– Ей в самом деле плохо? – переспросил Симэнь и, приказав слугам убрать со стола, направился в покои Юйлоу.

Ее платье было небрежно брошено на кан. Раздетая, без головных украшений, она лежала с опущенной вниз головой и тяжело дышала. Ее мутило. Ланьсян разжигала печь.

– Скажи, что с тобой, дитя мое? – спрашивал Симэнь. – Завтра же приглашу врача, пусть осмотрит.

Юйлоу не проронила ни слова, даже головы не подняла. Симэнь приподнял ее, и они сели рядом. Ей было тяжко. Она все время разглаживала грудь.

– Дорогая моя, что с тобой? Скажи! – расспрашивал Симэнь.

– Душит меня, – проговорила она. – А ты что спрашиваешь? Шел бы, тебя ведь ждут, наверно.

– Не знал я, что тебе плохо, – оправдывался он. – Мне только что Старшая сказала.

– Где тебе знать?! – продолжала Юйлоу. – Какая я тебе жена! Иди к своей любимой.

Симэнь обнял ее за шею и поцеловал.

– Ну, зачем ты так говоришь! Не насмехайся надо мной! – Симэнь крикнул Ланьсян. – Ступай завари матушке ароматного чаю да покрепче.

– Чай готов, – отвечала горничная и тотчас же подала чашку.

Симэнь поднес ее к губам Юйлоу.

– Поставь! Я сама, – сказала Юйлоу. – Не надо за мной ухаживать. Себя не утруждай. А над тобой никто не насмехается. Только уж очень редко ты сюда заглядываешь. Нынче солнце, должно быть, на западе взошло, не иначе. А Старшая напрасно обо мне напомнила. Только лишние терзания.

– Пойми, в эти дни у меня минуты свободной не выпало – так я был занят, – оправдывался Симэнь.

– Да, да, конечно! Но зазнобу свою ты, однако ж, не забыл. Вот как она тебя крепко держит! А мы неходовой товар. Нас лучше упрятать куда подальше. Может, лет за десять разок и вспомнишь.

Симэнь хотел поцеловать ее, но она воспротивилась.

– Отстань, от тебя вином несет. Человек целый день в рот ничего не брала, а ты пристаешь. Нет у меня никаких желаний …

– Если ты не ела, я велю накрыть стол. Вместе поедим. Я тоже еще не ел.

– Нет, мне не до еды. Ешь, если хочешь.

– Ты не хочешь, я один есть тоже не стану. Тогда давай ложиться спать. А утром я за лекарем Жэнем пошлю.

– Вот еще! Не надо мне ни лекаря Жэня, ни лекаря Ли. Лучше пусть тетушка Лю снадобья даст.

– Ложись, – уговаривал ее Симэнь. – А я тебя поглажу, тебе и полегчает. Я ведь, знаешь, массажировать мастер. Стоит мне только коснуться, и недуг как рукой снимет.

– Сказала бы я тебе, – не выдержала Юйлоу. – Знаю, какой ты мастер!

Тут Симэнь вдруг вспомнил:

– Знаешь, инспектор просвещения Лю прислал мне как-то десяток пилюль. Они были изготовлены в Гуандуне из бычьего безоара и залиты в очищенном воске. Их надо принимать с вином. Очень помогают. – Он обернулся к Ланьсян: – Ступай у матушки Старшей попроси. Они лежат в фарфоровом кувшине. И вина захвати.

– Вина не проси, у меня есть, – вмешалась Юйлоу.

Ланьсян тут же отправилась в покои Старшей хозяйки.

Когда подогрели вино, Симэнь снял воск, под котором засверкала золотая пилюля, и протянул ее Мэн Юйлоу.

– Мне налей чарочку, – сказал он Ланьсян. – Я тоже приму.

– Не дури! – одернула его Юйлоу, бросив строгий взгляд. – Тогда к другой ступай. Ты зачем ко мне пришел? Подстрекать? Думаешь, раз я еще жива, со мной можно вытворять все что угодно? У меня и без того нестерпимая боль, а ты пристаешь. Вот бессовестный! И не рассчитывай.

– Ладно, ладно, дитя мое! – Симэнь улыбался. – Я без пилюли обойдусь. Давай ложиться.

Юйлоу приняла лекарство, они, раздевшись, легли в постель. Симэнь поглаживал ей грудь, играл сосцами.

– Милая! – говорил он, обнимая ее. – Ну как? Боль утихла?

– Боль-то прошла, а все еще урчит.

– Ничего, скоро пройдет. А я без тебя передал Лайсину пятьдесят лянов. Послезавтра цензор Сун у нас прием устраивает, первого жертвы приносить, а третьего и четвертого гостей угощать будем. Много приглашенных. Подарков нанесут – не отмахнешься, нехорошо.

– Кого ни принимай, мне все равно, – отвечала Юйлоу. – Завтра, тринадцатого, велю счета подвести и вручу их тебе, а ты хоть Шестой[1432] передай. Пора и ей похозяйствовать. А то говорит: счета, мол, вести, подумаешь дело! Только Будде глаза резцом высечь трудно. Давай, говорит, хоть сейчас возьмусь. Вот и пусть делом займется.

– Да не слушай ты, что болтает эта потаскушка! – возражал Симэнь. – Она тебе наговорит, а поручи что посерьезнее, подведет. Нет, вот пройдут приемы, тогда и счета ей передашь, ладно?

– Ишь какой ты умник! А еще говоришь, ее не выделяешь? Вот сам же и проговорился: «после приемов …» Ты, выходит, умри, а делай. Утром причесаться не дадут. Начинается беготня слуг. Один просит – серебра отвесь, другой – разменяй. Всю душу вымотают – зла не хватает. И хоть бы слово доброе услышать. Нет, такого не жди.

– Дитя мое, а помнишь, что гласит поговорка? Кто три года хозяйством правит, на того и дворовый пес лает. – Говоря это, Симэнь осторожно положил ногу Мэн Юйлоу к себе на руку, потом прижал ее к груди. На белоснежной ножке красовались расшитая узорами ярко-красная шелковая туфелька. Он продолжал: – Мне милее всего твои белые ножки. Таких нежных хоть целый свет обыщи не найдешь.

– Вот болтун! – усмехнулась Юйлоу. – Кто твоей лести поверит?! Так уж во всем свете не сыщешь. Сколько угодно и не таких грубых, а понежнее найдется. Смеешься ты надо мной.

– Душа моя! – продолжал Симэнь. – Пусть меня смерть на этом месте застигнет, если я говорю неправду.

– Ну, довольно клятв!

Тем временем Симэнь, вооружившись серебряной подпругой, хотел было приступить к делу.

– Знаю, к чему ты клонишь, – заметила она. – Погоди! Принесла ли горничная что нужно? Кажется, нет. – Юйлоу запустила руку под тюфяк, нащупала шелковый платок и хотела уже положить его под одеяло, но тут заметила подпругу. – Когда ж это ты успел упаковать свой товарец? Убери сейчас же!

Но Симэнь ее не послушался и приступил к делу. Обхватив руками одну ногу женщины, он стал понемногу вставлять и вынимать свой предмет, стремясь полностью окунуться в срамное отверстие. Вскоре начало извергаться семя, из-за чего движения стали сопровождаться звуком, напоминающим чавканье собаки. Юйлоу вытирала жидкость куском шелка, но чем больше она вытирала, тем больше текло.

– Будь поосторожней, милый! – говорила она нежным дрожащим голосом. – Меня последние два дня бели мучили и поясницу ломило.

– Ничего, – успокаивал ее Симэнь, – завтра тебя доктор Жэнь осмотрит, примешь лекарство и пройдет.

Однако, оставим Симэня и Юйлоу с их усладами, а перейдем к У Юэнян.

Юэнян вела беседу со старшей невесткой У и монахинями. Ей рассказали про ругань, с которой Чуньмэй обрушилась на Шэнь Вторую, про то, как плачущей певице даже паланкина не наняли и как госпожа У, не выдержав, наказала Хуатуну проводить ее в дом Хань Даого.

– Но до чего ж груба была Чуньмэй! – воскликнула невестка У. – Когда я попробовала ее урезонить, она еще больше разошлась. И чем ей могла досадить певица? Мне в голову не приходило, что она может себе позволить такую разнузданную брань. Выпила, должно быть, лишнего.

– Да, до этого они впятером у себя пировали, – подтвердила Сяоюй.

– Вот до чего доводит безрассудное попустительство! – не выдержала Юэнян. – Совсем девка от рук отбилась. Скоро на шею сядет. А скажи слово, не понравится. Так она на всех будет бросаться, всех без разбора из дома выгонять начнет. А что мы можем сделать, когда негодница потачку дает? Певица по домам ходит. Возьмет да расскажет. Приятно будет? В доме Симэнь Цина, скажут, хозяйка такие скандалы допускает, что не разберешь, кто у них хозяин, кто слуга. Ведь не служанку обвинят – порядков, мол не знает, а хозяйку. Куда это годится!?

– Не расстраивайся! – уговаривала ее невестка У. – Что поделаешь, если ей зятюшка потакает?

Они удалились в спальню.

На другой день Симэнь с утра отбыл в управу. Цзиньлянь из себя выходила, потому что по вине Юэнян опять упустила день жэнь-цзы. С утра она послала Лайаня за паланкином и отправила свою матушку домой.

Юэнян встала рано. К ней подошли монахини и стали раскланиваться. Хозяйка вручила каждой из них по коробке сладостей к чаю и по пяти цяней серебра, а наставнице Сюэ напомнила о службе, которую та должна будет совершить в первой луне. Сюэ получила лян серебра на благовония, свечи и жертвенные изображения. Для принесения жертв Будде Юэнян обещала ей прислать к концу года ароматного масла, лапши, риса и постные угощения.

Хозяйка угостила монахинь чаем. Помимо старшей невестки У за столом сидели Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу и падчерица.

– Ну как, помогли пилюли? – спросила Юэнян.

– Утром горечью рвало, сейчас полегче стало, – отвечала Юйлоу.

– Сяоюй! – крикнула Юэнян. – Ступай позови бабушку Пань и матушку Пятую.

И Юйсяо направилась прямо в спальню Цзиньлянь.

– А где же бабушка? – спросила она. – Вас с бабушкой к чаю приглашают.

– Я ее утром домой отправила, – пояснила Цзиньлянь.

– И хозяйке ничего не сказали?

– Скучно ей стало, я и проводила, – отвечала Цзиньлянь. – Сколько можно гостить? Побыла и хватит. И дома некому за малышом приглядеть.

– А я копченого мяса и сладких дынь припасла. Хотела бабушку угостить. Вот, передайте ей, матушка.

Юйсяо протянула гостинцы Цюцзюй, и та убрала их в ящик.

– В прошлый раз, как вы ушли, матушка, – начала Юйсяо, – хозяйка чего только на вас батюшке ни наговаривала. Вы, говорит, весь свет смутили, с батюшкой два сапога и оба на левую ногу. Нет, говорит, у вас ни стыда ни совести. Батюшку у себя держите, не даете ему в дальние покои показаться. Потом она велела ему к матушке Третьей на ночь идти. Когда батюшка ушел, она стала на вас жаловаться тетушке У и монахиням. Распустила, говорит, свою Чуньмэй. Никаких порядков не признает, на Шэнь Вторую набросилась. Батюшка собирается лян серебра певице послать от стыда.

Цзиньлянь приняла к сведению все, что ей подробно доложила Юйсяо.

– Бабушку с утра домой отправили, – объявила хозяйке воротившаяся Юйсяо. – А матушка Пятая сейчас придет.

– Вот видишь? – глядя в сторону невестки У, заговорила Юэнян. – Стоило мне вчера ей слово сказать, как она уж гонор выказала. Извольте, матушку домой отослала, а мне ни слова. Вот и догадайся попробуй., что у нее на уме. Какой еще фортель выкинет?

Цзиньлянь между тем подкралась к гостиной и, встав за дверной занавеской, долго подслушивала, потом ворвалась в комнату и начала допрашивать Юэнян:

– Я, говоришь, мать домой отослала? Я мужа у себя держу, да?

– А кто же! – подтвердила хозяйка. – А в чем дело? Хозяин после поездки в столицу от тебя не выходит. Хоть бы тень его показалась в дальних покоях. Выходит, только ты ему жена, а остальные никто? Может, другие твоих проделок не ведают, но я-то знаю. Вот и случай с Ли Гуйцзе. Невестушка спрашивает меня, почему, мол, Гуйцзе день погостила и ушла. За что, дескать, на нее зятюшка серчает. Кто его знает, отвечаю. И тут ты со своим языком вылезаешь: «я-то, мол, знаю». Да и как тебе не знать?! Ты же его от себя ни на шаг не отпускаешь.

– Его никто не держит, – не уступала Цзиньлянь. – Он сам ко мне ходит. Может, еще скажете, я его на цепь посадила? Нет, я себе такого не позволю.

– Ты не позволишь! – продолжала Юэнян. – А как ты вела себя вчера? Он сидел у меня тихо и мирно, так ты ворвалась как настоящая смутьянка. Зачем к себе зазывала, а? Говори! Муж – опора наша и поддержка. Он ради нас старается. Чего он дурного сделал, я тебя спрашиваю. За что его на цепь сажать собираешься, а? Бессовестная! Нет у тебя уважения к человеку! Долго я терпела, долго молчала, но ты вынуждаешь говорить. Выпросила украдкой шубу, вырядилась и хоть бы зашла сказаться. И так во всем. У нас не вертеп какой-нибудь. Да и заправиле подчиняются. А тут прислуга на господском месте оказалась – кот с мышью спит. Виданное ли дело! Ты же сама ее распустила, вот она и распоясалась – на людей кидается. И ты ж ее укрываешь и выгораживаешь.

– При чем тут горничная? Это я тебе помешала, так и скажи. Только я тоже одна-одинешенька. А шубу, верно, выпросила. Но хозяин не ради меня одной кладовую открывал. И остальным шубы доставали. Так что же молчишь? Я горничную распустила, ну и что ж? Я мужу радость доставляю. Это, по-твоему, тоже распутство?

Цзиньлянь задела Юэнян за живое.

– Может, ты скажешь, я распутна? – воскликнула Юэнян, и лицо ее побагровело. – Меня, как полагается, девушкой выдали, а не бабой замужней. Я женщина порядочная, за мужчинами не увивалась. Распутна та, кто без стыда и совести с чужими мужьями кокетничает …

Тут выступила вперед невестка У.

– Золовушка, успокойся, уймись! – уговаривала она Юэнян.

– Одного мужа в гроб вогнала, за другого взялась? – не унималась хозяйка, желая высказать все, что накипело.

– Ну и ну! – вступилась Юйлоу. – Что с вами, матушка?! И нас в покое не оставили – решили одной розгой по всем пройтись? – Она обернулась к Цзиньлянь: – А ты уступи Старшей, зачем отговариваться. Хватит вам препираться!

– В драке кулаков не жалеют, в ссоре слов не выбирают, – заметила госпожа У. – Своей руганью вы родных в неловкое положение ставите. Если ты меня не послушаешься, золовушка, не обижайся. Я носилки велю подать и домой уйду.

Ли Цзяоэр тут же уговорила невестку остаться.

Устыженная Цзиньлянь упала посреди гостиной. Она билась головой об пол, била себя по щекам и громко рыдала. У нее выпали шпильки и сбилась прическа.

– Хоть бы умереть мне! – вопила она. – Кому нужна такая жизнь! Раз тебя по всем правилам выдавали, а я мужа захватила, в чем же дело! Вот вернется сам, пусть разводную дает, и я уйду. Бери его себе, только попомни, тебе мое место все равно не занять.

– Вот смутьянка! – кричала Юэнян. – Ты ей слово, а она целые потоки изрыгает. Так будешь на полу валяться, чтобы потом на меня свалить, да! Ждешь, пока хозяин появится? Надеешься его со мной поссорить? Вытворяй, что хочешь, не испугалась!

– Да уж где мне с тобой, порядочной и непорочной, сравняться!

– Да, порядочная и непорочная! – с еще большим гневом воскликнула Юэнян. – Я любовников не завожу.

– А кто заводит? – вопрошала Цзиньлянь. – Ну, хоть одного мне назови!

Предвидя возможный исход разгоревшейся брани, Юйлоу подошла к Цзиньлянь и попыталась ее поднять.

– Пойдем! – говорила она. – Нехорошо так! Нельзя так расходиться. Наставниц постыдилась бы. Вставай. Я тебя провожу.

Но Цзиньлянь не собиралась вставать с пола. Тогда Юйлоу помогла Юйсяо, и они проводили Цзиньлянь к себе.

Тем временем старшая невестка У уговаривала Юэнян:

– Разве тебе, золовушка, в твоем-то положении можно так раздражаться! И ведь из-за пустяка. Когда меж вами, сестры, царит мир и согласие, мне гостить у вас – одно удовольствие. Когда же ругань затеваете и к советам не прислушиваетесь, это никуда не годится.

Во время ссоры монахини отправили послушниц полакомиться сладостями, а сами, завернув коробки с подарками, поднялись из-за стола и попрощались с Юэнян.

– Не обессудьте, не взыщите, наставницы милосердные! – говорила им Юэнян.

– Что вы, бодхисаттва! – уверяла ее монахиня Сюэ. – Будьте покойны! Очага без дыма не бывает. В сердце всегда теплится невидимый огонек, а стоит пошевелить – и задымит. Друг дружке уступать надобно, тогда и жизнь пойдет на лад. Как предписано буддийским законом: охлади сердце, чтобы уподобилось оно ладье одинокой, что недвижно стоит на причале. Очисти престол души и откроется путь к просветлению. Если же ослабишь путы, отомкнешь замки, то пусть хоть тьмою снизойдут духи-хранители с ваджрами, им тебя не спасти. Человек должен обуздать страсти и пыл. Будда и патриархи именно с этого начали подвижничество. Мы пошли. Простите нас, бодхисаттва, за беспокойство и живите по-хорошему.

Монахини поклонились. Юэнян ответила им поклонами.

– С пустыми руками отпускаю вас, наставницы милосердные, – говорила она. – Не обессудьте. Я к вам слугу с гостинцами направлю.

Юэнян обратилась к падчерице и Ли Цзяоэр:

– Проводите наставниц. Собаку подержите.

Когда монахини ушли, Юэнян присоединилась к невестке У и остальным.

– Глядите! – говорила она. – Руки совсем онемели. А до чего холодные! Кроме чаю с утра крошки в рот не брала.

– Как я тебя, золовушка, уговаривала, – вставила невестка, – не волнуйся, не горячись! Нет, ты меня не хотела слушать. А тебе время подходит. Разве так можно!

– Но ты же, невестушка, сама очевидица, – продолжала хозяйка. – Разве я ругань начала? Зачем перекладывать с больной головы на здоровую? Я всегда уступаю, только мне никто не уступит. Мужа захватила и держит. Они с горничной заодно. Что они там у себя вытворяют, другим и в голову не придет. Женщина, а ни стыда ни совести. Себя она не видит, других распутными обзывает. Бывало, сестрице Ли житья не давала, целыми днями ругалась. И чего она только на нее ни наговаривала. Все у нее виноваты, только сама она невинна, как святая. Коварства и вероломства в ней хоть отбавляй. Словом, зверь в человеческом обличии. Она никаких доводов не признает, а клятвами огорошит любого. Но я за ней слежу, глаз не спускаю. И что ее ждет впереди? Вот при вас ведь дело было. Я, по-хорошему, чай приготовила, ее матушку к столу ждала, так она, видите ли, ни слова не говоря, домой отправила. Она спит и видит с кем бы поругаться. Подкрасться под двери и подслушать! Это еще что за новость!? Да кто тебя испугался! Наговаривай мужу сколько влезет. Разойдемся, и дело с концом.

– Я все время у печи стояла, – заговорила Сяоюй. – Когда матушка Пятая могла подойти? Я и шагов-то ее не слыхала.

– Она нарочно войлочные туфли обувает, – пояснила Сюээ. – Ступает как приведение, чтобы шагов не слышали. А вспомните, когда она к нам пришла. Сколько мне крови попортила! И чего только про меня не наговаривала! Из-за нее меня хозяин не раз бил. А вы тогда, матушка, меня винили.

– Ей человека живьем закопать – дело привычное, – подтвердила Юэнян. – Теперь она меня доконать решила. Видала, как она головой об пол билась, истерику закатывала? Это она чтоб хозяин узнал, чтобы меня унизить.

– Напрасно вы так говорите, матушка, – заметила Ли Цзяоэр. – Ей свет не перевернуть.

– Плохо ты ее знаешь, – продолжала Юэнян. – Это же оборотень, лиса девятихвостовая. С такой, как я, она в два счета разделается, не таких приканчивала. Ты вот сама из певиц и у нас не первый год, а подобных выходок себе не позволяешь. Врывается вчера ко мне и заявляет хозяину: «Ты идешь или нет? Я пошла». Как будто хозяин только ей одной и принадлежит. Захватила его и ни в какую. Так это меня разозлило! Он после поездки в столицу ни разу в дальних покоях не был. Даже к той, у кого день рождения, идти не дает. Ей палец в рот не клади – всю руку отхватит.

– Крепись, золовушка, – уговаривала ее госпожа У. – Слабая ты и болезная. Зачем так к сердцу принимаешь? Пусть делает, как знает. А будешь за других стараться, себе врагов наживешь.

Юйсяо накрыла на стол, но Юэнян даже не коснулась еды.

– Голова у меня болит и тошнота подступает, – сказала она и велела Юйсяо постелить на кане: – Я прилягу. – Она обернулась к Ли Цзяоэр: – А ты покушай со сношенькой за компанию.

Барышня Юй собралась домой. Хозяйка велела положить ей в коробку сладостей и наградила ее пятью цянями серебра.

Симэнь Цин после допроса грабителей вернулся к обеду. Только он переступил порог, как от коменданта Цзина явился слуга за ответом.

– Передай батюшке мою сердечную благодарность за ценные подношения, – наказывал слуге Симэнь. – Но к чему было тратиться? Забирай-ка их назад. Когда удастся дело сделать, тогда другой вопрос.

– Нельзя мне с подарками домой являться, – умолял слуга. – Мне батюшка такого наказа не давали. Пусть уж у вас полежат, батюшка.

– Ну ладно! – согласился Симэнь. – Поблагодари от меня хозяина.

Он передал слуге ответ и лян серебра в награду, а сам прошел в покои Юэнян.

Юэнян спала на кане. Симэнь не раз окликнул ее, но ответа не последовало. Горничная и служанки тоже не решились рассказать о случившемся. Тогда он проследовал в передние покои к Цзиньлянь. Она тоже спала, обхватив руками подушку. Волосы у нее были всклокочены. И она голосу не подала. Симэнь еще больше встревожился и направился к Юйлоу. Она не смогла скрыть и рассказала ему, как поругались утром Юэнян и Цзиньлянь. Симэнь был вне себя. Он вернулся к Юэнян и поднял ее на руках.

– Тебе в таком положении совсем не надо обращать внимание на эту потаскушку, – говорил он. – И к чему ты с ней связываешься?!

– То есть как это связываюсь? – недоумевала Юэнян. – Кто с ней ругался?! Спроси любую, я к ней пришла или она ко мне. Я как ни в чем не бывало чай приготовила. Матушку Пань пригласила, а она гонор выказала. Взяла да выпроводила мать родную. А потом заявилась и давай ругаться. Головой об пол билась, волосы у нее растрепались. Кричит – как монарх на престоле. Не знаю, как она меня не избила. Если б не уговорили, в драку бы полезла. Ни за что человека оскорбить у нее в натуре. Думала, я ей покорюсь. Только и твердит: «раз тебя, мол, по всем правилам выдавали, а меня нет, возьму разводную и уйду». Ей слово, а она тебе десять. Целые потоки обрушивает, как река Хуай в половодье. Куда мне с ней тягаться! От такой нахалки и грубиянки меня как подкосило. В жар бросило. Где там ребенка ждать! Будь принц наследный, и того в утробе загубит. Я была ни жива ни мертва. Думала, выкину. И лучше б очиститься, чтобы на тот свет брюхатой не идти. А ночью бы веревку да в петлю. Тогда уж вы с ней делайте, что хотите. А то она меня в гроб вгонит, как сестрицу Ли вогнала. Да и тебе невтерпеж: надо ж каждые три года по одной жене хоронить.[1433]

Не услышь такого Симэнь Цин, все бы шло своим чередом, а тут он прямо из себя вышел.

– Сестрица! Дорогая моя! – обнимая Юэнян, говорил он. – Не ставь ты себя на одну доску с этой потаскухой. Она ж понятия не имеет, что высоко, а что низко, что благоуханно, а что зловонно. Успокойся! Ты же мне дороже всех. Ну такого я ей не прощу! Я ей сейчас покажу.

– Да ты ей слова сказать не посмеешь. Она тебя тут же на цепь посадит.

– Пусть только попробует. Она у меня пинков отведает. Ну а ты как себя чувствуешь? Ела?

– Какое там! Утром чай приготовила, матушку Пань ждала, а тут она на меня набросилась. У меня под ложечкой распухло, живот опустился и боли поднялись. Голову разламывает, и руки онемели. Пощупай руку. До сих пор не отпускает.

Симэнь переминался с ноги на ногу.

– Так что же делать? – раздумывал он. – Надо немедленно позвать доктора Жэня. Пусть осмотрит и даст лекарства. Пока не стемнело, а то не пойдет.

– Разве этим поможешь? – говорила Юэнян. – Какого доктора ни зови, ежели судьба, и так выживешь, а нет все равно на тот свет пойдешь. Вот уж тогда с облегчением вздохнете. Какая ни будь жена, даже сама хорошая, – все равно как кирпич в стене. Упал один, вставят другой. Когда я умру, ты ее Первой женой сделай, ладно? Такой умной только хозяйством и править.

– И не надоело тебе говорить про эту потаскушку? Брось ты дерьмо ворошить! И на что она тебе сдалась. Надо Жэнь Хоуси звать, а то не вселился бы гнев тебе в нутро. Младенцу может повредить.

– Тогда бабушку Лю позови, – предложила Юэнян. – Она снадобьем напоит. А может, иглоукалыванием головную боль остановит.

– Пустое не говори! – возразил Симэнь. – Знает ли эта проходимка, как лечить беременных? Нет, пусть слуга седлает коня и едет за доктором Жэнем.

– Ну и зови, если хочешь, только я к нему не выйду, – заявила она.

Однако Симэнь ее не послушался. Пройдя в переднюю, он крикнул Циньтуна.

– Скорее седлай коня! – приказал хозяин. – Скачи за городские ворота за доктором Жэнем. Да обожди его. Вместе с ним возвращайся.

– Слушаюсь! – ответил слуга и умчался стрелой.

Симэнь вернулся к Юэнян и наказал служанке приготовить рисовой кашицы. Как он ее ни потчевал, она есть не стала. После обеда воротился Циньтун.

– Доктор Жэнь несет службу в управлении, – докладывал он. – Приглашение я передал. Доктор будет завтра утром. От нас не надо никого посылать.

– Раз лекарь придет завтра, сходил бы ты к сватушке Цяо, а то уж вечереет, – посоветовала Юэнян, напомнив о настоятельных приглашениях, неоднократно от того поступавших. – Обижаться будет.

– А за тобой кто посмотрит?

– Уж на грех не наводи! – Юэнян улыбнулась. – Ступай, ничего со мной не случится. А я немного погодя встану. Может, со сношенькой и поем. Так что не волнуйся!

Симэнь крикнул Юйсяо:

– Старшую невестку пригласи. Пусть с матушкой побудет. А где барышня Юй? Позови ее. Пусть матушке споет.

– Барышня Юй давно домой ушла, – сказала горничная.

– Кто ж ей позволил уходить? – спросил Симэнь. – Погостила бы еще денек-другой.

Он подскочил к Юйсяо и дал ей пинка.

– Увидала, как мы ругаемся, и ушла, – заметила Юэнян. – Ну, а горничная тут при чем?

– Кто певицу Шэнь обругал, ту вы пальцем не тронули, – сказала Юйсяо.

Симэнь сделал вид, что не слышал ее. Он оделся и отправился пировать к свату Цяо.

Еще не начали отбивать ночные стражи, когда он воротился домой и проследовал в покои хозяйки.

Юэнян сидела с невесткой У, Юйлоу и Ли Цзяоэр. Заметив Симэня, госпожа У удалилась во внутреннюю комнату.

– Тебе полегче стало? – обратился к хозяйке Симэнь.

– С невестушкой поела немного, – отвечала Юэнян. – Под ложечкой опухоль вроде опала. Только голова все болит, и в пояснице ломит.

– Уж как-нибудь потерпи. Завтра Жэнь Хоуси даст лекарства. Гневный дух выгонит, и плод успокоится.

– Как я тебя просила – не зови его, а ты все свое, – говорила Юэнян. – Хочешь, чтобы посторонний мужчина на меня глаза пялил? Не покажусь я ему, вот увидишь. А сватушка Цяо по какому случаю приглашал?

– По случаю моего приезда из столицы целое угощение устроил, – объяснил Симэнь. – Постарался. Стол ломился. Две певицы пели. Просил об одолжении. Потом мне в компанию пригласил цензора Чжу. Но я все о тебе беспокоился, не до веселья мне было. Выпил немного и поспешил домой.

– Вот болтун! Слушать не хочется твое краснобайство. Так уж обо мне и беспокоился! Будь я живым Буддою, для меня не нашлось бы места в твоем сердце. А умру, и вовсе не вспомнишь. Ты ведь меня не выше разбитого горшка ценишь. Ну, а о чем же тебя просил сватушка?

– Мне сватушка Цяо тридцать лянов припас, просил замолвить за него словечко у областного правителя Ху, – стал, наконец, объяснять Симэнь. – Он хочет воспользоваться новогодними назначениями чиновных лиц для приобретения чина главы ритуальной службы в уездном управлении.[1434] Это, говорю, дело несложное. Тем более, что правитель Ху вчера прислал мне сотню календарей на новый год, а я ему еще не ответил. Погоди, говорю, вот подарки буду отправлять и кстати попрошу выделить вакансию. Тогда искомую должность и получишь. Но сватушка настоял, чтобы я взял серебро. Так, говорит, полагается. Да оно и верно. В таком деле надо одарить и другого – вряд ли десятью лянами обойдешься.

– Если он тебя просит, ты должен постараться, – говорила Юэнян. – Серебро принес?

– Он завтра пришлет, – отвечал Симэнь. – Подарки хотел покупать, но я отсоветовал. Сам пошлю правителю свиную тушу и жбан вина.

Симэнь ночевал у Юэнян.

На другой день цензор Сун устраивал прием. В дальней зале стояли ломившиеся от яств столы. Все было готово к встрече гостей. Рано утром из областного управления прибыли назначенные в услужение тридцать казенных музыкантов, два дирижера и четыре сопровождавших их солдата. Симэнь отвел им восточный флигель, который располагался у внутренних ворот и примыкал к передней зале, где они должны были оставаться в ожидании распоряжений. В примыкавшем к средней зале западном флигеле разместились актеры хайяньской труппы.

Немного погодя верхом на коне прибыл доктор Жэнь. Симэнь поспешно вышел ему навстречу и проводил в залу, где они сели и разговорились по душам.

– Вы присылали за мной, сударь, – переходя к делу, заговорил доктор. – Вчера я был занят. Домой вернулся лишь вечером. Мне подали вашу карточку. И нынче, не откладывая, я поторопился к вам.

– У моей Старшей жены внезапно началось какое-то расстройство, – объяснил Симэнь. – Хоуси, будьте добры, обследуйте у нее пульс.

Тем временем подали чай.

– Только вчера узнал от почтенного Минчуаня, что у вас радость, сударь, – вы удостоились повышения в чине, – отпив чаю, обратился к хозяину гость. – Разрешите вас поздравить, сударь. Подарки за мной.

– Что вы, что вы! И не извольте утруждать себя, – отозвался Симэнь. – Я вам очень признателен, но мне, бесталанному, вряд ли справиться с высокими обязанностями, на меня возложенными.

После чаю, когда Циньтун убрал со стола, Симэнь наказал ему:

– Иди передай матушке Старшей: господин Жэнь прибыли. Пусть гостиную приберут.

– Слушаюсь! – отозвался Циньтун и направился в дальние покои.

В покоях Юэнян сидели старшая невестка У, Ли Цзяоэр и Мэн Юйлоу. Когда Циньтун доложил о прибытии доктора Жэня, Юэнян даже не шевельнулась.

– Я ж говорила, мне его не нужно, – наконец, проронила она. – Напрасно звал. Чтобы посторонний мужчина пялил на меня глаза, щупал руки? К чему это?! Позвал бы бабушку Лю. Ее снадобья приму, авось, и полегчает. И для чего было весь этот шум подымать? Разве что удовлетворить любопытство лекаря?

– Но его уже пригласили, сестрица! – говорила Юйлоу. – Как же ты не покажешься! Не отсылать же его назад!

– Золовушка! – уговаривала ее госпожа У. – Позволь ты ему обследовать пульс. Хоть будешь знать, что у тебя за недуг приключился, откуда гневный дух поднимается и какие задеты жилы. Не следует отказываться от услуг доктора. Примешь лекарство, и наладиться обращение крови, укрепится плод. А что толку звать бабку Лю, как ты хочешь? Она же и болезней не знает, и в пульсе не смыслит. И потом нельзя время упускать.