На орбитальной базе космической полиции заработал телетайп. Срочное сообщение навигационного центра гласило: «Потеряна связь с частным кораблем типа «Фаэтон-18», бортовой номер АЮ-1832, следовавшим по маршруту Земля — Луна. Анализ последних сигналов, полученных с корабля, дает основание полагать, что он подвергся нападению пиратов. Примите исходные координаты…»
      Рони Скинертон связался со своими патрульными катерами и полицейскими станциями слежения. Хорошо отработанная система поисковой готовности пришла в действие. Теперь оставалось ждать и думать о собственном бессилии.
      — Четвертый за месяц, — подытожил Скинертон и взглянул на Майка Рибера. — Если они будут работать с таким же усердием, придется закрыть частные рейсы.
      Майк не откликнулся и по причине врожденной молчаливости, и еще потому, что эту фразу слышал не раз и хорошо знал ей цену. Запретить подниматься частным ракетам так же нелепо и невозможно, как было бы нелепо в свое время запретить движение автомашин только потому, что их похищал каждый, кому не лень. Легко вообразить, как завопили бы все, кто печется об интересах налогоплательщиков. И они были бы правы, — на кой черт тратить деньги на содержание космической полиции со всеми ее орбитальными конторами и наземными станциями, если она не может справиться с какой-то шайкой гангстеров?
      Впрочем, вой, который поднимается по адресу космополо после каждого захвата корабля, тоже немалый. Болтуны, не имеющие представления о сложности полицейской службы в космосе, поносят команду Скинертона как лентяев, ради своего удовольствия вращающихся вокруг планеты и транжирящих казенные деньги, А разве бывает что-нибудь более утомительное и нудное, чем дежурства на базе? Все эти заходы и восходы, и черное небо, и немеркнущие звезды осточертели так же, как и однообразная жратва и теснота служебных помещений.
      Скинертон мог с чистой совестью отчитаться перед любой комиссией. Ведется круглосуточное наблюдение за близлежащими международными трассами, хотя это и не входит в обязанности космополо. Ни один корабль не проходит незамеченным. Все переговоры между иностранными базами и патрулями перехватываются. Об этом вслух не скажешь, но начальство-то знает, сколько времени и сил отнимает такая работа.
      Кое-что прояснилось и в деятельности пиратов. Удалось классифицировать их операции по захвату. Насчитали три излюбленных приема: 1. Захват в момент взлета путем подмены экипажа. 2. Захват с принудительной стыковкой под угрозой обстрела. 3. Абордаж после обстрела и вывода из строя систем связи.
      Анализ мотивов похищения также дал ценные результаты. Таковых тоже оказалось три. 1. Захват корабля с целью пополнения пиратской эскадры. 2. Ограбление пассажиров, везущих ценности. 3. Похищение пассажиров с последующим предъявлением выкупной цены.
      Похищенные с захваченных кораблей обычно доставлялись в одурманенном состоянии на глухой космодром и оказывались потом в кювете около какого-нибудь магистрального шоссе. Если выкуп доставляли полностью и своевременно, пираты не отягощали свою совесть лишними жертвами. Их интересовали только деньги. Но не обходилось, конечно, и без смертельных случаев.
      Аппарат космополо работал четко. Через два часа пришло дополнительное разъяснение: «Похищенный корабль типа «Фаэтон-18», бортовой номер АЮ-1832, принадлежит знаменитому пианисту Николо Силверу, отбывшему на Луну по приглашению тамошней колонии для концертного выступления».
      Скинертон обрушил проклятия на головы колонистов.
      — И зачем понадобилось этой вшивой колонии, — рассуждал он вслух, — вызывать такую фигуру?! Там, наверно, и тысячи человек не наберется, а туда же — без концерта прожить не могут. По крайней мере, — заключил он, перечитывая текст сообщения, — обстановка прояснилась. Случай ординарный. Скоро станет известной сумма выкупа. Запросят они немало. У Силвера есть чем поделиться. Если хватило уплатить за новые руки, хватит откупиться и от гангстеров. На перехват контейнера семья, разумеется, не согласится.
      Пираты обычно требовали переправить им выкуп в контейнере, напоминающем первые спутники начала космической эры. Точно указывались координаты его вращения, что позволяло похитителям перехватить контейнер в любое удобное для них время. Космополо разработала несколько вариантов задержания гангстеров в момент их сближения с контейнером, но семьи похищенных ни разу не давали согласия на такую операцию, справедливо опасаясь за жизнь своих близких.
      К утру подборщики мусора, которым люди умудрялись испакостить космос, взяли на буксир поврежденный корабль типа «Фаэтон-18» с безжизненным пилотом на борту. Николо Силвер бесследно исчез.
      Скинертон правильно рассудил, что о похищении пианиста в первую очередь следует оповестить Фреда Биллинга. Как-никак, а имена Силвера и журналиста связаны, и оставлять его в дураках было бы несправедливо. К тому же последний визит Фреда на базу во время операции с наркотиками вряд ли оставил у него приятное впечатление. Пусть убедится, что Скинертон о нем не забывает.
      Начальник базы даже не догадывался, каким радостным будет для Биллинга его звонок.
      Фред переживал не лучшее свое время. Неожиданная известность и бешеные деньги произвели в. его жизни много приятных и болезненных изменений. Его новую холостяцкую квартиру расторопные агенты фирмы «ЖЖЖ» нашпиговали самой совершенной автоматикой и ко всему добавили еще круглосуточно действовавший коктейлинг, взбивавший напитки любой крепости. Фред и до этого не чурался выпивки, но коктейлинг, в который черт те откуда поступали, самые соблазнительные смеси, не давал передохнуть.
      Пить приходилось не только дома. Биллинга почему-то считали хранителем тайны рук Силвера и обхаживали самые разные, порой очень влиятельные лица. А какая встреча обходится без выпивки? Вот и вчера… Можно было бы не ходить на прием и ограничиться телеприсутствием, если бы не председатель одной из парламентских комиссий Пурзен. Это он настоял на свидании, весь вечер пел дифирамбы последней передаче и все подливал, подливал.
      Утром этого дня Фред с большим трудом отклеился от подушки и убедился, что вместе с ним проснулась и головная боль.
      — Ди-ик! — крикнул он, страдальчески морщась. Даже звуки собственного голоса изнутри били по черепу.
      Мэшин-мен уже стоял в дверях. Его невозмутимое, розовое, безволосое лицо вызвало у Фреда раздражение, близкое к тошноте.
      — Час? Погода? — рявкнул Фред.
      — Двенадцать часов сорок две минуты шестнадцать секунд. Плюс девятнадцать, влажность шестьдесят, облачно.
      Четко и громко выпаливая сводку, Дик уже прибирал разбросанные по комнате вещи.
      — Ванна готова, — доложил он и протянул руки, чтобы приподнять грузную тушу Фреда.
      — Отстань, болван! До чего ты мне надоел.
      — Поступившая информация обработана.
      Не дав ему договорить, Фред нащупал тяжелую пепельницу и швырнул в ненавистную морду. Уже когда бросал, сообразил, что повторяет не раз проделанную глупость. Пепельница угодила мими в лоб и отскочила, как от резиновой стены.
      Эта неуязвимость Дика, который даже не шелохнулся от удара, доводила Фреда до белого каления. Он готов был уплатить любой штраф компании за повреждение их мэшин-мена, лишь бы удалось его искалечить. Но Дика можно было бить, колоть, жечь — ничего ему не делалось. Не случайно в рекламном проспекте, специально оговаривалась «особая стойкость человекообразной, универсальной модели «ЧУМ-12» против возможных эксцессов со стороны неуравновешенных клиентов».
      Фред давно вышвырнул бы его, если бы Дик не наловчился составлять из поступавшей информации заметки и обзоры, которые требовали потом только некоторой дополнительной игры фантазии и поправок конъюнктурного характера. Отказываться от такого, хотя и противного, но толкового секретаря было бы не очень умно.
      Кроме Дика, квартира Биллинга была полна всяких механизмов, полностью освободивших ее хозяина от физических усилий. Суетливое племя бегающих, ползающих, прыгающих приборов поддерживало такой удручающий порядок, что иногда хотелось взвыть. Но и они входили в обязательный стандарт уровня жизни преуспевающего журналиста.
      Фред потянулся к одежде, с отвращением отбросил ногой подкатившийся брюконадеватель, самостоятельно пристегнул подтяжки, от чего почувствовал приятную усталость. Ему захотелось сделать руками еще какие-нибудь осмысленные движения, но делать было нечего. В ванной достаточно было приблизить голову к агрегату косметической обработки, чтобы влажная пыль антищетина в течение нескольких секунд сняла бороду любой давности. В ванне десятки ласковых рук-щеточек, скребков, подушечек омывали, растирали, почесывали, поглаживали…
      С непривычки полная ненужность собственных рук очень угнетала Фреда. Все многообразие движений, рассчитанных на десять пальцев, свелось к одному — к нажатию без малейшего усилия, чуть-чуть… Все чаще хотелось двинуть кулаком по всем кнопкам и клавишам сразу. Фред даже подумывал сделать репортаж о тех чудаках, которые возглавили кампанию «За движение конечностями!».
      Окончательно испортил нервы Фреду все тот же Силвер, создавший ему сладкую жизнь. Дирекция телекомпании требовала от него ответов на бесчисленные вопросы зрителей: «Где Силвер? Кто вернул ему руки? Где находится таинственная лаборатория?» А отвечать ему было нечего. Разговоры с шефом становились все острее. Во время последней беседы ему прозрачно намекнули, что если его успехи ограничатся тем, что уже в прошлом, то его нынешнее благополучие может оказаться весьма кратковременным.
      Фред подошел к коктейлингу, задумчиво набрал комбинацию составных частей, выпил, почувствовал, что головная боль отступает, и пошел знакомиться с информацией, поступившей по разным каналам и обработанной Диком. Пробежав глазами первую же короткую заметку, он сначала окаменел, потом обмяк и рухнул в подбежавшее кресло. Он подсчитал, сколько времени прошло с момента получения информации Скинертона, просмотрел сводку важнейших новостей последнего часа, убедился, что утечки не произошло, и просиял.
      Уже через пятнадцать минут зрители снова увидели лицо Фреда Биллинга на экранах и услышали его взволнованный голос:
      — Единственный человек с ожившими руками похищен!!! Николо Силвер пал жертвой наших врагов! Начальник базы космополо Рони Скинертон принимает энергичные меры к поиску похитителей!
      Дав волю своему воображению, Фред детально описывал обстоятельства трагедии, разыгравшейся в космосе. Он снова был на коне.

      Николо Силвер все еще не мог опомниться после неожиданного и страшного нападения в космосе. Корабль, в котором он летел на Луну, вдруг стал кувыркаться, огни погасли, послышался отчаянный крик пилота, Николо потерял сознание и очнулся только здесь, в этой странной комнате, напоминавшей старинный склеп. Сколько часов или дней прошло после катастрофы, он не знал.
      — Извините, маэстро, — сказал сидевший в даль нем углу господин, лицу которого светлая бородка придавала очень располагающий, интеллигентный вид. — На ваши концерты так трудно попасть, что нам пришлось прибегнуть к необычной форме приглашения.
      — Где мой пилот? — ошеломленно спросил Силвер.
      — Он в полной сохранности. Выпейте и успокойтесь.
      На маленьком столике перед Силвером очутился бокал с розоватым напитком, но пианист брезгливо отодвинул его.
      — Я хочу знать, что произошло. Где я? И кто вы?
      — Слишком много вопросов, маэстро. К тому же вопросов лишних. Чем меньше вы будете знать,- тем больше у вас шансов выбраться отсюда живым и здоровым.
      Человек с бородкой не повышал голоса, даже как будто улыбался, но от этого его слова не теряли своего угрожающего смысла.
      Силвер не раз слышал о похитителях, требовавших выкупа, о жестокости гангстеров, не останавливавшихся ни перед чем, когда речь шла о крупном куше, и неудержимая дрожь овладела его коленями, губами… Только руки оставались спокойными, — они ничего не боялись.
      — Что вы от меня хотите? — спросил он.
      — Вот на этот вопрос ответить легче. Мы хотим послушать, как вы играете. Среди нас есть ценители вашего таланта.
      Только сейчас Силвер разглядел, что в комнате, кроме господина с бородкой, сидят еще несколько молодых людей с бокалами в руках. Все они молчали.
      — Я никогда по принуждению не играю, — сказал Силвер, уже поняв, что играть придется.
      — Мы вас не принуждаем, а просим, если вам так приятней. Может быть, вам нужно время, чтобы войти в форму? Мы его вам предоставим. Но… не много.
      — А потом вы меня отпустите?
      — Вполне обоснованный вывод.
      — А… На чем же я здесь буду играть?
      — Вот, — бородатый указал на инструмент, стоявший в другом углу. — К вашим услугам.
      Силвер увидел новенький мини-рояль фирмы «Мэтью» и не скрыл возникшего отвращения:
      — Это инструмент для бродячих музыкантов. Я не прикоснусь к нему.
      — Придется прикоснуться, маэстро. Другого мы вам предоставить не можем.
      Силвер долго молчал, стараясь побороть гнев, страх, стыд.
      — Хорошо, — сказал он наконец, — я попробую.
      — Очень приятно слышать, маэстро.
      Силвер перешел к роялю, тронул клавиши, прислушался к звуку и сделал протестующий жест:
      — Это насилие!
      — Вот это слышать менее приятно… Вы, маэстро, видимо, не знаете, что такое насилие. Мне бы не хотелось демонстрировать вам, как оно выглядит, но…
      Силвер сел за рояль и, прикрыв глаза, чтобы не видеть этой ужасной комнаты и страшных людей, стал исполнять одну из любимейших пьес.
      Когда он кончил и устало сбросил руки на колени, когда раздались вежливые аплодисменты, ему на мгновение показалось, что он действительно играл на настоящем рояле для настоящих любителей музыки.
      — Надеюсь, вам этого достаточно? — повернулся он к слушателям.
      — Спасибо, маэстро. Вполне. Мы убедились, что комиссия экспертов не врала, когда восхищалась вашими руками. Они действительно достойны и восхищения и изучения. Нам нужно познакомиться с ними поближе. Прошу вас за стол, сюда. Руки, пожалуйста, наверх. Наш доктор их осмотрит.
      Маленький, рано облысевший человек с живыми, любознательными глазками сел рядом с Силвером, взял его левую руку и с профессиональной сноровкой ощупал ее кости, поискал пульс, прижал проступающие вены. Снова и снова пробегал он своими быстрыми пальцами по всем сгибам, оттягивал кожу, сильно зажимал ее и спрашивал:
      — Не больно?
      — Нет. Они боли не чувствуют.
      — Поразительно! — восхитился доктор и вопрошающе взглянул на человека с бородой. Тот отрицательно мотнул головой и спросил Силвера:
      — Это верно, что о вас говорили, будто вы не знаете, кто и где сделал вам этот дорогой подарок?
      — Все верно. Меня привезли туда в бессознательном состоянии и так же увезли.
      — И вы даже не догадываетесь, кто мог сделать такую операцию?
      — Никакого представления не имею.
      — Жаль, — сказал бородач, — очень жаль. — И опустил голову.
      Увидев в руках доктора сверкающий скальпель, Силвер рванулся из кресла. Но его уже крепко держали два дюжих парня.
      — Что вы делаете? — Вопрос вырвался из груди Силвера, как вопль безысходного отчаяния.
      — Ничего страшного, маэстро, — успокоил его доктор. — Пустяковое обследование. Вам ведь не больно.
      Он уверенно рассек скальпелем кожу у запястья левой руки и присвистнул от удивления. Теперь уже все присутствовавшие сгрудились у стола и удивлялись вместе с доктором. Ни одной капли крови не показалось из раны. Мало того! Как только скальпель был поднят, на глазах у зрителей начался быстрый процесс регенерации. Через несколько минут раны как будто не бывало. Доктор делал все новые и новые разрезы, и чудо неизменно повторялось.
      — Еще один опыт, и на этом закончим, — сказал доктор. Он засучил рукав рубахи Силвера, нащупал место соединения новой кисти с бывшей культей и не раздумывая провел скальпелем по живому месту. Брызнула кровь, а Силвер забился в руках палачей.
      — Стыдно, маэстро, стыдно, — приговаривал доктор, заклеивая рану прозрачной пленкой. — Из-за нескольких капель крови столько шума.
      Один из «ассистентов» опрыскал лицо Силвера, и он снова потерял сознание.
      ***
      Датчик Силвера находился на особом контроле с той минуты, как стало известно, что великий музыкант похищен. Несколько часов он молчал. Голограмма отражала только глубокий покой, в котором находилась кора больших полушарий. Просвечивались лишь участки, регулировавшие жизнедеятельность спящего организма. Но вот Минерва известила, что Силвер проснулся, и ученые поспешили к демонстрационному стенду.
      — Мобилизован весь резерв самосохранения, — комментировала Минерва. — Появились полосы настороженности и тревоги. Линии мысли мечутся в поисках правильной оценки положения, но не могут сложиться в логически согласованный вывод. Так отражается на голограмме информационный голод… Появилась полоса гнева. Она усиливается… Поступает какая-то информация, импульсы идут от слуховых нервов. Видимо, реакция на слова, которые слышит Силвер, но которых, к сожалению, не слышим мы… Потянулись новые пунктирные линии. Они проходит аналитический центр. Тревога превратилась в страх. Силвера чем-то очень напугали… Мысли сплетаются. Они словно взвешивают услышанное и ищут выход. А вот эти короткие, четкие штрихи — следы слов, которые произносит Силвер… Снова гнев и страх… Информация к нему поступает однообразная, она не вызывает ответных мыслей и только усиливает те же чувства… А вот это нечто неожиданное… Погасив все мысли и связанные с ними эмоции, всплыл фон, напоминающий знакомую нам радость бытия… Силвера что-то отключило от страха, от мучительных мыслей и погрузило в состояние блаженного забытья.
      Лайт переглянулся с Милзом. Обоим сразу пришла догадка — Силвер играет. Только музыка могла так резко переключить его эмоции.
      И снова все изменилось — исчез фон радости бытия, вернулся страх, снова заметались мысли, ищущие ответа на какие-то вопросы. Даже со стороны было страшно смотреть на эти обрывки ярких линий, стремившихся связаться, лечь в основу какого-нибудь орнамента, но затухавших чуть ли не в момент своего рождения.
      Вдруг темно-фиолетовое пятно вылезло на первый план. Оно разрасталось, становилось все сочнее и окончательно затянуло голограмму.
      — Физическая боль, — напомнила Минерва, хотя знала, что ученым давно известны основные характеристики крайних состояний. — Очень сильная.
      Вызванная болью, проступила сквозь фиолетовое пятно багровая полоса ярости.
      — Он сопротивляется, но беспомощен, — констатировала Минерва.
      Еще через несколько мгновений голограмма померкла. Светящимися остались только слои, не имевшие отношения к сознанию.
      — Его опять усыпили.
      Давно не видел Милз Лайта таким удрученным и взбешенным, как в эти дни.
      — Я уничтожу датчики! Они только напоминают нам о нашей слабости, нашем ничтожестве. Быть свидетелями преступления и не иметь возможности броситься на помощь… Сами себе придумали пытку.
      — Ты предпочитаешь ничего не знать, не слышать, не видеть? Это трусость, Гарри. Нужно извлечь все полезное из того, что мы узнали, и попытаться помочь Силверу.
      — Что мы можем сделать?
      — Телеметрические данные показывают,- что его датчик находится в космосе. Точность координат невелика, но можно с уверенностью сказать, что он подает сигналы с одной из обжитых орбит.
      — Там десятки орбит и сотни объектов.
      — Это все же лучше, чем тысячи или миллионы. А что, если дать Минерве задание проанализировать голографические записи, поступившие одновременно с голограммой Силвера из ближнего космоса. У нас там должны быть датчики. Может быть, найдется фрагмент, который состыкуется с Силвером.
      Идея Милза вывела Лайта из угнетенного состояния. Ему очень не хотелось тратить даже минуты на вмешательство в безумство повседневной жизни. Стоит только увлечься призрачной надеждой что-то исправить, кого-то спасти, поддержать добро и наказать зло, как на решение главной задачи времени не останется совсем. Сколько людей отдавали всю свою жизнь исправлению очевидных уродств. Им удавалось выручать из беды одиночек, добиваться временных и локальных улучшений. Они, наверно, умирали, уверенные, что прожили не зря. А после их смерти уродства становились еще гаже, зло принимало новые, еще более отвратительные формы. Нет, он не пойдет по их пути… Но эти рассуждения теряли свою силу, когда он вспоминал о любимом пианисте, которого пытают какие-то неизвестные злодеи. Бобби прав, — отвернуться от Силвера в такую минуту, сделать вид, что ничего не знаешь, было бы бесчеловечно.
      Они уже начали формулировать задание для Минервы, когда она появилась на экране собственной персоной и доложила:
      — Датчик № СН/3865 сообщил, что в 15 часов 32 минуты Силвер скончался.
      Догадавшись о значении того тяжкого молчания, которым были встречены ее слова, Минерва добавила:
      После того сеанса он больше в сознание не приходил. Смерть наступила мгновенно.
      — Поздно, — вздохнул Милз. — Мы уже ничем ему помочь не сможем.
      — Нет! — со злостью возразил Лайт. — Все равно, отвернуться от него мы уже не в праве. Он погиб по моей вине. Я дал ему руки и отнял жизнь.
      — Полно, Гарри! При чем тут ты?
      — Не утешай меня. Ты предупреждал меня и был прав… Я уверен, что эти негодяи охотились за его руками, убежден в этом. И мы должны узнать, кто убил Николо. Мин! Прими срочное задание. — Лайт изложил план поиска неизвестных убийц. — Может быть, нам повезет, — заключил он, — и хоть один датчик окажется среди них.
      Им повезло. Уже к вечеру Минерва пригласила их к смотровому стенду. Появилась голограмма.
      — Это объект КР/12687, некий Нил Гудимен. Датчик работает примерно на той же орбите, на которой находился Силвер. Запись сделана в те же минуты, когда мы наблюдали Силвера после его пробуждения. Импульсы диалога, зафиксированного обеими голограммами, полностью совпадают.
      Как всегда, знакомство с новым человеком начиналось с общего обзора.
      — Начнем с Инта, — предложила Минерва. — Он выше среднего, иногда поднимается до шестой ступени. Что же касается инстинктов, то они однородны — никаких признаков видового самосохранения мы не найдем. Никаких этических тормозов или ограничений. Перед нами эгоцентризм в его крайней форме. Нечто подобное мы видели, когда знакомились с голограммой убийцы Гукса. Это тот редкий случай, когда особь генетически подготовлена к тому, чтобы стать злодеем. В таких случаях внешнее окружение может только затормозить рост отрицательных эмоций, помешать их развитию либо способствовать их расцвету, как это и случилось. Сделать черта ангелом или дурака мудрецом никакие социальные условия не в силах. Это, впрочем, относится ко всякому отклонению от нормы и у людей, и у животных.
      — Неужели Гудимен не способен даже на любовь к женщине, к детям? — спросил Милз.
      — Любовь? Правильнее назвать то, что он испытывает к близким, чувством собственника. Половой и родительский инстинкты имеют двойственный характер. Даже у нормальных людей они хотя и служат основой альтруизма, но в то же время могут усилить алчность, злобность, безжалостное отношение ко всем другим людям.
      — В плане нравственном он ниже любого животного, — подытожил Лайт.
      — Конечно, — согласилась Минерва. — Гудимен только человекоподобен, так же как Гукс. По своим душевным качествам он гораздо дальше от вас, чем пес Цезарь. Морально дефективный от рождения, он попал в такую среду, где его пороки обрели решающую силу. Гибкий Инт позволил ему обрести материальное могущество и занять господствующее положение.
      — Теперь мы знаем, с кем имеем дело, — сказал Лайт. — Покажи запись разговора.
      Минерва поставила рядом голограммы Силвера и Гудимена.
      — Вот следы поступающей Силверу информации — следы слов, которые он слышит. Следите за импульсами на голограмме Гудимена. Это он говорит, а Силвер слушает.
      — Теперь говорит Силвер, — догадался Милз.
      — Но его слова не оставляют в мозгу Гудимена почти никаких следов… Обмен какими-то репликами… Теперь самое убедительное доказательство, что обе голограммы — фрагменты одной картины. Длительная пауза… И вдруг к Силверу приходит ощущение радости бытия. И в ту же минуту происходят изменения у Гудимена — на фон жестокости наплывает голубоватая дымка удовлетворения… Исчезают изменения на обеих голограммах тоже одновременно.
      Совпадение было точным — секунда в секунду, и Милз не мог удержать восхищения:
      — Молодец, Мин! Минерва рассмеялась.
      Как жаль, Бобби, что я не могу испытать удовольствие от твоей похвалы. Это, наверно, очень поощряющее чувство.
      — С этим все ясно, — горестно сказал Лайт, — сомнений больше нет… Что мы будем делать с тем, что узнали, Бобби?
      — Не представляю себе, — пожал плечами Милз. — Я никогда не преследовал убийц. Сообщить полиции? Но разве будут для нее предметом доказательства ни кому, кроме нас, не понятные голограммы?
      — Но оставить все при себе, примириться с безнаказанностью убийц…
      Длительное и тяжелое молчание прервала Минерва:
      — Выслушайте сообщение, имеющее непосредственное отношение к нашей работе.
      Милз включил канал общего вещания, и они увидели хорошо знакомое лицо Фреда Биллинга. На студии, видимо, впопыхах забыли приглушить передатчик запахов, и из широко раскрытого, придвинутого вплотную к зрителям рта журналиста вместе со словами отчетливо доносился аромат только что проглоченного коктейля.
      Судя по лицу и нервной жестикуляции, Фред был возбужден не только алкоголем, но и сенсацией, которую громогласно оглашал.
      — Прошло всего лишь два дня после того, как я сообщил вам о похищении единственного обладателя бессмертных рук — великого пианиста Николо Силвера. База космополо, возглавляемая энергичным Рони Скинертоном, добилась выдающегося успеха. В беспредельной пучине космоса парни Скинертона нашли Силвера.
      Фред сделал эффектную паузу, отчетливо показывая, как он борется с собой, чтобы подавить душившие его слезы, и продолжал:
      — Они выловили бездыханный труп виртуоза с ампутированными руками. Останки Силвера оказались в непосредственной близости от одной из иностранных орбитальных станций. Не нужно обладать большой проницательностью, чтобы догадаться, кто повинен в этом зверском преступлении. По мнению авторитетных кругов, нет никаких сомнений насчет того, кто похитил Силвера и отрезал ему руки, чтобы раскрыть тайну бессмертной ткани, созданной нашими учеными.
      — Вот болван! — взорвался Милз.
      Потрясенный Лайт непонимающе взглянул на него и досадливо отмахнулся. Он хотел дослушать до конца.
      Биллинг не ограничивался болтовней. Он показывал всему миру изуродованные руки Силвера, его искаженное мукой лицо. Каждую руку отдельно. И глаза отдельно. И оскаленные зубы… Снова и снова. И не только самого Силвера. Биллинг опередил всех. Он успел снять страдальческие лица жены и дочери пианиста, воспользовавшись тем, что семья Силвера не удосужилась защитить свое жилище свинцовыми экранами.
      — Может быть, наконец, — продолжал Фред, — наше трусливое правительство найдет в себе остатки мужества и достоинства, чтобы дать отпор убийцам, и на деле покажет, что терпение свободного общества имеет свой предел. Сейчас я предоставлю микрофон глубокоуважаемому Джери Пурзену.
      Теперь уже Лайт подал знак, чтобы передачу выключили.
      — Безумный мир, — повторил он свою привычную фразу, — безумный мир…

      Скинертон в третий раз слушал какую-то забавную музыку. Сначала в одной записи, потом — в другой и снова в первой. Как он ни старался, но понять, чем именно первая отличается от второй, не мог. Что-то было, но что? Музыка вообще доставляла Скинертону мало удовольствия, — он считал, что и без нее шума на свете хватало. Но определить разницу в звучании двух пленок было необходимо.
      Поэтому начальник базы искренне образовался, когда Майк доложил, что профессор Кулидж прибыл. Скинертон поспешил навстречу, долго извинялся за то, что пришлось потревожить маститого дирижера, и принял все меры гостеприимства, чтобы сгладить то малоприятное чувство, которое возникает у каждого, вызванного в космополо.
      — Мы были вынуждены пригласить вас как лучшего специалиста в интересующем нас вопросе. Прошу вас, маэстро, прослушать одну штучку, записанную на двух лентах, и высказать нам свое мнение о том, кто и на чем ее исполняет.
      Кулидж высоко поднял мохнатые брови и заметил, что с таким же успехом он мог бы прослушать эти записи у себя дома, если бы их к нему доставили.
      Скинертону пришлось долго юлить, чтобы не сказать правды и в то же время произвести впечатление человека, ничего, кроме правды, не говорящего.
      — Ну что ж, — согласился Кулидж, — раз я здесь, послушаю.
      Скинертон включил первую запись.
      — Эта штучка называется полонез Шопена, — сказал Кулидж, когда музыка замолкла. — Исполняет Николо Силвер. Разумеется, не на гобое, а на рояле. Запись старая, широко известная.
      — Спасибо, профессор. Я тоже сомневался насчет гобоя. Очень вам благодарен. Прошу послушать вторую.
      Как только зазвучала другая пленка, брови профессора полезли на лоб.
      — Странно, — задумчиво произнес Кулидж. — Произведение то же. Исполнитель — Николо. Но что за инструмент он выбрал?!
      — Вот-вот! — обрадовался Скинертон. — Это как раз нас и интересует. Очень подозрительный инструмент — вроде бы и не рояль…