- Я отсылаю твои слова нашим путешественникам, как и было договорено.
      - Мешает же. Так. На чем я остановилась? А, войти проще простого, по тропочке. За красными кустами вода стоячая, лягушачья канавка. Мостик полу дохлый. Слева от мостика чернавкина халупа, забита почище нашего корабля все какие-то мешочки, шкурки, тряпки... Сама спит на пороге. Хотя нет, она не спала, прямо в небо глядела. И никакой маски. Старенькая, но не до такой степени, как... Флейж, отойди подальше, ну сил нет переносить твои опахала.
      - Ты сказала, что осмелилась задавать вопросы Вечной Деве? - ошеломленно переспросил Лронг.
      - А что такого? Я только поинтересовалась, у себя ли анделисы. Она как подскочит, головой о притолоку... Хорошо, я невидимая была, иначе она в меня вцепилась бы. Ну, я тогда ей сказала, что я - повелительница всех Чернавок и здесь, так сказать, с инспекцией.
      - А ты не догадалась спросить, как выглядят анделисы? - простодушно вставил Пы.
      - Ага, чтобы она поняла, что я - самозванка? Пришлось так, мимоходом полюбопытствовать, а кто из них был накануне.
      - Ну, и?..
      - Она ответила: тот, что в голубой короне.
      - А ребенок, ты искала ребенка? - не выдержала мона Сэниа.
      - Да негде там искать. Домик забит под завязку, он слева. Справа штук двадцать квадратных кирпичей прямо на земле, как могилки. Яма глубокая, по такая маленькая по диаметру, что туда разве что тыкву засунуть можно. В ней - шест с черпаком, значит, еще глубже копать будут. Клад, что ли, там прятать собираются?
      - Не клад, - сказал рыцарь. - На стенах ничего не было нарисовано?
      - Абсолютно. Ну, вот и все.
      - А что в самой середине?
      - Да ничего, беседка какая-то нелепая. Круглые перильца, колечком, мне по пояс. Словно стойка в баре для лилипутов. Над перильцами - вроде навеса, держится он на спутанных голых ветках. Только впечатление такое, как будто из них этот навес не строили, а ветки сами собой росли так, чтобы получились контуры башенок, лесенок, подвесных мостиков... Все удивительно легкое, не для человека. И видно насквозь - ничего не спрячешь.
      - Они действительно росли сами, только их надо было направлять ремешками подвязывать или просто руками держать, - пояснил рыцарь, определенно сведущий в местной флоре. - Это ненаясыть, хищная трава. Если семечко в воду бросить, оно вот такой веткой, в твою руку, солнцекудрая, и устремится вверх. От дыма до дыма в мой рост вымахает. Ежели с полдюжины рабов приспособить, за два-три приема можно из нескольких семечек любой воздушный замок соорудить. А как вода кончается, ветки каменеют.
      - Как просто! - восхитилась Таира. - Такая силища - и от обыкновенной воды! А с собой можно взять несколько семечек?
      Рыцарь как-то неопределенно пожал плечами и принялся рассматривать свои сандалии. Он чего-то недоговаривал.
      - Тут уважаемый сибилло говорит, - раздался приглушенный голос Киха, что он согласен продать тебе семена ненаясыти, только... а? О, древние боги! Он уточняет, что она растет только тогда, когда в воду добавляют человеческую кровь.
      Мона Сэниа пронзительно вскрикнула, как птица, у которой на глазах разоряют гнездо. И без того кошмары варварских жертвоприношений преследовали ее денно и нощно, а тут еще и это...
      Травяной рыцарь подался вперед и положил руку ей на голову так естественно, как сделал бы самый чуткий из королевских лекарей:
      - Не терзай себя понапрасну, госпожа моих снов, никто не причинит вреда твоему светлому сыну - напротив, его будут беречь, как величайшее сокровище...
      - Мне это уже говорили, - вздохнула принцесса. - Не помогает. А рука у тебя добрая, утишающая боль.
      Лронг смущенно улыбнулся и убрал руку.
      - Мы не дослушали рассказ той, которую ты называешь своей младшей сестрой, - тактично заметил он.
      Мона Сэниа встревоженно глянула на него - что-то он слишком наблюдателен для варвара. Попросила:
      - Продолжай, Таира.
      - А нечего продолжать. Это все. - Губы капризно дрогнули. Могли хотя бы доброе слово сказать...
      - Боюсь, что это не все, - прошептал Травяной рыцарь. - На тебе теперь проклятие анделисов. Так что береги себя, дитя.
      - Наш старец тут тоже пророчит, - раздался голос Киха. - Пересказать?
      - Не стоит, - весело крикнула Таира. - Спокойной ночи, дедуля, ты ведь еще не отдыхал. Не очень трясет тебя на твоем "коси-сене"?
      - Он говорит, - продолжал младший дружинник, понижая голос, словно досадуя на то, что они не могут поговорить с глазу на глаз, - что ты не должна разлучаться с тем, кто тебя любит. Иначе - беда.
      - Это во все времена было бедой, - вздохнула девушка. - Шекспира читать надо.
      Она поднялась со своего места и демонстративно уселась у ног принцессы. Семь пар влюбленных глаз глядели на нее безнадежно и одинаково.
      Впрочем, нет. Не одинаково.
      - Вот что, - сказала мона Сэниа. - Считайте, что на дворе ночь. Эрм на вахте, остальным - отдыхать. Ких, разбудишь нас, когда будешь подъезжать к этому Устричнику.
      - Да, принцесса. А мой уже спит, укачало. Он тоже велел будить, когда проедем Синюю Каланчу.
      - А ничего похожего не заметно?
      - Болота...
      Между тем из незаметно сгустившихся облаков начал накрапывать дождь. Мимо бесшумными прыжками пронеслись гуки-куки в поисках укрытия.
      - Последуй за нами, рыцарь Лронг, - сказала принцесса. - Я не сомневаюсь в твоей походной выносливости, но если нам придется по тревоге подымать корабль, то хорошо, если все будут на борту.
      Очутившись в командорской каюте, великан не проявил ни малейшего любопытства, а просто присел на пол, заботясь только о том, чтобы занять как можно меньше места. Он безоговорочно верил хозяевам этого диковинного дома и, не сомневаясь в скорой встрече с отцом, спокойно ждал. Вот чего он не мог, так это спать.
      Впрочем, ему и не дали бы.
      Едва наступила тишина, как из-за штабеля упаковок послышался шепот:
      - Слушай, Зеленый рыцарь, ты не спишь?
      - Что тебе, дитя?
      - Во-первых, я тебе не дитя. А что это была за яма там, в Пустыни?
      - Это последний приют Вечной Чернавки. Когда уйдет хвостовой обоз и вместо дождя с неба слетит цепенящий пух, она еще некоторое время продержится со своими припасами и под накопленными шкурами. Но холод станет нестерпимым, и рано или поздно ей придется запять свое место рядом с теми, кто блюл это пристанище духов до нее.
      Из-за коробок показались покрасневший нос и расширившиеся от ужаса глаза:
      - Так она что, сама в эту могилу спрыгнет? И так, стоймя, будет долго-долго умирать? А как же твои добрейшие анделисы?
      - Их уже не будет здесь к тому времени. И Чернавки знают об этом, выбирая себе судьбу. Всю жизнь они проводят в довольстве, не плетясь за телегой, по в конце - острый камень, который они ставят на край ямы и обвязывают ремешком, прежде чем спрыгнуть вниз...
      - А твои хваленые духи? - не унималась девушка.
      - Ты считаешь, что милосердно было бы ее спасти, чтобы она замерзала еще раз? Она же не способна себя прокормить, и в чужой караван ее никто не возьмет. Для того чтобы анделисы творили добро, нужны непреложные законы, которые их охраняли бы. Это - один из законов: анделису - анделисово.
      - Не-е-ет, у вас даже не средневековье, у вас пещерный век. Осудить женщину...
      - Ты невнимательна, дитя. Я говорил, что стать Чернавкой можно только добровольно. Когда с приходом тепла город наполняется жителями, устраивается Великий Утренний Выбор.
      - Ага, у нас в сказках тоже выбирают красавицу на завтрак какому-нибудь дракону.
      - А у нас из всех желающих выбирают самую безобразную.
      - Вот это номер! А почему?
      - Так надежнее. Только последняя уродина, которой и надеяться-то не на что, будет хранить верность своему завету всю жизнь. А теперь спи.
      - Ну, спасибо, ты меня убаюкал. Хорошо еще, что я сказала напоследок этой Чернавке, что если она хочет, то может идти на все четыре стороны, я в таком случае лишаю ее высокого звания. Ее ж никто не знает в лицо, и притом не такая уж она и безобразная, на мой взгляд.
      На этот раз безмерное удивление, как эстафета, перешло к Травяному рыцарю:
      - Я и не предполагал, что твое маленькое сердечко может быть... - он поискал нужное слово в своем не слишком-то богатом лексиконе; подходящего не нашлось, поэтому он закончил смущенно: - может быть таким большим.
      - Какое есть, - сухо проговорила Таира. - Я действительно дура набитая. Надо было взять ее с собой, а потом - к нам, на Землю. Прокормили бы. Ну, это мы со временем поправим. Отыщем Ю-ю и вернемся за этой Чернавкой.
      - Спи, доброе дитя. Конечно, вернемся. И еще я хотел тебе все время сказать, да мешали: утречком сбегай к источнику и помой голову.
      - Что-о-о?..
      - Смой золотую пыль с волос, говорю. За это у нас тоже...
      - А у нас рыжий цвет - самый модный!
      - У нас он тоже чуть было не стал самым модным, да вот наш Полуденный Князь запретил красить волосы в огненный цвет. За это бреют и лупят. Одним и тем же мечом.
      - Его что, рыжая собачка укусила?
      Травяной рыцарь почесал правую бровь:
      - Сибилло, конечно, лучше меня знает все эти предсказания, но я припоминаю, что давным-давно какая-то выжившая из ума хрычовка напророчила, что придет на эту дорогу несравненной красы женщина с солнечными волосами... И будет это во времена самого мудрого и прекрасного власти-геля. Не знаю уж, как там было с предыдущими князьями, но дед и отец нашего с лица были того... сказать непристойно. А вот теперешний, Оцмар Великодивный, как-то посмотрелся в зеркало и вдруг решил, что это - про него. Все дамы, естественно, в тот же день покрасились соком лисьей смоковницы. Так что если бы и объявилась на нашей дороге предвещанная красавица, ее было бы не отличить среди тьмы поддельных.
      - Слушай, Зеленый рыцарь, а вдруг это я?
      - Спи, дитя. Там говорилось о женщине, а ты - еще ребенок.
      В командорском шатре возникла какая-то многозначительная и, возможно, зловещая пауза. Лронг почесал другую бровь - а надо ли говорить? Потом еще тише произнес:
      - Не след тебе встречаться с Полуденным Князем. У него побывало просто сонмище разных девушек - от побирушек до стоялых караванниц. А где они сейчас?
      - Ну, и где?
      - Кто в реке, кто в пропасти, кто на суку смоковном...
      - Тоже мне царица Тамара в брюках! Такой лютый?
      - Нет. Просто ни одна ему не оказалась нужна, а он - говорят, прекраснее его нет мужчины ни на одной из дорог Тихри.
      И снова повисло молчание, как непроницаемый полог, за которым рождалось будущее.
      X. Разбойник с дороги Оцмара
      А многоногая тварь, не зная ни голода, ни усталости, продолжала мчаться над вечерней дорогой подобно чудовищному снаряду, выпущенному прямо на солнце. Оно словно чуточку поднялось, а может, это только казалось, потому что кругом уже не было видно ни гор, ни остатков рощ - одни болота, покрытые кисейным туманом. Там, где местность слегка подымалась, попадались заночевавшие караваны, пыльные и недвижные; гигантский паук, семеня по обочинам, пролетал над ними с такой скоростью, что невозможно было рассмотреть, кто и как там устроился на ночлег. Но, похоже, спали просто вповалку - люди, тягловые единороги и прыгучие гуки-куки, не осмеливавшиеся отходить от каравана, как они это позволяли себе в городе.
      Причина их осторожности стала понятна, когда из голубоватых приболотных озерец стали выпрыгивать на дорогу их дикие собратья на широких перепончатых лапах. Паук, чуть сбавив темп, мгновенным движением выбросил в сторону одну из своих суставчатых лап; вероятно, на конце ее была какая-то присоска, потому что травянисто-зеленый зверь как будто прилип к ней. Паучище, не сбиваясь с дороги, поднес жертву к устрашающим своим жвалам и захряпал ими по прутьям намордника - нет, полакомиться по ходу движения ему не улыбалось. Тогда он подкинул оглушенную тушку вверх, и она шлепнулась точно к отверстию наспинной сумки.
      Полусонный Ких, не ожидавший такого подарка, заорал от неожиданности и омерзения. Сибилло выпутался из длиннющей шерсти, устилавшей изнутри ездовую полость, и они вместе скинули вниз нежелательный Груз.
      - Дай-ка меч, - сказал шаман, позевывая.
      Ких вытащил боевой кинжал, протянул старцу. Тот с безразличным видом потыркал своего скакуна прямо в загривок - кинжал позеленел, лезвие уходило по рукоятку в кожистый панцирь, видневшийся между толстыми, как кошачий хвост, шерстинами. Результата не последовало - паук или не почувствовал, или проигнорировал наказание.
      - Короток, - флегматично констатировал сибилло, обтирая лезвие и возвращая оружие юноше. - Негодный меч.
      - У тебя что, нет своего?
      - Пачкать не хотелось, - сказал сибилло и снова задремал.
      Между тем из болота начали выступать каменистые пригорки; многие из них были увенчаны какими-то странными конструкциями, напоминающими исполинские кости. Белые и причудливые, они предостерегающе указывали вверх заостренными концами. То ли это каменные остовы каких-то разоренных сооружений, то ли причуды выветривания... Киху припомнилась старинная легенда о том, как из косточки убитой для забавы ящерки выросли кости дракона, которые потом стали обрастать плотью бессмысленно загубленного зверья.
      Он протер глаза, чтобы не уснуть под собственные воспоминания. Их живой экипаж чуть покачивался, как на рессорах; в забитой шерстью полости пахло медом и травами - видно, шаман держал ее в чистоте. Интересно, есть у него свой дом, или он прямо здесь и ночует? Ких покрепче намотал на левую руку гибкую волосину - если неосторожно высунуться, то ведь сдует, скорость бешеная, и время от времени поворачивал голову то налево, то направо, опасаясь пропустить обещанную башню. Вперед, между паучьих глаз, он глядеть не решался - встречный ветер сек по глазам, застилая их слезами.
      Синюю Каланчу он все-таки чуть не пропустил. Это было невзрачное строение без окоп и дверей, торчащее на болоте, как фиалка. Ких потянул старца за ногу:
      - Приехали, уважаемый. Нам сходить?
      Шаман выпростал нечесаную голову из полости, равнодушно проследил за убегающей назад башенкой и, позевывая, велел:
      - Ну, теперь дым карауль.
      - А нам разве не сюда?
      - Сказал! Это - трупарня, чтобы мертвяков даром в город не тащить. Последний обоз пойдет - сожгут. Сибилло однажды само тут чуть не сгорело... С тех пор завязало.
      Он принялся сладострастно чесать себя под левой грудью, потом под правой. Совершив таким образом утренний туалет, он вздохнул и сказал:
      - Проголодалось. Зря гуку лапчатого выкинули.
      - Вон же дым! Ты ж уважаемый, тебя в городе накормят.
      - Это как пить дать. Но не сразу.
      Город вставал из болотного марева неохотно Ощетинившийся бесчисленными башенками, как и Орешник, он походил издалека на распяленную ежовую шкурку. Сигнальный дым не торчал вздернутым кошачьим хвостом, а сразу же расплывался, смешиваясь с набухшими влагой облаками. Солнце проглядывало сквозь них едва заметным бледным пятнышком, наводя невыразимую тоску.
      - Нам прямо в тюрьму? - спросил Ких.
      - В тюрьму не бывает прямо, - возразил шаман и взялся за привязанные к поясу вожжи.
      Повинуясь его движениям, паук замедлил ход и свернул с дороги, огибая окраины Ракушечника слева.
      - Послушай, достопочтенный, - Ких решил задать вопрос, мучивший его всю дорогу. - Вот мы едем освобождать этого... как его? А может, его за дело посадили?
      - Имени он лишен. А сидит в темнице не за дело. Когда наш Полуденный Князь еще малышом был, они его похитили.
      - Древние боги! Это у вас что, виной не считается?
      - Не тебе судить, вьюнош. Может, ни дороги, ни городов на ней уже не было бы, если б они этого не сделали. О, темница. Сейчас въедем.
      Ких покрутил головой, но ожидаемых крепостных стен с зарешеченными окнами не обнаружил. Вместо этого они очутились перед просторным навесом, опирающимся на многочисленные и, как тут повелось, беспорядочно разбросанные там и сям каменные столбы. Ближе к углам располагались четыре больших колодца с воротами и дремавшими в упряжи единорогами. В самой середине на кошме вповалку валялось человек двадцать; судя по тому, что к ближайшей колонне были прислонены здоровенные копья, это были стражи. Один дремал, по-птичьи сидя на краешке колодезного сруба.
      - А теперь исчезни, - строго велел сибилло, доставая из мешочка свой бутафорский нос, который делал его сразу на порядок внушительнее. - Двигай, куда и сибилло, не мешкай, но и под ноги никому не угоразди. Соображай.
      Ких шумно вздохнул, словно собирался прыгнуть в воду, и выдернул пробку из сосудика со снежинками. Белый буранчик закрутился вокруг него, мягко отпихнул шамана, который недовольно поморщился и потер обожженный холодом локоть. Шурушетр между тем подогнул лапы и, на брюхе въехав под навес, замер.
      - Кто посмел?!.. - страж с традиционным для всех миров воплем ринулся к ним, но вовремя продрал глаза и рухнул на колени:
      - Сибилло, делло-уэлло!
      С кошмы вскакивали, расхватывая копья, по навстречу шаману уже трусил дородный смотритель, кутаясь в ночной балахон. Он поймал гостя за локоть, подвел к кошме и шуганул оттуда еще не проснувшихся.
      Но шаман рассиживаться не пожелал.
      - У тебя ли безымянный лиходей, коего содержит рыцарь Травяного Плаща Лропогирэхихауд-по-Рахихорд-над-Хумусгигрейтос?
      Смотритель замялся - узник был зело выгоден.
      - Ответствуй сибилле, как самому Полуденному Князю!
      - Кормим, кормим, себе так не варим, как им, - в этом темнилище только стоялые караванники, вот в этом, не изволите ли убедиться сразу после дыма...
      Как же, себе так не варят. Объедками со своего стола кормят, и то хорошо. А что касается убеждения, то тут уж бывалый смотритель и не сомневается - ни до угашения Невозможного Огня, ни после празднолюбивый колдун ни в какое темнилище не сунется. Порасспрашивает, и вся недолга. Потом будет хвастать, что облазал тут все вдоль и поперек.
      Но на сей раз попечитель тихрианских лиходеев ошибся.
      - Сибилло явило себя посреди дыма, чтобы накласть заклятие, в прах обращающее! Веди.
      У смотрителя от грудины вниз по животу прошла волна.
      - Не вели казнить, великомудрый...
      - Сказано - веди! Сибилло оберегает кровь и кость княжескую.
      Оно, конечно, сибилле и полагается безусыпно о Полуденном Князе печься, по смотрителю была ближе собственная шкура.
      - До угашения Невозможного Огня не смею, о повелитель незримых сил! За такое вон туда полагается! - Смотритель одними бровями указал на самый дальний из колодцев. Он-то прекрасно понимал, что хоть сибилло, хоть сами анделисы тут с три короба наговорят, а донесут-то на него. И - туда...
      - Заморожу, ослушник! - проревел диким голосом Ких и двинулся на смотрителя таким образом, чтобы край защитного поля, делавшего его невидимым, мазнул того по руке.
      Смотритель тонюсенько взвыл и рухнул на землю:
      - Заморозь, сожги - не могу!!!
      Сибилло сунул руку под свой полосатый плащ и принялся чесаться. Несмотря на неожиданную помощь весьма находчивого пришельца, что-то не срабатывало. А если дождаться конца запретного времени, то дошлый смотритель еще пошлет за солнцезаконниками на предмет проверки его полномочий.
      - Запущу в темнилище духа невидимого - он тебе всех твоих знатных узников переморозит! - не вполне уверенно пообещал сибилло, уже прикидывая, как сподручнее напустить на стражей хмарь-туман, чтобы втихаря задействовать допотопный механизм, с помощью которого громадная бадья спускалась в колодец.
      Но помощь пришла с совершенно неожиданной стороны.
      - О, старейший из древних, - возопил младший страж, - я едва заступил на караул, а Невозможный Огонь уже угашен!
      Шаман едва удержался от того, чтобы не выскочить наружу для проверки этого сенсационного сообщения. По его прикидкам, время этому наступить никак не могло.
      Разве что на стражей кто-то напустил морок. Но кто?
      - Продрыхли, окаянные! - голос его обрел прежнюю уверенность. - Спускай бадью, ты, глава лоботрясов. Один поеду, пожалею тебя, горемыку, - а то и ты прахом обернешься. Рогатов подымай.
      Стражи забегали, тупыми концами копий выводя единорогов из сонного состояния. Ворот заскрипел, саженная бадья призывно закачалась вровень с краем сруба. Сибилло, услужливо поддерживаемый смотрителем (чтоб ты туда провалился и там навек остался колдун шелудивый!), забрался туда не без опаски и воздел руки:
      - Падите ниц все, кроме погонялы! - повелел он, давая возможность Киху занять место рядом с ним. - Кто стоит на ногах, обратись в белый прах; слушай, тварь, слово-гарь: белый кот - окорот, пестрый бык - невпротык, серый пес - кровосос... Опускай, не мешкай!
      Бадья пошла вниз, донося до распростертых стражников уже едва внятное бормотанье:
      - Шептала, шептала, через мост Чернавка шла, темно-серое журчанье, сизых песен заклинанье... Эй, наверху, а ты знаешь, где остановиться?
      Бадья замерла, даже не покачиваясь. Ких напряг зрение, пытаясь хоть что-нибудь рассмотреть в почти полном мраке. Наконец узрел перед собой поперечные брусья решетки. Прямо за ней на полу белела какая-то посудина. Шаман запустил туда руку и выудил кусок чего-то копченого. Принюхался, отъел малость.
      - А тебя недурно кормят, лиходей Рахихорд.
      В глубине, за брусьями, вроде что-то шевельнулось.
      - Изыди, обезьяна стоеросовая, - послышался тихий, но твердый голос. Еще вшей мне напустишь.
      - Спеси в тебе не поубавилось, лиходей трехстоялый!
      - Ты-то знаешь, что я невиновен, ан не заступился.
      - Зато вот освободить пришло. Обещало и пришло. Поздновато, конечно, и не без уговору. А уговор будет такой: перво-наперво ты поможешь сибилло отыскать белого ребенка.
      - Я всем детям помогал. Без разбору цвета.
      "Кончай торговаться!" - шепнул обеспокоенный Ких.
      - А не уговоримся, так я тебя в прах обращу, - пообещал шаман. - Тонь, сонь, оберегонь, заклинателя не тронь; для рогата есть огонь, для заката дохлый конь...
      - На хрена жрецу супонь, - донесся из темноты насмешливый голос. - Ты несешь околесицу вместо заклинаний, образина допотопная!
      - Сам знаю. Это для тех ушей, что сверху. А ты что ж, хочешь и впрямь прахом стать? Вместо этого сибилло уготовило тебе встречу с сыном.
      - Нет у меня сына. Извели моих сыновей. И внуков тоже.
      - А, договоришься с тобой! Ломай, вьюнош, решетку
      - Так придется ж защиту невидимую сиять? - подал голос Ких.
      - А какая разница тут, в темноте?
      В зловонной глубине кто-то шарахнулся в сторону.
      - Что, насобачился-таки духа с собой привести? - в слабом голосе звучал не страх, а гадливость.
      - Ломай, ломай, - поторопил шаман, уже не обращая внимания на пререкания узника. - Хватай его в охапку и жди, пока сибилло не вознесется к свету солнечному и не услышишь ты слов: "Белый прах, черный прах!". Тогда уноси его, но не ранее. А возвращаться тебе следует к водопойной колоде, сибилло там тебя ждать будет. Да накинь на себя покрывало причудливое, нездешнее, чтобы тебя за простого смерда не приняли. Ну, обогрей тебя солнце полуденное!
      Ких принял это благословение как сигнал к действию и, заткнув на ощупь магический флакон, перенес ногу через край бадьи и пнул внушительные брусья решетки. Трухлявое дерево рассыпалось легко и беззвучно - действительно, стоило ли заботиться о прочности ограждения, если за ним чернела пустота бездонного колодца? Ких задержал дыхание, едва не отшатнувшись от пахнувшего навстречу смрада, и прыгнул наугад во влажный мрак подземной норы.
      За спиной скрипнула, подымаясь, бадья, и донесся приглушенный голос шамана: "...на подрубленных мостах... на затопленных кустах..." Ких вытянул вперед руки, нашаривая притаившегося где-то узника, - сверху на ладонь шлепнулось что-то многоногое и побежало под обшлаг, щекоча кожу. Он брезгливо стряхнул тюремную тварь, и тут его пальцы наткнулись на что-то жесткое. Кость. А кожи на ней вроде и нет.
      Цепкие клешни точным движением схватили его за горло, задыхающийся голос пробормотал:
      - Не дамся... Не возьмешь, смрадь нечистая...
      Юноша легко сорвал этот живой ошейник, одной рукой обхватил узника за костлявые плечи, другой попытался зажать ему рот - из-за непредвиденной борьбы он никак не мог расслышать бормотание шамана, уже едва уловимое. Под руками трещало и расползалось ветхое одеяние заключенного, он выгибался, набирая полную грудь воздуха для последнего крика, не переставая отбиваться с непредставимой для такого истощенного тела яростью, так что на какой-то миг ему даже удалось освободиться от железного захвата молодого дружинника. Метнувшись к разломанной решетке, он почти наполовину свесился в черный зев колодца и завопил срывающимся голосом:
      - Это я тебя проклинаю, ведьмак двуполый с отмороженным дрыном, порождение свиньи пещерной, копытом зачатый и калом кротовым вскормленный, это я плюю на тебя, брехун змееустый, подстилка княжья, подсрач...
      Ких заткнул ему рот с величайшим сожалением - необъяснимая неприязнь всех дружинников к этому замшелому шаману как нельзя лучше коррелировала с пламенным монологом непримиримого узника. Но необходимость тишины вынуждала юношу изо всех сил напрягать слух, чтобы различить условленный сигнал к отбытию. Тишина заполнила колодец, но и сверху не доносилось больше ни звука.
      Юноша прождал несколько минут - ничего. Или за проклятиями заключенного нужные слова попросту затерялись, или шаман, прикованный к месту неслыханным доселе словесным фейерверком, потерял дар речи. Впрочем, могло случиться и вовсе неожиданное и непредсказуемое. Ких прислушался к замершему под его руками узнику и вдруг с ужасом понял, что тот не дышит. И, уже не помышляя ни о каких условных сигналах, он прижал к себе обвисшее невесомое тело и прыгнул в колодец, проходя через магическое ничто.
      И в тот же миг почувствовал под собой шелестящую сухость осенней травы. Он еще бережно опускал свою ношу, а к нему из разом открывшихся люков уже спрыгивали оставшиеся на корабле дружинники. Тяжело и неумело вывалился оттуда и Лронг - перед ним расступились, и он, опустившись рядом с недвижным телом, с бесконечной нежностью принялся распутывать седые пряди, совершенно скрывавшие лицо бывшего узника, и отводить их назад. Лицо, понемногу открывавшееся, поражало тем сочетанием мудрости, значимости и, несмотря на предельную истощенность, безграничного могущества, которое скорее было свойственно легендарным рыцарям, чем реальным людям.
      Что-то мягкое и шелковистое ткнулось под локоть Лронгу - Травяной рыцарь поднял руку, и из-под нее высунулась рыжекудрая головка Таиры и ее ладошки, сложенные лодочкой, полные свежей воды. Первые же прохладные капли подействовали на неподвижное лицо как сказочная животворная влага: выпуклые веки дрогнули, сухая трещина рта разошлась с хриплым вздохом, и пронзительные, совсем не старческие глаза уставились в неизбывно вечернее небо.
      Не глядя на сына, а узнавая его каким-то неведомым чутьем, старый рыцарь поднял руку и легко коснулся травяной накидки. Это не было жестом слепца или безмолвной просьбой немого - нет, это было благословение. Потом рука опустилась, но глаза еще долго-долго и неотрывно глядели на шафрановые лепестки облаков, уносящихся к невидимому для него городу.
      - Слишком много света, - прошептал старый рыцарь Рахихорд, и глаза его, переполненные золотым сиянием, закрылись.
      Он умер.
      Таира зажала рот мокрыми еще ладошками, чтобы не разрыдаться во весь голос, вынырнула из-под Лронговой руки и, так же безошибочно, не глядя, найдя голубой плащ Скюза, уткнулась в него и впервые за все эти дни совсем по-детски расплакалась. Ошеломленный этим простым и естественным порывом, юноша не смел шевельнуться, скованный ледяным взглядом принцессы. О чем думала она, стоя над телом незнакомого ей тихрианина? Никто не дерзнул бы не то что спросить об этом - даже мысленно попытаться заглянуть в пасмурное сонмище ее дум.
      А между тем перед ее глазами стоял, как живой, Гаррэль, мальчик-паж, любивший ее до самозабвения, но ни единым жестом, ни даже взмахом ресниц не позволявший себе обнаружить свои чувства. Неписаный закон звездной дружины Асмура требовал от всех ее членов сдержанности, доходившей до аскетизма, и если на родном Джаспере все - или почти все - юные воины уже занесли на свой счет немало побед, коими могли бы похвастаться в тесном мужском кругу, то теперь, снова ступив на прозрачный пол звездного корабля, они должны были бы вернуться в жесткие рамки отрешенности от любых чувств, кроме воинского долга и беспредельной преданности своей повелительнице, своему командору.
      И вот теперь эта непрошеная пигалица, рыжий смазливый воробей, которую проклятые крэги непостижимым образом связали с ее собственной судьбой, поломала все жесткие и, Как оказалось, такие непрочные ограждения, отделявшие ее воинов от всех соблазнов Вселенной. Как будто проявляя лишь гостеприимство и заботу о младшем товарище, они с момента ее появления не спускали с незваной гостьи влюбленных взглядов; и даже сейчас, когда мудрейший и опытнейший из тихриан, на кого она надеялась как на самого надежного советчика в своих поисках, лежит у их ног, безвозвратно теряя теплоту жизни, они глядят не на него - на счастливчика Скюза, одаренного благосклонностью этой юной гурии.
      Мона Сэниа вдруг поймала себя на том, что если бы не безмолвная скорбь Лронга, то молчание, повисшее над тесным кружком джасперян, можно было бы счесть двусмысленным. Хотя - почему? Любой посторонний усмотрел бы в ее остановившемся взгляде, в ее сжатых до посинения губах только неистовую ревность преждевременно постаревшей, потерявшей былую красоту женщины к юной, еще не ведающей до конца силы своего очарования спутнице.
      Лицо принцессы исказилось мрачной усмешкой. Ревность. Как бы не так! Если бы кто-то мог предположить, как мало волновало ее внимание окружающих к собственной внешности! Потеряв своего Юрга, она потеряла так много, что не думала уже о мизерных крохах почитания и восхищения, которыми одаривали ее в прежнем походе верные ее воины. Нет, негодуя на каждый взгляд, брошенный ими в чужую сторону, она цепенела от яростной мысли, что вот эта секунда отнята от поисков ее малыша, ее Юхани. Если бы не дикий, необъяснимый приказ крэгов - заслужить возвращения сына вместе, она давно уже вышвырнула бы эту девчонку вкупе с ее чудовищной птицей обратно на окаянный остров, на котором осталась половина ее собственной жизни.