1

Из-за политических перемен в стране чиновники часто оставались без работы. От слухов пухла голова, но ничего нельзя было сделать. Переменам радовались немногие, лишь те, кому они сулили удачу. К их числу относился Сяо Чжао; он всегда знал, куда ветер дует, и считал, что ничего не может быть лучше увольнений, – без них скучно жить на свете.

Два дня Сяо Чжао не показывался, и все заволновались: «Куда он девался? Даже на обед к Чжан Дагэ не пришел!» В отделе только и было разговоров что об этом. Некоторые делали весьма смелые предположения: «Говорят, мэр города собирается менять людей. Сяо Чжао наверняка уехал в Тяньцзинь. Может, вернется оттуда начальником управления! Нужно спросить у Лао Ли, он-то, конечно, знает». «Лао Ли, ты почему не был у Чжан Дагэ? И Сяо Чжао не пришел», – говорили ему, намекая на то, что после ухода господина У он спелся с Сяо Чжао. Лао Ли промолчал, и теперь никто больше не сомневался в том, что он в курсе дела; какой вредный, этот Лао Ли, молчит, как улитка.

Сяо Чжао и след простыл. Но кто-то видел, как Чжан Дагэ ходил домой к начальнику управления. Забеспокоились. Свободной вакансии нет, и если Чжан Дагэ вернется, кого-то уволят. Все вымещали свою досаду на чиновнике, занявшем место Чжан Дагэ. У Чжан Дагэ такой солидный стаж, а что понимает этот новичок? Но раз ему удалось сместить Чжан Дагэ, значит, он силен, значит, Чжан Дагэ не спихнет его, и полетит кто-то другой!

Чжан Дагэ и в самом деле решил вернуться на службу: в течение месяца он должен добиться должности. Он отдал дом, и надо поскорее возместить убытки. Он снова приступил к своим обязанностям свата: юношей надо женить, девушек – выдавать замуж, иначе жизнь замрет. Отказаться от сватовства – все равно что расписаться в собственном бессилии. Люди скажут: пришел конец Чжан Дагэ, он весь седой и ни на что больше не способен! А это отразится на его будущем; узнают, что он одряхлел, как потом найти работу? Нет, с этим нельзя смириться! Чжан Дагэ себя покажет, он попрыгает еще лет двадцать! Надо сходить к Лао Ли, узнать, почему он не пришел. Лао Ли – хороший человек, настоящий друг, только с работой он не поможет. Инертный, слишком инертный! Но ведь стал же он служащим высшего разряда, значит, есть в нем какая-то сила. Да с его эрудицией и умением другой давно стал бы начальником отдела.

Лао Ли дома не оказалось, и Чжан Дагэ разговорился с его женой. Она поверяла ему свои тайны, а он слушал, как может слушать только женщина женщину. Госпожа Ли заметно осунулась с тех пор, как отхлестала себя по щекам, сердце ныло от невыплаканных слез. Она как с родным поделилась с Чжан Дагэ всеми своими обидами. Желая примирить генерала с солдатом, Чжан Дагэ расхваливал ее достоинства, умалчивая о недостатках Лао Ли. Уж лучше прославлять ее, чем ругать Лао Ли. Хоть это из-за Чжан Дагэ она приехала в Пекин, нельзя ей в утешение поносить мужа. Будь Лао Ли негодяем, Чжан Дагэ мог бы винить себя в том, что бросил ее в пасть тигру. Услышав бесчисленные похвалы в свой адрес, госпожа Ли так возрадовалась, что ощутила вдруг свое превосходство над мужем и решила быть снисходительной, хотя он все время молчал и хмурился, словно Сюй Шу, входящий в лагерь Цао Цао [62]. Обедать Чжан Дагэ отказался, несмотря на уговоры госпожи Ли. После сегодняшнего визита он чувствовал, что Пекин кое-чему научил эту женщину. Вот какова сила Пекина!

2

Госпожа Ли была несколько разочарована. Ей так хотелось угостить Чжан Дагэ пельменями с бараниной и кабачками, но он не остался. Вскоре после его ухода явился Дин Второй. Хоть нашлось кого угостить пельменями. Поговорили немного.

– Очень хорошо, очень хорошо! Я больше всего люблю пельмени с бараниной, – сказал он, снимая рубаху и собираясь на кухню месить тесто.

Но разве можно позволить гостю стряпать? И госпожа Ли на кухню его не пустила. Ей помогли детишки – они обхватили Дина за ноги. Тогда он торжественно облачился в рубаху, высоко подбросил Лин и принялся рассказывать историю, которую они уже знали наизусть.

– Слушай, Ин, я начну с самого начала.

– Ты начни с чашек, помнишь с каких? – попросил Ин.

– Да, с чашек, конечно, помню. Как только она сошла с паланкина, сразу же почувствовала ко мне отвращение. Не знаю почему, а только возненавидела она меня. Что было делать? Я пытался ее утихомирить, а она…

– Разбила все чашки, – вставил Ин.

Лин не могла угнаться за братом и крикнула «дзинь!», захлопав в ладоши.

– Скандал учинила, такой скандал! В конце концов я же и остался в дураках.

– Дин – честный человек, очень честный человек! – выпалила Лин, обогнав брата: фраза была не сложной.

– А вы правильно говорите. Все как есть! – восхищался Дин. – Дин – честный человек.

Дети внимательно слушали, чтобы при случае вставить словцо, но Дин неожиданно заговорил о другом:

– Ин, не найдется ли у вас немного вина? Если нет, попроси у мамы денег, мы купим. Я, когда выпью, еще лучше рассказываю.

Ин выпросил у матери мао; Дин взял большую чайную чашку, и они вместе с Лин вышли на улицу.

В конце переулка им встретился Лао Ли. Ин, размахивая бумажкой, закричал:

– Па, мы идем за вином, мама дала нам мао!

Дин вел за руку Лин, в другой руке держал чашку, а Ин размахивал ассигнацией. Лао Ли это показалось забавным, и он рассмеялся.

– Я рассказывал им свою историю, и мне захотелось выпить.

Ин поспешил продолжить:

– Когда выпьешь, еще лучше рассказываешь. Мы остановились на том, как разбились… какие-то чашки, да?

Он потянул Дина за рубаху, и Лао Ли вдруг перестал улыбаться. Ему тоже захотелось выпить, и он пошел с ними.

В лавке он купил бутылку вина, несколько персиков и две совсем зеленых коробочки лотоса. Вино он отдал Дину. Лин так понравились коробочки лотоса, что она не хотела с ними расставаться. Ин то и дело разглядывал ассигнацию в один мао, которую держал в руках, а когда вышел из лавки, подбежал к торговцу дынями:

– Дайте мне хорошую дыню на один мао! – Он присел на корточки и стал шарить своими черными глазенками, выискивая дыню получше. Подошел отец, добавил мао, и им дали три дыни. Ин от восторга схватил Дина за руку:

– Дядя Дин, я тоже хочу немного выпить! Увидев, что они вернулись с покупками, госпожа Ли

повеселела и с еще большим усердием принялась за пельмени. Лин не выпускала из рук своих коробочек. Вдруг Лао Ли зашептал ей что-то на ухо. Девочка положила одну коробочку и сказала Ину:

– Не трогай! Это моя, зеленая… – Так и не выговорив, как называется эта зеленая штука, она важно прошествовала со второй коробочкой во двор и крикнула: – Тетя Ма! Это тебе, зеленую…

Соседка быстро вышла из комнаты:

– Ты хочешь подарить ее мне?

– Папа сказал, чтобы я отдала тебе эту зеленую… – Она все еще не могла расстаться с коробочкой.

– Оставь себе. Тетя не хочет, – засмеялась госпожа Ма-младшая.

Лин поморгала глазенками и возвратилась. Все рассмеялись, а госпожа Ли была на кухне и ничего не слышала. Лао Ли помыл дыню, отрезал большой ломоть и, дав его девочке в обмен на коробочку, вышел во двор. Госпожа Ма-старшая стояла у своей двери. Лао Ли огляделся и, поборов неловкость, прошел прямо к госпоже Ma-младшей. Улыбаясь, она приняла подарок, сказав:

– Оставили бы детям!

– У нас еще есть, – ответил Лао Ли. Они улыбнулись друг другу, и на сердце у него стало легко и радостно.

– Открывайте бутылку, сейчас будут готовы пельмени. – Госпожа Ли была очень горда, глядя на пельмени – творение своих рук. Ин и Лин попросили у мамы теста и стали лепить цыплят. Лао Ли и Дин выпили по рюмке, раскраснелись, но снять рубаху Дин не решался. После третьей рюмки он повздыхал и принялся рассказывать:

– Господин Ли, господин Ли, дело сделано. Оказывается, это совсем просто! Сначала мне было так страшно, а теперь я понял, что напрасно боялся.

Лао Ли догадался, в чем дело. Он взглянул на Дина, и его грязная рубаха показалась ему ослепительно чистой. «Сначала мне было страшно» – эти слова звучали в ушах Лао Ли отчетливо и звонко, как всплеск воды от брошенного камня. Не важно, жив Сяо Чжао или умер, главное, что Дин свершил чудо: даже он способен не только есть, пить и работать. Лао Ли поднес рюмку ко рту, сделал глоток и поперхнулся.

– Господин Ли, – Дин долго шарил за пазухой, потом дрожащей рукой вынул сложенный лист бумаги и отдал Лао Ли. – Это купчая на дом Чжан Дагэ. Ему сейчас очень трудно. Пожалуйста, передайте. Выпьем еще. Сяо Чжао хотел получить барышню Сю, получит ее на том свете!…

Держа рюмку в руках, Лао Ли смотрел, как пьет Дин. Дин закашлялся, вытянул шею, он явно был доволен собой: с Сяо Чжао покончено!

– Вы знаете, все очень просто! Я сказал, что Сючжэнь придет на «Дальнее море» [63] и будет ждать его там. Он явился такой веселый! В женщине скрыта великая сила, я знаю. Еще не совсем стемнело, но, к счастью, вокруг не было ни души. Я спрятался в камышах, комаров там тьма-тьмущая, до сих пор все тело горит от волдырей. Сидел тихо, как мышь, а он все ближе и ближе. У меня чуть сердце не выскочило. Правда! Когда он был от меня в двух шагах, я налетел на него как черт, вцепился ему в шею и от страха чуть не потерял сознание. Только бы не разжать рук, больше я ни о чем не думал. Я слышал, это я точно помню, он засопел, как щенок перед сном. И все! Он даже не успел лягнуть меня, был очень смирный, такой смирный, как я. Я затащил его в камыши и нашел у него эту бумажку. Там были еще кошелек и часы, но их я не взял. После этого я так обессилел, что шагу ступить не мог, еле выбрался из камышей. Он лежал навзничь, и хотя лица в темноте не было видно, я знал, что он смотрит на меня. Это было так страшно! Я вздрагивал от каждого шороха, боялся, что сейчас и меня кто-нибудь придушит! – Дин отпил еще глоток и пощупал шею. – Так я просидел больше часа, весь в поту; сделал шаг, случайно наступил ему на ногу и бросился прочь как угорелый. Побежал прямо к Небесному мосту. Почему? Сам не знаю! Наверное, потому, что там расстреливают преступников! И меня расстреляют. Всю ночь промучился у Небесного алтаря, а звезды мне подмигивали, будто говорили: «Завтра тебя расстреляют».

Он снова выпил.

Госпожа Ли принесла два больших блюда с дымящимися пельменями. Но ни Лао Ли, ни Дин к ним не притронулись.

3

Сменился мэр города. Атмосфера во всех учреждениях была напряженной. Хотя новый мэр обещал не производить никаких замен и не приглашать людей со стороны, все знали, что слова, сказанные мэром для прессы: «У каждого императора свои министры», и на этот раз останутся в силе. Начальник управления, толстяк, задыхаясь от волнения, искал Сяо Чжао, начальники секретариата искали Сяо Чжао, чиновники искали Сяо Чжао, слуги искали Сяо Чжао – все искали, но не могли найти. Тревога рождала сомнения; а что, если Сяо Чжао спихнет толстяка? Эти слухи еще больше подняли Сяо Чжао в глазах сослуживцев. Даже приверженцы толстяка поняли, что пора повернуть оружие против него. Все действовали порознь, не было и двух человек, выступавших вместе, каждый воевал за себя, шел на все, лишь бы сохранить за собой место. Только Лао Ли был у всех как гвоздь в глазу. Пожалуй, он единственный не волновался, не переживал, будто сердце ему заменили холодильником.

– Какой самоуверенный, подлец, мать его!

Вот господин Сунь ни в ком не вызывал ненависти, потому что с каждым делился своими соображениями, не то что этот зазнайка Лао Ли.

– О! Новый мэр – мой земляк, – говорил господин Сунь. – Теперь я получу все, что пожелаю, буду кататься как сыр в масле, а может, еще и секретарем стану.

Да чего откровенный и приятный человек! Сколько подарков получил Сунь за это время, одних только фруктов и лотосов не счесть!

Найден был, наконец, труп Сяо Чжао. В газетах, под крупными заголовками шло подробнейшее описание случившегося. Вот только причины убийства по-прежнему оставались загадкой. А раз загадка – каждый мог высказывать самые невероятные предположения. Чиновники финансового управления, призвав на помощь всю свою фантазию, молниеносно пришли к выводу: политическая подоплека. Сяо Чжао, чтобы сместить толстяка, видимо, снюхался с новым мэром, а мэр хоть и уверял, что никого не тронет, но в отделе просвещения не осталось ни одного старого слуги. Сяо Чжао наверняка выговорил себе высокий пост, и конечно, кто-то полетел бы, поэтому… такое предположение казалось чиновникам наиболее логичным и приемлемым. Чиновники побоялись бы курицу обидеть, а тут выискался какой-то рыцарь или меченосец [64]. Он наверняка умел ходить по карнизам и прыгать через стены [65], потому-то и прикончил самого Сяо Чжао, который не одного человека лишил бы работы.

При жизни Сяо Чжао считался величиной, но после смерти его акции упали до нуля. Постепенно главную роль в убийстве стал играть толстяк. И хотя никто не осмеливался утверждать этого, все были одного мнения. Все знали об отношениях Сяо Чжао с женой начальника, знали, что начальник зависел от Сяо Чжао и потому его боялся, что Сяо Чжао замышлял против начальника… Чем больше думали, тем меньше оставалось сомнении. Мало-помалу эти мысли были облечены в словесную форму, а слухи вскоре превратились в неопровержимую истину, которая оказалась в центре политической жизни города. Поверили в одном учреждении, стали шептаться в других. Шепот достиг ушей начальника отдела просвещения, и он поспешил восстановить нескольких уволенных, поскольку рыцарь или меченосец к этому времени уже стал разветвленной террористической организацией. Начальник отдела просвещения был человеком мудрым и не мог не насторожиться, потому что осторожность завещали еще древние. Когда вести докатились до мэра, террористическая организация имела уже не только ответвления, но и была связана с японскими самураями. Жена мэра тотчас уехала в Тяньцзинь: во-первых, укрыться от опасности, а во-вторых, потанцевать. Самому же мэру ничего не оставалось, как пойти на мировую с начальниками различных управлений и отделов. Некоторые должности, разумеется, заняли его люди, но полной замены чиновников не произошло. Мэр просто намекнул им, что, вступая в должность, произвел большие затраты, поэтому по всем учреждениям был отдан приказ пересмотреть статьи расходов и доходов.

Бесконечная беготня Чжан Дагэ тронула даже сердце Тяньчжэня:

– Взял бы рикшу! Такая жара!

Чжан Дагэ расчувствовался: выйдя из тюрьмы, сын стал гораздо понятливее. Но для чего брать рикшу? Расстояние не такое уж большое, да и ноги надо тренировать, а нанимать рикшу – значит за день истратить медяков восемьдесят! Видно, до самой смерти Чжан Дагэ не научится говорить «мао», когда речь идет о рикше.

Бегал Чжан Дагэ не напрасно, дела сдвинулись с мертвой точки. Один из секретарей нового мэра оказался бывшим сослуживцем Чжан Дагэ, кроме того, его младшему брату Чжан Дагэ сосватал невесту. Секретарь обещал помочь и даже поинтересовался, где Чжан Дагэ хотел бы служить: полезно помогать людям и поддерживать с ними хорошие отношения. Как уважительно отнесся к нему секретарь, даже предложил выбрать место службы. Чжан Дагэ чуть не расплакался от избытка чувств. Если в доме нет коммуниста, работа всегда найдется. Кто сказал, что люди забывают о хорошем? Секретарь предложил ему выбрать должность!

Куда же пойти? Это трудно решить. Все равно где работать, но если предлагают на выбор, этим нельзя пренебречь. Чжан Дагэ прищурил левый глаз, дважды затянулся и решил вернуться в финансовое управление. И люди свои, и место знакомое, и учреждение солидное. Начальник очень дорожил своей репутацией, кроме того, за каждого хлопотали, поэтому он принял новых, не тронув старых. Барана всегда можно остричь, а народ – обобрать. Жалованье новым сотрудникам платишь не из собственного кармана. К тому же новый мэр пошел на уступки лишь временно: кто знает, когда положение стабилизуется? Зачем же увольнять людей и вызывать недовольство? Все оживились, новые чиновники устанавливали дружеские связи со старыми, в управлении воцарился мир. Даже обслуживающий персонал пополнился двумя новичками, поскольку влажные полотенца [66] и чай требовались чаще, чем прежде. Воспользовавшись случаем, Чжан Дагэ пристроил мужа Второй сестры, который прописывал от всех болезней гипс, пусть поработает слугой, а когда ситуация изменится, опять начнет лечить. Только не гипсом… впрочем, иногда можно. Особую заботу проявлял Чжан Дагэ о приезжих. Обучал официальному языку, знакомил с иностранной кухней. А уж если кто хотел жениться, это было для Чжан Дагэ слаще меда.

4

Лао Ли был удивлен: его опять не уволили. И он лишний раз убедился в том, что управление – это чудовище, из пасти которого вырваться невозможно.

Всем нравится слоняться без дела, а он задыхается от тоски!

С новичками Лао Ли был так же нелюбезен, как старые коллеги с ним. Господин Сунь не замедлил приклеить ему только что выученную поговорку: «Деревенский житель не смыслит ни в кактусе, ни в эвкалипте».

Когда Лао Ли отдал Чжан Дагэ купчую на дом, тот остолбенел. Лао Ли хотел было напугать Чжан Дагэ, но раздумал и ничего не сказал. Чжан неохотно взял купчую. Ему показалось, будто он снова видит Сяо Чжао. Что за дьявольщина?!

– Бери, Чжан Дагэ, не бойся!

Чжан Дагэ вспомнил: «Семеро храбрых, пятеро справедливых» [67]. Нет, это невозможно! Сейчас нет героев, которые искореняли бы злодеев и защищали невинных.

– Дай мне, пожалуйста, клетку с птичками Дина, – прервал его размышления Лао Ли.

– А сам он где? Вот уже несколько дней не появляется. А дома дел невпроворот. Никчемный он человек! – Чжан Дагэ был очень сердит.

– Он у меня… помогает немного. – Лао Ли не решился сказать, что Дину каждую ночь снятся расстрелы на Небесном мосту и он боится выходить.

– О, раз у тебя, я спокоен, – стараясь быть вежливым, уже более мягко проговорил Чжан Дагэ, хотя не понимал, что Дину там делать.

Лао Ли взял клетку и ушел, Чжан Дагэ рассматривал купчую и глазам своим не верил. Как могло это случиться?

1

Каждый день Лао Ли мог видеться со своей «поэзией», и это было единственной радостью, ради которой стоило жить. Он не мог не признать, что очарован, хотя и не утратил рассудка. Раз уж он не решается, вернее сказать, не может дать волю чувствам, приходится ждать господина Ма, – ведь неизвестно, как она поведет себя с ним. На этот раз он, кажется, не обманывает себя, он и в самом деле ждет господина Ма и надеется, что тот устроит скандал. Тогда Лао Ли сможет с ней убежать, скрыться от постылой семьи, от чудовища – управления, уехать на благоухающий юг, и там, раздевшись донага, отдаться сладким снам в каких-нибудь тропических зарослях. Он возьмет с собой Дина. Дин просто создан для того, чтобы предаваться безделью на экваторе. Надо же найти какой-то выход для Дина. Кто поручится, что как-нибудь, выпив рюмку-другую, он сам не отдаст себя в руки правосудия? Он дрожит при мысли о расстреле. Его непременно надо увезти. И лучше всего в Страны Южных морей [68]. Он, она и Дин под пальмой, как романтично!

– Птички, ну почирикайте! Подайте голос – тогда меня не расстреляют! ' – шептал Дин, загадывая свою судьбу и глядя на клетку.

Бежать, бежать, бежать – выстукивало сердце Лао Ли. Бежать и выпустить птичек: пусть они тоже летят, перелетят зеленые моря, долетят до рощ, где живут разноцветные попугаи, попьют из ручейков, в которых плавают разноцветные рыбки.

Нынешнее общество достойно лишь насмешки. Разве не забавно, что гибель Сяо Чжао спасла стольких людей от голода?

2

В воскресенье с самого утра поли цикады. В комнате было нестерпимо душно – восемьдесят семь градусов [69], и ребятишки покрылись сыпью. Ни малейшего ветерка; Пекин походил на раскаленную печь: на городской стене можно было жарить лепешки. Дин, как ни старался, не смог усидеть в рубашке. Ин и Лин, как замученные жарой собачонки, готовы были лизать и грызть все, в чем была хоть капля влаги. Дорожки во дворе, выложенные кирпичом, сверкали и переливались. Цветы понурили головки, воробьи, разинув клювы, ловили воздух. О еде никто и не думал. Голос торговца льдом казался счастливым предзнаменованием. Лао Ли снял носки и яростно махал тростниковым веером. Только мухи еще шевелились, все остальное погрузилось в дремоту. Звонки трамвая, доносившиеся с улицы, казались проклятьями, способными разрушить жизнь, и причиняли страдания.

И ради себя, и ради других летом лучше отказаться от визитов, особенно людям полным. Но Туше, как назло, понадобилось повидать друзей, будто для того, чтобы усилить жару в их доме.

Обливаясь потом,. Лао Ли поспешил надеть носки и рубашку.

Синяк под глазом госпожи Туши исчез, но на щеках красовались свежие шрамы, они были видны сквозь ручьи пота, струящиеся по ее лицу, и привлекали мух.

– Господин Ли, я пришла извиниться перед вами. – Щеки Туши все время дергались, отгоняя мух. – После убийства Сяо Чжао я все поняла и приношу вам свои извинения. Кстати, муж мой нашел работу. Мэра ведь сменили, и господин У благодаря связям устроился в отделе просвещения. Хоть он и военный, но все же научился писать несколько иероглифов. Недавно ему даже заказали надпись на веере. Кое-как справился.

Лао Ли приличия ради спросил:

– Значит, вы не расходитесь? Туша покачала головой:

– О, легко сказать! Как бы я прожила одна? Я решила не шуметь. Посмотрите… – она указала на свой шрам. – Это ведьма меня поцарапала! Ну и я спуску ей не дала, разукрасила! С мужем мы помирились, но с ней я расправлюсь. Еще посмотрим, кто кого! Будь я проклята, если не заставлю ее сбежать! Я вышла пораньше, пока не так жарко, мне надо побывать еще в одном доме! – Туше, казалось, и жара нипочем. Она, видно, решила потренировать ноги.

Провожая ее, Лао Ли думал: «Эта не развелась!» Только он снял рубашку, как пожаловала госпожа Цю. Даже у такой тощей лоб блестел от пота.

– Не так уж и жарко! Совсем даже не жарко! – заявила она, показывая свой сильный характер. – Не знаете ли вы, господин Ли, где живет новая пассия моего супруга?

– Не знаю. – Лао Ли и в самом деле не знал.

– У вас, мужчин, не узнаешь правды, – сказала госпожа Цю, силясь улыбнуться. – Скажите, не бойтесь. Я вот что думаю, живут же как-то люди. А справедливости все равно не добьешься. Пусть делает, что хочет, лишь бы это не выходило за рамки приличий. Я не стану вникать. Права я?

– Значит, вы тоже не разводитесь? – Лао Ли сделал ударение на слове «тоже».

– А зачем? – госпожа Цю снова изобразила на лице улыбку. – Ведь он чиновник, и ссориться мне с ним просто не к лицу. Вы в самом деле не знаете эту…?

Лао Ли в самом деле не знал.

– Хорошо, пока еще не так жарко, пойду в другое место, может, разведаю что-нибудь. – Казалось, и ей жара нипочем, она тоже решила потренировать ноги.

Провожая ее, Лао Ли думал: «И эта не разводится». Не успел он войти в дом, как появился Чжан Дагэ с корзиной фруктов.

– Я принес Лин фруктов. Ну и жарища! – Он вошел во двор.

Услышав голос Чжан Дагэ, Дин поспешил спрятаться во внутренних комнатах.

– Я хочу спросить тебя, Лао Ли, о купчей и о Дине. Что все это значит? Мне как-то не по себе.

Лао Ли понимал Чжан Дагэ. Тот, конечно, догадывается, что все это связано со смертью Сяо Чжао, и боится скандала, хотя с купчей расставаться ему жаль. Лао Ли решил не говорить правды; в такую жару Чжан Дагэ может лишиться чувств от волнения.

– Успокойся. Говорю тебе, все в порядке. Разве стал бы я тебя подводить?