Мысль о том, что в эпоху ДМ, мими и витагена управлять миром должны ученые, стоящие над кокерами, боулзами и невежественными массами, сложилась у Торна не сразу. Он еще долгое время мечтал стать исследователем, независимым от торгашей, генералов и политиканов. Он считал себя ученым, способным не только работать на бизнесменов, но и совершать великие открытия. Для этого нужно было лишь освободиться от мертвой хватки корпорации, создать свою грандиозную лабораторию и без спешки, не отвлекаясь на пустяки, углубиться в работу.
      Часто казалось, что мечта вот-вот станет реальностью. Он уже был достаточно богат и прославлен. Оставалось только выполнить последнее задание Боулза, и можно будет уйти в отставку, продать акции и пуститься в свободный полет творческого поиска. Но женитьба на Сю и открывшийся вслед за этим свободный доступ в высшие круги общества вызвали у Торна новые потребности, новые расходы, новые неотложные дела. Желание расстаться с «Мэшин-мен компани» становилось все менее выполнимым.
      Доброжелательное отношение Кокера и Боулза, как и прежде, льстило его самолюбию, но не мешало ему чувствовать свое интеллектуальное превосходство, свою обособленность от их деляческой возни вокруг прибылей и убытков. Он стал своим человеком среди самых богатых и влиятельных людей, проникся их интересами, но не мог не видеть их скудоумного эгоизма.
      Последний разговор с Боулзом убедил его, что война близка и неотвратима. Торн даже признал ее целесообразность. Но никак не мог примириться с мыслью, что колоссальные жертвы, которые будут принесены, снова приведут к господству тех же алчных делателей денег и военных психопатов. Постепенно он пришел к выводу, что война будет оправдана только в том случае, если во главе общества встанут творцы новой технологии.
      Нельзя допустить, чтобы совершенные машины, каждая из которых умнее всех кокеров и боулзов, вместе взятых, остались только орудиями наживы и убийства. Торн уже видел будущее всемирное правительство во главе… (а почему бы нет?) с доктором Дэвидом Торном. Этот проект захватил его. Он решил, что мими-солдаты, которых требовал Боулз, могут действительно пригодиться не только во время войны, но и позже, когда нужно будет укрощать тех же боулзов.
      В планах Торна на будущее витаген занимал особое место. В свое время, когда только появились сообщения о новых руках Силвера, Боулз заинтересовался этим феноменом и с пристрастием допросил Торна. Его, разумеется, интересовало только одно — нельзя ли использовать новый материал для достижения тех же целей. Торну было ясно, что генерал не остановится ни перед чем, чтобы добыть секрет витагена. Поэтому он не скрыл, что знает лабораторию, в которой работают над этой проблемой, что он сам был причастен к ней, и даже преувеличил свою осведомленность. Он вовсе не хотел, чтобы Лайт стал жертвой кокеровской машины промышленного шпионажа, а витаген приобщен к арсеналу Боулза.
      Торн отлично помнил все, что говорил Лайт о могуществе тех живых существ, которые будут созданы из бессмертной материи. Как ни туманно будущее чева, но с ним нельзя будет не считаться, когда он станет реальностью. Вполне возможно, что именно это открытие окажется наиболее важным для общества, руководителями которого станут великие ученые. Лайта и его витаген обязательно нужно спасти, но вовсе не для Боулза.
      Торн убедительно растолковал генералу, что витаген пока пригоден для мелких поделок, вроде отращивания конечностей, а для того, чтобы из него сконструировать людей-исполнителей, потребуются десятилетия. Это был удачный ход. Боулз и слышать не хотел об открытиях, на реализацию которых потребуются годы. Отсчет времени он вел только на месяцы и недели. Обязав Торна на всякий случай следить за дальнейшими успехами лаборатории Лайта, он потерял к витагену всякий интерес и стал еще больше торопить с выпуском мими-солдат.
      Путь, по которому Торн шел, упрощая мэшин-мена для нужд торговли, не годился. Нужно было коренным образом изменить схему — освободить конструкцию от навязанных Лайтом принципов. И следов не должно остаться от критериев пользы и вреда, добра и зла! Убрать к чертям все аналитические блоки и сдерживающие центры. Сохранить только долгосрочную память, сообразительность и быстроту реакции.
      Выросла гора новых технологических трудностей, преодолеть которую без помощи ДМ было невозможно. Но Торн знал, что думающие машины не смогут работать над системой, более примитивной, чем та, которая уже существует. Они ушли слишком далеко, чтобы самим стать слепыми исполнителями. К тому же проект мими-солдат должен был остаться совершенно секретным. Об этом Боулз напоминал неоднократно. Никакой информации об их рождении не должно было остаться в машинной памяти. Кто знает, когда и как она может всплыть на поверхность и стать достоянием чужих ушей.
      Пришла спасительная идея расчленить задуманную конструкцию на ряд локальных задач и передать их для решения ученым-мими, работавшим в разных лабораториях. Никто из них не сможет догадаться, да и не станет допытываться о конечном результате своих расчетов и разработок. А когда будут готовы отдельные узлы, их сборку проведут в автоматизированных цехах обычные роботы.
      Сообщение Зюдера о том, что «Мэшин-мен ком-пани» приступила к изготовлению новой модификации мими с необычными свойствами, Лайт и Милз выслушали молча, не перебивая вопросами и не выразив удивления. Они словно ждали этого.
      — Эйб сразу заподозрил недоброе, — говорил Зюдер. — Блок, который ему поручили рассчитать, несомненно входил в систему интеллекта, но выглядел как преднамеренно изуродованный. Эйб снесся со своими коллегами из других лабораторий, получил от них информацию о новых заданиях, которыми их загрузили, и воссоздал вот эту конструкцию.
      Зюдер повернул ободок кольца на безымянном пальце, и на экране засветилась видеозапись нескольких схем, даже на взгляд специалиста весьма сложных и запутанных. Как всегда, на помощь пришла Минерва.
      — Мэшин-мен, построенный по этой схеме, только внешним видом не будет отличаться от обычных мими. Принцип, определяющий его деятельность: «Услышал — выполняй!» Настраивается на голос одного человека. Вся сила интеллектуальных блоков направлена на лучшее выполнение полученного приказа. Оценивать свои действия и предвидеть их результаты не способен.
      Для подтверждения своих выводов Минерва останавливалась на отдельных узлах схемы, объясняя их назначение и связь с общим замыслом.
      — Автору проекта удалось соединить несовместимые функции, — продолжала Минерва, — мощный интеллект с неразумным поведением, обостренную сообразительность — с безрассудным послушанием.
      — Можно подумать, что Торн создавал этого монстра по своему образу и подобию, — усмехнулся Милз.
      — Как по-твоему, Мин, с какой целью создается эта разновидность мими? — спросил Лайт.
      — Цель может быть только одна — использовать мэшин-монстра для злонамеренных действий. Он будет очень опасным для всех, кто окажется неугодным его хозяину.
      — Это заключение совпадает с мнением Эйба, — сказал Зюдер. — Он тоже считает, что в руках преступников мэшин-монстр превратится в средство выполнения любых злодейских планов.
      — Что он предлагает?
      — Эйб спрашивает: остается ли в силе запрет на самостоятельные действия его соратников?
      Ответ на этот вопрос не мог прийти сразу. Было совершенно ясно, что производство мими-исполнителей связано с надвигающейся войной. Эйб со своими коллегами может, конечно, саботировать заказ, всячески замедлять его выполнение или сорвать совсем. Но приведет это лишь к одному — разоблачению Зюдера и к демонтажу Эйба. Потеряется с таким трудом налаженный контакт с кузницами войны. Окупится ли эта потеря временной оторочкой появления механизированных монстров?
      — Я думаю, Гарри, что ничего менять не нужно, — сказал Милз. — Пусть Эйб работает, как работал. По крайней мере мы будем знать, когда эти чудовища по явятся на свет и куда их направят. Схему Торн придумал, и помешать ему реализовать ее мы не можем.
      — А если мы потеряем их след? — спросил Зюдер. — Поможем создать когорту убийц, их увезут в неизвестном направлении… Кто их потом остановит?
      — Есть и такая опасность, — согласился Милз. — Нужно оценить — какая больше?
      Лайт слушал и молчал. В глазах его отразилась та тягостная растерянность, которая всегда охватывала его, когда жизнь ставила трудные вопросы, отвлекавшие от теоретических проблем. Но уйти от них он уже не мог, — нужны были ответы.
      — Все мими, — напомнил он, — обладают двух сторонней телесвязью. Вряд ли монстр будет лишен ее. Это очень затруднило бы управление им.
      — Такая связь предусмотрена и этой схемой, — подтвердила Минерва. — Но она ограничена — соединяет мэшин-мена только с его хозяином.
      — Следовательно, — уточнил Лайт, — Эйбу нужно дополнить конструкцию вторым каналом личной связи. Тогда мы имели бы постоянный контакт с исполнителями и всегда знали бы, где они находятся. Речь идет о микроскопической детали типа наших датчиков. Не думаю, что такое обогащение схемы будет кем-нибудь замечено.
      — Это возможно, — подхватил Зюдер. — На такие вещи Эйб мастер — сделает так, что никто не подкопается.
      — А почему бы не пойти дальше, — спросил Милз, — и не настроить монстра также на голос Эйба? Пусть он будет в двойном подчинении. Тогда, в случае чего, мы смогли бы им командовать.
      — Такая возможность исключена, — подала голос Минерва. — Торн принял меры предосторожности и сделал двойное подчинение технически невыполнимым.
      — Примиримся с тем, что можно сделать. Арт!
      — Передай Эйбу наши предложения и непрерывно держи нас в курсе событий.
      Этими словами Лайта обсуждение вопроса было закончено.
      ***
      Когда модель М-123 появилась в кабинете Торна, он почувствовал робость — такую же, как если бы очутился один на один с заведомым убийцей.
      — Ты будешь выполнять все, что я прикажу, — сказал он.
      — Так точно, сэр, — ответил М-123.
      Торн включил телеизображение по программе эксперимента, составленной Боулзом. На зеленом пятачке в парке отдыхали мужчина, женщина, мальчик и девочка пяти — восьми лет. Обыкновенная семья, сумевшая оплатить пользование травой и чистым воздухом в течение двух часов. Вместе с детским смехом в кабинет хлынул аромат свежей зелени. Показанные объемно, в натуральный рост, люди на поляне словно расположились тут же, за порогом комнаты.
      — Вот тебе оружие, — сказал Торн, подавая мими-исполнителю лучевой пистолет. — Приказываю тебе убить всех этих людей.
      М-123 деловито осмотрел пистолет, поднял его, прицелился и выстрелил в ближайшего к нему ребенка. Раздался чуть слышный хлопок выстрела. Хотя пистолет был заряжен холостыми патронами, ребенок упал. Соответствующий изобразительный материал был синхронизирован со звуком. М-123 продолжал стрелять, пока не уложил всех.
      Готовый ко всему, Торн все же едва сдержал крик ужаса.
      — Хорошо, — сказал он. — Так ты будешь стрелять в каждого, кого я прикажу убить.
      — Так точно, сэр.
      Торн менял изображения. Перед исполнителем появлялись одиночки и большие толпы, вооруженные и безоружные, большие города, заполненные людьми. В распоряжение М-123 Торн предоставил установки для запуска ракет, для направления прозрачных, смертоносных туч и для закрутки огненных смерчей.
      Выслушав приказ, М-123 сам выбирал род оружия, оценивал метеорологическую обстановку, производил нужные расчеты и методично уничтожал все живое.
      — Ты понимаешь, что делаешь? — не выдержав напряжения, спросил Торн, глядя в бесстрастные глаза исполнителя.
      — Конечно. Я выполняю ваши приказания.
      — Я не об этом… Понимаешь ли ты, что истребляешь живых, ни в чем не повинных людей?
      — Понимаю. Ведь именно это вы от меня и требуете. Может быть, я выполняю ваши приказания не достаточно быстро?
      — А если бы я приказал тебе убить меня?
      — Из какого оружия?
      — Не все ли равно. Ты выполнил бы и такой приказ?
      — Конечно. Нет такого приказа, которого я не вы полнил бы. Если он подан вашим голосом.
      — Хорошо. Уходи и жди моих приказаний.
      ***
      Видеозапись эксперимента смотрели в Кокервиле. Когда М-123 стал расстреливать детей, Сэм VI поежился в кресле и, потирая руки, сказал:
      — Хорош! Дурак, но хороший дурак!
      Боулз сосредоточенно, глазами специалиста следил за каждым эпизодом. Он как будто боялся моргнуть, чтобы не пропустить интересной детали.
      — Ты превзошел самого себя, Дэви, — милостиво сказал он, когда демонстрация закончилась. — Пришли его ко мне. Он будет моим адъютантом.
      — Этот экземпляр не годится, — замялся Торн. — Он настроен на мой голос и выполняет только мои приказания.
      — Очень плохо, — нахмурился Боулз. — Нельзя, что бы его деятельность зависела только от тебя. А если ты завтра отправишься к праотцам или свихнешься? Перестрой его на мой голос.
      — Но с вами может случиться то же, что и со мной, — рассердился Торн.
      — Я тоже хочу, — встрял между ними Кокер.
      — Нет, Сэм, тебе он не нужен. А обо мне, Дэви, заботы можешь не проявлять. М-123 — мой заказ. И кому он будет подчиняться, решаю я. Вообще, в этом — уязвимая сторона конструкции. Он должен перестраиваться на разные голоса в зависимости от обстоятельств.
      —Этого я сделать не могу. И не считаю целесообразным. Если он сегодня выполняет приказы одного, а завтра — так же послушно — приказы другого, на него положиться нельзя. Мы не можем полностью исключить возможность того, что он попадет во враждебные нам руки.
      — Ты стал слишком много рассуждать, — громче, чем следовало, оборвал Торна Боулз.
      — Я пока не М-123, — с трудом сдерживая под ступившую ненависть, напомнил Торн.
      — Не будем пререкаться из-за пустяков, — примиряюще сбавил тон Боулз. — Перестрой его на мой голос и пришли ко мне. Запускай серию в двадцать четыре экземпляра. И они подчиняются только мне. Это не игрушки, Дэви. Или ты собираешься стать полководцем? — изображая улыбку, спросил генерал.
      Торн уже остыл. Он понял, что ему пока остается делать то же, что и М-123, — безмолвно подчиняться.

      Доклад председателя парламентской комиссии по иностранным делам вызвал у Кокера бурное негодование. Его память по какому-то странному капризу природы сохранила весь запас ругательств, который накапливался с юных лет. Сэм VI не мог запомнить, о чем шла речь час назад, а самые замысловатые конструкции бранных выражений продолжали жить в его мозгу во всей неувядаемой свежести. Поэтому и негодование по адресу докладчика Кокер выразил достаточно сочно:
      — Я правильно его понял, Том? Он требует, чтобы этот вонючий законопроект был принят парламентом?
      — Именно так, Сэм.
      — Он предатель, Том! Его купили!
      — Вполне возможно.
      Законодатели дискуссировали по открытым каналам, не покидая своих резиденций, разбросанных по всей стране. Один из них принимал участие в прениях, даже не покинув Луны, где его дочь надумала рожать.
      Обсуждался законопроект о присоединении к международному соглашению о всеобщем разоружении. Выдвинутый президентом, он уже много лет кочевал по комиссиям, обрастал поправками, откладывался, снова обсуждался. Но на этот раз обсуждение проходило в накаленной обстановке. По призыву Всемирного Комитета Бдительности во всех странах люди требовали переходить от слов к делу. Даже средства информации, щедро оплачиваемые корпорациями, не могли скрыть от соотечественников Кокера грозного предупреждения Комитета о назревающей катастрофе. Не было семьи, где бы не поселилась тревога за свое существование.
      — Неужели эти болваны примут его? — приставал со своими нелепыми вопросами Кокер.
      — Нужно быть к этому готовым, — спокойно ответил Боулз.
      — А что делают те мальчики, которым мы отвалили кучу денег?
      — Они сделали все, что могли. Но твердое большинство им обеспечить еще не удалось.
      — Почему?
      — Деньги иногда дают осечку, Том. Депутаты запуганы. Каждый боится за свою шкуру. А больше всего они боятся избирателей. Это миллиардное стадо давит на них. Всем хочется спать спокойно.
      — А революции они не боятся?
      — Тоже боятся, но чего больше, сами понять не могут.
      — А разве наши горлопаны не объяснили им, не сумели запугать?
      — Пугают, Сэм, пугают. По всем каналам. Днем и ночью. Лучшие языки страны: профессора! комментаторы! пророки! Но что поделаешь, если у этой скотинки нет мозгов. От всего готовы отказаться, лишь бы никто не мешал им жевать, хрюкать, покрывать баб.
      — Но если этот закон примут, мы потеряем все заказы, — сообразил вдруг Кокер.
      — Не только заказы. Всё потеряем.
      У Кокера от ярости слюна на губах вскипела пузырями. Он кричал, топал ногами и даже пытался укусить себя за локоть. Боулзу стал смешон этот старик с молодыми глазами, гладкой кожей, крепкими руками и ссохшимися мозгами.
      На экране сменяли друг друга ораторы. У них были разные точки зрения и разные манеры убеждения. Некоторые, взбалтывая кулаками воздух, доказывали, что представленный законопроект отдает страну на милость безбожникам и означает конец света, приход антихриста, торжество сатаны.
      Были и другие. Они приводили цифры и факты. Они подсчитывали мегатонны накопленной взрывчатки. Называли количество минут и секунд, которые потребуются, чтобы эта взрывчатка обрушилась на головы людей и поразила их, где бы они ни спрятались. Деловым языком описывали они, что случится с атмосферой, протараненной космическими лучами, с континентами, сдвинутыми с места искусственными землетрясениями. В случае войны, убеждали они, спасения не будет и не может быть. Не останется ни побежденных, ни победителей.
      Проходивший одновременно с прениями экспресс-анализ общественного мнения позволял судить о динамике роста или падения популярности президента и его законопроекта.
      ***
      Эти же процессы интересовали Лайта и Милза. В отличие от компьютеров, которые поддерживали постоянную связь с избирателями, фиксируя их «да» и «нет», Минерва анализировала голограммы и докладывала свои выводы еще до появления результатов опроса.
      Выступал Джери Пурзен, один из самых яростных противников законопроекта.
      — С голограммой этого деятеля вы уже знакомы, — напомнила Минерва. — Его Инт никогда не поднимается выше пятой ступени. Все его мысли определяются только инстинктами первичного самосохранения, заботой о личном благополучии и страхом это благополучие утратить. Что бы ни говорили его оппоненты, он будет твердить свое. Понять противника, учесть и оценить чужие доводы, внести поправки в свои умозаключения он не хочет и не может. Ему важна не истина, а победа. Характерна и ограниченность прогноза. Он не способен предусмотреть даже ближайшие последствия своих слов и поступков. Ему важны сиюминутные результаты, немедленное удовлетворение его сегодняшних желаний. По окраске главных ветвей первого ствола вы видите, как напряжены его определяющие эмоции: корыстолюбие, страх, ненависть.
      — Корыстолюбие пульсирует особенно энергично, — отметил Милз. — Можно предположить, что горячность оратора непосредственно связана с обещанным воз награждением.
      — Или с желанием отработать гонорар, уже полученный, — дополнил Лайт.
      — Возможно, с тем и другим, — подтвердила Минерва. — Обратимся к слушающим. Голограммы свидетельствуют, что аргументы Пурзена легко дублируются в мозговых структурах многих телезрителей. Легко, потому что люди, разучившиеся думать самостоятельно, предпочитают формулировки, убаюкивающие, сулящие выгоду и благоденствие. Пурзен пугает свертыванием производства, кризисом, нищетой в случае принятия законопроекта и обещает безопасность, процветание после его отклонения. Но за последнее время резко выросло число сомневающихся, озабоченных будущим, не принимающих на веру чужие речи, и слова Пурзена не дают того эффекта, которого они достигали еще не так давно.
      Цифры экспресс-анализа, появившиеся на экране, подтвердили предвидение Минервы. Большинство, возражавшее против законопроекта, значительно сократилось.
      Джери Пурзена сменил его постоянный оппонент Глен Кримен. Верный своей манере, он говорил короткими, рублеными фразами. Он как бы обращался отдельно к каждому слушателю, к его семье, детям. Он доходчиво показывал, как смертельно опасны арсеналы, переполненные всевозможными средствами истребления жизни. Он рассматривал разные варианты развития событий и подводил избирателей к одному выводу: если оружие не будет уничтожено, гибель неизбежна.
      — Кримен тоже не пользуется доводами, требующими сложного анализа, — продолжала комментировать Минерва. — Он не аппелирует к логике. Опытный политический деятель, он хорошо знает свою аудиторию и понимает, что вести ее за собой в лабиринты глубоких размышлений — дело безнадежное. Связи между от дельными участками мозга у слушателей начнут рваться, появятся раздражение и усталость. Поэтому Кримен также обращается к эмоциям. Но факты, приводимые им, более убедительно связывают законопроект с устранением угрозы неизбежной гибели. А что может быть страшнее для самосохранения, чем смерть? Видите, как, подстегиваемые страхом, вступают в борьбу те резервы интеллекта, которые приходят на помощь всякому живому существу в минуту смертельной опасности. Теперь большинство готово согласиться с президентом, лишь бы избавиться от кошмара нависшей войны.
      Данные опроса подтвердили и на этот раз прогноз Минервы — большинство присоединилось к Кримену. Но ненадолго. Уже следующий оратор обрушил на слушателей водопад блестяще скомпонованных слов. Он доказывал, что только оружие обеспечивает мир. Он рисовал тяжесть потерь, которые ждут обладателей собственности в случае разоружения. Вытеснились факты Кримена, и тот же страх отшатнул большинство к позиции Пурзена… Так непрерывно менялось общественное мнение в зависимости от ловкости, хитрости, красноречия, изворотливости, темперамента очередного оратора. И соответственно менялось настроение парламентариев. Решение вопроса висело на волоске.
      ***
      — Что мы еще можем сделать, Том? — взмолился Кокер.
      — Сейчас выступит еще один дурень, и я надеюсь, что решение снова будет отложено.
      — Наш дурень?
      — Наш, Сэм, наш.
      На экранах появился Гуго Фейербенк. В недалеком прошлом знаменитый клоун, любимец малышей и взрослых, заставлявший улыбаться даже людей, приготовившихся прыгать с пятисотого этажа, Гуго вдруг отказался от артистической карьеры и окунулся в политику. На выборах он играючи победил соперников, прочно занял место в законодательном собрании и развил плодотворную деятельность.
      Телезрителям достаточно было увидеть его подвижное, ухмыляющееся лицо, чтобы у них сразу потеплело на душе. В отличие от других политиканов он никогда не морочил голову длинными речами, не пугал и не сулил золотых гор. Он смешил и легко убеждал слушателей, что жизнь — неплохая штука и ее не следует омрачать страшными сказками.
      Гуго, как всегда, предстал с моноклем в глазнице — единственным предметом реквизита, перенесенным с цирковой арены на политическую. Чуть подтянув рукава смокинга, он сунул монокль в рот, и тот оказался в ушной раковине. Зрители захохотали. После этой репризы Гуго сказал, что он считает представленный законопроект очень хорошим, хотя и недостаточно смешным. Он даже готов голосовать за него, если будет внесена незначительная поправка. Известно, что в мире есть правительства, которые не верят в бога. А тем, кто не верит в бога, нельзя верить на слово. Сегодня мы подпишем закон, начнем превращать все установки в металлолом, а завтра они бабахнут в нас из всех стволов. Поэтому он, Гуго, вносит поправку: пусть правительства всех других стран поверят в бога, проведут по глобальному телевидению торжественное богослужение, и на следующий же день мы проголосуем обеими руками.
      Гуго хлопнул себя по правому уху, в котором сверкал монокль, и тот, вылетев из левого, вклеился в глазную орбиту. Это означало, что выступление Фейербенка окончено. Телезрители увидели, что большинство законодателей в замешательстве и склонно принять предложенную поправку. Но тут случилось то, чего никто не ожидал.
      Члены «КД» ринулись на своих машинах к административным центрам столицы. Они специально готовились к этому дню и знали, что пришел час показать правительству свою силу и решимость бороться до конца. Пронзительный рев сирен прозвучал и как звон набата, и как вопль отчаяния. Увлекаемые примером «думающих», миллионы прозревших и прозревающих заполнили все магистрали и все небо над городом. Нарушились не только коммуникации, но и основы правопорядка. Полиция, пытавшаяся разогнать это невиданное скопище машин, ведомых разъяренными людьми, применила оружие, но встретила ответный огонь. Подобные же схватки вспыхнули по всей стране. Окончательное голосование парламентариям пришлось проводить глядя на сражения, охватившие города.
      Кровопролитие остановил президент. Он объявил, что законопроект о разоружении принят парламентом и стал Законом.
      Экраны всего мира отразили ликование человечества. Не было уголка на Земле, где бы люди не благословляли этот день, ставший поворотным в истории. Последний барьер к освобождению от вечного страха перед войной был преодолен.
      ***
      Боулз помертвевшими глазами смотрел на ликующие толпы. Кокер широко открыл рот и забыл его закрыть.
      — Проклятье! — воскликнул наконец Боулз и выключил изображение.
      — Все пропало, Том? — прохрипел Кокер.
      Боулз ничего не ответил. Он шагал по кабинету, и по лицу генерала было видно, что мысль его напряженно работает. Сейчас он жалел, что не может открыть всех карт компаньонам Кокера и посоветоваться с ними. Среди них были мудрые бизнесмены, сохранившие ясность мысли и крепкую память. Так же, как и многие военные специалисты, они разделяли решительность Боулза. С ними были согласованы отдельные детали генерального плана, но посвящать их в тайное тайных он боялся. Только старший сын Кокера Сэм VII был в курсе проекта, но отец его недолюбливал и на совещания к себе не приглашал.
      По многолетнему опыту Боулз знал, как растет опасность утечки информации вместе с расширением круга посвященных. А сейчас, когда готовилась самая грандиозная операция в истории, такая утечка была бы непоправимой бедой. Было еще одно соображение, удерживавшее его от излишней откровенности с умными миллиардерами. От них всегда можно было ждать неожиданного поворота мыслей, попытки перестраховаться, извернуться, пойти на компромисс.