Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Рикша

ModernLib.Net / Классическая проза / Лао Шэ / Рикша - Чтение (стр. 13)
Автор: Лао Шэ
Жанр: Классическая проза

 

 


– Разве ты не договорился с господином Цао? И вдруг исчез, как в воду канул! Как же так? Я справляюсь о тебе у Лао Чэна, но и он ничего не знает. Куда же ты запропастился? Господин и госпожа очень переживают.

– Болел я, да так, что едва не помер! Помоги мне, поговори с господином, как полегчает, вернусь и буду работать. – Эта простая и трогательная ложь возымела действие.

– Господина нет дома, а ты пойди сам к госпоже.

– Что ты! В таком виде! Лучше ты ей скажи… Гаома протянула ему два юаня.

– Считай, что это от госпожи тебе на лекарства.

– Спасибо госпоже, – Беря деньги, Сянцзы думал, как их лучше истратить, и едва Гаома отвернулась, кинулся на Тяньцяо и хорошенько повеселился денек.

Обойдя все дома, где когда-то работал, Сянцзы пошел по второму кругу, но на сей раз надежды его не сбылись. Он понял, что и этот путь ненадежен – надо придумать что-то другое, полегче. Когда-то единственной его мечтой была коляска, теперь она ему опостылела. И он ее бросал, как только находил какой-нибудь другой способ раздобыть деньги. Сянцзы обленился, зато слух оставался острым. Услышит, что обсуждают какую-нибудь новость – и опрометью туда. Или обращается та или иная группа людей с петицией – Сянцзы тут как тут… Он брался за любое дело – лишь бы раздобыть денег. Дадут ему в руки флаг, он и бредет следом за толпой. Все лучше, чем возить коляску. Заработок, конечно, мизерный, зато силы экономишь. Идешь себе с маленьким флажком, покуриваешь, ухмыляешься. А когда надо что-то выкрикивать, можно просто раскрыть рот – зачем надрываться? Сянцзы все теперь делал вполсилы, по опыту знал: как ни старайся, ничего не добьешься. Как только появлялась опасность, он первым бежал прочь. Его жизнь принадлежит ему, и он не станет жертвовать ею ради других. Тот, кто всю жизнь трудится, знает, как себя щадить. Это эгоизм, но эгоизм особый.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Наступила пора паломничества в горные монастыри, а жара стояла невыносимая.

Откуда-то вдруг вынырнули продавцы бумажных вееров, веера будто выскочили из ящиков, позванивая колокольчиками, привлекая внимание прохожих. По обеим сторонам дороги высились груды зеленых абрикосов, выставленных на продажу, пламенели вишни, на блюде с ярко-красными финиками ползали золотистые пчелы, в большом фарфоровом тазу матово поблескивало желе, на коромысле висели корзины с лепешками из гречневой муки и кукурузным желе – все выглядело так аппетитно! А какие соусы и приправы! Самых разнообразных цветов.

Пестрой, словно радуга, была и уличная толпа – все сменили зимнюю одежду на легкую, яркую. Только пыль докучала, хотя уборщики усердно поливали улицы. Даже ветви плакучих ив, где резвились, радуя взор, проворные ласточки, тонули в пыли. Все наслаждались этим погожим весенним днем, сбросив усталость и лень. Паломники шли, изображая всевозможные представления: танец янъэ, танец львов, танец первопроходцев, танец пяти тигров с палками [20], всех представлений не перечесть. Дорожные корзины, оранжевые флаги, звуки барабанов, праздничные шествия – все вызывало добрые, светлые чувства. В городе было шумно, оживленно, пахло пылью. И сами паломники и те, кто пришел посмотреть на праздник, были исполнены серьезности, искренности, воодушевления. Ослепленные суевериями люди находили утешение в этой пестроте, в криках, в шуме, в самообмане. А прозрачные облака и клубы пыли вызывали необычайный душевный подъем. Каждый делал что хотел: кто поднимался в гору, кто шел в храм, кто любовался цветами… А некоторые лишь смотрели на веселье и возносили хвалу Будде…

Казалось, весна всех подняла на ноги, вызвала желание развлечься, чем-то заняться. Благодатное тепло торопило цветы и деревья быстрее зеленеть и цвести, разделить с людьми их радость. У озер в парках Бэйхай и Наньхай, возле плакучих ив и рогоза собираются парни и девушки. Одни ставят свои игрушечные кораблики в тени деревьев, другие – на молодые листья лотоса и принимаются играть на губных гармошках песни, глядя друг на друга влюбленными глазами. Привлеченные чудесными пионами, здесь бродят, обмахиваясь бумажными веерами редкой красоты, поэты и ценители прекрасного. Почувствовав усталость, они присаживаются отдохнуть у Красной стены под голубыми соснами и после нескольких чашек зеленого чая погружаются в мир праздной печали, украдкой наблюдая за гуляющими барышнями и любуясь знаменитыми цветами парков Бэйхай и Наньхай. Даже сюда, в это обычно малолюдное место, в ясную погоду, когда дует ласковый ветерок, слетаются, словно мотыльки, гуляющие. Пионы у храма Истинной веры, зеленый тростник у беседки Радости, тутовые деревья и заливной рис этот своеобразный музей под открытым небом – манят к себе посетителей везде слышны голоса, мелькают зонты. Даже у храма Неба, у храма Конфуция, у храма Гармонии, этих святых обителей – оживление. Любители дальних прогулок уходят вместе со студентами в Западные Горы, к теплым источникам, в парк Ихэюань, собирают там экспонаты для своих коллекций, оставляют надписи на камнях. Кто победнее – идет в храм Защиты Отечества, храм Истинного Счастья, храм Белой Пагоды, храм Земледелия, на рынок цветов. Всевозможные цветы, необыкновенно ярких расцветок, выставлены по обеим сторонам дороги. За пару медяков эту «красоту» можно унести домой. На лотках с напитками из зеленого горошка соленые овощи, похожие на букеты огромных цветов, с воткнутыми посередине стручками красного перца. Яйца на редкость дешевы, а яичница такая поджаристая, такая желтая и свежая, что у прохожих слюнки текут.

На Тяньцяо Небесном мосту – еще оживленнее. Здесь построены чайные под навесами, скатерти на столах белые, чистые; поют прелестные певицы… и все это на фоне древних сосен храма Неба. Звуки гонгов и барабанов разносятся далеко вокруг и в чистом, прозрачном сухом воздухе звучат особенно звонко, отчетливо, будоража сердца. Женщины легкого поведения эти жертвы страстей, которыми охвачено общество, в ярких открытых платьях. Им легко наряжаться главное, чтобы все прелести были видны.

Есть где провести время и любителям тишины и уединения. В восточном пригороде на набережной возле водохранилища и за храмом Долголетия сохранились ямы, наполненные водой, где когда-то обжигали гончарные изделия, там можно порыбачить, и в западном пригороде, у Белокаменного моста тоже – рыба держится у самого берега, поросшего молодым тростником. Наловишь рыбы, а потом зайдешь в загородную закусочную, там – и свиные головы, и соленый соевый творог, и гаоляновая водка, и бобы, сваренные в соленой воде, – будешь и сыт и пьян. Из закусочной с удочкой на плече и рыбешками на кукане идешь вдоль берега, поросшего ивами, под лучами вечернего солнца, и так легко на душе! С этим чувством входишь в городские ворота.

Повсюду радость, веселье, музыка.

Неожиданная жара в начале лета придает особое очарование каждому уголку древнего города. И хотя, быть может, она не сулит ничего хорошего, миллионы людей пробудились, согретые солнцем, они будто птицы расправили крылья и, словно завороженные, поют своему городу хвалебную песню. Этот город, грязный и в то же время прекрасный, дряхлый и полный сил, суетной и спокойный. Милый сердцу великий Пекин. В этот день всем не терпелось услышать либо прочесть о чем-то необыкновенном, каком-нибудь из ряда вон выходящем событии, которое не наскучит долгое время. Хорошо бы, конечно, увидеть нечто подобное собственными глазами.

День ясный, погожий и такой длинный! И удивительное событие не заставило себя долго ждать. На подножке трамвая, который только что отошел от завода, мальчишка, размахивая газетой в грязной руке, орал во все горло:

Всего медяк! Покупайте! Расстрел Жуань Мина. В девять вечера повезут по городу! Покупайте!

В трамвае, в лавках только и говорили что о Жунь Мине, ему была посвящена целая газетная полоса: фотоснимок, биография, интервью крупными и мелкими иероглифами, иллюстрации с подписями. Жуань Мин, казалось, заполнил собой весь этот старый город. Его имя можно было прочесть в глазах прохожих, услышать в беседах, словно на свете никого больше и не было, кроме Жуань Мина. Сегодня повезут по улицам, сегодня же расстреляют. Разве не о таком событии мечтали пекинцы? Они не только услышат, но и увидят. Женщины приоделись, старики, чтобы не опоздать, загодя вышли из дому. Детишки и те мечтали удрать с уроков. К восьми вечера люди заполонили все улицы, толкались, галдели; возбуждение достигло предела. Рикши остановили свои коляски, лавочники прекратили торговлю и перестали зазывать покупателей – все ждали телегу с Жуань Мином.

История знала и Хуанчао, и Чжан Сянчжуна [21], и «Небесное государство великого благоденствия», еще тогда любили смотреть на казнь. Правда, расстрел не так интересен, другое дело, когда четвертуют, рубят голову, сдирают кожу, закапывают живьем – рассказы об этом слушали с таким наслаждением, будто ели мороженое, дрожа от удовольствия. Зато теперь приговоренного к казни возят по улицам напоказ – спасибо тому, кто это придумал: интересно же поглазеть на приговоренного, привязанного к телеге, по крайней мере, чувствуешь себя причастным к убийству, почти что палачом.

Эти люди не отличают добра от зла, правду от лжи, но хотят, чтобы их считали культурными потому лишь, что они усвоили кое-какие приличия. Они с удовольствием посмотрели бы, как заносят над головами им подобных ножи и секиры, как четвертуют. Убивают же ребятишки собаку, испытывая при этом радость. Дай таким людям власть, они устроят кровавую бойню, будут отрезать у женщин груди и ноги и сваливать в кучу для собственного удовольствия. Но власти у них нет, так что приходится лишь смотреть, как убивают свиней, баранов и людей тоже – все-таки удовольствие. А не дай им такой возможности, сорвут злобу на ком угодно, даже на детях, чтобы отвести душу.

На восточном краю голубого безоблачного неба – красный диск солнца, ветер колышет ивы?; по обочинам дороги, укрывшись в тени, стоят люди – старики и молодые, мужчины и женщины, красивые и некрасивые – одни одеты по последней моде, другие – просто; все возбужденно беседуют, смеются, жаждут зрелища, вертят головами, думая лишь об одном: поскорее бы! Каждый норовит протиснуться вперед. Полицейские покрикивают на мальчишек, награждают их пинками на потеху всем, с трудом сдерживают сползающую на мостовую живую стену – видно лишь, как над всей этой массой шевелятся головы. Ноги затекли от долгого стояния, но все терпеливо ждут, никто не хочет уходить. Те, что сзади, напирают на стоящих впереди, а люди все подходят и подходят, стараясь

пролезть поближе, ругаются, поносят друг друга, кто кого перекричит, но руки в ход не пускают. Дети капризничают, им невмоготу, но то и дело получают затрещины. Кто-то обнаружил пропажу и орет во все горло – воры времени не теряют. Шум, гам, крики, ругань. И тем не менее, люди полны решимости ждать. Все, без исключения.

Вдруг все стихло – вдали показался отряд полицейских.

– Везут! – крикнул кто-то. Толпа подалась вперед – еще, еще. Только и слышно:

– Везут! Везут!

Глаза сверкали. Крики слились в сплошной гул; резко пахло потом. Все жаждали увидеть кровавое зрелище. И это в стране, где так почитают этикет и ритуалы!

Жуань Мин, маленький, щупленький, очень напоминал больную обезьянку. Он молча сидел на телеге с опущенной головой, бледный, на спине – дощечка с надписью. Люди разглядывали его, презрительно скривив губы, и обменивались мнениями; гомон волнами прокатывался в толпе.

– Братья! – вдруг предложил кто-то. – Давайте крикнем ему что-нибудь! – И окружавшие телегу заорали, будто в театре: «Браво!» И столько было злости, столько пренебрежения в этом крике. Но Жуань Мин даже не поднял головы. Толпа негодовала: «На такого сморчка весь город вышел смотреть!…» Лицо Жуань Мина по-прежнему оставалось бесстрастным, и интерес к нему постепенно исчезал. Однако люди не расходились. А вдруг преступник что-нибудь скажет? Ну, например: «Лет через двадцать, может, еще появится молодец». Или попросит у торговца чайничек-другой гаоляновой водки и немного мяса, тушенного в сое. Ему, конечно, не дадут. Интересно, что он тогда будет делать? А может, когда телега доедет до арки, он возьмет да и запоет: «Четвертый сын навещает мать» [22]. Непременно надо идти за телегой. Вот и Небесный мост. Но ничего такого, что вызвало бы восторг и удовольствие толпы, не произошло. Однако с преступника не сводили глаз: как бы не пропустить, когда в него всадят пулю. Иначе можно считать, что время потеряно.

В этот жаркий день Сянцзы, понурившись, прибрел к озеру. На берегу огляделся. Ни души. Стараясь ступать без шума, он крадучись, на цыпочках подошел к самой воде. Прислонился к стволу старого дерева, постоял немного. Вокруг было тихо, и Сянцзы в изнеможении опустился на землю. Слегка покачивался под ветром тростник, чирикали птички. Неожиданно Сянцзы вскочил, лоб покрылся испариной. Он стал озираться, прислушался. Тишина. Сянцзы снова сел. Его больше не пугал шелест тростника и голоса птиц. Он тупо уставился на плавающих в канаве рядом с озером рыбок – глаза у них сверкали, словно жемчужинки; рыбки то собирались стайками, то расплывались в разные стороны, пуская пузыри, к чешуе у них прилипала ряска. К склонам канавы лепились головастики, покачивая огромными головами. Вдруг и головастиков и рыб унесло течением только хвосты мелькнули, и при несло новых, которые всеми силами старались удержаться на месте; головастики пытались выбраться из потока. Вода перестала бурлить. Рыбешки собрались в стайки, раскрывая широко рты, хватали листочки и траву. Крупная рыба, спешила опуститься ко дну, от ее движений по воде расходились круги. Промчался над водной поверхностью зимородок, и рыбы тотчас исчезли, только ряска осталась. Сянцзы смотрел перед собой невидящим взглядом; нехотя поднял с земли несколько камешков и стал бросать в воду, сбивая ряску и поднимая брызги Вдруг, словно испугавшись чего-то, он едва не вскочил, а потом долго ощупывал грязный пояс – в нем были спрятаны деньги. Сянцзы достал их, покачал головой, аккуратно пересчитал и снова спрятал.

Сердце взволнованно забилось: как бы получше истратить их, но чтобы никто не узнал? Тогда он успокоится. Он думал не о себе – о деньгах, он как бы стал их придатком, они им распоряжались. Деньги эти добыты бесчестным путем и так же должны быть истрачены. Тот, кто их взял, не смеет смотреть на солнечный свет. Народ ходит по городу, разглядывает Жуань Мина, а Сянцзы прячется и думает: хорошо бы найти еще более глухое место. О том, чтобы появиться на улице, не может быть и речи – ведь это он предал Жуань Мина, и теперь сидит здесь в одиночестве, у городской стены, не смея поднять голову, словно его преследует тень самого дьявола. Сянцзы везде чудится Жуань Мин: то в луже крови на Небесном мосту, то даже в ассигнациях, спрятанных в поясе. Сянцзы не раскаивается, он только боится дьявола.

Жуань Мин был обречен с того самого момента, как получил чиновничью должность и стал прожигать жизнь. Деньги затягивают в порочный круг, лишают высоких идеалов, приводят в ад. Жуань Мин одевался в роскошные европейские костюмы, развлекался с продажными женщинами, играл в азартные игры и даже покуривал опиум. Но вдруг в нем заговорила совесть, и он решил, что виной всему безнравственное общество, в котором он живет, – слишком много вокруг соблазнов, и у него нет сил им противиться. Ему все чаще не хватало денег, и он приду мал, как раздобыть их, спекулируя на радикальных идеях, и приступил к осуществлению своего плана.

Нечто подобное он проделывал в школе, всячески подлизываясь к учителям, чтобы получить удовлетворительную оценку. Бездельнику неведомо чувство собственного достоинства, он готов на все ради собственный выгоды. Жуань Мин получил солидную сумму и возглавил организацию по пропаганде революционных идей. Однако, с присущим ему легкомыслием, принимал в организацию не борцов за идею, а кого попало. В то же время он знал, что, получив казенные деньги, надо что-то делать. И Жуань Мин решил заняться организацией работы среди рикш. Все знали старого опытного рикшу Сянцзы, знал его и Жуань Мин и решил использовать его в своих целях, разумеется, за плату, уверенный в том, что при случае можно будет все свалить на Сянцзы. Но случилось по-другому: Сянцзы продал Жуань Мина. Для тех, кто работает только ради наживы, большие деньги таят опасность: честным путем их не заработаешь. Радикальные идеи помогали Жуань Мину оправдывать свои бесчестные поступки. Его разглагольствования Сянцзы считал вполне справедливыми. «Будь у меня побольше денег, я хоть несколько дней пожил бы, как он», с завистью думал Сянцзы.

Ради денег Жуань Мин потерял человеческое достоинство, ради денег – шестидесяти сребреников – Сянцзы продал Жуань Мина. Жуань Мину нужна была поддержка масс, Сянцзы роскошная жизнь Жуань Мина. И вот деньги, окропленные его кровью, у Сянцзы за поясом.

До самого захода солнца Сянцзы сидел у озера. И лишь когда тростник и плакучие ивы засветились золотисто-красным светом, он поднялся и пошел вдоль городской стены в западном направлении. Не раз добывал он деньги нечестным путем, но никогда еще не предавал человека. К тому же сам он считал разглагольствования Жуань Мина в высшей степени справедливыми. Городские стены своей огромностью пугали Сянцзы. Он обошел мусорную кучу, где сидело несколько старых ворон, боясь, как бы они не накаркали ему беды, и, подойдя к западной части города, прибавил шагу, напоминая собаку, стащившую у хозяев еду. Кто мог бы ему вечером составить компанию, чтобы снять с души боль и страх, хоть ненадолго? Лучше всего пойти в публичный дом.

С приходом осени болезнь обострилась, и у Сянцзы уже не было сил работать рикшей. Да и кто даст ему в аренду коляску? Он давно потерял доверие. Пришлось наняться сторожем в лавку…3а ночь – два медяка, к тому же переночевать можно. Он теперь едва зарабатывал на миску жидкой каши. Попрошайничать? Бесполезно. Кто подаст милостыню здоровенному детине? Можно бы отправиться за подаянием в монастырь, но для этого надо было разрисовать свое тело «ранами», чтобы пожалели, а этого Сянцзы не умел. Воровать он тоже не научился. У воров свои шайки, свои способы; ему же приходилось добывать деньги на пропитание в одиночку. Сянцзы никогда ни до кого не было дела, он старался только ради себя, а пришел к собственной гибели. Его неприкаянная душа пока еще держалась в теле, но скоро и она вместе с телом где-нибудь сгинет.


Пекин, с той поры, как был назван древней столицей, стал терять свою самобытность: его блистательный облик, ручные ремесла, пекинская кухня, язык, полицейские – все постепенно уплывало в поисках столь же могущественного и богатого покровителя, как Сын Неба, для поддержания своего величия. Приготовленную по-пекински баранину теперь уже можно было встретить на европеизированном Циндао, в шумном Тяньцзине в полночь услышать голос зазывалы: «Пекинские пампушки! Кому пекинские пампушки!»; в Шанхае, в Ханькоу, в Нанкине встречаешь полицейских и прислугу, которые говорят на пекинском диалекте, едят лепешки из семян кунжута, пьют цветочный чай, привезенный с юга на север, – в Пекине он проходил двойную ароматизацию и его снова отправляли на юг; даже носильщики из Пекина ездили в Тяньцзинь и Шанхай носить гробы с высокопоставленными чиновниками и знатными людьми.

Пекин понемногу терял свой прежний блеск, свою респектабельность; правда, в кондитерских еще можно было купить после праздника «двойной девятки» [23] пирожные «хуагао» с фруктовой начинкой, а также сладкие юаньсяо; в осенние дни торговцы вдруг вспоминали о двухсот – трехсотлетней традиции – к празднику полнолуния рекламировали продажу товаров по сниженным ценам…

Экономические трудности заставляют забыть о респектабельности и вынуждают искать выход из положения: престижем сыт не будешь. Только свадьбы и похороны проходят так же, как и в давние времена, соблюдаются все обряды и церемонии, хотя не всегда одинаково пышно. Не всем по карману ведающий свадебным и похоронным обрядом, ударные музыкальные инструменты, свадебный паланкин или погребальные покрывала.

Для выноса покойника делают бумажные фигурки – сосновых журавлей и сосновых львов; для свадебной церемонии – фигурки людей, паланкин, лошадей. Свадьбу тоже празднуют со всеми положенными аксессуарами, с двадцатью четырьмя музыкальными инструментами. Устраивают, как и прежде, торжественные шествия по улицам, создавая иллюзию, что все так же, как было в прежние добрые времена.

Жизнь Сянцзы была теперь тесно связана с этими церемониями и обычаями: то он нес над кем-нибудь зонт, то траурные полотнища или венки на похоронах. Он не испытывал радости на свадьбах и не плакал на похоронах. Он мерял шагами улицы ради нескольких жалких медяков. Надевая зеленую рубаху или длиннополый голубой халат, он хоть на время прикрывал свои лохмотья и выглядел немного приличнее. Он даже брился, если обслуживал какую-нибудь знатную персону, надевал сапоги, словом, полностью приводил Себя в порядок. Болезнь все время напоминала о себе и особенно мучила как раз в те моменты, когда Сянцзы нес флаг или траурное полотнище, так что он с трудом, тащился по улицам.

Даже эту нетрудную работу Сянцзы выполнял кое-как. Давно прошла его золотая пора. Когда-то любое дело у него спорилось, словно по мановению волшебной палочки, а теперь что? Такой верзила, а хватает флажок или какое-нибудь маленькое траурное полотнище – вместо того чтобы нести красный зонт или большой транспарант с надписью «тишина». Он мог сцепиться со стариком, с ребенком, даже с женщиной. Себе в убыток ничего не делал. Даже с легкой ношей шел согнувшись, низко опустив голову, жуя подобранный с земли окурок, едва волоча ноги. Все останавливаются – он идет вперед. Продолжают двигаться – он останавливается, словно не слышит ни ударов гонга, ни команд. Он все время выбивался из ряда, шел, как во сне, погруженный в свои думы. Барабанщик, одетый в красное, с шелковым флажком в руке, поторапливал идущих и то и дело ругал Сянцзы:

– Эй, ты, выродок!… Я тебе говорю, Лото! Держи равнение, мать твою так!

Но Сянцзы будто не слышал. Барабанщик толкал его своей колотушкой, Сянцзы таращил глаза, обводил всех тусклым взглядом, ни слова не говорил, уставившись в землю в поисках окурка. Когда-то порядочный, гордый, целеустремленный, он видел прекрасные сны, мечтал о лучшей жизни для себя… Не счесть покойников, которых похоронил Сянцзы, но кто знает, где сам он закончит дни свои, где найдет успокоение его несчастная душа? Он был типичным порождением больного общества и, одинокий, шел к своему концу…


ПРИМЕЧАНИЯ

Примечания

1

Старое название Пекина.

2

Юйцюаньшань, Ихэюань, Сишань – живописные окрестности Пекина.

3

Ваньшоушань – одно из живописнейших мест в окрестностях Пекина.

4

Юнхэгун – знаменитый буддийский храм в северо-восточной части Пекина.

5

Бадахутун – квартал в Пекине, где в старое время находились публичные дома.

6

My – мера площади, равная 0,06 га.

7

Имеется в виду буржуазная республика, провозглашенная в 1911 г. после свержения маньчжурской династии Цин.

8

Хуан Тяньба – персонаж популярного средневекового романа «Деяния судьи Ши», обладавший необычайной силой и смекалкой.

9

Белыми донами в старом Китае назывались низкоразрядные публичные дома.

10

Конфуций (551 – 479 гг. до н. э.) – выдающийся философ Древнего Китая.

11

Бывшая резиденция императоров Минской и Цинской династий

12

Один из парков Запретного города

13

Имеются в виду Бэйхай, Чжунхай и Наньхаи (Северное, Центральное, Южное моря), окружающие Запретный город.

14

Туаньчэн (Круглый городок) – часть дворцового комплекса за южными воротами Бэйхая.

15

Гохо – блюдо китайской кухни: мелко нарезанное мясо, рыбу ж «вощи гости варят сами в кипящем бульоне.

16

Кан – отапливаемая лежанка.

17

Юаньсяо – народный праздник в честь первого в году полнолуния. Приходится на 15-и день первого месяца по старому (лунному) китайскому календарю. К празднику обычно готовили юаньсяо – блюдо из рисовой муки с сахаром.

18

Праздник фонарей – другое название праздника юаньсяо.

19

Игра слов: Сяо Фуцзы в переводе – маленькое счастье, Да Фуцзы – большое счастье.

20

Китайские народные представления.

21

Хуанчао, Чжан Сянчжун – вождя крестьянских восстаний в средневековом Китае.

22

Название акта пекинской оперы «Семейство воинов Ян».

23

Праздник «двойной девятки» – традиционный осенний праздник, отмечаемый в девятый день девятого месяца по лунному календарю.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13