Когда перешли к выборочному исследованию человеческих голограмм, Милз предложил Минерве заняться Кокером и Боулзом, головы которых были оснащены датчиками с помощью Рэти.
      Для обогащения обзора выбрали время, когда, судя по телеметрическим данным, оба они находились в Кокервиле.
      Минерва и сама не видела и показать не могла огромный, круглый кабинет Кокера, в котором он чаще всего встречался с генералом. Всю стену кабинета опоясывал стометровый экран, расчлененный узкими пилястрами из литого золота. Здесь были сосредоточены все виды связи и все источники информации.
      По команде, поданной обычным, тихим голосом, стена приходила в движение и останавливала перед глазами хозяина -нужный сектор обзора. Так можно было, не шевеля головой, увидеть все, что угодно, получить любую справку, цифру, документ. Раньше стена была неподвижной, а поворачиваться со своим креслом приходилось Кокеру. Но ему надоело вертеться, и он приказал, чтобы вращалась стена.
      Во время этого голографического сеанса Кокер со своим советником знакомились с политической и деловой конъюнктурой в мире. На разных секторах параллельно демонстрировались изображения, отражавшие суетную деятельность людей, казалось, только для того и живших, чтобы портить настроение Сэму VI.
      Из Кокервиля планета выглядела малопривлекательной. На огромных просторах континентов творилось черт знает что! Кокер даже не пытался вникать в те бредовые идеи, которые определяли взаимоотношения людей в разных окаянных странах. Ему было ясно одно — что оттуда исходит постоянная угроза сокращения прибылей, роста убытков и много других неприятностей. Ничего, кроме отвращения, не вызывал у него вид людских толп, отвергнувших божеские законы частной собственности, удушивших свободную конкуренцию и естественное стремление к личному обогащению.
      Кокер и Боулз смотрели на экран, не обмениваясь ни словом. Оживлялись их мрачные лица только при виде кровопролитий, все еще возникавших то в одном, то в другом уголке Земли, где сталкивались фанатичные приверженцы живучих религий и воинственных общин. Взрывались карманные атомные гранаты, дым пожарищ охватывал города, подожженные лучевыми зарядами, тысячи людей, только что живших на экране, бесследно исчезали.
      Немногие, кроме Кокера и Боулза, знали, сколько денег нужно было непрерывно подбрасывать в эти бездонные котлы, чтобы вражда не затихала, а разгоралась, чтобы как можно больше людей втягивались в междоусобные распри.
      На световом табло, вмонтированном в неподвижный карниз, ни на мгновение не останавливаясь, мелькая в темпе сотых долей секунды, менялись цифры Глобального демографического центра, регистрировавшего рождение человеческих детенышей. Когда глаза Кокера останавливались на итоговых цифрах, его лицо корежила ненависть.
      Ничего этого не видели Лайт и Милз, когда сидели перед голограммами Кокера и Боулза и слушали объяснения Минервы.
      — Остановимся сначала на Кокере. Как видите — никаких следов альтруистических эмоций. Зато эгоизм разросся с необычайной пышностью. Помимо ветвей, уже нам знакомых, появилось много новых. Вернее, они выглядят новыми, и найти их старую первооснову нелегко. Вот характерный пример.
      Минерва выделила указкой бугристое основание толстой синеватой ветви, расположенной в самом низу, у корневой системы ствола.
      — Здесь у животных сложились важнейшие для жизни пищевые инстинкты. Это они заставляют детенышей сразу же после рождения сосать и требовать пищу, а взрослых — искать и добывать ее. От этой ветви тянутся многочисленные отростки. Выделим один из них. Мы уже видели его на некоторых голо граммах. Помните, как он ярко светился у белки, заготавливавшей запасы корма. Эта врожденная реакция накопления помогает пережить трудное время зимы и победить в борьбе за выживание. Очень полезный и для особи, и для всего вида инстинкт. Но посмотрите, во что превратился он у Кокера.
      Без помощи Минервы ученые не смогли бы проследить за длинной, извивавшейся, как лиана, синей ветвью, потонувшей в гуще других сплетений и в свою очередь породившей множество отростков.
      Реакция накопления должна была у Кокера угаснуть, как угасает она у животных, обитающих в условиях благодатного климата и постоянного изобилия корма. Ведь наследство, полученное Кокером в младенчестве, гарантировало ему и его потомкам удовлетворение всех потребностей до конца их жизни. Но экономические законы общества, в котором он живет, потребовали от него постоянного, неограниченного наращивания богатства. Первичная цель исчезла. Процесс накопления продолжался ради самого накопления. Поиски новых путей умножения капитала, жестокая конкуренция с другими кокерами постоянно возбуждали клеточную структуру этой ветви. А если клетки возбуждать, они разрастаются и становятся еще деятельней.
      — Молодчина, Мин! — не выдержал Милз. — Ты отличный гид в этом лабиринте.
      — На примере Кокера я хочу проиллюстрировать очень важную закономерность в развитии человеческого инстинктивного комплекса. Я имею в виду его пластичность, способность отдельных эмоций в определенных общественных условиях разрастаться и принимать самые уродливые формы. В таком, гипертрофированном виде полезный инстинкт превращается в свою противоположность, в черты характера, несущие зло обществу в целом. Те отрицательные эмоции, которые мы видели на обобщенной голограмме, приобрели у Кокера степень крайних состояний — неукротимого стяжательства, патологической алчности, безграничной жестокости. Я перечислила только часть отростков.
      — А какая связь между гипертрофированной эмоцией и интеллектом? — спросил Милз. — Неужели Инт и у Кокера не поднимался выше пятой ступени?
      — Каким он был у молодого Кокера, судить трудно. Сейчас он приближается к нулевой отметке. Зато у сыновей и помощников Сэма VI Инт выше среднего. Но это не имеет значения. Одно из назначений интеллекта — подавлять пробуждающиеся отрицательные эмоции и подчинять поведение разумному началу. Для того и сложился механизм воли. Когда инстинкты перерождаются, каким бы высоким ни был Инт, он начинает служить уродливым эмоциям. Нет ничего ближе эгоцентризму и понятней обслуживающему его интеллекту, чем прибыль. Поэтому так изобретательны и хитроумны кокеры, когда борются за нее. И нет такого злодеяния, на которое они не пошли бы ради ее увеличения. Фон корыстолюбия заставляет интеллект работать на высоких скоростях.
      — Не понимаю, — проронил Лайт, — как может Инт, инструмент разума, потворствовать нелепостям слепых инстинктов?
      — В этом много неясного… Видимо, нелегкая задача — подавлять инстинктивные побуждения. Думаю, что нет такого человека, который никогда бы не поддавался эмоциям и вопреки разуму не совершал поступков, которых потом стыдился.
      — Что касается меня, то ты права, — улыбнулся Лайт. — Продолжай.
      — Другой пример перерождения полезного инстинкта мы найдем на голограмме генерала Боулза. Как видите, ее нижняя часть мало чем отличается от только что рассмотренной. Почти такой же захиревший второй ствол. И столь же разветвленный — первый. Те же цвета отрицательных эмоций.
      Минерва провела лучом сверху вниз вдоль плотной, ярко светившейся зеленовато-коричневой плети и уткнулась в мозолистый бугор, где она брала свое начало.
      — Здесь у плотоядных сформировались знакомые нам структуры преследования — способность выследить, догнать и умертвить другое животное, годное в пищу. Эти структуры верно служили и были необходимы людям, пока жизнь вынуждала их охотиться за крупными опасными зверями. Потом эта нужда отпала, и, вероятно, связанные с преследованием насилие и жестокость атрофировались бы, если бы между людьми не сложились взаимоотношения, чреватые конфликтами и враждой, если бы. не началась борьба за присвоение плодов чужого труда — борьба поработителей с порабощенными.
      Милз не мог не прервать Минерву ироническим восклицанием:
      — Гарри! Ты не находишь, что Минерва уклоняется в политику?
      Лайт промолчал.
      — Так, — продолжала Минерва, — в условиях социального антагонизма появились и закрепились эмоции агрессивности — готовности скопом, целыми армиями нападать на другие сообщества себе подобных, чтобы убивать и грабить. Уже много веков на зад сложился тип завоевателя-профессионала, гордившегося тем, что он умеет только убивать. Боулз его прямой наследник. Ему никогда не нужно было ни на кого нападать, чтобы насытиться. Но вместо того что бы отмереть, агрессивность разрослась у него и превратилась в такое крайнее патологическое состояние, как накопление у Кокера. Среда, в которой Боулз вырос, заставляла его непрерывно возбуждать клетки этой структуры. Все, что формировало личность Боулза, было связано с культом насилия, с военной карьерой. Агрессивность стала определяющей чертой его мышления и поведения.
      Минерва укрупнила изображение, чтобы видней стали узловатые наросты на первом стволе и связи между разными его ответвлениями.
      ***
      Не подозревая, что за ними наблюдают на далекой Земле, Кокер и Боулз заканчивали обзор изменений, происходивших в мире. Центр думающих машин выдал немногословное резюме, и наступила тишина. Кокер, нуждавшийся в более доступных комментариях своего советника, вывел его из глубокого раздумья:
      — Что скажешь, Том? Когда это кончится?
      — Что именно, Сэм?
      — Все эти безобразия… Наших друзей свергают… Акции падают… Рождаются без конца… Кошмар!
      — Я тебе уже говорил — у меня есть одна идея.
      — Ну как же! — сделав вид, что припоминает, воскликнул Кокер. — Ты что-то обещал, не помню что.
      — Я обещал подумать и пришел к твердому выводу.
      — Не тяни, Том! Какой вывод? Что нужно сделать? Сколько это будет стоить?
      — При нынешнем порядке в нашей стране нас ожидает полный крах. Ни этот либеральный ублюдок — президент, ни горлодеры в парламенте не способны навести порядок на Земле и обуздать анархию у себя под носом. Устарела вся система, Сэм! Давно устарела…
      Боулз медленными шагами ходил вдоль стены. Чтобы видеть его лицо, Кокеру приходилось вращаться вместе с креслом. Это занятие утомило его, и он взмолился:
      — Сядь ты наконец и говори яснее. Кто устарел? Кого нужно убрать?
      — Система устарела, Сэм, си-сте-ма! Нельзя больше полагаться на мнение бездельников и трусов. Выступление какого-нибудь умника, наложившего в штаны от одной мысли о решительном отпоре, приводит в движение сотни миллионов олухов. Они жмут на правительство, на журналистов:.. Пора с этим кончать. Нужен новый порядок, Сэм.
      — Нужен, Том, нужен! С чем кончать?
      — К власти должны прийти сильные люди. Военные. Люди дела, умеющие стрелять.
      — Очень хорошо, Том! Пусть приходят! Кого нужно купить?
      — Нужно много денег и много людей… Я рассчитывал на этих парней, которых делает Торн, но пока у него плохо клеится.
      — Почему плохо? Мимишки расходятся хорошо.
      — Мне нужны не мимишки, а безотказные ребята, которые сделают все, что им прикажут.
      — А почему не годятся солдаты? Обыкновенные. Ты же знаешь всех начальников. Прикажи им приказать.
      — Нет, Сэм. Готовить операцию должны не военные. Многие из них не поймут, могут не согласиться. Начинать должны другие. Взорвать правительство, поджечь дом с четырех сторон, навести страх на всех… Это должен быть бунт, крушение всех основ.
      Кокер окончательно потерял связь между мыслями и только часто помаргивал, страдальчески скривив рот.
      — А когда уберут всех нынешних политиков, — продолжал Боулз, — и наши радикалы поднимут головы… Вот тогда выступит армия, чтобы спасти демократию. Военные раздавят анархию, возьмут власть в свои руки и наведут тот порядок, который нам нужен.
      — Браво, Том! Красиво! — Кокер очень обрадовался, уловив не суть, а конечный результат операции. — А потом?
      — Потом… Потом уже ничто не помешает нам стать хозяевами положения во всем мире.
      — Отлично, Том! Начинай!
      — Ты забыл, что у нас еще нет людей, которые должны начать.
      — А где их взять?
      — Есть один человек, у которого наберется достаточно именно таких парней, которые нам нужны.
      — Кто это?
      — Гудимен…
      — Это… который?
      — Крупный бизнесмен и старый гангстер. Умный и решительный. Он не меньше нас заинтересован в успехе дела. Но без больших денег не сделает ни шагу.
      — А откуда у него люди?
      — Не важно, Сэм, не важно. Но парни у него твердые, на все готовые. Если Гудимен прикажет, они пойдут куда надо и сделают все, что надо.
      — А где он? Давай его сюда!
      — Он недалеко — окопался в «Храме херувимов», на соседней орбите. Но нам с ним дело иметь нельзя, Сэм… Все может случиться… Если он провалится, мы должны остаться в стороне. Ни одна душа не должна пронюхать!
      —А как же…
      — Ищу посредников, .Сэм, верных людей… Но деньги потребуются бешеные.
      — Дам! Сколько скажешь, столько и дам!
      ***
      — Что это за пунктирные знаки? — спросил Милз. Они все еще не отрывались от голограмм.
      — Следы слов, которыми обмениваются Кокер и Боулз, — ответила Минерва. — Но к расшифровке таких следов я только приступаю.
      — Неужели нельзя хотя бы примерно представить себе, о чем они толкуют?
      — Очень приблизительно… Судя по фону тревоги, речь идет о чем-то угрожающем обоим… Вот это — пятна возмущения, злости, неуверенности… Активно работает Инт Боулза. Он передает Кокеру свои мысли. Но воспринимает Кокер только их эмоциональную окраску. Для того чтобы заразиться чужими мыслями, необязательно думать самому… Слова Боулза просто дублируются в мозгу Кокера и усиливают яркость свечения отрицательных эмоций.
      — Этого очень мало, Мин, — сказал Милз.
      — Могу добавить, что мысли Боулза сомкнулись в четкий, сложный и довольно стабильный орнамент. Видимо, его умозаключения глубоко продуманы. У обоих сменился эмоциональный фон. Появились всплески радости. Какие-то слова Боулза вытеснили опасения и тревогу… Появились надежда, нетерпение, решимость… Все.
      — Очень жаль, — сказал Милз.
      — По-моему, вполне достаточно, — заключил Лайт.

      Путь Нила Гудимена к вершинам могущества был нелегким. В свое время сложились и были узаконены на федеральном совещании главарей трех гангстерских синдикатов сферы их деятельности. Акваганы получили монополию на все операции в море. Геоганы, входившие в самый старый и богатый синдикат, оставили за собой сушу. А космоганам — наименьшей по численности, но самой молодой и энергичной банде — предоставили «обслуживать» космос.
      Чтобы не мешать друг другу, договорились о нейтральных трассах и транзитных базах. Но все предусмотреть было невозможно. Да и сама специфика гангстерского бизнеса вступила в противоречие с четким размежеванием трех стихий.
      К примеру, изготовление, транспортировка и продажа наркотиков никак не укладывались в рамки одной зоны. Пути трех синдикатов часто перекрещивались, и конфликты стали неизбежны. С неурядицами и столкновениями были связаны и игорный бизнес, и торговля живым товаром.
      Попытка создать координирующий центр с ДМ, которые разрешали бы возникавшие раздоры на высоком электронном уровне, ни к чему не привела. Как только приходилось разбираться в сложных махинациях, связанных с подкупом полиции, контрабандными перебросками, устранением опасных людей, думающие машины оказывались тупыми и бесполезными.-
      Нил Гудимен возглавлял синдикат космоганов. Ему было особенно трудно. Ограниченность средств передвижения, сложность и рискованность каждой операции ставили его ребят в неравноправное положение. Они чувствовали себя несправедливо обойденными по сравнению с членами синдиката, утвердившегося на обжитой, прочной и щедрой суше. .
      Несправедливость становилась особенно наглядной и нетерпимой, когда геоганы в ходе той или иной операции отрывались от Земли и совершали переброски людей и товаров по стратосферным трассам. Так же нагло пользовались они транзитными морскими путями. По существу, сферу их деятельности ничто не ограничивало, и потому столь огромной была разница в доходах трех синдикатов. Мириться с таким положением становилось невыносимым.
      Но о прямой схватке с Питом Брандмайером — главой геоганов, многоопытным гангстером, отправившим в другой мир не один десяток конкурентов, — Гудимен и думать боялся. Начал он с обходного маневра. Несложной провокацией он возбудил гнев Пита против Пола Бармингема — босса акваганов.
      Когда один из скоростных кораблей Пита перевозил партию девушек в новые публичные дома на острова, намытые у западного побережья, парни Гудимена подстерегли его в прокатном батискафе, торпедировали и пустили на дно. Убытки, которые понес Брандмайер, были немалыми. И как ни клялся Бармингем, что он никакого отношения к этой диверсии не имеет, Пит остался неумолимым. Началась локальная война, закончившаяся тем, что Пола Бармингема утопили в его же подводной резиденции.
      Акваганы знали, что их босс пострадал ни за что, и затаили против Пита злобу. К тому же Брандмайер допустил оплошность, выдвинув на пост руководителя акваганов своего ближайшего помощника — Сола Бузинелли.
      Сол по натуре был человек сухопутный, терпеть не мог мокроту и темень подводного царства, а его многочисленные любовницы ни за какие деньги не хотели превращаться в русалок и нереид. Поэтому ничего, кроме огорчений, новое назначение Солу не принесло. Все это учел хитроумный Гудимен. Пообещав Бузинелли возвращение на сушу, он склонил его к совместному бунту против Брандмайера.
      Так образовался союз акваганов с космоганами и началась восьмилетняя война, вошедшая в анналы истории.
      Питу пришлось вести войну на два фронта. Из космоса подвергались атакам его авиалайнеры, а подводные глубины грозили крупными неприятностями его морскому флоту. Пит вооружил свои самолеты ракетным и лучевым оружием, а катера — глубоко нырявшими бомбами. На той и другой стороне действовали консультанты из числа отставных адмиралов. Поэтому сражения разворачивались по всем правилам военного искусства.
      Кроме таких массированных действий противники не гнушались старыми средствами, подстреливая отдельных членов синдиката на улицах, в отелях и на их рабочих местах.
      Генеральное сражение развернулось на вилле Пита Брандмайера, атакованной с воздуха и моря. Хотя вилла была оборудована всеми средствами защиты и контрудара, десант, выброшенный из космоса Гудименом, добился успеха. Были убиты и сам Брандмайер, его жена и дети, а также преданная ему гвардия.
      Десантом руководил сам Гудимен, и когда победа была уже одержана, шальной Выстрел из лучевого автомата отрезал ему обе ноги пониже колена. Заменить их пришлось протезами с микрокомпьютерами, позволявшими Гудимену сносно передвигаться, хотя и без прежней резвости.
      Многолетняя распря закончилась полным объединением синдикатов. И естественно, что руководство всеми тремя зонами сосредоточилось в штабе Гудимена.
      Получив в юности кой-какое образование и обладая недюжинными способностями, Нил понял, что по старинке дело вести нельзя. Мудрые советники из крупной адвокатской конторы помогли ему прийти к логичному выводу. И у подпольного гангстерского синдиката, и у всемирно известных легальных корпораций не только одна и та же цель — добыть как можно больше денег, но и очень схожие средства. Не было такой фирмы, которая не нарушала бы законов, не совершала бы мошеннических операций, не грабила бы мелких держателей акций махинациями на бирже, не обманывала бы своей рекламой, не подкупала бы политиков, не скрывала бы доходов, не залезала бы в карман потребителей, завышая цены или фальсифицируя продукты.
      Особенно возмущало Гудимена, что руководители корпораций, какие бы преступления они ни совершали, никогда не попадают в тюрьму или в деструкционную камеру, разлагавшую преступников на исходные химические элементы. Иногда кой-кого судили, штрафовали на пустяковые суммы, а прибыли по-прежнему росли.
      Нередко киты легального бизнеса нанимали членов синдиката для выполнения особо грязных заданий, но наживались на этом опять же корпорации, а исполнителям доставались гроши.
      Гудимен решил положить конец такому безобразию. Он возродил традиции своих знаменитых предшественников и приобрел на средства синдиката увесистые пакеты акций различных фирм. Таким образом, деньги, добытые противозаконным путем, обрели святость капитала и сделали Гудимена равноправным членом всеми уважаемого братства законных богачей.
      Но это вовсе не означало, что синдикат отказался от своей основной деятельности. Старые, хорошо освоенные отрасли гангстерского промысла разрабатывались с еще большим размахом и с применением новейших технических средств.
      Ник Бармингем, сын покойного вожака акваганов, окончил колледж менеджеров и стал при Гудимене «вице-президентом по науке». Всю торговлю наркотиками и женщинами, так же как и игорное дело, он подчинил долгосрочным планам, разработанным с помощью компьютеров. Тэди Берч, специализировавшийся в бывшем синдикате геоганов на убийствах и похищениях, получил пост «вице-президента по деловым связям». В его распоряжении было столько людей и оружия, что он мог принимать заказы даже на свержение правительств.
      Кадры непрерывно пополнялись за счет начиненных ненавистью эмигрантов и уголовников, удиравших из тех стран, где над идеями свободного предпринимательства, частной инициативы и демократии брали верх какие-то другие идеи, в сути которых Тэди Берч не считал нужным разбираться.
      Синдикат процветал. Гудимен стал владельцем трех пятисотэтажных домов, искусственного острова с пальмами, отелем и часовней. А затея преподобного Фугаса позволила с неожиданной помощью праправнучки Кокера получить еще «Храм херувимов». Вывеска «секты невесомых» прикрыла лицо подлинного хозяина, и Гудимен стал обладателем такой надежной базы в космосе, о которой он даже мечтать не мог, будучи главарем космоганов.
      По сравнению с Кокервилем «Хе-хе» выглядел скромной космической хижиной. Но Гудимен не завидовал. Он знал, кто такой Кокер и на какой горе денег высится его трон. А деньги Гудимен уважал. Он считал, что все на свете смертно, кроме денег, и нет такого человека, чья жизнь была бы дороже денег. Поэтому, когда подворачивалось дело, требовавшее устранения каких-то людей, но сулившее солидный куш, Гудимена не интересовало, кто эти люди и сколько их. Колебался он только в тех случаях, когда не был уверен, что игра стоит свеч.
      Так было и на этот раз, когда Тэди Берч докладывал о не совсем обычном предложении, сделанном неким клиентом.
      В том, что клиент пожелал остаться неизвестным и разговаривал с Тэди по закрытому кодированному каналу, выключив изображение и пользуясь приставкой, искажавшей тембр голоса, ничего странного не было. В практике синдиката такое случалось не раз. В конце концов главное, чтобы заказчик хорошо и аккуратно платил, а кто он — иногда лучше не знать.
      Странным и удивительным было другое.
      — Нужно будет, — излагал Тэди, — запустить две ракеты, оформленные под обычные рейсовые корабли. На высоте в шестьсот километров они освободятся от внешней оболочки и обрушатся вниз как самонаводящиеся бомбы.
      — Ты сказал ему, что у нас нет таких ракет?
      — Ракеты будут доставлены заказчиком. Наше дело запустить их в день и час, который сообщат заранее.
      — А почему они сами не запустят?
      — И об этом я спросил, но он ответил, что не хочет слушать дурацких вопросов.
      Самое эффектное Тэди приберег на конец доклада. Когда Гудимен взглянул на координаты, определявшие цели нападения, он даже фыркнул, что разрешал себе очень редко.
      — Резиденция президента и парламент? — словно не веря своим глазам, переспросил он. Тэди молча кивнул.
      Сумма гонорара, обещанного клиентом, была неслыханно большой. Она и заставила Гудимена потратить время на обсуждение проекта. Половину суммы клиент переводил в качестве аванса, как только Гудимен согласится.
      — Да, — вспомнил Тэди. — К этому времени мы должны еще обеспечить марши «левейших» и «правейших» в районах указанных объектов.
      Движение «левейших» началось в незапамятные времена среди части молодежи, потерявшей надежду найти смысл в деятельности своих «предков». Но целеустремленный и массовый характер оно приобрело, когда им негласно стали руководить идеологический отдел синдиката и органы защиты государства. Заняться таким непривычным делом Гудимена заставило щедрое вознаграждение, кстати предложенное таким же анонимным заказчиком. Работа оказалась непыльной — без риска и довольно прибыльной. Оплачивать приходилось несколько сот человек, а в движение уже сами по себе приходили сотни тысяч. Кодовое название у таких операций было «Клапан».
      Система «клапанов» была детально разработана много лет назад. Дать возможность, свободно и сколько угодно ругать правительство и существующий строй; позволить протестующим толпам запрудить улицы; сменить в угоду им министра или даже президента — все это были клапаны, выпускавшие энергию возмущения и предохранявшие котел «бастиона демократии» от взрыва. Что бы ни происходило при открытых клапанах, главное оставалось в сохранности — власть и привилегии всемогущих монополий.
      Никогда еще Гудимен не раздумывал так долго над подвернувшейся операцией. Но зато решение принял твердое:
      — Скажи ему, что он ошибся адресом.
      — Почему, Нил? — спросил обескураженный Тэди. Ему было очень больно отказываться от суммы, какой синдикат никогда еще не получал.
      — Соображай, Тэди, — поучающе наставлял его Гудимен. — Нашими руками хотят убрать все это провонявшее правительство. Нам на него наплевать. Но что произойдет дальше? К власти придут какие-то другие. Опираться они будут на армию, а зад лизать тем же избирателям. Когда все очухаются, начнется расследование: откуда полетели ракеты, кто запустил бомбы, кто виноват, что при этом накрылось тысяч двести, а может, и больше? Нужно будет на ком-то отоспаться. Как ты думаешь, кого потянут в первую очередь?
      — Да кого угодно, кроме нас, — уверенно ответил Тэди. — Новые правители всем будут обязаны нам. Зачем же им нас трогать?
      — Нет, Тэди, выше вице-президента тебе не подняться. Как кого убрать — это ты соображаешь, а в политике — даже курьером не годишься. Тронут они нас именно потому, что всем будут обязаны нам. Хотя и не останется никаких доказательств, что они платили деньги, все равно — свидетели им ни к чему. Перебьют нас всех, а меня и тебя — без долгих разговоров. Двойную выгоду извлекут; и народ успокоят, и от нас избавятся. Дошло?
      — Дошло, Нил, — не совсем уверенно подтвердил Тэди. — Значит, так и сказать…
      — Так и скажи: пусть ищут дураков в другом месте.

      Первым живым существом из витагена должна была стать кошка, которой заранее присвоили первую пришедшую на ум кличку — Кэт.
      Минерва располагала всей доступной информацией об анатомическом строении и о физиологии кошачьего организма. Рассчитать и запрограммировать процесс синтеза отдельных деталей будущей Кэт не представляло особого труда. Появлявшиеся на контрольном стенде лапы с подвижными острыми ногтями, пушистый хвост, чуткие уши — все выглядело ничуть не хуже, чем их естественные образцы. Но когда дело дошло до головы, проект застопорился.
      Ничего неожиданного в этом не было. Минерва, выслушав задание, сразу же сказала, что к воспроизведению аппарата высшей нервной деятельности она не готова. Если бы она назвала хотя бы примерный срок, который ей нужен, чтобы обрести такую готовность, Лайт согласился бы подождать. Но Минерва ничего не обещала и твердила свое: «Информация о работе мозга, которой я располагаю, недостаточна». — «Ты проанализировала тысячи голограмм разных кошек, — напоминал ей Лайт. — У тебя огромная картотека любых психических состояний. Какой информации еще тебе не хватает?» — «Количество возможных вариантов нейронных связей в коре и подкорке бесконечно велико, и то, чем я располагаю, лишь малая часть необходимого…»
      Вот после этого Лайт и распорядился начать работу над Кэт, не, дожидаясь, пока наступит пора полной технологической ясности и готовности. Он надеялся, что многое прояснится в процессе синтеза и практический опыт возместит недостаток теоретических знаний.
      Кэт действительно ожила. Но кошкой она выглядела только внешне. В голове ее происходило черт знает что, и вела она себя как чудовище — кусала все, что попадалось в поле зрения, отгрызла свой хвост, билась в приступах тяжелых судорог, часами издавала вопли, непереносимые для человеческого уха. Пришлось отправить ее в деструкционную камеру. Другие экспериментальные экземпляры поражали не менее уродливыми чертами психики. Ничего даже отдаленно похожего на нормальную домашнюю кошку из камеры синтеза не выходило.
      Лайт приказал прекратить эксперимент. Он был близок к отчаянию.
      — Ты представляешь себе, — говорил он Милзу, — когда мы доберемся до чева, если кошачий мозг остается для нас непостижимым' и построить его мы не можем!
      — Самое обидное, — заметил Милз, — что старая дура воспроизводит таких Кэт в неограниченном количестве и почти без ошибок.
      Милз сказал это шутливо, надеясь отвлечь Лайта от мрачных мыслей, но Гарри принял шутку всерьез и вскипел:
      — Еще бы! За миллиарды лет, отбраковывая миллиарды живых существ, можно вылепить что угодно. А у нас с тобой считанные годы. И никого к смерти мы не приговариваем… Постой! — Лайт остановился, подняв руки, словно пытаясь ухватить что-то мелькавшее перед глазами. — Бобби! Вызови Минерву.
      Когда раздался милый, всегда успокаивающий голос Минервы, Лайт спросил:
      — Считаешь ли ты целесообразным дальнейший поиск оптимального варианта методом проб и ошибок?
      — Нет. Успех маловероятен.
      — А если изменить методику и от конструирования перейти к копированию?
      — Но тогда придется отказаться от целевой установки.
      — Не отказаться, а временно ее изменить. Создание мозга из витагена с нужными нам свойствами мы пока отложим. Прежде чем вернуться к этой задаче, решим другую. Построим Кэт по готовым матрицам, заложенным природой. Нам не менее важно узнать, как будет вести себя животное с обычным мозгом в витагеновом исполнении. Пусть пока вся эта мозговая механика остается непознанной. Нам важен результат. Используем принцип черного ящика.