А Илья развил его мысль:
      - Если бы научиться управлять временем, я бы такой фортель выкинул. Бездельникам, потребителям и небокоптителям урезал бы время. Каждый час этак вдвое подкоротил бы. Чтоб не транжирили зазря общественное достояние. Честно. А работникам, творцам, созидателям вдвое удлинил бы. Да только им все равно не хватит...
      - А я... я... - выкрикнул вдруг Валька Сыч. - Я бы о человеке по душе судил! Официальные звания ввел бы: серебряная душа... стальная душа... бумажная душонка. А для самых... самых душевных, - он в открытую глянул на Юльку, - установил бы высшее звание - Золотая Душа.
      - Ну это уж ты, пожалуй, слишком, - усомнился Пирожков.
      - Ничего не слишком!
      Упали первые капли дождя, и ребята начали расходиться. В этот момент и увидела Юлька, как Сыч вырезает что-то на прутике.
      - Что это ты режешь, Валька?
      - А это, Юля, моя летопись.
      - Летопись?!
      - Ну да. Календарь Трассы. Вот на этой палочке каждая зарубка - день на Ое. На другой - мост через Чуранчу. И так далее. А потом свяжу их вязанкой, и готова моя первоначальная летопись Трассы.
      Это была ночь с шестого на седьмой день творения моста через Ою. Громыхавшая в отдалении гроза принесла такой ливень, какого никто в бригаде отродясь не видывал. Вода рушилась из поврежденной небесной тверди не дождем - лавиной.
      Едва рассвело, гурьбой бросились к мосту. Куда там - во всю ширь долины, от леса до леса, катило мутный, пузырящийся, напряженный гудящий поток. Только где-то далеко, на середине этой полноводной реки, бессмысленно торчали четыре покосившиеся игрушечные коробки: три в кучке и одна поодаль. Несвязанные, еще не полностью загруженные балластом русловые опоры снесло внезапно обрушившимся паводком. Ближнюю, пирожковскую; своротило метра на три, а стоявшую на самой русловине под крутым берегом сычевскую уволокло аж на десяток метров.
      Вот когда вспомнился Илье тот самонадеянный разговор с Деевым. И наверняка вспомнилось, что не плюнул.
      Ломалось все. Не только график отряда - график СМП, график автопоезда и, стало быть, график Трассы. Еще бы, вместо начала августа взять Перевал только в конце ноября! Предупреждал же Деев: "Вся Трасса в тебя упрется". Теперь, даже если день и ночь заново рубить русловые опоры, ни за что в срок не уложиться. Первое августа, первое августа, первое августа...
      С полчаса Илья сидел в углу вагончика убитый, хрустел пальцами и кусал губы. Знать хотя бы гидрологию этой треклятой Он: на убыль пойдет или еще прибавит, оставит в покое "быки" или вовсе унесет? Но ни площади бассейна реки, ни паводкового горизонта, ни расхода воды никто с сотворения мира не мерил и не считал. Глядя в оконце на проносящуюся мимо стихию, Усатик вздохнул:
      - Оя-ей!
      Илья встрепенулся, поднял голову, расправил плечи, точно сбрасывая последние путы оцепенения, и сказал твердо:
      - Спать! Спать с утра до вечера с перерывом на обед. В запас. Набираться сил. Не исключено, придется и ночи прихватывать. Честно.
      В полдень дождь прекратился, тучи разогнало, с новой силой припустило солнце.
      К вечеру вода заметно пошла на спад.
      Утром уже можно было продолжать работу, но не на русле - на берегу: готовить прогоны, связи, стояки, настил. Но дело не ладилось, да и у кого подымется рука тесать поперечины, коли нет русловых опор? Не с конька начинают строить дом, с фундамента... До обеда о "быках" никто и речи не заводил - одно расстройство. В обед наскоро сколотили плотик из десятка бревешек и на тросе спустили к нижней снесенной опоре. Илья и Валька Сыч осмотрели ее, ощупали, обмерили шестом дно вокруг, но, судя по всему, ни словом не обмолвились ни там, на "быке", ни по пути к вагончикам. Только за чаем Валентин сказал:
      - Твою-то, Пирожков, выправим. Поставим на место. А вот мою...
      Все с надеждой смотрели на Илью, потому что не в этом "быке" было дело, этот-то можно подвинуть, поправить, - а в том, сычевском. И если уж сам Кулибин ничего не придумает... Илья проговорил задумчиво:
      - Три бульдозера... Да одиннадцать здоровенных мужиков. Это сколько же в пересчете на лошадей? Целый табун. Неужто не вытянем?
      И тут же, сдвинув посуду, Илья и Валька Сыч принялись чертить параллелограммы со стрелками, подсчитывать тонны, метры и лошадей. Две лобастые головы упрямо сошлись лоб в лоб, чуб против ершика, точно в некоем научном поединке, и Юлька смотрела на них с почтением, потому что ни слова не понимала из этой дискуссии. Они как мячиками перекидывались упругими резиновыми словами: "угол атаки", "разложение сил", "цугом", "поставить распорку", "зачалить", "сдвоенной тягой", "сцепление с грунтом" - а время шло. Они спорили, горячились, чертили чертежик за чертежиком, убеждая и опровергая друг друга, а катастрофическая грань первого августа надвигалась неуклонно и неотвратимо.
      Валька взъерошил чуб, воздел руки к потолку и взмолился:
      - Господи, дай мне точку опоры, и я сверну этого чертова "быка"!
      И тогда Илья хитро прищурился и ответил:
      - Зачем просить у бога, если могут дать люди? Вот тебе точка опоры... И ткнул карандашом в чертеж.
      - Ай да Кулибин! - завопил Валька Сыч. - Прошу встать, шпана, перед вами и впрямь Кулибин!
      А Илья сказал:
      - Айда, ребята, рискнем. Честно - должно получиться.
      Они поднялись и ушли. Юлька глянула на часы. Было четырнадцать десять двадцать седьмого июля. С этого мгновения время потеряло смысл...
      Она побоялась сходить посмотреть, что они будут делать "с этим чертовым "быком", чтобы опять не рассердить Илью. Но издали, с горки, все же глянула. Два бульдозера, надрываясь, тянули сдвоенной тягой с берега - и только искры высекали траками из камней. Третий отчаянно загребал по воде, что твой пароход. Парни, стоя по грудь в реке, поддевали "быка" здоровенными слегами. А с кабины бульдозера, отчаянно размахивая руками, дирижировал Илья. Но в тот момент, когда "бык" стронулся с места, у них лопнул трос, и Юлька закрыла лицо ладонями, а потом и вовсе убежала, чтобы не сглазить.
      Она трижды подогревала ужин, однако так и не дождалась своих заработавшихся едоков - уснула. А когда проснулась на рассвете и заглянула в раскрытый вагончик, где жил Илья, ахнула: парни мешками валялись по койкам - нераздетые, мокрые. С одежды, из сапог еще капала вода. И Юлька стягивала со всех по очереди сапоги - а вы знаете, что это такое, стягивать со спящего мокрые сапоги? - и задыхалась, и чертыхалась сиплым шепотом, и плакала, и приговаривала:
      - Мальчишки вы мои! Совсем еще мальчишки...
      И ни один из них не проснулся ни на миг. Даже слова не промычал спросонья.
      Потом она распалила печурку в своем вагончике и развешала, разложила, рассовала на просушку двадцать два сапога и двадцать две портянки. А сама понеслась к реке. Все четыре опоры стояли на месте. По оси - как по натянутой струне.
      Какой это был день и час? Вопрос праздный. Сделанное сжало, спрессовало, сгустило время. Впрочем, Юлька уже заметила, что время "испортилось" - как старые бабкины ходики.
      Позднее выяснилось - с упрямым сычевским "быком" они провозились до четырех утра, изорвали весь наличный трос, запороли один из трех бульдозеров и вымотались до бесчувствия. В половине шестого она закончила сдирать с них сапоги и помчалась взглянуть на мост - опоры стояли как по струне. Потом приготовила завтрак, но тормошить сонное царство не решилась, пусть поспят, и сама задремала - этот аврал вовсе выбил ее из ритма. Когда проснулась, ребят уже не было, завтрака тоже. Она спешно принялась готовить обед. Небо покрылось хмарью, где солнышко - не определишь. Ее наручные часы, как на грех, остановились. Обед остыл. Она пошла на реку. И обмерла на крутом бережку, пораженная: мост обрел свои окончательные очертания! Все опоры были связаны пролетами, стояли стояки и поперечины - хоть настил стели. Она, уже не профан в мостостроении, глазам своим не поверила. Длинный же нужен день, чтобы прогнать и закрепить прогоны!
      - Как бы тебе объяснить? - скучно посмотрел на нее Пирожков, явно жалея минуту "для наших милых дам". - Шить умеешь? Ну так это мы только наживили. Теперь сшивать будем.
      А заморенный Арканя крикнул умоляюще:
      - Принеси позавтракать, Юльчонок! Сил нет, брюхо подводит!
      Они просили "позавтракать"! А был наверняка вечер...
      Да, с четырнадцати десяти двадцать седьмого июля время в отряде перестало существовать. То есть смена дня и ночи все же происходила, солнце подымалось в зенит и сваливалось за горизонт, полуденную жару сменяла вечерняя прохлада, Юлька готовила ужины, обеды и завтраки, которые без остатка поглощались, - но не было уверенности, что все это происходит в свой черед.
      Никто не подымался в шесть, не приходил обедать в двенадцать, не валялся после ужина на травке. Понятие "рабочий день" потеряло смысл. Ночью надрывно гудели и скрежетали на реке бульдозеры, ухала кувалда, мерцало зарево, свистел, подавая команды, Илья. Днем ребята приходили обедать - и замертво падали в траву, а пахучий таежный борщ простывал, Юлька бродила вокруг неприкаянной тенью и не знала, когда будить работничков и будить ли вообще. Утром она относила на мост завтрак, и, завидя ее, Арканя вопил: "Ура, ребята, ужин приехал!" А посреди ночи вдруг раздавался извиняющийся голос: "Дала бы нам пообедать, Юлька".
      Или она прибегала звать их на кормежку, а кто-нибудь, чаще других Федя, просил: "Подмогни-ка, Юленька", - и она забывала, зачем пришла, - своими руками строила мост, только и слыша до темноты: "подай", "принеси", "подержи" - и никаких сопливых "пожалуйста". Илья хмурился, но молчал, не прогонял на кухню, где она "царь и бог".
      Раз Юлька оставила им завтрак, чтобы не таскать туда-обратно тяжелое ведро, а когда вернулась через час, они уже пали вокруг опустошенной посудины, и так это напоминало поле брани, усеянное погибшими витязями, что она села в траву подле своего Ильи и дурехой разревелась. Жалко стало ребят... мальчишек. Почернел ее Илюшка, истончал, глаза провалились, губы искусаны. И тут, на этом поле сечи, позволила она себе уложить его сонную головушку на свои мягкие колени и гладить ершистые волосы - и никто не мог ей помешать, взглянуть косо, сказать худое слово или усмехнуться, потому что время остановилось.
      Вздремнула ли она тогда, или размечталась, или не только время "испортилось", но и пространства сместились - привиделось ей, будто не возле Ои она сидит, держа Илюшкину голову на коленях, а где-то совсем в другом месте, тоже на лугу, только не под открытым небом, а под высоким лазоревым куполом из стекла...
      И будто под куполом весь город, и немалый город; кругом оцепеневшая заснеженная тайга, мороз трескучий, а в городе благоухает сирень, загорелые детишки плещутся в бассейнах, гоняются за золотыми рыбками; под зелеными лампами в библиотеке склонились взрослые, а другие что-то считают на машинах и колдуют за пультами, играют на струнных инструментах и пишут задумчивые пейзажи; из ворот этого города-купола с озорным смехом выкатываются лыжники в легких, видно, с подогревом, ярких пуховых костюмах; а рядом проносятся поезда, какие-то стремительные моносоставы, и будто бы это и есть их Трасса. Лишь по двугорбой сопочке, в которую вошел моносостав, и узнала Юлька свою Ою, только Ою будущего! Значит, все же не пространства сместились - время.
      Один Сыч не почувствовал, казалось, отключения субстанции времени. Он был тот же, что обычно, раз даже ухитрился подсунуть ей букет, правда, всего из нескольких ромашек, которых здесь была тьма. И по-прежнему каждый вечер наносил зарубки на тальниковый прут - не странно ли для их авральной ситуации?
      - Ты чего чудишь? - спросила однажды Юлька.
      - День отмечаю.
      - Который день?!
      - Этот, - неуверенно ответил Валька.
      Может, и его коснулась испорченная стрелка времени? А уж всех остальных точно коснулась. Не одна Юлька могла бы поклясться, что заметила десятки признаков ненормального движения времени в это время. Тьфу, тьфу! В эти дни... Или нет... Как бы это выразиться поточнее? И не скажешь, такая выходит бестолочь. Короче, Юлька была уверена, что если солнце и не замерло в зените, а оно не замерло, нет, потому что ведь были же и ночи, то, во всяком случае, не спешило спрятаться за горизонт, а по утрам выскакивало из-за двугорбой сопочки резво, стараясь не задерживаться. И луна ночи напролет светила, будто исполняла обязанности аварийного освещения. И все часы строительства моста растянулись согласно пожеланию Ильи как минимум вдвое.
      Но отсрочить пришествие первого августа так и не удалось.
      Оно настало, как и положено ему, первого августа.
      Утром этого дня топоры стучали еще заполошнее, пилы визжали еще истеричнее, а бульдозеры ладили подъездные насыпи с особо остервенелым лязгом. Как ни бесценны были секунды, каждый из ребят то и дело замирал и прислушивался: не доносится ли отдаленный гул автопоезда? Потому что работы оставалось еще минимум на сутки.
      Утром Пирожков сказал:
      - Хоть бы они опоздали!
      Илья хмыкнул что-то, но не возразил.
      В обед:
      - Кажется, задерживаются где-то...
      Илья не отреагировал.
      Вечером:
      - Похоже, этот дождь не только нам напортил.
      И тут Илья не выдержал:
      - Брось! Рассуждаешь как ребенок. Лучше бы он только нам напортил.
      Весь день первого августа накатывали настил, ставили перила, вели насыпи. На зорьке второго все было кончено. Шатающийся от усталости элегантный и неотразимый Пирожков вручил Юльке молоток и доверил забить последний "серебряный гвоздь". Она тремя ударами всадила его в смолистый брус, парни прохрипели "ура" и свалились тут же, у насыпи, на теплые бревна.
      Они спали девяносто минут.
      А потом вдали заурчали моторы, смутно и глухо загудела земля, обрисовалось желтое облачко пыли. К Ое подходил автопоезд - с суточным опозданием...
      Деев выскочил из головного вездехода, Илья подбежал, чтобы рапортнуть ему о готовности моста, но они молча глянули друг на друга и обнялись. И Деев хлюпнул носом, а Илья смущенно отвернулся. Юлька же в открытую заливалась слезами на груди смущенного этим обстоятельством Усатика.
      А потом при всем честном народе состоялся нижеследующий симптоматический разговор.
      Деев. Ну, молодец, Кулибин! Верил в тебя. Все молодцы! Не подвели. Привет вам из Усть-Борска!
      Илья. А чего опоздали-то?
      Деев. Трудно было, братва? Дождь, верно, помешал?
      Илья. Вы-то чего опоздали?
      Деев. Ну еще раз спасибо! Благодаря вам и другим таким же отрядам автопоезд движется с опережением графика. Перевал будет взят - кровь из носу!
      Сычев. Вы что, проспали целые сутки, мазурики?
      Комиссар автопоезда. Всего четыре часа спали.
      Пирожков. Так, может, того... хорошо отметили в Усть-Борске?
      Комиссар автопоезда. Вы о чем это, ребята? Что с вами?
      Федя. С нами все в порядке. А вот с вами...
      Юлька. У вас календарь есть?
      Деев. Есть, а что? Странные вы какие-то. Будто и не рады. Случилось что-нибудь?
      Арканя. Именно - случилось.
      Усатик. Опережают они график! Второго пришли вместо первого - и опережают! Во дают!
      Деев. Чего, чего?
      Илья. Сегодня же второе августа, честно. Второе, а не первое!
      Деев. Ну если только это - не беда. Выспитесь - будет вам первое. Понятно, устали. Работка была - кровь из носу...
      Кончилось тем, что весь автопоезд высыпал из кабин и доказал чокнутым мостостроителям, что сегодня именно первое августа, что отряд в срок справился с ответственным заданием и что поезд идет с опережением графика на два с половиной... теперь уже ровно на два часа, а временной сдвиг произошел, вероятнее всего, в головах осатаневших от гонки ребят. Илья затеял было спор, показывал записи в блокноте, в которых, впрочем, и сам не мог разобраться, - его осмеяли. Юлька попробовала козырнуть ведомостью расхода продуктов - все-таки документ! - ее и слушать не стали. Тогда вперед вышел Сыч и протянул Дееву последний аргумент - тальниковый прут с зарубками.
      - Вот, посчитайте сами! Двенадцать. Тринадцатого дня не было. Голову даю на отсечение. Или этого мало?
      Деев дружески притянул к себе Вальку Сыча и пощупал у него лоб, Лоб, как назло, оказался горячий...
      Позднее бригада отказалась от премии за сооружение в крайне напряженные сроки временного автодорожного моста, но главный бухгалтер был неумолим и потребовал веских доказательств. Поскольку самое веское доказательство прутик Вальки Сыча - годилось лишь для музея, но никак не для бухгалтерии, премию все же пришлось получить. Чтобы не стать посмешищем Трассы.
      Говорят, после этого случая Илья и Юлия Кулемины уехали на другой участок дороги, там у них в положенное время родилась дочь, нареченная Любовью. Вскоре Юлия Кулемина с младенцем вернулась на станцию Оя, ставшую уже вполне приличным поселком, где и проживает в настоящий момент, Илья же остался десантником и по-прежнему идет впереди Трассы, уже далеко за Перевалом. Бригаду после отъезда Кулеминых возглавил Валентин Петрович Сычев. Говорят, перед каждым праздником он посылает на станцию Оя художественную телеграмму с цветами. И еще говорят, в рюкзаке у него хранится изрядная вязанка хворосту, которая с каждым сданным объектом становится все толще.
      ЭПИЛОГ
      К председателю Сибирского Регионального Комитета Времени ворвалась странная делегация - девушка и два парня. Влетели в кабинет и смущенно застыли у двери.
      - Прошу, друзья мои, рассаживайтесь. Как я понимаю, вы представляете отдел Темпоральных Аномалий?
      - Нет, мы от комсомольской организации, - возразил парень, которого Председатель знал как шахматиста, выступающего за отдел Темпоральных Аномалий. На последнем турнире Председатель проиграл ему ответственную партию. - У нас не совсем обычная просьба, Сергей Иванович. Давай, Гелий!
      И Гелий довольно путано объяснил, что в последней четверти двадцатого века здесь прокладывали Трассу, и вот на этом самом месте из-за сильного ливня сорвали график возведения временного деревянного моста через Ою отличные ребята из бригады Ильи Кулибина. Они сделали все, что могли, и все-таки не успели...
      - Им не хватило ровно суток, - пояснил шахматист. Май Васильев, вспомнил Председатель.
      - И вы хотите...
      - Да, мы просим... вернее, ходатайствуем дать им эти сутки.
      - Но, дорогие мои... Какое значение имеет для последующего какой-то пустяковый деревянный мост? Да еще временный? К тому же вы знаете порядок. Если уж так хочется помочь этому самому... Кулибину, следует войти с ходатайством в Высший Совет Времени.
      - Мы знаем, - кивнул Гелий. - Но ведь речь идет не о годах - о двадцати четырех часах, причем в сугубо локальной нише, всего для двенадцати человек. А мы держим Время в руках, и каждый из нас мог бы одним движением пальца...
      - Но вам должно быть известно: энергозатраты даже на ничтожно малые хронопреобразования слишком велики.
      - Мы подсчитали. И беремся отработать на воскреснике.
      Председатель покачал белой своей головой и рассмеялся:
      - Отработать - втроем?
      - Нет, Сергей Иванович. Всем комсомольским коллективом.
      - Я не совсем понимаю вас, молодые люди, - начиная кое-что понимать, возразил Председатель. - Для чего это вам? Ну подарите вы им сутки. Внесете смятение в души. И это ровным счетом ничего не изменит. Трасса и без того пущена досрочно. Помнится, на год раньше планового срока...
      - Они были основателями нашего города. Мы изучили каждую минуту жизни этого отряда, - сказал Май. - Они для нас... мы для них... словом, это такие ребята... такие ребята...
      - Но вы же сами говорите, они не уложились в плановый срок. Зачем же нам задним числом дезориентировать их современников?
      - Им помешал паводок! - резко, резче, чем следовало бы, напомнил Гелий. - Они и без того совершили чудо. Да разве в этом дело? Мы хотим своими руками... вот этими... принять участие в стройке будущего...
      - О каком будущем вы говорите? - усмехнулся Председатель, но его отцветшие голубые глаза потеплели. - Ведь это было сто с лишним лет назад! Далекое прошлое...
      - Как вы не понимаете! - вскочила девушка, и на ресницах ее блеснули слезы.
      Он отлично понимал ее. Однако он был поставлен здесь Стражем Времени. Как же он мог принять участие в нарушении? Не обсчитано, не проэкстраполировано - а вдруг это приведет к такой заварухе, что всем штатом не расхлебаешь, подобные казусы известны. К тому же стало поговоркой: исчезнувшие минуты несут мировые смуты. Но, с другой стороны, дело доброе, на таких порывах надо воспитывать молодежь. Если этот Кулибин и впрямь основатель города... И девчушка такая симпатичная...
      - Не горячись, Юлька! - остановил ее Май. - Дай подумать Сергею Ивановичу.
      И тут Он вспомнил...
      Речка Оя... Три вагончика... Мост... Вздувшаяся, пузырящаяся, желтая река... Тальниковый прут с зарубками... И лишний день, каким-то добрым божеством ниспосланный отряду. Обо всем этом ему, еще парнишке, рассказывала "баба Юля", его прабабка Юлия Николаевна. Кажется, она была поварихой в том самом отряде. А потом стала известным астробиологом.
      Семейное предание, в яркие цвета, романтики окрасившее его детство...
      Он глянул на сегодняшнюю Юльку, отважную, готовую ринуться в бой, чтобы отстоять свое право помочь людям... хорошим людям... заметил, как дрожат у нее губы... подумал, что коли это уже БЫЛО, значит, его решение предрешено... хотя это всего лишь иллюзия причинно-следственной связи, психологический феномен, уж ему-то не следует обманывать себя... но такие славные ребята... и такая милая эта Юлька...
      И он сказал:
      - Хорошо, разрешаю. Только... - Они насторожились. - Только, чур, пригласите и меня на ваш воскресник. Идет?