Записки о Кошачьем городе

В разгар этого движения наставников молодежи охватила особая страсть к «науке»: днем и ночью они ссорились из-за школьного имущества, например, из-за столов и стульев. Когда ассигнования на школы были прекращены, директора и преподаватели стали тайком распродавать это имущество, стремясь перейти в те школы, где столов и стульев осталось больше. Снова начались кровопролитные драки. Но император был гуманен и не мог запретить преподавателям, которых он сам разорил, торговать столами и стульями. Школы превратились в рынки, а затем в пустыри, окруженные стенами.

Теперь ты сам можешь понять, откуда берутся директора и учителя. Ведь они все равно бездельничают, почему бы при этом не числиться на службе? Кроме того, преподавательское звание почетно: студент превращается в учителя, учитель в директора школы, продвигаясь по несуществующей служебной лестнице. Жалованья преподавателям не платят, но иногда они могут стать чиновниками, а это уже дело нешуточное. Если в школе ничему не учат, то как научиться читать? По старинке: надо откопать настоящего учителя и пригласить его на дом. Конечно, это доступно только богатым – большинство детей вынуждено ходить в школы.

Раньше в школах чему-то учили. Но ведь наука непрестанно движется вперед, ищет истину, а когда эта наука попадала к нам, она седела и плесневела. Мы как будто отрезали кусок чужого мяса, налепляли его на себя и ничуть не заботились о том, чтобы оно приросло. Вызубрив кучу сведений, мы не умели самостоятельно мыслить. Это было профанацией науки, но тогда, по крайней мере, верили, что налепленный кусок чужого мяса поможет Кошачьему государству сравняться с другими странами. А сейчас все думают, что школы предназначены лишь для борьбы за директорские места, для избиения преподавателей и потасовок, так что от профанации наук мы перешли к ниспровержению наук.

В домашних школах новые знания тоже нельзя получить; здесь штудируются только древние каменные книги, которые за последнее время подорожали в десять раз. Мой дед страшно доволен этим, считает, что все эти заморские новшества потерпели крах и достоинство нации спасено. Отец также доволен, но по другой причине: он послал меня за границу специально для того, чтобы я выучился разным новациям и помог ему обманывать владельцев каменных книг. Как хитрый человек, он понимает, что расцвет государства могут обеспечить лишь люди, приобщенные к иностранной учености. Однако большинство наших граждан солидарны с дедом, воображая, будто новые науки – это дьявольские фокусы, которыми морочат людям головы, натравливают молодежь на родителей, на учителей и так далее. От подобного ниспровержения наук очень близко до гибели государства.

Ты спрашиваешь, чем вызван крах нашей системы образования? Я не знаю точно… Думаю, что утратой человечности. Даже в самом начале знакомства с новыми науками они понадобились только для наживы, для создания всяких ценных безделушек, а не для познания истин, которые можно передать потомкам. Такой взгляд на образование лишил воспитателей главного – обязанности воспитывать, развивать в учениках способность к самостоятельному мышлению. Да, в новых школах не оказалось людей: директора и преподаватели ссорились из-за денег, ученики готовились к тому же; словом, в школах занимались чем угодно, кроме воспитания. Человечности не было ни у императора, ни у политиков, ни у народа – естественно, что страна обеднела, а в стране, где даже едят не досыта, люди еще больше теряют человеческий облик. Но это не оправдывает воспитателей. Они должны были понимать, что страну можно спасти только знаниями и человечностью, должны были пожертвовать мелочной выгодой, раз уж согласились стать директорами школ или учителями. Возможно, я предъявляю к ним чрезмерные требования. Все люди боятся голодной смерти – от проститутки до преподавателя; я, пожалуй, не имею права упрекать их. Но ведь есть женщины, которые готовы умереть, но не торговать собой. Так почему же мои соотечественники, занимающиеся воспитанием, не могли сохранить в себе хоть каплю человеческого достоинства?

Конечно, правительство всегда обижает честных людей, и обижает тем больше, чем они честнее. Но даже самое дурное правительство не может вовсе не считаться с народом. Если бы наши воспитатели были настоящими людьми и пытались вырастить таких же настоящих людей, общество рано или поздно оценило бы их усилия, особенно если бы эти усилия принесли плоды. Тогда задумалось бы и правительство, которое сейчас презирает образование и не дает на него средств. У нас часто говорят, что страна погружена во мрак. А кто должен просвещать ее, как не культурные люди?! Если они не будут помнить о своей ответственности, не будут чувствовать себя звездами в темной ночи, нам не на кого будет надеяться! Мой взгляд односторонен, идеалистичен, но должен же быть у нас какой-то идеал? Я знаю, что ни правительство, ни общество не любят помогать культурным людям, но ведь темному народу вообще никто не будет помогать.

Ты видел, как режут преподавателей? Удивляться нечему – это результат воспитания. Когда жестоки учителя, жестоки и ученики; они деградируют, впадают в первобытное состояние. Прогресс человечества идет очень медленно, а регресс – мгновенно: стоит утратить гуманность – и ты снова дикарь. К тому же наши «новые» школы существуют больше двухсот лет, и все это время ежедневно шли драки между директорами, преподавателями, учащимися. Битье способствует одичанию, поэтому убийство директоров или преподавателей сейчас самое заурядное явление. И не сокрушайся о них: благодаря нашей циклической системе учащиеся, в свою очередь, станут директорами либо преподавателями, и их тоже прирежут. В этом мрачном обществе люди звереют, едва родившись на свет. Они рыщут повсюду за лакомым куском, за ничтожной выгодой и всегда готовы пустить в ход и зубы и когти. Ради одного-единственного дурманного листа они способны усеять землю трупами. Для молодежи волнения естественны, но у нас они приобретают особый характер. Ухватившись за какой-нибудь громкий лозунг, учащиеся рушат дома, ломают вещи, а затем разворовывают кирпичи и обломки. Отцы семейств очень довольны этим, потому что после каждого студенческого волнения в доме оказывается несколько лишних палок или кирпичей. Уцелевшие директора школ и преподаватели получают новый повод для воровства – в общем, все они негодяи, которые соперничают друг с другом. Таково наше воспитание. Оно превращает человека в зверя – значит, его нельзя назвать бездейственным!

19

Слушая Маленького Скорпиона, я не мог не учитывать его склонности к скепсису, но ведь убийство преподавателей совершилось на моих глазах. Как бы я ни сомневался в пессимистических выводах собеседника, возразить было нечего, поэтому я спросил:

– А есть ли у вас ученые?

– Есть, и очень много! – не без иронии ответил Маленький Скорпион. – Обилие ученых свидетельствует либо о расцвете культуры, либо о ее упадке. Смотря что понимать под учеными. Я не собираюсь давать собственное определение, но если ты хочешь посмотреть на наших ученых, могу кликнуть.

– То есть пригласить?

– Кликнуть! На приглашение они как раз не откликнутся – ты еще их не знаешь. Дурман, тащи сюда несколько мудрецов, скажи, что я дам им листьев. Пусть Звездочка и Цветок помогут тебе.

Девушка со смехом вышла. Мне так хотелось повидать ученых, что я забыл обо всех других вопросах и сидел молча. Но вскоре появилась Дурман с подругами, пока что без ученых. Они сели вокруг меня.

– Осторожнее, назревает допрос! – шутливо предупредил Маленький Скорпион.

Девушки захихикали.

– Можно нам и в самом деле кое о чем спросить тебя? – начала Дурман.

– Пожалуйста, только я не мастер любезничать, – ответил я, невольно подражая игривому тону Маленького Скорпиона.

– Скажи, как выглядят ваши женщины?

Я почувствовал, что могу потрясти их воображение:

– Наши женщины тоже пудрятся. (Все ахнули.) Но выделывают разные красивые штуки со своими волосами: то отращивают их, то подрезают, то расчесывают на пробор, то укладывают в пучок, то мажут ароматным маслом или обрызгивают духами. (Мои слушательницы взглянули на куцые волосы друг друга и разочарованно закрыли свои смешные круглые рты.) В уши они вдевают серьги с жемчугом или драгоценными камнями, которые колышутся и поблескивают, когда женщина ходит. (Девушки схватились за свои крохотные ушки, а одна – кажется, Цветок – даже попыталась немного вытянуть их.) Руки, ноги и шею они часто оставляют открытыми, но остальное закрывают: это еще соблазнительнее, чем ходить совсем голыми. – Я нарочно подсмеивался над девушками. – Голый человек может пленить только красотой тела, но оно у всех почти одинаково, а разноцветные одежды придают ему особую прелесть. Поэтому-то наши женщины и одеваются, даже летом, хотя они умеют и раздеваться. Еще они носят туфли – кожаные, матерчатые, с высокими каблуками, с острыми носами, иногда вышитые или разукрашенные. (Рты девушек походили на безмолвную букву «О».) В той стране, где я родился, женщины раньше бинтовали ноги, и они были у них совсем маленькие. Сейчас уже перестали бинтовать…

– Почему?! – закричали все, не дожидаясь продолжения. – Глупые! Ведь маленькие ножки – это так красиво!..

Видя, что девушки совсем потрясены, я пошел на попятную:

– Не волнуйтесь! Дайте договорить! Они перестали бинтовать ноги, но зато начали носить туфли на высоком каблуке и стали выше, стройнее. Правда, при этом у них искривились кости, и им иногда приходится ходить, держась за стены. Они часто ковыляют, падают, особенно если каблук сломается…

Все притихли, проникшись уважением к земным женщинам, и спрятали собственные ноги. Я уже хотел переменить тему разговора, но туфли с высокими каблуками оказались слишком притягательными.

– А какой высоты эти каблуки? – спросила одна.

– На туфлях рисуют цветы, да? – подхватила другая.

– Когда идешь, каблучки стучат?!

– Как же искривились кости? Сами собой или нужно сначала искривить кости, а потом туфли надевать?

– Ты говорил про кожаные туфли. Человеческая кожа для них годится?

– А какие вышивки, какого цвета?

Я мог бы крупно разбогатеть, если бы умел выделывать кожу или шить туфли. Но едва я успел сообщить, что наши женщины умеют не только наряжаться, как пришли ученые.

– Дурман, – сказал Маленький Скорпион, – приготовь сок из листьев. А вы, – обратился он к остальным девушкам, – ступайте обсуждать туфли на высоком каблуке где-нибудь в другом месте.

Ученых явилось сразу восемь. Поклонившись Маленькому Скорпиону, они сели на пол и возвели очи горе. Меня они не удостоили даже взглядом.

Дурман дала им по чашке сока, они выпили и закрыли глаза, давая понять, что решительно не желают смотреть на меня. Это было очень кстати, потому что я мог подробно рассмотреть их.

Все ученые оказались страшно худыми и грязными; даже их маленькие уши были набиты грязью. Двигались они еще медленнее, чем Большой Скорпион.

Сок дурманных листьев, видимо, произвел свое действие: они открыли глаза и снова устремили их ввысь. Наконец один из мудрецов заговорил:

– Я первый ученый во всем Кошачьем государстве!

Его коллеги беспокойно зашевелились, стали чесаться, скрипеть зубами и хором воскликнули:

– Ты первый?!! Ты такой же мерзавец, как твои отец и дед!

Я подумал, что они кинутся друг на друга, но первый ученый, видимо, привык к ругани и только засмеялся:

– Наш род уже три поколения изучает астрономию. Астрономию! А вы кто такие?! Заморские астрономы используют множество всяких приборов, подзорных труб, а мы уже три поколения наблюдаем звезды простым глазом – вот где настоящие способности! Мы изучаем влияние звезд на человеческую судьбу, на счастье и несчастье – разве иностранцы понимают что-нибудь в этом? Вчера ночью, когда я наблюдал звезды, Венера стояла прямо над моей головой. Кого же следует назвать первым ученым нашей страны?

– Меня, – пошутил Маленький Скорпион, – потому что мне Венера улыбалась.

– Вы совершенно правы, господин! – ответил астроном и умолк.

Остальные ученые тоже подтвердили, что Маленький Скорпион совершенно прав, после чего все они погрузились в глубокомысленное молчание.

– Ну говорите же! – приказал Маленький Скорпион.

– Я первый ученый во всем Кошачьем государстве, – изрек другой, бросив вокруг победоносный взгляд. – Что такое астрономия? Чистейшая ерунда. Ученость начинается с письмен, и это единственная наука. Я тридцать лет изучал письмена. Кто посмеет не признать меня первым ученым?!

– Пошел к собачьей матери! – откликнулись остальные ученые мужи.

Но специалист по письменам был не так робок, как астроном. Вцепившись в одного из своих коллег, он заорал:

– Так ты не признаешь?! Отдай сперва свой долг – дурманный лист, который ты у меня занял! Иначе я сверну тебе башку, не будь я первым ученым!

– Я, всемирно известный ученый, буду занимать у тебя дурманный лист?! Оставь меня в покое, не пачкай мою руку!

– Съел чужой дурманный лист и еще отнекиваешься?! Хорошо, погоди, когда я сочиню историю письмен, я докажу, что среди древних слов не было твоей фамилии! Погоди!

Ученый, не признавший долга, испугался и стал умолять Маленького Скорпиона:

– Господин, одолжи мне скорее один лист, я рассчитаюсь с ним! Ты ведь знаешь, что я первый ученый, в нашей стране, а ученые всегда без денег. Может, я и брал у него этот проклятый лист, не помню точно. И еще молю тебя, господин: попроси у своего отца, чтобы он давал ученым больше дурманных листьев. Другие без них в состоянии обойтись, но мы (особенно я, первый ученый) просто не можем иначе заниматься наукой. Недавно я выяснил, что наши предки действительно сдирали кожу с живых соплеменников. Скоро я напишу об этом статью и буду умолять твоего отца передать ее императору. Тогда Его Величеству будет удобнее восстановить этот интересный и имеющий глубокие исторические корни род казни. Разве такое открытие не делает меня первым ученым? Подумаешь, изучение письмен! Только история – подлинная наука!

– А разве история не пишется? Отдавай мой дурманный лист! – Позиция лингвиста была непоколебимой.

Маленький Скорпион велел одной из девушек принести историку лист, но тот отломил половину, прежде чем передать его лингвисту.

– Возвращаю тебе, хотя и не следовало бы.

– Ах, ты отдаешь только половину?! – завопил лингвист. – Будь я проклят, если не украду твою жену!

Тут все ученые необычайно заволновались и стали жаловаться Маленькому Скорпиону:

– Господин, почему у нас, ученых, бывает только по одной жене? Не удивительно, что мы вынуждены думать о похищении чужих женщин! Мы трудимся во славу своего государства, наши потомки пронесут через века научный опыт многих поколений, почему же каждому из нас нельзя иметь хотя бы по три жены?

Маленький Скорпион молчал.

– Возьмем, к примеру, звездные скопления. Там вокруг большой звезды всегда много маленьких. Если небо так создано, то и у людей должно быть так же, во всяком случае, у меня, первого ученого. К тому же моя жена совсем старая, она ни на что не годится.

– А вспомним форму письменных знаков, которые издревле содержали изображение частей женского тела. В одной своей работе я совершенно неопровержимо доказал, что у ученого должно быть много жен…

Далее пошли туманные и не совсем приличные доказательства, из которых, однако, было ясно, для чего ученым нужны жены. Маленький Скорпион по-прежнему молчал.

– Может быть, вы устали, господин? Мы…

– Дурман, дай им немного листьев, и пусть убираются! – проговорил наконец Маленький Скорпион.

– Благодарим вас, господин, извините! – зашумели ученые мужи.

Потом они схватили дурманные листья, поклонились Маленькому Скорпиону и, переругиваясь, выкатились за дверь. На смену им тут же влетела стая молодых ученых. Они давно ждали за дверью и не входили только потому, что боялись встретиться со своими старшими коллегами. Когда встречались представители старых и новых наук, совершалось, по крайней мере, два убийства.

У молодых ученых вид был гораздо лучше, чем у старых: не грязные, вполне упитанные и жизнерадостные. Прежде чем сесть, они поздоровались не только с Маленьким Скорпионом и со мной, но даже с девушкой. Я приободрился: видимо, у Кошачьего государства еще есть надежда.

– Это те ребята, которые учились по нескольку лет за границей и все постигли, – прошептал мне на ухо Маленький Скорпион. Его замечание меня несколько охладило, особенно когда гости вцепились в предложенные им дурманные листья.

Поев, молодые ученые начали разговаривать, но я ничего не понял, хотя от Маленького Скорпиона уже знал немало новых слов. В ушах стояли какие-то «варэ», «вский» [2] и прочее. Я заволновался, потому что гости явно обращались ко мне. Наконец до меня дошел смысл одного из вопросов:

– Что это на вас надето, господин иностранец?

– Штаны, – ответил я, чувствуя себя довольно неловко.

– А зачем они?

– О какой ученой степени они свидетельствуют?

– Наверное, ваше общество делится на классы штанных и бесштанных?

Я выдавил из себя лишь глупую усмешку. Они были очень раздосадованы, пощупали мои рваные штаны, потом снова затараторили. Мне стало скучно. Наконец молодые ученые ушли, и я спросил Маленького Скорпиона, о чем они говорили.

– Ты меня спрашиваешь? – улыбнулся Маленький Скорпион. – А я кого спрошу? Ничего они не говорили.

– Ну как же? Они говорили «варэ», «вский»…

– Это обычные иностранные слова, означающие «химия» и «роль» [3], только эти субъекты употребляют их без понятия, как придется. Умеющие произносить такие выражения и называются учеными нового типа. Слова «варэ», «вский» да еще «изм» стали в последнее время особенно модными. Первые два слова, сливаясь, означают все, что угодно: «Родители бьют ребенка», «Император ест дурманные листья», «Ученый покончил с собой»… Произноси их – и тебя тоже сочтут ученым. Главное – существительные. Глаголы не нужны, а прилагательные образуются от существительных.

– Почему они спрашивали меня про штаны?

– А почему девушки расспрашивали о туфлях на высоком каблуке? Молодые ученые похожи на женщин: они тоже стараются быть чистыми, красивыми и модными. Старые ученые напрямик требуют девок, а молодые сперва хорохорятся. Вот погоди, через несколько дней они все наденут штаны…

Мне показалось, что в комнате стало слишком душно; я извинился перед Маленьким Скорпионом и вышел на улицу. Цветок и ее подруги, привязав к пяткам куски кирпича и держась за стену, учились ходить на высоких каблуках.

20

Да, у этого пессимиста было что позаимствовать. Он, по крайней мере, сначала размышлял, а потом уж предавался своему пессимизму. Возможно, Маленький Скорпион недальновиден или труслив, но мне он все больше нравился, да и на молодых ученых я еще не поставил крест. Даже если они не уступают в глупости старым, они хоть живые и веселые. Маленькому Скорпиону стоило бы позаимствовать у них оптимизм, и тогда, быть может, он совершил бы немало полезного. Мне захотелось еще раз повидать молодых ученых, и я узнал у Дурман, где они живут.

По дороге я прошел мимо многих школ, или институтов, то есть пустырей, окруженных стенами. Когда я видел учеников, разгуливавших по улице, мои глаза наполнялись слезами. Эти юнцы (особенно те, что были постарше) выглядели невероятно самодовольными: точь-в-точь как Большой Скорпион, возлежавший на головах семи кошек. Они, наверное, воображали себя божественными избранниками и не понимали, что их государство самое жалкое во вселенной. Только очень глупые воспитатели могли взрастить столь невежественных юнцов. И все же, думал я, к двадцати годам человек должен что-то соображать, а не чувствовать себя в аду, как в раю. Я чуть было не начал спрашивать у них, чем они так довольны, но вовремя сдержался.

Один из молодых ученых, к которому я шел, заведовал музеем, что было весьма кстати. Музей оказался довольно большим зданием из двадцати или тридцати комнат. У входа, прислонившись к стене, сидел привратник и сладко спал. Кроме него, здание никто не охранял, а все двери были открыты. Удивительно, ведь люди-кошки воруют что попало. Не осмелившись потревожить привратника, я вошел в музей, прошел через два пустых зала и здесь наткнулся на своего нового знакомого. Он очаровал меня своим весельем, опрятностью, вежливостью. Фамилия его была Кошкарский. Я чувствовал, что она иностранного происхождения, и боялся, как бы, сопровождая меня по музею, он не замучил меня незнакомыми словами. Лишь бы он не называл экспонаты «варэ» или «вский», и тогда все будет в порядке.

– Пожалуйста, проходите сюда! – радушно пригласил Кошкарский. – Это зал каменной утвари восьмого тысячелетия до нашей эры. Утварь разложена по новейшей системе. Посмотрите!

Я оглянулся – ничего нет. Что за наваждение?! Но Кошкарский уже показывал на стены:

– Перед вами древний каменный сосуд, на котором вырезана какая-то иностранная надпись, стоит три миллиона национальных престижей.

Теперь я действительно заметил надпись, но не на сосуде, а на стене – там, где когда-то, видимо, стоял драгоценный сосуд.

– Перед вами каменный топор, которому исполнился десять тысяч один год, цена двести тысяч национальных престижей, это – триста тысяч престижей, это – четыреста тысяч…

Мне нравилось только одно – что он так бегло называет цену экспонатов. Мы вошли в следующий пустой зал. Кошкарский продолжал все тем же бодрым и почтительным тоном:

– А тут хранятся древнейшие книги мира, которым перевалило за пятнадцать тысяч лет. Разложены по новейшей системе.

Он начал перечислять названия книг и их цену, но я не увидел ничего, кроме нескольких тараканов на стене.

Когда мы вышли из десятого пустого зала, мое тер пение иссякло. Я уже хотел распрощаться с Кошкарским и уйти, как вдруг перед последним залом увидел около двадцати солдат с дубинками. Видимо, они что-то охраняют? В зале действительно были экспонаты, и я возблагодарил небо и землю. Хоть в одном из одиннадцати залов что-то есть – значит, я пришел не напрасно.

– Вы пришли очень удачно, – подтвердил Кошкарский. – Через каких-нибудь два дня вы бы и этого не увидели. Перед вами глиняная утварь десятого тысячелетия до нашей эры, разложенная по новейшей системе. Двенадцать тысяч лет назад эти сосуды были самыми прекрасными в мире, но потом, начиная с шестого тысячелетия до нашей эры, мы утратили секрет гончарного искусства и до сих пор не можем вновь обрести его.

– Как же так? – спросил я.

– О, вский! – воскликнул мой гид, приведя меня в полнейшее недоумение.

– Это самые драгоценные предметы на Марсе, но они уже проданы иностранцам за три биллиона национальных престижей. Если бы правительство не поторопилось, оно могло бы выручить за них, по крайней мере, пять биллионов, потому что два биллиона мы получили даже за каменные сосуды, которым нет еще десяти тысячелетий. Правительство просчиталось, и мы, посредники, получим меньше комиссионных. Это ужасно! Чем мы будем кормиться? Жалованья нам не выдают уже несколько лет. Правда, на комиссионных можно неплохо заработать, но ведь мы ученые нового типа, и нам нужно во много раз больше денег, чем старым ученым. Мы пользуемся только импортными вещами, а каждая такая вещь могла бы прокормить дюжину старых ученых!

Безмятежная физиономия Кошкарского вдруг помрачнела.

– Как случилось, что утрачен секрет гончарного искусства? О, вский! Почему продаются древности? Чтобы заработать на них. У меня уже не осталось никаких иллюзий в отношении новых ученых. Мне лишь хотелось обнять оставшиеся сосуды и разрыдаться. Итак, торговля музейными редкостями служит одним из источников правительственного дохода, а ученые получают комиссионные да докладывают посетителям цены.

– Что же будет, когда вы продадите последние экспонаты и не сможете больше получать комиссионных?

– О, вский!

Я понял, что это слово означает для него приспособленчество, в тысячу раз более подлое, чем у Маленького Скорпиона. Кошкарский с его восклицаниями стал мне омерзителен, но дурманные листья располагают к апатии, и я не надавал своему гиду пощечин. С какой стати мне, китайцу, вмешиваться в дела людей-кошек?

Не попрощавшись с Кошкарским, я вышел, и мне чудилось, будто за мной вдогонку несутся стенания похищенных реликвий.

На улице я немного успокоился и подумал, что для кошачьих древностей, пожалуй, счастье попасть за границу. Раз люди-кошки все разворовывают и уничтожают, пусть уж лучше их реликвии хранят иностранцы. Разумеется, это ничуть не оправдывает Кошкарского. Хотя торговля затеяна не им, он бессовестно поддерживает ее и вообще забыл о чести и совести. Мне всегда казалось, что человечество чтит свою историю, а люди-кошки безжалостно порывают даже с отечественной историей. К тому же Кошкарский образован. Если так поступают ученые, то что же творит невежественная масса?!

У меня пропало желание идти к другим новым ученым и смотреть культурные учреждения. Показавшаяся впереди библиотека вновь сулила «хитрость с пустой крепостью» [4]. Само здание было неплохое, хотя явно не ремонтировалось уже много лет. Но когда из библиотеки вышла группа школьников, которые, должно быть, читали там книги, во мне снова пробудилось любопытство.

Войдя в ворота, я увидел на стенах множество свежих надписей: «Библиотечная революция». Интересно, против кого она направлена? Размышляя об этом, я вдруг споткнулся о лежащего человека, который тотчас заорал: «Спасите!»

Рядом с ним валялись еще больше десяти жертв, связанных по рукам и ногам. Едва я развязал их, как они трусливо сбежали – все, кроме одного, в котором я узнал молодого ученого. Это он просил о помощи.

– Что здесь происходит?! – изумился я.

– Снова революция! На этот раз библиотечная.

– Против кого же она?

– Против библиотек. Посмотри, господин! – Ученый показал на свои ляжки.

Я увидел короткие штаны, на которые прежде не обратил внимания. Но как они связаны с библиотечной революцией? Ученый объяснил мне это:

– Ведь ты носишь штаны, и мы, ученые, призванные знакомить народ с передовой наукой, передовой моралью и обычаями, тоже надели штаны. Это революционный акт…

«Вот так революция!» – подумал я.

– К сожалению, студенты соседнего института узнали о нашем революционном акте, явились сюда и потребовали каждый по паре штанов. Я – заведующий библиотекой, и прежде, когда торговал книгами, постоянно давал часть своей выручки студентам. Дело в том, что они преданы кошкизму, а кошкисты – народ опасный. К сожалению, они ревностно проводят свои принципы и потребовали у меня штаны. Я не мог на них напастись, и студенты восстали. Мой революционный акт состоял в том, что я надел штаны; их – в том, чтобы сшить штаны, каких нет ни у кого. В общем, они связали нас и похитили все мои ничтожные сбережения!

– Надеюсь, книги они не растащили? – воскликнул я, беспокоясь о библиотеке, а не о его сбережениях.

– Нет, их не могли растащить, потому что последняя книга продана пятнадцать лет назад. Сейчас мы занимаемся перерегистрацией.

– Что же вы регистрируете, если книг нет?

– Дом, стены… Готовимся к новой революции, хотим превратить библиотеку в гостиницу и получать хотя бы небольшую аренду. Фактически здесь уже несколько раз квартировали солдаты, но с гражданской публикой было бы как-то удобнее…

Мне очень хотелось уважать людей-кошек, и именно поэтому я не стал больше слушать, иначе я мог бы перейти на брань.

21

Ночью снова полил дождь, который в Кошачьем городе был лишен всякой поэтичности. Трудно предаваться лирическому настроению, когда слышишь треск и грохот стен, падающих одна за другой. Город походил на морской корабль в бурю. Каждую минуту он сотрясался, ожидая своей гибели, но разве это было бы так уж плохо? Я вовсе не жаждал крови и лишь желал людям-кошкам легкой смерти, от обычного дождя. Ради чего они живут? В их истории произошла какая-то нелепая ошибка, за которую они теперь вынуждены расплачиваться. Впрочем, собственные мысли тоже казались мне пустыми и эфемерными.

Ладно, поразмышляю – все равно не уснуть. Что означает, например, кошкизм или другие слова, которыми умудрились немало навредить себе люди-кошки? Я вспомнил о студентах, «преданных кошкизму». На Земле студенчество всегда было носителем передовой мысли, но иной раз его горячность оказывалась поверхностной, а политическая острота сводилась к жонглированию несколькими новыми словами. Если здешние студенты именно таковы, то мне остается лишь закрыть глаза на будущее Кошачьего государства. Винить во всем студенчество несправедливо, но я не должен идеализировать его только потому, что возлагаю на него надежды. Мне так захотелось познакомиться с кошачьей политикой, что я не спал почти всю ночь. Хотя Маленький Скорпион и отрицал свою причастность к политике, я могу узнать у него исторические факты, без которых невозможно понять современную жизнь.

Чтобы не упустить Маленького Скорпиона, я встал очень рано и сразу же обратился к нему с вопросом:

– Скажи мне, что такое кошкизм?

– Политическое учение, согласно которому люди-кошки живут друг для друга, – ответил он, жуя дурманный лист. – При кошкистском строе общество представляет собой большой слаженный механизм, каждый человек в нем играет роль винтика или шестеренки, но все работают спокойно и счастливо. Совсем неплохое учение.

– Какие-нибудь государства на Марсе уже осуществляют подобный строй?

– Да, уже более двухсот лет.

– А ваша страна?

Маленький Скорпион задумался. Мое сердце прыгало от нетерпения. Наконец он сказал:

– Мы тоже пытались, шумели. Я даже не помню учения, которое бы мы не пытались осуществить.

– Что значит «шумели»?

– Предположим, у тебя непослушный ребенок. Ты его ударил. Я узнал об этом и ударил своего ребенка – не потому, что он непослушный, а просто в подражание тебе. Поднимается шум, шумиха. То же самое и в политике.