1

…И опять я увидела серп луны – золотистый и холодный. Сколько раз я видела его таким, как сейчас, сколько раз… И всегда он вызывает во мне самые разные чувства, самые разные образы. Когда я смотрю на него, мне кажется, что он висит над лазоревыми облаками. И постоянно будит воспоминания – так от дуновения вечернего ветерка приоткрываются бутоны засыпающих цветов.

2

Когда я впервые заметила серп луны, он показался мне именно холодным. На душе у меня тогда было очень тяжело, сквозь слезы я видела тонкие золотистые лучи. В то время мне исполнилось всего семь лет; на мне была красная ватная курточка и шапочка, сшитая мамой, синяя, с мелкими цветочками,– я помню это. Прислонясь спиной к косяку двери, я смотрела на серп луны. Маленькая комната -запах табака, лекарств, слезы мамы, болезнь папы. Я стояла на пороге одна и смотрела на серп луны; никто не звал меня, никто не приготовил мне ужина. Я понимала – в дом пришло горе: все говорили, что болезнь папы… И я еще острее чувствовала свою тоску, холод и голод, свое одиночество. Так я стояла, пока луна не скрылась. Я осталась совершенно одна и снова расплакалась, но плач мой заглушили рыдания матери: папа перестал дышать, лицо его закрыли куском белой ткани. Мне хотелось сдернуть это белое покрывало, еще раз увидеть папу, но я не осмелилась. Было очень тесно – почти всю комнату занимал папа. Мама надела белое платье [1] на меня поверх красной ватной курточки тоже надели белый халатик с неподрубленными рукавами – мне это хорошо запомнилось, потому что я все время выдергивала из края рукава белые нитки. Все суетились, шумели, громко плакали, но суетня эта была, пожалуй, излишней. Дел было не так уж много: всего лишь положить папу в гроб, сколоченный из четырех тонких досок. Потом пять или шесть человек несли его. Мы с мамой шли за гробом и плакали. Я помню папу, помню гроб. Этот деревянный ящик навсегда унес папу, и я часто жалею, что не открыла гроб и не посмотрела на отца. Но гроб глубоко в земле; и хотя я хорошо помню место за городской стеной, где он зарыт, могилу так же трудно найти, как упавшую на землю каплю дождя.

3

Мы с мамой еще носили траур, когда я снова увидела серп луны. Был холодный день, мама пошла на могилу папы и взяла меня с собой. Она захватила тоненькую пачку бумаги [2]. В тот день мама была особенно ласкова со мной. Когда я не могла больше идти, она несла меня на руках, а у городских ворот купила мне жареных каштанов. Все холодное, только каштаны горячие; было жалко их есть, потому что я грела ими руки. Я не помню, сколько мы шли, но мне показалось, что очень-очень долго. Когда хоронили отца, дорога не казалась мне такой длинной – возможно, потому, что тогда людей было больше, а сейчас мы шли только вдвоем с мамой. Она молчала, и мне не хотелось говорить, кругом было тихо; такие желтые дороги всегда тихи и бесконечны.

Дни стояли короткие. Я помню могилу – совсем маленький бугорок земли – и вдалеке высокие желтые холмы, за которые уходило солнце. Мама посадила меня У могилы и как будто не замечала, она плакала, обхватив могилу руками. Я сидела и играла каштанами. Мама снова заплакала. Я тоже вспомнила папу; плакать о нем не хотелось, и все-таки я заплакала – мне стало жалко маму. Я потянула ее за руку: «Не плачь, ма, не плачь!…» Она заплакала еще сильнее и крепко прижала меня к себе. Солнце зашло, кругом никого не было, только мы вдвоем. Вдруг мама словно испугалась чего-то, глотая слезы, она взяла меня за руку, и мы пошли. Через несколько минут она посмотрела назад; я тоже оглянулась – папину могилу уже нельзя было различить; по эту сторону до самого подножия холмов – могилы, маленькие-маленькие бугорки. Мама вздохнула. Мы шли то быстро, то медленно; еще не дойдя до городских ворот, я увидела серп луны. Было темно, тихо, и только луна лила холодный свет. Я устала, и мама взяла меня на руки. Не знаю, как мы добрались до города, помню лишь серп луны на пасмурном небе.

4

В восемь лет я уже научилась относить вещи в ломбард. Я знала – если не принесу немного денег, нам нечего будет есть: мама посылала меня закладывать вещи только в самом крайнем случае. Мне было хорошо известно: если мама давала сверток, значит, в котле нет ни крупинки. Иногда наш котел был чист, как добродетельная вдова. Однажды я понесла закладывать зеркало, единственную оставшуюся вещь, без которой можно было обойтись, хотя мама и пользовалась ею каждый день. Была весна, и теплые вещи мы уже заложили. Я знала зеркало надо нести осторожно, но нужно было торопиться, потому что ломбард закрывался рано. Я боялась его красных больших ворот и длинного высокого прилавка. Когда я к ним приближалась, у меня начинало колотиться сердце. Но я должна войти, вернее, вскарабкаться – так высок порог. Из последних сил я должна поднять свою ношу до прилавка, крикнуть: «Возьми те в заклад!» получить деньги и квитанцию и быстро вернуться домой, чтобы мама не беспокоилась. Но зеркало не взяли, а предложили принести еще что-нибудь. Я пони мала, что это значит. Прижав зеркало к груди, я со всех ног побежала домой. Мама заплакала ничего другого она найти не могла.

Я привыкла к нашей комнате, и мне всегда казалось, что в ней много вещей, но теперь, помогая маме найти что-нибудь, я поняла, что их очень мало. «Мама, а что мы будем есть?» Она, плача, протянула мне серебряную шпильку единственную драгоценность в доме. До этого мама не сколько раз вынимала ее из волос, но не решалась зале жить. Эту шпильку ей подарила бабушка в день свадьбы. Мама велела оставить зеркало и отнести в ломбард шпильку. Я побежала обратно, но большие страшные ворота были уже закрыты. Я села на ступеньку, зажав шпильку в кулаке. Громко плакать я не смела: я смотрела на небо и снова сквозь слезы видела серп луны. Я плакала долго, до тех пор пока из темноты не появилась мама; она взяла меня за руку. Какие теплые у нее руки! Почувствовав их тепло, я забыла все неудачи и даже голод. Всхлипывая, я сказала: «Мама, пойдем спать. Завтра утром я снова приду сюда!» Она молчала. Мы прошли немного: «Мама, посмотри на серп луны, он был таким же, когда папа умер. Почему он всегда висит косо?» Мама молчала, рука ее слегка дрогнула.

5

Мама целыми днями стирала чужое белье. Мне всегда хотелось помочь ей, но я не знала, как это сделать. Я только ждала ее и не ложилась спать. Иногда серп луны уже был высоко в небе, а она все еще стирала вонючие носки, похожие на твердую коровью шкуру,– их присылали приказчики. После стирки этой гадости мама уже не могла есть. Я сидела около нее и смотрела на серп луны; в его луче мелькала летучая мышь, словно нанизанная на серебристую нить, и вдруг медленно исчезала в темноте. Чем больше я жалела маму, тем сильнее меня притягивал серп луны; становилось легче на душе, когда я смотрела на него. Летом он был еще красивее, от него всегда веяло прохладой, словно он был изо льда. Мне очень нравилось, когда легкие тени, падающие на землю в лунную ночь, вдруг исчезали,– становилось особенно темно, звезды светили еще ярче, а цветы пахли еще сильней. В саду соседнего дома было много цветов и деревьев, с большой акации к нам падали белые лепестки, устилавшие землю точно снег.

6

Мамины руки от стирки стали жесткими. Иногда я просила ее почесать мне спину, но не смела часто утруждать она слишком уставала. Вонючие носки лишали ее аппетита. Я знала: мама что-то обдумывает. Она иногда откладывала белье в сторону и замирала. О чем она думала, я не могла угадать.

7

Мама просила меня не упрямиться и называть его папой. Она нашла мне нового отца. Я знала это был Другой, потому что папа лежал в могиле. Говоря мне о новом отце, мама отводила глаза в сторону. Глотая слезы, она сказала: «Я не могу допустить, чтобы ты умерла с голоду Да, это заставило маму найти мне другого отца. Я многого тогда не понимала, мне было страшно, но я надеялась, что теперь мы не будем голодать. Какое удивительное совпадение! Когда мы покидали нашу каморку, в небе снова висел серп луны. В этот раз он сиял ярче и казался зловещим – я уезжала из своего дома, к которому так привыкла. Мама села в красные свадебные носилки, впереди шли несколько музыкантов; звуки барабанов и труб оглушали. Носилки двигались впереди, какой-то мужчина вел меня за ними Зловещий свет луны как бы дрожал на холодном ветру. На улицах было пустынно, и только одичавшие собаки с лаем бежали за музыкантами. Носилки двигались очень быстро, Куда? Может быть, маму несли на кладбище? Мужчина тащил меня за собой. Я с трудом поспевала, мне хотелось плакать, но я не могла. Рука мужчины была потная и, как рыба, холодная. Я хотела крикнуть: «Мама!» – но не смела. Серп луны вдруг стал уже, словно прищуренный большой глаз. Носилки внесли в узкий переулок.

8

В течение трех-четырех лет я как будто не видела серпа луны. Новый папа относился к нам хорошо. У него были две комнаты, он с мамой занимал одну, я спала в другой. Сначала я хотела спать с мамой, но через несколько дней полюбила свою маленькую комнатку. Белоснежные стены, стол и стул – мне казалось, что все это мое. И одеяло теперь было толще и теплее, чем раньше. Мама пополнела, на щеках появился румянец, и с ее рук понемногу сошли мозоли. Мне уже не приходилось бегать в ломбард закладывать вещи. Новый папа отдал меня в школу. Иногда он даже играл со мной. Не знаю почему, но я не любила называть его папой, хотя понимала, что он очень хороший человек. Он догадывался обо всем. Он часто шутил, и, когда смеялся, его глаза становились красивыми. Мама тайком уговаривала меня называть его папой, да я и сама чувствовала, что не стоит быть слишком упрямой. Ведь мы с мамой теперь сыты благодаря ему… Я не припомню, чтобы в эти три-четыре года я видела серп луны… Возможно, я видела, только забыла… Но я всегда буду помнить, каким он был, когда умер папа, и каким он был, когда маму несли в красных носилках. Я навсегда запомнила это холодное бледное сияние, словно от куска нефрита…

9

Я полюбила школу. Мне всегда казалось, что в школе много цветов, хотя на самом деле их там вовсе не было. Стоит мне вспомнить школу – и на память сразу приходят цветы, так же как мысли о папиной могиле вызывают воспоминание о серпе луны за городом, о его сиянии, дрожащем на слабом ветру. Мама очень любила цветы, но не могла их купить. Иногда ей дарили цветы, и она, счастливая, сразу же прикалывала их к волосам. Случалось, и я приносила ей один-два цветка; воткнув их в волосы, она молодела. Мама радовалась, я тоже радовалась. Школу я любила. Может быть, поэтому, думая о школе, я вспоминаю о цветах?

10

В тот год, когда я должна была окончить начальную школу, мама снова послала меня заложить вещи. Я не • знала, почему внезапно уехал отчим. Маме тоже как будто не было известно, куда он исчез. Она все еще посылала меня в школу, надеясь, что отчим скоро вернется. Но прошло много дней, а он не возвращался, даже писем не было., Я думала, что маме снова придется стирать вонючие носки, и мне становилось очень больно. Однако она и не думала об этом, а все еще продолжала наряжаться и прикалывать к волосам цветы. Удивительно! Она не плакала, наоборот,– смеялась. Почему? Я не понимала. Несколько раз, возвращаясь из школы, я видела маму стоящей у ворот. Прошло еще немного времени. Однажды, когда я шла по улице, какой-то человек окликнул меня: «Передай этот конверт мауе… А ты сколько берешь, малютка?» Я вспыхнула и низко опустила голову. Ясно было, что положение безвыходное, и я не могла поговорить с мамой, не могла. Она очень любила меня и временами настойчиво говорила: «Учись! Учись!» – сама она была неграмотна.

Я подозревала, и подозрения сменились уверенностью, что она пошла на «это» ради меня. Ей больше ничего не оставалось. И, думая об этом, я не могла осуждать маму. Мне хотелось прижать ее к груди и сказать, чтобы она больше не делала этого. Я ненавидела себя за то, что не могла ей помочь. Поэтому я часто думала: что меня ждет после окончания школы? Я говаривала об этом с подругами. Одни рассказывали, что в прошлом году нескольких девушек, окончивших школу, взяли вторыми женами. Другие говорили, что некоторые девушки стали «продажными». Я не совсем понимала, что значит это слово, но по их тону догадывалась – это нехорошее. Они же как будто все знали, им нравилось тайком шушукаться и неприличных вещах, и на их раскрасневшихся лицах было написано неподдельное удовольствие. Я стала думать, не ждет ли мама моего окончания школы, чтобы… С такими мыслями я иногда боялась возвращаться домой: меня пугала встреча с мамой. Иногда она давала мне деньги на сласти, но я не решалась их тратить. На уроках физкультуры я часто была близка к голодному обмороку. Каким вкусным казалось мне то, что ели другие. Однако я должна была экономить деньги. Если бы мама заставила меня… то с деньгами я могла бы убежать. Порой у меня бывало больше мао! Когда мне становилось особенно грустно, я даже днем искала на небе серп луны, словно вид его мог успокоить мое сердце. Серп луны беспомощно висел в серо-голубом небе, и тусклый свет его заволакивала тьма…

11

Тяжелее всего было то, что я начинала ненавидеть маму. Но всякий раз, когда мною овладевало это чувство, я невольно вспоминала, как она несла меня к могиле отца. И я уже не могла ее ненавидеть. И все же должна была ненавидеть. Мое сердце – как серп луны: на мгновение блеснет, открытое, а затем заволакивается непроглядной тьмой. К маме часто приходили мужчины, и она уже перестала меня стесняться. Они смотрели на меня, как голодные собаки, у которых изо рта течет слюна. В их глазах я была более лакомым куском, я видела это. За короткое время я поняла многое. Я узнала – надо беречь свое тело, как драгоценную вещь; чувствовала, что я стала привлекательной, от этого мне было беспокойно, но еще больше – приятно. Я ощущала в себе достаточно сил, чтобы сберечь себя или погубить. Порой я подавляла в себе эти чувства, иногда они захватывали меня. Я не знала, что лучше. Я хо-теда любить маму, мне нужно было о многом расспросить ее, хотелось, чтобы она меня успокоила; но именно в то время я должна была избегать ее и ненавидеть, иначе я бы не сберегла себя. В часы бессонницы, после трезвых размышлений, я убеждалась, что мама не виновата. Она должна была заботиться о нашем пропитании. Но теперь каждый кусок застревал у меня в горле. Мое сердце то совсем останавливалось, то бешено колотилось, точно зимний ветер, который, затихнув на минуту, начинает метаться с еще большей яростью. Я старалась успокоить свое сердце, но не могла.

12

Дела наши становились все хуже – они не ждали, пока я что-нибудь придумаю. Мама спросила: «Ну как?» – и добавила, если я действительно люблю ее, то должна помочь, иначе она уже не сможет заботиться обо мне. Это было не похоже на маму, но она говорила именно так. Она сказала совершенно ясно: «Я быстро старею, пройдет еще года два, и мужчины отвернутся от меня!» В самом деле, последнее время она усиленно пудрилась, но морщины были все равно заметны. И она решила стать рабой одного мужчины – на многих ее уже не хватало. Мама считала, что, пока она еще не увяла совсем, ей нужно торопиться. В это время она нравилась одному торговцу пампушками. Я стала уже взрослой, и мне было неудобно идти за мамиными носилками, как в детстве. Мне следовало начинать самостоятельную жизнь. Если бы я решилась «помочь» маме, то она могла бы не идти на это – деньги заработала бы я. Я очень хотела помочь, но такой способ заработка вызывал у меня страх. Что я знала? Могла ли я добывать деньги, подобно потерявшей надежду женщине?! У мамы жестокое сердце, но деньги ведь еще более жестоки. Она не принуждала меня вступать на этот путь, предоставив решать самой – помогать ей или разойтись с ней в разные стороны. Мама не плакала, она уже давно выплакала все слезы. Что же мне делать?

13

Я рассказала все директрисе. Это была полная женщина сорока с лишним лет, ограниченная, но с добрым сердцем. У меня не было другого выхода, иначе кому бы я могла рассказать о маме… До этого я никогда не говорила с директрисой откровенно. И каждое слово, точно раскаленный уголь, жгло мои губы, я заикалась и с трудом выдавливала слова. Она захотела помочь мне. Денег дать она не могла, но обещала кормить два раза в день и разрешила жить вместе со школьной уборщицей. Она обещала, что со временем, когда я научусь хорошо писать, я буду помогать секретарю переписывать бумаги. Теперь основное было решено. У меня были еда и жилище. Я могла избавить маму от забот. На этот раз даже носилок не было, мама просто взяла рикшу и исчезла во тьме. Мою постель она оставила. При расставании мама сдерживала слезы, но видно было, что сердце ее обливалось кровью. Она знала, что я, родная дочь, не смогу навещать ее. А я? Я – я безудержно рыдала, и слезы заливали мое лицо. Я ее дочь, друг, утешитель. Но я не могла ей помочь, не могла решиться встать на тот путь. Я часто думала потом, что мы с мамой, как бездомные собаки, рыскали в поисках еды и ради этого должны были продавать себя, словно кроме желудков у нас ничего не было. Ненависть к маме прошла, я поняла все. Мама не виновата, не виноваты и наши желудки,– нам просто надо было есть, чтобы жить. А теперь разлука с мамой заставила меня все забыть. На этот раз не было серпа луны, кругом стоял мрак, не было даже светлячков. Мама исчезла во тьме как тень. Умри она, я, пожалуй, не смогла бы похоронить ее вместе с отцом. Не дано мне знать и то, где будет ее могила. Был у меня единственный друг – мама. А теперь я осталась одна в целом свете.

14

Мы с мамой не могли видеться, и любовь в моем сердце увяла – так весенние цветы погибают от инея. Я прилежно занималась каллиграфией, чтобы переписывать всякие пустяковые бумаги для директрисы. Я должна была хоть что-нибудь делать – ведь я ела чужой рис. В противоположность своим одноклассницам, которые целыми днями болтали о том, кто что ест, как одевается, что говорит, я замкнулась в себе, моим другом была моя тень. В моем сердце была только я, потому что никому до меня не было дела. Я сама себя любила и жалела, ободряла и укоряла; я познавала себя, словно постороннего человека. Малейшие изменения во мне пугали меня, радовали и повергали в смятение. Я относилась к себе как к нежному цветку и могла думать только о настоящем, не решаясь мечтать о будущем. Я потеряла всякое представление о времени и вспоминала о том, что наступил полдень или вечер только тогда, когда меня звали к столу; для меня не было ни времени, ни надежд, словно я и не существовала на свете. Вспоминая маму, я понимала, что я уже не ребенок. Я не ждала, подобно сверстницам, каникул, праздников, Нового года. Какое они имели ко мне отношение? Но я понимала, что становлюсь взрослой и через некоторое время появятся новые заботы и тревоги. Я чувствовала, что делаюсь красивой, и это меня немного утешало; впервые за все время появилось нечто поднимавшее меня в собственных глазах. Сначала это радовало, потом огорчало меня. Пока не приходила горечь, я была горда – бедная, но красивая! Это и пугало меня: ведь мама тоже была недурна.

15

Я давно не видела серпа луны – я боялась смотреть на него, хотя мне очень хотелось. Я уже окончила школу, но все еще жила здесь. Вечерами в школе оставались только двое старых слуг: мужчина и женщина. Они не знали, как относиться ко мне: я не была уже ученицей, но не была и преподавателем или прислугой, хотя больше походила на последнюю. Вечерами я гуляла во дворе одна, и часто серп луны загонял меня в комнату – не хватало смелости взглянуть на него. А в комнате я могла думать о нем, особенно если было ветрено. Легкий ветерок словно доносил до моего сердца бледный свет луны, заставлял вспоминать прошлое и еще сильнее грустить о настоящем. Мое сердце было подобно летучей мыши в лучах луны – хотя и озаренная светом, она остается темной; а темное, хоть и умеет летать, все же темное,– у меня не было надежд. Но я не плакала, только хмурила брови.

16

У меня появился заработок: я стала вязать вещи для учениц. Директриса разрешала мне это. Но я зарабатывала мало, потому что ученицы сами умели вязать и обращались ко мне только в том случае, когда не успевали связать нужные срочно чулки или варежки. Однако сердце мое словно ожило, я даже думала: останься мама со мной, я могла бы ее прокормить. Но стоило мне подсчитать заработок, и я понимала, что все это только мечты, хотя они и доставляли мне радостные минуты. Очень хотелось увидеть маму. Если бы мы встретились и стали жить вместе, мы обязательно нашли бы выход – так я мечтала, но не очень верила в это. Я думала о маме, и она часто мне снилась. Однажды я со школьницами отправилась на прогулку за городскую стену. Был уже пятый час вечера, когда мы возвращались. Надо было торопиться, и мы выбрали самый короткий путь. И я увидела маму! В маленьком переулке была лавка, в которой торговали пампушками. У входа на шесте была выставлена большая пампушка из дерева. У стены сидела мама; согнувшись, она раздувала мехи. Я еще издали увидела ее и узнала, хотя она сидела спиной ко мне. Хотела подойти и обнять ее, но не посмела: я боялась, что ученицы будут смеяться надо мной, они и думать не могли, что у меня такая мама. Чем ближе мы подходили, тем ниже я опускала голову; я взглянула на маму сквозь слезы, она меня не заметила. Совсем близко от нее мы гурьбой прошли мимо, а она как будто ничего не видела и сосредоточенно раздувала мехи. Когда мы отошли подальше, я оглянулась, мама сидела в том же положении. Я не разглядела ее лица, только заметила, что волосы спадали ей на лоб. Я запомнила название этого переулка.

17

Мое сердце словно точил червь, я не могла успокоиться, не повидав маму. Как раз в это время в школе сменился директор. Директриса сказала, что я должна подумать о себе,– она кормила меня и давала приют, но не может поручиться, что новый директор сделает то же. Я подсчитала свои деньги – всего два юаня, семь мао и несколько медяков. На первые дни этих денег было достаточно, чтобы не умереть с голоду, но куда мне идти? Я не могла сидеть сложа руки и грустить, надо было что-то придумать. Первой мыслью было разыскать маму. Но сможет ли она взять меня к себе? А если нет? Своим приходом я вызову недовольство торговца пампушками, маме будет очень тяжело. Я должна подумать о ней, она моя мама, хотя бедность и разделила нас пропастью. Я думала, думала и решила не ходить. Нужно самой нести свои беды. Но как? Я не могла придумать. Я поняла, что мир слишком мал, чтобы в нем нашлось для меня пристанище или утешение. Собаки были счастливее меня – они могли спать на улице; людям же на улице спать не полагается. Да, я человек, но человеку может прийтись хуже, чем собаке. Если я не уйду, неизвестно, как отнесется к этому новый директор. Я не могла ждать, пока меня выпроводят за дверь. Стояла весна. Но я не чувствовала ее тепла, я только видела, что распустились цветы и зазеленели листья. Красные цветы были всего лишь красными цветами, зеленые листья – всего лишь зелеными листьями, я различала краски, но все это не имело для меня никакого смысла – весна была холодной и мертвой, она не оживила моего сердца. Я не хотела плакать, но слезы текли сами собой.

18

Я отправилась искать работу. Маму я не разыскивала, хотела сама зарабатывать на жизнь и ни от кого не зависеть. Два дня я выходила с надеждой, а возвращалась в пыли и в слезах. Для меня не было работы. Именно теперь я по-настоящему поняла маму и от души простила ее. Она хоть стирала вонючие носки, а я не могла найти даже такую работу. Путь, на который вступила мама, был единственным. Навыки и добродетели, воспитанные во мне школой, оказались никчемными, они годились для тех, кто сыт и свободен. Мои соученицы не допускали мысли, что у меня такая мама; они смеялись над продажными женщинами; да, они могут смеяться – они сыты. Я почти решилась: если найдется человек, который будет меня кормить, я буду все для него делать; ведь мама могла же покоряться. Я не хотела умирать, хотя и думала об этом; нет, я хотела жить. Я молода, красива и должна жить. В позоре не я повинна.

19

Стоило лишь подумать это, как мне показалось, что я нашла себе работу. Я отважилась погулять во дворе, где в темно-синем безоблачном небе висел серп весенней луны. Я залюбовалась им. Мягкий свет сияющего серпа падал на иву; ветерок доносил аромат цветов и шевелил ветки; их трепетные тени то появлялись на освещенной стене, то исчезали; свет слабый, тени легкие – малейшее дуновение ветерка пробуждало все ото сна. Чуть ниже серпа луны, над ивой, словно глаза смеющейся феи, блестели две звезды. Они смотрели то на серп луны, то на колеблющиеся ветки. У стены росло какое-то дерево, осыпанное белыми цветами. В слабом свете луны половина дерева казалась покрытой снегом, другая половина была неразличима в тени. «Серп луны – вот начало моих надежд»,– подумала я.

20

Я пошла к директрисе, ее не было дома. Меня пригласил войти молодой человек. Он был красив и любезен. Я всегда боялась мужчин, но этот не внушил мне страха. Он спросил, по какому делу я пришла, и так улыбнулся, что сердце мое растаяло. Я все ему рассказала. Он был растроган и обещал помощь. В тот же день вечером он принес мне два юаня, я не хотела брать их, но он сказал, что эти деньги. посылает директриса – его тетка, и добавил, что она подыскала мне квартиру, куда я смогу переехать завтра. Мне бы нужно было высказать свои сомнения, но я не могла решиться. Его улыбка словно проникала в мое сердце. Я чувствовала, что мои подозрения обидят его, такого милого и ласкового.

21

Смеющиеся губы касаются моего лица, поверх его головы я вижу улыбающийся серп луны. Весенний ветер словно опьяняет, он разрывает весенние облака, открывая серп луны и несколько звезд. Ветки ивы, склонившиеся над рекой, слегка колышутся, сверчки поют любовную песнь, а аромат цветущего тростника разлит в темном вечернем воздухе. Я слушаю журчание воды, дающей тростнику животворную силу; мне хочется стать такой же, как тростник, и быстро тянуться вверх. На теплой влажной " земле наливаются белым соком молодые побеги. Все вокруг жадно вбирает в себя силы весны, впитывает ее всеми порами, источает аромат. Подобно окружающим меня цветам и травам, позабыв обо всем, я вдыхаю весну; перестаю ощущать себя, словно растворяюсь в весеннем ветерке, в слабом свете луны. Внезапно луну заволакивает облако, я прихожу в себя и чувствую – жаркая сила подавляет меня. Серп луны исчезает, я теряю голову и становлюсь такой, как мама!

22

Я раскаиваюсь, успокаиваю себя, хочу плакать, радуюсь, просто не знаю что делать. Хочу убежать, никогда больше не видеть его, но снова мечтаю о нем и скучаю. Я одна в двух комнатах, он приходит каждый вечер. Он всегда обворожителен и добр. Он кормит меня и даже купил несколько платьев. Надевая новое платье, я замечаю свою красоту; я ненавижу эти платья, и в то же время жалко расстаться с ними. Я не смею думать обо всем этом, да и не хочется думать – я словно околдована, щеки у меня всегда пылают. Мне лень наряжаться, но я не могу не наряжаться; я изнываю от безделья, мне постоянно приходится искать, чем себя занять. Когда наряжаюсь, я нравлюсь себе, одевшись – ненавижу себя. Мне ничего не стоит расплакаться, но я изо всех сил стараюсь не делать этого, а глаза у меня весь день мокрые. Иногда я как сумасшедшая целую его, затем отталкиваю и даже ругаю; он всегда улыбается.

23

Я давно знаю, что надежд у меня нет; облако может закрыть серп луны,– так и мое будущее темно. Вскоре весна сменилась летом, и я пробудилась от весенних грез. Однажды в полдень ко мне пришла молодая женщина. Она была очень красива, но это была хрупкая красота, красота фарфоровой куклы. Войдя в комнату, она разрыдалась. Я все поняла без расспросов. По-видимому, она не собиралась скандалить, я тоже была далека от этого. Она держалась скромно. Плача, она взяла меня за руку. «Он обманул нас обеих!» – сказала она. Я думала, что она тоже любовница. Нет, это была его жена. Она не скандалила, а лишь повторяла: «Оставьте его!» Я не знала что делать, было жалко эту женщину. Я пообещала ей. Она улыбнулась. Глядя на нее, я понимала, что она не хочет ни во что вникать, ничего не хочет знать, ей нужно только вернуть мужа.

24

Я долго ходила по улицам. Легко было пообещать, но что мне самой делать? Подаренные им вещи я не хотела брать; раз нужно расстаться, то надо это сделать не откладывая. Но что у меня останется, если я откажусь от вещей? Куда идти? Есть ведь тоже надо каждый день. Мне пришлось взять эти платья – другого выхода не было. Тайком съехала с квартиры, но не раскаивалась, только чувствовала пустоту, и, как у облачка, у меня не было никакой опоры. Приискав себе маленькую комнатку, я проспала целый день.

25

Я понимала, что такое бережливость, и с детства хорошо знала цену деньгам. К счастью, у меня еще оставалось немного денег, и я решила сразу же заняться поисками работы. Ни на что не надеясь, я все же не хотела подвергать себя опасностям. Я повзрослела за два года, однако это не облегчало поисков. Я была настойчива, но ничего не получалось, и все же я чувствовала: надо быть решительной. Как трудно женщинам заработать деньги! Мама права, у нас только одна дорога – та, по которой пошла она. Я не хотела вступать на этот путь, но чувствовала, что мне не миновать его в недалеком будущем. Чем больше я выбивалась из сил, тем больше мной овладевал страх. Мои надежды, подобно свету молодой луны, быстро исчезали. Прошла неделя, другая, надежд оставалось все меньше и меньше.