Становилось все жарче, хотя зеленоватое солнце, красящее все вокруг нежным яблочным тоном, так и не появлялось из-за облаков. Харру удалось дважды напиться, встречая красноватые ржавые ручьи, но вот с едой было хренова-то. Что ж тут, ничто не зреет, никто не бегает? Он с досадой пнул разлапистый куст, пушистой шапкой разлегшийся на прогалине, и радостно чмокнул губами: под качнувшейся лапой приоткрылись продолговатые алые ягоды. Он присел, подымая ножнами меча тяжелые нижние ветви, и, нимало не опасаясь, начал набивать рот ягодами, сладкими, что бабьи уста. И не услыхал почувствовал, что кто-то еще таится поблизости, замирая от страха.
      Он стал на карачки, пачкая жирной землей носки белых сапог, заглянул в подлиственную глубину - так и есть, бурый комок шерсти, скомканный лютым страхом, и часто мигающие белесые точечки глаз. У хищной твари око стоячее, зеленое. Проверенным лесным приемом он выбросил вперед руку с растопыренными пальцами и, хватанув побольше воздуха, задержал дыхание, перебрасывая между собой и зверем мысленный мосток. Глазки перестали мигать - жертва замерла, оцепенев. Для верности Харр издал змеиный шип, обращающий кровь в красную ледышку - и обед можно было брать голыми руками. Он ухватил зверька за отвислую шерстку на загривке и потянул из-под куста, ухмыляясь счастливому случаю. Сейчас костерок...
      И тут в каком-то десятке шагов от него раздался пронзительный заячий крик. Да не заячий, нет - детский. Заученным охотничьим движением Харр подбросил зверька, перехватывая его за задние лапки, шмякнул головой о древесный ствол - теперь, поди, не убежит! - и как был, с обвисшей тушкой в одной руке и с невынутым из ножен мечом - в другой, ринулся на вопль. Продрался с треском через ломкие заросли, вляпался в какую-то лужу - и замер в удивлении: на прошлогодней листве, возле замшелого пня боролись две девки. Одна, во всяком случае, прижимала другую к земле.
      - А ну, поди прочь! - гаркнул Харр, хватая ту, что сверху, за голое плечо и отшвыривая в сторону.
      Девка, даром что плечи широченные, как у мужика, оказалась на удивление легка и пролетела шага три, пока не шлепнулась прямо на четвереньки. Что-то цапнуло Харра по руке - должно, ногти. Он с удивлением поднял бровь: девка разогнулась, как пружина, приседая и готовясь к прыжку. Вот только не хватало ему бабьей потасовки!
      - Не моги на меня... - начал он.
      И подавился словом, на него с очень смуглого, как жареное зерно, лица злобно сверкали светло-желтые, точно отравный болотный лютик, глаза. Губы набухшие, с вывертом, поцелуешь - малиновым соком брызнут. Зубы скалятся одной ровной костью, неделенные. Страсть!
      - Тронешь Мади - горло перегрызу! - свистящим шепотом пообещала бешеная девка.
      - Да нужна она мне! - пожал плечами менестрель. - У меня и без вас, придурошных, забот хватает. Сама ж ее чуть не до смерти затискала!
      - Хочешь сказать - тебе одной Гатиты хватило?
      - Пф! - только и удостоил ее Харр.
      На сапог смачно шлепнула темная капля - умудрилась-таки стерва чем-то до крови порезать. Ишь, жмет в кулаке, то ли шип терновый, то ли коготь-напалечник...
      - Ты, если всерьез борониться вздумаешь, - проговорил он спокойно и наставительно, - носи с собой ножик поздоровее. Ты девка дюжая, управишься. А не управишься - я научу.
      Злости на нее почему-то не получалось. Скорее удивление.
      - Не он это, Махида, - послышался снизу нежный шепоток.
      - Не, не я, - подтвердил Харр, не имея, впрочем представления о том, что это двух таких здоровых девок напугало. - У меня одно дело: костерок запалить да вертелок соорудить. Поможете?
      - Сдурел? - оборвала его та, что звалась Махидой. - Здесь?..
      - А почему не здесь?
      Удобный был приемчик - вот сейчас они расслабятся, перестанут видеть в нем врага и наперебой примутся рассказывать; так он и узнает, куда его занесла судьба-недоля.
      Он пошарил взглядом по земле на предмет валежника или сучьев палых, и вдруг увидел ЭТО.
      Вот почему младшая закричала не своим голосом, а старшая бросилась ей рот зажимать! Третья девка лежала, уставясь в небо выколотыми глазами, и по всему - по аккуратно взрезанной одежде, прикушенному языку и отсутствию крови было видно, что ее сначала придушили, а уж потом с безответной, но еще теплой, тешились.
      - Это кто ж ее так?.. - пробормотал он, не подходя, впрочем, ближе, чтобы не перетянуть на себя беду. - Тут и анделис, поди, не поможет...
      - Лихолетец, кто ж еще, - зло проговорила Махида. - Щитовые уже пропил, а ножевые еще не получил. Иначе у моего порога сшивался бы, а не беззащитную посередь леса стерег.
      Харр из ее слов понял далеко не все - а скорее, не понял ровным счетом ничего, но расспрашивать сразу не стал: окажешь себя несмышленым - чести не дождешься. На сапог между тем снова капнуло; видно, жара не давала крови запечься.
      - Ишь, напроказила, - досадливо проговорил он, протягивая Махиде левую руку. - На-ка, залижи.
      Она приняла это как должное, и ее горячие, быстролетные пальцы привычно обласкали его задубевшую кожу; меленько трепещущий язычок тоже, видно по всему, знал свое дело отменно. Так. С этой, значит, мы поладим. Ишь, на колени пала и снизу глазом своим желтушным так и зыркает, так и приманивает... Его даже в жар кинуло. Ведь пока на голубом острову гостевал, на девок только издали любовался...
      Но не здесь же.
      - Будет тебе, - проговорил он хрипловато, принимая руку. - И так сгодится. А теперь идти надобно, родных покликать, а то как бы мухи поганые тело не обсидели.
      Над погибшей, действительно, уже роились не то мелкие стрекозы, не то длиннокрылые мухи. Он оглянулся на другую девку - та так и осталась сидеть в траве, подтянув коленки к груди и опустив голову, только чтобы не видеть страшного. Руки ее машинально вытягивали из-под куста какую-то длинную мелкодырчатую сеть.
      - Дом-то далек? - спросил Харр.
      - Недалек, господин. Дай-ка, приму у тебя добычу.
      Махида гибким движением поднялась на ноги, высвобождая из стиснутых пальцев полуостывшую тушку. Потом нашарила в траве такую же, как у Мади, сетку - только здесь трепыхались две довольно крупные птицы - и отправила туда же Харров обед.
      - Ну, пошли, что ли? - ее дружески протянутая рука предназначалась подруге, а зазывный тон и недвусмысленное круговое движение бедрами нежданному попутчику. Словно тут двор стоялый, а не лес густой, где под деревом подружка расхристанная. Ну и ну.
      Харр, почесывая за ухом, глянул на тело - не прикрыть ли плащом? Потом справедливо рассудил, что плащ у него один, могут и не вернуть; девок же много и время, судя по всему, на этой дороге лихое.
      - Ну, кажите путь, а то я нездешний, - кинул он по-хозяйски.
      Та, что звалась кратким, но приманчивым именем Мади, поднялась наконец-то с земли и скользнула мимо него, продолжая натягивать на смуглые плечики травяную сетку. Споткнулась о его здоровенную ножищу, и он инстинктивно протянул руку, чтобы ее поддержать, но она отклонилась, как стебелек, - даже не пугливо, а чуточку высокомерно. Наверное, и губки надула. Он не прочь был бы заглянуть в ее лицо, по обе подружки уже двигались впереди него по тропинке, перепрыгивая через бугристые корни деревьев. Обе были длинноноги, как тихрианки, и стройны, точно княжеские плясуньи. Вечный странник, Харр, естественно, начал сравнение двух девушек не с чего-нибудь, а именно с походки. У Махиды лыковые плетешки грубых сандалий обрамляли шафранные пятки, основательно впечатывающиеся во влажную лесную почву; узенькие пяточки Мади, словно выточенные из кости и оплетенные алыми кожаными шнурками, и земли-то почти не касались. Махида шагала размашисто, Мади семенила, временами как бы подлетывая, точно напуганный цыпленок. Такие девки были Харру не по вкусу.
      Как и всякий мужик, Харр делил женщин на две категории. У каждого своя примета, позволяющая разделять их на желанных - и не очень; у Харра этой приметой была манера раздеваться. Девки с широкой, размашистой походкой, как Правило, скидали одежу бездумно, не глядя, и так же беспечно, щедро отдавались на волю его коротким, но ухватистым рукам.
      Те же, что отличались шагом малым и как бы считанным, были и с одеждой аккуратны не к месту - даже заведенные умелой настойчивостью лукавого песенника, они разоблачались с какой-то досадной бережливостью, складывая всю свою одежонку ровной стопочкой на чистом месте. Радости от таких, как правило, было с воробьиный коготок. И то напросишься...
      Харр с трудом отвел глаза от призывно покачивающихся бедер Махиды. Распалился, козел певучий, нашел время - за спиной-то ведь тело неостывшее... И тут впереди раздался ни разу не слышанный Харром звук, рокочущий и густой, точно что-то упало с вышины и быстро умирало, исходясь затухающей дрожью. Мади радостно вскрикнула и бросилась вперед, полыхнула разлетевшейся золотистой юбкой и пропала за поворотом тропинки. Ах ты, анделис тебя забери, лица-то он так и не углядел!
      - Не иначе как это Иофф ееный, - лениво бросила через плечо Махида, не ускоряя шага.
      Он продолжал шагать молча, сохраняя достоинство, - потом все сама расскажет. Вот именно, потом. Он входил в новый для него мир, он, странствующий рыцарь Харр по-Харрада, и привычно полагал, что ему, как рыцарю, очень и очень многое предоставится даром. Прямо так, на смуглых ладошках. Он невольно облизнул губы, потому что все, чего он ожидал, теперь было уже совсем близко - между стволами деревьев забрезжил просвет.
      - Погоди-ка, господин мой, - прячась от света, проговорила Махида, прижимаясь животом и грудью к чешуйчатой шершавинке ствола. - Ежели сейчас меня Иофф увидит, не миновать Мади выволочки.
      - И мне, что ли, прикажешь хорониться? - заносчиво вскинулся Харр.
      - Тебе-то с чего? Ты, почитай, Мади от лихолетца спас, тебе в доме Иоффа и почет, и стол.
      Самозванный рыцарь только криво усмехнулся - не на стол да почет рассчитывал...
      - Да что ты мне все про какого-то Иоффа толкуешь?
      Сразу за лесом начиналась холмистая равнина с одиноким крутым курганом, на склоне которого торчал полупрозрачный камень, точно соляной столб.
      - Да вот же он, сейчас взвоет!..
      "Камень" шевельнулся, у ног его под только что проглянувшим солнышком странно означились золотые усы. Сразу стало понятно, что это попросту белогривый старец, торжественно возносящий правую длань к небесам. Если б его одеяние было не белым, а пурпурным, то его вполне можно было бы счесть за тихрианского солнцезаконника.
      Высокий, блеющий вскрик полетел над холмами; рука упала - и тут же возник мощный рокочущий гул, как бы свитый из шести вибрирующих звуков; шесть гигантских невидимых шмелей колебали воздух упругими крылышками, разнося окрест скорбный сигнал, возвещающий смерть.
      - У, строфион тебя... - шепотом выругался Харр, потрясенный неслыханной музыкой. Прищурившись, он различил наконец, что золотые усы есть не что иное, как рога того белоснежного зверя, что попался ему на каменных ступенях, вернее - его уже почившего собрата, который мог послужить добрым обедом для целого каравана. Отполированный до блеска треугольный череп козерога упирался в землю, чернея жутковатыми дырами глазниц, а витые рога были стянуты посередине костяной перемычкой. Между нею и черепом протянулось что-то вроде дождевых струй.
      - Мади говорила, что он закончил свой новый рокотан, - прошептала Махида, - они с Гатитой и помогали его на Успенную гору втаскивать.
      Холмик, на склоне которого примостился старец, вряд ли стоило называть горой.
      - А зачем? - равнодушно спросил Харр. Его больше волновало, скоро ли можно будет двинуться дальше.
      - В первый раз струны отлаживать надо подале от людей, - засмеялась Махида, - а то как бы с кем родимчик не приключился.
      Харр представил себе, что он стоит рядом с рокотаном, и от одной этой мысли тело его напряглось и по хребту прошла волна дрожи. Да уж, под такую музыку застольную не споешь! А все-таки надо бы поглядеть поближе...
      - Знала бы Гатита, какую весть рокотан понесет по далям подоблачным! - со слезами в голосе проговорила девушка.
      Харр про себя отметил, что она мгновенно переходит от смеха к глубокой горести, со всей полнотой отдаваясь нахлынувшему чувству, как это бывает только у людей простодушных, искренних и бесхитростных. Значит, повезло ему на этой новой дороге вдвойне. От этой мысли грешная истома снова нахлынула на него, и он, уже не тая нетерпения, процедил сквозь зубы:
      - Да пойдем мы или что?..
      - Чего же не пойти! Только дорога, поди, уже перекрыта. Словно в ответ на ее слова откуда-то из-за холма, но в то же время и снизу, как из-под земли, раздался отчетливый удар колокола. - Вот, говорю ж тебе - домовину уже вынесли.
      Она! потянула его за рукав и повела вправо, из леса, однако, же не выходя. Кого боялась? Старец опустился на землю, по-дружески обняв рогатый череп, и сидел к ним спиной; ни Мади, ни кого другого среди туманных холмов не было видно. Стройные голые стволы, мимо которых они шагали, точно пересчитывая их, росли чересчур ровным рядком, да и почва под ногами сделалась гладкой, утоптанной. Значит, они уже вышли на дорогу, обсаженную тычками этими мохноголовыми, а он и не заметил, видя перед собой только это крепко сбитое смуглое тело и облизываясь, точно горбатый кот.
      Действительно, они все шли и шли, оборотя левое ухо к солнцу, - на Тихри он решил бы, что это путь к Дороге Свиньи. Но здесь - была просто аккуратно обсаженная деревьями аллея, и слева от нее...
      Он так и замер на месте, внезапно поняв, что слева-то, за ровной гребенкой стволов, нет абсолютно ничего. Точно свет там кончался. Но любопытство пересилило страх, и он, упершись раскинутыми руками в два соседних ствола, осторожно вытянул шею и глянул вниз.
      Крутой обрыв уходил в глубину шагов на сто, не менее; дорога, петляя причудливо извернувшейся змеей, спускалась вдоль него в поросшую высоченными деревьями долину. Это их кроны он и принял за холмы, тонущие во влажных полуденных испарениях. А среди зеленых куп золотились, складываясь в затейливые короны, кресты и купола, легкие дуги и витые, точно рога, стержни; кое-где просматривались арки и колоннады, такие же неестественно легкие, а ближе всего, перекрывая дорогу, виднелись массивные, но все-таки не тяжелые ворота, увенчанные двумя изогнутыми остриями, нацеленными в небо, как будто по земле не могло приблизиться ничто такое, что стало бы угрожать этому сказочному городку. Харр вспомнил легенды о Пятилучье, в котором он так и не успел побывать, и уже не сомневался, что там, внизу, расположился княжеский двор.
      - А ты что, тоже при князе состоишь? - оглянулся он на Махиду.
      Пронзительно-желтые глаза ее округлились в изумлении. Только сейчас, когда ее лицо оказалось совсем близко, он углядел еще одну его особенность (до того мешали ее глаза, немыслимые в своей светоносной желтизне) - темные волосы, треугольным мыском спускавшиеся до самого переносья, вовсе не были аккуратно подстриженной челкой - они и росли так вот, точно из родниковой точки между глаз возникал пушистый темно-каштановый султанчик; из этой же точки разлетались к вискам чуть изломанные дуги бровей. Диковинное лицо - да только все ли тут таковы?..
      - Господин мой, а господин! - Махида теребила его за рукав.
      - Ась? - встрепенулся он, стряхивая наваждение - нет, положительно девка на него чары наводила.
      - Кто такой "кинязь", спрашиваю?
      Он открыл было рот, чтобы объяснить, и тут его окончательно доконало сомнение: "а с чего это она понимает каждое его слово? Он и на Тихри-то не сразу приспосабливался, когда на новую дорогу подавался, а тут мир другой а словеса все одинаковые. А может, ему все это только чудится в смертном сне, потому как уже потонул он в топкой трясине под зеленой звездой?"
      Он еще раз поглядел вниз: из зеленокаменных врат уже вылился на дорогу черный ручеек - цепочка людей под одинаковыми покрывалами; на плечах они несли что-то длинное и тоже черное, вроде сундука. Они уже подымались вверх по дороге, и было очевидно, что встречь не пройти. Сколько ж ждать?
      Словно угадав его мысли, Махида смущенно проговорила:
      - Я б спустилась, господин мой, да вот тебе такой дорогой не уместно следовать.
      - Это какой же?
      - А по воздуху!
      Он мигом представил себе головокружительный полет с этого обрыва, и ужас тошнотным комом поднялся из пустого желудка к самому горлу. Воды и высоты боялся бесстрашный странник, привыкший всю жизнь шагать по ровной земле. Те, у кого он побывал в гостях (словно век назад - ишь как время-то отодвинулось!), умели и летать, и плавать, но так на то они и были чужедальние, с которыми он и не сжился, и не сгостевался. Ну да строфион с ними.
      А тут ему - и лететь? Не-ет, наваждение это, не иначе.
      Он отступил на несколько шагов от края обрыва, стал посреди дороги, широко расставив ноги, и велел:
      - Эй, девка!
      Она послушно шагнула к нему.
      - Дай-ка мне по морде.
      - А виру не спросишь, господин?
      - Не спрошу, не спрошу. Давай.
      И тут же нижняя челюсть у него екнула и полезла на сторону - ну сильна была девка!
      - Хо! - выдохнул Харр, поматывая головой.
      - Еще, господин мой?
      - Будет.
      Слава тебе, солнце дальнее Незакатное, - не сон, значит. Не наваждение.
      Наваждение-то было потом, и длилось оно до самого вечера...
      Он проснулся, когда свет зеленой звезды уже лежал четким квадратом на земляном полу. Кто-то громадный стоял посреди хижины, растопырив руки, и Харр бесшумным движением выпростал руку из-под прикрывавшей его холстины и цепко ухватил меч, привычно положенный возле постели. Верзила не шелохнулся. Харр одним толчком отпрыгнул прямо со своего ложа за изголовье, приседая и выгибая хребет, и тут наконец понял, что это всего-навсего его собственная одежда, вывешенная на распялочке для просушки.
      Махида, сидевшая на пороге, обернулась на шум:
      - Ай, жаркий мой?..
      Коли догадается, что шарахнулся он с перепугу, - уважать перестанет. Он шагнул к ней, по привычке изобретая какую-нибудь врачку поправдоподобнее:
      - А мне спросонья помстилось, что ты сбежала, так я сразу в тоску впал и искать тебя навострился...
      Она откинулась, прижимаясь курчавыми жесткими волосами к его голым ногам.
      - От тебя, жаркий мой?
      С колен разметнулись по двору пух и перья - видно, щипала птицу, торопясь приготовить ему ужин. Славная была девка, правильно свое дело понимала: ублажила мужика - накорми. И проворная: посреди дворика над небольшим, но складным очагом уже побулькивал котелок, разнося приманчивый дух мясной похлебки с неведомыми ему травами.
      Харр решил, что сейчас не худо бы отступить и хотя бы надеть штаны, дабы не отвлекать ее от благого занятия, но она уже извернулась, как ящерица, и ее широкие теплые ладошки побежали по его телу - вверх, но совсем не туда, куда следовало бы. А к бусам, единственному, что сейчас на нем было.
      - Да как же я сбегу от тебя, жаркий мой, смоляной мой, черноугольный... Ты ведь мне еще ничего не подарил!
      Он поймал ее за запястья, развернул лицом ко двору, легонько шлепнул пониже спины:
      - Ты давай, свое дело знай. Огонь вон притух.
      Настроение у него отнюдь не ухудшилось - девка как девка, одежу обшарила, ничего не нашла. Теперь к принцессиному подарку подбирается. Надо будет завтра в город податься, поглядеть, что к чему и не требуется ли кому на пир веселых песен да прибауток с рассказами о странах дальних, здесь не виданных. Городок, правда, был невелик, по Харр мог поручиться, что не беден. А в таком - странствующему певцу всегда честь и место. Хорошо, он свои кисти наушные да травы-перегуда - обязательное снаряжение певца - в ножны упрятал, а туда девка сунуться побоялась. Ну да завтра ей тоже что-нибудь перепадет.
      Она между тем безошибочно угадала его мысли:
      - Наниматься, что ли, завтра надумал?
      Он сдернул с распялки штаны, встряхнул их с такой гордостью, словно это было княжеское знамя, небрежно обронил:
      - Рыцари не нанимаются. Их в лучшие дома приглашают с честью!
      Она поверила, зябко подобрала ноги под юбку:
      - Прости, господин мой, может, я обидела тебя, что позвала в убогий свой угол? Да ты ведь сам пошел...
      И верно, хижина ее, как и десятки таких же жалких жилищ, располагалась за городскими стенами. Собственно говоря, это нельзя было назвать даже домом у посаженных в кружок деревьев кроны были связаны вместе, сучья за несколько лет привыкли сгибаться, образуя шатер, а густая листва, вероятно, не пропускала ни капли дождя. Стволы были оплетены широкими полосами светлой коры, так что жилище Махиды было попросту громадным лукошком. Такое же древесное кольцо ограждало крошечный дворик с той только разницей, что ветви деревьев, наоборот, были над ним срезаны. Пройдет еще несколько лет, стволы раздадутся и превратятся в сплошную стену - только конопать мхом. Хитроумно!
      - Ты пеки да вари, - проговорил он наставительно. - Я твоей стряпни отведаю - вот тогда и скажу, в обиде я или нет.
      Она вынула из-под широкого листа сырую лепешку, ловко завернула в нее ощипанную птицу, бросила на плоский камень очага. В теплой дымке плясали давешние стрекозы - грелись, что ли? Харр потянулся, хрустнув косточками, и вдруг почувствовал, что безмерно счастлив. Он снова был на случайном привале своей бесконечной дороги, вдали от родной земли, до которой снова шагать и шагать - а то уж забиралось под ложечку щемящее сомнение: вот дойдет до дому - что тогда? Вроде и искать будет нечего. Но сейчас долгожданное васильковое небо и душистая строфионья степь привычно слились воедино и сжались в мерцающую, чуть печальную звездочку, манящую его из недосягаемого далека. Он снова был волен как птица - сам себе хозяин, не то что в гостях, где все подано, да никогда не знаешь, что позволено.
      Да, кстати, о звезде.
      Харр подтянул штаны (богатый джасперянский камзол, шитый серебром да лиловыми шелками, побоялся закапать - оставил на распялке), вышел во дворик, где жар очага ластился к босым ногам, подставил ладонь зеленым лучам:
      - На той дороге, где я гостевал последнее время, такого света ночного не видывали, - дипломатично умолчал он о том, что на родимой Тихри и вообще-то ночи не для людей - для нечисти ледяной.
      - Потому и лихолетье объявлено, что звезда-предвозвестница возгорелась, не вполне вразумительно для него пояснила Махида.
      - То есть как - возгорелась? - невольно вырвалось у Харра, хотя он и старался блюсти самим же заведенное правило: лишних вопросов не задавать, а время от времени кидать небрежные замечания.
      - Так не было ж ее, только три ночи, как ярится!
      - А вам, убогим, и неведомо, кто ее зажег и для чего...
      - Неведомо, господин. Когда речь зашла о вещах возвышенных, она снова оробела. - То ли мор грядет, то ли дожди несусветные, то ли в людишках брожение. Недаром наш стенной амант лихолетцев набирает из пришлых бродяг.
      - Да уж, набрал он сволочи, - вздохнул по-Харрада, вспомнив страшную находку на лесной тропе. - Так что лучше бы этой лампаде поднебесной притухнуть так же скоренько, как она и зажглась.
      - Да кто б не рад! - закивала Махида, утирая ладошкой нос - тоже, поди, Гатиту-покойницу вспомнила. - Только звезды-то далеко, руками не дотянешься; вот и нету на них аманта.
      - А ежели б был? - снова не удержался от вопроса Харр.
      - У-у-у! Был бы звездный амант - он уговорил бы ее с неба сойти, хоть в глубь озерную, хоть в прорву ненасытную, куда неуправных неслухов кидают. На худой конец - припрятал бы за тучку-облачко.
      Харр почесал за ухом. Заковыристое словцо свербело у него в памяти, точно в носу перед чихом. Амант. У простого люда он его не слыхивал. Но вот где... И тут память подсказала: так именовали своих полюбовников стоялые караванницы.
      Но тогда как понять: "стенной амант"? Прямо на стене городской он, что ли?..
      - Садись, господин мой. Махида вынесла из своего жилища толстую плетенку, швырнула на землю. - Готова похлебка, а до утра стылого еще ох как далече... Подхарчимся впрок, а там поглядим, кто первый сомлеет.
      Харр, присаживаясь, даже крякнул и руки потер - уж оч-чень радужная открывалась перед ним перспектива.
      - Сговорились, значит, - он принял от нее тяжелую дымящуюся чашу на подчашнике и еще малюсенькую чашечку-хлебалку - помогать себе, если что на дне останется. - Стало быть, гожусь я тебе в аманты, а?
      Она так и подскочила, всплеснув руками - хорошо, котелок успела возле очага примостить. Бросилась к выходу, сунула встрепанную голову в узкий створ - не подслушивает ли кто? Ид соседних хижин доносились неразличимые голоса, тоненько верещал младенец, где-то цокали деревянные колотушки. Обычный шум караванного становища, где никому нет дела до соседа.
      - Ты чего всполошилась? Боишься, уведут меня у тебя из-под носа?
      Она неожиданно злобно сверкнула на него косым глазом - видно, отразился зеленый луч:
      - Ну тебя-то я никому не отдам ни добром, ни по-худому, - уверенно возразила она. - Да и сам не уйдешь. А вот называть себя званием господарским - грех. Смотри, друг сердечный мой смоляной, прилипчивый, как бы тебя неуправным не объявили! В нашем стане, как в любом законном сельбище, три аманта - у нас это ручьевый, лесовой да стеновой. Других быть не может.
      - А не у вас?
      - В Межозерном стане - сам понимаешь: озерный, луговой и моховой, в Серогорском - ветровой, огневой да белорудный. А звездного нигде нет, это я тебе точно говорю. Между прочим, я сама в подданных у лесового аманта состою, он у нас наиглавнейший, - добавила она с гордостью.
      Странно все это было слушать - аж голова кругом шла.
      - А с чего это ты меня никому не отдашь? - игриво проговорил он, чтобы перевести разговор на понятное.
      - Так ты ж мне еще ничего не подарил!
      Ах ты, шельма, скряжная! Только он и таких видал-перевидал.
      - Сказано - завтра!
      - Да чем завтра-то разживешься, господин мой? Вот ежели в лихолетцы подашься, так сразу щитовые получишь. Да тебе и пути другого нет. Ишь, нож-то у тебя какой длиннехонький, тебя с ним враз возьмут!
      Он задумчиво почесал правую бровь - вот тебе и свобода! От его движения роившиеся стрекозы прянули в стороны, отражая крылышками звездный свет.
      - Как же мне в лихолетцы-то идти, ежели сама знаешь, каковы они нравом?
      Махида криво усмехнулась:
      - Зато ты ж лучше всех будешь!
      Тоже мне утешила. Он досадливо отмахнулся от назойливой мухи-стрекозы, выплясывающей у него перед носом замысловатый насекомый танец. Раздалось злобное жужжание, и летучая тварь мгновенно оделась туманным облачком, точно завернулась в ватный кокон; изнутри он начал наливаться бледным светляковым мерцанием.
      - Не трожь мою пирлипель! - заверещала Махида. - Она же счастье приносит!
      - Это я тебе теперь буду счастье приносить, - заверил ее Харр по-Харрада, тихрианский странствующий менестрель.
      II. Сам себе рыцарь
      Город - если это можно было назвать городом - разочаровал Харра раньше, чем он успел добраться до массивных зеленых ворот. Хижины и шалаши самых различных конструкций (жилище Махиды было еще одним из наиболее благоустроенных) образовывали невероятный и местами совершенно невыносимо пахнущий лабиринт, в котором его обитатели скрывались раньше, чем он успевал спросить дорогу. Чуткий слух музыканта уловил, что из плетеной хибары, кое-где помазанной глиной, доносится мелодичное позвякивающие. Он невольно задержал шаг. Бряканье прекратилось, и в дверном проеме показалась подслеповатая бабка с ниткой ракушечных бус. Харр решил, что на первый раз и это сойдет.
      - На что, старая, сменяешь свое сокровище? - спросил он, наклоняясь к ее уху.
      Бабка довольно долго стояла, вперив остекленелый взгляд в пряжку на его штанах, потом медленно поднесла ко рту указательный палец и принялась выразительно его жевать.
      - Ага, - сказал Харр, - понял. Ты пока это припрячь для меня, а я как что-нибудь добуду, так вернусь.
      Бабка внезапно швырнула ему бусы под ноги - хорошо, пыль да палая листва лежали толстым слоем, ничего не разбилось - и юркнула обратно в хибару.
      - Я сказал - вернусь, долг отдам, - заверил Харр, пригибаясь к черной дыре входа.
      Оттуда донесся тоненький вой.
      Вот бестолковая хрычовка, всю округу на ноги подымет!
      И точно, подняла. Два охламона с зеленоватыми тарелками, которые они прижимали к животам, выросли у него на пути. Рыжеватые волосы, спускавшиеся до самого переносья, и бегающие глазки цвета стоячей гнилой воды напомнили ему мордочки горных обезьянок. Против таких и меч обнажать невместно, да и начинать пребывание в городе с драки совсем не хотелось.
      - А ну, брысь! - лениво проговорил он и выставил вперед кулак.
      Первый кинулся охотно и доверчиво, Харр крутанул кулаком, делая обманное движение, а левой приложил недотепу в ухо - тот безмолвно сунулся мордой в пыль. Другой оказался серьезнее и выхватил было нож, но это не прошло Харр, расставив ноги, перехватил его запястье и изо всех сил дернул на себя и вниз, так что нападавший головой вперед влетел ему точно между колен. Харр стиснул его, так что заскрипели голенища высоких белых сапог, и обеими руками врезал по тощему заду - надо сказать, мяса на гузне совсем не было, аж руки об кость отбил. Отпихнул горемыку и пошел прочь, не оглядываясь понимая, что эти не только не нападут, но и не пикнут.
      Наконец добрался он до городской стены и, петляя и спотыкаясь на кореньях и пнях, пошел вдоль нее, похлопывая ладонью по чуточку влажной, старательно отполированной поверхности. Такой камень попадался и на Тихри, говорили, что берут его в неведомо где расположенных Медных Горах; раза два Харр видал вырезанные из него нагрудные знаки, один раз - чашу, но чтобы стены из него класть - о таком и мечтать было немыслимо. Но - вот она, стена, да еще и без единой трещинки, и узор прожилистый, витиеватый, точно нарисованный. Дивно.