда, не подвела, и Варвара присела на теплый каменный бортик, ограждавший яшмовый монолит. Между бортиком и массивной глыбой оставалось небольшое пространство — в ладонь, от силы — полторы; сюда она приносила камешки, скатанные морем, самые красивые, какие только выносила волна: опалово-молочные, крапчатые, яблочно-зеленые, — они грели ей руки и были удивительно неизменны и верны своей изначальной сущности. Море могло обглодать их до превращения в крошечные песчинки, но и тогда каждая осталась бы самой собой — молочно-белой. Крапчатой. Яблочно-зеленой. И; опуская их в каменную канавку, Варвара каждый раз тихонечко повторяла то шепотом, то беззвучно, лишь шевеля губами и мысленно произнося, как заклинание: «Марь душистая… зизифора… вишня тянь-шаньская… таволга…»

Такие вот цветы были на могиле Лероя, от которого, в сущности, она не слышала ни одного обращенного к ней человеческого слова, кроме случайно придуманной им дразнилки — перечня трав, предпочитаемых крошечными серебристыми лакомками с горных отрогов Памира. Зачем с первой же минуты их знакомства он громоздил между ними непроницаемую стену беззлобных, но и бескомпромиссных насмешек?

Да затем, что угадал он в ней ведьму морскую со всей причитающейся ей дивьей зоркостью и испугался, что распознает она его тайну, которую он берег пуще жизни.

Не ошибся Лерой, она эту тайну разгадала. Да поздно.

И вообще, что было толку от ее вещего чутья? Кого она спасла, кому помогла, от чего заслонила?..

Варвара привычно провела кончиками пальцев по чуть шероховатой поверхности камня, обработанного неизвестно сколько тысяч лет назад. Как ни печально, но руки, касавшиеся его в дремучей древности, принадлежали отнюдь не венцам творения. Хомо аквитус инопланетный — она не представляла себе, как он выглядел, но зато отчетливым и брезгливым нюхом души распознала в нем неуемный дух владычества, помноженный на барскую снисходительность ко всему остальному живому во Вселенной, и еще опасное всемогущество, которое в сочетании с иллюзорно-прекрасным лозунгом: «Все для человека!» позволило ему превратить это сказочное побережье чужой планеты в громадную резервацию для живых игрушек — наследственно-ручных животных. И позабыть о такой мелочи — на чудовищную машину, управляющую этим загоном, поставить выключатель. А то аппетит к посещениям далеких планет прошел, а несчастное зверье десятки тысяч лет изнывает от неутоленной любви к неведомому, приручившему его хозяину…

Она потерла яшмовую глыбу пальцами, попробовала отколупнуть чешуйку — камень не поддался. А может, его обрабатывали вовсе и не руки обретших разум земноводных существ, а холодные перепончатые, суставчатые биоманипуляторы? Нет. Яшма отозвалась, и не теплом — нет, руки тех неведомых существ, может быть, и имели температуру около Тридцати шести по Цельсию, но человеческого тепла не несли. А ведь именно эти существа, ксенантропы, побывавшие и на нашей планете, на сотни тысяч лет опередили в развитии людей Большой Земли. И вернулись к морю, начали вживаться в него гораздо раньше нас. И наверное, поголовно рождались в воде, как дельфинята. И что проку?..

Куда же подевалась у них чуткость и врожденная доброта, которую дарит море? А может, это только она по своей молодости и недомыслию так высоко ставит врожденные качества? Ведь и щенок может родиться с идеальным слухом, но он никогда не сочинит элементарного музыкального этюда…

Нет, нет, нет! Море у ее ног тихонечко заворчало, собирая волну, словно рассердилось на эту невысказанную вслух измену. Нет. Хомо аквитус — это ведь не просто человек, ныряющий подольше и поглубже, получивший в подарок, как в древности дарили серебряную ложечку, и выносливость, и приспособляемость, и раннее развитие. И вообще, это не биологическое определение, а состояние, когда все внутри словно промыто проточной морской водой, и чисто, и звонко, и натянуто, как хрустальная нить, и тысячезвучный резонанс чужой боли или восторга, неправды или красоты так переполняет тебя всю, что в ушах звенит и хочется рот разинуть на манер глубоководной рыбы, выброшенной на берег. И воспринимаешь действительность не только оком, ухом и нюхом, а еще и этим душевным резонатором, и тогда суть происходящего обнажается для тебя.

И тебя перестают понимать.

И день не понимают, и два, и десять, и наконец наступает предел этому противостоянию всем и каждому. И остается вот так бежать к своему морю и чужому могильному камню.