– И левая бровь низковата, – заметила Юэнян. – Уголки бровей у нее были больше изогнуты. Но как все-таки живописец верно воспроизвел сестрицу!

– Он матушку в храме видел, вот и написал по памяти, – объяснил Дайань.

Тут вошел Ван Цзин.

– Батюшка Цяо пожаловали, – объявил он. – Просят портрет показать.

Дайань понес портрет в переднюю постройку.

– Губы, говорят, слишком тонкие получились, – сказал он художнику. – И левая бровь низковата, а уголки бровей должны быть больше загнуты.

– Это пустяки! – воскликнул Хань и тотчас же подправил губы и брови.

– Прекрасный портрет! Сватьюшка как живая! – говорил сват Цяо. – Только дыханья не хватает.

Симэнь остался доволен и во время угощения живописца поднес ему три чарки вина. На лаковом подносе Ханю вынесли кусок атласу и десять лянов серебра.

– Я попросил бы вас побыстрее завершить поясной портрет, чтобы повесить у гроба, – наказывал художнику Симэнь, – а большой – к похоронам. Сделайте оба портрета на цветастом набивном шелку зеленого цвета. Украсьте прическу диадемой, жемчугами и перьями зимородка. Оденьте в отделанную золотом ярко-красную накидку и цветастую юбку. А наконечники на валиках обоих слитков поставьте из слоновой кости.

– Все будет сделано как полагается, – заверил Симэня живописец и, взяв серебро, откланялся. За ним шел с палитрой молоденький слуга.

Сват Цяо и остальные гости стали осматривать гроб.

– Сегодня ведь будет только положение на одр? – спросил Цяо.

– Да, конечно, – отвечал Симэнь. – Вот-вот должен прийти следователь с помощниками. Торжественное положение во гроб намечено на третье число.

Сват Цяо выпил чашку чаю и откланялся.

Вскоре появился следователь со своими людьми. Они свернули бумажное покрывало и разложили одежды. Симэнь собственноручно совершил омовение глаз усопшей, а Чэнь Цзинцзи, выполняя долг сына, смежил ей брови. Потом Симэнь быстро вложил в рот покойнице заморскую жемчужину. Положение на одр было завершено и, как только полог был опущен, все от мала до велика разразились рыданиями.

Лайсин загодя купил в похоронной лавке четыре фигурки девушек-служанок, покрытые золотой краской.[1035] Они держали в руках таз, полотенце, гребень и другие предметы туалета. Их украшали жемчужные ожерелья и оправленные в серебро подвески. Украшения отличались таким изяществом, что выглядели как настоящие. Одеты они были в цветастые шелковые наряды. Фигурки расставили рядом с одром, перед которым размещались жертвенные сосуды, курильницы и древняя ритуальная утварь. На столе стояли филигранной работы подсвечники и коробки с благовониями. Окружавшие покойницу предметы своим блеском затмевали светило.

Десять лянов получили за работу ювелиры, изготовившие три набора серебряных чарок. Поминальные трапезы во флигеле Симэнь поручил Ин Боцзюэ. Ему было отпущено сперва пятьсот лянов серебра, а потом еще сто связок медяков. Весь учет расходов вел приказчик Хань Даого. Закупками съестного и всего, что необходимо для кухни, ведали Бэнь Дичуань с Лайсином. Тот же Ин Боцзюэ, а также Се Сида, сюцай Вэнь и приказчик Гань Чушэнь по очереди провожали прибывавших выразить соболезнование. Цуй Бэнь был обязан вести только связанные с трауром счета. Лайбао отвечал за склад товаров, а Ван Цзин – за винный погреб. Чуньхун и Хуатун служили у одра. Пинъань с четырьмя караульными били в гонг всякий раз, когда поклониться праху усопшей прибывали посторонние. Они же давали посетителям жертвенную бумагу и благовония. Другие четверо караульных стояли рядом с писцом, который сидел у ворот и заносил имена прибывавших в особую книгу. Во время заупокойных служб караульные поднимали большие зонты и держали траурные стяги и хоругви. Пользуясь отсутствием посетителей, писец писал объявления, которые развешивались на стенах. Обязанности были строго распределены, и каждый занимался порученным делом.

Его сиятельство Сюэ, смотритель императорского именья, прислал с посыльными шестьдесят еловых жердей, тридцать длинных бамбуковых шестов, три сотни камышевых циновок и сотню пеньковых веревок. Симэнь заглянул в визитную карточку смотрителя, наградил посыльных пятью цянями серебра и, вручив письменную благодарность, отпустил.

Хозяин распорядился нанять плотников для возведения большого навеса с двумя входами.[1036] Посреди него поставили экран. У передней кухни построили другой навес размером с три комнаты, а у главных ворот – размером в семь комнат.

Приглашенные из монастыря Воздаяния двенадцать буддийских монахов читали канон о новопреставленной.

Двое слуг целый день подавали чай, который заваривали в кухне, двое поваров не переставая подносили кушанья.

Шурины Хуа Старший и У Второй вскоре ушли. Симэнь наказал сюцаю Вэню написать для печатников траурное извещение, в котором между прочим говорилось о «скоропостижной кончине моей супруги». Сюцай потихоньку показал текст Боцзюэ.

– Нет, так не пойдет, – заметил Боцзюэ. – У него ведь невестка У супругой значится. Так писать нельзя. А то пересуды пойдут. Да и брат У Старший обидится. Пока не пиши. Погоди, я с ним поговорю.

Под вечер все разошлись. Симэнь остался с Ли Пинъэр. Рядом с одром поставили летнюю кровать и отгородили ее ширмой. Симэнь лег. Ему служили Чуньхун с Шутуном. Едва рассвело, Симэнь направился к Юэнян умываться. Он облачился в траур: белую повязку, траурную шапку, белые чулки, туфли и халат. С утра прибыл надзиратель Ся и обратился к Симэню со словами соболезнования и утешения. Симэнь приветствовал сослуживца, а сюцай Вэнь пил с ним чай. У главных ворот надзиратель Ся остановился и обратился к писцу:

– Всех записывай! Особенно караульных. О неявившихся доложишь. Они у меня будут наказаны.

Отдав распоряжение, Ся Лунси вскочил на коня и помчался в управу.

Симэнь велел сюцаю Вэню составить приглашения и отправил посыльных к родным и близким с уведомлением о заупокойной службе в третий день после кончины. Вскоре пополудни был сооружен алтарь, который венчало изображение Будды, но говорить об этом подробно нет надобности.

Певица У Иньэр, узнав печальную весть, прибыла в паланкине. Она предстала перед смертным одром и со слезами на глазах возожгла жертвенную бумагу, а затем проследовала в дальние покои и отвесила земной поклон Юэнян.

– Матушки Шестой не стало, – с плачем говорила она, – а я до сих пор ничего не знала. Почему никто мне раньше не сказал?! Я до глубины души потрясена горем.

– Ты ее приемная дочь и навестить-то ни разу не удосужилась, – упрекала ее Юйлоу. – А как она страдала последние дни!

– Дорогая вы моя матушка! – обратилась к Юйлоу певица. – Да разве б я не пришла?! Умереть мне на этом месте – не знала я ничего!

– Хоть ты и не была, а покойная матушка про тебя не забыла, – говорила Юэнян. – Кое-что на память тебе оставила. Просила тебе передать. – Юэнян обернулась к Сяоюй: – Ступай принеси сестрице!

Сяоюй удалилась и вскоре вернулась с узелком, из которого извлекла атласную кофту с юбкой, пару золотых шпилек и золотые цветы.

Растроганная Иньэр и в самом деле расплакалась.

– Если б я знала о болезни моей почтенной матушки, – шептала она, – я бы сейчас же пришла, поухаживал бы за матушкой.

Она поблагодарила Юэнян, и та, напоив ее чаем, оставила до третьего дня.

В третий день монахи ударили в гонг.[1037] Над алтарем развевались траурные стяги, кругом были разложены и развешаны бумажные деньги. Когда началась служба, у алтаря собрались все от мала до велика, облаченные в грубое пеньковое платье. Среди других выделялся Чэнь Цзинцзи[1038] В глубоком трауре с белой повязкой на рукаве он усердно молился Будде. Близких и друзей, соседей и чиновных лиц скопилось столько, что и не счесть. Заблаговременно прибывший геомант Сюй дожидался положения во гроб. После заупокойной службы с принесением жертв тело покойной перенесли в гроб. Симэнь велел Юэнян положить усопшей четыре комплекта лучших одежд и четыре серебряных слитка по одному в каждый угол.

– Не стоило бы вам, зятюшка, серебро в гроб класть, – посоветовал было Симэню шурин Хуа Цзыю. – Ему все равно долго не улежать. Рано или поздно на белый свет явится.

Но Симэнь его не послушал. Усопшую накрыли лиловой гробовой крышкой, на которую опустили огромный саркофаг. Когда семизвездное дно его[1039] по распоряжению следователя стали с четырех углов забивать на веки вечные гвоздями, раздались громкие вопли с причитаниями. Симэнь голосил со всеми вместе.

– Не увижу я больше тебя, дорогая моя! – причитал он. – Как мало пожила ты на свете!

Наконец-то он успокоился, угостил постными кушаньями геоманта Сюя и отпустил домой.

Перед саркофагом рисовым клейстером приклеили крупную надпись: «Да успокоит священный огнь светильника душу усопшей». Собравшиеся толпою близкие, друзья, приказчики и прочий люд, одетые в траур, во время возжигания фимиама образовали у ворот сплошную белую толпу.

Для написания траурного стяга пришел рекомендованный сюцаем Вэнем бывший секретарь государственной канцелярии Ду с Северной окраины.

– Его зовут Цзычунь, по прозвищу Юнье, – объяснял Симэню сюцай. – При императоре Чжэнь-цзуне[1040] он служил во дворце Покоя и Согласия, а теперь пребывает на покое дома.

Симэнь припас каллиграфу серебра и шелку, и, угощая его в крытой галерее, сам поднес три чарки вина. Компанию Ду Цзычуню составляли Ин Боцзюэ и сюцай Вэнь. После угощения развернули ярко-красное пеньковое полотнище стяга, на котором Симэнь предложил написать: «На сем погосте[1041] покоится тело почтенной Ли, супруги Симэня, телохранителя Его Величества».

– Брат, у тебя ведь жива старшая жена, – возражал Боцзюэ. – Так писать нельзя.

– Вполне можно, – заметил Ду Цзычунь. – Раз покойная сударыня родила сына, такая надпись допустима ритуалом.

После долгих обсуждений вместо «супруги» написали все-таки «младшая жена».

– Если супруга, стало быть, особа, титулованная Его Величеством, – говорил сюцай Вэнь. – А младшая жена – одна из тех, кто находится при вас, сударь. Это просто более общее обозначение.

Надпись была сделана белым, слова же «Его Величества» каллиграф начертал золотом. Надпись прикрепили над саркофагом. Ду Цзычуня потом попросили написать дщицу усопшей, угостили и, наградив, отпустили.

В тот же день жертвенные столы с принесением в жертву трех животных и возжиганием бумажных денег устраивали сват Цяо, шурины У Старший и Хуа Старший, свояки Хань и Шэнь. С выражением соболезнования в паланкинах пожаловали супруги – свата Цяо, шуринов У Старшего, У Второго и Хуа Старшего. К ним вышли препоясанные пенькою, с трауром в волосах Юэнян и остальные жены Симэня. Когда прибывшие женщины помолились, Юэнян проводила их в дальние покои, где им подали чай и поминальную трапезу. Только супруги У Старшего и Хуа Старшего, облаченные в длинные белые накидки, блюли глубокий траур, остальные женщины ограничились частичным трауром.

В тот же день весть о смерти Пинъэр дошла и до певицы Ли Гуйцзе. Она прибыла в паланкине и стала возжигать жертвенную бумагу.

– А ты когда сюда пришла? – спросила она стоявшую рядом У Иньэр. – Что ж ты мне не сказала? Ишь какая умница! Выходит, только о себе и думаешь.

– Да я и сама-то только что узнала, – отвечала Иньэр. – Неужели я не навестила бы матушку до кончины?!

Однако говорить подробно, как Юэнян принимала Гуйцзе, нет надобности.

А время шло. Вот и наступила первая седмица со дня кончины Пинъэр. Из монастыря Воздаяния прибыли шестнадцать буддийских монахов во главе с игуменом Хуанем. Они отслужили панихиду с молитвою духам водной стихии и суши и пением псалмов из Цветка Учения, а в конце свершили молитвенное покаяние с помощью духовного сосредоточения-самадхи на воде.[1042] На панихиду пришли все – близкие и родные, друзья и приказчики. Вслед за буддийскими монахами возжигал благовония отец У, настоятель даосского монастыря Нефритового владыки. Он принес с собой канон, читаемый во вторую седмицу.

Во время трапезы, которую устроил им Симэнь, появился слуга.

– Господин Хань принес поясной портрет, – объявил вошедший.

Взоры присутствующих обратились к портрету Ли Пинъэр. Ее прическу украшали жемчуга и перья зимородка, золотая диадема и пара фениксов-шпилек. В ярко-красной узорной накидке, полная и нежно-белая, она была как живая. Довольный Симэнь повесил портрет над гробом.

– Только что дыхания не хватает, – на все лады расхваливали искусство живописца собравшиеся.

Симэнь пригласил Ханя к столу.

– Попрошу вас, – обратился к нему Симэнь, – вы уж постарайтесь. В большой портрет вложите по возможности весь ваш талант.

– Сделаю все, на что только способна в моих руках кисть, сударь, – заверял его художник. – Не волнуйтесь!

Симэнь щедро одарил Ханя, и тот удалился.

К обеду прибыл сват Цяо. Для заупокойной службы с принесением жертв ему доставили из дому свиную тушу и овцу. С коромысел сняли более пяти десятков коробов и тюков. На столе появилось обилие яств: блюда, приготовленные из пяти жертвенных тварей, пять сосудов с жертвенной снедью, подносы с засахаренными фруктами, чашки с отварами и рисом, бумажные слитки золота и серебра, куски жертвенного атласа и узорных шелков, жертвенная бумага, свечи и благовония. Впечатление усиливалось еще и тем, что все это раскладывалось под удары в гонги и барабаны, которые сопровождали игру на струнных и духовых инструментах.

Одетые в траур Симэнь Цин и Чэнь Цзинцзи молились перед гробом усопшей Пинъэр. Ин Боцзюэ и Се Сида, а также сюцай Вэнь и приказчик Гань принимали прибывавших. Со своей стороны сват Цяо пригласил ученого Шана, цензора Чжу, шурина У Старшего, уездного экзаменатора Лю, тысяцкого Хуа и свояка Дуаня. Человек восемь близких и друзей воскурили благовония и после троекратного зова принять жертвы опустились на колени, вслушиваясь в похвальное слово – молитвенное обращение к душе усопшей.

Геомант читал:

После жертвоприношения гостей пригласили в крытую галерею, где их ждала трапеза, но не о том пойдет речь.

Затем жертвы душе усопшей приносили госпожа Цяо, мать свояка Цуя, супруга цензора Чжу, супруга ученого Шана и Дуань Старшая. Их поклонение сопровождалось ударами в гонги и барабаны, а также исполняемой под музыку пляскою загробных судей, звенящих копьями и алебардами. Вместе с женщинами у гроба стояла и Юэнян. Потом она пригласила их в дальние покои, где после чаю были накрыты столы, но говорить об этом подробно нет необходимости.

Симэнь между тем угощал в крытой галерее именитых гостей. Вдруг в разгар возлияний до него донеслись удары в заоблачный щит.[1046] Вбежал запыхавшийся слуга.

– Его сиятельство Ху, здешний правитель, пожаловали, – доложил он. – У ворот из паланкина выходят.

Симэнь второпях накинул на себя траурные одеяния и поспешил к гробу Пинъэр, а встретить прибывшего велел одетому в траур сюцаю Вэню.

Слуги поднесли правителю благовония и жертвенную бумагу. Облачившись в траурное платье с золотым поясом, он приблизился, наконец, к гробу. Его сопровождала целая свита чиновных лиц, каждый из которых старался как мог услужить и выказать внимание высокой особе.

Перед гробом правителя встретил Чуньхун. Он, стоя на коленях, высоко поднял руки и протянул подошедшему благовония. Воскурив фимиам, правитель Ху отвесил два поклона.

– Ваше сиятельство! Не утруждайте себя, прошу вас! – обратился к правителю Симэнь, низко кланяясь.

– Прошу прощение за столь запоздалое выражение соболезнования, – говорил правитель. – Когда наступила кончина? Мне только вчера стало известно о постигшем вас горе.

– Не беспокойтесь о ничтожном семействе. Моя жена болела, – объяснял Симэнь. – Спасти не удалось. Очень тронут вашим вниманием!

Стоявший рядом сюцай Вэнь отвесил поклон правителю, и все трое сели выпить по чашке чаю. Потом правитель встал и откланялся. Его провожал за ворота к паланкину сюцай Вэнь.

В крытой галерее разошлись после обеда.

На другой день в паланкине прибыла певица Чжэн Айюэ. На ней была белая расшитая облаками накидка из тафты и голубая шелковая юбка. Ее прическу поддерживали жемчужный ободок и белый с бахромою платок. Айюэ предстала пред гробом и зажгла благовония. Видя, что певица принесла с собою восемь блюдец пирожков с кренделями и отвар с мясом трех жертвенных животных, Юэнян тотчас же поднесла ей сшитую из целого куска тафты траурную юбку. У Иньэр и Ли Гуйцзе пожертвовали на заупокойные службы по три цяня серебра, о чем Юэнян сообщила Симэню.

– Дай каждой по куску тафты и по траурному платку, – распорядился он.

Юэнян угостила их чаем и оставила на ночь.

К вечеру собрались родные, друзья и приказчики, чтобы провести ночь с Симэнем. Была приглашена хайяньская театральная труппа.[1047] Актеры Ли Мин, У Хуэй, Чжэн Фэн и Чжэн Чунь прислуживали гостям.

Поздним вечером в крытой галерее накрыли пятнадцать столов, за которыми расположились сват Цяо, шурины У Старший, У Второй и Хуа Старший, свояки Шэнь и Хань, сюцаи Ни и Вэнь, лекарь Жэнь, Ли Чжи и Хуан Четвертый, Ин Боцзюэ, Се Сида, Чжу Жинянь, Сунь Молчун, Бай Лайцян, Чан Шицзе, Фу Цзысинь, Хань Даого, Гань Чушэнь, Бэнь Дичуань, У Шуньчэнь и двое племянников, а также человек восемь соседей. На столах стояли блюда с обильной снедью. В десятке высоких подсвечников ярко горели толстые свечи.

Залу закрывали спущенные занавески. Женщинам устроили столы неподалеку от гроба, и им приходилось смотреть представление из-за ширм.

После поклонения у гроба Симэнь и Цзинцзи поблагодарили гостей, и все сели за стол.

Актеры ударили в гонги и барабаны. Началось представление под названием «История нефритового браслета, или Любовь Вэй Гао и Юйсяо в жизни минувшей и после возрождения».[1048]

Симэнь распорядился, чтобы четверо солдат подавали закуски и блюда, а Циньтун, Цитун, Хуатун и Лайань – сладости. Ли Мин, У Хуэй, Чжэн Фэн и Чжэн Чунь разливали вино.

Сперва на траурной сцене появился актер, исполнявший Вэй Гао. Когда он спел арию и удалился, на сцену вышла героиня Юйсяо, тоже исполнившая арию. Подали отвар, рис, мясо и гуся.

– Брат, я слыхал, у тебя три барышни-певички находятся? – обратился к хозяину Боцзюэ. – Почему бы их не позвать, а? Почтенному свату Цяо и господам шуринам услужили бы. Чего будут зря представление-то глядеть? Больно они ловки!

Симэнь кликнул Дайаня.

– Ступай сестриц позови, – распорядился он.

– Не надо, – остановил его сват Цяо. – Они ведь пришли с покойной проститься. Зачем же их заставлять?

– Э, вы не правы, дорогой сватушка! – возразил Боцзюэ. – Этим потаскушкам только дай волю… – Он обернулся к Дайаню: – Ступай и тащи их сейчас же! Скажи, батюшка Ин, мол, понимает, что вы пришли отдать последний долг усопшей, но должны и у стола послужить.

Дайань ушел и долго не появлялся.

– Как узнали, что вы, батюшка Ин, зовете, ни одна не пошла, – доложил, наконец, вернувшись, слуга.

– Ах так! – воскликнул Боцзюэ. – Я сам пойду притащу!

Он встал из-за стола, сделал несколько шагов и вернулся на место.

– Чего ж не идешь? – засмеялся Симэнь.

– Меня так и подмывает притащить этих потаскух, – говорил Боцзюэ. – Дай только немного успокоиться. Я им покажу!

Немного погодя он опять послал за певицами Дайаня.

Наконец, не спеша, вышли три певицы, одетые в белые накидки из тафты и голубые атласные юбки. Они поклонами приветствовали гостей и, улыбаясь, встали в сторонку.

– Тут вас ждут, а вы мешкаете, выходить не желаете? – выговаривал Боцзюэ.

Певицы молчали. Они обнесли гостей вином и сели за отдельный стол.

Послышались удары в барабан и музыка. Объявление возвещало о начале представления.

На сцене появились Вэй Гао и Бао Чжишуй.[1049] Они приблизились к дому, где жила Юйсяо, и навстречу им вышла мамаша.

– Ступай, вызови ту барышню! – приказал Бао Чжишуй.

– Зачем же вы, сударь, так грубо? – говорила мамаша. – Как это «вызови»? Моя дочка не ко всякому выходит. Только когда ее вежливо попросят.

Ли Гуйцзе засмеялась.

– Этот Бао ни дать, ни взять Попрошайка Ин, – заметила она. – Лезет нахрапом, нахал.

– Ах ты, потаскушка! – откликнулся Боцзюэ. – Может, я и нахрапом лезу, да меня мамаша твоя вон как обожает.

– Обожает, когда за ворота провожает, – заключила Гуйцзе.

– Хватит! – прервал их Симэнь. – Дайте посмотреть! Кто слово скажет, большую чарку пить заставлю.

Боцзюэ примолк. Актеры после очередного выхода удалились.

Из залы слева, из-за траурных штор, представление смотрели невестки У Старшая и У Вторая, золовка Ян, матушка Пань, свояченицы У Старшая и Мэн Старшая, супруга У Шуньчэня – Чжэн Третья и госпожа Дуань Старшая. Рядом с ними были У Юэнян и остальные жены хозяина. По правую руку из-за штор за игрой актеров следили, столпившись, Чуньмэй, Юйсяо, Ланьсян, Инчунь и Сяоюй. Когда мимо них со сладостями и чаем проходила кухонная служанка Чжэн Цзи, ее окликнула Чуньмэй.

– Это ты кому? – спросила она.

– Тетушке У Старшей и матушкам, – отвечала Чжэн Цзи.

Чуньмэй взяла с подноса чашку. Тут Сяоюй услыхала со сцены, что героиню зовут Юйсяо и схватила ее тезку, горничную Юйсяо, за рукав.

– Чего стоишь как вкопанная, потаскушка? – обратилась она к горничной Юйсяо. – Слышишь, тебя мамаша кличет? Ступай, хахаль пришел.

Сяоюй так толкнула Юйсяо, что та, не удержавшись, отскочила за занавеску, задела невзначай Чуньмэй и расплескала чай.

– Вот потаскуха нескладная! – заругалась на нее Чуньмэй. – Ишь, расходилась! С чего это тебя бесит, а? Всю юбку залила. Как еще чашку не разбила.

Перебранку услышал Симэнь и послал Лайаня узнать, что там за шум.

Чуньмэй села на стул.

– Вон Юйсяо расходилась, – объясняла она. – Так и скажи: завидела шлюха хахаля вот и взбесилась.

Симэнь не придал значения тому, что сказал слуга, Юэнян же подошла к горничным и сделала выговор Сяоюй.

– А ты чего тут торчишь весь день? – говорила хозяйка. – Где твое место? Ступай за моими покоями больше присматривай!

– Туда молодая госпожа только что пошла, – отвечала Сяоюй. – И матери наставницы там.

– Сукины дети! – ругалась Юэнян. – Нельзя вас на представление пускать! Непременно какой-нибудь фортель да выкинете.

При появлении Юэнян Чуньмэй тотчас же встала.

– Все они, матушка, одного поля ягоды, – говорила Чуньмэй. – Носятся как угорелые. Для них никаких приличий будто и не существует. А то пойдут улыбаться да хихикать при посторонних.

Юэнян приструнила горничных и вернулась на свое место.

Первыми откланялись сват Цяо и сюцай Ни. За ними стали собираться свояк Шэнь, лекарь Жэнь и свояк Хань, но их удержал Боцзюэ.

– Хозяин! Уговори же господ, прошу тебя! – обратился он к Симэню. – Мы всего лишь друзья твои и то не решаемся расходиться, а тут родные уходят. Свояк Шэнь, вы ведь рядом живете. А вам, господа, – обратился Боцзюэ к своякам и лекарю, – тоже не следовало бы торопиться, хотя вы и живете за городской стеной. В третью ночную стражу городские ворота все равно заперты. Посидите, господа! Актеры не все еще показали.

Симэнь велел слугам принести четыре жбана с вином феи Магу.[1050]

– Господа, нельзя ж их оставить без внимания! – воскликнул Симэнь, когда слуги внесли жбан и поставили перед шурином У Старшим большой кубок. – Всякий, кто встанет из-за стола, да будет наказан старшим из нас этой чарой.

Все уселись на свои места. Симэнь велел Шутуну попросить актеров сыграть самые волнующие сцены пьесы.

Немного погодя ударили в барабаны и кастаньеты. Вышел актер и спросил Симэня:

– Разрешите спеть сцену с вручением портрета?

– Пойте любую, – говорил Симэнь. – Лишь бы за душу хватало.

Героиня Юйсяо запела арию. Когда она дошла до слов «Да, в этой жизни не встретиться нам больше, поэтому я шлю тебе портрет», Симэню представилась больная Пинъэр, и он, расчувствовавшись, проронил слезу. Когда он вынул из рукава платок, чтобы вытереть слезы, это заметила из-за занавески неусыпная Цзиньлянь.

– Матушка, вы только взгляните на него! – указывая пальцем на Симэня, говорила она Юэнян. – Вот негодяй! Напился, а теперь нюни распускает.

– С твоим-то умом, сестрица, следовало бы знать, что музыка воссоздает грусть и радость, разлуку и встречу, – заметила Юйлоу. – Увидишь седло, вспомнишь павшего коня. Ему сцена, должно быть, напомнила почившую, вот он и прослезился.

– Не верю я этим слезам, – говорила Цзиньлянь. – Плакать над игрою лицедеев, по-моему, одно притворство. Не поверю никому, пока сама не заплачу.

– Потише, сестрица, – урезонила ее Юэнян. – Дай послушать!

– Понять не могу, – обратилась к хозяйке Юйлоу, – почему сестрица Шестая у нас такая ворчунья?

Когда сцена окончилась, пробили пятую стражу и гости разом стали откланиваться. Симэнь хотел было их удержать и взял в руку большой кубок, но ему все же пришлось проводить их за ворота.

Симэнь обождал, пока убрали посуду, и велел актерам оставить костюмы.

– Завтра их сиятельства Лю и Сюэ прибудут, – объяснял он. – Опять играть придется.

После угощенья актеры ушли. За ними последовали и четверо во главе с Ли Мином, но не о том пойдет речь.

Забрезжил рассвет. Симэнь удалился на ночлег в дальние покои.

Да,

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.