— Как не рояль?! — изумился Кулидж. — Конечно, рояль. Но очень скверный экземпляр, один из тех мини-роялей… Их выпускает «Мэтью», скорее в декоративных целях, чем для исполнения серьезной музыки… Странно только, что великий Силвер согласился на нем играть.
— То, что вы сказали, профессор, очень для нас важно. Вы уверены в своем заключении?
— Матерь божья! Да предложите послушать любому музыканту, и он скажет то же самое.
— В таком случае прошу вас сформулировать свое мнение по официальному каналу. — Скинертон указал микрофон и продиктовал первую фразу: — «Я, профессор Роберт Кулидж…»
Дирижер послушно повторил то, что сказал ранее, и в заключение спросил:
— Могу я надеяться, что моя экспертиза поможет вам найти убийц несчастного Николо?
— У вас для этого очень веские основания, профессор. Именно поэтому прошу вас никому о содержании нашего разговора не рассказывать.
Кулидж дал слово джентльмена, и его на том же корабле доставили на Землю.
Узнать через наземную службу, кому из обитателей космоса фирма «Мэтью» продавала мини-рояли, было делом пустяковым. Через десять минут Скинертон получил нужную справку. Кроме колонии на Луне мини-рояль месяц назад приобрели для «Храма херувимов». И больше никому в космос не отправляли. Никому! Такого успеха Скинертон не ожидал. Все сходилось, как в задачке для малышей.
«Странная» запись была сделана одним из патрульных катеров во время сквозного прослушивания «Хе-хе». Больше нигде Силвер исполнять Шопена на таком инструменте не мог. Даты, когда была сделана запись и когда исчез Силвер, совпадали. Неопровержим факт, что нигде больше на орбите таких роялей нет. Единственная спасительная для Гудимена версия, что в «Храме» просто воспроизводилась запись, сделанная в другом месте, отпадала. Петля затянулась, остается только дернуть, и, может быть, на этот раз старый гангстер из нее не выскользнет.
После того как ребята Скинертона захватили в космосе груз наркотиков, а «несчастный случай» на Земле избавил Тэди Берча и самого Гудимена от справедливой кары, Скинертон не раз вспоминал испуганный возглас Джеймса Бирна о тех, кто стоит за спиной синдиката, — даже по имени он побоялся их назвать. Скинертон понял, что тягаться с покровителями Гудимена ему не по силам. И дело не только в больших деньгах, на которые можно купить кого угодно. Чутье опытного криминалиста подсказывало Скинертону, что от некоторых делишек Гудимена воняло большой политикой. А там, где переплетаются интересы гангстеров, бизнесменов и политиканов, полиции делать нечего.
Сомнений на этот счет не осталось, когда удалось выловить труп Силвера. В распоряжении Скинертона были факты, доказывавшие, что от останков пианиста отделались люди Гудимена. Один из пиратских кораблей был заснят в момент его приближения к орбите, на которой потом оказался Силвер. На снимках можно было даже различить движения манипуляторов, выбрасывавших труп. Хотя тогда кораблю удалось скрыться, но если бы Скинертону разрешили произвести обыск в «Хе-хе», он уверен, что нашел бы там отрезанные руки и уличил бы убийц.
Вместо разрешения на обыск он на следующий день услышал бредовую выдумку Фреда. Скинертон попытался было настоять на своем и убедить начальство, что другого, более верного случая разделаться с бандой не представится. Но шеф разъярился и отчитал его, как мальчишку. «Ты начал петь с чужого голоса, Рони! — грозно предупредил он. — Твои парни ошиблись. Понятно? Корабль, который они засекли, оттуда! И никаких сомнений на этот счет у тебя быть не должно. Понятно?!» Скинертону осталось только подтвердить, что он все понял.
Если бы не личные счеты с Гудименом, он бы давно смирился. Но память о погибшем сыне и ненависть к его палачам не ослабевали. Свое слово — закрыть наркотикам путь через космос — он сдержал. В этом ему помешать не могли. Репортаж Биллинга о победе космополо над контрабандистами произвел в свое время очень полезную шумиху, имена Скинертона и Керша получили широкую известность, и ни под каким предлогом убрать их из космоса никто не решился бы.
Со всей силой неостывшей боли и ярости Скинертон преследовал подозрительные корабли, а когда они пытались оказывать сопротивление патрулям, без колебаний приказывал открывать огонь на уничтожение. И своего он добился — контрабандисты перестали соваться в зоны, контролируемые базой.
Тэди Берч долго не мог примириться со строптивостью Скинертона. Он считал, что все дело в недостаточной оплате услуг начальника базы, и не раз, через третьих лиц, делал ему соблазнительные предложения — сулил такие гонорары, перед которыми не устояли бы даже крупные правительственные чиновники. Но Скинертон последовательно и твердо посылал всех посредников к черту.
Вероятно, поэтому зародилась у Гудимена мысль о своей базе в космосе. И когда представился подходящий случай — возник «Храм херувимов», он не преминул откупить его у патера Фугаса.
Для Скинертона недолго оставалось секретом, кто именно владеет новой космической резиденцией и скрывается под вывеской идиотской секты. Он изрыгал проклятия, рычал на подчиненных и сам сознавал, что в проклятиях и рычании изливается только его бессилие.
Полная свобода вероисповедания и неприкосновенность божьих храмов ограждали Гудимена от любых атак космополо. Сам не зная, на что рассчитывая, Скинертон приказал своим патрулям неусыпно следить за . всем, что происходит вокруг «Хе-хе», регистрировать каждый прибывающий и уходящий корабль, прослушивать и просматривать все, что позволяли технические средства. Он по-прежнему регулярно посылал начальству рапорты о маневрах гангстерских кораблей, об истинном назначении «Храма херувимов», но все его донесения повисали в полной невесомости.
Скинертон уже начал было терять надежду, что его борьба с Гудименом когда-нибудь увенчается успехом, как вдруг с Земли донесся шквал начальственного негодования. Шеф Скинертона обвинил базу в полном бездействии и чуть ли не в пособничестве пиратам. А когда Скинертон заикнулся о Гудимене, шеф заревел на всю Вселенную:
— До каких пор ты будешь с ним нянчиться?! Немедленно собери и представь все уличающие материалы!
Скинертон даже не пытался напомнить о своих рапортах. Он был искренне обрадован полученным нагоняем. Наконец-то там у кого-то лопнуло терпение. Видимо, Гудимен потерял чувство меры и навлек на себя гнев каких-то высоко стоявших лиц. Нужно было воспользоваться благоприятными обстоятельствами, рассчитаться со всей бандой и ликвидировать их космический притон.
После этого и была проведена экспертиза старых записей Шопена. Вместе с другими материалами Скинертон отправил записи музыки и заключение эксперта своему грозному начальству. Его охватило состояние радостного ожидания.
Ждать ему пришлось долго.
24
Мощный «Бизон» Торна, презрев все правила трехсферного движения, пересек по диагонали два магнитных тоннеля и спикировал на изумрудную гладь залива в десяти километрах от личного пляжа. Машина автоматически перешла на подводный режим, за полторы минуты преодолела расстояние до берега, выбралась на сушу и подкатила к главному подъезду «Бьюти-ринг» — нарядной виллы, подаренной генералом Боулзом дочери в день ее свадьбы.
Дэвид Торн мог, разумеется, опуститься на крышу, что было безопасней, но за последнее время это мгновение резкого перехода из заоблачных высот в подводный мир стало для него одной из немногих радостей, от которых он не мог отказаться. Предоставив «Бизону» самому разворачиваться и пробираться в ангар по аллеям парка, Торн взбежал по серебряным ступеням и весело кивнул, изображению Сю, ненадолго показавшемуся на наружном экране. Она сидела перед зеркалом в своей туалетной комнате, и мими Джейн расчесывала ее густые, окрашенные под бронзу волосы. То, что она поспешила показать себя Торну в таком виде, едва он вступил на порог дома, имело два смысла. Это означало, что она видела его трюк с машиной, который не раз осуждала, и, во-вторых, что она занята и просит ей не мешать.
Каждый день два мими по команде Сю раскатывали стены комнат, по-новому перекраивали интерьер, меняли мебель и могли зимний сад превратить в аквариум, а гостиную в кегельбан. Поэтому найти свой кабинет для Торна всегда было задачей со многими неизвестными.
Вечер обещал быть спокойным. Никаких телесборищ и обязательных свиданий не предвиделось. Торн мечтал после бассейна вытянуться на диване, просмотреть суточную сводку Информцентра по разделу ДМ и хорошенько выспаться. Он вызвал по внутренней сети Сю и спросил:
— Надеюсь, мы ужинаем вдвоем?
Сю не сразу появилась на экране. Сначала раздался ее изменившийся голос:
— Провались ты со своим ужином!
Все было ясно: она опять перебрала «молока ведьмы» — нового, очень дорогого пойла, завоевавшего высшие круги общества. Торн поспешил отключиться. Он уже жалел, что не остался ночевать в клубе. Хорошо еще, если она накачается до бесчувствия и уставится в потолок, затянутый телеэкраном. Так она может лежать долгие часы.
Из комнат Сю донесся дребезг бьющихся вещей. Ломать все, что попадалось под руки, входило в программу. Теперь она либо уляжется, либо… Торн уловил ее быстрые шаги по лестнице и приготовился к самому худшему.
Сю ногой отшвырнула дверь и вошла с двумя бокалами в руках. Один из них она протянула ему:
— Пей!
— Спасибо, Сю. — Он взял бокал и поставил на столик.
— Пей, я тебя прошу!
— Выпью чуть позже… Погоди немного и ты… Ты стала злоупотреблять этой дрянью… Тебе вредно.
Сю рассмеялась, выпила и швырнула бокал в угол.
— Вредно! Пить — вредно, не пить — полезно. До чего же ты скучная тварь, Дэви.
Сю плюхнулась в кресло, вытянув длинные, ничем не прикрытые ноги.
— Что ты хочешь, Сю? Чего тебе не хватает?
— Я хочу хотеть! И не могу. Не знаю, чего хо теть и чего мне не хватает… Может быть, ты научишь меня хотеть?
— Опять входят в моду голубые бриллианты… «Бомаж и Клин» предлагают одеяла из шкур монстров — помесей норки с ягуаром.
— Куда мне еще навесить бриллианты? Просверлить дырки в губах? Кому я покажу одеяло из монстров? У «Бомажа и Клина», у всех этих модных фирм фантазия иссякла еще сто лет назад.
— Прокатись на Луну. Там открыли еще один игорный дом…
— К черту эти дерьмовые планеты! Удовольствие для девчонок, сбежавших от родителей. Ничего ты не придумаешь. Тебе бы работать у «Бомажа и Клина»…
Торн не обижался. Он никогда не обманывал себя, будто любит Сю. Он женился, потому что этого хотел Боулз, хотела Сю и еще потому, что таким браком он, как ключом, открывал дверь в тот мир, куда ему не было бы доступа, сколько бы денег он ни зарабатывал. И не ошибся. Он стал своим среди людей, одно слово которых могло свалить правительство или начать войну. Это была не эфемерная власть всяких временщиков — министров, президентов, парламентариев, а подлинное, постоянное всесилие несметных богатств, связей, общих интересов.
Он уже понял, что сладость больших денег не в том, что можно ни в чем себе не отказывать, а в их скрытой силе, власти над судьбами миллионов людей. Истинное наслаждение не нужно было покупать. Его доставлял сам процесс наращивания богатства, гонка, в которой нельзя остановиться, нельзя никого жалеть и можно делать все, что запрещено другим.
Беда Сю была в том, что ей это наслаждение недоступно. А все, что можно купить за деньги, она уже имела, все, кроме счастья. Может быть, это выглядело бы не так грустно, если бы у нее были дети. Но усилия лучших врачей не могли исправить какой-то изъян, мешавший ей стать матерью. Что ей оставалось делать?
Торн смотрел на расширенные, безумно застывшие зрачки своей жены, на тонкие черты ее лица, изломанные страданием, и что-то похожее на жалость заставило его подняться и подойти к ней. Он положил руку на оголенное плечо, но Сю сбросила ее брезгливым движением:
— Не трогай меня! И не нужна мне твоя жалость! Почему ей не больно? Я хочу, чтобы ей было больно!
— О ком ты говоришь, Сю?
— О Джейн, конечно. Я била ее, щипала, засыпала глаза пудрой, ждала хотя бы стона — ничего! Что за чудище ты придумал?
Джейн была достойной представительницей женской модификации мими — экземпляр, специально изготовленный для Сю, — очаровательная, длинноногая блондинка с черными глазами, услужливая, безропотная, мастерица на все руки. Она обладала безупречным вкусом и тактом, помогала Сю ориентироваться в круговороте моды, сопровождала ее в путешествиях, как надежнейшая компаньонка. Единственное, что до сих пор вызывало у Сю недовольство, это неспособность Джейн пьянеть. Она пила столько, сколько предлагала ей хозяйка, но оставалась неизменно трезвой. Когда Сю потребовала от Торна, чтобы он как-нибудь усовершенствовал Джейн и заставил ее пьянеть, ему пришлось долго объяснять ей, почему это невозможно. Сю, разумеется, не дослушала, как и все, что он ей говорил, обругала его бездарностью и выгнала из комнаты вместе с Джейн. Но Джейн она потом вернула и, казалось, примирилась с ее недостатками.
И вдруг — новое, нелепое требование… Хотя почему нелепое?
Цепкий изобретательский гений Торна получил неожиданный стимул. «Почему бы действительно не сделать специальную серию мими, способных стонать от наносимых им ударов? Сколько в стране вот таких женщин и мужчин, которым нужна чужая боль для душевного равновесия?» Торн уже прикидывал схемы несложных механизмов, которые синхронизировали бы сигналы рецепторов с соответствующими голосовыми реакциями.
За последнее время авторитет Торна заметно пошатнулся. Боулз разговаривал с ним, не скрывая своего раздражения. Идея «мими-солдата» все еще оставалась далекой от воплощения. Выпуск диков и джейн, способных стонать, был бы очень кстати. Тут же сложилось и подходящее для них название: «мимидиз» — мими для издевательства.
— Прости меня, милая, мне нужно поработать, — сказал Торн и стал диктовать ДМ задание на технологическую разработку счастливой идеи. — Скоро ты получишь Джейн, которая возьмет на себя твою боль, — весело бросил он Сю. — Ты подала блестящую мысль. Спасибо, дорогая. — И снова повернулся к микрофонам думающих машин.
Сю, наверно, не расслышала его слов. Она увидела отставленный им бокал, потянулась к нему, осушила и бросила к ногам мужа.
Вскоре мощная рекламная машина возвестила о появлении «незаменимого средства для удовлетворения злобы и мести, для избавления от скуки и отчаяния, для воспитания характера, укрепления воли и решимости». Видные специалисты из числа психологов и социологов авансом выдали мимидизам восторженный отзыв, суливший их будущим владельцам значительное превосходство в жизненной борьбе над всеми, кто не сможет обзавестись этим чудом техники.
Поскольку новые мэшин-мены были обречены на уничтожение, цены на них установили очень высокие. Но уже в первый месяц было продано свыше пятидесяти тысяч штук. В самых фешенебельных домах принялись избивать и мучить мимидизов. Как и предсказывал ученый совет корпорации, люди, занявшись избиением, уже не могли оторваться от своих жертв, пока не превращали их в груду изломанных, чуть хрипящих обломков. Взамен уничтоженного мимидиза потребитель немедленно покупал новый, — слишком сильным оказывалось окрепшее желание бить и ломать.
Короткий срок эксплуатации производимой продукции, казалось бы, должен был обеспечить фирме неуклонный рост доходов. Но первые серии мимидизов были еще очень далеки от совершенства. Миловидные девушки и юноши так охотно позволяли своим владельцам избивать себя, так покорно подставляли под удары любую часть тела, что удовольствие быстро притуплялось, а потом и вовсе пропадало. Раздражало еще и то, что мимидизы обоего пола, хотя и стонали, имитируя реакцию на боль, но не разрешали себе ни словом, ни жестом, ни гримасой выразить протест.
Спрос на мимидизы стал падать так же стремительно, как он поднимался в первые дни бума.
Психологи быстро разобрались в причинах неудачи и выдали рекомендации, основанные на глубоком знании человеческой натуры. Прежде всего была изменена структура кожного покрова мимидизов. Он приобрел свойство менять окраску в зависимости от полученной травмы. Коренным образом был переделан голосовой аппарат. Оснащенный обратной связью с каждой частицей тела, он синхронно отвечал на удар звуками широкого диапазона — от тихого стона до душераздирающего вопля.
Помимо этих усовершенствований новые мимидизы были оборудованы механизмом пассивного сопротивления. Они могли прикрывать лицо и все другое от ударов, отмахиваться, убегать. А по специальному заказу их сопротивляемость приобретала и активный характер — они умели отбиваться, чем поощряли владельцев к более длительному избиению. Правда, при этом пришлось свести к минимуму интеллектуальный потенциал мими. Кроме избиения, он ни на что больше не годился. Но от них ничего другого и не требовалось.
Эффект модернизации превзошел все расчеты. Из окон квартир первой категории днем и ночью неслись душераздирающие крики о помощи. Но теперь это не беспокоило даже полицию. Отличить вопли мимидиза от стенаний живых людей не было никакой возможности.
Комиссия специалистов по психике малолетних разработала проект мимидизов для детского возраста — куколок, заек, собачек. По мнению некоторых педологов, такие игрушки помогли бы воспитать поколение мужественных «защитников демократии», которым будут неведомы пороки сентиментальности, благодушия, сострадания.
Родители бросились в магазины, и новые цехи заработали на полную мощность.
Многие ученые выступили с протестами против новой продукции «Мэшин-мен компани». Они доказывали, что мимидизы одинаково вредны и для взрослых и для детей, что они приведут ко многим бедам. Но другие, не менее авторитетные психоаналитики, располагая неограниченным телевизионным временем, высмеивали своих коллег и так же, даже еще более убедительно, доказывали благотворность «мимидизного феномена».
Хотя кампания либеральных критиканов провалилась, ученый совет корпорации почерпнул из нее кое-что полезное для бизнеса. Торн предложил выпускать параллельно с мимидизами новую модификацию бытового мими под названием «мими-друг». Рекламная строка гласила: «Если хотите иметь верного и вечного компаньона, купите мими-друга».
От всех прочих мими-друг отличался набором удивительных свойств. Он был немногословен, но умел слушать сколько угодно. Слушал внимательно, вглядываясь в глаза говорящего, понимающе кивал головой, подавал время от времени сочувственные реплики и терпеливо пережидал любые паузы. Перед ним можно было исповедаться в грехах, излить душу, не стыдясь слез. Он никогда не притворялся и никуда не спешил. Можно было припасть к его (или ее) груди, и ласковые, поглаживающие движения чутких рук успокаивали, возвращали уверенность человеку и внушали ему: «Ты не одинок… Я всегда с тобой… Вдвоем нам ничего не страшно…»
Грудь мими-др всегда была теплой и могла взволнованно дышать. Его глаза вовремя затягивала влажная пелена сочувствия. С ним можно было распить бутылку вина, позабавиться любой игрой. Он становился «вторым я» на сколь угодно длительное время. В тех же случаях, когда владельцу мими-др подваливала удача, а вместе с ней появлялись временные живые друзья, от недавнего наперсника можно было легко избавиться, сдав его на базу проката до следующего приступа тоски и меланхолии.
У мими-др интеллектуальный механизм был так же ограничен, как и у мимидиза, поэтому советоваться с ним не рекомендовалось. Гарантировалась только уверенность, что рядом — близкое существо, которое не обманет, не предаст, не оставит в одиночестве.
Беспристрастная статистика вскоре подтвердила, что количество самоубийц среди владельцев мими-др значительно ниже, чем в контрольных группах граждан соответствующего возраста, пола, образовательного и имущественного ценза.
Способность давать советы, оценивать предложенную ситуацию и подсказывать оптимальный выход была .изъята у мими-др преднамеренно. Потому что чаще всего страждущий в одиночестве человек находился в таком тупике, из которого никакого выхода не было. Легкая блуждающая улыбка слабоумного, запрограммированное выражение сострадания на лице и пусть бессмысленный, но умиротворяющий лепет были куда более надежными средствами успокоения. Не случайно второй рекламный шедевр, посвященный мими-др, гласил: «Преданный дурак лучше коварного мудреца!»
Некоторые владельцы мими-др настолько привязывались к ним, что выражали желание жениться (или выйти замуж), дабы завещать им свое имущество. Для этого они уезжали подальше от знакомых глаз, где никто не мог уличить их в неправомерном акте. Бывало, что мими-др и их хозяева настолько становились похожими друг на друга, что никто не мог разобраться, кто из них более живой.
25
За долгие годы Гудимен привык к искусственным ногам и даже забыл, как он себя чувствовал, когда ступни и пальцы были живыми и теплыми. Но с той минуты, когда он услышал о новых руках Силвера, ожили заглохшие воспоминания и пробудилось неистовое желание во что бы то ни стало избавиться от компьютерных протезов.
Вице-президент по науке Ник Бармингем получил задание разыскать кудесников, мастерящих новые конечности, или любым другим способом открыть тайну материала, из которого были сделаны пальцы пианиста.
— Если тот чудик смог сделать руки, то уж, на верно, справится с этим, — говорил Гудимен, постукивая по пластмассовым голеням. — Ты как думаешь?
— Справится, — уверенно подтвердил Ник. — Только бы найти…
— Ищи — найдешь!
Задание оказалось чертовски трудным. Всяких лабораторий, больших и малых, государственных и частных, принадлежащих крупным корпорациям и никому не известным лицам, размещенных под водой и над землей, оказалось так много, что агенты Бармингема впервые за много лет признали свое бессилие. Это не значило, что они были недостаточно деятельными. По подсказке ученых советников синдиката ребята Бармингема произвели налеты на десяток вроде бы подходящих лабораторий, причем не обошлось без стычек с полицией и стрельбы, но результаты оказались плачевными — потеряли несколько хороших парней и ничего не добыли.
Биохимики и медики высказали мысль, что личное знакомство с Силвером могло бы навести их на правильный путь. Силвер был доставлен в «Хе-хе», но в живом виде ничего ценного дать не мог. Пришлось отделить его руки, а от остального избавиться обычным путем. Но ученые тугодумы затеяли такую возню с анализами и расчетами, что конца ей не было видно.
Вместе с женой и детьми Гудимен отдыхал на своем острове, служившем ему земной резиденцией, но мысль о ногах не оставляла его. Каждый шаг напоминал о несбывшейся мечте. Все раздражало: и жена, и дети, и пальмы.
В одну из таких тяжелых минут перстень связи, обрамленный драгоценными камнями и красовавшийся на безымянном пальце левой руки Гудимена, подал сигнал включения. Кроме вице-президентов, никто этого канала не знал, и даже они могли пользоваться им только в исключительных случаях.
Гудимен нажал рубиновую кнопку, чтобы стало зримым лицо говорящего, но никого не увидел. Звучал только голос, лишенный искажателем тембра всяких оттенков.
— Я хочу развлечь тебя музыкой, Нил, — сказал неизвестный.
Гудимен сразу же догадался, с кем имеет дело. Это мог быть только клиент, уже обращавшийся к Тэди Берчу. Но как он узнал эту линию связи? Никто из вице-президентов не мог ее продать ни за какие деньги. Слишком хорошо они знали, чем это могло для них кончиться. Значит… Значит, узнали люди из того учреждения, которое по обязанности должно знать все. Гудимен даже забыл о своих ногах и собрал волю в кулак.
— Никакой музыкой не интересуюсь, — сказал он как можно тверже.
— А послушать все-таки придется.
И тотчас зазвучал хорошо знакомый опус, который исполнял Силвер. Прозвучал он дважды — сначала в обычном исполнении, потом на мини-рояле
— Все? — спросил Гудимен, когда музыка кончилась.
— Только начало. Прослушай еще две песни без музыки.
Гудимен услышал заключение эксперта и справку фирмы, доставлявшей рояль в «Храм херувимов».
— Мне музыка понравилась, — после длинной паузы сказал Гудимен. — Я коллекционирую записи Силвера и могу уплатить хорошие деньги.
Гудимен делал этот ход без всякой надежды на успех, стараясь выиграть время. В ответ раздался громкий металлический смех.
— Музыку уже купили, Нил. Ты опоздал. Ее продали в один из парламентских комитетов. Там она тоже понравилась, как и тебе. И не только музыка. Смотри на экран.
Гудимен увидел снимки «Хе-хе» и крупные планы гостей, прибывавших с Земли и убывавших обратно. Увидел он еще свои корабли и среди них один, выбрасывающий в космос труп Силвера.
Это было хотя и отрывочное, но внушительное досье, по которому можно состряпать не один процесс против обитателей «Храма херувимов». Гудимен не сомневался, что материал находится в руках противников достаточно сильных, чтобы разгромить синдикат.
— Надеюсь, что Тэди доложил тебе о моем предложении, — продолжал неизвестный. — Но он так глуп, что мог все перепутать. Повторить?
— Не нужно. Какие у меня гарантии, что музыка не заиграет, когда дело будет сделано?
— Гарантия одна — успех. Твоя судьба в твоих руках. А времени у тебя достаточно. Готовься. Сигнал к действию получишь накануне. Договорились?
— Да, — сказал Гудимен.
— Завтра переведу задаток.
— А как мне связаться с тобой в случае чего? — грубо схитрил Гудимен, чтобы иметь хоть какой-нибудь козырь против зловещего клиента.
— Никаких случаев быть не может! Необходимость связаться может появиться только у меня. Все!
Голос умолк, а в ушах Гудимена еще долго гремел металлический смех. Не раз приходилось главе синдиката прибегать к шантажу как к верному средству. Но впервые шантажировали его, и чувство, которое он при этом испытывал, было не из самых приятных. Клокотавшая в нем ярость требовала выхода, и неизвестно, чем закончился бы для Гудимена день, если бы вновь не зазуммерил на пальце перстень связи.
На этот раз возникло изображение, Гудимен увидел ухмыляющуюся физиономию Ника Бармингема. Словно почувствовав, что медлить нельзя, вице-президент поспешно доложил:
— С ногами — порядок, Нил!
Весть была неожиданной и тем более приятной. Наконец-то хоть в этом повезло. Ярость постепенно отступила, и Гудимен миролюбиво рявкнул:
— Выражайся ясней. Какой порядок?
— Нашел того мастера, который чинил Силвера.
— Привез?
— Нет, Нил, не тот случай. От того, что я его привезу, толку не будет. Операция сложная и требует лабораторных условий, которых у нас нет. Придется ехать туда.
— Куда ехать? Когда?
— Я еще не уточнял, Нил. Имел разговор только с его помощником. Завтра все уточню. Будь спокоен, Нил. Можешь свои протезы выбросить в утилизатор.
—Ну смотри, Ник! Если тебя обвели вокруг пальца, лучше бы тебе не рождаться…
— Сам отрежу свои ноги и пришью к твоим.
У Ника Бармингема были все основания гордиться своим успехом. Не зря он учился и занимал в синдикате один из самых почетных постов. Снова во всем блеске проявился его организаторский талант.
Когда все попытки найти таинственную лабораторию методом планомерных налетов кончились ничем, Ник вспомнил о, думающей машине, которой синдикат обзавелся давно, но пользовался редко. Ник поручил ей связаться с Информцентром и получить все материалы об ученых, занимавшихся в последние десять — пятнадцать лет проблемами биосинтетики и генной инженерии. Уже через пятнадцать минут ДМ стала выдавать на экран перечень фамилий и краткие аннотации отдельных работ. Перечень охватывал представителей, всех континентов и работы, имевшие очень отдаленное отношение к тому, что интересовало Бармингема. Ник внес уточнение в задание, сузил его географические рамки. «Отбирай сама, — сказал он ДМ, — мне представь только щепотку соли».
«Соли» тоже оказалось порядочно. Ник лежал на своем рабочем диване, оборудованном всем необходимым для плодотворной деятельности, и подавал команды ДМ: «Хватит! Следующий! Останови изображение! Повтори последнюю фразу. Следующий!»
На экране появлялись грловоломные формулы, в которые Ник и не пытался вникать, снимки каких-то препаратов, столь же малоувлекательные, как и формулы. Такими же удручающе непонятными были и записи лекций, докладов, рефератов. Ник прерывал их после первых же фраз. Он уже начал терять надежду, что сумеет найти нужное в этой научной галиматье, как вдруг его внимание привлек задиристый молодой голос — запись какого-то дискуссионного выступления.
«Задача ясна по замыслу, сложна для решения, но неотделима от судьбы человечества. Примитивная, легко разрушаемая белковая ткань, которую природа, в силу своей ограниченности, выбрала для создания живой материи, должна быть заменена более совершенной синтетической тканью, не нуждающейся в сложном механизме нынешнего обмена веществ».
— Стоп! — скомандовал Бармингем. — Кто говорит? Когда? Где?
ДМ доложила, что это выступление некоего Гарри Лайта, аспиранта Северного университета на конгрессе биосинтетиков, записанное двенадцать лет назад.
— Запомни фамилию и соберешь все, что о нем известно. А пока дай продолжение его речи.
«Будущая живая материя всю энергию, необходимую для жизнедеятельности, будет получать непосредственно от солнца. Прямой фотосинтез обеспечит грядущему человечеству независимость от пищи, от дыхания, от…» Громкий смех аудитории заглушил последние слова Лайта. Но он спокойно выждал и продолжал: «Я и не ожидал от вас другой реакции. Рабы природы не смеют и думать о выходе из-под ее подчинения. Они могут только восторгаться ее мудростью и лить слезы умиления перед ее красотой. Загипнотизированные сознанием неизбежности смерти, вы страшитесь мысли о бессмертии. Между тем время революции в биологии наступает. Теоретическая возможность такой революции уже доказана. Я позволю себе привести предварительный расчет клетки… Она станет основой ткани, ничем не отличающейся от костей, сухожилий и кожи ваших рук — ничем, кроме бессмертия».
На экране появились формулы, но Ник только махнул на них рукой. Последняя фраза Лайта сняла все сомнения. Это он, и никто другой.
ДМ подала справку о Лайте. Она была немногословной. Окончив университет, от предложенных ему должностей в разных фирмах отказался.
