Шипулин пришел домой рано, взъерошенный, злой, достал из кармана пачку сигарет, закурил. Ольга отобрала сигареты, присела рядом на диван.
      — Эх ты, вот уж и закурил, а еще лунатик!
      — Скоро запью, — пообещал Михаил Михайлович.
      — Ругают?
      — Смеются. Если бы ругали! Был сегодня у Гришаева — тоже смеется. Завтра пойду к Главному.
      — Неужто уж он не разберется?
      — Ты вот что, Оля, — сказал Шипулин. — Ты найди мне, пожалуйста, мой альбом. И фломастеры. Не выбросила еще? И будь добра, кофе с лимоном, покрепче только, ладно?
      Когда она принесла кофе, рисунок был уже готов. На островке между трех пальм плясал волосатый человек в модных очках и полосатых, как из сумасшедшего дома, штанах. В одной руке он держал обглоданную кость, а другою заслонял глаза от солнца, вглядываясь вдаль. Рядом стоял шалаш с трубой от самовара, из трубы шел дым, а под кустами валялись консервные банки и бутылки, на одной четко виднелось «40°», с соседнего островка на дикаря взирала влюбленная парочка, а далеко на горизонте громоздились корпуса заводов и дымили трубы.
      — Боже мой, да это Гришаев! — узнала Ольга. — Ну-с, принимайте кофе, Михаил Михайлович.
      Он взял кофе и тут же поставил его на стол.
      — Это не хохма, Оленька, — сказал он серьезно. — К сожалению, не хохма. Это научная платформа. Мы на Земле похожи на того упрямца, который переплыл на островок посреди Волги и возомнил, что это необитаемый остров, что он его открыл и что он есть Робинзон. А раз ему хочется непременно прослыть Робинзоном, то ему наплевать на вещественные доказательства его неправоты. На пальме вырезано «Люда + Коля»? Плевать! Под ногами банки и бутылки? Не имеет значения! И это научная платформа!
      — Но ты же сам говорил, все это только гипотезы. И Пояс астероидов, и Луна, и Тунгусский взрыв, и Атлантида, и… Что там еще?
      — Не старайся, всего не перечислишь. Да, гипотезы но когда столько гипотез… Нельзя же во что бы то ни стало, вопреки очевидному, считать себя Робинзоном!
      — Миша, откуда же, по-твоему, взялся на Луне этот сплав?
      — Если бы я знал откуда, надо мной не смеялись бы. Но в том-то и беда, что я не знаю откуда, зато наверняка знаю, что мой бур наткнулся на него и, следовательно, он существует. Но как раз над этим-то и смеются.
      — Может же быть, что это ядро Луны. Или какая-нибудь там мантия…
      Шипулин усмехнулся:
      — Нет, Оленька, не может. Сплав искусственного происхождения.
      — Тогда что же это?
      Он пожал плечами. Некоторое время оба молчали, стало слышно, как тикают часы в соседней комнате. Потом тиканье размылось, ушло, и комната наполнилась тем тугим, неслышным гулом, который каждому, кто побывал в космосе, известен под именем «космической тишины». Вероятно, гудело в ушах.
      — Миша, а ты знал, когда добивался этой экспедиции, что найдешь там что-то такое… следы другой цивилизации?
      — Я знал только, что рано или поздно это случится. Знал, Оленька, конечно, знал. Но что так скоро… не ожидал. Видишь ли, моя заслуга только в том, что я настоял перенести разведку в этот кратер, Б-046-20. По глубине он не самый удобный, и мне нелегко было убедить их. Но тут, вероятно, сработала блестящая интуиция Главного. Понимаешь, Оленька, этот кратер, как бы тебе сказать поточнее… чуть-чуть странный. Явно не метеоритного происхождения, больше похож на вулканический, хотя и тут уйма нетипичностей. Короче, меня тянуло к этому безымянному, ничем не примечательному кратеру. И ЛН-5 начала бурение именно там. Следы другой цивилизации… Что можно считать следами? Обломок обшивки ракеты? Оставленный на орбите искусственный спутник? Нерасшифрованные радиосигналы из космоса? Гигантское сооружение, возведенное когда-то в древности, такое, что и современной технике не под силу? Подозрительные намеки в древних книгах и легендах? Ах, Робинзоны мы, Робинзоны! А может быть, мы, человечество, — сами следы другой цивилизации? Помнишь, у Бора: «Эта гипотеза не может быть истинной, ибо она недостаточно безумна»? В этом, Оленька, величайший смысл космической философии. И пусть меня считают сумасшедшим, но я утверждал и буду утверждать…
      Ольга дремала в кресле, убаюканная его лекцией. Шипулин потер лицо ладонями, проглотил остывший кофе и, опасливо покосившись на жену, спрятал сигареты в карман.
      «Скучно ей со мной, — горько подумал он. — И всем скучно. Сухарь, фанатик, фантазер, черствый и желчный деспот. Удивительно, как еще Главный терпит меня? Впрочем, всему есть предел. Завтра скажет: «Все отлично, Михаил Михайлович, экспедицию мы пошлем, это любопытно, гипотезу вашу проверим, стоящая гипотеза, но… сколько вам лет, Михаил Михайлович? К тому же, говорят, со здоровьишком у вас того… А?» Главного не проведешь. Легче провести врачей со всеми их премудрыми приборами. Собрал волю в кулак на этот решающий час — и вот вам, братцы эскулапы, вместо сердца — пламенный мотор. А Главный по глазам читает. «Я ведь и не требую ничего, товарищ Главный конструктор. Мне бы только эту экспедицию, последнюю. Клянусь, сразу же уйду на пенсию и никогда больше не буду изводить вас своими прожектами». Неужто не даст? Что ж, нажму на министерство — и все равно добьюсь. Добьюсь… комплимента. «Вы, — скажут, — фанатик, товарищ Шипулин. Неизлечимый и вредный фанатик». Да какой же я фанатик?! Я просто ученый… Вы еще не знаете Шипулина!» Он прошелся по комнате, машинально закурил, но, вспомнив о врачах, тут же смял сигарету о декоративную пепельницу японского фарфора… Рядом стояла маленькая копия — золотая ваза, древнейшая из памятников, найденных недавно на Крите, — его любимая игрушка. Он нежно взял ее в ладони и в тысячный, наверное, раз прочел древнегреческий текст: «Плыли двести колен, и вот земля цветущая». Что такое двести колен? Знатоки толкуют, сто человек. Но уж коли считать людей по частям тела, логичнее считать по головам, чем по ногам. Знатоки уверяют, будто речь идет о морских путешественниках. Но при чем тогда этот рисунок — шарик с хвостиками, напоминающий первый спутник?
      Шипулин поставил вазу на место и неожиданно подумал: «А кратеру нужно дать имя. В конце концов, это мое право».
      …Назавтра он позвонил только в десять вечера. Ольга взяла трубку.
      — Алло, с вами говорит начальник экспедиции ЛН-6 доктор Шипулин.
      — Боже мой, уже?! Поздравляю, Миша! Был у Главного?
      — И у Главного, и с ним вместе — повыше. Все отлично, родная, погода переменилась, ветер дует в наши паруса. «Плыли двести колен, и вот земля цветущая». Ценят еще твоего старика. Даже чрезвычайными полномочиями наделили. Впервые в истории освоения Луны. А вообще предстоит нечто грандиозное: двадцать две грузовые ракеты, шестьдесят человек, большая лазерная установка, совершенно уникальная, пять…
      — Когда, Миша?
      — Старт намечен через два месяца.
      — Тогда, может быть, ты успеешь прийти домой, поужинаем вместе?
      Шипулин долго молчал, наконец сказал, вздохнув:
      — Я постараюсь, но ты лучше не жди. Ложись, отдыхай, Оленька.

      В конференц-зале базы ЛН-6 было просторно, не сравнишь со столовкой на ЛН-5, где приходилось собирать народ в прошлой экспедиции, но шестидесяти двум здоровенным парням и здесь оказалось тесновато. Шипулин с гордостью оглядел свое воинство, впервые собранное вместе.
      — Пожалуй, начнем, — сказал он. — Повестка дня ясна: что делать? То есть в принципе вопрос решен на Земле, однако детальные обследования этих десяти дней сильно осложнили обстановочку. Для начала предоставим слово главному историку экспедиции доктору археологии Сереже Лазебникову.
      Встал Сережа, больше похожий на студента, чем на доктора наук. Жесткий, упрямый чуб, съехавшие на нос очки, беспрерывно что-то мнущие нервные пальцы Доктору археологии Сереже Лазебникову было всего двадцать восемь, Шипулин гордился, что откопал для экспедиции этого вундеркинда.
      — Я расскажу вам сказочку, — начал Сережа задиристым петушиным голосом. — Позвольте сказочку, Михаил Михайлович?
      — Давай, давай, жанры выступлений не ограничиваю. Другое дело — время.
      — Так вот, это древняя восточная сказочка, и сколько ей лет, никто не знает. В некотором царстве, в некотором государстве жил-был волшебник по имени…
      Конференц-зал угрожающе загудел. Понятно, взрослые люди не любят, когда им рассказывают сказочки, тем более не стоило для этого лететь так далеко.
      — …по имени Данг Дзинь. Он мог достать огонь из холодного камня, вызвать дождь из чистого неба и одним взглядом усыпить человека. Хан боялся, что волшебник отнимет у него власть, и упрятал Данг Дзиня в самую высокую и неприступную башню, в которой просидел волшебник сто лет. Сто лет выходил он по ночам на крышу башни, смотрел на звезды через какую-то странную трубку и, только когда появлялась на горизонте голубая Утренняя Звезда, уходил обратно в свое подземелье.
      Однажды снизошло просветление на древнего Данг Дзиня, и послал он одного из своих многочисленных стражей за ханом, чтобы сообщить чрезвычайной важности весть. Хан явился, и сказал ему Данг Дзинь «Уводи скорей свой народ в горы, потому что скоро встанет дыбом земля, и стеной встанут моря, и вспять потекут реки, и дождь разразится, каких никогда не бывало. Не мешкай, хан!» Но хан посмеялся над словами мудреца и велел побить его палками по пяткам.
      А вскоре появилась в небе Желтая Звезда — и вздыбилась земля, и огонь вырвался из недр, и огромная волна захлестнула земли возле моря на много дней ходьбы, и хлынул дождь, и, взбурлив, повернули реки. Испугались люди, пришли к хану, чтобы принял он какие-то меры. А хан показал на башню и сказал: «Он виноват. Это он вызвал несчастье, чтобы на вас и на меня излить свое зло, накопившееся за сотню лет». И потребовал хан у Данг Дзиня, чтобы прекратил он это безобразие. Но старик не слушал хана — он высекал какие-то знаки на камнях башни. И отрубили ему голову.
      Когда перемешалась земля, как пища в котле, когда суша стала морем, а море — горами, когда погибли все люди в округе, осталась одна только высокая башня, в которой жил и погиб Данг Дзинь. Лишь через много-много веков пришли сюда новые люди, прочли рисунки на камнях и записали их так: «Говорил я хану, пусть ведет в горы народ, потому что на смену Утренней Звезде приходит другая, Злая Желтая Звезда, и око ее нацелено прямо на нас, и будут бедствия от нее неисчислимые, но не послушался хан, и все погибли, о чем сообщает потомкам старый звездочет Данг Дзинь».
      Переписали люди эти слова на папирус, но и папирус затерялся, и только через тысячи лет кто-то нашел его и пустил по свету сказку о мудром волшебнике Данг Дзине, и сказка дошла до нас, потому что нет более прочного материала, чем память народная. А камни той башни давно превратились в песок, и в тлен превратился папирус. К сведению собравшихся, — закончил Сережа Лазебников, — подобные же сказочки содержатся в эпосе и других древних народов.
      Сережа Лазебников сел.
      — Ну и что же из того? — язвительно кинул с места Петя Тяпкин.
      — Да, более конкретные выводы, — попросил Шипулин.
      — Какие же еще выводы? — удивился Сережа. — Разве и так не ясно?
      — Очевидно, не всем, — глядя на Тяпкина, сказал Михаил Михайлович.
      — Ну хорошо. Так вот, Луна прикочевала к нам во время оно из Большого Космоса. Если отбросить это предположение, кто растолкует мне, почему у нее такая нелепая форма, будто она родилась как спутник другой планеты, имеющей по крайней мере втрое большую массу, чем Земля? И чем иным можно объяснить ту небольшую космическую заварушку, благодаря которой наша уважаемая планета вдруг сдвинулась на двадцать три градуса по отношению к оси, легкомысленно переменила положение полюсов и заживо заморозила бедных мамонтов? Итак, встреча в Космосе. Но вот вопрос: могла ли Луна, двигаясь с энной космической скоростью, избежать прямого столкновения с Землей, благодаря чему я имею счастье лицезреть вас в данный момент? Вероятно, могла при одном условии. Чтобы стать вечной нашей спутницей и яблоком раздора для ученых, она должна была выйти на строго рассчитанную орбиту по касательной, имея в этой точке строго определенную скорость. Неужели вы думаете, что Луна сама по себе была такой умной? Примите эту гипотезу, и она объяснит вам все разом: и форму Луны, и легкомысленное поведение Земли, и судьбу мамонтов, и трагедию Атлантиды, и знаменательные различия в возрасте, удельной плотности и химическом составе двух планет, и обилие кратеров на обратной стороне Луны, и эти осточертевшие «масконы», и даже библейский всемирный потоп…
      Сережа опять сел.
      — Что же дальше?! — еще более вызывающе крикнул Тяпкин.
      Сережа пожал плечами. Разжевывать «дальше» он не собирался.
      — Сережа хочет сказать, — ласково разъяснил Пете Шипулин, — что Луна вышла по касательной на орбиту спутника, затормозившись к этому времени до расчетной скорости.
      — Как это «затормозившись»? — возмутился Петя. — Бред! Мистика!
      Шипулин вспомнил картинку про Робинзона. Если бы возражал ему не Петя Тяпкин, а Гришаев, он, наверное, взорвался бы. Но Петю он по-своему любил и радовался, что отыскал его для экспедиции: он уважал людей одержимых. А Петя был явно одержимый, хотя и противник, не верящий ни во что из того, во что верил он сам, во что верил сегодняшний докладчик Сережа Лазебников.
      — К сведению товарищей, не посвященных в хаос лунных гипотез, — насмешливо добавил Шипулин. — Слова «бред», «мистика», «лженаука» и тому подобные вовсе не считаются бранными, когда речь заходит о Луне. Видите ли, мы еще слишком мало знаем о происхождении Солнечной системы — у нас нет аналогов. Поэтому ученые дискуссии о возникновении Луны напоминают мне беседу на тему «Откуда взялся я» в детском садике: чем детальнее объяснение, тем больше вопросов. Давнее высказывание Гарольда Юри: «Я совершенно не представляю себе модели, воспроизводящей историю системы Земля — Луна», — остается в силе и поныне. К сожалению. Однако я думаю… разумеется, это мое личное мнение… что история Луны куда богаче и любопытнее, чем может представить себе самый изощренный фантаст. Но это к слову. Прошу высказываться!
      Вскочил Петя Тяпкин, обвел зал злыми глазками, видимо, ища поддержки.
      — Слово имеет командир отряда буровиков кандидат технических наук Петр Артемьевич Тяпкин.
      — А я расскажу вам анекдотец. Позвольте анекдотец, Михаил Михайлович? В некотором царстве, в некотором государстве жил-был цыган. Однажды украл этот цыган у одного крестьянина коня. Собрался суд. Цыган спрашивает: «Дак шо я у тебя украл, расскажи честно гражданам судьям». — «Коня». — «А хомут на ем был?» — «Был». — «А дуга?» — «И дуга была». — «А оглобли?» — «И оглобли». — «А телега?» — «И телега была». — «Ну дак и брешет он, гражданы судьи, — сказал цыган, — потому как этот конь, сами видите, и без хомута, и без дуги, и без оглоблев, и без телеги». Посмотрели судьи, прав цыган. Отпустили его вместе с конем, а крестьянина за клевету выпороли. А что цыган накануне пропил в корчме и хомут, и дугу, и оглобли, и телегу — кому что за дело! Было бы доказано.
      Анекдотец никого не рассмешил. Петя оглянулся, снова ища поддержки, не нашел, но не сдался.
      — Я к тому, Михаил Михайлович, что такие доказательства, когда неугодные факты вовсе замалчиваются, для цыгана хороши, а не для ученого. Я ведь отлично понимаю, для чего все это товарищу Лазебникову. Он хочет свернуть напрочь буровые работы и вести раскопки своим археологическим методом, чтобы возиться здесь сто лет. Он и сказочку свою для этого придумал. А мы, буровики, можем решить задачу за несколько дней, позвольте только пустить большой лазер и пройти этот слой насквозь. Мы разом все цыганские гипотезы отметем…
      — Точно! Даешь лазер! — раздалось несколько нестройных голосов с той стороны, где сидели буровики. А Димка выкрикнул:
      — Жми, Петя, развивай дальше!
      — Ты скажи прямо, Сергей, — обратился Петя к Лазебникову, — ты не юли: раскопки предлагаешь?
      — Раскопки, — сказал Сережа и опустил голову.
      Поднялась буря. Шум стоял минут пять, не меньше. Вести медленные, может быть, многолетние раскопки, когда всем казалось, что отгадка рядом, никого не устраивало.
      Атмосфера накалялась. Выступали почти все, летели едкие реплики с мест, задавались вопросы «с подтекстом». Но большинство, соглашаясь с Лазебниковым, все-таки категорически возражало против раскопок: молодежь, не терпится. А ничего другого никто предложить не мог. Или лазер, или раскопки. «Не подумаешь, что на Луне, — отметил Шипулин. — Типичная земная перебранка ученых».
      — Нет, нет, нет, лазер нельзя! — выкрикивал кто-то, пока Михаил Михайлович в последний раз взвешивал все «за» и «против». — Там, может быть, дворец, черт знает что, а мы, как дикари, с лазером. Нет, нет, нет!
      — Копаться здесь пять лет лопаточками? Извините! Сегодня же подаю заявление. Мы что — в песочнице играть приехали?!
      — Только не лазер, надо подумать, все взвесить и не спешить. Главное, не спешить. Так можно всю Луну испортить…
      Когда Шипулин встал, нестройный шум голосов умолк разом.
      — Все правы, — сказал он негромко. — И все ошибаются. Разумеется, лазером нельзя. Это ясно. Но и раскопки нас не устраивают — время не то. Что есть еще подходящее? Больше нет ничего…
      Шестьдесят два человека молчали. Казалось, никто не дышал. Где-то между вторым и третьим рядом всплыло на секунду ехидное, злорадствующее лицо Гришаева — и растаяло. Мелькнули тревожные глаза Ольги: «Только, пожалуйста, береги себя. Лучше лишний раз с Землей посоветуйся, спроси разрешения». Ольга, Ольга! Единственный человек, которому нужны не его открытия, а он сам. По ней, хоть вовсе не будь никакой Луны лишь бы он возвратился живой и здоровый. Ну что ж, посмотрим!
      — Больше нет ничего, это точно. Значит, остается одно — взрыв. Таким образом, мы в кратчайший срок расчистим обнаруженную разведчиками сферу. И если это действительно сооружение космического разума, наш взрыв ее не повредит…

      Громыхнул телефон. Ольга взяла трубку. Незнакомый взволнованный голос спросил:
      — Квартира Шипулина? Извините, пожалуйста, у вас нет случайно Гришаева? Это дежурный института, с ног сбился, весь город обыскал, тут у нас ЧП…
      — Чего ради у нас будет Гришаев? — насмешливо ответила Ольга и положила трубку.
      — Кто это? — спросил Гришаев, потягиваясь.
      — Из института, дежурный. Вас что, всегда у женщин ищут?
      — Случилось что?
      — Какое-то ЧП. С ног, говорит, сбился, вас разыскивая. ЧП — что это может быть? Луна?
      — Не знаю, возможно. Ваш сумасшедший муж на все способен. Ладно, до свидания. Узнаю — сразу позвоню.
      Дверь за ним закрылась. Она нервно принялась ходить по комнате. Тревога не унималась. С маленькой фотографии на столе грустными глазами смотрел на нее Шипулин.
      …Она была студенткой четвертого курса, когда судьба столкнула ее с Шипулиным. Он читал курс общей теории космонавтики, а для нее это были дебри. Вообще она попала в институт случайно — не хотелось расставаться с одним очень славным парнем, который не мыслил жизни без этого института. Прежде она как-то не замечала придирчивого и остроязыкого профессора, но когда дважды он попросил ее с экзамена, пришлось задуматься. Дело пахло отчислением, это было бы глупо после четырех лет учебы. Одна подружка посоветовала: «А ты, Олька, очаруй его, используй последний шанс. Тем более старый холостяк. Вот прямо сейчас и шагай к нему домой. Чего теряться!» И она пошла. Три вечера, забывая о времени, он рассказывал ей про космонавтику. Это было захватывающе, поначалу она даже увлеклась и вполне сносно научилась разбираться в основных вопросах. Она выкарабкалась, зато он «влип» — трогательно и безнадежно. Вскоре она почувствовала, что не сможет бросить его, что нужна ему, что этот насмешливый, никаких авторитетов не признающий человек, гроза ортодоксов, надежда науки, вдруг превратится в ничто, перестанет существовать как личность, если она скажет ему «нет». И она сказала «да», тем более что роман со студентом не сулил ничего перспективного. Правда, Шипулин был почти на двадцать пять лет старше ее и часто прихварывал, но она по-своему любила его, а скорее жалела. И она стала его женой.
      Все эти годы она в меру своих сил и способностей исполняла обязанности жены большого ученого и большого чудака, но при нем все-таки чувствовала себя словно на экзамене, а настоящей жизни, такой, как хотелось, не было. Но вот в последнее время к ней зачастил Гришаев…
      В шесть она включила радио. В последних известиях ни о каком космическом ЧП не было ни слова, но это еще ничего не значило. Передавали легкую музыку, потом урок гимнастики. Гришаев не звонил.
      Без десяти восемь раздался звонок в прихожей. Она открыла. Неизвестный человек спросил строго:
      — Товарищ Шипулина, Ольга Владиславовна?
      — Да, это я.
      — Распишитесь.
      Она машинально расписалась. Прежде чем разорвать конверт, села в кресло: руки и ноги не слушались. В конверте лежала маленькая хрустящая бумажка под копирку.

      ДЛЯ ПЕЧАТИ
       6 мая в 23 часа 07 минут по московскому времени в районе работ Шестой Лунной научной экспедиции на Луне зафиксирован взрыв большой мощности. Причины взрыва пока не установлены.
       Связь с Шестой Лунной экспедицией временно прервана. Если в течение двадцати четырех часов связь не будет восстановлена, на Луну отправится специальная спасательная экспедиция, которая в настоящее время готовится к старту.
Президиум Академии наук

      «Специальная спасательная… специальная спасательная… — твердила Ольга, выронив сложенный вдвое листок. — Взрыв большой мощности… Гришаев сказал бы: «Опять ваш авантюрист». И почему они считают его счастливчиком, которому все всегда удается, все сходит с рук? Лишь она, одна она знает, сколько ночей просидел он над расчетами, сколько дум передумал, каких-то недоступных ей мучительных дум! Как терзался наедине с собой перед каждым «безрассудным шагом«! А его самоуверенность, лихачество, насмешечки — только видимость, чтобы воодушевить других, чтобы все, до последнего буровика, поверили в удачу. Не потому ли удача следовала за ним всю жизнь? Нет, они попросту не знали его! И теперь, возможно, уже никогда не узнают… Но если там действительно что-то произошло, Шипулина могла погубить не «авантюра» — только случайность…» Прошло сколько-то времени, прежде чем позвонил Гришаев.
      — Оля, читали? — спросил он.
      — Читала. Что это может быть?
      — Черт его знает! Ваш старик всегда выкинет какую-нибудь штучку. Авантюры — его амплуа. Помните, просил повлиять, чтобы чаще советовался?
      — Влияла.
      — И что?
      — Обещал.
      — Обещал! Ну а вы как?
      — Ничего, держусь.
      — Ладно, Оля, молодец. В общем, я думаю, ничего страшного. Самое страшное — он мне все планы сорвал. Горит мой институт из-за вашего Шипулина. Да, я вам вчера еще не все рассказал. Не против, если заскочу на часок?
      — Против.
      — Что?!
      — Против.
      — Ах вон оно что! Отпеваете старика? Ну-ну, валяйте!
      — Нет, не отпеваю. Думаю.
      Она положила трубку. Под ногами хрустнули осколки разбитого ночью бокала. Хотелось схватить пылесос, тряпку, швабру — и мыть, чистить, скрести, оттирать все вокруг. И прежде всего себя. Но Ольга упала в кресло и закрыла глаза.

      В радиоотсеке сидел верный Саша Сашевич. Земля спрашивала, взывала, умоляла, требовала — Саша Сашевич оставался глух и нем. Шипулин просмотрел радиограммы, выбрал три из них. Две угрожающих — дело рук Гришаева, сразу видно, не верит ни в какую катастрофу, очень уж хорошо знает Шипулина, Шипулин для него — авантюрист. Одна дельная радиограмма-инструкция — от Главного, «на случай, если радиостанция работает только на прием». Хитер Главный! Послушал скупое сообщение телеграфного агентства, слава богу, паники никакой, настроение деловое. Скоро минуют сутки, нужно срочно давать ответ, иначе ринутся спасать, а что ответишь, когда не оседает треклятая пыль, мешает определить результаты взрыва. Хорошо, если риск оправдал себя, а если нет? Голову снимут. Взрыв на Луне! Действительно, «так можно всю Луну испортить».
      Странное дело, больше всех возражал против взрыва не кто иной, как его любимец Сережа Лазебников. Едва кончилось совещание, этот вундеркинд давай ломиться в радиоотсек — передать свое особое мнение на Землю, «пока не поздно». Хорошо еще, догадался Шипулин заранее отправить Сашу Сашевича со строжайшей инструкцией: никого в отсек не пускать и ничего к передаче не принимать. Михаил Михайлович ждал подвоха от кого угодно, но не от Сережи. Думал, Петя Тяпкин жаловаться будет, скандал подымет, а он стащил у доктора лошадиную дозу снотворного и до сих пор спит, делайте, мол, что угодно, только без меня!
      До старта спасательной экспедиции с Земли оставалось немногим более трех часов. Дальнейшее промедление становилось опасным. Гришаев там бесится, с этим ЧП все его честолюбивые планы лопнули. Рвет и мечет. Чего доброго, рискнет еще покинуть директорский кабинет, явится сюда собственной персоной. Тьфу, тьфу, тьфу, спаси и избави! Но что же эта проклятая пыль? Прогремевшая в дискуссиях и воспетая поэтами лунная пыль? Никто не ожидал, что она может висеть сутки, думали, за час-другой осядет.
      Шипулин еще раз пробежал списочек убытков, причиненных взрывом. Искорежен один вездеход, оставленный растяпой водителем в опасной зоне. Конечно, вездеход пустяк — если на Земле. На Луне его ценность подскакивает в тысячу раз: «плюс транспортные расходы». Опрокинулась грузовая ракета, к счастью, уже почти разгруженная. Взорвался от детонации погребок с остатками взрывчатки — правда, взрывчатки там оставалось сущие пустяки. Вмятины, царапины на ракетах не в счет. Вообще, удача все спишет.
      А вдруг неудача? Вдруг его гипотеза, подтвержденная десятками фактов, выверенная и перепроверенная, все-таки не подтвердится? К черту! Стоит ли думать о грозящих ему «оргвыводах»? Если исследователь будет ломать голову над проблемой, как посмотрит начальство на тот или иной его шаг, — не останется ни сил, ни времени для науки. В конце концов, самый большой ущерб от взрыва — переживания Ольги. Она-то ведь ничего не знает. Существовала бы телепатия, тогда проще, тогда напряг бы все душевные силы и передал ей одной: «Не волнуйся, родная, никаких ЧП нет, все в порядке, просто твой старик темнит, проворачивая очередную авантюру».
      Шипулин взглянул на часы: пора. Пыль еще не осела, хотя и стала пореже. Сейчас будет дан сигнал общего сбора, и двинутся вездеходы к центру гигантского искусственного кратера. Чудаки бурильщики, предлагали ломиться в стену, когда непременно должна быть дверь. Но если она окажется не на дне воронки, а совсем в другом месте? Тогда, значит, интуиция обманула его, тогда пора подавать в отставку.
      Люди в скафандрах начали вываливаться из люков базы, в шлемофоне послышалась вибрация от моторов вездеходов. Шипулин опасливо встал — опять ноги показались длинными и ватными, как на ЛН-5, хотя система искусственной гравитации действовала исправно. «Нервы, нервы, — отметил он. — Расклеиваюсь. Расклеивается, Оленька, твой старик, на пенсию пора, на Землю, цветочки поливать. А его лунное притяжение не отпускает…» Четыре вездехода двинулись к кратеру. На трех сидели люди, четвертый пыхтел под тяжестью прожектора, снятого с грузовой ракеты. Как пригодился бы сейчас пятый вездеход!