Ольга Ларионова
      Пока ты работала...
      - Кира Борисовна, вы остаетесь?
      - Да, Верочка.
      - А вы обедали?
      - Да, Верочка.
      - Правда?
      - Правда, правда. Дом-то напротив.
      - До свиданья, Кира Борисовна.
      - До завтра, девочки.
      На лестнице галдеж, суета. Чей-то халатик перекинут через спинку стула. Кира Борисовна открыла стенной шкаф, повесила халатик на место. Рядом, из грузового люка, поднялся "гном" с ворохом серых холстин, петушиных перьев и свитков золотистого хомориклона - заменителя человеческой кожи.
      "Гном" осторожно обогнул Киру Борисовну и, чуть покачиваясь, заскользил в машинный зал. Кира Борисовна пошла следом за ним.
      Машина работала над композицией "Взятие Ольгой Искоростеня". Программа была составлена так, что вся черновая, подготовительная работа производилась ночью, когда люди покидали помещение Экспериментальной базы. Вот и сейчас гибкие манипуляторы с привычной стремительностью кроили, сшивали, клеили и плели старинную русскую обувь. Лапти всех размеров, уже отфактуренные, словно стоптанные по нелегким походным тропам, аккуратно пятки вместе, носки врозь - стояли в пронумерованных гнездах стеллажа. А вот и сапоги, на каблуке, да с отворотами, да с вывертами всякими любимых сокольничих да постельничих; вот и поплоше, пятнистой свиной кожи - просто люда именитого, но особо не жалованного. А вот в сапожки сафьяну зеленого, вроде и похвалиться нечем - не малы, не узки, неказисты, словом. Тяжела была на ногу грозная княгиня.
      Когда-то, лет тридцать назад, - Киры Борисовны тогда здесь и в помине не было - Машина была всего-навсего кроильно-пошивочным агрегатом с историческим уклоном. В нее закладывали чертеж какого-нибудь старинного костюма, задавали размеры манекена, подбирали материю или заменитель, остальное Машина делала сама. Но когда Институт материальной культуры начал расширять свою экспериментальную базу, стало ясно, что с этой кустарщиной пора кончать.
      После несчетных боев директора Мартьянова в Комитете по распределению кибернетистов институт, наконец, получил трех специалистов по киберам прикладного искусства, - как ни странно, именно то, что и было нужно. Мартьянову повезло - ребята оказались энтузиастами, и Машина встала. Стояла она в общей сложности несколько лет, время от времени вступая в строй и выдавая в экспериментальном порядке и неограниченных количествах всевозможные набедренные повязки, плащи на поропласте, сандалии на котурнах, туфли на "гвоздиках" и прочую ископаемую чепуху. Это видели и раньше. Правда, теперь Машине требовался только набросок - моделировку и выбор материала она производила самостоятельно. Но по мере того как увеличивалось число гибких манипуляторов с различными насадками, в подвальных помещениях росло количество блоков электронного мозга Машины, устанавливалась круглосуточная связь этого мозга с библиотечным фондом Академии Наук и прочее, - Машина стала выдавать удивительные и неподобающие вещи.
      Хорошо, когда это были скифские гребни - золотые, правда, и метровой величины, чтобы можно было лучше рассмотреть рисунок.
      Или пирога Гайаваты.
      Или стрела, пущенная в Ричарда Плантагенета.
      Это было полбеды.
      Но затем последовали: мраморная ванна, в которой купался Архимед; две охапки сена, между которыми глубокомысленно издох Буриданов осел; знаменитое яблоко, породившее Троянскую войну, и, наконец, зеленоватый, фосфоресцирующий скелет гигантского першерона.
      Кибернетисты утверждали, что это остов любимого Олегова коня. Мартьянов, прослышав про эти чудеса, вызвал кибернетистов к себе и предложил им прекратить вольные эксперименты и подключиться к группе молодого востоковеда Киры Алиевой.
      И вроде не так уж много лет прошло - а разошлись по другим институтам веселые кибернетисты, обросшие бородами и научными степенями; Машина, занимавшая теперь узко целое здание, создавала для всех исторических музеев мира сложнейшие композиции с движущимися макетами, шумами, запахами и микроклиматом.
      И стала уважаемым научным сотрудником когда-то тоненькая девочка Кира.
      Протянулся манипулятор и высыпал в гнездо стеллажа горсть грубых оловянных пуговиц. Пуговицы брякнули тяжело и незвонко. Кира Борисовна подошла к пульту управления и потянула на себя тугой рубильник. Манипуляторы, словно ожегшись, втянулись в свои гнезда.
      Кира Борисовна достала давно заготовленные перфокарты, и снова, как каждый вечер, когда она переключала Машину на свою программу, встал неотвязный вопрос: а нужно ли то, что она сейчас будет делать?
      Ей самой - необходимо. Она это чувствовала, потому что просто не могла без этого. Но другим? Нужно ли будет это другим? Права ли она?
      Нет, все правильно. Люди научились хранить прошлое народов и государств; но разве в жизни каждого отдельного человека нет таких минут, которые он любой ценой хотел бы уберечь от исчезновения во времени?
      Кира Борисовна тряхнула коротко остриженными волосами, хотя они ей вовсе не мешали, и включила механическую систему. Манипуляторы ожили, потянулись к уходящим вверх этажам стеллажей; легкие футляры с бутафорией, люминаторы, киберфоны, микрокондиционеры - все это начало сдвигаться, съезжаться, опускаться к экспериментальной камере.
      Наконец-то все было налажено, отрегулировано, подобрано.
      Сегодня это настанет.
      Сердцу вдруг стало больно и жарко, словно на него положили тряпку, намоченную в кипятке. "Ох!" - сказала Кира Борисовна, и присела возле пульта, и положила руку на черную теплую панель, и грудью оперлась на руку. И сердце колотилось так, что пальцы вздрагивали. Скоро наступит _это_.
      Кира Борисовна тихонько закрыла глаза. Последние минуты, все сделано, и ничего больше не прибавишь. И сделано все своими руками, клешнями послушных киберов, манипуляторами подчинившейся Машины.
      Идея этого эксперимента пришла ей на ум около года назад. Случайно? Пожалуй, да. Случайно в той же степени, как случайно было и то, что их машины, тяжелые институтские ПАБы, выползли точно на то место, где пять лет назад она встретилась с Арсеном.
      ПАБы - передвижные археологические базы - искала место для стоянки. Они вышли на просеку, поросшую вереском и редкими тычками уже отцветшего или невидного по вечерним сумеркам иван-чая. Кира Борисовна знала, что просека выходит к реке, к песчаному обрыву, по которому бежали вниз лиловые оползни богородицыной травки.
      Наверху, над обрывом, были курганы. Насыпанные тысячу лет назад во чистом поле, они были раскопаны и разграблены, прежде чем поросло это поле красноствольным звонким сосняком, и лишь курганы были обойдены этой рвущейся ввысь неуемной жизнью, - видно, и вправду тяжко земле родить там, где была она залита кровью.
      А внизу, под обрывом, издавна и не просто же так именуемым Военной горой, там, где курились когда-то черные бани русского древнего села, там на двухметровой глубине без счета и порядка лежали человеческие кости, принадлежавшие невысоким коренастым людям, с малолетства привыкшим сидеть в седле. И не надо было быть ни археологом, ни историком, чтобы понять, кто же со славой лег под высокими курганами на берегу светлой русской реки, а кто, захлебнувшись в неуемном стремлении дойти до всех, до последних морей, остановленный, разбитый, был сброшен под песчаный обрыв и без почестей и обрядов засыпан крупным красноватым песком.
      ПАБы подошли к самым курганам и остановились. Из багажников высыпали киберы и без лишней суеты начали ставить палатки. Завтра, когда рассветет, эти неуклюжие машины высунут длинные, как у японских крабов, суставчатые лапы и с придирчивостью ювелиров начнут пересыпать и пересматривать каждую песчинку, чтобы со скрупулезной точностью восстановить картину жестокого рукопашного боя, остановившего полчища врагов на безымянном, не вошедшем ни в какие учебники истории поле.
      Но сейчас уже наступила ночь, теплая, августовская, и работники экспедиции перебирались из комфортабельных машин в традиционные палатки, уже облепленные неистребимым комарьем.
      Кира Борисовна накинула на плечи куртку, медленно пошла вдоль знакомого обрыва. Сзади, похрустывая валежником, двинулся маленький дежурный кибер. Кира Борисовна подождала, пока он ее нагонит, нагнулась и что-то отключила на его холодном брюшке. Он тотчас же погасил свет, повернулся и побежал обратно к своему ПАБу.
      Внизу бесшумно, лишь изредка пришептывая и причмокивая, словно во сне, текла река. Кира Борисовна знала, что берег сейчас круто пойдет вниз. Она знала здесь все, хотя была всего один раз и целых пять лет тому назад. Но была она здесь с Арсеном. Здесь. Именно здесь.
      Кира Борисовна остановилась.
      Тяжелые пушистые лапы двух елей подымались четко и безобъемно, как будто приклеенные к светлеющему, желтовато-зеленому, словно шкурка спелого антоновского яблока, рассветному небу. И от одной ветви к другой, чуть наискось, спускалась осенняя невидимая паутинка, на которой, сказочно паря в воздухе, замерло несколько опаловых капель тяжелой ночной росы.
      И паутинка и капли - все это было точно так же, как и пять лет назад; только тогда она сделала шаг вперед - и паутинка легла на лоб, и одна капля побежала по виску, покалывая ночным холодом и исчезая. И тогда Арсену, наверное, показалось, что Кира остановилась затем, чтобы он, наконец, сказал ей, что дальше сказать будет еще труднее, потому что дальше лес кончался и шло совсем пустое поле. И он тоже остановился и сказал, наконец, с трудом разжимая губы:
      - Я люблю тебя...
      Он не должен был, не смел говорить ей этого, но без этого он не мог улететь; и еще многого он не должен был, потому что те, кто улетел перед ним, не вернулись; но он не хотел и не мог без этого, и она никогда не простила бы ему, если бы все было иначе.
      И он улетел - и тоже не вернулся.
      Кира Борисовна подняла руку - оборвать паутинку, чтобы не легла она на лоб. И остановилась.
      Сейчас здесь все еще по-прежнему. Но пройдет еще десять лет, вытянутся и сомкнут свои ветви деревья, и негде будет опуститься желтенькому осеннему паучку; а потом лес уйдет вниз, на равнину, и уже не найти будет даже этого места.
      И тогда Кира Борисовна достала маленькую коробочку фона, настроилась на свой ПАБ и вызвала дежурного кибера.
      Он вынырнул из-за темных шелестящих вершин и, опустившись неподалеку, подполз к Кире Борисовне, ожидая дальнейших указаний.
      Кромка неба становилась все светлее. Еще немного, и лес потеряет всю свою сказочность, и станет видимой паутинка, и поздние осенние птицы нарушат предрассветную тишину.
      Кира Борисовна присела над кибером и привычно настроила его на программу предварительной фиксации обстановки - совсем как в начале всех археологических поисков.
      Кибер покрутил головой, подполз к последним деревьям, застрекотал стереокамерой. Щелчки, легкое шипенье, свист - взяты пробы воздуха, грунта, образцы флоры. Гибкие щупальца сняли с ветвей паутину и, не уронив ни одной капли росы, поместили ее в прозрачный футляр из синтериклона для лабораторного анализа, обеспечивающего предельно точный выбор заменителя. Затем наступила тишина - записывалась фонограмма.
      Кира Борисовна постояла еще немного, а потом, не дожидаясь конца выполнения программы, повернулась и тяжело пошла прочь.
      А потом запросы в Комитет Космоса, пленки с ЕГО голосом, записи последних сообщений с исчезнувшего корабля... И работа, кропотливая работа, когда каждый шаг проверяется воспоминанием, а оно капризно и все чаще становится неуловимым.
      И все отошло на второй план: исторические композиции, и хорошие девчонки, так помогшие в нестерпимом - до невозможности скрыть - горе, и даже Алешка.
      Вечера, ночи только ради того, чтобы вернуть из прошлого, остановить, остановить всей своей волей и всем своим могуществом то неповторимое мгновенье, которое было воистину прекрасно.
      Вспыхнуло зеленое табло: "Аппаратура к опыту готова".
      Убрались манипуляторы. Потемнели и заволоклись непрозрачной дымкой окна. Кира Борисовна подошла к экспериментальной камере, чуть помедлила и переступила ее порог.
      Запах хвои и хрусткий надлом сухой ветки. Взметнувшаяся в яблочное небо щетинистая лапа ели с тугими иголочками-растопырками. Неуловимая возня просыпающихся и вновь засыпающих обитателей леса. И эти капли росы, неподвижно висящие в воздухе на невидимой синтериклоновой паутинке.
      Кира Борисовна сделала шаг вперед, и эта паутинка упруго легла на ее лоб, и тяжелая капля побежала вниз по виску, и уже совсем неподдельный, живой, ЕГО голос прошептал, согревая дыханьем волосы:
      - Я люблю тебя...
      Горло перехватило, и Кира Борисовна присела на жесткий мох, обхватив колени руками, и вверху, в том небе, которое еще не было тронуто рассветом, трепыхалась от холода огромная, не замеченная тогда звезда. И мгновенье, прекрасное мгновенье горького человеческого счастья наполняло весь мир чудом своей бесконечности...
      ...Что-то легкое ударило, в стекло и, зазвенев, отскочило. Кира Борисовна поднялась, подошла к окошку и распахнула его.
      - Ты, Алешка? Ну, что тебе?
      Алешка ничего не говорил, а только поднимал правую руку, на ладошке которой лежало что-то коричневое и безобразное.
      - Что это там у тебя? Брось сейчас же.
      - Это лодка, - с гордостью сказал Алешка, - я ее из коры вырезал. Сам.
      Кира Борисовна помолчала. Странно было все это: лес, а потом сразу пятилетний Алешка, и его лодка...
      - Вынь другую руку из кармана.
      Алешка вынул и спрятал ее за спиной.
      - Это что? Порезал все-таки?
      - Подумаешь, - сказал Алешка, - и не больно.
      - Когда ты все это успел? - с горечью спросила Кира Борисовна.
      - А сейчас, - сказал Алешка, - пока ты работала.
      И сунул порезанный палец в рот.