ДОТЯНУТЬ ДО ОКЕАНА

"Начальнику Усть-Чаринского космодрома. Срочно обеспечить аварийный прием экспериментального космолета «Антилор-1». На корабле неисправен энергораспределителъ. Тормозные устройства, основные и дублирующие, не получают полней мощности. По-видимому, в том же режиме работают и генераторы защитного поля. При вхождении корабля в плотные слои атмосферы связь с ним прервалась.

В силу сложившейся чрезвычайной ситуации ввести в действие все системы слежения и коррекции посадки. Первый каскад гравитационных ловушек космодрома включить при вхождении корабля в зону Кабактана, основные каскады — за тридцать секунд до пересечения Джикимдинской дуги.

Начальникам Оттохской и Куду-Кюельской энергостанций. Подключить все резервные мощности к энергоприемникам космодрома.

Старший координатор околоземельных трасс Дан Эризо".

Кончив диктовать, он отошел от передатчика и, ссутулившись еще больше, положил ладони на тепловатую поверхность малого горизонтального экрана. Под его пальцами замерла, словно пойманная и затаившаяся, нечеткая световая точка — «Антилор». А еще ниже, в глубине толстого органического стекла, медленно плыло, подползая под эту точку, изображение земной поверхности. В правом верхнем углу мерно мигал счетчик высоты, неуклонно сбрасывая цифры. И все-то было так, как в самом обычном, рядовом рейсе…

— Фонограмму можно было и не посылать, — проговорил у него за спиной Полубояринов. — Самый крайний вынос ловушек — в Черендее. Но они пройдут много западнее.

Эризо не ответил. Перед Полубояриновым был большой дисплейный пульт, на котором вычислительные машины уже проложили курс корабля до северной оконечности материка. Но Эризо и без этого знал, где пройдет «Антилор». Он это прикинул раньше, чем начал диктовать фонограмму. И все-таки он надеялся.

— Один маневр, один маленький, едва ощутимый маневр… — Он и не заметил, как произнес это вслух.

Полубояринов с шумом выдохнул воздух сквозь стиснутые зубы. Он не первый год работал с Даном, и каждый раз, когда что-нибудь случалось, он начинал прямо-таки ненавидеть своего координатора за его преувеличенную способность казниться за любую ошибку, в которой ему чудилась хотя бы стотысячная доля собственной вины. Вот и сейчас, когда стало ясно, что на пути «Антилора» нет ни одной зоны гравитационного перехвата — ни краешка зоны! — он представлял себе, как жестоко и бесполезно мучается этот человек, мучается оттого, что был в числе тех, кто разрешил посадку на Землю этого удивительного корабля. Полубояринов тоже дал согласие на посадку «Антилора», и теперь единственное, о чем он позволил себе вспомнить, — это то, что им с Даном, слава богу, удалось настоять на своем и заблаговременно переправить на базу весь экипаж корабля, исключая тех, без кого осуществить посадку было практически невозможно, то есть командира, первого пилота и старшего механика.

— Каких-нибудь четыре градуса на норд-ост!.. — не унимался Дан.

Первого пилота Полубояринов знал хорошо. Собственно говоря, он знал его не хуже, чем любого другого, он вообще знал каждого человека, которому доверял выход в большой космос. Каждого, как бы это ни казалось невероятным. И если сейчас Оратов не делает ничего, чтобы войти в зону перехвата, значит, корабль больше не способен маневрировать, и сам Эризо, будь он на месте Оратова, не смог бы ничего сделать.

А еще скорее это означает, что на «Антилоре» уже никого нет в живых. Есть только раскаленная добела гигантская болванка, стремительно теряющая скорость и высоту. И если бы только болванка! Нет, это был скорее орех, несущий в своей сердцевине сгусток энергии, эквивалентный нескольким водородным бомбам, адский орех, по-видимому лишенный уже и спасительной скорлупы — защитного поля, хранимый теперь только тоненькой оболочкой титанира — самого прочного и тугоплавкого вещества, созданного когда-либо человеком, все феноменальные достоинства которого не помогут, когда «Антилор» врежется-таки в землю…

— Когда оборвалась связь, они были еще живы, — словно угадывая мысли своего друга, пробормотал Дан.

Полубояринов повернул голову и посмотрел на его сутулую спину. Да. Они, возможно, еще живы. Но речь уже шла не о них. Как бы это больно ни было, теперь уже речь шла не о командире корабля Эльзе Липп, и не о пилоте Борисе Оратове, и не о механике Оскаре Финдлее.

Речь шла о взрывном эквиваленте в несколько водородных бомб, и случиться это могло в любой момент… Разумеется, тревога была объявлена уже давно — целых шестнадцать минут назад, в тот самый момент, когда «Антнлор» внезапно переменил курс и сообщил, что идет на Усть-Чаринскнй космодром. Тревога была объявлена, и эвакуация людей шла полным ходом, но разве мыслимо было спасти всех, оказавшихся в угрожаемой зоне?..

— Вышли на финишную прямую! — вдруг каким-то высоким треснувшим голосом крикнул Дан. — Ну, давайте!..

Крик этот был так резок, а слова так чудовищно нелепы, что Полубояринов вздрогнул. Вот этого только и не хватало — к набухающей неминучести взрыва, к последним минутам Эльзы, Оратова и Финдлея — еще и Дан, который от бессильного отчаяния, кажется, и впрямь свихнулся.

А ведь он сам виноват не меньше, он, начальник координационного центра, поддавшийся на уговоры этих лихих молодчиков из института Дингля и разрешивший посадку «Антилора», которого ближе внешней таможенной орбиты к Земле и подпускать-то было нельзя… Две посадки на Атхарваведе — нашел, на чем купиться; две посадки и два старта с Атхарваведы… Он поймал себя на том, что еще немного, и он заговорит вслух, заговорит ненужно и покаянно, совсем как Дан Эризо, и подумал: скорее бы все кончалось, и тут же каким-то сторонним сознанием отметил, что сам недалек от того, чтобы спятить, если уж у него могла появиться подобная мысль, и в довершение всего он вдруг представил себе Эльзу, величественно-спокойную и, как все эстонки, немного похожую на Снежную королеву, и в своем сосредоточенном спокойствии всегда готовую на любое отчаянное, но обдуманное действие…

Ах, да что он. Ни отчаянность, ни мудрость тут не помогут. Остались, по-видимому, секунды: секунды бессилия человеческого разума и человеческой воли. Он позволил себе еще несколько минут постоять перед большим экраном. Собственно говоря, здесь не его место, здесь — рабочее место старшего координатора, где на главном тактическом дисплее прокладываются все трассы кораблей, крейсирующих между орбитальными станциями и Землей; полчаса назад, послушные приказу Дана, все пунктирные расчетные кривые, бегущие впереди каждого корабля до точки его запрограммированной посадки, исчезли из этого квадрата. Теперь по нему шел единственный корабль — «Антилор-1», и старшему координатору нечего было делать на своем привычном рабочем месте, потому что именно этот корабль больше ему не повиновался. Чуткий, уникальный по своей маневренности — и не только маневренности! — космолет превратился в тусклое подслеповатое пятнышко, с тупостью насекомого ползущее по экрану вверх, почти точно с юга на север; одинокая пунктирная строчка проступала впереди нее — скупая мера пространства и времени, остававшегося Оратову, Финдлею и Эльзе; позади же не было ничего, кроме тысяч квадратных километров земной поверхности, которые по мере движения на север этой слабо поблескивающей точки становились безопасной, неугрожаемой зоной.

Полубояринов понимал, как худо — намного хуже, чем ему самому, — приходится сейчас Дану, и что надо бы сказать ему что-то, пусть не ласковое, не ободряющее, просто что-то, не позволяющее ему долее оставаться в скорлупе единолично взваленной на себя вины; но вместе с тем ему чудилось, что двинь он хотя бы одним мускулом лица или краешком губ, оторви он взгляд от поверхности экрана хотя бы на тысячную долю секунды — и это случится немедленно.

Поэтому он молчал, до сухой рези в глазах вглядываясь в нечеткий пунктир, и с некоторых пор его не оставляло ощущение, что давным-давно, может быть, в детстве, на каких-то старинных картах он уже видел этот маршрут.

Вот только — где?

А корабль, охваченный огнем, продолжал, неуклонно теряя высоту, двигаться почти точно на север, и траектория его строчечной линией прикрывала на экране едва приметные точки со странными названиями: Кежма, Тетера, Вановара…

Еще каких-нибудь полчаса назад ни Оратов, ни даже Эльза Липп не предполагали, что им придется идти таким курсом. До сих пор они думали об одном — как поднять корабль обратно на орбиту. Поэтому на фонограмму координационного центра, в самых категорических выражениях предписывающую перейти в аварийную капсулу и катапультироваться, молчаливо и единодушно решено было пока не отвечать. Все трое прекрасно понимали, в какой чудовищный неуправляемый снаряд превратится покинутый и мстящий за измену себе «Антилор». Энергобаки его были полным-полны — излишняя предусмотрительность на случай непредвиденного маневрирования, оборачивающаяся теперь неминучестью взрыва.

Конечно, можно было бы доложить, что на катапультную систему тоже не подается энергии, но не хотелось терять на это и долей минуты. Сейчас важно было одно: пока корабль полностью не вышел из повиновения, вздернуть его на дыбы, уйти в заорбитальную зону и там, в относительной безопасности для Земли и космических станций, взорвать его, пока не поздно.

Но «Антилор» оказался лошадкой с норовом. Он только дернулся, круто изменил курс и впал в эпилептическое вращение. Эльза в своей жизни видала и не такое, она успела перевести управление на ручное, и вдвоем с Оратовым они кое-как выровняли движение, но и в этот момент Финдлей крикнул, что энергораспределитель вообще не подает мощность на двигатели. Во время конвульсий корабля он не успел удержаться и порядком-таки расплющил свой нос о пульт управления вспомогательными механизмами; от боли он зашипел и даже начал слегка заикаться.

— П-повезло еще, — пробормотал он, — на Чаре п-перехватят…

Это была последняя фраза, принятая координационным центром. По тому, как плавно, без всплесков, угас специфический шум в наушниках, Эльза догадалась, что питание перестало подаваться и на фон дальней связи. Земля отключилась. Со всеми своими координационными центрами, спасительными зонами перехвата и далекой Усть-Чарой, на которую так напрасно надеется Оскар… Она оглянулась на своего старшего механика: кровь из разбитого носа капала на какой-то экран, и рука Финдлея с клетчатым носовым платком протирала стекло с такой медлительностью, словно влажный комок платка был пудовой гирей.

Значит, и Финдлей заметил, что они проходят мимо Чары.

Рука с платком остановилась.

— Попробую гравитационную подушку, — хрипло, но уже больше не заикаясь, проговорил старший механик.

— Рановато, — отозвался Оратов. — Когда совсем снизимся, тогда включим гравитационный генератор на режим пульсации и попробуем таким образом отталкиваться от поверхности. Методом блохи.

— Оскар, — попросила Эльза, — проверь подачу на генератор.

Финдлей еще громче засопел разбитым носом, и было слышно, как щелкают под его пальцами контакты. Один, два, три, четыре. Столько, сколько нужно, чтобы включить генератор.

— А кто-нибудь из присутствующих видел живьем настоящую блоху? — неестественно веселым тоном спросил вдруг Финдлей. — Хотя бы собачью?

Так. Значит, и на этот канал подачи нет. Но не может же быть, не бывает так, чтобы энергораспределитель заперся весь, по всем каналам. Ведь какие-то крохи еще просачиваются на генератор защитного поля…

— Защитное поле.

Это произнес Оратов. Да, зеленый колпачок сигнальной лампочки кажется черным. Вот теперь уже окончательно все, и они уже не в кабине сверхсовершенного космического корабля, а внутри тупого, накаленного ненавистью ко всему земному и разумному метеорита. Неудержимо его стремление к Земле, и нет такой силы, которая заставила бы его дотянуть хотя бы до океана.

Связь. Защитное поле. Гравитационная подушка. Тормозные двигатели. Все ли проверено, командир? Может быть, есть еще выход? Тормозные… гравитатор… защита… связь… Все проверено. Неужели до океана не дотянуть?

В кабине было тихо, и мертвые приборы цепенели, остывая. Стрелки замерли на нулях, лампы и табло недружелюбно чернели, и смотреть можно было только на экран, который один жил, и двигался, и дышал, и, казалось, даже испускал тепло — по иронии судьбы фиксатор курса был единственным старым прибором на этом ультрасовременном космолете. И по старости и допотопности своей он, к счастью, питался от собственной автономной батареи.

Экран был сер и густо испещрен точками населенных пунктов различного калибра. Но и Эльза, и пристегнутый к соседнему креслу Оратов прекрасно понимали, что на самом деле все то, что лежит прямо по их курсу, отнюдь не серо, а имеет все мыслимые и немыслимые оттенки зеленого, потому что впереди расстилается заповедное море бережно сохраненной, тщательно ухоженной и густо заселенной тайги.

Заселенной людьми тайги.

— Вановара… — почему-то шепотом проговорил Оратов. — Я же там был. Заповедник по акклиматизации обезьян. Такие пушистые японские мартышки, и по носам у них видно, что не желают они привыкать к сибирским холодам… Но ведь, кроме мартышек, там люди, тысячи людей!..

— По-моему, — отозвался Оскар, — мы сами сейчас напоминаем зверей в клетке. Мы ведь даже не можем взорвать эту махину — упустили момент! А там, в координационном центре, тоже хороши — надо было не слюни разводить, а расстреливать нас, пока мы были в доброй сотне километров над поверхностью. А теперь… Я вас спрашиваю, что нам остается теперь, — разве что молиться всяким там богам, ненецким, эскимосским или еще черт их знает каким, только бы помогли добраться до океана…

— Тунгусским, — медленно, почти по слогам проговорил Оратов. — Мы идем прямо на Тунгуску, неужели вы не догадались?

Но они догадались, догадались уже давно (потому что давность в этом полете исчислялась долями секунды), и теперь каждый медлил только потому, что никак не мог понять: как это вышло, что они забыли о самом главном на корабле, о том, для чего, собственно говоря, и был создан «Антилор»?

— Расчехляйте дингль! — крикнула Эльза.

Как они забыли об этом? Дингль! Ну конечно же — дингль! Казалось, небольшой серебряный колокол наполняет весь корабль тревожным и радостным гулом своих ударов — дингль! Дингль! Дингль!..

Почему самый простейший выход отыскивается только в последний момент?

— Печати, пломбы — все долой! — Она не могла, не имела права отдать такой приказ — дингль был опечатан после ходовых испытаний, первый и единственный в мире дингль, и теперь коснуться его стартовой кнопки можно было лишь с разрешения Верховного Космического Совета.

Оратов и Финдлей, срывая ногти, стаскивали с консольного пульта синтериклоновый чехол. Шоколадные сургучные печатки дождем сыпались под ноги, словно ореховая скорлупа. Если бы Эльза промолчала, они все равно сделали бы то же самое, потому что это был последний шанс.

— Да скорее же… Есть? Даю мощность!

Под ее руками брызнул пучок изумрудных искр, словно под колпачками сигнальных лампочек подожгли бенгальский огонь. Стрелки приборов с такой яростью метнулись вправо, что, казалось, погнулись, ударившись об ограничители. Пилот и механик, обернувшись, уставились на центральный пульт. Никто не сказал ни слова — и без того всем было ясно, что произошло, и никто не знал, почему все происходит именно так, а не иначе. Да, свихнувшийся энергораспределитель гнал всю мощность энергобаков на один-единственный прибор — и именно на тот прибор, который мог в сложившейся ситуации спасти если не экипаж космолета, то, во всяком случае, те тысячи людей, которые не успели покинуть угрожаемой зоны.

Дингль это мог… Вернее, смог бы, продержись корабль в воздухе еще две с половиной минуты. Потому что ровно столько времени требовалось динглю на прогрев.

Продержится ли «Антилор»? Еще две минуты двадцать секунд… Эльза сжала руки, на них проступили синие жилки. Спокойно, командир, спокойно. Не нужно, чтобы тебя видели такой. Хотя — кто увидит-то? Оратов и Финдлей замерли, не отрывая глаз от пульта, на котором через две минуты и десять секунд должна загореться надпись:

И тогда механик врубит стартер дингля.

Они не поднимутся на орбиту — этого дингль не может.

Они не дотянут до океана — и этого дингль не умеет.

Но они спасут свою планету от чудовищного взрыва, потому что они вообще уйдут из этого времени.

И это сделает дингль.

Три пары глаз неотрывно глядели на часовой циферблат — оставалось две минуты и секунда. Ни у кого почему-то не появилось мысли, что энергоподача на дингль может прекратиться, как это было с генератором защитного поля или с тормозными двигателями. Преобразователь времени был вне подозрений, вне случайностей. Дингль — это не сердце корабля и даже не мозг, потому что то и другое можно было найти на любом звездолете. Дингль — волшебная палочка, магический талисман этого единственного в мире корабля…

Минута пятьдесят две секунды.

Они зачарованно следили за секундной стрелкой, все мысли были прикованы к динглю. К динглю? Так, и только так. Никто и никогда не называл эту установку ее полным, настоящим именем — «реверсивный энерговременной преобразователь Атхарваведы». Пользовались только прозвищем, утвердившимся то ли благодаря серебристо-звонкому, вибрирующему звучанию самого слова, то ли вообще потому, что прозвища обладают феноменальной прилипчивостью. В свое время кто-то заметил, что аналогичное явление уже имело место в средние века, когда московский храм Покрова незаметно для себя вдруг получил имя юродивого Василия.

Минута пятьдесят пять секунд.

А между тем «Антилор» неудержимо мчался к Земле. Единственный космолет, которому разрешили посадку не на орбитальную станцию, а прямо на поверхность планеты; единственный носитель единственного дингля; единственный (да что за наваждение — сплошное средоточие единственностей!) трансгалактический лайнер, который вообще имеет смысл запускать в межзвездное пространство.

Дело в том, что уже в начале этого века без особых теоретических, но с некоторыми чисто конструктивными трудностями были достигнуты скорости, весьма близкие к скорости света, и в разное время на различных околоземных верфях было построено девятнадцать звездолетов.

И тогда со всей остротой встал вопрос о преодолении парадокса времени. Жители всей планеты дебатировали вопрос: а имеет ли смысл запускать корабли, которые в силу этого проклятого парадокса смогут вернуться обратно только через несколько десятилетий, если не столетий? Порочный круг, из которого не вырваться: увеличивается скорость и, казалось бы, сокращается время возвращения домой… Но неумолимо возрастает разрыв между отсчетом времени в системе Земли и в кабине корабля. Чем фантастичнее скорость, тем медленнее движутся стрелки корабельного хронометра. И возвращение домой практически теряет смысл: домой — не получается. Дом исчезает в прошлом. Вот уж воистину — чем лучше, тем хуже. И действительно, хорошего вышло мало. Из восемнадцати кораблей, посланных в просторы галактики, за эти три четверти столетия вернулись только два: инфраскоростная модель Балабина и лайнер Атхарваведы, облетевший Шестьдесят Первую Лебедя. Атхарваведа открыл несколько планет, одна из которых получила его имя, и выдвинул идею преобразования энергии в обратное время.

Традиционно-остроумные физики, еще четверть столетия доводившие общие мысли Атхарваведы до реального воплощения в виде компактного прибора, дружно именовали свою установку «темпоральным холодильником» и утверждали, что возятся с ней исключительно из удовольствия насолить старику Эйнштейну, ибо уже давно установлено, что из всех мыслителей, когда-либо обитавших на Земле, именно этот печальный любитель игры на скрипке умудрился сделать открытие, принесшее затем всем ученым (не говоря уже об остальных жителях планеты) максимальное число осложнений и неприятностей.

А затем дингль, который еще не назывался динглем, был опробован на автоматической модели. Небольшой космический катер описал петлю в пространстве, двигаясь с субсветовой скоростью, вернулся к околоземной станции, откуда был запущен, уже в начале будущего века, и тут автоматически сработала установка Атхарваведы — специальный резерв энергии был преобразован в обратное время с таким расчетом, чтобы корабельные часы снова совпали с земными. Звездолет был выброшен из будущего в настоящее (то есть для себя самого — переброшен в прошлое) и подошел к космическому причалу, словно был обыкновенным грузовиком с Юпитера.

Собственно говоря, «темпоральный холодильник» мог отодвинуть корабль в любой момент прошлого, но из соображений более этических, нежели энергетических, было решено поставить на этом преобразователе жесткий ограничитель, позволяющий только выравнивать времена — земное и корабельное. Но не более. Таким образом, субсветовой космолет попадал после возвращения в ту точку временной оси, где он находился бы, не действуй на него парадокс близнецов. Пусть с момента его вылета на Земле проходило сто лет, а в кабине корабля — два месяца, компьютер дингля скрупулезно высчитывал разницу и отправлял корабль назад, в прошлое, ровно на девяносто девять лет и десять месяцев.

Таким образом, и на звездолете, и на Земле ожидание продолжалось одинаково — два месяца. А парадокса времени словно и не бывало. Как будто прав был убежденный скептик Герберт Дингль, так до самой смерти и не поверивший в существование парадокса времени. Теперь Дингля вспомнили, начали склонять его по делу и без дела, посылать в его адрес шутливые поклоны и приветы, и как-то так получилось, что к моменту создания первой мощной практической установки ее уже никто иначе не именовал, как только «дингль». Так незлобивая память физиков соединила величайшее достижение века с именем давно позабытого профессора-ретрограда, и, кажется, именно Финдлей тогда вспомнил про историю с Василием Блаженным, и хорошо тогда было ему шутить, он и не подозревал, что через полтора года именно он поведет на Усть-Чаринский космодром первый корабль, на котором будет установлен этот первый действующий дингль, и что испытания этого корабля закончатся вот этим невыносимым ожиданием — не собственного спасения, куда уж! — а возможности спасти своих современников от надвигающейся невиданной катастрофы.

Двадцать шесть секунд. Двадцать пять. Двадцать четыре.

— Как быть с резервным баком? — крикнул Оратов.

Эльза махнула рукой. Какой там резерв? Основных баков хватит больше чем на тысячу лет, только бы ничего не произошло в эти самые последние секунды, только бы…

— Реле забыли снять! Реле ограничения! — не своим голосом заорал Финдлей.

Ну, это работы на пять секунд — сорвать реле. То самое реле, которое автоматически уравновешивает времена — земное и корабельное. А хорошо, что Оскар спохватился, иначе скачка в прошлое просто не произошло бы — ведь оба времени сейчас одинаковы, уравнивать нечего, сколько ни гони энергии на преобразователь. С реле скачок получился бы нулевым. Но сейчас ограничитель выдран из своего гнезда, провода скручены, теперь уже ничто не мешает динглю зашвырнуть «Антилор» со всем его содержимым в любые доисторические дебри. Ничто не мешает, кроме тех восьми секунд, которые еще остались на прогрев. Семь секунд. Шесть. Пять. Четыре…

— Ну же!.. — не выдержал Финдлей.

Эльза повернула голову и стала спокойно смотреть на него, и это спокойствие длилось целую вечность — секунда, другая, третья… «Снежная королева, — подумал Оратов, — Снежная коро…»

Это как в детстве, когда разом зажигаются огни на новогодней елке. Загораются на ней полуторавольтовые лампочки, и приходит то состояние человеческого духа, которое лежит у предела шкалы абсолютного счастья. На обыкновенный язык оно переводится словами: «Вот оно!..»

— Ввожу весь запас, — сказала Эльза полувопросительно, словно кто-то мог ей возразить. Возражать же было некогда и нечего: каждый полный энергобак — это лишняя взрывная мощность при ударе о поверхность. И каждый использованный конденсор — это еще одна сотня лет в прошлое, это еще большая уверенность в том, что там, внизу, в зеленом мареве тайги (или доисторического леса) нет и не может быть людей.

— Ну, поехали! — произнесла Эльза традиционную фразу, с которой начинался любой звездный полет, хотя «Антилор» был первым кораблем, который уходил не к звездам будущего, а к Земле прошедших тысячелетий…

Когда светящаяся точка на экране расширилась, утратила свою яркость и растворилась в сероватом мерцающем фоне, Полубояринов невольно задержал дыхание и на один миг прикрыл глаза. Всего на один миг, потому что до сих пор они только ждали, а теперь надо было действовать. Координационный центр автоматически превращался в штаб борьбы с последствиями взрыва. Собственно говоря, в этот миг он уже думал не об Эльзе, Оратове и Финдлее, а о том, как организовать сюда, в Прибайкалье, доставку специальных антирадиационных дивизионов.

Поэтому, когда прошла уже не одна секунда, а двадцать, тридцать, и минута, он осторожно шевельнулся и глянул на старшего координатора, словно говоря: «Пора, Дан, дружище». Но Эризо по-прежнему стоял навытяжку возле опустевшего экрана, словно часовой в почетном карауле.

— Пора действовать, дружище, — проговорил наконец Полубояринов. — Ведь там сейчас пострашнее Хиросимы.

Дан, не поворачивая головы, поднял сухую ладонь, как будто хотел загородиться от прямого попадания этих слов. Полубояринов повел плечами — это у него получилось так же заметно, как все, что он делал. Дан весь напрягся и замахал рукой, словно самое главное сейчас было — не распугать установившуюся над пультом мертвую тишину; наконец, он глянул на Полубояринова, и тут только до него дошло, что тот до сих пор ни о чем не догадывается.

— Они летят, — почти не шевеля губами, прошептал Дан. — Какая Хиросима? Они еще летят…

Экран перед ним был абсолютно пуст.

— Где? — так же шепотом переспросил ошеломленный Полубояринов.

Тогда Дан небрежно кивнул куда-то в сторону, и начальник координационного центра, следуя его жесту, удивленно поглядел направо, потому что знал собственный центр как свои пять пальцев, и ничего имеющего отношение к «Антилору» здесь быть не могло. Действительно, на стене висел лишь примелькавшийся и ставший поэтому неприметным так называемый «черный атлас», на котором кружочками, на расстоянии кажущимися совершенно черными, были обозначены все несчастные случаи, имевшие место в Приземелье за последние три с половиной века. И только вблизи эти точки приобретали металлический отлив: коричневатый — катастрофы с космическими грузовиками, обошедшиеся без человеческих жертв; лиловые — разведывательные и пассажирские полеты, стоившие жизни экипажу, и, наконец, немногочисленные зелено-золотистые, словно спинки жуков-бронзовиков, крапины — нерасследованные происшествия и не поддающиеся объяснению явления, напоминающие последствия космических аварий.

Один из таких кружков, залезая зеленым бочком на мелкую надпись «Подкаменная Тунгуска», имел самую древнюю в этом атласе пометку: «1908 г.». К этому-то кружку и протягивалась сейчас сухая ладонь Дана.

«Неужели они рискнули запустить дингль? — опешил Полубояринов. — Выходит, рискнули и успели… Сообразили — и успели. Я один, как идиот, ничего не понимал…»

— Вот, значит, как оно было, — бормотал он уже вслух. — А мы-то считали, что на Тунгуске тогда не погиб ни один человек…

— Помолчал бы ты, Григорий, — сказал Дан. — Они еще летят.

А они действительно еще летели. Летели так, словно ничего не случилось. Ровно светился всеми своими контрольными лампами оживший центральный пульт, лениво покачивались стрелки всех корабельных приборов, сыто гудел генератор защитного поля, вибрировал под ногами пол — тормозные двигатели с безоглядной щедростью пожирали энергию, словно энергобаки «Антилора», как всегда, были полны до краев. А ведь дингль-бросок оставил после себя лишь крохи. Все основные баки он выдоил дочиста. И заплатил за это еще одним чудом: во время дингль-перехода все стало на свои места, энергораспределитель словно прочистил свое горло и начал исправно перекачивать энергию из последнего, резервного бачка, от которого так небрежно отмахнулась Эльза, на все приборы, двигатели и генераторы. Почему это произошло?

Почему? Потому. На то они и были первыми испытателями дингль-корабля, чтобы принять на свои плечи все чудеса, которые может преподнести скачок во времени. Все? Черта с два — все. Те, кто будет вторыми, да и третьими, тоже хлебнут. Сюрпризов, по-видимому, надолго хватит. Беда только — уже не предостеречь тех, кто будет следующими. Не передать им…

«Что это? — подумала Эльза. — Уж не предсмертная ли тоска, горечь незавершенности земных дел? Чушь. Романтические штампы. Это естественный анализ только что проделанной работы. Допущен просчет: один из основных баков тоже надо было придержать и тем обеспечить сейчас мягкую посадку. И тогда — пусть тайга, пусть хоть мамонты и пещерные волки, пусть вся доисторическая зубастая нечисть — но это была бы жизнь… А ведь Оратов и Финдлей тоже думают сейчас об этом».

Она искоса глянула на Оратова. Нет, непохоже, чтобы он думал об этом. Оратов был космическим асом, и если из четырех двигателей проработают немного хотя бы два, он посадит корабль.

Но на одном не посадит и он.

Двигатели взревывали и снова умолкали — Оратов вкладывал уже не только все мастерство, но и всю интуицию в то, чтобы экономить на каждом маневре хотя бы кроху горючего. Оскар находился рядом, в какие-то моменты их головы касались друг друга. Финдлей не спускал глаз с высотомера и время от времени что-то вполголоса подсказывал Оратову. В кабине становилось жарко — ни у кого не подымалась рука включить генератор охлаждения. Надо экономить энергию. Оставлено самое необходимое, такое, как прокладчик курса, который торопливо как ни в чем не бывало высвечивал на карте агрогорода и атомные станции, связки и выходы подземных коммуникаций, зоны бесканальных энергопередач и еще многое такое, что теперь существовало только в его электронной памяти и чего, естественно, не было там, внизу.

— Мы сейчас пересечем дорогу… — тяжело переводя дыхание, проговорил Оскар. — Я это точно помню. Чугунную дорогу.

— Железную.

— А нас порядком подбросило вверх…