Борис Федорович Лапин
      Под счастливой звездой
      ПОВЕСТЬ
      1
      Исследовательский планетолет "Профессор Толчинский" возвращался с Титана, шестого спутника Сатурна, на базу, в марсианский порт Подснежники. Маршрут был освоен еще в прошлом веке, Ларри Ларк, капитан "Толчинского", уже не один десяток раз ходил этой трассой и знал ее наизусть. Корабль, выгрузив припасы и оборудование на станции "Титан-4", домой возвращался налегке, всего с двумя зимовщиками на борту, так что рейс предстоял не из веселых - обычный трехнедельный рейс, достаточно заполненный работой по стандартной исследовательской программе, чтобы не помереть со скуки, и достаточно нудный, чтобы не считать его прогулочным.
      Единственным развлечением между шахматными баталиями и старыми фильмами были споры пассажиров, отработавших свою смену на Титане, - геолога Бентхауза и океанолога Церра. В спорах этих принимали посильное участие и сам Ларри Ларк, и бортинженер Другоевич, и штурман Мелин - разумеется, в свободное от вахты время. Да и то, теперь уж и дискуссии эти о жизни на Титане приелись, не так щекотали нервы, как два-три года назад. В прежние времена таких крупных специалистов, только что посетивших преисподние Титана, слушали бы с раскрытыми ртами, а теперь даже стажер Мелин, впервые выпорхнувший в космос, мог сколько угодно разглагольствовать о загадках Титана-. Впрочем, пассажиры, хотя и позволяли высказываться непосвященным, дебатировали в основном между собой.
      Оба они были специалисты что надо, однако выступали явно в разных весовых категориях, и маленький, сутулый, ссохшийся Церр, похожий на краба, нередко посылал в нокдаун тяжеловеса Бентхауза. В этих жарких схватках глубинные разломы в коре Титана громоздились на ледовые полости, теплые водоемы внутри многокилометровой толщи льда схлестывались с магматическими потоками, а проблематичные "споры" - то ли зародыши будущей жизни, то ли остатки прежней - тонули в питательном бульоне, и не было никакой возможности не только установить некое подобие истины, но и выяснить позиции сторон: оба ученых мужа излагали свое кредо столь полемично, такими пугающе научными словесами, будто бы изо всех сил старались окончательно запутать проблему.
      Сразу после завтрака. Ларри Ларк направился в рубку, по пути окинув взглядом шахматную баталию, которую разыгрывали между собой Мелин и Бентхауз. Церр, как всегда, подавал довольно ядовитые реплики, "болел" он по обыкновению не за кого-нибудь, а против Бентхауза. "Дети, чисто дети,усаживаясь за пульт, подумал Ларри Ларк.- И не надоело им это ежеминутное подкусывание? В добрые старые времена, когда корабли годами бороздили пространство, с таких безобидных шуточек начинались трагедии. А еще друзья и коллеги! Или уж так надоели друг другу за время сидения в ледяных пещерах Титана?" Вошел Друтоевич.
      - Я, пожалуй, разберу блок питания подсветки. Что-то он не того. Барахлит.
      - Давай. Все хоть занятие.
      - Как вам этот Церр, капитан?
      - А что? Пассажир как пассажир, бывали и хуже.
      - Оно верно, что бывали. Не нравится он мне. Слишком много желчи для такого тщедушного тела. Тоску навевает.
      Ларри Ларк пожал плечами, дескать, нам-то что до этого.
      Он прикинул координаты и нанес маршрут. На звездной карте значилось: метеоритный поток "Золотой петушок".
      Когда-то грозные тайфуны, стиравшие с лица земли целые города, называли ласковыми женскими именами: Алиса, Глория, Флора,- словно задобрить хотели. Потом и метеоритным потокам стали давать имена детских сказок: только бы проскочить, не наткнуться на небесный камушек. А теперь, когда метеоритная мелочь кораблям не страшна, как-то странно звучит: "Золотой пегушок". Не подобострастие - полное пренебрежение! И действительно, как ни старайся, не поймаешь в ловушку добрый осколок, одна пыль.
      Он раскрыл корабельный журнал и записал: "4 сентября. Все системы судна работают нормально. Самочувствие экипажа и пассажиров хорошее". Глянул на записи выше: 3 сентября, 2 сентября, 1 сентября, 31 августа - одно и то же: "нормально... хорошее", "нормально... хорошее". Скучным становится когда-то грозный Ближний Космос.
      - Пойду запущу пару "корзинок",- сказал, потягиваясь, Ларри Ларк. Как-никак "Золотой петушок". Авось да и поймаем чего, не для науки, так для отчета.
      - Добро, капитан, - отозвался Другоевич. - Все хоть занятие.
      В исследовательском отсеке Ларри Ларк не спеша опустился в кресло, нажал педаль, отпирающую затвор катапульты, и протянул руку за автономной метеоритной ловушкой, именуемой в быту корзинкой...
      В этот самый момент его обожгло, стиснуло, оглушило грохотом. Словно гигантских размеров скала, тяжелая и раскаленная, рухнула на капитана. Теряя сознание, он еще успел услышать треск. Треск, от которого вмиг седеют космонавты. Но Ларри Ларку это не грозило - он и без того давно был сед. "Профессор Толчинский" трещал, как орех, сжатый щипцами, - если только кто-нибудь когда-нибудь слышал этот треск изнутри ореха.
      Как маятник, туда-назад, туда-назад метался Руно Гай по операционному отсеку. Стиснув зубы, сцепив пальцы за спиной, сдерживая себя изо всех сил, - шесть шагов туда, шесть назад, шесть туда, шесть назад. Вот уже месяц, наверное, как начал он метаться по отсеку. Хотел успокоиться вдали от людей, привести в порядок нервишки - и вот на тебе, совсем распустился. Мало того, познакомился с галлюцинациями. Все чаще казалось, что стоит ему резко перейти в одну сторону отсека - и весь бакен клонится в ту же сторону, пусть немного, но явно клонится, а потом так же и в другую. Руно Гай знал, что это чушь, дичь и чертовщина, что трехсоттонную громадину бакена не в состоянии раскачать его восемьдесят килограммов, но ощущение было сильнее доводов разума.
      Так он шагал по отсеку, исподтишка наблюдая, как уходят вниз под его тяжестью пол, стены, пульты, плафоны, и думал свою неотвязную думу. Вот уже месяц, наверное, ни на минуту не мог от этой думы отделаться.
      Нора.
      Как она там, на Земле, Нора?
      Эх, Нора, Нора! Молчит!
      Что же все-таки произошло, Нора?
      Он и с закрытыми глазами видел ее как наяву. В аллеях института. На террасе гостиницы в Жиганске. На Адриатическом пляже. На паруснике, пересекающем Ленское водохранилище. На космодроме. В тайге на охотничьей тропе.
      В тенистом парке Звездного городка. В фойе Парижской Оперы. На улицах Москвы.
      И сколько бы ни вспоминал, не мог представить ее неподвижной. Стоящей, сидящей. Она существовала только в движении, всегда в движении стремительная, порывистая, нацеленная вперед. Наверное, аэродинамические качества ее были безукоризненны. Острый профиль, устремленный вдаль, - и волосы, развевающиеся, как огненный хвост кометы.
      Еще в юности, на первом курсе училища, он был зачарован этим зрелищем. Три дня их учебный корабль шел параллельным курсом с кометой И три дня они не отрывались от иллюминаторов, по очереди выходили в открытый космос - и смотрели, смотрели, впитывая эту неземную красоту, проникаясь ею. Она и впрямь незабываема, комета. Много разного повидал Руно с тех пор, но комету помнит, как... как Нору.
      Ядро кометы воспринималось иссиня-черной бусинкой в бархатистом ореоле. Пронизывая пространство, вырывалась из ядра узкая огненная струя, раскаленная игла льдистого, какого-то сине-зелено-фиолетового цвета, вобравшего в себя все оттенки холодного, мертвого, замерзшего навеки. Но это холодное, замороженное казалось все-таки раскаленным до предела, потому что потом, расширяясь на черно-звездном фоне, завихряясь и спутываясь, распускалось всеми возможными на Земле соцветиями: голубыми, оранжевыми, розовыми, сиреневыми, багровыми. А отгорев, цветы вытягивались длинными рыжими лентами-языками пламени, лисьими хвостами, снопами мерцающих искр. И весь этот заполнивший полнеба след так разительно напоминал разметавшиеся девичьи волосы, рыжие с золотинкой, что рука невольно тянулась коснуться их. Из всего обилия красок, из всего буйства вселенской пиротехники Руно особенно поразили живые, колышущиеся волосы кометы. В них нельзя было не влюбиться.
      И когда потом он встретил девушку с такими же волосами, постоянно реющими в стремительном движении, девушку-комету, он понял, что это судьба. Ее звали Нора.
      Да, она была похожа на комету. Не только внешне - и внутренне тоже. Он с самого начала сознавал, как нелегко быть спутником кометы, всю жизнь идти с нею параллельным курсом. Но ему нравилось это, ему не хотелось ничего другого. И только здесь, на бакене, пришло в голову: бывают ведь кометы и с ледяным ядром.
      С ледяным сердцем.
      Руно Гай изо всех сил сдерживал себя, однако с каждым днем это становилось труднее. И он уже начал жалеть, что напросился на бакен. Одиночество не излечило его от Норы.
      Наоборот! И вообще одиночество оказалось не по нему. Он ждал совсем другого. Конечно, в отделе движения его еще и надули слегка, наговорив всяческих страстей о "Золотом петушке". Старый знакомый Никондр удружил. "Это, - говорит,- не просто бакен, это своего рода пекло, представляешь, в центре такого потока. И нам нужен на этом бакене не просто оператор, а сам дьявол, смелый, изобретательный, изворотливый. И всего на год. Сейчас интенсивное движение в связи с исследованиями системы Сатурна, и если бакен замолкнет хоть на час... Чуешь, чем это пахнет?" Да этому бакену сам господь бог, если бы он вдруг объявился на свете, не заткнет глотку, не то что какой-то затюканный "Золотой петушок". Правда, несколько раз ударяли метеориты, бакен подбрасывало этак легонько, как яхту на волне. Но ничего не произошло, первичная оболочка поглощала метеориты, как губка - воду. Один даже оставил пробоину, ну и что? У этой посудины чрезмерный запас прочности. Вот и сиди здесь, Руно Гай, как птичка в клетке, карауль аппаратуру да опустошай кладовку. Можно мемуары писать. Можно даже сначала изучить язык папуасов, а уж потом на этом языке мемуары писать. "Я и Нора". "В поисках Норы". "В погоне за Норой". Или еще лучше: "Жизнь без Норы". Вот именно, самое точное название.
      Далеко-далеко проносятся мимо корабли, по его позывным прокладывают курс... Сквозь циклопические кольца Сатурна, то и дело дающие о себе знать проплывающими за иллюминатором причудливыми золотыми глыбами-миражами: старинным замком, башенкой, колесницей, вздыбившимся медведем, пастухом со стадом овечек... К синему-синему Титану, где в ледяных полостях играют сочные радуги... К обманчиво-приветливому Нептуну, точно сплошь покрытому изумрудной травкой... К мрачному, до сих пор не разгаданному Плутону, приемышу солнечной семьи... А иные возвращаются домой, на Марс, и всем пассажирам, сходящим с трапа, загорелые девушки вручают подснежники... Марс, база космонавтики, далекий, желанный, почти недосягаемый старина Марс... А ведь еще дальше, совсем далеко, мерно кружится вокруг Солнца теплая праздничная Земля. А по Земле стремительно кружится Нора, огненная комета с ледяным сердцем.
      Нора...
      А он уже почти год один-одинешенек болтается здесь, на дальней орбите Япета, восьмого спутника Сатурна. Этот Япет ему-как бельмо на глазу. В жизни не видывал более скучной планеты. То ли дело - Луна, Фобос, Деймос! Впрочем, Япет - вполне под стать бакену. Хорошенькую же рабoту нашел ты себе, Руно Гай, - караулить бакен. Бакенавтомат. Сторож при автомате. Черт бы побрал тебя вместе с твоим другом Никандром! Тоже мне, доброволец! Вызвался на опасную работу. В детстве в пионерском лагере вожатый, бывало, шугал: "А ну, кто добровольцем... холодненький компот рубать?" Вот так-то, Руно Гай, доброволец...
      Сверху, из радиоотсека, послышался басовитый сигнaл вызова на связь. Руно двумя прыжками преодолел десяток ступеней, хотя знал, что это наверняка сосед с 343-го бакена--кому больше? Поболтает минуту, как обычно, потом даст пятидневной давности последние известия из Москвы - пятнадцать минут обшения с цивилизованным миром. Послушает Руно известия, отфильтрует от помех и передаст дальше, на 345-й бакен. Связь у них - как в древности, когда ездили на лошадках, от яма до яма, от бакена к бакену. А навалится "Золотой Петушок" - и эта нарушается. Лишь изредка присылал весточку с Марса Никандр, непосредственное начальство, инструктировал, спрашивал про настроение.
      А что про него спрашивать, настроение у нас, как водится, отличное. Да и ответа на свой праздный вопрос Никандр не ждал, какие уж ответы при таких расстояниях... И больше никто. Никогда. Ни разу.
      И все-таки на каждый сигнал связи Руно Гай мчался сломя голову, как ошпаренный. Все еще надеялся. Жаждал. Заклинал. А вдруг: "Соскучилась, простила, возвращайся скорей, целую, твоя Нора"?! Бред, конечно, чепуха, фантазерство. Ледяная комета не может растаять... Конечно же, это сосед с 343-го. Но вдруг все же?..
      Руно Гай нажал клавишу динамика.
      - Терпит бедствие исследовательское судно "Профессор Толчинский". Повторяю. В районе звездных координат... терпит бедствие...
      Он до предела ввернул регулятор громкости.
      Она и не предполагала, что защита вызовет такой интерес во всем институте. Как-никак тема ее докторской диссертации считалась достаточно частной: "Сверхглубокое бурение в ледовых массивах Титана". Подобные темы защищались в институте чуть ли не еженедельно. Ну пусть "весьма перспективно", пусть "с блеском" - действительно, эти скважины помогут проникнуть в самые нижние и наиболее теплые полости, организовать там исследовательскую станцию, - но чтобы набился полон сад и своих, "сатурновцев", и "звезд первой величины" из других отделов, и даже сам директор Объединенного Института Космоса академик Благов пожаловал, - такого она не ожидала. Наверное, поэтому Нора Гай волновалась чуть больше, чем рассчитывала, и если бы не Жголь Иванович, едва заметными кивками подававший время от времени сигнал "все в порядке", возможно, она смешалась бы, сбилась, а то и вовсе убежала с трибуны.
      Впрочем, едва начали задавать вопросы, волнение разом испарилось. Она отвечала кратко, уверенно, даже, пожалуй, дерзко. Но тут уж виноваты они, спрашивающие, - вопросы были интересные и трудные, очень трудные. Патриарх внеземных исследований академик Благов, грузный, седогривый, румянощекий, тяжело поднялся со своей скамьи под пальмой: - А в будущем, лет этак, скажем, через сотню... Что даст ваш метод в будущем?
      - Думаю, через сотню лет в одной из теплых полостей вырастет город. Город с ледяным сводом вместо неба...
      - Ого!-прогудел Благов. - Город на Титане? С ледяным сводом вместо неба? Оч-ч-чень интересно!
      Когда "сам" уже сел и по традиции вопросы считались исчерпанными, из глубины сада заседаний раздался задиристый голос кого-то из неименитых:
      - А вы хоть бывали на Титане-то, барышня?
      - А вы? - вспыхнув, вопросом на вопрос ответила Нора. - Что-то я вас там не встречала.
      Смех и аплодисменты заставили сесть все еще что-то ворчавшего под нос парня, и громче всех смеялся довольный Благов.
      И вот все это позади: и доклад, и вопросы, и речи, и поздравления, и музыка, и цветы. Она сидит усталая на террасе под звездами и рядом тоже усталый и счастливый, наверное, счастливее ее самой, Жюль Иванович учитель, наставник, друг.
      - Был еще и дополнительный фактор успеха, Нора. Если для вас мало основных. Угадайте, какой.
      - Боюсь, не угадаю!
      - Вы сама, Нора. Есть в вашей внешности что-то такое... неуловимо космическое. А внешность, уверяю вас, в двадцать втором веке значит нисколько не меньше, чем во времена осады Трои.
      - Преувеличиваете, Жюль Иванович!
      - К сожалению, нисколько. К сожалению для меня, разумеется.
      - Почему для вас?
      - Позвольте задать вам один нескромный вопрос, Нора.
      - Сегодня я готова отвечать на любые вопросы. По инерции.
      - Когда вы пришли к нам, в группу Титана, помнится, у вас были прекрасные длинные волосы...
      Она рассмеялась:
      - Всего-то? Я их срезала. Они слишком нравились одному человеку.
      - За вами толпами ходят поклонники...
      - Да, правда. К сожалению, правда.
      - Почему к сожалению?
      - Мешают работать. И вообще... жить мешают.
      - Нора... Коли уж зашла речь о вас... позвольте на правах друга еще один вопрос личного характера. Вы такая молодая, такая красивая - и всегда одна.
      - Не такая уж молодая, Жюль Иванович. Мне тридцать восемь...
      - Господи, тридцать восемь!
      - И у меня двенадцатилетний сын. В Мирном, в музыкальной школе.
      - Но вы не ответили на мой вопрос!
      Нора подняла на него удивленные глаза.
      - Странный вы сегодня. И вопросы странные. Старомодные. Но вам я отвечу. Я любила одного человека и потеряла его. Другие меня пока не интересуют.
      - Никто? - Его голос дрогнул.
      Нора погладила его холодную руку, вцепившуюся в подлокотник кресла.
      - С тех пор я превратилась в ледышку, дорогой Жюль Иванович. В настоящую космическую ледышку.
      - Именно поэтому вы так легко расправляетесь с ледо' выми проблемами? пошутил он без улыбки.
      Как бы она хотела сейчас помочь ему! Если бы существовала какая-то другая женщина, отвергающая "великого Жюля", уж Нора потолковала бы с нею! Но как потолковать с собой? Она ценила Жюля Ивановича, пожалуй, больше всех своих знакомых. Он наиболее соответствовал ее идеалу человека. Может, потому, что в нем было много or прошлого. И много от будущего. Даже внутри института далеко не все знали, что "великий Жюль" и скромняга Жюль Иванович - одно и то же лицо. Но уж кто-кто, а Нора знала его. Знала, что Жюль Иванович открыл теплые полости иод вечными льдами Титана. Что, рискуя собой, спустился "в преисподнюю", к самым магматическим потокам. Что обнаружил там "споры" - неведомую дотоле форму жизни.
      Что, желая доказать безвредность "спор" для человека, в течение сорока дней пил воду из донных озер полости. Что, сделав эти вполне сенсационные открытия, сумел остаться незамеченным, почти безвестным. Да, Жюль Иванович, создавший новую школу в науке, заново открывший для человечества Титан, органически не выносил никакой шумихи вокруг своего имени. А кроме того, Нора была лично обязанa ему чуть ли не всем. Темой. Азартом работы. Душевным равновесием. Именно он "заразил" ее Титаном. Если бы не эта работа, в которую она окунулась с головой, как бы она выкарабкалась тогда?..
      - Скажите, Нора, - голос Жюля Ивановича долетел до нее словно издалека.-А Руно Гай, знаменитый Руно Гай... не родственник вам?
      Она рассмеялась весело и беззаботно:
      - Ну и шутник вы! Руно Гай - герой, почти легенда, л я обыкновенная женшина, самая земная. Всего лишь однофамилец. Гаев на Земле миллионы. Как Смитов, как Ивановых. Впрочем, я видела его как-то на космодроме. Интересный мужчина.
      - Наверное, это должен был сказать вам не я, Нора. Но кто-то должен сказать. Нельзя так, милая! Вы же губите себя! Неужели не осталось никаких путей к примирению?
      - Спасибо, Жюль Иванович, но... я сама... сама разберусь. И позвольте отплатить откровенностью за откровенность: вы самый замечательный на свете человек. Лучший друг. Даже единственный. У меня не осталось никого, кроме сына и вас.
      Он молча поцеловал ей руку.
      В своей комнате Нора устало растянулась на диване и закрыла глаза. Вот и настал день ее триумфа, ее звездный час. Сбылись мечты. А счастья нет. Нет и даже не маячит на горизонте. Так уж устроена женщина: мало ей любимой работы, уважения, почета, друзей - непременно подавай личное счастье. Маленькое, теплое, уютное. Чтобы кто-то был рядом. Любил. Шептал нежные глупости. А без этого и жизнь не жизнь. Старо, как мир. И как мир, вечно...
      Она поднялась, тряхнула головой по привычке... по давней привычке, оставшейся от тех лет, когда у нее были длинные волосы, и включила море. К ее ногам подкатила волна, плеснула, обдала прохладной сыростью, соленым запахом океана. С ворчливым криком пролетела чайка. Вдали покачивалась на волнах белая точка парусника. Неторопким шагом подымался в гору рыбак со спиннингом...
      Вспомнилось страстное выступление Жюля Ивановича на недавнем диспуте: "Прошлые поколения представляли грядущее обществом, где люди будут обеспечены всем необходимым и вследствие одного этого счастливы. Да, отвечаем мы, обеспечены всем жизненно необходимым: захватывающей работой, знаниями, искусством. Да, общественно счастливы. Но да здравствует вечная неудовлетворенность ученого, изобретателя, поэта! Да здравствуют вечные муки творчества! Да здравствует вечная погоня за счастьем личным! Покуда есть от чего страдать, что преодолевать, к чему стремиться, человек будет счастлив!" Тогда она не поняла, а ведь он говорил это для нее. Для нее... и для себя тоже.
      Есть где-то на свете человек, к которому она стремится. И вроде бы нет его. Человек по имени Руно Гай. Однофамилец.
      4
      Случилось то, что даже внутри таких крупных метеоритных потоков, как "Золотой петушок", случается раз в сто лет.
      В один из четырех двигателей угодил крупный метеорит, защитное поле не выдержало, обшивка корпуса в кормовой части лопнула, двигательную камеру своротило на сторону и поставило почти перпендикулярно к корпусу, но, что хуже всего, сам двигатель продолжал работать как ни в чем не бывало. "Профессор Толчинский" бессмысленно вертелся вокруг оси, как взбесившаяся собака, догоняющая собственный хвост.
      Бортинженер Другоевич, еще не зная, что произошло, бормоча давно забытые проклятия, кое-как добрался до пульта управления. Его кидало из стороны в сторону, ударило боком о приборный ящик, и все же он сумел, отплевываясь кровью, кувыркаясь и протирая слезящиеся глаза, втиснуться в кресло и защелкнуть ременной замок.
      Прежде всего он должен был сориентироваться в обстановке, даже прежде чем попытаться стабилизировать судно и оказать помощь пострадавшим. Он уже взялся за рукоять аварийного отключения реактора, когда заметил, что пульты первого и третьего двигателей безжизненны - очевидно, сработала автоматика. После общего отключения погас и четвертый. Но второй продолжал работать! Отключенный реактор гнал в него плазму! Стрелки на шкалах второго точно с ума посходили, пульт пестрел разноцветными перемигивающимися огнями - полная иллюминация. Другоевич у некогда было разбираться в этой абракадабре, да еще в положении то вверх ногами, то на боку. Здраво рассудив, что второй основательно поврежден и связываться с ним, не разобравшись что к чему, не следует, а первый и третий отключены автоматикой, стало быть, тоже не вполне надежны, Другоевич, манипулируя возможностями четвертого двитателя, несколько сбавил темп вращения, и болтанка поутихла. О полной стабилизации судна нечего было и думать, но теперь, когда одна из стен превратилась в пол, зыбко вращающийся под ногами, можно было прийти в себя.
      С трудом распахнув ударом ноги заклинившуюся дверь салона - здорово же повело "Профессора",-Другоевич увидел такую картину. На полу, то бишь на бывшей стене, положив голову на гравюру "Охота на львов в Африке", распластался Мелин, возле него хлопотал невозмутимый, без единой царапинки Бентхауз, трогал плечо ключицу и спрашивал: - А так? А так?
      Мелин только постанывал. В углу сидел мрачный Церр и, задрав штанину, с гримасой страдания на лице массировал себе ногу выше колена, На лбу его красовался изрядный синяк. Окинув Другоевичa взглядом, Бентхауз улыбнулся своей мягкой улыбкой, - точно ничего не произошло.
      - Выходит, бедняге Мелину досталось больше всех: похоже на перелом ключицы. Можно сказать, космическое крещение. Но ничего страшного, коллега Церр - дипломированный лекарь. Заговаривает испуг, пускает кровь, вправляет вывихнутые мозги. Надеюсь, капитан уже устраняет... неполадки?
      Только тут вспомнил Другоевич о капитане. Его сразу потом прошибло. Если Ларри Ларк успел добраться до исследовательского отсека... это же совсем рядом со вторым!
      Бентхауз понял его без слов. Оба помчались опрокинутым вихляющимся коридором, хватаясь за плафоны.
      - Там повышенная радиация!-крикнул Другоевич. - Вам бы лучше вернуться Бентхауз махнул рукой.
      Минут через пятнадцать им удалось выбить дверь. Ларри Ларк висел вниз головой на стене исследовательского отсека, и ноги его были придавлены массивной плитой затвора катапульты. С откинутой руки часто-часто падали черные капли.
      Когда в салоне капитан пришел в себя, его бескровное лицо перекосила мгновенная судорога улыбки:
      - Поймали-таки метеорит Да только не в ловушку... - Он закрыл глаза, облизнул спекшиеся губы, спросил:-Ноги-то как? До свиданья... ноги?
      - Н-не совсем, - растерялся Бентхауз, но сразу взял себя в руки.- Ноги пока при вас, капитан, но бедренные кости обе... К счастью, Церр первоклассный врач.
      Подошел Церр, злой, будто кто-то нарочно, чтобы только ему насолить, устроил эту аварию. И в то же время решительный, собранный, волевой, как главный хирург перед показательной операцией:
      - Никаких разговоров с больным! Быстро горячую воду, бинты, шины, стабилизаторы, микрошприц, ультрамицин! Быстро, пожалуйста! Да, рентгеновские очки есть?
      - Есть.
      - Быстро, я говорю! Большая потеря крови.
      Через полчаса, когда Церр оказал необходимую помощь Ларри Ларку и принялся за Мелина, когда благодаря внешней передвижной телекамере и контрольным замерам удалось установить характер повреждений, когда выяснилось, что второй двигатель абсолютно неуправляем, более того, висит на волоске, а первый и третий подозрительно барахлят, вероятно, вследствие деформации корпуса,-Другоевич передал в эфир сигнал SOS.
      - Обстановочка такова, - сказал Другоевич, по очереди оглядывая Мелина, Бентхауза и Церра (Ларри Ларк еще не пришел в себя после наложения шин). Наш SOS поймали три бакена - 343, 344 и 345, значит, база уже принимает меры. Однако на расстоянии недели пути нет ни единого судна, способного оказать нам помощь. Ближайшее может подойти лишь через семь дней. Следовательно, самое разумное в создавшейся ситуации - причалить к триста сорок четвертому бакену, волею судеб оказавшемуся нашим соседом. По крайней мере, капитан будет избавлен от этой карусели.
      - За сколько часов мы доберемся до бакена? - ни на кого не глядя, спросил Церр.
      -. При наших теперешних возможностях - примерно за трое суток.
      - Вы с ума сошли! Положение капитана слишком серьезно. Мы должны двинуться навстречу спасателю, как только получим его координаты.
      - Что значит двинуться? - пожал плечами Другоевич. Похоже, он даже не пытался скрывать своей неприязни к Церру. - Повторяю, мы располагаем только одним исправным двигателем, причем восемьдесят процентов его мощности уходит на стабилизацию судна. Таким образом, на тягу остается двадцать. Пострадавший двигатель неуправляем, отключить его мы не в состоянии, так что он будет работать, но работать против нас, поглощая энергию исправного, поддерживая напряженную аварийную ситуацию и не позволяя запустить два других двигателя. Надеюсь, понятно?
      - Отпластать бы его лазером, и весь разговор! -ляпнул Мелин.
      - Не морочьте голову пассажирам! - одернул его Другоевич. - Конечно, отрезать висящую на одной обшивке двигательную камеру - значило бы решить все проблемы. Однако подобные операции проводятся только в стационарных доках.
      - Дорог каждый час, а мы теряем трое суток, - стоял на своем Церр.
      - Останемся ли мы на месте, двинемся ли к бакену или поползем навстречу спасателю - семь суток есть семь суток,-терпеливо повторил Другоевич. - Для судна на полном ходу это практически безразлично. Но больному небезразлично, где находиться - здесь или на...
      - Вы повторяетесь, Другоевич!-тихим, но властным голосом прервал его Церр.
      Ситуация складывалась своеобразная. С одной стороны, выход из строя Ларри Ларка автоматически возлагал на Другоевича капитанские обязанности, в том числе единоличную ответственность за судьбу больного. С другой стороны, Церр, как врач, отвечающий за жизнь пациента, имел все правл диктовать свои условия. Похоже, Церр первым решил пойти ва-банк. Но и у Другоевича оставалась козырная карта.
      - Я вынужден повторяться до тех пор, пока меня не поймут. Кроме изложенного выше, сближение с бакеном дает нам дополнительные шансы...
      - Какие?
      - Если бакенщик сумеет остановить мешающий нам второй двигатель, я рискну запустить первый и третий. Тогда мы выгадываем двое суток, выйдя навстречу кораблю, на котором есть госпиталь и настоящий врач.
      - Я тоже настоящий врач, - буркнул Церр, но его уже никто не слушал.
      - Как может бакенщик остановить двигатель? - поинтересовался Бентхауз.
      - Самым примитивным способом - перекрыть плазмопровод.
      - То есть как это перекрыть? Там что, вентиль?
      - Кувалдой, - неожиданно раздался насмешливый г олос Ларри Ларка.-Обыкновенной кувалдой.
      Все уставились на него. Неясно было - слышал ли он разговор с самого начала, в состоянии ли принять в нем участие.
      - Другоевич прав,-подтвердил Ларри Ларк. - Это оптимальный вариант. - И снова закрыл глаза, может быть, заснул или впал в забытье.
      Бентхауз сильно потер лоб ладонями.
      - А почему мы своими силами не можем перекрыть плазмопровод? Что, у нас нет кувалды?
      Мелин хихикнул. Однако Другоевич вынужден был и это объяснить.
      - По двум причинам. Во-первых, дверь наружного люка заклинило из-за деформации корпуса. Мы в состоянии выломать ее, но это значит, всем придется немедленно покинуть судно. Бакеншик же сможет открыть ее с помощью обыкновенной лебедки. Во-вторых, в том месте, где есть шанс перекрыть плазмопровод, а именно - в двигательной камере, радиация такова, что нечего и соваться туда в наших легких скафандрах. У бакенщика же имеется стационарный скафандр.
      - А в стационарном можно туда сэваться, это точно? - спросил Бентхауз.
      - Надеюсь, - не очень-то уверенно ответил Другоевич. - Сам двигатель целехонек. Впрочем, попробую замерить уровень радиации в этом пекле.
      Когда Другоевич вышел, Мелин взял разговор в свои руки Стажеру нравилось выказывать себя бывалым космонавтом.
      - В поврежденной камере может быть все что угоднo. Вплоть до утечки плазмы. А коли так, стационарный скафандр тоже не пустит.
      - Как это не пустит? - явно подыгрывая новичку, изумился Бентхауз.
      - У стационарного ограничитель. Вообще стационарный скафандр - это целая мастерская, надетая на человека. Нечто вроде одноместной космической лодки. И есть на нем такая штука - ограничитель радиации. То есть он сначала предупреждает, что, дескать, в этой зоне находиться опасно, а потом попросту дает задний ход - независимо от воли хозяина. Адски строгий механизм.
      - Интересно-о-о, - протянул Бентхауз.
      - Мелин отлично освоил технику,- не то с гордостью, не то с иронией проговорил, не открывая глаз, Ларри Ларк.
      Вошел Друтоевич, сообщил, ни к кому персонально не обращаясь:
      - Превышает допустимую. Почти вдвое превышает.
      - Вот видите!-Церр даже вскочил от возбуждения. - Значит, двигаться к бакену бессмысленно.
      - Почему же, - возразил Мелин. - Если бакенщик ничего не придумает с плазмопроводом, по крайней мере, откупорит нас и вытащит из этой центрифуги.
      - Как я понимаю, многое зависит от бакенщика, - усмехнулся Бентхауз.Кстати, кто там бакенщик?
      - Ничего от бакенщика не зависит! - рубанул Другоевич. - Имеется строжайшая инструкция, запрещающая превышать допустимый уровень радиации при работе в скафандре.
      - Бортинженер отлично знает инструкции, - опять вклинился в разговор Ларри Ларк. Было похоже - он окончательно пришел в себя.
      - А фамилия его... где-то ведь я записывал...
      - Можете не трудиться, - остановил его Церр. - Бакенщика c 344-го зовут Руно Гай.
      - Вы его знаете? - удивился Другоевич.
      А Мелин воскликнул: - Уж не тот ли самый Руно Гай?!
      - Да, тот самый. К сожалению, очень хорошо знаю. Поэтому и возражал против вашего предложения. Это авантюрист, не гнушающийся ничем, чтобы прославиться, способный на любой шаг, лишь бы...
      - На бакенах не работают авантюристы, - четко, каждое слово по отдельности, проговорил Ларри Ларк.
      Бентхауз расплылся в улыбке:
      - По-моему, все идет прекрасно, коллега Церр. Лично я обожаю авантюристов, нарушающих инструкции и не боящихся ничего и никого на свете. Больше того, без авантюриста мы пропали. Предлагаю дать еще один SOS: "Срочно требуется авантюрист!"
      Вопреки всякой логике Церр пошел на попятную:
      - А ведь, пожалуй, верно. Что-то в этом есть. Какой-то шанс. Только вы ему не говорите про меня, Другоевич.
      Несколько прямолинейный, воспитанный на кодексе космической чести, Другоевич вспылил:
      - Что вы на борту "Профессора Толчинского", он уже знает. И узнает уровень,радиации, будьте покойны. Я ничего не собираюсь скрывать.
      Церр огорченно опустился на пол.
      - Если он знает, что я на борту, лучше не рисковать. Вы даже не представляете, что это за человек. А на меня он давно точит зуб...
      - Судно берет курс на 344-й бакен, - подвел черту Другоевич и вышел из салона, плотно прикрыв дверь.
      Дискуссию следовало считать оконченной.
      - А что это за человек, Церр? Вы мне о нем никогда не рассказывали.
      - Я вам много о чем не успел рассказать, Бент.
      - Так расскажите, у нас есть время. Как-никак трое суток. Без малого тысяча и одна ночь.
      - Начать с того,- заговорил Церр, и глаза его колюче уставились на слушателей из-под нависших бровей, - что этот тип психически ненормален. Нет, нет, речь идет не о заболевании, скорее о патологическом развитии личности. В то время, когда мы делаем все возможное, чтобы избежать опасности для жизни человека, свести ее к минимуму, - в этом, собственно, одна из целей цивилизации, - Руно Гай без опасностей жить не может и ухитряется искусственно создавать их всюду, где бы ни появился. Жонглирование жизнью, все равно - своей или чужой, стало для него потребностью. Оно ему нервы щекочет, повышает тонус, создает иллюзию самоутверждения. В старину, чтобы вызвать подобный эффект, отравляли себя алкоголем... На Марсе мне рассказывал один товарищ, Никандр Савин, что его и на бакен-то удалось столкнуть, только наобещав разных разностей: напряженная трасса, ненадежность автоматики, вероятные ЧП... Да к тому же грозный "Золотой петушок".
      - Но ведь "Золотой петушок" и в самом деле... - вставил Мелин.
      - Петушится, - усмехнулся Бентхауз.
      Нетерпеливым движением руки Церр отмел всякие возражения.
      - А что он до этого вытворил, вы, наверное, слышали. Даже газеты, в общем-то весьма благосклонно относящиеся к так называемым "подвигам", осудили его за ухарство и безрассудство. Этот самый Руно Гай отправлял в систему Юпитера товарную ракету со взрывчаткой, и что-то заело в тсиливном канале, так он вместо того, чтобы отложить старт, проверить, исправить, сам влез в автомат и махнул к Юпитеру. Полная ракета взрывчатки, неисправный клапан - и человек на борту. Представляете, какой поднялся переполох? Весь Марс три ночи не спал...
      - Но ведь все кончилось благополучно?-подмигнул Мелину Бентхауз.
      - Не в этом дело. Дело в пристрастии к риску, ненужному, неоправданному риску.
      - Я, кажется, слышал про этот случай, - опять вклинился Мелин. Взрывчатка-то нужна была срочно. Там люди сидели на пути лавины, целая исследовательская станция. И газеты как будто бы даже хвалили Гая. В свое время я много читал о нем...
      Церр отмахнулся, как от мухи.
      - Детали! Или вот вам еще. Когда на Венере началось извержение вулкана Жерло, этого огненного колосса, - помните, шумная дискуссия была? - наш молодец, ни у кого не спросившись, без подстраховки, на обычном исследовательском катере, еще с двумя такими же авантюристами на три километра опустился в кратер. Туда, в раскаленную трубу, в кромешный ад. И в решающий момент реактивная тяга едва не отказала...
      - Но ведь не отказала? - подмигнул Мелин.
      - Да-а, смельчак,- задумчиво протянул Бентхауз.Хотел бы я с ним познакомиться.
      - Познакомитесь, Бент. Однако радоваться абсолютно нечему, уверяю вас. Для "Толчинского" было бы куда приятнее не попадать в ситуацию, чреватую знакомством с этим "героем", - непременно доведет до беды. Подобных историй я мог бы рассказать не меньше десятка.
      - Но вы-то знаете его, Церр? Лично?
      - Лучше бы я его не знал! - в порыве искреннего чувства воскликнул Церр.
      На минуту воцарилась тишина. Мелин потер перевязанное плечо, поморщился и поудобнее устроился на упругой панели под креслом, привинченным к бывшему, полу, а ныне стене. Ларри Ларк открыл глаза, оценил обстановку - и снова как бы исчез для присутствующих.
      - Это произошло в Якутии, возле Полярного Круга, на речке Муоннях. Я заведовал там рыборазводней станцией, и нам за два десятка лет напряженного труда удалось вывести перспективнейшую породу пресноводной рыбы. Может быть, слышали, "церроус хандзеен", "рукотворная Церра"? Собственно, даже не вывести - создать заново, из ниве чего, как господь бог. Бесподобная, скажу я вам, получилась рыбка. И двадцать лет, лучшие годы жизни, день за днем... Вместе со мною работала и моя единственная дочь Анита, тоже ихтиолог, А выше по реке стоял заводик по производству БТ, универсального растворителя для чистки топливопроводов в химических ракетах. Теперь этот яд уже не выпускают, отпала в нем нужда. Так себе заводик, небольшой устаревший полуавтомат, но подчинялся Совету Космофлота. Руно Гай служил там сменным инженером, добился такой чести за очередной "подвиг", не помню уж, за что именно. Жили мы в одном отеле в Жиганске, на работу летали в гравио, там рукой подать, каких-нибудь двести километров.
      И я даже не то чтобы сдружился, но вынужден был водить компанию с этим типом, хотя он мне с самого начала был антипатичен. Все-таки соседи. Да и дочка моя Анита, подружилась с его женой Норой Обаятельная, знаете ли, женщина - Нора Гай Умная, добрая, принципиальная, не муженьку чета, А когда женшины становятся подругами, тут уж, сами понимаете, начинается хождение в гости, совместные прогулки и прочие старомодные проявления взаимных симпатий. Так что я этого Руно как облупленного знаю.
      Вообще, сменный инженер на заводе - все равно что дублирующее контрольное устройство, случись что - любой мальчишка справится, А этот супермен с его показушным геройством не справился. И бед натворил. Раз в жизни выпал ему случай, когда действительно требовалось проявить... даже не геройство - обычную выдержку, самообладание, хладнокровие. Увы, он оказался на это не способен.
      Не знаю уж почему, взорвался у него там бак с этим ядом БТ. Ну, оповестил бы округу как положено, вызвал рембригаду, поднял тревогу, наконец, и все уладилось бы.
      Так нет, едва взорвался бак, тут и почуял его нос милый сердцу запах опасности, и помчался Руно Гай сломя ГОЛОВУ никому не нужные подвиги совершать. С пожарной лопатой против потока ядовитой жидкости, И подвига не совершил, и сам едва не растворился в этом универсальном растворителе. Да лучше бы уж растворился, чтобы в будущем людям жизнь не отравлял. Но нет, остался жив, откачали. А вог рыбок мне всех потравил, всех до единой сплавил в реку поток яда. Представляете - двадцать лет жизни! Меня как раз на станции не было, одна Анита. А тут запоздалое оповещение: вот-вот достигнет БТ наших садков. Она, Анита, плавала у меня превосходно... ее даже Русалочкой прозвали. Бросилась в реку, чтобы спасти хоть несколько племенных экземпляров... и все. Уже не выплыла. Не уснела. Девочка моя...
      Церр отвернулся, сгорбился еще больше и заплакал. Некрасиво, по-стариковски.
      Мелин и Бентхауз подавленно молчали. Только сейчас до конца понял Бентхауз, откуда у его товарища такой скверный характер. Понял - и пожалел о постоянных своих шуточках.
      Церр быстро взял себя в руки, высморкался и закончил твердым голосом:
      - Суд, как водится, вынес ему порицание, по сути, оправдал. Наш гуманный суд, который не карает за ошибки, непредвиденно вызвавшие тяжелые последствия. И это тем более странно, если учитывать, что суд - страж социальной морали, а в основе морали коммунистического общества лежит, как я понимаю, благополучие. Обшественное и личное благополучие, то есть справедливость в распределении благ и безопасность. Не так ли? Короче говоря, "герою" вынесли порицание и отправили на Марс рядовым диспетчером грузоперевозок. Что называется, щуку бросили в реку. Ничему ведь это его не научило. Там-то, на Марсе, и залез он в ракету со взрывчаткой. И все же справедливость восторжествовала. Хоть частично, да восторжествовала. Его жена, Нора, эта умная и самостоятельная женщина... она сама его покарала. Уже пять лет, как Нора Гай не жена Руно Гаю. А ведь он любил ее, надо отдать ему должное, как только может любить подобный сумасброд. Необыкновенная женщина! У Аниты было чутье на хороших людей...
      Уже вторые сутки Руно Гай сидел без малого на одном кофе и все-таки никогда еще не чувствовал тебя таким тупым, ограниченным, бездарным. Голова оставалась пустой.
      Вот уж ситуация - как в волшебной сказке: "Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что"! И все же за двадцать шесть часов, оставшихся до прибытия судна, он обязан чтонибудь придумать. Прорвать заколдованный крут. Перепрыгнуть через себя. Как?
      Единственное, что он мог сделать,- забрать пострадавших на бакен, но тогда судно теряло трое суток, трое драгоценных суток, лучше бы уж оно сразу двинулось потихоньку навстречу спасателю. Однако на "Толчинском" приняли решение идти к бакену, стало быть, рассчитывали на что-то большее, чем твердый пол под ногами. И правильно рассчитывали: когда жизнь человека в опасности, любой служащий Космофлота обязан сделать все возможное...
      "Нет, выход должен быть!--твердил Руно, забыв и думать о том, что бакен раскачивается под его тяжестью. - Существует же он объективно, этот выход, остается лишь найти его. Только надо мыслить широко, раскованно, смело. Как в старинной песне - "смелого пуля боится, смелого штык не берет".- Он резко остановился в углу операционного отсека, лицом к стене. - А что же такое штык? Спортивный снаряд? Или утварь какая-то? Забыл, Ну и черт с ним, со штыком, не до него..."
      Мысленно он вернулся к радиограмме Другоевича. Ему вдруг показалось, что он упустил нечто хотя и второстепенное, но существенное, за что можно зацепиться. Из технических деталей? Из описания аварии? Едва ли. Тогда что же?
      "Золотой петушок"? Метеоритная ловушка? Тяжело раненный капитан? Ларри Ларк... Руно хорошо знал это имя. "Неистовый Ларри" - так звали его в те времена, когда Руно Гай зеленым юнцом пришел на Космофлот. Решительный, безрассудно смелый, не признающий никаких "нет". Такие, как Ларк, торили дороги в Ближнем Космосе, определяли и наносили на звездную карту орбиты метеоригных потоков, годами дрейфовали внутри различных "Петушков" и "Рыбок" на обычных, без метеоритной защиты, судах. Потом он принимал участие в установке системы бакенов, испытывал первые корабли с защитной оболочкой, ходил к Плутону. А теперь вот, чтобы только остаться в космосе, согласился водить обыкновенную телегу. Да, человек достойный. И все-таки зацепка не здесь. Где же?
      Руно до последнего слова помнил текст всех радиограмм. Но, может быть, интонация? Он включил запись, и в отсеке зазвучал голос Другоевича спокойный, подчеркнуто бесстрастный. Однако в одном месте эта бесстрастность дала трещинку. Крошечную, почти незаметную, но Руно сумел уловить ее своим обостренным чутьем: "На борту два пассажира, возвращающиеся со станции "Титан-4", - океанолог Церр и геолог Бентхауз". Кто-то из них двоих был не по душе неведомому Другоевичу. Но кто?
      "Разумеется, Церр!" - не рассуждая выбрал Руно. Само слово звучало враждебно его слуху, любой человек с этой фамилией невольно вызывал неприязнь. "Еще один Церр на моем пути", - успел подумать он, прежде чем понял, что это не другой, это тот самый Церр! Так вот оно что! Правда, у того была абсолютно земная профессия - ихтиолог, а этот назван океанологом. Потому-то Руно поначалу и не обратил внимания на столь незначительную "деталь". Но это он, без сомнения, он! Значит, ситуация меняется?
      По идее, ничего не менялось. И. все-таки менялось все.
      Ситуация стала "личной". Церр! Это был единственный на свете человек, к которому Руно испытывал неодолимую антипатию. Человек, порочивший его всюду, где только мог.
      Мелкий, жестокий и трусливый, вообще недостойный зваться человеком. А главное, из-за этого Церра он потерял Нору. И с таким человеком столкнула его судьба в решающий момент!
      Вмиг вспомнил Руно все, что старался забыть вот уже пять лет. Память безжалостно вернула его туда, на речку Муоннях, в ту грозовую ночь...
      Гроза разразилась такая, каких он в жизни не видывал па Земле. Это было нечто космическое, венерианское - разнузданное буйство циклопических вышних сил! Нечто путающее, подавляющее, заставляющее вновь почувствовать себя первозданным человеком в звериной шкуре и с дубинкой в руках: ты один, маленький и беспомощный, а против тебя весь мир, и вот-вот обрушится на тебя небесная твердь!
      Он сидел за пультом, перед ним фиолетово плавилась массивная стеклянная стена. От ударов грома здание подскакивало и мелко дрожало. До конца смены оставалось немногим более получаса, когда его ослепила яростная вспышка молнии. Одновременно за спиной раздался треск.
      Это было не похоже ни на гром, ни на взрыв, ни на что другое. Будто кто-то огромный одним махом распластал лоскут ткани величиной с полнеба.
      Спокойно, тем же ровным голосом, каким передавал SOS Другоевич, он сообщил об аварии в Жиганск. Подумал несколько секунд, сменил на всякий случай диапазон и сдублировал оповещение, добавив на этот раз, что уточнит положение дел и снова свяжется с Жигакком, Рассчитывать на скорую подмогу не следовало: все равно аварийная команда не прилетит, пока не утихнет гроза.
      Руно был уверен, что повреждена одна из емкостей для хранения БТ, - ему показалось, взрыв раздался со стороны емкостей, да и характер звука говорил о том же. Едва передав оповещение, он повернулся в кресле к щиту коммуникаций, чтобы выяснить, не показывает ли автоматика утечки. Тут опять полыхнула молния, и свет погас. Вероятно, где-то перебило линию электропередачи. Пульт управления заводом погрузился во тьму, и Руно остался один, совсем один в стеклянном, пылающем снаружи ящике. Без помощников думающих, считающих, управляющих производственными процессами, загружающих сырье, контролирующих температуру, давление, химический состав, запускающих и останавливающих агрегаты, устраняющих неполадки и сообщающих обо всем этом на пульт. Неуютно же почувствовал он себя, оставшись один на один с заводом.
      Как без рук и без глаз. Но раздумывать было некогда.
      В полной темноте кое-как влез он в аварийный комбинезон, натянул защитную маску и выскочил на территорию.
      Теперь молнии помогали ему, то и дело пронизывая ночной мрак. Запыхавшись, он бежал мимо шеренги исполинских, с двадцатиэтажное здание, зеркальных бидонов, по которым ветвились фиолетовые зигзаги и металась человеческая фигурка. Уже возле пятого или шестого резервуара он понял, что пробило одну из следующих емкостей: густая тяжелая жидкость .медлительным ручейком ползла возле труб. За шиворот Руно точно льдинку опустили жидкость проест незащищенные сверху керамической броней трубы, внутреннее давление разорвет их, и тогда не одна, а все двенадцать емкостей дадут течь. Ядовитый ручеек превра.тится в реку... Значит, заводу конец. И не только заводу.
      Пострадает вся округа: леса, поселки, водохранилище, дикие звери, птицы и рыбы. Среди беспокойного роя мыслен .мелькнуло и это: юркие серебристые мальки Аниты... Решение пришло мгновенно: надо отвести от трубопровода этот клейкий ручеек, отвести в овражек, выкопать пять метров канавки, только и всего. А уж аварийщики потом .займутся овражком и всем остальным.
      С трудом отыскал он среди пожарного инвентаря тяжелую бутафорскую лопату и принялся ожесточенно копать.
      Через пять минут маска запотела. Через десять Руно начал задыхаться. Он знал, что БТ испаряется, что ядовитые пары очень скоро пропитают защитные фильтры маски, но ему оставалось совсем немного... полтора метра... метр, полметра...
      Вместе с грунтом лопата швыряла уже липкую и вязкую жидкость, устремившуюся в новое русло. Лопата, конечно, пропала. Но не так уж плохо, если список потерь ограничится одной лопатой. Еще немного, совсем немного...
      Гроза начала утихать, вот-вот прилетят ребята из аваркйной команды, перекроют сток из овражка в реку, А не ус.пеют - тоже не беда: несколько обезвреживающих бомб в реку, районное оповещение, и люди сумеют принять меры.
      Главное, докопать, пока не отказала маска. Ну, еще малость...
      Ему хотелось пить, нестерпимо хотелось пить. В горле, в груди першило. На столике возле пульта остался сифон с холодной водой. "Пусть тут ребята возятся,- решил Руно, - а-я буду пить, пить. Потом вызову Жиганск, попрошу дать районное оповещение. Вызову Церра - убирайте-ка на всякий случай свои садки в закрытый водоем. И уж после всего вызову Нору. Как там Нора, верно, волнуется? Уж не напутала ли ее гроза? А вдруг она прилетит вместе с аварийщиками? Вот было бы здорово..." .Еще три движения лопатой... Еще два... Руно почувствовал, что теряет сознание. Ну, еще одно! Только одно движение! Без него все проделанное теряет смысл. Да возьми же себя в руки, черт возьми!..
      Когда прибежал сменщик, Руно лежал на кучке смешанной с БТ земли, крепко стиснув в руках лопату, а мимо катилась в овраг тугая струя ядовитой жидкости. Сменщик сразу же отволок его подальше от потока, сорвал маску, начал делать искусственное дыхание. Пульс появился, но в сознание пострадавший не приходил. Требовалось срочное вмешательство врача.
      К счастью, сменщик успел вовремя. Задержи его гроза не на десять, а на пятнадцать минут, было бы поздно. Прилетев, он, к изумлению своему, не обнаружил Руно за пультом. На территорию дежурные инженеры выходили редко, поэтому сменщик, заподозрив неладное, включил запись переговоров. Его удивило, что аварийщики еще не прибыли - времени было предостаточно. Впрочем, успокоил он себя, сегодня у них дел по горло, только что восстановили подачу энергии. Бросившись на подмогу Руно, он застал его бездыханным у потока БТ. Полчаса ушло на оказание первой помощи. Когда сменщик связался наконец с медпунктом, дежурный врач вспылил: "Почему не дали оповещение?" - "Оповещение дали, - заверил сменщик, - а почему вы его прошляпили, вам лучше знать". И лишь через два часа, когда врач сделал свое дело, удалось выяснить, что аварийное оповещение действительно не было принято в Жиганске: грозовой разряд повредил аппаратуру. Таким образом, и районное оповещение ушло в эфир только утром. На рыборазводней станции его приняла Анита.
      Ах, Анита, Анита, маленькая русалочка! Она не задумываясь бросилась в реку, чтобы спасти своих рыбок.
      Этого Руно не мог себе простить - она стояла перед ним как вечный укор Живая, смеющаяся, отчаянная Анита.
      Кокетливый восемнадцатилетний ребенок. Милое, доверчивое, обаятельнейшее создание. Уже не девчонка, но еще не женщина. Руно не был ни в чем виноват, сам едва не погиб - и все-таки вина камнем лежала на сердце. Уж ктокто, а она поняла бы его. Она сама была такая. И все же...
      Однажды зимой, во время ледостава, он разыграл Аниту.
      На спор с кем-то взялся выкупаться среди льдин, заплыл довольно далеко - и вдруг увидел на берегу ее. В пушистой шапочке, в белом электросвитере, совсем девчонка. Он закричал: "Тону!" - и давай нырять, махать руками, пускать пузыря. Ни секунды не мешкая, она сбросила сапожки и с разбега метнулась под льдины. С ума сойти, как он перепугался: ребенок же, а тут льдины прут! И как потом отчитала его за эту выходку Нора!
      А через несколько дней Анита, отчаянно глядя в глаза, спросила, точно под лед нырнула: "Руно, если бы на свете не было Норы, вы смогли бы полюбить меня?" Она сама была такая, Анита, она поняла бы его. А вот папаша Церр нечто противоположное. И почему это не раскусила его Нора? Просто удивительно, каким доверчивым может оказаться человек. И каким низким может оказаться другой человек, в общем-то отнюдь не глупый. Будто вся его желчь, выплеснутая на Руно, способна хоть на секунду оживить Аниту!..
      "А теперь ты и сам попал в переплет, Церр. И, судя по всему, надеешься на Руно Гая. Ясное дело, "Толчинский взял курс на бакен с согласия врача, без Церра Другоевич не мог принять решение. И опять, что бы я ни сделал ты будешь до конца своих дней хулить меня. Что за напасть, хоть зубри инструкции, чтобы ни на шаг от них не отклониться.
      Хоть садись и сиди сложа руки, чтобы меньше потом досталось тумаков. Верное слово, так и сделал бы, коли б не Ларри-Ларк! Но ведь там и другие,-напомнил себе Руно Гай.- Ну что ж, не было бы Ларри Ларка -спасал бы остальных. А если бы там был один Церр? - безжалостно спросил он себя. И честно признался, вздохнув:-Ничего не поделаешь, спасал бы и Церра. Но откуда у человека столько желчи? И какой желчи! БТ по сравнению с ней простокваша".
      Легким шагом шла Нора по охотничьей тропе. Тропа петляла, огибая замшелые валуны, колодины, встававшие на пути сосны. Под ногами мягко пружинила подушка из мха и желтых сосновых игл, на которых так приятно скользили подошвы. Она останавливалась, рассматривала то багровый лист рябины, то выводок поздних рыжиков, то серебристую узорчатую паутинку, прислушивалась к отдаленному перестуку дятлов, к шуму ветра в вершинах сосен - и все старалась сосредоточить на чем-то внимание, увлечься чем-то, как всегда увлекалась раньше в этом диком лесу, когда они гуляли здесь вместе с Руно, - и забыть обо всем. И она как будто бы увлекалась листом, дятлом, паутинкой, но вдруг снова ловила себя на том, что торопливо шагает, почти бежит по траве. Куда? Зачем? Она не любила в себе эту привычку - вечно куда-то спешить, бежать, лететь. Но теперь уже поздно перевоспитываться. А может, оно и к лучшему.
      Во всяком случае, совсем не плохо промчаться на рассвете этой знакомой и уже забытой тропой. Даже если голова занята другим. Сегодня бросок через тайгу как раз отвечал ее тревожному внутреннему состоянию. Впервые за последние годы ей некуда было спешить, некуда бежать. Разве что от себя бежать.
      Она вышла на косогор - и дали распахнулись перед нею.
      Сонная, подернутая тончайшей дымкой гладь водохранилища. Сосновый бор под горой Два стеклянных купола гостиницы- один на берегу, другой, перевернутый, в воде. А вдали, несколькими километрами дальше, уходящая в небо башня Жига иска.
      Нора сбежала с горы, пересекла молодой березничек и по каменистой тропке спустилась к берегу Лены.
      Вот так же спустились они к реке вместе с Анитой. Снег слепил глаза, скользил под ногами. Анита убежала вперед, исчезла среди закуржавевших кустов, а когда Нора догнала fee, девочка, ни слова не говоря, бросилась в воду. Там, среди льдин, истошно орал и махал руками Руно. Поодаль стояли и ухмылялись его приятели-лесорубы. Нора сразу поняла, что он дурачится. А Анига... бедная доверчивая девочка...
      Да, вот эти кусты. Здесь она стояла тогда, там "тонул" Руно. И опять всколыхнулось, взбурлило в ней все, что она тщательно старалась забыть эти пять лет, забыть и не тревожить в памяти,- всколыхнулось и встало перед глазами.
      Черные искусанные губы, почерневшее от удушья лицо Руно, когда его привезли с завода... Песчаная отмель возле рыборазводной станции, заваленная почерневшей, точно обугленной, рыбой... И маленький гроб - все, что осталось от Аниты. Ее так и не показали никому, даже отцу.
      Трое суток Руно не приходил в себя, почти три месяца пролежал в специализированном госпитале в Швейцарии.
      Еще повезло, что сменщик успел буквально вырвать его из когтей смерти. Седенький ирач в Давосе сказал: "Все решила одна минута".
      "Если бы Руно в тот момент думал не только о заводе, а о возможных последствиях распространения яда... или хотя бы о себе, о собственной жизни! Но он не был бы тогда Руно Гаем. Тем Руно Гаем, которого я любила... И все еще люблю",-поправила себя Нора.
      "Если бы Церр держал своих племенных рыбин и хотя бы часть мальков в закрытом бассейне, как это у них полагается! А он спешил вырастить их к открытию Всемирной выставки. Славы захотелось, признания, награды за многолетний труд Иначе он не был бы Церром.
      Или если бы Анита вспомнила о грозящей опасности, о своей молодой жизни! Но нет, и она не была бы тогда Русалочкой.
      Бедная девочка, даже полюбить не успела. Какой красивый, непохожий на других, неповторимый человек! Она была совсем особенная. Мне. Руно, всем остальным мир представляется таким, каков он есть. А она жила в ином миреярче, свежее, бесшабашнее. Вообще, сколько людей - столько и миров. Человек подобен Вселенной. И когда гибнет человек, гибнет целая Вселенная. Это ужасно, это непоправимо- уничтожить целый мир. Юный, веселый, доверчивый мир Аниты. Это невозможно простить. Но почему так тревожно на сердце?!" Первое время у нее все перепуталось: больной Руно, смерть Аниты, рыбины на пляже, купание среди льдин, убитый горем Церр... И ей почему-то казалось, что маленький гриб - следствие этой глупой шутки Руно, этого купания.
      Она понимала, все понимала, однако впечатление сохранилоcь. Впечатление ложное; но, может быть, именно в нём истина? Логика жизни, логика характеров?
      Церр прав: в обществе, где человек, его благополучие, его счастье главная цель всех усилий многих людей, никому не позволено рисковать ни своей, йи тем более-чужой жизнью. Пусть бы уж лучше взлетел на воздух - этот завод-Руно должен был вызывать аварийную команду до техпор, пока самолеты не обезвредили бы действие БТ по всей округе. Завод можно восстановить, а человека... Человек неповторим. Нельзя рисковать человеческими жизнями.
      А он... А Руно всю жизнь твердил о праве на -самопожертвование, на риск. Он был убежден: без риска жизнь потеряет половину своей привлекательности.
      "Лучше потерять половину, чем все, - сказал тогда -подавленный случившимся Церр. - Это нелепость - добиваться счастья и процветания общества ценой человеческих жизней, превращать цель в средство". И Церр был прав, безусловно прав. Но почему так тревожно на сердце?!
      Тогда она во всем согласилась с Церром, да и сейчас согласна. Но доводы ли разума убедили ее, не жалость ли к старику, потерявшему дочь? Милый угловатый Церр! Он представлялся ей ежом, существом совершенно беззащитным, если бы не колючки. Разве еж виноват, что колется?
      И разве иглы нужны ему для нападения, не для защиты? В сущности, Церр безобиднейший; человек, робкий и застенчивый. Лишь обстоятельства заставляли его ощетиниваться время от времени. Сначала он и Норе показался излишне колючим, но потом, когда она подружилась с Анитой, когда они вчетвером гуляли по вечерам, жарили грибные шашлыки на костре, катались на яхте, играли в теннис, словом, чуть ли не каждый свободный час проводили вместе,она поняла Церра и полюбила его как отца. Жизнь его не задалась- он до преклонных дет был одинок, любил только свою науку, своих рыбок, А потом нагрянула поздняя любовь, поздняя и несчастливая, от которой, похоже, даже приятных воспоминаний не осталось. Только дочь, Анита.
      В ней сосредоточилась вся его жизнь, все, что мы называем личным. И вдруг - ничего. Пустота. Крах.
      Но самое, странное, самое непонятное в том, что Анита, дочь Церра,, воспитанная им и без памяти его любившая, во всём была похожа на Руно. Она тоже не признавала жизни без риска. И откуда взялась в ней эта отжившая черта?
      Ведь за ней стояло будущее. "А вдруг это и есть черта человека будущего, а мы с Церром ошиблись? Или... или она была немножко влюблена в Руно и потому старалась ему подражать? Да нет, не похоже, это было у нее свое, внутреннее, глубинное. Неужели же Церр заблуждался?.." Нора еще раз окинула взглядом водохрайилище, не увидела на нем никаких льдин, не увидела обуглившейся рыбы на Прибрежной отмели -и устало провела рукой по лицу, Хватит! С прошлым покончено. Пора возвращаться в настоящее, И, если возможно, подумать о завтрашнем дне.
      "Прощай, тайга! Прощай, Лена!" Одним махом преодолела она гостиничную лестницу, пальцы решительно отстукали вызов, по клавишам видео.
      Дверь номера была закрыта, но ей показалось, будто в ванной Чуть слышно жужжит бритва. Руно все еще незримо присутствовал в ее жизни. Больше того, он еще не отлучался ни на минуту, выдавая себя то жужжанием бритвы, то насвистыванием за стеной, то вздохом в пустом соседнем кресле.
      Экран вспыхнул-сейчас на нем появится Жюль, близкий, заботливый; необходимый, в она скажет ему все, что давно уже пора сказать. Она скажет: "Дорогой мой Жюлъ Иванович, я вам так и не ответила вчера. Я отвечу сегодня..." Но в тот самый момент, когда Жюль должен был появиться на экране, она инстинктивно, испуганно нажала клавишу отказа от разговора.
      - Нет, не сейчас!-прошептала Нора. - Не сейчас, после. Еще успеется.
      За спиной послышался облегченный вздох. А может, ветер шевельнул занавеску.
      Нора быстро набрала другой номер - на экране возник сын, Игорешка. Волосы на макушке вихром, глаза круглые, шальные-не остыл еще от каких-то своих интересных дел.
      Был он в этот момент мучительно, укоряюще похож на отца. На Руно.
      - Мамочка! Ты приехала!-выдохнул Игорешка и безотчетно подался вперед, к ней.
      Другоевич погасил скорость и медленно описал эллипс вокруг бакена. Серый неприветливый мяч как ни в чем не бывало поворачивался вокруг своей оси, и, казалось, нет ему никакого дела до подошедшего изуродованного судна; Вентхауз, Церр и даже Мелин приникли к иллюмййаторам. Молча следил за ними воспаленными лихорадочными глазами Ларри Ларк- был он очень слаб, стонал, впадал в беспамятство, но, когда приходил в себя, только взгляд выдавал его муки. Похоже, он превзошел все пределы человеческого терпения - изнуряющая тряска доконала бы Любого на его месте;
      - Удивительное невезение,-забыв о своей обычной невозмутимости, растерянно произнес Другоевич.- По золотому правилу: пришла беда - отворяй ворота. Как же мы теперь координироваться будем?
      - Но встретить-то он нас должен, -- не то спросил, не то заверил Бентхауз. - Он же знает время, разве не так?
      - Так, так,-- вздохнул Другоевия и по возможности спокойно в третий раз повторил то, о чем уже говорил, дважды:- Он проинформирован о времени нашего прибытия, о всех .наших неполадках, о состоянии капитана и об уровне радиации в двигательной камере. Не знает oн только двух вещей: что с нами делать, это он мне сам вчера сказал, и что У нас отказало радио.
      - Надо же, чтоб оно отказало в самый такой момент, тпробормотал Бентхауз.- Как до заказу.
      - Это антенна, точно, антенна,-заявил Мелин.-Когда корпус перекосило, ее вполне могло срезать. Держалась на волоске. А чем иначе объяснить, что все в порядке, а приема нет? Если бы не заклиненный люк, я бы в момент...
      - Антенна, не антенна, какая разница? Теперь посыплются несчастья одно за другим,- трагическим полушепотом предрек Церр. - Может, антенна в порядке, да он не желает с вами разговаривать?
      - Вы никогда не занимались дрессировкой змей? -слабым голосом спросил вдруг Ларри Ларк.
      - Нет, я занимался рыборазведением. А что? - насторожился Церр.
      Ларри закрыл глаза.
      - Странно, очень странно. Я все думаю; где вы на учились так похоже шипеть? - Длинную неловкую паузу прервал Мелин:
      - Похоже на что?
      - Похоже на змею.
      Другоевич нервно встал:
      - Что он примет нас на бакен, я не сомневаюсь. А уж все остальное... Сами понимаете, задали мы ему задачку.
      Час прошел в молчании.
      - Ничего? - спросил наконец Мелин.
      Бентхауз только плечом повел. Теперь он один остался у иллюминатора, Церр вообще ничем не интересовался, или делал вид, что не интересуется. Еще через час Другоевич предложил перекусить. Аппетита ни у кого не было, кусок не лез в горло. И все-таки каждый через силу заставил себя проглотить котлету.
      Вдруг что-то скрежетнуло о борт. "Толчинского" слегка качнуло. Все бросились к иллюминаторам, но в них ничего не было видно. Другоевич переключил на экран салона наружную телекамеру. Возле изуродованного двигателя плавала... лодка. Маленькая ремонтная лодка бакена.
      Ларри Ларк даже не шевельнулся. Тонкие губы Другоевича дрогнули в улыбке;
      - Вот так штука! - воскликнул Мелин. - Что бы это значило? ]
      - Очень просто, осматривает повреждение.
      - Но почему не в скафандре? Почему в лодке?
      Другоевич не ответил. Ответил за него Церр:
      - Боится радиации. Ему же сообщили уровень...
      - Нет, что-то не то. Наружная радиация ничтожна, а п лодке все равно не сунешься в камеру.
      - Значит, он формально осмотрит нас и объявит, что сделать ничего нельзя.
      -Нерационально!-возразил Мелин. - Зачем усложнять себе такую простую задачу? Формально он мог осмотреть нас и в скафандре.
      За спиной пассажиров Ларри Ларк, кивнув на Мелина, выразительно переглянулся с Другоевичем. Другоевич опустил глаза.
      Снова лодка шоркнула о корму.
      - Сколько лет было вашей дочери, Церр, когда она... когда это случилось?-- ни с того ни с сего спросил Мелин.
      - Восемнадцать. А что?
      - Восемнадцать. Значит, сейчас было бы двадцать три. Как и мне.
      Томительно текли минуты. Казалось, паузы в разговоре еще больше растягивают время. Наконец подал голос Бентхауз: - Скажите откровенно, Другоевич...
      - Возвращается!-перебил его Мелин.-Смотрите, он возвращается на бакен!
      - Этого следовало ожидать,-прокомментировал Церр, спрятав глаза под колючками бровей.
      Действительно, лодка на экране стала уменьшаться, уменьшаться, приблизилась к шару бакена и нырнула в его нижний люк. Другоевич опустил голову.
      - Скажите откровенно, - продолжил Бентхауз, но теперь в его голосе угадывалась растерянность. - Вы все еще верите в этого человека?
      - Я надеюсь, он добросовестно выполнит свой долг, как любой служащий Космофлота, - сдержанно ответил Другоевич.
      - А не кажется ли вам; что выполнить долг в чрезвычайных обстоятельствах, скажем, в наших обстоятельствах - нечто иное, чем просто выполнить обязанности, предусмотрениые служебной инструкцией?
      - Браво, Бент! - прохрипел Ларр"Ларк.
      Другоевич усмехнулся:
      - Да, кажется.
      - И, вы все еще надеетесь?
      - Да, .друзья мои, да.
      - Вы неисправимый оптимист.
      - Таким уж уродился.
      - Я тоже родился оптимистом. И оптимистом надеюсь помереть. Но после того, что рассказал коллега Церр... и судя по поведению этого типчика...
      - В сомнениях Бентхауза есть резон,-поддержал его Мелин.- И самое страшное, что этот Руно Гай будет прав, что бы он ни сделал. Даже если ничего не сделает. Он может спрятаться за инструкции, как за метеорозащитное поле. Видать, в космическом праве дока. А у нас положение самое дурацкое никому ничего не докажешь.
      Ларри Ларк попробовал приподнять голову. Его орлиный нос, обтянутый пожелтевшей .кожей, еще больше заострился.
      - Все мы неизбежно ставим себя на его место. Не так ли, Мелин? Совершенно верно, капитан.
      - А ведь тебе уже двадцать три года.
      - Ну и что?..
      - Ей было восемнадцать, когда она бросилась в реку... спасать рыбок.
      - При чем тут возраст!-покраснел Мелин.
      - Я был о тебе лучшего мнения. Надеялся, ты сможешь работать на Космофлоте.
      - Я и так буду работать на Космофлоте!
      - Очень сожалею, Мелин. Это исключено.
      - Ларри, вам нельзя волноваться, - напомнил . Другоевич.- Мы-то с вами знаем, что все будет в порядке, так зачем...
      - А затем, что, будь я на месте бакенщика, я бы зубами отгрыз этот задравшийся двигатель. Он же на одной шкурке висит. На одной обшивке...
      - Хорощ инструмент-зубами!-не сдержался обиженный Мелин, хотя все они договорились между собой не задевать больного капитана.- Так и зубы поломать недолго.
      - Зубы надо еще иметь!-фыркнул Бентхауз. Кровь отлила от лица Ларри Ларка - оно стало белее бумаги Все ждали -сейчас он взорвется. Но Ларри сказал совсем тихо:
      - В одном ты прав, Бент: в чрезвычайных обстоятельствах можно выполнить долг только чрезвычайными средствами; Они не записаны в инструкциях. Они записаны в сердце. А у кого не записаны, тому нечего делать в Космофлоте...Лоб Ларри Ларка покрылся бисеринками пoтa.
      Однако прежде чем потерять сознание, он прохрипел из последних сил:
      -Чрезвычайными средствами... например, зубами... Мелин...
      10
      Он знал, что времени остается в обрез. Значит, пробил час подведения итогов. На всякий случай следует быть готовым к худшему. Много раз вплотную подступал Руно Гай к этой черте, к последней черте, за которой нет ничего, и каждый раз подводил итоги. Это стало уже почти привычкой. Правда, получалось у него не совсем то, что принято называть подведением итогов, - что ж, всяк поступает посвоему.
      В такой момент жизнь кажется особенно прекрасной.
      Как дорог стал ему и опостылевший бакен, и пол, еще недавно уходивший из-под ног, и даже этот ненавистный, осточертевший, трижды проклятый "Золотой петушок"!
      За окном, на черном бархате вечной ночи яростно сияла звездная карта. Зыбким, кисейным выглядел на фоне голубоватый полумесяц Сатурна в ореоле призрачных колец.
      Даже Солнце катилось среди звезд блеклым оранжевым мячиком. И лишь "Золотой петушок" соперничал со звездами, а порою и затмевал их. Он выныривал из созвездия Стрельца безобидным яичным желтком, распухал, разрастался на глазах, клубился роем назойливой разноцветной мошкары - и вдруг обрушивался на бакен проливным кровавым дождем, на несколько дней смывая с горизонта и Солнце, и Сатурн, и даже звезды. Тогда стрелки приборов испуганно вздрагивали, дальняя связь прерывалась, а защитное поле работало на полную мощность, забивая все отсеки напряженным шмелиным, гудом. "Петушок" уносился прочь, но долго еще парили вокруг оброненные им радужные перья, переливались, вспыхивали, причудливо изгибались, сворачивались спиралью -и не таяли до тех пор, пока не появится в созвездии Стрельца новый безобидный желток.
      Вот и сейчас кружили в черноте ночи слинявшие, пожухлые обрывки перьев, а меж ними медленно плыл четкий, будто нарисованный, силуэт "Профессора Толчинского", оставляя за собой голубой шлейф плазмы.
      Судно превратилось в комету...
      Вернувшись в институт после очередного учебного рейса, уже хлебнув космоса и чувствуя себя причастным к нему, Руно Гай, гордый и неприступный, как все стажеры, столкнулся в толпе студентов... с кометой. Огненно-золотистый хвост ее волоc коснулся лица Руно и затерялся в дали институтских коридоров. И все. На этом Руно Гай как самостоятельное небесное тело прекратил свое существование. Он попал в сферу притяжения кометы, навеки стал ее спутником. А она даже ни разу не взглянула на него, хотя великолепная форма стажера Коомофлота всегда и неизменно очаровывала первокурсниц.
      Ее звали Нора. Она была космогеологиня. Она была комета. Она была все. А он был для нее ничто.
      И он ушел в свой космос, окунулся в него с головой, он упивался схваткой с космосом, объятиями с космосом, пьянeл oт азарта, от радости покорения-пространства, от постоянного общения с неизвестным. И когда друзья спрашивали его: "Какого дьявола ты не вылазишь из корабля?", он отшучивался: "Гоняюсь за кометой, братцы. Хочу схватить ее за хвост". Через четыре года, уже достаточно известный, он снова забрел в институт, чтобы подыскать себе штурмана среди выпускников. Он сидел в парке, в тени акаций, а на соседней скамье за кустами группа молодежи вела горячий и шумный спор. Речь зашла об идеалах, были названы имена Циолковского, Курчатова, Джордано Бруно. И вдруг девичий голос, звучащий туго натянутой струной, произнес:
      - А мой идеал человека - Руно Гай!
      Он вскочил - и тут же опустился на скамью: это была она, его комета! Точеный профиль, влажные серые глаза, и в каждом движении, в каждом жесте-порыв, устремление, вихрь. Он хотел спрятаться, но было поздно -его обнаружили, узнали, затащили в компанию.
      - А ваш идеал? - спросили его.
      - Первый космонавт, - ответил Руно.
      - Почему? Потому что он был первый?
      - Нет. Потому что он был легок на-подъем. Потому что тяжесть славы не смогла удержать его на Земле.
      Когда они остались вдвоем, он спросил:
      - Нора, почему вы назвали Руно Гая?
      Кажется, в этот день она впервые никуда не спешила, никуда не стремилась. Потупившись, она чертила носком: туфельки узор на песке.
      - Завтра вы улетите в свой космос,-и мы никогда больше не встретимся. Правда ведь? Так почему бы вам не выслушать еще одно признание? Я вас полюбила с первой встречи, с первого взгляда. И ни на шаг не отставала все эти тысяча пятьсот дней. Я знаю о вас все...
      - Откуда?!
      -Из газет, кино, видео...
      - Но ведь в жизни я совсем не такой...
      - Конечно. Лучше!-торопливо воскликнула Нора.
      - А вы уверены, что знаете про меня все?
      - Уверена. Голову даю на отсечение.
      - Вместе с хвостом?
      - Разумеется; Вам нравятся мои волосы?
      - Ах, Нора, Нора, ничего-то вы не знаете! Ровным счетом ничего. Вы даже не знаете, что я потерпел сокрушительную аварию...
      - Аварию?!-ее глаза округлились.
      - Да, столкнувшись с кометой.
      - С кометой? Когда?!
      - Примерно тысячу пятьсот дней назад. В этом самом здании.
      До cих пор Нора держалась молодцом, бравировала и пробовала кокетничать, хотя голос порою срывался. Теперь она сломилась и прошептала едва слышно:
      - Вы... влюбились?
      - Да. Но она меня не замечала. У нее были длинные золотисто-рыжие волосы, и она ускользала от меня, как комета. Ее звали...
      - Глупая девчоночья гордость!
      Нора отвернулась почти сердито. На лесок падали слезы, и она с женской непосредственностью вытерла глаза...хвостом кометы.
      - Глупая мальчишечья робость,-признался Руно. И добавил, словно продолжая недавний разговор: - А мой идеал женщины - Нора Гай.
      - Нора... Гай?
      Через неделю они улетели на Марс, в свадебное путешествие.
      В лайнере он сидел вместе со всеми в пассажирском салоне, и тем не менее привычный зуд единоборства с пространством снова охватил его. Когда в иллюминаторе возникло лохматое космическое Солнце, Нора, впервые увидевшая его, широко распахнула сияющие, праздничные, полные языческого преклонения глаза:
      - Смотри, Солнце!
      Он усмехнулся ее наивности: - Подумаешь, Солнце! Обычная звезда.
      Ее глаза погасли.
      Конечно же, он никогда не думал так о Солнце. Он умел ценить красоту, которую космос щедро демонстрирует всем, бороздящим его пределы. И уж подавно сумел бы оценить восторг молодой жены перед вечным светилом, если бы не эта внезапная вспышка неодолимого космического зуда.
      Не тогда ли начал он терять Нору? - Он уже избрал свой жребий, и не хотел, не считал нужным порывать с космосом. А космос пожирал все силы, все время без остатка, и Руно снова и снова терял Нору, рискуя вовсе потерять ее. Оа мечтал о спутнице жизни - и сам постепенно становился ее спутником. Нет, она не хотела этого, у нее и мысли не было навеки привязать Руно к себе, но она не хотела терять и себя, свою независимость. Одержимость Руно космосом пугала ее. Она была мягка, и нежна, и податлива, но это был характер! Сколько лет прошло, сколько усилий пропало даром, прежде чем Руно понял: она не изменится. Не потому чтo не хочет, a потому чтo не может. По ее любимому выражению, не будь она тогда Нора Гай. Да и специалисты-психологи настоятельно рекомендовали время от времени менять работу и образ жизни. И Руно уже почти добился оптимального варианта. Годы, проведённые в Якутии, стали их семейным раем. Нора была счастлива. И Руно был счастлив; если бы только по ночам не хватало за душу неведомое...
      А потом этот случай с Анитой-и все пошло прахом.
      Нора так и не простила ему... чего? Черствости? Безрассудства? Ошибки? Минутной вспышки прежнего азарта? Риска, которому он подверг ее и ее счастье? И ведь она еще не знала всего, наверняка не -знала, что девочка была влюблена в Руно. Впрочем, Норе и не следовало знать об этих девочках, которым он всегда говорил одно и то же: "У вас еще все впереди, вы еще найдете свою судьбу. А я свою уже нашел".
      Примерно так же ответил он и Аните на ее отчаянно-смелый вопрос.
      - Счастливая Нора! -позавидовала тогда Анита.
      А через полгода ее не стало. И Руно потерял Нору. И Нора отвергла свое семейное счастье.
      С тех пор... да, именно с тех пор он снова подружился с риском. Но это не был уже прежний бескорыстный порыв--он пытался заново найти, обрести себя в этих головoкружительных трюках. Полет на мешках со взрывчаткой... Бездонные Пещеры в Море Ясности... Клокочущий ствол Жерла... И все больше терял себя, себя прежнего.
      Словно мир для него держался на одной Норе. Потом, чтобы отрезать пути к этой уже никчемной "легкости на подъем", он пошел на бакен - и бакен начал уходить у него из-под ног. Вот что значит потерять точку опоры.
      С тех пор минуло пять лет. Пять лет без Норы. Значит ли это, что все потеряно? Нет! Он снова завоюет ее. Как завоевал тогда, сам того не ведая. Он еще поймает свое упорхнувшее счастье!
      За окном медленно проплыл "Толчинский", оставляя голубоватый след на черном. Возможно, этот след и есть последняя черта. Что ж, он подойдет вплотную, к последней своей черте и, если надо, переступит ее.
      За этот год Игорешка не только вытянулся, нo и повзрoслел. На чистый детский лоб легла печать озабоченности и раздумий, сосредоточенно, требовательно взирали на мир честные мальчишечьи глаза. Сердце Норы дрогнуло.
      Он встретил ее вполне по-деловому:
      - Мамочка, в нашем распоряжении четыре часа - целая вечность. Сначала мы погуляем по парку, и я расскажу о своей жизни здесь, потом, за коктейлем, ты расскажешь о себе, а вечером, если не возражаешь, я сыграю для тебя.
      Oна прижала к груди его вихрастую голову.
      За коктейлем, помешивая соломинкой мороженое, он спросил, в упор глядя на нее горячими глазами Руно:
      - Что с отцом?
      - Все по-прежнему, мой мальчик. Пока его не отпускает космос.
      Игорешка мучительно покраснел.
      - Мамочка, ты забываешь--мне уже двенадцать. Я хотел выяснить... узнать... какие у вас планы... на дальнейшее?- И вдруг выпалил главное, наболевшее:-Ты больше не любишь его?
      Да, Игорю Гаю двенадцать лет. И тут не отделаешься ни к чему не обязывающими словами. Не покривишь душой.
      Но и правду не скажешь. Хотя, наверное, он имеет право знать всю правду. Да только... выдержит ли его лобик такой груз?
      - В жизни все сложнее, чем ты думаешь, сынок. Я попрежнему люблю его. Но...
      А в самом деле, что "но"? Разве это мыслимое сочетание: "люблю- но"? Почему какое-то "но" может помешать любви? И в чем оно, в конце концов, состоит? Попробуй-ка объяснить это ребенку. Или хотя бы себе- под его честным взглядом.
      ..Когда-то, давным-давно, они немножко повздорили, но уже через пять минут Руно обнял ее:
      - Золотая ты моя! С тобой не соскучишься!
      Помнится, она обиделась тогда на эти слова. А ведь была в них своя правда. Она ссорилась с Руно, терзалась, осуждала, плакала, сердилась, теряла его и вновь обретала, но соскучиться с ним было невозможно. Ни в печали, ни в радости. С того самого дня, когда он признался там, в институтском парке, что тоже любил ее все эти четыре года... когда она поверила в свое невероятное, немыслимое, прямо-таки сказочное счастье... когда Руно на глазах ошарашенных студентов на руках унес ее из института невесомую, потерявшую голову от восторга... с того самого дня жизнь ее была праздником. Это и понятно, если два человека созданы друг для Друга. Конечно, были трещинки, были раздоры, на то она и жизнь. Он ревновал ее к земле, она его-к небу. Он не мог жить без космоса, она-без него. Ради нее он оторвал от себя космос, а вместе с космосом и частицу души- она бросила научную работу, вспорхнула и полетела за ним в Якутию. Да, разное бывало. Разное, из чего и состоит счастье. Но жизнь ее с Руно всегда оставалась прямой. Без него все запуталось.
      Защита диссертации, не доставившая радости, оказалась только средством - не целью. Чего-то ждет Жюль, которого она, сама того не желая, обнадежила. Где-то носится со своей непримиримостью Церр-и всюду ссылается на неe как на высшего судью в деле Руно. А главное - она запуталась в себе. Начать с того, что человек, виновный в смерти другого человека, недостоин любви. Так ли это? Да и виновен ли?
      Суд сказал: невиновен. Почему же она вправе иметь особое мнение?
      Церр говорит: цель общества- благополучие. Руно говорит: расцвет личности.
      Но ведь и Жюль, которому она еще вчера готова была сказать "да",-" тоже за расцвет личности. И если Руно все-таки в чем-то сдерживал себя, то Жюль-пример полной, стопроцентной реализации всех заложенных в человеке возможностей. И Жюль рисковал, еще как... правда, только собою, не другими. Но если бы у него была жена, получилось бы, что и другими тоже. Так в чем же разница? Почему Жюль стал в ее глазах чуть ли не эталоном, а Руно?.. Her!
      Она ничего не скажет Жюлю. Он любит ее преданно и безответно, он всем хорош, не хватает в его характере лишь; одного - "перца", как говорили в старину. С ним соскучишься. А женщина ищет в любви страстей. Тихой гавани, но и страстей одновременно, такое уж она нелогичное; существо, женщина. Да и того проще: она не любит Жюля. И едва ли полюбит. Кто выдержит сравнение с Руно?
      Как они жили в Якутии! Какой полной, яркой, праздничной жизнью! Ради недели такой жизни она и сейчас не моргнувши готова отдать все пять лет последующего прозябания. Но в этом благоденствии уже созревала драма:. Церр, Анита, рыбки, яхты, шашлыки -и Руно с его космическим размахом.
      Да, она не может забыть этот маленький гроб, эти черные головни на песке. Но при чем тут она? И почему, если даже Руно виноват... если на минуту допустить, что он виноват... почему расплачиваться своим счастьем должна она?..
      Мороженое давно растаяло. Игорешка смотрел на нее во все глаза и ждал. Да Нора и сама ждала от себя какогр-то решения. Какого? Последнее время она стала пугающе рационалистична.
      Рассуждает, анализирует, взвешивает... Это к добру не; приведет.. Она была счастлива только тогда, когда слушалась, сердца. Если бы там, в аллее, та, юная Нора принялась рассуждать, позволительно ли девушке первой признаться, в любви почти незнакомому человеку, что осталось бы и в жизни? А она ляпнула: "Я вас полюбила с первого взгляда".
      "Вот так; дорогая моя Нора. Сердце не ошибается. Не потому ли машины, неизмеримо более сложные, чем мозг, никак не могут угнаться за человеком в решении задач со многими неизвестными? И не потому ли так тревожно на сердце? Потеряв друг друга, мы оба потерялись, ради чего? РАДИ чего жертвовать лучшим, что подарила нам жизнь, любовь? Ради идеалов? А если Церр не прав? Если идеалы ошибочны? Да и какие там идеалы! Слова... Звуки...Разве это объяснишь мальчишке?"
      - Да, я люблю его, Игорешка; Люблю... но... не так все просто. И давай договоримся вернуться к этому разговору через полгода. Хорошо?
      - Хорошо, мамочка. Я только хочу, чтобы ты знала: я тоже люблю отца. А ты можешь дать мне одно обещание?
      - Смотря какое, - улыбнулась Нора.
      - Дождаться, пока папа вернется с бакена. И все решить вместе. Мне кажется, когда он будет рядом, ты решишь... правильнее.
      "Да он и впрямь совсем взрослый!" - ужаснулась Нора, приглаживая его вихры.
      - Я сыграю тебе два кусочка из моего фортепьянного концерта. Только не суди слишком строго -я сам чувствую пробелы. Вот слушай...
      Он поднял крышку рояля.
      С первых же тактов музыка взбудоражила ее азартом, жаждой дерзания, порывом в неизвестное.. Маленький гордый человек рвется ввысь, плечами раздвигает глубины мироздания, проникает в иные миры и, пораженный, останавливается на пороге новых далей, неприступных далей. Они манят, зазывают, но человеку известно, какова назначена цена... И вот он стоит перед дилеммой: остаться жить или исполнить долг ценою жизни Там, позади, свет, радость, счастье, пышные облака, шум сосен над головой и любимая, раскинув руки, бегущая навстречу. А впереди мрак, небытие- и лишь исполненный- долг. Что такое долг? Слово...
      Звук... Но за этим звуком - вся твоя жизнь.
      Ей представился черный беспросветный овал неба, раДужные полосы вокруг-- и яркая голубая черта; отделяюнщя жизнь от смерти. Человека от бездны...
      Крышка рояля захлопнулась.
      Время, отведейное на подготовку, истекло. Кажется, он предусмотрел все. Руно Гай глянул на часы: три четырнадцать по московскому.
      Если удастся задуманное, через сорок пять минут он пожмет руку Ларри Ларка, "неистового Ларри", которого никогда не видел, хотя и преклонялся перед ним всю жизнь.
      А если не удастся, что ж... Это никому не принесет вреда.
      Ровно в четыре включится радио, вызовет Другоевича я объяснит ситуацию. В четыре ноль пять вторая ремонтная лодка, заранее запрограммированная, откроет снаружи заклинившийся люк и перевезет пленников "Профессора Толчинского" на бакен. В четыре двадцать они уже прочтут его записку: что и как делать им на бакене в ожидании спасательного судна.
      Если же замысел удастся осуществить, но сам он пострадает, тогда... тогда они обойдутся и без него, и без лодки, и без бакена. В этом случае лодка не откроет люк, чтобы они, чего доброго, не вздумали оказывать ему помощь или хоронить останки, и Другоевичу, хочешь не хочешь, придется взять курс на сближение со спасателем. "Толчинский" разовьет приличную скорость и выиграет почти двое суток - для больного время весьма существенное, если учитывать, что каждый толчок отдается мучительной болью.
      А других вариантов быть не может.
      Единственное, в чем он виноват перед Другоевичем,- маленькая комедия с радио. Вероятно, они грешат на антенну; это стало уже своего рода традицией - валить все на антенну. Зато руки развязаны. А иначе ему пришлось бы долго и нудно объясняться с Другоевичем, и все равно Другоевич не дал бы согласия. Да и кто согласится на такое? Однако Руно надеялся, Другоевич простит ему это отступление от норм джентльменства, особенно если вспомнит, что в подобных ситуациях Церр тоже имеет право голоса, -- не вступать же им в переговоры с Церром! А возможно, и Церр простит, когда поймет, какое он принял решение. Что же касается Ларри Ларка, то в нем; Руно был уверен с самого начала. Более того, сильно подозревал, что "неистовый Ларри" наперед знает каждый его шаг. Если только пришел в себя.
      Итак,-три сорок пять. Пора.
      Лодка мягко вынырнула из люка, oписала длинную петлю и на пределе скорости устремилась к судну. Теперь все решают секунды. Эх, если бы судно... не брыкалось. Но если бы оно не брыкалось, тебе не пришлось бы принимать экстренных мер, друг мой Руно. Однако в том-то и беда, что оно вращается, взбрыкивает, заваливается набок и тем самым в тысячу раз усложняет твою задачу. И уж тут никакой компьютер не поможет -только твоя воля, твоя интуиция, твоя натренированность, точность глаза, твердость рук..
      Судно приближалось стремительно и неотвратимо. Казалось, не он несется навстречу кораблю, а "Толчинский" всей своей громадой падает на лодку. Руно знал: подобные иллюзии не редкость в космосе - и все же это впечатляло.
      Очень важно, чтобы все получилось. Он обязан любой ценой спасти Ларри Ларка. Впрочем, дело даже не в Церре. В конечном счете Церр-уже вчерашний день, прошлое человечества и, как представителя прошлого, его можно понять и простить. Ведь Он любил Аниту. И с нею потерял Все. Но там еще стажер, мальчишка, впервые выпорхнувший в космос. Птенцу будет полезно узнать, что такое Космическая этика. Да и нельзя допустить, чтобы птенец разуверило в человеке; Не в нём именно - в человеке вообще. Каждый из нас в силах чуточку приблизить будущее, стало быть, обязан приблизить.
      Ну что ж, рискнем. Раз... два...
      Три! Руно Гай резко принял штурвал на себя. Едва не коснувшись брюхом обшивки судна в месте повреждения, лодка взмыла вверх и прошла в полуметре над "Толчинским".
      - Неплохо для первой примерки, - сказал себе Руно, пытаясь сдуть щекочущую струйку пота.-А теперь - к черту Церра, к черту стажера, к черту меня самого! Теперь я имею право думать о Норе. Только о Норе...
      Но у него уже почти не оставалось времени думать о Норе. Описав петлю, лодки снова устремилась к судну.
      "Так вот, Нора, - думaл он азартно, весело и Легко, как в лучшие свои годы, - вот что хочу я сказать тебе на прощанье, золотая моя, а ты пoразмышляй на досуге. Все идет к тому, что рано или поздно люди станут практически бессмертны. Мы уже сейчас живем вдвое, втрое дольше, чем двести лет назад. И все, что мы делаём - мы делаем для человекa, для его блага, для его счaстья, для расцвета его талантов и способностей. Но поверь мне, Нора, поверь, голубка: как бы ни любили мы жизнь, мы никогда, слышишь, никогда не будем бегать от смерти и прятаться oт нее. Пусть она от нас убегает. Как в той старинной песне: "Смелого пуля боится, смелого штык не берет".
      Раз...
      И тут он вспомнил, что такое штык. Это острый клинок на военном ружьe. Еще в двадцатом веке люди кололи друг друга этим штыком. Насмерть. Трудно представить: государства посылали миллионы людей, чтобы они колoлй друг друга штыками! Это называлось-война...
      Два...
      "Но я тогда, Нора, уже тогда штык не брал смелого. И пуля боялась! И так будет всегда, покуда человек останется человеком".
      Три!
      Его ослепило, сплющило и, закрутив штопором, отшвырнуло прочь.
      13
      - Он сумасшедший! - закричал Мелин. - Он пошел на таран!
      Бентхауз сел, спрятав лицо в ладони, Другоевич хрустнул пальцами и отвернулся. Только Церр, казалось, был удовлетворен: разве он не предсказывал?..
      - Ха, струсил!- возликовал Мелин. - В последний момент струсил и свернул. А я-то перед ним преклонялся! По-моему, коллега Церр прав, лучше нам трогать отсюда, он явно не в своем уме.
      - Зубами... - пробормотал Ларк, не открывая глаз. - Он хочет зубами...
      Бентхауз поднес ему воды.
      - Выпейте, Ларри. Не пьет. Бредит.
      - Я не брежу. Ты понимаешь, Другоевич, что он хочет? Понимаешь?
      - Да, капитан. Сейчас он зайдет снова. Я обязан воспрепятствовать этому. Черт с ним, с риском - включаю все двигатели. Он же убьет себя!
      Ларри помотал головой: - Поздно.
      - Это опасно, капитан? - схватил его за руку Мелин.
      Ларри Ларк не шевельнулся. - Скажите, Другоевич, это опасно?
      - Очень,- усмехнулся бортинженер.
      - Он хочет убить нас, да? Это он мстит вам, Церр. Не надо было называть ваше имя. Но, может, еще не поздно.., если включить двигатели?
      - Не мечитесь, юноша!-не глядя в глаза, обратился к нему Церр. - Стоит ли так дрожать за свою жизнь? Это опасно не для нас - для него.
      "Толчинского" подбросило, потом послышался скрежет, будто по корпусу провели гигантской пилой. Когда на экране появилось изображение, на несколько, секунд сбитое ударом, от борта судна плавно отваливался изуродованный, с рваными краями обшивки двигатель. Из срезанной трубы плазмопровода хлестало пламя, но уже не вбок, а почти точно назад. Лодки нигде не было видно.
      Они долго не могли прийти в себя. Вдруг Бентхауз испуганно вскрикнул: стена, на которой он сидел как на полу, постепенно снова превращалась в стену.
      - Соломоново... решение, - уголком рта улыбнулся Ларри Ларк.
      - Вот и все, вот и нет двигателя,- устало проговорил Другоевич. - А реактор гонит в него плазму, как ни в чем не бывало. Что ж. Руно Гай и это предусмотрел: люк остался закрытым, значит, нам остается одно - идти навстречу спасателю.
      - А как же... бакенщик? Что с ним? Может.. нужна помощь? - Церр не дождался ответа. Его тревожные вопросы повисли в воздухе- и растаяли.
      - Включите радио!-хрипло приказал Ларри Ларк.
      - Вы забыли, капитан, - повреждена антенна.
      - Антенна в порядке. Включите.
      - Да его и не выключал никто.
      -Тогда плохо. .
      Голос Бентхауза дрогнул: - Что вы имеете в виду, Ларри?
      - А я категорически протестую! -фальцетом выкрикнул Церр.-И как врач, и как человек! Мы не имеем права уходить, пока не выясним...
      - Браво, Церр!
      Было похоже, капитан взбодрился. То ли потому, что изматывающие толчки прекратились, то ли так подействовал иа него поступок Руно Гая. Зато Бентхауз чувствовал себя прескверно. Он по-прежнему сидел на полу, спрятав лицо п ладони, однако уши его пылали. А Мелин плакал, плакал в Открытую, размазывая слезы по лицу.
      - Ничего, Мелин,-повернулся к нему Ларри Ларк. - Тебе только двадцать три. Ничего. Урок полезный... и наглядный. И тебе, и нам всем. Может быть, ты еще проникнешься... духом космоса.
      - Черт! Вот Ч'черт! - раздался в салоне чей-то незнакомый голос. Все оборотились к двери, но там никого не было.
      Ларри рванулся, сел и со стоном упал обратно на подушку: - Ну, что я говорил!
      Потом в динамике послышался свист. Задорный, задиристый. На мотив старинной песни "Смелого пуля боится".
      - Он жив!-ударил в ладони Церр.
      - Другоевич, Другоевич, я Руно Гай. Вы меня слышите? Я Руно Гай.
      Другоевич переключил переговорное на салон.
      - Да, я вас слышу. Я Другоевич. Как вы там, Руно?
      - В порядке. Почти в порядке. Как вы? Я вас не напугал?
      - Было немножко. А вы не ранены?
      - Я выбил иару зубов, ребята. Или три, еще не сосчитал. Но дело не в этом. Сейчас я заделаю вам трубку, чтоб не барахлила. Пока.
      - Руно! Руно! Гай! Что вы делаете?! Там же радиация! Безобразие, он выключился! Черт знает что!
      -Действительно, сумасшедший! Мы и с трубкой могли бы.
      -Другоевич! Переносной микрофон! Быстро!-глаза Ларри Ларка обрели прежний стальной блеск- Ни черта он не выключился, все слышит. Руно, это я, Ларри Ларк. Повторяю, говорит Ларри Ларк. Я вам категорически запрещаю приближаться к плазмопроводу. Я вам приказываю. Не послушает же...
      Микрофон упал на простыню. Кажется, сил капитана хватило только на эту тираду--он снова потерял сознание.
      - Ничего не слышал,- упавшим голосом подвел итог Другоевич.
      На экране было отчетливо видно, как помятая, покореженная лодка подплыла к изрыгающей пламя трубе, медленно, страшно медленно выпустила манипуляторы и, дав полную боковую тягу, -закрутила обрубок плазмопровода.
      Голубой хвост плазмы истончился, померк, наконец вовсе иссяк. Другоевич ничком упал на диван и затрясся в бессильном рыдании.
      Церр всех по очереди обвел виноватыми собачьими глазами-на него никто не смотрел. И сказал, обращаясь в пустоту:
      -Я умолчал на суде. Я сам виноват в ее гибели. Полагается держать племенные экземпляры и часть мальков в изолированном бассейне, а я спешил вырастить их к выставке. Я сам виноват. Как только вернемся на Землю, потребую повторного суда и открою всю правду. А еще... попробую повлиять на Нору...
      - Поздно! - в лицо ему выпалил Мелин.-Там, по крайней мере, пятикратное...
      - Другоевич!--опять появился в динамике веселый голос Руно. - Порядочек, починил вам трубку. Можете запускать, а на ходу займетесь ремонтом. Сейчас я открою люк. У вас не найдется лишней койки?
      Другоевич остался лежать лицом вниз. К переговорному подошел Бентхауз.
      - Слушайте, Руно! Какого дьявола вы полезли туда, мы бы и так обошлись. Там же пятикратное превы...
      - Это не вы, Другоевич? Ну да все равно, сейчас я вас открою. Придется потесниться, братцы. Мне и вправду предстоит профилактика. Даже две. Одна в госпитале, другая на Совете Космофлота. Вот уж будет чистка -с песочком!
      Другоевич резко встал. Боль, злость, отчаяние до неузнаваемости изменили его обычно невозмутимое лицо.
      - И вы еще шутите! Вас бы крапивой выпороть по соответствующему месту! Знаете, что такое крапива?
      - Что-то вроде салата?
      - Вроде салата! Белый свет не видывал таких... таких..
      -Идиотов?- смеясь, подсказал Руно. - Не умеете ругаться, Другоевич. Не такой уж я идиот. К тому же я и жить хочу. У меня еще есть кой-какие шансы в этом мире. Ну и заклинило!
      - В вашем распоряжении остались считанные часы.
      - Ну, это явное преувеличение. Считанные десятилетия - согласен. Конечно, меня малость облучило, но превышеяие было вовсе не пятикратное. По моим расчетам - только полуторное.
      - Каким образом?!
      - Маленькая хитрость. Под стационарный скафандр я надел еще и обычный. Представляете, как все просто? Внимание, открываю!
      - Но Руно! Почему же не сработал ограничитель стационара? Руно! Опять молчит.
      Жалобно скрипнула, поддаваясь железным мускулам лодки, дверь наружного люка. Через несколько минут Руно Гай, ввалился в шлюз. Когда его освободили от шлема и гермомаски, перед экипажем и пассажирами "Профессора Толчинского" предстала счастливая, расплывшаяся в улыбке физиономия с черным от запекшейся крови подбородком.
      - Вы еще не учли радиационную защиту лодки, - сказал, шепелявя, Руно Гай. - А ограничитель... ограничитель сработал. Да только он был бессилен внутри лодки. Не по мнe все эти ограничители, а отключать нельзя - вздуют... крапивой. Так что приходится использовать скрытые возможности техники. Дайте мне умыться, Другоевич. Не могу же я в таком виде предстать пред светлые очи неистового Ларри.
      Двенадцать дней Нора дежурила у его постели. И двенадцать дней врачи не могли сказать ничего определенного. На тринадцатый Руно пришел в. себя.
      Это были кошмарные дни. Что пережила, что передумала она, сидя у постели - или у саркофага? - больного, лучше, не вспоминать. Ее жаркие волосы, которые так любил Руно, побелели за эти дни. Игорешка, сам измученный и осунувшийся, почти насильно уводил ее из госпиталя отдохнуть пару часов. Но, едва задремав, она вскакивала, ломала руки и рнова летела к нему: "Руно мой, Руно, ну как ты? Как?!" Будто за два часа что-то могло измениться. Будтo вообще, что-то могло измениться от того, что она сидит у постели. Но иначе она не умела.
      Только теперь Нора поняла со всей очевидностью, что любит его. Больше того, поняла, как любит, И впервые лю6oвь открылась ей другой своей стороной - не радостью, а тяжестью чувства. Впервые открылось ей, что она теряла вместе с Руно,- теряла пo воле судьбы, а ведь готова была отдать добровольно! Но и в эти дни она ни на шаг не отступила от принципа.
      Дважды приходил Церр, ворошил прошлое, заступался за Руно, убеждал ее в невиновности Руно, рассказывал ей - ей! - какой замечательный человек. Цёрр говорил страстно, убедительно, подавляя ее аргументами, а она смотрела на него и думала: он умница, он безусловно прав и делает доброе дело, наставляя ее на путь истинный,-но она не любит Церрэ, не переносит, не желает видеть Он был просто неприятен ей, как был неприятен Руно Гай, a все его аргументы разбивались об эту неприязнь.
      Зато она отходила душой у достели Ларри Ларка. СеДой, смуглолицый, продубленный всеми космическими ветрами человек, о котором она прежде и не слыхала, стал ей опорой. Впрочем, привезенный в Госпиталь в тяжелом состоянии, а сейчас быстро идущий на поправку, одинокий и замкнутый, он, вероятно, тоже, как и она, находил отраду в неожиданной и поначалу молчаливой дружбе. Этот белоголовый ребенок был ей симпатичен, его доверчивость и непосредственность восхищали; его мальчишеская улыбка и взгляд успокаивали, а кроме того, был он в чем-то неуловимо похож на Руно,поэтому доводы Ларри Лажа, отнюдь не столь логически безупречные, как у Церра, действовали куда сильнее. Ему даже удалось в чем-то пошатнуть ее позицию.
      В разговорах с ним Норе открылось прежде неведомое: необоримая притягательность космоса, космическая честь, неписаный кодекс этики космонавта - все то, чем жил Руно и о чем она, оказывается, даже не подозревала, хотя они всегда делились друг с другом самым сокровенным. Выходит, для Руно это было очевидным, элементарным.
      Когда выяснилось, что Церр много рассказывйл а ней на борту "Толчинского" и что ЛаррМ Ларк в курсе событий, - Нора, гордая Нора, никому прежде, кроме мужа, не открывавшая души, вдруг расплакалась у постели старого капитана и попросила его совета.
      - Что тут посоветуешь, дочка?- усмехнулся Ларри Ларк.-Ты все знаешь сама. Любишь - возвращайся. А Коли не любишь - что ж. Вас ведь ничто не связывает, кроме любви.
      Она долго, горячо, путано поверяла ему свои сомнения.
      Говорила, что все героические сальто Руно только для непосвященного-подвиги, а на самом деле - чистейший эгоизм, что они никому не нужны, что таким образoм он лишь пытался бежать от себя после гибели Аниты, что если преясде он был просто смелый человек, то после случая на речке Муоннях превратился в искателя приключений, чуть ли не авантюриста. Ракета со взрывчаткой. Бездонные Пещеры, вулкан Жерло и еще с десяток подобных случаев - это не подвиги, это озорство, а еще точнее - игра с огнем, щекочущая нервы. Недаром завод, ради которого он едва не поплатился жизнью и погубил Аниту, снесли после той аварий, даже не стали ремонтировать-настолько он устарел, и ракета со взрывчаткой успела бы к cроку без его присутствия на борту, и научные данные, полученные внутри вулкана, мог добыть простой автомат. Нет, увлеченность, одержимость, самопожертвование - отнюдь не положительные качества сами по себе. Важно, для чего совершается поступок, вернее, для кого: для себя или для людей...
      Ларри Ларк слушал ее, как взрослый, умудренный опытом человек-слушаетьребенка.
      -Погоди, дочка. Ведь та ракета со взрывчаткой могла забарахлить, а там люди сидели на пути лавины. Люди! Разве не ему они обязаны спасением?
      - Нет. Ракета не забарахлила. Риск оказался напрасным.
      - Это cлучай, дочка. А он не мог положиться на случай, не мог рисковать жизнями людей. Он мог рисковать только собственной жизнью.
      - А Жерло?
      - Ну, про Жерло я ничего не знаю. Лучше возьмем самый свежий пример. "Профессор Толчинский". Руно Гай отвоевал для меня у смерти всего двое суток. Но врачи говорят--эти двое суток решили все. И вот я перед тобой, живой и почти здоровый. Разве не убедительно, дочка?
      Нора молчала. Да, пожалуй, это было убедительно, однако... И она начинала все сначала.
      -Ты не любишь его?-прямо спросил Ларри.
      - Люблю.
      - Тогда зачем же убеждаешь себя в обратном?
      - Я не убеждаю. Я только ненавижу в нем эту черту-вечно лезть вперед других, спасать кого-то и подставлять свою голову под... под...
      Ларри Ларк улыбнулся неотразимой младенческой . .
      - Он родился космонавтом, дочка! Это у него в крови.
      Когда Нора возвращалась в гостиницу, Игорешка смотрел на нее требовательно, пытливо. Он все еще ждал ответа на свой вопрос. А она все еще не морда ответить. Нора, видела - он осуждает ее, страдает за нее, переживает за отца. Но и это не заставило еe отступиться.
      На тринадцатый день к Руно вернулось сознание. Главный врач сказал: вне опасности. И Нора решила исчезнуть, чтобы; избежать объяснений с больным... с выздоравливающим Руно. Ларри Ларк одобрил это решение.
      - Тaк и быть, не скажу ему, ЧТo ты была здесь. Скажу: каждый день звонила, из Жиганска. Но, дочка, прости, что так тебя называю, ты в в самом деле стала мне дочерью... об одном прошу: подумай хорошенько. Не погуби любовь... его и свою. И вот еще что. Он наверняка чувствовал себя прескверно после гибели Аниты. Это погнуло его, но не сломало. Теперь должен распрямиться. Учти: для него не столь важно, что решит суд, если Церр добьется новoго суда. Для него, да и для любого, высший суд - суд любимого человека. Твой, Нора, суд. Учтешь?
      Она молча кивнула.
      15
      Он уже достаточно окреп, и врач разрешил ему прогулку. Он сидел в шезлонге под цветущими яблонями в конце госпитальной аллеи, смотрел на бегущие по небу пышно взбитые облака, слушал гудение пчел над головой и старался ни о чем не думать. И никого не ждать.
      Вдруг вдали аллеи показалась фигура женшины. Вся устремленная вперед, раскинув руки как крылья, оставляя позади себя огненный хвост, к нему летела Нора. Единственная в мире комета... Его комета...
      Он поднял руки, чтобы поймать ее, и проснулся. Совсем низко над головой нависла прозрачная тишина. Так Руно впервые пришел в сознание.
      Потом, много раз вспоминая это видение, но не уставал удивляться: ведь его доставили в госпиталь без чувств, откуда же он мог знать и это старинное каменное здание, и яблоневую аллею, и даже врача, именно этого врача?! А может, Нора действительно приходила? Может, все это было на самом деле?
      Полтора месяца колдовали над ним эскулапы, и почти половину срока он проболтался в невесомости между жизнью и смертью. Лишь одно ощущение осталось от этого времени: он в лодке, и его швыряет и раскручивает, швыряет и раскручивает, и лодка вместе с ним вот уже много часов, много дней, много лет проваливается, проваливается в вечность пространства, и нет этому конца. Сначала к нему вообще никого не допускали, потом пришёл Игорь, а После толпой повалили друзья-космонавты, старые знакомые из института, ребята из Якутии. Руно принимал их с улыбкой; благодарил За цветы, на ему было трудно, неловко с ними. Каждую минуту он думал о Норе, а они мешали ему. Зато его радовали посещения Ларри Ларка.
      "Неистовый Ларри", аккуратно пристроив костыли, остoрожненько опускался в кресло. И потому, что Аарри никогда не видел Нору; Руно мог говорить с ним о Норе. И они говорили о Норе, о жизни, о будущем или просто молчали, без слов хорошо понимая друг друга.
      Итак, думал Руно, она не пришла. Даже в те дни, когда он болтался между жизнью и смертью, только звонила из Жиганска. Хорошо, пусть она считает, что между ними все кончено - а вероятно, так oно и есть, но приехать-то попрощаться с ним могла бы! А зачем? - спрашивал себя Руно.-Она не младенец, понимает: не следует бередить рану, может быть, уже поджившую, тем более, если человек в таком состоянии. Значит, надеяться больше не на что, она не придет никогда. Так нечего и думать о ней. Не думать о ней! Не думать!
      Это решение придало ему силы, он стал тверже, собраннее, злее, глаза приобрели холодный блеск, и лицо заострилось, но дело явно пошло на поправку. Он взял себя в руки- и уже не думал о Норе, совсем не думал о Норе. Только по вечерам, засыпая, позволял себе вспомнить, но не ее, а eще одно видение, мелькнувшее перед ним то ли в лодке, то ли на борту "Толчинскоп?" Будто бы он очнулся и попросил пить. Кровать под ним продолжала раскручиваться и падать. Вокруг был зеленый свет, один зеленый свет, больше ничего. Из этого зеленого выплыла рука со стаканом, холодное стекло коснулось губ.
      Он напился и увидел Нору, ее устремленный вперед профиль на фоне зеленого. Это была странная, непохожая на себя Нора - остриженная, без обычного хвоста волос. Он дотронулся до ее руки т и видение исчезло.
      Руно знал, что это сон, бред, чертовщина, что это не Нора-лишь память о Норе, и потому позволял себе вспоминать это нечаянное видение. Но стакан! Губы отчетливо помнили прикосновение холодного стекла! Неужели бред может быть столь явственным?!
      А вдруг и тот момент в лодке, когда он увидел Солнцу - тоже бред?
      Его ослепило, сплющило и, закрутив штопором, отшвырнуло прочь. Первое, что он увидел, когда вернулось сознание, было Солнце.
      Солнце, которое он уже не чаял увидеть.
      И он завопил на весь космос, себя не чуя от счастья: - Солнце! Здравствуй, Солнце!
      Значит, он жив. Он остался жив. И снова у него есть все: и жизнь, и Солнце, и Земля, и пышные облака, и шум сосец над головой, и белая чайка над волнами, и Нора... Нора - неважно, е ним или без него, важно, что есть!
      Как он был неправ, когда на ее восторженное: "Смотри, Солнце!" ответил скептически: "Подумаешь, Солнце! Обычная звезда!" Нет, Руно, не обычная. Счастливая звезда. Если ты живешь нод нею. Если под нею живет Нора. Это твоя счастливая звезда!
      Глазам его стало жарко. Он взял управление на себя и вывел лодку из падения в пространство. А падал он долги - ни бакена, ни "Толчинского" уже не было в поле зрения...
      И теперь, с разрешения врача выйдя впервые в госпитальный сад( он прежде всего посмотрел на небо и прошептал:
      - Здравствуй, Солнце!
      Через полгода, проведенные в санатории на Адриатике, в якутской тайге, в театрах 'Москвы и Парижа, в прогулках с сыном и встречах с друзьями, он отправился в Первую Комплексную экспедицию на Плутон.
      На прощание Игорь сказал:
      - Мама с тобою так и не поговорила. Она очень переживала, когда ты болел. Но, по-моему, между вами все кончено.
      Игоря давно терзал предстоящий разговор, и все-таки он решился. Молодец! По-мальчишески жестоко, зато по-мужски прямо. И честно. Таким он и хотел видеть сына.
      - Да, я это понял. Что ж, сынок... Пусть будет, как ей лучше. Я не осуждаю маму. Она свободный человек. И она... редкий человек. Береги ее.
      Когда он шел по космодрому к лайнеру "Земля-МарС", из толпы провожающих долго еще махал ему вслед вытянувшийся, ростом почти догнавший отца и как Две капли воды похожий на него Игорь, а рядом стоял сеДой, смуглолицый, смахивающий на старого нахохлившегося орла капитан в отставке Ларри Ларк. В последнее время они стали большими ДРУЗЬЯМИ.
      Руно Гай скупо улыбнулся. Впереди его ждал Плутон, полный загадок, опасности, риска. Он опять будет жать насыщенной, счастливой жизнью.
      И не беда, что он, если уж совсем честно, выбрал Плутон, чтобы быть подальше от Норы.
      Он стремился на самый край света. На край света, который с каждым годом отодвигается Все дальше.
      Который ты сам; друг мой Руно, отодвигаешь все дальше и дальше. Что ж, все правильно: это любовь, аккумулированная в тебе, вселенская сила любви раздвигает пределы мира! Все правильно. Жизнь продолжается. И продолжается она под счастливой звездой!