За несколько месяцев до моего рождения случилось событие, которое привело моего дядю, свекра и мужа моей сестры в состояние необычайного волнения, - реформы, которые мои родственники в один голос решительно осудили. Доводы дяди были просты, но убедительны. Он считал, что законы и правила, установленные предками, изменять нельзя. Свекор, не в состоянии выдвинуть более убедительных аргументов, добавлял: "Может быть, что подправить и надо, да только не стоит!" В действительности ни тот ни другой решительно не понимал, о каких изменениях в стране идет речь, однако оба слышали, что после реформ двор перестанет платить маньчжурским служащим жалованье. Опирайтесь-де на собственные силы!
      Моему дяде перевалило за пятьдесят. Как и его жена, наша дацзюма, он не мог похвастаться особым здоровьем, о чем говорили его далеко не мужественный вид и коса, в которую он вплетал искусственную прядь, чтобы она выглядела более солидно. Коса у него постоянно свисала с плеча, потому что правое плечо было выше левого и выступало вперед, причем с каждым годом эта особенность становилась все заметнее. Когда пошли разговоры о реформах, плечо стало выпирать еще больше, особенно во время движения, при этом тело дяди сгибалось в одну сторону, отчего он напоминал бумажного змея, у которого оборвалась веревка.
      В отличие от дяди свекор был человеком крепким и бодрым, о чем говорил его прямой стан и румянец на лице. Его здоровый вид, несомненно, объяснялся тем, что каждый день, едва забрезжит рассвет, он шел "прогуливать" своих птиц, проходя несколько ли за раз. Без таких ежедневных прогулок его члены давно бы потеряли свою гибкость, а птицы перестали бы петь. Несмотря на свою жизнерадостность и бодрость, порой и он приходил в уныние, особенно когда слышал о волнениях среди знаменных людей. В эти мгновения его покашливание теряло свою музыкальность, и свекор отправлялся к моему дяде, чтобы поговорить с ним по душам.
      Придет в гости и прежде всего спросит, нет ли поблизости кошки. Реформы реформами, но более важно, чтобы кошка не цапнула его синегрудую птицу. Убедившись, что кошки нет, он ставил клетку на пол.
      - Почтенный Юньтин! - В его голосе звучала тревога. Юньтин прозвание моего дяди. Надо сказать, что в те времена маньчжуры во всем очень старательно подражали китайцам, очевидно надеясь, что и они, и их дети, и даже внуки будут всегда занимать место знаменных. Вот почему у досточтимых маньчжурских интеллигентов, кроме обычного имени, появились звучные и красивые прозвания. Постепенно эта привычка (а она считалась проявлением вкуса изысканного и высокого) распространилась на мелких военных вроде цаньлинов и цзолинов. В старые годы не только знаменные люди, но даже те, кто нигде не служил, уже не называли себя "вторым братом" или "четвертым господином", а стали добавлять к имени благозвучные слова вроде "тин" - "беседка", "чэнь" - "чиновник", "фу" "заслуженное имя". Мой дядя, к примеру, стал Юньтином [Юньтин "Облачная беседка", Чжэнчэнь - "Истинный чиновник"], свекор Чжэнчэнем, а муж сестры придумал себе прозвание Дофу, которое сам же в шутку превращал в "доуфу", что означало "бобовый сыр". Лучше уж стать "бобовым сыром", чем лишиться звучного имени! Представьте, что собеседник, согнувшись в почтительном поклоне, спрашивает у вас: "Как ваше уважаемое прозвание?" - а ему в ответ молчание. Разве подобная маловежливая немота приличнее "бобового сыра"?
      Дядя уловил в голосе гостя волнение, но с расспросами не спешил. Его положение обязывало соблюдать невозмутимость. По званию он выше гостя на целый ранг, дольше его служил на чиновничьем поприще, а потому он несравненно опытнее. С видом знатока дядя некоторое время внимательно разглядывал птиц, даже сделал ряд одобрительных замечаний и только после неоднократных обращений гостя позволил приступить к серьезному разговору.
      - Почтенный Чжэнчэнь! К вашему сведению, у меня тоже неспокойно на душе. Посудите сами, мне уже за пятьдесят, и силы у меня уже не те, что раньше. Вон взгляните: голова почти облысела, плечи ссутулились. Ну скажите, на что я теперь гожусь?.. А эти реформы загонят меня в гроб вот и все!
      - Кхе-кхе!.. - Свекор легонько кашлянул, но как-то глухо и без обычной музыкальности. - Это вы верно сказали! Четвертовать их мало, этих самых реформаторов!.. Юньтин! Вот, скажем, я... С малых лет я привык жить по своему распорядку и хотя не гнался за звездами, не рвался за луною в небе, однако одеться, к примеру, всегда любил опрятно и чисто. Я привык, чтобы у меня на столе каждый день было нежное мясо барашка, мусюйжоу или жареные почки... А разве моих синегрудых пташек не нужно кормить? Непременно нужно!
      - К тому же мы ничего особенного и не просим!..
      - Вот именно! Что нам делать, если перестанут платить пособие? Выходи на улицу и торгуй!.. - Чжэнчэнь прикрыл ухо рукой и, подражая голосу уличного торговца, завопил: - Покупай редечку! Слаще груши! Горькую поменяем! Подлетай!.. -Глаза его наполнились слезами, голос дрогнул.
      - Эх, Чжэнчэнь! Вы все же немного покрепче меня, а я ведь даже пустышкой-арахисом торговать не смогу. Не выйдет у меня!
      - Послушайте меня, Юньтин! Вот, скажем, дадут каждому из нас по сто му земли и скажут: "Обрабатывай сам!" А сможем ли мы работать?
      - Понятное дело, не сможем! Это уж точно! К примеру, я не умею даже ковырять мотыгой. Взмахну, глядишь, еще обрублю все пальцы на ноге!
      Беседа приятелей длилась долго. Так и не разрешив своих сомнений, они отправились в питейное заведение "Величие неба", где заказали полтора цзиня желтого домашнего вина и несколько тарелок с закусками: отварное седлышко и жареный олений копчик. К ним сразу же пришло спокойствие и удовлетворение. Когда дело дошло до расчета, оказалось, что ни тот ни другой не захватил денег. Между ними начался спор о том, кому платить. Каждый хотел расплатиться непременно сам. Подобные перепалки продолжались у них полчаса и больше.
      К тому времени, когда я увидел свет, споры о реформах как будто поутихли, так как нескольким реформаторам отрубили голову. Оба приятеля сразу успокоились, а их встречи в "Величии неба" обрели постоянство. Однако всякий раз, когда раздавался крик уличного торговца - продавца редьки или арахиса ("Орехи - половиночки, даю больше обычного!" -орал торговец), им становилось как-то не по себе. Столько лет находиться на службе и проявить подобное малодушие! Такую невыдержанность!
      Зять Дофу в критические дни реформации, запершись у себя дома, принялся штудировать учебник грамоты "Шестисложные изречения". Его уважение к моему двоюродному брату Фухаю в ту пору сильно возросло.
      - Очень дальновидный парень этот Фухай! - сказал он однажды жене. Мне кажется, нам тоже надо что-то придумать!
      - Как-нибудь перебьемся! Безвыходных положений не бывает! - Сестра произносила эту примечательную фразу всякий раз, когда сталкивалась с трудностями.
      - Боюсь, что на сей раз нам не перебиться!
      - Если у тебя что-то на уме, выкладывай! Ну, Дофу! - Сестре казалось, что имя мужа звучит очень красиво, а в устах жены - даже современно.
      - Какой я Дофу? Я просто доуфу - бобовый сыр! - Он невесело усмехнулся. - Подумай, кого только нет сейчас среди нашего брата, знаменных: гончары, столяры, повара, наклейщики картин...
      - А сам ты кем собираешься стать? - Сестра усмехнулась, а про себя подумала: "Чем бы ты ни занимался, я мешать тебе не стану. За кого вышла, того и бери какой он есть!"
      - Идти в ученики мне, пожалуй, уже поздновато. Да и кому я нужен, переросток?.. Вот что я думаю: пожалуй, я стану продавать голубей. Самое подходящее для меня занятие! Голубиное дело - что любимый цветок: он нужен лишь тому, кто его любит! Так и голуби. Кто их любит, тот готов выложить хоть десять лянов серебра... Конечно, дело не слишком прибыльное, но все же один лян в месяц, может, и набежит, а этого нам хватит с тобой на несколько недель!
      - Хорошо бы, если так!.. - В голосе сестры слышалась неуверенность.
      Птиц для продажи Дофу отбирал не меньше двух дней, но наконец выбрал пару сизарей. Продавать голубей ему было жалко, а что делать? Если императорский двор проведет реформы, значит, и ему, Дофу, надо вовремя предпринять какие-то решительные шаги! Едва он появился на птичьем рынке, со всех сторон послышались крики знакомых:
      - Господин Дофу! Господин Дофу!
      Один сунул ему две голубиные свистульки, другой - пару черноголовых крапчатых фениксов, у которых, как потом оказалось, хохолки были приклеены канцелярским клеем. Рассказывать о своем промахе он дома не рискнул, но его решение продавать голубей незаметно пропало.
      Волна реформ пронеслась и спала. Коса у Дофу из толстой и пышной превратилась в тонкий и плотный жгут, как у арсенальских солдат. Сурово сдвинув брови и грозно тараща глаза, он расхаживал по улицам, показывая своим видом, что с реформаторами расправился именно он, своими собственными руками. Его уважение к Фухаю сейчас заметно поубавилось. Он теперь считал, что молодой человек хочет кататься на двух лодках сразу. Если ему дают жалованье, он служит солдатом, если не дают - занимается работой по лаку. Нет, порядочный знаменный так поступать не должен! К тому же эта его связь с бандитами из секты Белого Лотоса! Дофу грызли сомнения...
      Но как говорится, пора нам вернуться к основному повествованию. Дядина жена - дацзюма - после визита к тете зашла навестить матушку и спросила, как идут наши дела. Мать ей ответила. На глаза у старухи навернулись слезы, которые она отерла ладонью, после чего повернулась ко мне.
      - Какой симпатичный! - В голосе старой женщины слышалось восхищение. - Какой носик, а какой глазастенький!.. А ушки - вон какие мясистые!
      - Что вы, почтенная, какой же он симпатичный? Точно такой же, как и я в младенческом возрасте! - рассмеялся Фухай. - Он ведь только-только родился. Разве сейчас что-нибудь разглядишь?! А уж вы... - Не став далее продолжать, он громко рассмеялся.
      - Фухай! - раздался голос матушки.
      - Ну ладно-ладно! - забеспокоился юноша, догадываясь, что хотела сказать мать. - Не волнуйтесь и во всем положитесь на меня! Помню, что завтра, в третий день от рождения, надо сделать ему омовение, для чего пригласить теток и бабок! Вторая сестренка будет разливать чай, набивать трубки, а я с нашим Шестым братцем (честно говоря, до сего времени я так и не знаю, кого он имел в виду) займусь делами по кухне. Значит так: по две чарки жидкого винца, миску жареных бобов, потом баранина с овощами и лапша в горячем бульоне. Главное, чтобы все, как говорится, было с пылу с жару, а вкус - дело второе! Так или нет? А?
      Мать кивнула.
      - А кто захочет переброситься в картишки, пусть себе на здоровье играет: четыре чоха кон... Все сделаю, тетушка, успокойтесь. И представлю вам полный отчет. Все будет в порядке. Вот увидите! - Фухай повернулся к своей матери: - У меня в городе есть дела, матушка. Я зайду за вами попозже, когда сядет солнце!
      Старуха сказала, что никуда от роженицы она сегодня не уйдет. Ей, мол, положено оставаться здесь.
      - Это вы зря, матушка! - Фухай засмеялся. - Кто же выдержит ваш кашель? Он ведь у вас, как говорится, продолжается весь спектакль без перерыва.
      Слова Фухая попали в самую точку. Он будто знал, о чем сейчас думала моя мать, которой очень хотелось уснуть, а кашель старухи мешал.
      Фухай ушел.
      - Вот чертенок! Вот чертенок! - ворчала старуха.
      Однако благодаря талантам "чертенка" церемония моего омовения прошла не только успешно, но и весьма экономно, причем все правила приема родни были соблюдены почти полностью.
      4
      Моей старшей сестре очень хотелось присутствовать при омовении своего братца и побыть возле матери. В глазах родственников она стала уже "молодой госпожой", а следовательно, уважение к ней должно возрасти. Нет, для семьи она не отрезанный ломоть. Она весьма порядочная дочь, которая со временем - если родит своих детей - станет настоящей госпожой и заменит в доме свекровь, когда ту положат в гроб. Сестра всегда с удовольствием навещала отчий дом, потому что, придя сюда, даже на полдня, обретала душевное спокойствие. Она часто думала, что, конечно, ей сейчас не слишком сладко, но в ее жизни непременно наступит просветление, как это бывает у небожителей, и она, подобно нашей тете, с удобством устроившись на кане, станет раскуривать трубку, набитую душистым табаком. Сейчас она курить пока не решалась, но жевать бетель уже научилась, а ведь от бетеля до табака совсем недалеко...
      Встревоженная думами, она плохо спала в эту ночь и поднялась ни свет ни заря. Толком не разглядев, где мигают три звезды, она побежала на улицу за жареным хворостом и лепешками Для свекрови. В те годы харчевни, где продавался жидкий рисовый настой, открывались рано - часа в три ночи. В этих же лавках жарили мучной хворост и пекли лепешки, которые, по слухам, заказывали себе на завтрак даже знатные вельможи, отправлявшиеся на утреннюю аудиенцию к императору. Ходил ли на прием во дворец отец свекрови (как вы помните, видный чиновник), я с уверенностью сказать не могу, но то, что его чадо имело привычку есть по утрам лепешки и жареный хворост, - это я знаю точно. Свекровь же вставала, едва забрезжит рассвет. Умывшись и причесавшись, она принималась за еду. После завтрака, почувствовав некоторую усталость, она ложилась снова подремать. Мне казалось, что эту привычку старуха воспитала в себе специально для того, чтобы мучить мою сестру.
      Северо-западный ветер не сказать чтобы очень сильный, но какой-то колючий. Кончик носа и мочки ушей у сестры сразу покраснели.
      - Ух какой холодюга! - В ее голосе слышалась радость, хотя на сердце по-прежнему было неспокойно.
      Да, пекинский мороз особенный, он радует души людей. Сестра ускорила шаг, и ей скоро стало жарко. Но вдруг она вздрогнула, словно внезапно проглотила льдышку, - это давал о себе знать мороз. И все же приятно! Она взглянула на небо, где слабо дрожали ясные звездочки, которые ей напомнили сейчас глазки младенца - такие же светлые, непорочные.
      - Если не поднимется ветер, день будет погожий! - проговорила сестра и тихо засмеялась. - В день омовения и такая добрая погода! Моему братцу повезло!
      Ей захотелось сейчас же бежать в родительский дом и прижать к груди маленького братца. Но как ни было сильно ее желание, она не решалась отпроситься у свекрови, хорошо зная, что, стоит ей об этом сказать, старуха сейчас же недовольно кивнет головой и буркнет: "Изволь! Изволь!" Дочь вельможи не может без всякого на то основания отказать невестке сходить в отчий дом. Однако молодая женщина знала, что, если старуха пробурчала "изволь", значит, надо ждать какого-то распоряжения. Вон! Мешочки с ядовитым газом опустились чуть ли не до самой груди. Придется подождать!
      Специального приказа, однако, не последовало, на что у свекрови имелись свои причины. Прежде всего старуха была твердо уверена, что мать отравилась угарным газом, а если ей эта мысль втемяшилась в голову, разговор окончен, пусть даже мать произвела на свет не одного ребенка, а целую двойню. Но главное - у ворот дома могли оказаться кредиторы, которые способны испортить репутацию дочери знатного вельможи и жены цзолина. Свекровь очень боялась потерять достоинство, хотя смело придерживалась принципа "Не стесняясь, бери в долг и не думай, когда возвратишь!". Словом, свекровь чувствовала себя как-то не по себе, а потому, похлебав рисового отвара с лепешками и хворостом, решила поговорить по душам с мужем. Однако супруга на месте не оказалось: он раньше обычного пошел прогуливать птичек. Непредвиденная осечка разозлила старуху. Повернув, как говорят, коня вспять, она решила заарканить кавалериста-сына - взять его живьем, но того тоже след простыл. Стащив у жены две новенькие красные ассигнации, мой зять-кавалерист с утра пораньше исчез со двора, чтобы в какой-нибудь уличной харчевне полакомиться бобами и выпить чашку настоянного на абрикосовых ядрышках чая со сладким финиковым печеньем. Неудача с мужем и сыном заставила свекровь броситься в бой против невестки.
      - И что это за жизнь! - проворчала она, усаживаясь на край кана. Почему должна обо всем беспокоиться только я одна? Неужели другие не видят, что творится у них под носом? Или глаз у них нет, или глаза без зрачков, или зрачки незрячие?.. За мной можете не ухаживать - ни в чьей помощи я не нуждаюсь! Но Будда! Разве о нем не следует позаботиться! Извольте взглянуть! Новый год на носу, а утварь на алтаре еще не вычищена!
      Сестра бросилась к очагу и принялась просеивать печную золу, чтобы получился мелкий порошок, которым обычно чистят алтарную утварь. Собрав порошок в блюдо, сестра направилась к алтарю, но ее остановил голос свекрови. На сей раз старуху волновал уже не Будда, а люди.
      - Рукой боятся пошевелить! Посмотрите, пожалуйста: вещи лежат в сундуках и в шкафу, медная посуда - в столе, и никто их даже пальцем не тронул!.. Вот когда я была молодая, я не ждала указаний свекрови делала все сама!
      Сестра слушала молча. К чему отвечать? Даже самые покорные слова свекровь восприняла бы сейчас как неповиновение и бунт! Но с другой стороны, если все время молчать и гнуть спину?.. Невесть во что превратишься!.. Сестра со злостью сжала подсвечник. В ее сердце клокотал гнев: "Проклятая карга! Бесстыжая старуха! Чтоб тебя громом прибило!"
      В глазах у сестры стояли слезы. Она молча терла медную плошку, а сама думала, что в подходящую минуту она все же постарается узнать у старухи, что и как надобно делать. О том, что ей хотелось навестить мать, она уже не вспоминала. Сестра смахнула слезу.
      - Матушка, взгляните! - Сделав над собой усилие, она улыбнулась. Хорошо я почистила?
      Свекровь что-то пробурчала, однако новых распоряжений не последовало. Причина была проста: старуха сама никогда не чистила медную посуду.
      Погода нынче выдалась на славу. К девяти часам утра стало как будто теплее. Небо высокое и необыкновенно синее, пронизанное насквозь звонкими солнечными лучами. Шустрые сороки шмыгают туда и сюда и оглушительно галдят, словно хотят восславить зимнюю ясность пекинского дня. Все вокруг просится на картину, даже старое воронье гнездо, прилепившееся к суку большого дерева.
      Свекровь, недовольно ворча, вышла во двор, будто собиралась спросить у солнца и неба, по какому праву они сегодня такие красивые. Поглядела вверх, а там кружатся голуби сына.
      - Ну какой от вас только прок, проклятые! На обед и то не годитесь! в сердцах бросила старуха, с осуждением глядя на сизарей и монахов. Радуйтесь! Радуйтесь! Скоро всех вас прирежу! Подождите у меня!
      Ворчание старухи вызывало у сестры возмущение, но она молчала, так как не имела права высказывать свои чувства, даже вздохнуть по-человечески и то не могла.
      А в это время матушка с надеждой ждала, когда придет старшая дочка. Третьего дня вечером матушка чуть было не отошла в лучший мир, но Небесный владыка, как видно, ее пощадил, и сейчас она мечтала о том, что, может быть, нынче вся семья окажется вместе. Глядишь, и старшая дочка придет навестить! Однако скоро мать поняла, что дочь уже не придет. Понятно! Ее свекор - цзолин, а мы вроде как бы низшего сорта! Мать этого не сказала, но на ее лице появилось выражение боли.
      Тем временем тетя, у которой светлые мысли в голове появлялись обычно по ночам, выработала новую стратегию действий. Она решила, что, поскольку в доме праздник, а она не показала своего характера, значит, событие это совсем не радостное, а самое что ни на есть заурядное, так как нет в нем никакого волнения. Уже девять утра, а племянница все не появлялась. Тетка взглянула на солнце, посылавшее на землю яркие лучи. У нее возникло неистребимое желание поболтать со светилом, иначе перед ним вроде как-то неудобно.
      - Вот я и говорю, ты уже высоко, а племянницы все нет и нет. Значит, ее не пустила старая перечница, пучеглазая карга! И впрямь буркалы у нее точно финики!.. Как видно, придется мне самой сходить туда и поговорить по душам! А если понесет околесицу, вырву ее финики напрочь!
      Мать, услышав о намерениях тети, страшно перепугалась и велела сестренке сказать Фухаю, чтобы он утихомирил старуху.
      - Только сама ни гу-гу! Пусть племянник с ней говорит!
      В это самое время Фухай вместе с Шестым братцем разбавлял водой вино. По причинам экономии вина было куплено мало, поэтому Фухаю пришлось сильно поломать голову, чтобы напитка хватило всем гостям. Сестренка потянула его за рукав и показала рукой в сторону тетиной комнаты. Фухай, взяв чайник с вином, направился туда.
      - Понюхайте, почтенная! - Его голос звучал сейчас особенно проникновенно. - Пахнет эта штука вином или нет?
      - Чем же еще пахнуть, коли это вино?.. Ты что же, снова нашкодил?
      - Понимаете, если запах слишком сильный, придется вин" немного разбавить!
      - Ах ты, чертенок! Недаром твоя мать так тебя называет! - Тетя рассмеялась.
      - Как говорится: голь на выдумки хитра!.. Все останутся довольны! Как, правильно я сделал, почтенная родственница?
      Видя, что старуху ему сломить не удалось, юноша добавил:
      - Может быть, сыграем после завтрака? Хочется мне выиграть чоха три-четыре. Куплю на выигрыш разных сладостей - полакомлюсь вдосталь! Так как же, приходить?
      - Вот бесенок! Так и быть, приходи - приму!
      В предчувствии игры старуха забыла и о свекрови, и о ее буркалах величиной с финик.
      Мать облегченно вздохнула. Она была очень благодарна Фухаю.
      После девяти в доме появились какие-то тетушки и бабушки, которых Фухай пригласил по случаю моего торжественного дня. Озабоченная сестренка встречала каждую гостью церемонным поклоном и потчевала чаем. Ее лицо раскраснелось, на кончике носа выступили капельки пота. Она не говорила ни слова и лишь, когда надо, улыбалась. За ее усердие Фухай прозвал ее "маленькой прислужницей".
      Тетя поторопила Фухая. Ей не терпелось сесть за карты.
      - Все в порядке! - наконец крикнул юноша.
      Это означало, что бобы с маринованной травкой уже готовы, мясо, приправленное острой соей, поджарилось, а вино до такой степени разбавлено водой, что, выпив даже тысячу чарок, гость нисколько от него не опьянеет. Стол, конечно, изысканностью не отличался, но это никак не должно отразиться на ритуале застолья, который следует провести без сучка без задоринки.
      - Прошу вас, займите почетное место!
      - Что вы, что вы! Я не смею!
      - Пожалуйста, сядьте здесь, иначе не хватит места другим!
      - Прошу рассаживаться поживее, а то все остынет!
      По приказу Фухая гости быстро заняли свои места. Что-что, а приказ надо исполнять, порой даже в ущерб церемониям! Трижды наполнили чарки никто ни в одном глазу! Дважды сменили блюда - бобы и мясо под соусом. Пир вступил в самую ответственную фазу: появился горячий бульон. Гости сразу же забыли и о церемониях, и о том, что положено говорить в этих случаях. В комнате слышалось жадное чавканье - звук поглощаемого бульона с лапшой. Как писалось в старых романах: "Шум стоял такой, будто передвигались горы или выходило из берегов море; будто кругом рычали тигры и стонали драконы!" Лоб Фухая покрылся испариной.
      - Братец, взгляни-ка, до чего же быстро они пожирают! - сказал он напарнику, - Кажется, не хватит!
      В эту критическую минуту братцу пришла в голову светлая мысль:
      - Разбавим водой!
      - Эх ты! - Фухай тихо застонал. - Суп не вино! Если его разбавить водой, он превратится в клейстер! А ну беги! - И он вытащил деньги, которые припрятал от матери. - Живей беги к дядюшке Цзиню, скажи, чтобы он напек кунжутных лепешек - пять цзиней! Если гости к тому времени не разойдутся, полакомятся лепешками. Лети!
      Как известно, в те времена в мясных лавках торговали не одним только мясом, там можно было купить лепешки - шаобины, пирожки и большущие блины - дабины.
      Сообразительный братец быстро сбегал в лавку и притащил оттуда груду горячих лепешек и два блюда пирожков с начинкой из баранины и капусты. Над столом пронесся ураган, который в одно мгновение смел все, кушанья со стола. В конце пиршества Фухай с напарником захотели закусить, но ничего из съестного они уже не нашли. Фухай расхохотался.
      - Ну, парень, придется нам с тобой закусывать дома!
      Так я и не узнал, кем мне доводится Шестой братец, но, когда я думаю о дне своего омовения, я всегда испытываю перед ним чувство некоторого стыда. Что до Фухая, то за него беспокоиться нечего. Поел он или нет, право же, какое это имело значение? Такой парень никогда не пропадет!
      Время приблизилось к полудню. В ясной синеве неба, которое сейчас казалось еще прекрасней, виднелись ослепительно белые барашки облаков. Когда набегал северо-западный ветер, их легкие лучезарные скопления растягивались, превращаясь в длинную ленточку, которая, удлиняясь, делалась все тоньше и тоньше, пока не рассеивалась легким дымком в пространстве. Ветер приносил крики торговцев, продававших праздничные товары: цветы для подношения богам, веточки сосны или туи, новогодние картинки. Резкие и зычные их голоса то приближались, то вдруг удалялись или совсем пропадали, заглушаемые разрывами хлопушек и завыванием уличных брадобреев: "А ну, кому стричься!"
      Пекин готовился к Новому году, поэтому город находился в непрестанном движении: одни покупали, другие продавали, третьи находились во власти иных волнений и забот. А еще одни затихали, - затихали навек, найдя в этот день свою кончину. Повсюду раздавалось уханье барабанов и гудение сона [Сона - музыкальный инструмент, вид трубы]. На улице шла свадебная процессия: кто-то приурочил свадьбу к Новому году.
      А в это самое время я тихонько лежал посредине кана, со всех сторон обложенный мягкой ватой, не ведая о том, что делается вокруг меня.
      По слухам, зимой наш дом насквозь продувался ветром. Кан почти все время был холодный, и чай, оставленный на ночь в чашке, к утру превращался в льдинку. Но сегодня в доме большие перемены. В комнатах необыкновенно тепло. Оно исходит от небольшой печурки из белой жести, которая стоит под каном. Солнечные лучи, падая на кан, где в блаженном неведении лежу я, освещают мои красные маленькие ножки. От непривычной жары все, кто находится сейчас в комнате, испытывают во всем теле странный зуд. Особенно чешутся руки, уши, губы. В солнечных лучах, которые льются из окна, дрожат и мечутся мириады блестящих точек пылинок. Словно крошечные, бесплотные звездочки, они порхают надо мной, а потом куда-то исчезают.
      В эти дни на окнах богатых домов, принадлежавших крупным чиновникам и вельможам, можно увидеть фуцзяньские нарциссы. От больших бронзовых печей, как и от канов, разливается по всей комнате тепло, от которого распускаются стоящие в вазах алые цветы мэйхуа [Мэйхуа - разновидность дикой сливы]. На столиках из красного дерева и на специальных утепленных подставках - редкостных антикварных безделушках - расправили изумрудные крылышки цикады, мерно стрекочущие в лучах солнца. На террасе развешены клетки с птицами, которые выводят звонкие рулады, обратясь к сияющему небу. В кухне повара вместе с домашней прислугой разделывают барашка, откормленного где-то во Внутренней Монголии, и дунбэйскую [Дунбэй северо-восточные провинции Китая (Маньчжурия)] "парчевую курочку" фазана. Солнечные лучи, освещая перья птицы, разлетаются во все стороны многоцветным сиянием...
      В нашем доме очень любили растения, но из-за постоянного отсутствия денег мы не могли купить не только куст мэйхуа, но даже нарциссы. У нас во дворе росло лишь два скрюченных финиковых дерева: одно возле каменного экрана, второе около южной стены. Все мы очень любили разных зверушек и птиц, но синегрудые птахи и дрозды нам были не по карману. Да и где взять время, чтобы зимой разводить изумрудных цикад? У нас во дворе жили одни воробьи, которые скакали с ветки на ветку, иногда садились на подоконник и с любопытством заглядывали в комнату. Они, конечно, давно уже смекнули, что я вовсе не ожидаю того мгновения, когда расцветут мэйхуа и нарциссы или когда зальется синегрудая птичка и застрекочет цикада. Пригревшись в солнечном кружке, я ожидаю гостей моих бедолаг-родственников, которые придут поздравить меня по случаю моего омовения.
      В смежной комнате на небольшом железном таганке специально для этой церемонии греется вода - особый настой из листиков полыни и веточек акации. Его аромат смешался с терпким запахом цветочного табака, который курили старухи-гостьи. Сильные запахи, разливающиеся вокруг, предвещают счастье, поэтому все с нетерпением ждут знаменитую "тетушку", которая должна пожелать мне это счастье, напомнив, что меня минуют лишения и голод, потому что я когда-нибудь стану великим человеком.
      Моя тетя, обойдя по кругу комнату и бросив короткий взгляд на кан, где я лежал, остановилась у двери, ожидая Фухая, чтобы вместе с ним уйти в другую комнату и схватиться в карточной битве. О чем она думала? Желала ли мне радости в жизни или поминала недобрым словом?
      Ровно в двенадцать вместе с яркими солнечными лучами и крепким морозным ветерком в доме появилась тетушка Бай, белая низенькая толстушка лет за пятьдесят, вся с головы до пят начиненная благими пожеланиями. С первого взгляда на эту шуструю женщину сразу скажешь, что она способна на многое: . за день может принять не меньше десяти младенцев и все роды у нее пройдут самым лучшим образом. Тетушка Бай со всеми необычайно приветлива, но держится степенно и с достоинством, так что молодые люди с ней особенно шутить не решаются, будто знают, что она на их шутку тут же ответит, как отрежет: "Милок! Не забудь, кто тебя обмывал на третий день после твоего рождения!" Тетушка Бай одета просто, но чисто. В ее скромной и удобной одежде выделяется, пожалуй, лишь цветок граната из пурпурного шелка, который она приколола к красивой атласной ленте на шляпе.
      Третьего дня меня принимала не она, а ее невестка - младшая тетушка Бай, как ее называли, - такая же, как и ее свекровь, бойкая и опрятная женщина, разве что не столь сведущая в житейских делах. Спустя некоторое время после этого дня она всем рассказывала, что совершенно непричастна к истории, которая случилась с моей матушкой третьего дня вечером, потому нисколько не чувствует себя виноватой. Все, мол, произошло оттого, что матушка последнее время плохо питалась, а потому сильно ослабла. Правда, сама она сказать об этом моей матери не решалась. Думаю, что все же неспроста пожаловала сегодня ее свекровь - тетушка Бай, личность в те времена весьма знаменитая.