ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Ван Лифа (Ван) – с виду двадцати с лишним лет. Добр, но себе на уме. Совсем молодым лишился отца, хозяин чайной «Юйтай».

Тан Тецзуй (Тан) – гадает по лицу, курит опиум, лет тридцати.

Сун Эрье (Сун) – труслив, любитель поговорить, лет тридцати.

Чан Сые (Чан) – под тридцать, хорошо сложен; прямой, честный; приятель Сун Эрье; оба – завсегдатаи чайной.

Ли Сань (Ли) – слуга в чайной, тридцати с лишним лет. Услужлив, добр.

Эр Дэцзы (Дэ) – двадцати с лишним лет, мелкий чиновник.

Ma Уе (Ма) – мелкий помещик, тридцати с лишним дет, Севропейским образованием.

Лю Mацзы (Лю) – около тридцати, сводник, характер жестокий.

Kaн Лю (Кан) – крестьянин, бедняк, сорока лет. Из предместья Пекина.

Xуан Панцзы (Хуан) – сорока с лишним лет, бродяга.

Цинь Чжунъи (Цинь) – владелец дома, в котором находится чайная. В первом действии ему за двадцать. Из богатой семьи, впоследствии капиталист, сторонник реформ.

Старик – восьмидесяти лет, одинокий, бездомный бродяга.

Деревенская женщина – лет за тридцать, бедная, продает дочь.

Ее дочь – девочка лет десяти.

Пан Тайцзянь (Пан) – сорок лет, разбогател, ищет невесту.

Сяо Нюэр (Нюэр) – одиннадцати лет, бой Пан Тайцзяня.

Сунь Эньцзы (Сунь) – двадцати с лишним лет, соглядатай.

У Сянцзы (У) – двадцати с лишним лет, соглядатай.

Кан Шуньцзы (Шуньцзы) – дочь Кан Лю; в первом действии ей пятнадцать, продана в жены Пан Тайцзяню.

Ван Шуфэнь (Шуфэнь) – жена Ван Лифа, хозяина чайной, сорока с лишним лет, честнее и справедливее мужа.

Полицейский – двадцати с лишним лет.

Баотун – продавец газет, шестнадцати лет.

Кан Дали (Дали) – двенадцати лет, приемный сын Пан Тайцзяня. Впоследствии связан с Кан Шуньцзы одной судьбой.

Лао Линь (Линь) – тридцати с лишним лет, дезертир.

Лао Чэнь (Чэнь) – тридцати лет, побратим Лао Линя, тоже дезертир.

Цуй Цзюфэнь (Цуй) – сорока с лишним лет, в прошлом – член парламента, впоследствии становится верующим, поселяется в гостинице при чайной.

Офицер – тридцати лет.

Ван Дашуань (Дашуань) – сорока лет, старший сын Ван Лифа, хозяина чайной; честный.

Чжоу Сюхуа (Сюхуа) – сорока лет, жена Ван Дашуаня.

Ван Сяохуа (Сяохуа) – тринадцати лет, дочь Дашуаня.

Динбао – семнадцати лет, смелая, смышленая.

Сяо Лю Мацзы (Сяо Лю) – сын Лю Мацзы, за тридцать. Наследовал дело отца.

Сборщик платы за электричество – сорока с лишним лет.

Сяо Тан Тецзуй (Сяо Тан) – сын Тан Тецзуя, за тридцать, наследовал дело отца, надеется стать настоятелем даосского храма.

Мин Шифу (Мин) – за пятьдесят, шеф-повар.

Цзоу Фуюань (Цзоу) – за пятьдесят, известный рассказчик старинных книг.

Вэй Фуси (Вэй) – рассказчик, затем певец пекинской оперы.

Фан Лю (Фан) – за сорок, музыкант, играет на маленьком барабане; коварный и вероломный.

Чэ Дандан (Дандан) – торговец серебром, тридцати лет.

Госпожа Пансы (Пансы) – жена четвертого племянника Пан Тайцзяня, некрасива, мечтает стать императрицей; сорока лет.

Чуньмэй – прислуга Пансы, девятнадцати лет.

Лао Ян (Ян) – мелкий торговец, тридцати с лишним лет.

Сяо Эр Дэцзы (Сяо Дэ) – сын Эр Дэцзы, забияка, тридцати лет.

Юй Хоучжай (Ю й) – преподаватель начальной школы, учит Ван Сяохуа, за сорок.

Се Юнжэн ь (Се) – коллега Юй Хоучжая, за тридцать.

Сяо Сунь Эньцзы (Сяо Сунь) – сын Сунь Эньцзы, соглядатай, за тридцать.

Сяо У Сянцзы (Сяо У) – мужчина около тридцати, соглядатай, как и его отец.

Сяо Синьянь (Синьянь) – прислуга, девятнадцати лет.

Шэнь – начальник управления штаба жандармерии, сорока лет.

Посетители чайной – мужчины.

Слуги чайной – мужчины.

Беженцы – мужчины, женщины, старые, молодые.

Солдаты.

Постояльцы гостиницы – мужчины.

Офицер и солдаты с высочайшим указом – семь человек, мужчины.

Жандармы – четверо мужчин.

Ша Ян (Глупый Ян или Дурачок Ян) – мужчина, пересчитывающий драгоценности.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Сейчас такие чайные почти перевелись, а еще несколько десятков лет назад в каждом городе непременно была хоть одна. Здесь можно было выпить чаю, перекусить, купить сладостей. Устав за день, сюда приходили отдохнуть и утолить жажду чашкой крепкого чая дрессировщики птиц, которые ублажали посетителей пением своих питомцев; здесь судачили, болтали, сводничали. Стоило начаться потасовке, что случалось довольно часто, как тотчас находился третейский судья и улаживал спор; кончив дело миром, пили чай, ели лапшу с тушеным мясом и расходились добрыми друзьями. Словом, чайная в те времена была излюбленным местом многих, там собирались по делу и без дела, проводили свой досуг Придешь, бывало, и чего только не услышишь! И про то, как огромный паук, приняв диковинный облик, был убит молнией; и про то, что необходимо поставить вдоль берега моря заграждения на случай вторжения иноземных войск. Толковали здесь о новых амплуа артистов Пекинской оперы, о новых способах приготовления опиума. И посмотреть было на что, когда кто-нибудь из посетителей приносил показать редкую драгоценность. Так что чайные и в самом деле играли великую роль, даже с точки зрения познавательной. Сейчас вы как раз видите такую. У самого входа – стойка и плита. Потолок в чайной высокий, места много – столы, стулья, скамейки, табуретки. Все без труда умещаются. Из окна виден двор, во дворе навес, там тоже устраиваются посетители. Во внутреннем помещении и летней пристройке висят клетки с птицами. Куда ни посмотришь – везде надписи «Болтать о государственных делах воспрещается!» В данный момент два посетителя, прикрыв глаза, тихонько поют, покачивая в такт головами. Еще несколько слушают пение сверчков, посаженных в банку. Сунь Эньцзы и У Сянцзы в длинных серых халатах сыщиков вполголоса беседуют

Сегодня дело чуть было не дошло до потасовки, будто бы из-за голубя. Уж тогда наверняка было бы пущено в ход оружие, ибо ссора вспыхнула между гвардейцами императора и солдатами арсенала, а и те и другие любители подраться. Хорошо, что все кончилось миром – кто-то из посетителей предотвратил драку, и сейчас недавние враги, все еще возбужденные, бросая друг на друга злобные взгляды, входят в чайную и направляются прямо во двор. Mа Уев дальнем углу пьет чай. Ван Лифа стоит у стойки. Шлепая сандалиями, входит Тан Тецзуй в длинном грязном халате.

Ван. Погулял бы лучше, Тан Тецзуй!

Тан (мрачно улыбаясь). Осчастливь Тан Тецзуя, хозяин! Пожертвуй чашечку чая, а я тебе погадаю: могу по лицу, могу по руке! И денег не возьму! (Решительно берет руку Вана.) Сейчас усюй – двадцать четвертый год Гуан-сюя [2]. Сколько вам лет, уважаемый…

Ван (отнимает руку). Ну-ну! Ладно! Чаем я тебя и так угощу, а гаданье свое оставь при себе. Оба мы – горемыки, что толку гадать? (Выходит из-за стойки, приглашает Тана сесть.) Если не бросишь курить опиум, бедовать тебе всю жизнь! Это мое предсказание, оно вернее твоего.

Входят Сун Эръе и Чан Сые. Ван Лифа их приветствует. У обоих в руках клетки с птицами. Они вешают клетки на стену и ищут свободное место. У Сун Эръе озабоченный вид. У Чан Сые – беззаботный. К ним быстро подходит Ли Сань, берет чай, который они принесли, заваривает. Сун и Чан занимают столик.

Сун. Прошу вас! Пейте!

Чан. Прошу вас, угощайтесь! (Смотрит во двор.)

Сун. Видно, опять что-то случилось?

Чан. Возможно. Хорошо еще, что до драки не дошло. Раз уж такая охота подраться, нашли бы другое место. К чему заводить ссоры в чайной?

Появляется Эр Дэцзы, один из драчунов, подходит к Чан Сые

Дэ. Ты чем то недоволен?

Чан (вежливо, но без робости). Вы меня спрашиваете? Я сижу и пью чай, за свои кровные. А что, кому-нибудь это мешает?

Сун (оглядывая Эр Дэцзы). Я вижу, вы не из простых. Присаживайтесь, выпьем чаю, мы ведь тоже не лыком шиты.

Дэ. Что тебе от меня нужно?

Чан. Силу свою хочешь показать? Так показал бы ее лучше на иностранцах! Там есть где разгуляться! Они вон императорский дворец сожгли! Но с ними вы что-то не воюете, хоть и на казенных харчах живете!

Дэ. Ладно! Об иностранцах потом, а пока надо бы тебя хорошенько проучить. (Собирается пустить в ход кулаки.)

Посетители, поглощенные своими делами, ничего не замечают. Один Ван Лифа, почуяв неладное, быстро подходит к ним.

Ван. Ну что вы, братцы! Все мы приятели, с одной улицы, неужели нельзя договориться по-хорошему? Дэ, дружище, шел бы ты во двор!

Дэ, не слушая его, смахивает со стола чашку, которая разлетается вдребезги, пытается схватить Чан Сые за горло.

Чан (вскакивает). Ты чего?

Дэ. Чего? Не удалось схватиться с иноземцами, но ты-то от меня не уйдешь!

Ma. Эр Дэцзы! Опять ты за свое?

Дэ (озирается и замечает Ma Уe). Ха, Ma Уе, ты здесь? А я тебя и не приметил. (Подходит, здоровается.)

Ma. Все можно уладить добром. Зачем же сразу кулаки в ход пускать?

Дэ. А ты, пожалуй, прав! Пойду-ка я во двор. Ли Сань! (Указывая на разбитую чашку.) Запиши на мой счет!

Чан (подходит к Ma). Вы человек умный, рассудите нас по справедливости.

Ma (встает). У меня свои дела! Пока! (Уходит.)

Чан (обращаясь к Ван Лифа). Тьфу, чудак какой-то!

Ван. Ты, видно, его не знаешь. Иначе не связывался бы.

Чан, Не везет мне сегодня.

Ван (тихо). Зачем ты тут про иностранцев говорил? Он же кормится за их счет, исповедует их религию, говорит на их языке. Чуть что – сразу начальнику уезда жалуется. Даже чиновники предпочитают с ним не связываться.

Чан (возвращается на свое место). Хм, терпеть не могу этих иностранных прихлебателей!

Ван (кивает головой в сторону Сунь Эньцзы и У Сянцзы, тихо). Ты поосторожнее! (Громко)Ли Сань, еще чашку чая! (Подбирает осколки.)

Сун. Сколько за разбитую чашку? Я плачу! Человек воспитанный не станет вести себя как торговка. Ван. Подожди! Потом рассчитаемся. (Отходит.)

Появляется сводник Лю Mацзы, он ведет Кан Лю. Лю Мацзы здоровается с Сун Эръе и Чан Сые.

Лю. Рано вы сегодня! (Достает трубку, набивает табаком.) Попробуйте-ка! Табачок свеженький, настоящий английский! Чистый, ароматный!

Чан. Надо же! Табак и тот иностранный! Сколько же наших денежек уплывает за границу!

Лю. Ничего! В Китае денег куры не клюют! Ну, вы отдыхайте! А у меня тут дельце есть.

Ли Сань приносит чашку чая.

Лю. Ну как? За десять лянов серебра согласен? Только давай прямо, без канители! У меня нет времени тебя обхаживать.

Кан. Господин Лю! За пятнадцатилетнюю девушку всего десять лянов?

Лю. Отдавай тогда ее в веселый дом! Может, там прибавят лян другой. Только на это ты ведь сам не пойдешь!

Кан. Так она ж мне родная дочь! Разве могу я…

Лю. Дочь-то дочь, но что делать, если кормить нечем! Кого тут винить?

Кан. Кого винить? Это правда, нам, деревенским, хоть в петлю лезь! Но продать дочь, чтобы хоть раз накормить семью, какой же для этого надо быть скотиной!

Лю. Ваши деревенские дела меня мало интересуют. А я ради тебя стараюсь, тебе помочь хочу. Да и дочь твоя будет сыта, одета. Разве этого мало?

Кан. А кому она достанется?

Лю. Ты запрыгаешь от радости, когда узнаешь! Чиновнику из императорского дворца!

Кан. Зачем ему деревенская девчонка!

Лю. А ей что от этого, хуже будет?

Кан. Кому же все-таки вы ее отдадите?

Лю. Пан Тайцзяню! Слыхал о таком? Самой императрице прислуживает. А до чего богат! Уксус и тот в агатовом флаконе держит!

Кан. Господин Лю, как же я в глаза дочери смотреть буду? Совесть замучает, что отдал дочь в жены такому жестокому человеку.

Лю. Раз продаешь, все равно совесть замучает. Не важно кому. Главное, что дочь будет как сыр в масле кататься, в шелках ходить. Разве это не счастье? Ну ладно, говори прямо, согласен?

Кан. Да где ж это видано? Чтобы такой богач и за десять ляпов?

Лю. Да во всей вашей деревне десяти лянов днем с огнем не сыщешь! Ты что, не знаешь, что в деревнях ребят на пять фунтов муки меняют?

Кан. Охо-хо! Пойду-ка поговорю с дочкой!

Лю. Слушай, другого такого случая не будет! Прозеваешь – пеняй на себя! И не мешкай.

Кан. Да-да! Я мигом.

Лю. Я подожду тебя!

Кан. Охо-хо! (Медленно уходит.)

Лю (подходит к Чан Сые и Сун Эръе). До чего же трудно с этой деревенщиной. Никакой радости!

Сун. Дельце, видно, выгодное?

Лю. Не так чтобы очень! Разумеется, кое-что и мне перепадет.

Чая. А в деревне до чего дошли! Детей продают!

Лю. Кто знает, что лучше! Может, пришлось подыхать бы, как бездомной собаке на пекинской улице!

Чан. И все же, господин Лю, не доброе это дело, жестокое!

Лю. Ну нет! Они еще благодарить меня должны, что нашел им покупателя! (Спешит сменить тему разговора.) Сун Эръе, взгляните-ка! (Достает и показывает часы.)

Сун (берет часы). Хороши!

Лю. Вы только послушайте, как идут.

Сун (слушает). Сколько же они стоят?

Лю. Нравятся? Уступлю! Не торгуясь – за пять лянов! Носите, а разонравятся, вернете за те же деньги. Вещь стоящая – фамильная ценность.

Чан. До чего же это противно! Сколько можно навешать на себя всякого заморского барахла! Вы только взгляните на себя, Лю: трубка – заморская, часы – тоже, халат из заморской материи, штаны и те…

Лю. А что? Заграничные вещи и в самом деле хороши! А в нашем, китайском, только деревенщина ходит. Оденься я во все китайское, на меня никто и не глядел бы!

Чан. А по-моему, наши шелка и атласы куда лучше!

Лю (к Сун Эръе). Так берете или не берете? Люди на вас иначе смотреть станут, если вы будете при таких часах. Времена теперь другие. Верно я говорю?

Сун (часы ему нравятся, но кажутся чересчур дорогими). Да я бы…

Лю. Берите, а деньги отдадите потом.

Появляется Хуан Панцзы.

Хуан (плохо видит, не различает посетителей, входит, обращается ко всем). Эй, братцы! Это я, Хуан Панцзы, здороваюсь с вами! Мы – свои люди, ссориться не будем!

Ван. Твои приятели во дворе!

Xуан. О! Я и не разглядел! Хозяин, дай-ка мне чашку лапши с мясом. Раз я здесь – драки не будет!

Д э (входит). А они уже помирились. Давай к нам! (Уходит.)

Слуги то и дело проносят чай во двор. Входит старик с зубочистками, расческами, уховертками и прочей мелочью. Медленно, с низко опущенной головой проходит мимо посетителей – никто ничего не покупает. Он направляется во двор. Ли Сань его останавливает.

Ли (тихо). Шел бы ты отсюда, отец. Там люди мирятся, им не до тебя. Покупателей не найдешь. (Дает ему чашку чаю.)

Сун (тихо). Из-за чего они схватились, Ли Сань?

Ли (тоже тихо). Как будто бы из-за голубя. К кому-то залетел чужой голубь, а тот не хотел возвращать… вот и пошло. Э, лучше не вмешиваться. (Обращается к старику.) Сколько вам лет, почтенный?

Старик (возвращая пустую чашку). Спасибо за чай. Восемьдесят два стукнуло. И никому я не нужен. Время сейчас такое, что о человеке меньше заботятся, чем о голубе. Э, да что говорить! (Медленно уходит.)

Входит Цинь Чжунъи, одет по последней моде, самодовольный.

Ван. А, господин Цинь, выбрали наконец-то время к нам заглянуть. Что же вы один?

Цинь. Пришел посмотреть, как молодой хозяин ведет дела.

Ван. Учимся, господин Цинь, учимся! Иначе нельзя. Отца рано лишился. Хорошо еще, что клиенты – друзья покойного. Если и допущу промашку, делают вид, будто не замечают. В нашем деле ладить надо с людьми. Отец, бывало, поприветствует посетителей, поговорит с ними, старается снискать их доброе расположение. Вот и я так. Потому и обходится без особых неприятностей. Присаживайтесь! Чайку заварить?

Цинь. Спасибо, не надо! Недосуг мне рассиживаться.

Ван. Останьтесь, пожалуйста. Окажите честь!

Цинь. Так и быть! (Садится.) Ты только не очень меня обхаживай.

Ван. Ли Сань, завари-ка самого лучшего чая! Как поживают ваши родные, господин Цинь? Как дела? Все ли в порядке?

Цинь. Да не так уж чтоб очень.

Ван. Неужели? Такая большая торговля! Не то что моя!

Тан (приблизившись). У господина лицо предвещает счастье, высокий лоб, округлый подбородок. Хотя он и не министр, но его ждет такая же удача, как Таочжу [3]!

Цинь. Не приставай! Иди себе с миром!

Ван. Выпил чаю, уважаемый, ну и ступай себе на улицу. (Подталкивает Тан Тецзуя к двери.)

Тан. Ладно, ладно! (Уходит, опустив голову.)

Цинь. Послушай, Ван! А не повысить ли мне немного арендную плату? Ведь того, что платил твой отец, теперь и на чай не хватит!

Ван. Это так, господин Цинь! Только зачем же себя утруждать. Пришлите управляющего, мы с ним договоримся. Если надо, буду больше платить. Я не против. Нет, не против!

Цинь. Ты молодец, похитрее отца будешь! Ладно, не к спеху. Дом мой. И рано или поздно я все равно отберу его.

Ван. Зачем же пугать человека? Я ведь знаю, как вы заботитесь обо мне, как близко принимаете к сердцу мои дела. Не вышвырнете же вы меня с моими чайниками на улицу торговать.

Цинь. Поживем – увидим!

Входит женщина, с виду крестьянка, ведет за руку девочку лет десяти. У девочки в волосах соломка – знак того, что она продается. Ли Сань сначала их не впускает, но потом, сжалившись, разрешает войти. Мать с дочерью медленно направляются во двор. Посетители чайной разом замолкают, смотрят на них.

Девочка (дойдя до середины чайной, останавливается). Мама, я есть хочу.

Женщина тупо смотрит на дочь, потом вдруг падает на пол.

Цинь (Вану). Вышвырни их!

Ван. Да-да! Идите, идите! Нечего вам тут делать!

Женщина. Сжальтесь! Кому нужна девочка? Всего за два ляна!

Чан. Ли Сань, две чашки лапши с мясом, я плачу! Пусть поедят за дверью.

Ли. Да-да! (Подходит к женщине.) Вставай! Подожди за дверью. Сейчас я вынесу вам лапшу.

Ван. Живо!

Мать и дочь выходят Ли Сань выносит им две чашки с лапшой.

Ван (подходит к Чан Сые). Добрая вы душа, господин Чан, но послушайте меня: всем не поможешь! Бедняков слишком много! И никому до них нет дела! (К Цинь Чжунъи.) Верно я говорю, господин Цинь?

Чан. (к Сун Эръе). По-моему, уважаемый Эръе, скоро конец Китаю!

Цинь (все еще раздраженно). Не знаю, конец или не конец, но это вовсе не зависит от благодетелей, готовых кормить похлебкой нищих. Слушай, Ван, а я, пожалуй, и в самом деле отберу у тебя дом.

Ван. Вы не сделаете этого, господин Цинь!

Цинь. Я не только это сделаю. Землю в деревне, магазины в городе – все продам!

Ван. Зачем?

Цинь. Подкоплю деньжат, построю завод!

Ван. Завод?

Цинь. Да, завод! Огромный завод! Вот тогда и беднякам можно будет помочь, и иностранным товарам преградить дорогу, и государство спасти! (Глядя на Чан Сые, обращается к Вану.) Э, да что с тобой толковать. Все равно не поймешь!

Ван. Вы все о других печетесь, а о вас кто позаботится, когда имущество ваше из рук уйдет?

Цинь. Ничего ты не смыслишь! Только так и можно сделать нашу страну богатой и сильной! Ну ладно, мне пора. А дела у тебя идут неплохо. Если не наделаешь глупостей, аренду не повышу.

Ван. Погодите, я рикшу позову.

Цинь. Не надо, пройдусь пешком!

Цинь Чжунъи направляется к двери, Ван идет за ним. Входит Пан Тайцзянь, поддерживаемый боем. У боя в руках кальян.

Пан. А, господин Цинь!

Цинь. А, господин Пан! Успокоились за эти два дня?

Пан. Еще бы! В Поднебесной воцарился порядок: пришел высочайший указ. Тань Сытун [4] приговорен к смертной казни. Скажу тебе так: не сносить головы тому, кто осмелится нарушить порядок, установленный предками!

Цинь. Я давно это знал!

Воцаряется тишина, посетители, затаив дыхание, прислушиваются к разговору.

Пан. Вы – человек умный, господин Цинь. Потому и разбогатели!

Цинь. Какое там богатство! Так, пустяки.

Пан. Скромничаете! Кто в Пекине не знает Цинь Чжунъи. Ни один из чиновников не может с вами тягаться. Да, ходят слухи, будто среди богачей появились сторонники реформ.

Цинь. Что-то не верится. Во всяком случае, до вас мне далеко.

Пан. Спасибо на добром слове! Но я вот что скажу – каждый из нас – мастер своего дела.

Смеются.

Цинь. На днях зайду, потолкуем! Всего хорошего! (Уходит.)

Пан. Да-а! Видно, и в самом деле настали другие времена, раз наш новоиспеченный богач смеет со мной зубоскалить. (К Вану.) Лю Мацзы здесь?

Ван. Подождите минутку, уважаемый, сейчас позову.

Лю Мацзы давно заметил Пан Тайцзяня, но не подходил, боясь помешать его беседе с Цинь Чжунъи.

Первый посетитель. А кто такой Тань Сытун?

Второй посетитель. Слышал я, будто он совершил тяжкое преступление. А иначе за что бы его приговаривать к смертной казни?

Третий посетитель. Месяца два или три назад кое-кто из чиновников и ученых замыслил что-то мудреное. Нам этого не помять.

Четвертый посетитель. Ладно! Как бы там ни было, на казенном содержании не пропадешь. А этот Тань да Кан Ювэй хотели распустить императорскую гвардию, чтобы мы сами добывали себе пропитание! Хорошо придумали! Нечего сказать.

Третий посетитель. А что толку от наших денег, если начальство добрую половину себе загребает?

Четвертый посетитель. Лучше жить прокаженным, чем спокойно умереть. Заставь меня зарабатывать себе на пропитание, так я быстро протяну ноги.

Ван. Господа! Господа! Не надо болтать о государственных делах!

Разговор прекращается.

Пан (усаживается за столик). Двести серебряных за деревенскую девчонку? Не много ли?

Лю (стоит навытяжку). Зато какая девчонка! Ее принарядить да манерам обучить – не стыдно будет и в городе показаться. Хороша! И знает, что к чему! Уж вы поверьте. Я для вас больше, чем для отца родного, стараюсь. Не пожалеете!

Появляется Тан Тецзуй.

Ван. Опять пришел?

Тан. На улице черт знает что творится! Полная неразбериха.

Пан. Уж не единомышленников ли Тань Сытуна ищут? Но тебе, Тан Тецзуй, не о чем беспокоиться. Кому ты нужен?

Тан (хмыкнув). Никому, управляющий, но дайте мне немного опиума, и я совсем успокоюсь.

Некоторые, почуяв, что обстановка накаляется, выскальзывают из чайной.

С у н. Пойдем и мы, Чан. Уже поздно!

Чан. Что ж, пошли!

К ним подходят соглядатаи Сунь Эньцзы и У Сянцзы.

Сунь. Погодите. Чан. В чем дело?

Сунь. Ты здесь болтал, что Китаю скоро конец придет!

Чан. Я люблю свою страну и боюсь, что ей грозит гибель.

У (к Сун Эръе). Слыхал?

Сун. Братцы! Мы каждый день тут пьем чай. И хозяин знает, что мы – люди надежные.

У. Отвечай, слыхал или нет, что он сказал? Я тебя спрашиваю…

Сун. Господа, неужели нельзя по-хорошему договориться? Присаживайтесь к нам!

Сунь. Придержи язык, не то и тебе наденем наручники. Раз он сказал, что Китаю скоро конец, значит, он из одной шайки с Тань Сытуном.

Сун. Я… Я слыхал… Он… сказал…

Сунь (Чану). Пошли!

Чан. Куда? Надо же разобраться!

Сунь. Сопротивляешься власти? Ну, погоди у меня! (Вытаскивает наручники.)

Чан. Ну-ну! Поосторожнее! Я – маньчжур.

У. Маньчжур и предатель? Тем хуже! Протягивай руки!

Чан. Не надо! Я не сбегу!

Сунь. Пожалуй, не сбежишь! (Суну.) Пойдем с нами, расскажешь, как было дело. Не бойся, тебя мы отпустим.

Со двора входят Хуан Панцзы и еще несколько человек.

Хуан. Ну вот, кажется, все и уладили. Напрасно я сюда притащился.

Сун. Господин Хуан! Господин Хуан!

Хуан (протирает глаза). Это кто?

Сун. Это – я, Сун Эръе. Прошу вас, замолвите за меня словечко!

Хуан (разглядев). А-а! Уважаемые господа Сунь Эньцзы и У Сянцзы! Работаете? Давайте, давайте!

Сун. Господин Хуан, помогите! Замолвите словечко!

Хуан. Я вмешиваюсь лишь тогда, когда властям не управиться. А так соваться – неловко. (Обращаясь ко всем.) Верно я говорю?

Все. Верно! Верно!

Сунь Эньцзы и У Сянцзы уводят Чан Сые и Сун Эръе.

Сун (к Вану). Присмотри за нашими птицами! Ван. Будьте спокойны! Пришлю их вам домой.

Шпики и задержанные уходят.

Хуан (заметив Пан Тайцзяня). А, старина, и ты здесь? Собираешься, говорят, жениться? Прими мои поздравления!

Пан. Надеешься выпить свадебного вина?

Хуан. Если окажешь честь приглашением.

Входит женщина с пустыми чашками, ставит их на стойку. За ней идет девочка.

Девочка. Мама! Я еще хочу есть!

Ван. Идите, идите!

Женщина. Пойдем, детка.

Девочка. Мама, ты меня не продашь? Не продашь, а, мам?

Женщина. Девочка моя! (Плачет, уводит дочь.)

Появляется Кан Лю с дочерью Кан Шуньцзы. Останавливается у стойки.

Кан. Доченька! Шуньцзы! Не человек я – зверь! Но что делать? Не пристрою тебя – умрешь с голоду. И вся семья тоже умрет, если я не раздобуду несколько лянов серебра. Смирись, Шуньцзы, с судьбой. Сделай доброе дело!

Шуньцзы. Я… Я…

Лю (подбегая). Она согласилась? Вот и прекрасно! Подойди к господину управляющему! Поклонись ему! Шуньцзы. Я… (Теряет сознание.)

Кан (поддерживает ее). Шуньцзы! Шуньцзы! Лю. Что такое?

Кан. Голодная она, да еще расстроилась. Вот голова и закружилась. Шуньцзы! Шуньцзы!

Пан. Зачем мне такая дохлятина?!

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Все чайные в Пекине к этому времени закрылись. Только «Юйтай» по-прежнему принимала своих посетителей. Но все там было теперь по-другому, все было подчинено одной цели – как-нибудь выжить. Как и прежде, в передней комнате подавали чай, задние комнаты были превращены в гостиницу. В чайной не только торговали чаем, но и тыквенными семечками, лапша же с тушеным мясом ушла в область предания. Кухню переместили в задний дворик, специально для обслуживания постояльцев гостиницы. Мебель тоже стала совсем иной: маленькие столики, покрытые светло-зелеными скатертями, да плетеные стулья. Со стен убрали картины с изображением «восьми хмельных даосских святых», исчез не только сам бог богатства Цайшэнь, но и ниша, куда его ставили, его место заняли модные красотки – реклама иностранной табачной фирмы. По-прежнему украшали стены надписи «Болтать о государственных делах запрещается», только иероглифы стали крупнее. Ван Лифа настоящую сметку. Его чайная не только не погибла, напротив, она теперь процветает. На несколько дней ее закрыли из-за ремонта фасада и завтра должны открыть. Ван Шуфэнь и Ли Сань расставляют столы и стулья, передвигают их и так и эдак.

Ван Шуфэнь уже сделала современную прическу, а Ли Сань никак не может расстаться с косичкой. Входят несколько студентов, здороваются и уходят.

Шуфэнь (увидев, что косичка мешает Ли Саню). Послушай, Ли Сань, в нашей чайной все изменилось к лучшему, не мешало бы и тебе расстаться с косичкой.

Ли. К лучшему, к лучшему. Уж так хорошо, что дальше ехать некуда!

Шуфэнь. Не скажи, старина! Слышала я, что все чайные позакрывались: и «Дэтай» у Западных ворот, и «Гуантай» у Северного моста, и «Тяньтай» у башни Гулоу. А наша нет. Почему? Да потому, что отец Шуаньцзы [6] знает толк в переменах к лучшему!

Ли. Чего уж там. Не стало императора – казалось бы, большей перемены и быть не может. А пришел Юань Шикай и тоже захотел стать императором. Черт знает что творится в Поднебесной: сегодня палят из пушек, завтра – закрывают городские ворота! Перемены к лучшему, говоришь? Это мы еще посмотрим. А косичку я пока оставлю. Вдруг снова вернутся старые времена?

Шуфэнь. Не упрямься, Санье! Благодаря переменам у нас теперь республика. Можем ли мы не идти в ногу со временем? Ты только посмотри, какой у нас тут порядок, какая чистота! Не то что прежде. Красиво! Обслуживаем только людей культурных. Честь какая! А ты носишься со своей косичкой. Куда это годится? Даже смотреть не– -приятно!

Ли. Госпожа, тебе одно не нравится, мне – другое.

Шуфэнь. Другое? Что же именно?

Ли. А то, что и чайная и гостиница на хозяине да на мне. Вдвоем, как бы там ни было, трудно управляться.