Жена Гудимена Эйлин бросилась к нему с хорошо отрепетированной радостью и, так же, как Ник, потребовала показать новые ноги.
      — Успеешь, — сухо отрезал Гудимен. — Насмотришься. Мне нужно отдохнуть.
      Почему он отправился не в космос, а в этот персональный и скучный рай, он и сам не знал. Во всяком случае, не ради того, чтобы насладиться семейным счастьем. Эйлин давно превратилась в перекормленную курицу, целые дни валялась на разбросанных по острову диванах и забавлялась изобретением новых пыток для мимидизов. Их у нее был большой набор — разного возраста, женского и мужского пола. Их умение корчиться от мук, обливаться кровью и страдальчески вопить было доведено до совершенства.
      Познакомил ее с этим занятием Гудимен, а уж потом она увлеклась сама и весьма преуспела. И на этот раз она приготовила к приезду мужа несколько сюрпризов, — применила к мимидизам очень забавные, древние приемы умерщвления, подобранные ее справочной службой из старых книг: четвертование, колесование и уморительно смешное — сажание на кол. Но по лицу мужа она поняла, что ему не до развлечений, и покорно убралась с глаз.
      Гудимен последовал на свою половину дворца, построенного черт знает в каком, но очень дорогом стиле, хотел было действительно вздремнуть, но передумал. Он включил каналы деловой связи и познакомился с конъюнктурными изменениями, происшедшими за время его отсутствия. Все показатели оказались благополучными, но привычного удовлетворения Гудимен не получил. Почему? Почему возвращение в мир всегда возбуждавших подхлестывавших его дел не принесло ему неизменного острого ощущения борьбы? Этот вопрос вертелся в его голове, и ответа на него он не находил.
      Гудимен провернул на экране скопившиеся кассеты деловых предложений, поступивших от разных служб синдиката. Среди них было немало толковых. Например, проект «Дворца Нептуна» — грандиозного подводного публичного дома с дельфинами в качестве обслуживающего персонала. Он мог бы одновременно стать и перевалочной базой для контрабандных операций.
      Новая модификация мимидиза — домашнего партнера по всем видам азартных игр… В общем-то неплохая идея, — обычные комнатные автоматы давно приелись. Но почему именно мимидизы? Если уж заказывать, то лучше для этой цели — мими-друзей.
      Гудимен отключился, не досмотрев и не приняв никаких решений. Им овладело какое-то злое безразличие ко всему на свете. Почему? «Наверно, все дело в ногах», — подумал он. При чем тут ноги? Конечно, они! Протезы давили на мозг, напоминали, что он не такой, как все. И появлялось желание доказать, что он сильнее, хитрее и богаче всех двуногих… А сейчас ему ничего доказывать не нужно. Объяснение показалось ему подходящим. Он только не мог понять — лучше это или хуже…
      Настойчиво просигналила особая линия оптитрона. Гудимен увидел сияющего Тэди Берча. Он поздравил босса с удачной операцией и попросил разрешения приехать для срочного доклада. Даже засекреченному каналу он не мог доверить чрезвычайно важных сообщений. «Ладно», — кивнул Гудимен.
      «Вот еще откуда эта чертовщина в голове, — обрадовался он новой мысли, — от операции, которую готовит Тэди. Проклятый клиент…» Не такой уж он таинственный. Гудимен почти наверняка знает его имя. И тех, кто за ним стоит, знает. Вот кто схватил за горло и мешает войти в норму.
      Гудимен ходил по толстому ковру кабинета, с удовольствием ощущая свободу движения всех суставов стопы и пальцев. А в мыслях продолжался сумбур. Вдруг с ясностью представились масштабы и последствия того, что неизбежно должно произойти… Президент. Не в нем дело, президентов убирали и раньше. Парламент, правительство. Всех сразу! Войска, наверно, наготове — сразу же начнут обеспечивать порядок и законность… Гудимен зло усмехнулся. Такая бойня начнется… Пока разберутся… Попробуй останови… Введут военное положение. Вся механика проверена десятки раз в других государствах. Расстрел на месте! И «левейших» и «правейших» — в одну мясорубку… А для чего? Так нужно клиенту и его боссам. Но при чем тут он, Гудимен? Почему начать должен он? Хотят чиркнуть им как спичкой, поджечь и выбросить… Это не его бизнес. Почему он согласился? Испугался шантажа? Дурак! Что Силвера убили в «Хе-хе» — еще нужно было доказать. Сам Гудимен мог бы устроить себе десяток алиби. Его адвокаты не с такими делами справлялись. На худой конец подсунул бы в расплату того же Тэди… Дурак! Испугался клиента, его могущества и превратился в холуя, сам полез в петлю…
      За такими безрадостными размышлениями и застал своего босса Берч. Он еще раз поздравил Гудимена с новыми ногами и перешел к делу:
      — Назван день. Первый вторник. Восемнадцать тридцать. Осталось меньше недели.
      Гудимен долго и мрачно молчал. Тэди подумал, что босс сомневается в его расторопности, и постарался внушить ему уверенность в успехе:
      — Все подготовлено наилучшим образом, Нил. Осечка исключена. Вот склады оружия. — Он положил на стол листок со светившейся схемой оперативных действий. — Все проверил лично. Боевикам выдал аванс. Остальное им получать не придется, — рассмеялся Тэди, — будет чистая экономия. Ракеты на местах. Высшего класса. Ни одной фирменной марки на деталях. Кем сделаны, никакой эксперт не разберется. Наводка и пуск произойдут автоматически, ни души рядом не будет. Клиент солидный, — с уважением добавил Тэди.
      — Сколько всего поляжет по твоим расчетам? — спросил вдруг Гудимен и удивил Берча. Обычно он никогда такими цифрами не интересовался и хорошо знал, что Тэди подобными расчетами себя не утруждал.
      — Даже не прикидывал, — признался Берч. — Но немало. Если учесть ответный удар регулярных сил, получится вполне приличная цифра. Я предупредил наши аквагруппы, чтобы убирались подальше от побережья.
      — При чем тут побережье?
      — Драчка обязательно перенесется к морю. И когда начнется бомбежка, подводным лавочкам не уцелеть.
      Гудимен вспомнил лабораторию Лайта и прикинул, что она может оказаться в непосредственной близости от зоны боев.
      — Вот что, Тэди… Без моей команды ты ничего не начнешь.
      — И в первый вторник? — переспросил Тэди, не доверяя своей сообразительности.
      — В любой день. Команду подаю я. И больше никто!
      — Но все готово, Нил, — растерянно пробормотал Тэди, — остановить уже нельзя.
      — Последний разговор с клиентом буду вести я. Под такое дело с него можно получить больше… II чем ближе к тому дню, тем он станет покладистей.
      — Точно, Нил! — обрадовался Тэди такому простому решению загадки. — Можно отхватить в два раза больше. Светлая у тебя голова, Нил! Буду ждать твоей команды.
      — Все!
      ***
      Как только Берч убрался, Гудимен связался с Лайтом:
      — Док! Через сорок минут буду у вас.
      — Что случилось, Гудимен? Что-нибудь с ногами?
      — Ноги в порядке, но мне нужно вас повидать.
      — У меня сейчас нет времени.
      — И у меня его нет, ни одной лишней минуты. Поэтому я и не спрашиваю, есть ли у вас. Ждите!
      Наблюдения за голограммой Гудимена за прошедшие часы ничего нового не дали. Эмоции все еще находились в состоянии неравновесного брожения. Определенной доминанты выделить не удавалось. Зато на уровнях Инта была отмечена необычайная активность. Мысль Гудимена работала напряженно. Перебирались разные варианты, но никаких четких умозаключений пока зафиксировано не было.
      — Ясно только, — утверждала Минерва, — мысли Гудимена освободились от подчинения отрицательным эмоциям и стараются вырваться из привычного круга. Они теперь способны сосредотачиваться на вопросах, не связанных с его личной выгодой. Для него это новое состояние, и переживает он его болезненно. Об этом можно судить по фиолетовым оттенкам вот этого светло-серого фона душевного дискомфорта.
      — Но вряд ли он возвращается сюда с дурными намерениями, — неуверенно предположил Милз.
      — В этом никаких сомнений быть не может, — твердо заверила Минерва. — Никаких следов злокозненности не видно. Им движут сейчас неведомые ему раньше эмоции альтруизма.
      — Даже альтруизма?! — изумился Милз. — Их ведь у него никогда не было.
      — Были, но в зародышевом состоянии — задушенные уродливым отрицательным комплексом. Сейчас, когда мы его убрали, открылся простор для других ростков.
      — Вот что, док, — начал Гудимен, едва успев поздороваться. — Прежде всего уберите все, что нас подслушивает и записывает. Разговор слишком серьезный, и любая утечка его содержания может для вас плохо кончиться.
      Лайт уверил его, что в лаборатории никогда никого не подслушивают и ничего тайно не записывают. Поэтому убирать нечего и Гудимен может говорить совершенно спокойно.
      Привычное недоверие ко всем и ко всему заставило Гудимена внимательно оглядеть комнату, заглянуть в глаза Лайту, и только после этого он хмуро улыбнулся:
      — Ладно, док, верю. Коротко говоря, дело в том, что вы должны на какой-то срок перебраться ко мне, в «Храм херувимов».
      Предложение было столь неожиданным и сделано таким безапелляционным тоном, что Лайт вначале растерялся и лишь потом рассердился:
      — С какой стати я поеду в ваше логово? Если вам там скучно, наймите шутов из числа ваших ангелов. А я для такой роли не гожусь. Можете считать разговор оконченным.
      — Вы поедете, док. Или… вас увезут мои ребята, И не бурлите. Вы должны уехать, если хотите выжить. Понятно?
      — Нет, не понятно. И как бы вы мне ни угрожали, я к вам не поеду.
      — Да не угрожаю я вам, болван вы этакий! Спасти вас хочу! Если сами не хотите выжить, то я заставлю вас… — Гудимен молча зашагал из угла в угол, подбирая психологическую мотивировку своему требованию. — За свою работу вы не взяли у меня никакого гонорара. А я в долгу никогда не оставался. И я утащу вас из этого пекла, как бы вы ни брыкались.
      — Я знаю, Гудимен, что вы способны на все. Но пока вы не объясните мне, от чего хотите меня спасти, я буду сопротивляться всеми средствами.
      Гудимен долго и яростно грыз толстую сигару.
      — Вы можете молчать, док? Я имею в виду наш разговор. Могу я быть уверенным, что вы не проболтаетесь?
      — Я не выпытываю у вас никаких ваших секретов. Меня они не интересуют. Но пока я не узнаю, что мне угрожает, я никуда не поеду. И можете убираться в свою преисподнюю. А ваших ребят, если они появятся вблизи, я встречу, как они того заслуживают.
      — Глупый вы человек, док, — с тяжелым вздохом сказал Гудимен. И добавил после некоторого раздумья: — Будет большая заваруха, док. С большой кровью. Со всяким все может случиться. А мне не хочется, чтобы с вами что-нибудь случилось…
      Лайт уловил в тоне своего пациента неподдельную озабоченность и понял, что за его словами скрывается нечто очень серьезное, может быть самое серьезное из того, что ему приходилось слышать.
      — Если вы говорите о войне, то это не ново. Войну предсказывали задолго до вашего рождения. Но еще не родился человек, который мог бы назвать день и час, когда она начнется.
      — Не о войне речь, док.
      — Опять вы заговорили загадками. Какая еще может быть заваруха?
      — Большая… Будет много огня, и никто не знает, сколько людей, вроде вас, спишут со счета.
      В голосе Гудимена все явственней звучали интонации не то печали, не то сожаления о том, что произойдет. И на Лайта он смотрел с тоской.
      — Не могу понять, Гудимен, почему вы так заинтересованы в моем спасении? Какая вам выгода от того, буду ли я жить или меня спишут со счета?
      Этот вопрос, видимо, был очень неприятен Гудимену. Он поморщился и с трудом выдавил из себя улыбку.
      — Старею, док… Сам понять не могу… Действительно, какая мне прибыль? Никакой. А выжить вас заставлю… Нельзя, чтобы такие люди, как вы, зря пропадали.
      — А чтобы другие пропадали — можно?
      Гудимен выплюнул на пол разжеванную сигару, достал новую, долго ее обрезал и не говорил ни слова. Лайт еще не видел голограммы, которую в эти минуты записывала Минерва, но и без нее кой о чем начал догадываться.
      — Что же вы молчите, Гудимен? Мне почему-то кажется, что вы мне доверяете. Если я не ошибаюсь, почему бы вам не рассказать мне все, со всей откро венностью?
      — Доверять-то я вам доверию, но вы многого захотели, док. По правде говоря, не с кем мне разговаривать, док, совсем не с кем… Никогда раньше со мной этого не было, чтобы хотелось поговорить… Старею, док… И всякие мысли лезут. Черт их знает, откуда они берутся… Кому нужна эта заваруха? Мне не нужна… И без нее жизнь коротка, а тут еще…
      Гудимен сам удивился тому, что говорит, вскочил с кресла, походил по комнате, покачал головой.
      — А вы не бойтесь, Нил, говорите. Я никому вас не выдам. — Лайт впервые назвал Гудимена по имени, и тот от неожиданности остановился.
      — Не боюсь я, док. Никого! И плевать мне на то — выдадите меня или нет. Говорю, что хочу. И ни кого не боюсь, — повторил он, словно прислушиваясь к своим ощущениям и убедившись, что действительно не боится.
      — А если не боитесь, почему скрываете от меня? Какая заваруха? Откуда вы о ней узнали?
      — Откуда, — усмехнулся Гудимен. — Сам я ее заварил, как же мне о ней не знать? Не по своей воле, док, не по своей, — торопливо добавил он, — Есть господа, которые приказывают, а мое дело…
      — Вот уж не думал, что вам кто-нибудь может приказывать. При вашей-то силе. И парней у вас целая армия, и корабли, и оружие. Врете вы, Нил.
      — Глупый вы человек, док. Разве у меня сила? Да если бы те захотели, прихлопнули бы меня со всеми ребятами в один час. У них войска, полиция и оружие не в пример моему.
      — О президенте говорите? Он, что ли, приказывает вам заваруху учинить?
      Гудимен засмеялся и опять мотнул головой:
      — Ну и чудак вы, док! Президент… Да его первого и хлопнут… И этих, которые в парламенте околачиваются, — туда же, в одну кучу.
      Лайт почувствовал, как бледнеет. Гудимен не врал. Что-то поистине страшное вставало за его косноязычной речью — какой-то чудовищный заговор против правительства, против конституции, против всего порядка в стране. Он прав, когда говорит о большой крови.
      — Послушайте меня внимательно, Нил. Я вам верю. Верю, что вам вовсе не хочется затевать то, что вы называете заварухой. Верю, что какие-то другие силы заставляют вас идти на большую кровь. Но вы же мне сами сказали, что никого не боитесь. Почему бы вам не отказаться? Наверно, есть у вас еще время, чтобы предотвратить бойню.
      — Как это предотвратить? — очень удивился Гудимен.
      — Очень просто. То, что вы рассказали мне, только поподробней, расскажите всему миру. Укажите факты — когда, где, кто. Прислушаются все: и президент, и парламент, и все люди на свете. Кому охота умирать? Пока президент жив, он все может. Он главнокомандующий. Прикажет — и армия сотрет тех господ, которые вам приказывают.
      — Наивный вы человек, док, — снова рассмеялся Гудимен. — Сотрет… Сколько президентов они уже стерли, а их и пальцем не тронули. На них все государство держится, промышленность, финансы… Вы когда-нибудь слышали о таких, как Кокер, Боулз? Они и меня раздавят, как комара.
      — Преувеличиваете, Нил. Были бы они так всесильны, не обращались бы к вам за помощью. Без вас ничего у них не выйдет. От кого вы приказ получили? С кем из главных господ разговаривали?
      — Никого из боссов не видел и знать их не знаю. Догадываюсь. Но не знаю. Ничем доказать не могу. Командуют мной, а сами — в тени.
      — Вот видите! Значит, боятся в открытую выступить! За чужую спину прячутся. А вы перед ними трясетесь.
      — Да не трясусь я, сколько раз вам говорить! — Почему-то очень задевало Гудимена обвинение в трусости. — Сказал, что никого не боюсь, значит, не боюсь. А они боятся — это вы верно заметили. Очень боятся, гады…
      — Вот и нужно сорвать их план. Зачем вам, Нил, посылать людей на убой? Если бы даже вам удалось убрать и президента и парламент, потом все равно на вас же все и свалят, вас же те боссы и прикончат. В любом случае…
      Знакомые мысли, высказанные посторонним человеком, обрели прежнюю убедительность и заставили Гудимена надолго задуматься.
      — А если вы спасете страну от гражданской войны, от гибели, — продолжал Лайт, — героем станете. Молиться на вас будут.
      ***
      Анализируя потом голографическую запись этой беседы, Лайт и Милз видели, как ожесточенно боролись противоположные мысли и чувства у Гудимена. Разноцветные волны сталкивались, перемешивались, создавая невиданное сочетание красок. По менявшимся конфигурациям линий видно было, как брало верх то одно, то другое умозаключение. Но в этой борьбе меньше всего принимали участие отрицательные эмоции — ни одной из них не удавалось создать однотонный фон.
      — А как вы это представляете себе практически? — с насмешливой улыбкой спросил Гудимен.
      — У вас, наверно, есть какой-нибудь знакомый журналист, который за такую сенсацию душу продаст, Пригласите его, но не предупреждайте, конечно, о том, против кого вы будете выступать. Намекните в общих чертах, и он все организует. Выступите по глобальному вещанию, и слушать вас будет весь мир. А когда подробно расскажете все, правительство всполошится, и народ, и армия. Все их планы сорвутся, уверяю вас.
      — Не дадут мне всего сказать, — серьезно возразил Гудимен. — Мне и места подходящего не найти…
      — Можете говорить из лаборатории.
      — Этого еще не хватало! Вы уж не суйтесь, док, без вас обойдусь. И чтобы никому ни слова о нашем разговоре. Мало ли что я болтаю. Вы — в стороне.
      — Если не заговорите вы, выступлю я. Расскажу все, что услышал от вас.
      Гудимен не скрыл испуга.
      — Совсем спятили, док! — сердито рявкнул он. — Я спасти вас хочу, а вы… Совсем спятили.
      — Но спасти меня и всех вы можете только обратившись к людям. Другого пути нет, И если вы струсите, расскажу я, чего бы это мне ни стоило.
      Гудимен озирался, как человек, загнанный в угол. Такого поворота событий он не ожидал. И разговора, далее похожего, затевать не собирался, когда летел в эту чертову лабораторию. По лицу Лайта он видел, что чудаковатый доктор словами не бросается — говорит, что выступит, так и сделает.
      — Ладно, док… Я еще подумаю, как это половчее обставить.
      — Подумаете или передумаете?
      — Нет, не передумаю.

31