— Интересно-о-о, — протянул Бентхауз.
      — Мелин отлично освоил технику, — не то с гордостью, не то с иронией проговорил, не открывая глаз, Ларри Ларк.
      Вошел Друтоевич, сообщил, ни к кому персонально не обращаясь:
      — Превышает допустимую. Почти вдвое превышает.
      — Вот видите! — Церр даже вскочил от возбуждения. — Значит, двигаться к бакену бессмысленно.
      — Почему же, — возразил Мелин. — Если бакенщик ничего не придумает с плазмопроводом, по крайней мере, откупорит нас и вытащит из этой центрифуги.
      — Как я понимаю, многое зависит от бакенщика, — усмехнулся Бентхауз. Кстати, кто там бакенщик?
      — Ничего от бакенщика не зависит! — рубанул Другоевич. — Имеется строжайшая инструкция, запрещающая превышать допустимый уровень радиации при работе в скафандре.
      — Бортинженер отлично знает инструкции, — опять вклинился в разговор Ларри Ларк. Было похоже — он окончательно пришел в себя.
      — А фамилия его… где-то ведь я записывал…
      — Можете не трудиться, — остановил его Церр. — Бакенщика c 344-го зовут Руно Гай.
      — Вы его знаете? — удивился Другоевич.
      А Мелин воскликнул: — Уж не тот ли самый Руно Гай?!
      — Да, тот самый. К сожалению, очень хорошо знаю. Поэтому и возражал против вашего предложения. Это авантюрист, не гнушающийся ничем, чтобы прославиться, способный на любой шаг, лишь бы…
      — На бакенах не работают авантюристы, — четко, каждое слово по отдельности, проговорил Ларри Ларк.
      Бентхауз расплылся в улыбке:
      — По-моему, все идет прекрасно, коллега Церр. Лично я обожаю авантюристов, нарушающих инструкции и не боящихся ничего и никого на свете. Больше того, без авантюриста мы пропали. Предлагаю дать еще один SOS: «Срочно требуется авантюрист!»
      Вопреки всякой логике Церр пошел на попятную:
      — А ведь, пожалуй, верно. Что-то в этом есть. Какой-то шанс. Только вы ему не говорите про меня, Другоевич.
      Несколько прямолинейный, воспитанный на кодексе космической чести, Другоевич вспылил:
      — Что вы на борту «Профессора Толчинского», он уже знает. И узнает уровень, радиации, будьте покойны. Я ничего не собираюсь скрывать.
      Церр огорченно опустился на пол.
      — Если он знает, что я на борту, лучше не рисковать. Вы даже не представляете, что это за человек. А на меня он давно точит зуб…
      — Судно берет курс на 344-й бакен, — подвел черту Другоевич и вышел из салона, плотно прикрыв дверь.
      Дискуссию следовало считать оконченной.
      — А что это за человек, Церр? Вы мне о нем никогда не рассказывали.
      — Я вам много о чем не успел рассказать, Бент.
      — Так расскажите, у нас есть время. Как-никак трое суток. Без малого тысяча и одна ночь.
      — Начать с того, — заговорил Церр, и глаза его колюче уставились на слушателей из-под нависших бровей, — что этот тип психически ненормален. Нет, нет, речь идет не о заболевании, скорее о патологическом развитии личности. В то время, когда мы делаем все возможное, чтобы избежать опасности для жизни человека, свести ее к минимуму, — в этом, собственно, одна из целей цивилизации, — Руно Гай без опасностей жить не может и ухитряется искусственно создавать их всюду, где бы ни появился. Жонглирование жизнью, все равно — своей или чужой, стало для него потребностью. Оно ему нервы щекочет, повышает тонус, создает иллюзию самоутверждения. В старину, чтобы вызвать подобный эффект, отравляли себя алкоголем… На Марсе мне рассказывал один товарищ, Никандр Савин, что его и на бакен-то удалось столкнуть, только наобещав разных разностей: напряженная трасса, ненадежность автоматики, вероятные ЧП… Да к тому же грозный «Золотой петушок».
      — Но ведь «Золотой петушок» и в самом деле… — вставил Мелин.
      — Петушится, — усмехнулся Бентхауз.
      Нетерпеливым движением руки Церр отмел всякие возражения.
      — А что он до этого вытворил, вы, наверное, слышали. Даже газеты, в общем-то весьма благосклонно относящиеся к так называемым «подвигам», осудили его за ухарство и безрассудство. Этот самый Руно Гай отправлял в систему Юпитера товарную ракету со взрывчаткой, и что-то заело в тсиливном канале, так он вместо того, чтобы отложить старт, проверить, исправить, сам влез в автомат и махнул к Юпитеру. Полная ракета взрывчатки, неисправный клапан — и человек на борту. Представляете, какой поднялся переполох? Весь Марс три ночи не спал…
      — Но ведь все кончилось благополучно? — подмигнул Мелину Бентхауз.
      — Не в этом дело. Дело в пристрастии к риску, ненужному, неоправданному риску.
      — Я, кажется, слышал про этот случай, — опять вклинился Мелин. Взрывчатка-то нужна была срочно. Там люди сидели на пути лавины, целая исследовательская станция. И газеты как будто бы даже хвалили Гая. В свое время я много читал о нем…
      Церр отмахнулся, как от мухи.
      — Детали! Или вот вам еще. Когда на Венере началось извержение вулкана Жерло, этого огненного колосса, — помните, шумная дискуссия была? — наш молодец, ни у кого не спросившись, без подстраховки, на обычном исследовательском катере, еще с двумя такими же авантюристами на три километра опустился в кратер. Туда, в раскаленную трубу, в кромешный ад. И в решающий момент реактивная тяга едва не отказала…
      — Но ведь не отказала? — подмигнул Мелин.
      — Да-а, смельчак, — задумчиво протянул Бентхауз. Хотел бы я с ним познакомиться.
      — Познакомитесь, Бент. Однако радоваться абсолютно нечему, уверяю вас. Для «Толчинского» было бы куда приятнее не попадать в ситуацию, чреватую знакомством с этим «героем», — непременно доведет до беды. Подобных историй я мог бы рассказать не меньше десятка.
      — Но вы-то знаете его, Церр? Лично?
      — Лучше бы я его не знал! — в порыве искреннего чувства воскликнул Церр.
      На минуту воцарилась тишина. Мелин потер перевязанное плечо, поморщился и поудобнее устроился на упругой панели под креслом, привинченным к бывшему, полу, а ныне стене. Ларри Ларк открыл глаза, оценил обстановку — и снова как бы исчез для присутствующих.
      — Это произошло в Якутии, возле Полярного Круга, на речке Муоннях. Я заведовал там рыборазводней станцией, и нам за два десятка лет напряженного труда удалось вывести перспективнейшую породу пресноводной рыбы. Может быть, слышали, «церроус хандзеен», «рукотворная Церра»? Собственно, даже не вывести — создать заново, из ниве чего, как господь бог. Бесподобная, скажу я вам, получилась рыбка. И двадцать лет, лучшие годы жизни, день за днем… Вместе со мною работала и моя единственная дочь Анита, тоже ихтиолог, А выше по реке стоял заводик по производству БТ, универсального растворителя для чистки топливопроводов в химических ракетах. Теперь этот яд уже не выпускают, отпала в нем нужда. Так себе заводик, небольшой устаревший полуавтомат, но подчинялся Совету Космофлота. Руно Гай служил там сменным инженером, добился такой чести за очередной «подвиг», не помню уж, за что именно. Жили мы в одном отеле в Жиганске, на работу летали в гравио, там рукой подать, каких-нибудь двести километров.
      И я даже не то чтобы сдружился, но вынужден был водить компанию с этим типом, хотя он мне с самого начала был антипатичен. Все-таки соседи. Да и дочка моя Анита, подружилась с его женой Норой Обаятельная, знаете ли, женщина — Нора Гай Умная, добрая, принципиальная, не муженьку чета, А когда женшины становятся подругами, тут уж, сами понимаете, начинается хождение в гости, совместные прогулки и прочие старомодные проявления взаимных симпатий. Так что я этого Руно как облупленного знаю.
      Вообще, сменный инженер на заводе — все равно что дублирующее контрольное устройство, случись что — любой мальчишка справится, А этот супермен с его показушным геройством не справился. И бед натворил. Раз в жизни выпал ему случай, когда действительно требовалось проявить… даже не геройство — обычную выдержку, самообладание, хладнокровие. Увы, он оказался на это не способен.
      Не знаю уж почему, взорвался у него там бак с этим ядом БТ. Ну, оповестил бы округу как положено, вызвал рембригаду, поднял тревогу, наконец, и все уладилось бы.
      Так нет, едва взорвался бак, тут и почуял его нос милый сердцу запах опасности, и помчался Руно Гай сломя ГОЛОВУ никому не нужные подвиги совершать. С пожарной лопатой против потока ядовитой жидкости, И подвига не совершил, и сам едва не растворился в этом универсальном растворителе. Да лучше бы уж растворился, чтобы в будущем людям жизнь не отравлял. Но нет, остался жив, откачали. А вог рыбок мне всех потравил, всех до единой сплавил в реку поток яда. Представляете — двадцать лет жизни! Меня как раз на станции не было, одна Анита. А тут запоздалое оповещение: вот-вот достигнет БТ наших садков. Она, Анита, плавала у меня превосходно… ее даже Русалочкой прозвали. Бросилась в реку, чтобы спасти хоть несколько племенных экземпляров… и все. Уже не выплыла. Не уснела. Девочка моя…
      Церр отвернулся, сгорбился еще больше и заплакал. Некрасиво, по-стариковски.
      Мелин и Бентхауз подавленно молчали. Только сейчас до конца понял Бентхауз, откуда у его товарища такой скверный характер. Понял — и пожалел о постоянных своих шуточках.
      Церр быстро взял себя в руки, высморкался и закончил твердым голосом:
      — Суд, как водится, вынес ему порицание, по сути, оправдал. Наш гуманный суд, который не карает за ошибки, непредвиденно вызвавшие тяжелые последствия. И это тем более странно, если учитывать, что суд — страж социальной морали, а в основе морали коммунистического общества лежит, как я понимаю, благополучие. Обшественное и личное благополучие, то есть справедливость в распределении благ и безопасность. Не так ли? Короче говоря, «герою» вынесли порицание и отправили на Марс рядовым диспетчером грузоперевозок. Что называется, щуку бросили в реку. Ничему ведь это его не научило. Там-то, на Марсе, и залез он в ракету со взрывчаткой. И все же справедливость восторжествовала. Хоть частично, да восторжествовала. Его жена, Нора, эта умная и самостоятельная женщина… она сама его покарала. Уже пять лет, как Нора Гай не жена Руно Гаю. А ведь он любил ее, надо отдать ему должное, как только может любить подобный сумасброд. Необыкновенная женщина! У Аниты было чутье на хороших людей…
      Уже вторые сутки Руно Гай сидел без малого на одном кофе и все-таки никогда еще не чувствовал тебя таким тупым, ограниченным, бездарным. Голова оставалась пустой.
      Вот уж ситуация — как в волшебной сказке: «Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что»! И все же за двадцать шесть часов, оставшихся до прибытия судна, он обязан чтонибудь придумать. Прорвать заколдованный крут. Перепрыгнуть через себя. Как?
      Единственное, что он мог сделать, — забрать пострадавших на бакен, но тогда судно теряло трое суток, трое драгоценных суток, лучше бы уж оно сразу двинулось потихоньку навстречу спасателю. Однако на «Толчинском» приняли решение идти к бакену, стало быть, рассчитывали на что-то большее, чем твердый пол под ногами. И правильно рассчитывали: когда жизнь человека в опасности, любой служащий Космофлота обязан сделать все возможное…
      «Нет, выход должен быть! — твердил Руно, забыв и думать о том, что бакен раскачивается под его тяжестью. — Существует же он объективно, этот выход, остается лишь найти его. Только надо мыслить широко, раскованно, смело. Как в старинной песне — «смелого пуля боится, смелого штык не берет». — Он резко остановился в углу операционного отсека, лицом к стене. — А что же такое штык? Спортивный снаряд? Или утварь какая-то? Забыл, Ну и черт с ним, со штыком, не до него…»
      Мысленно он вернулся к радиограмме Другоевича. Ему вдруг показалось, что он упустил нечто хотя и второстепенное, но существенное, за что можно зацепиться. Из технических деталей? Из описания аварии? Едва ли. Тогда что же?
      «Золотой петушок»? Метеоритная ловушка? Тяжело раненный капитан? Ларри Ларк… Руно хорошо знал это имя. «Неистовый Ларри» — так звали его в те времена, когда Руно Гай зеленым юнцом пришел на Космофлот. Решительный, безрассудно смелый, не признающий никаких «нет». Такие, как Ларк, торили дороги в Ближнем Космосе, определяли и наносили на звездную карту орбиты метеоригных потоков, годами дрейфовали внутри различных «Петушков» и «Рыбок» на обычных, без метеоритной защиты, судах. Потом он принимал участие в установке системы бакенов, испытывал первые корабли с защитной оболочкой, ходил к Плутону. А теперь вот, чтобы только остаться в космосе, согласился водить обыкновенную телегу. Да, человек достойный. И все-таки зацепка не здесь. Где же?
      Руно до последнего слова помнил текст всех радиограмм. Но, может быть, интонация? Он включил запись, и в отсеке зазвучал голос Другоевича спокойный, подчеркнуто бесстрастный. Однако в одном месте эта бесстрастность дала трещинку. Крошечную, почти незаметную, но Руно сумел уловить ее своим обостренным чутьем: «На борту два пассажира, возвращающиеся со станции «Титан-4», — океанолог Церр и геолог Бентхауз». Кто-то из них двоих был не по душе неведомому Другоевичу. Но кто?
      «Разумеется, Церр!» — не рассуждая выбрал Руно. Само слово звучало враждебно его слуху, любой человек с этой фамилией невольно вызывал неприязнь. «Еще один Церр на моем пути», — успел подумать он, прежде чем понял, что это не другой, это тот самый Церр! Так вот оно что! Правда, у того была абсолютно земная профессия — ихтиолог, а этот назван океанологом. Потому-то Руно поначалу и не обратил внимания на столь незначительную «деталь». Но это он, без сомнения, он! Значит, ситуация меняется?
      По идее, ничего не менялось. И. все-таки менялось все.
      Ситуация стала «личной». Церр! Это был единственный на свете человек, к которому Руно испытывал неодолимую антипатию. Человек, порочивший его всюду, где только мог.
      Мелкий, жестокий и трусливый, вообще недостойный зваться человеком. А главное, из-за этого Церра он потерял Нору. И с таким человеком столкнула его судьба в решающий момент!
      Вмиг вспомнил Руно все, что старался забыть вот уже пять лет. Память безжалостно вернула его туда, на речку Муоннях, в ту грозовую ночь…
      Гроза разразилась такая, каких он в жизни не видывал па Земле. Это было нечто космическое, венерианское — разнузданное буйство циклопических вышних сил! Нечто путающее, подавляющее, заставляющее вновь почувствовать себя первозданным человеком в звериной шкуре и с дубинкой в руках: ты один, маленький и беспомощный, а против тебя весь мир, и вот-вот обрушится на тебя небесная твердь!
      Он сидел за пультом, перед ним фиолетово плавилась массивная стеклянная стена. От ударов грома здание подскакивало и мелко дрожало. До конца смены оставалось немногим более получаса, когда его ослепила яростная вспышка молнии. Одновременно за спиной раздался треск.
      Это было не похоже ни на гром, ни на взрыв, ни на что другое. Будто кто-то огромный одним махом распластал лоскут ткани величиной с полнеба.
      Спокойно, тем же ровным голосом, каким передавал SOS Другоевич, он сообщил об аварии в Жиганск. Подумал несколько секунд, сменил на всякий случай диапазон и сдублировал оповещение, добавив на этот раз, что уточнит положение дел и снова свяжется с Жигакком, Рассчитывать на скорую подмогу не следовало: все равно аварийная команда не прилетит, пока не утихнет гроза.
      Руно был уверен, что повреждена одна из емкостей для хранения БТ, — ему показалось, взрыв раздался со стороны емкостей, да и характер звука говорил о том же. Едва передав оповещение, он повернулся в кресле к щиту коммуникаций, чтобы выяснить, не показывает ли автоматика утечки. Тут опять полыхнула молния, и свет погас. Вероятно, где-то перебило линию электропередачи. Пульт управления заводом погрузился во тьму, и Руно остался один, совсем один в стеклянном, пылающем снаружи ящике. Без помощников думающих, считающих, управляющих производственными процессами, загружающих сырье, контролирующих температуру, давление, химический состав, запускающих и останавливающих агрегаты, устраняющих неполадки и сообщающих обо всем этом на пульт. Неуютно же почувствовал он себя, оставшись один на один с заводом.
      Как без рук и без глаз. Но раздумывать было некогда.
      В полной темноте кое-как влез он в аварийный комбинезон, натянул защитную маску и выскочил на территорию.
      Теперь молнии помогали ему, то и дело пронизывая ночной мрак. Запыхавшись, он бежал мимо шеренги исполинских, с двадцатиэтажное здание, зеркальных бидонов, по которым ветвились фиолетовые зигзаги и металась человеческая фигурка. Уже возле пятого или шестого резервуара он понял, что пробило одну из следующих емкостей: густая тяжелая жидкость. медлительным ручейком ползла возле труб. За шиворот Руно точно льдинку опустили жидкость проест незащищенные сверху керамической броней трубы, внутреннее давление разорвет их, и тогда не одна, а все двенадцать емкостей дадут течь. Ядовитый ручеек превра. тится в реку… Значит, заводу конец. И не только заводу.
      Пострадает вся округа: леса, поселки, водохранилище, дикие звери, птицы и рыбы. Среди беспокойного роя мысленно мелькнуло и это: юркие серебристые мальки Аниты… Решение пришло мгновенно: надо отвести от трубопровода этот клейкий ручеек, отвести в овражек, выкопать пять метров канавки, только и всего. А уж аварийщики потом. займутся овражком и всем остальным.
      С трудом отыскал он среди пожарного инвентаря тяжелую бутафорскую лопату и принялся ожесточенно копать.
      Через пять минут маска запотела. Через десять Руно начал задыхаться. Он знал, что БТ испаряется, что ядовитые пары очень скоро пропитают защитные фильтры маски, но ему оставалось совсем немного… полтора метра… метр, полметра…
      Вместе с грунтом лопата швыряла уже липкую и вязкую жидкость, устремившуюся в новое русло. Лопата, конечно, пропала. Но не так уж плохо, если список потерь ограничится одной лопатой. Еще немного, совсем немного…
      Гроза начала утихать, вот-вот прилетят ребята из аваркйной команды, перекроют сток из овражка в реку, А не ус. пеют — тоже не беда: несколько обезвреживающих бомб в реку, районное оповещение, и люди сумеют принять меры.
      Главное, докопать, пока не отказала маска. Ну, еще малость…
      Ему хотелось пить, нестерпимо хотелось пить. В горле, в груди першило. На столике возле пульта остался сифон с холодной водой. «Пусть тут ребята возятся, — решил Руно, — а-я буду пить, пить. Потом вызову Жиганск, попрошу дать районное оповещение. Вызову Церра — убирайте-ка на всякий случай свои садки в закрытый водоем. И уж после всего вызову Нору. Как там Нора, верно, волнуется? Уж не напутала ли ее гроза? А вдруг она прилетит вместе с аварийщиками? Вот было бы здорово…».
      Еще три движения лопатой… Еще два… Руно почувствовал, что теряет сознание. Ну, еще одно! Только одно движение! Без него все проделанное теряет смысл. Да возьми же себя в руки, черт возьми!..
      Когда прибежал сменщик, Руно лежал на кучке смешанной с БТ земли, крепко стиснув в руках лопату, а мимо катилась в овраг тугая струя ядовитой жидкости. Сменщик сразу же отволок его подальше от потока, сорвал маску, начал делать искусственное дыхание. Пульс появился, но в сознание пострадавший не приходил. Требовалось срочное вмешательство врача.
      К счастью, сменщик успел вовремя. Задержи его гроза не на десять, а на пятнадцать минут, было бы поздно. Прилетев, он, к изумлению своему, не обнаружил Руно за пультом. На территорию дежурные инженеры выходили редко, поэтому сменщик, заподозрив неладное, включил запись переговоров. Его удивило, что аварийщики еще не прибыли — времени было предостаточно. Впрочем, успокоил он себя, сегодня у них дел по горло, только что восстановили подачу энергии. Бросившись на подмогу Руно, он застал его бездыханным у потока БТ. Полчаса ушло на оказание первой помощи. Когда сменщик связался наконец с медпунктом, дежурный врач вспылил: «Почему не дали оповещение?» — «Оповещение дали, — заверил сменщик, — а почему вы его прошляпили, вам лучше знать». И лишь через два часа, когда врач сделал свое дело, удалось выяснить, что аварийное оповещение действительно не было принято в Жиганске: грозовой разряд повредил аппаратуру. Таким образом, и районное оповещение ушло в эфир только утром. На рыборазводней станции его приняла Анита.
      Ах, Анита, Анита, маленькая русалочка! Она не задумываясь бросилась в реку, чтобы спасти своих рыбок.
      Этого Руно не мог себе простить — она стояла перед ним как вечный укор Живая, смеющаяся, отчаянная Анита.
      Кокетливый восемнадцатилетний ребенок. Милое, доверчивое, обаятельнейшее создание. Уже не девчонка, но еще не женщина. Руно не был ни в чем виноват, сам едва не погиб — и все-таки вина камнем лежала на сердце. Уж ктокто, а она поняла бы его. Она сама была такая. И все же…
      Однажды зимой, во время ледостава, он разыграл Аниту.
      На спор с кем-то взялся выкупаться среди льдин, заплыл довольно далеко — и вдруг увидел на берегу ее. В пушистой шапочке, в белом электросвитере, совсем девчонка. Он закричал: «Тону!» — и давай нырять, махать руками, пускать пузыря. Ни секунды не мешкая, она сбросила сапожки и с разбега метнулась под льдины. С ума сойти, как он перепугался: ребенок же, а тут льдины прут! И как потом отчитала его за эту выходку Нора!
      А через несколько дней Анита, отчаянно глядя в глаза, спросила, точно под лед нырнула: «Руно, если бы на свете не было Норы, вы смогли бы полюбить меня?» Она сама была такая, Анита, она поняла бы его. А вот папаша Церр нечто противоположное. И почему это не раскусила его Нора? Просто удивительно, каким доверчивым может оказаться человек. И каким низким может оказаться другой человек, в общем-то отнюдь не глупый. Будто вся его желчь, выплеснутая на Руно, способна хоть на секунду оживить Аниту!..
      «А теперь ты и сам попал в переплет, Церр. И, судя по всему, надеешься на Руно Гая. Ясное дело, «Толчинский взял курс на бакен с согласия врача, без Церра Другоевич не мог принять решение. И опять, что бы я ни сделал ты будешь до конца своих дней хулить меня. Что за напасть, хоть зубри инструкции, чтобы ни на шаг от них не отклониться.
      Хоть садись и сиди сложа руки, чтобы меньше потом досталось тумаков. Верное слово, так и сделал бы, коли б не Ларри-Ларк! Но ведь там и другие, — напомнил себе Руно Гай. — Ну что ж, не было бы Ларри Ларка — спасал бы остальных. А если бы там был один Церр? — безжалостно спросил он себя. И честно признался, вздохнув:-Ничего не поделаешь, спасал бы и Церра. Но откуда у человека столько желчи? И какой желчи! БТ по сравнению с ней простокваша».
      Легким шагом шла Нора по охотничьей тропе. Тропа петляла, огибая замшелые валуны, колодины, встававшие на пути сосны. Под ногами мягко пружинила подушка из мха и желтых сосновых игл, на которых так приятно скользили подошвы. Она останавливалась, рассматривала то багровый лист рябины, то выводок поздних рыжиков, то серебристую узорчатую паутинку, прислушивалась к отдаленному перестуку дятлов, к шуму ветра в вершинах сосен — и все старалась сосредоточить на чем-то внимание, увлечься чем-то, как всегда увлекалась раньше в этом диком лесу, когда они гуляли здесь вместе с Руно, — и забыть обо всем. И она как будто бы увлекалась листом, дятлом, паутинкой, но вдруг снова ловила себя на том, что торопливо шагает, почти бежит по траве. Куда? Зачем? Она не любила в себе эту привычку — вечно куда-то спешить, бежать, лететь. Но теперь уже поздно перевоспитываться. А может, оно и к лучшему.
      Во всяком случае, совсем не плохо промчаться на рассвете этой знакомой и уже забытой тропой. Даже если голова занята другим. Сегодня бросок через тайгу как раз отвечал ее тревожному внутреннему состоянию. Впервые за последние годы ей некуда было спешить, некуда бежать. Разве что от себя бежать.
      Она вышла на косогор — и дали распахнулись перед нею.
      Сонная, подернутая тончайшей дымкой гладь водохранилища. Сосновый бор под горой Два стеклянных купола гостиницы- один на берегу, другой, перевернутый, в воде. А вдали, несколькими километрами дальше, уходящая в небо башня Жига иска.
      Нора сбежала с горы, пересекла молодой березничек и по каменистой тропке спустилась к берегу Лены.
      Вот так же спустились они к реке вместе с Анитой. Снег слепил глаза, скользил под ногами. Анита убежала вперед, исчезла среди закуржавевших кустов, а когда Нора догнала fee, девочка, ни слова не говоря, бросилась в воду. Там, среди льдин, истошно орал и махал руками Руно. Поодаль стояли и ухмылялись его приятели-лесорубы. Нора сразу поняла, что он дурачится. А Анига… бедная доверчивая девочка…
      Да, вот эти кусты. Здесь она стояла тогда, там «тонул» Руно. И опять всколыхнулось, взбурлило в ней все, что она тщательно старалась забыть эти пять лет, забыть и не тревожить в памяти, — всколыхнулось и встало перед глазами.
      Черные искусанные губы, почерневшее от удушья лицо Руно, когда его привезли с завода… Песчаная отмель возле рыборазводной станции, заваленная почерневшей, точно обугленной, рыбой… И маленький гроб — все, что осталось от Аниты. Ее так и не показали никому, даже отцу.
      Трое суток Руно не приходил в себя, почти три месяца пролежал в специализированном госпитале в Швейцарии.
      Еще повезло, что сменщик успел буквально вырвать его из когтей смерти. Седенький ирач в Давосе сказал: «Все решила одна минута».
      «Если бы Руно в тот момент думал не только о заводе, а о возможных последствиях распространения яда… или хотя бы о себе, о собственной жизни! Но он не был бы тогда Руно Гаем. Тем Руно Гаем, которого я любила… И все еще люблю», — поправила себя Нора.
      «Если бы Церр держал своих племенных рыбин и хотя бы часть мальков в закрытом бассейне, как это у них полагается! А он спешил вырастить их к открытию Всемирной выставки. Славы захотелось, признания, награды за многолетний труд Иначе он не был бы Церром.
      Или если бы Анита вспомнила о грозящей опасности, о своей молодой жизни! Но нет, и она не была бы тогда Русалочкой.
      Бедная девочка, даже полюбить не успела. Какой красивый, непохожий на других, неповторимый человек! Она была совсем особенная. Мне. Руно, всем остальным мир представляется таким, каков он есть. А она жила в ином миреярче, свежее, бесшабашнее. Вообще, сколько людей — столько и миров. Человек подобен Вселенной. И когда гибнет человек, гибнет целая Вселенная. Это ужасно, это непоправимо — уничтожить целый мир. Юный, веселый, доверчивый мир Аниты. Это невозможно простить. Но почему так тревожно на сердце?!» Первое время у нее все перепуталось: больной Руно, смерть Аниты, рыбины на пляже, купание среди льдин, убитый горем Церр… И ей почему-то казалось, что маленький гриб — следствие этой глупой шутки Руно, этого купания.
      Она понимала, все понимала, однако впечатление сохранилоcь. Впечатление ложное; но, может быть, именно в нём истина? Логика жизни, логика характеров?
      Церр прав: в обществе, где человек, его благополучие, его счастье главная цель всех усилий многих людей, никому не позволено рисковать ни своей, йи тем более-чужой жизнью. Пусть бы уж лучше взлетел на воздух — этот завод-Руно должен был вызывать аварийную команду до техпор, пока самолеты не обезвредили бы действие БТ по всей округе. Завод можно восстановить, а человека… Человек неповторим. Нельзя рисковать человеческими жизнями.
      А он… А Руно всю жизнь твердил о праве на самопожертвование, на риск. Он был убежден: без риска жизнь потеряет смысл.

ПЕРВЫЙ ШАГ