– Благодарю! – отвечал инспектор Цай. – Мы непременно вместе посетим эту область.

Правитель Дунпина Ху Шивэнь, а также начальники входящих в область окружных и уездных управ, гражданские и военные, настоятели буддийских и даосских монастырей и геоманты – все направили приезжающим свои визитные карточки и готовились к встрече. Столичный воевода Чжоу, военный комендант Цзин и командующий ополчением Чжан на конях, каждый во главе целого отряда воинов, эскортировали цензора, очищая от зевак путь его следования. Разбежались собаки и куры. Под барабанный бой процессия вошла в Дунпинское областное управление. Начальники отделов, представляясь цензору, вручали ему свои мандаты. Там он остановился на ночлег, а на другой день привратник доложил о прибывшем с визитом соляном инспекторе Цае. Сун Пань отложил дела и, поспешно поправляя шапку, вышел ему навстречу. После положенных приветствий они заняли свои места – один для хозяина, другой гостевое. Подали чай.

– А вы надолго собираетесь здесь задерживаться, брат? – спросил цензор Сун Пань.

– Да денек-другой пробуду, – отвечал инспектор Цай Юнь. – У меня в Цинхэ живет знакомый. Тысяцкий Симэнь. Именитый горожанин. Человек безупречный и предусмотрительный, богатый и гостеприимный. Ему тоже почтенный Цай покровительствует, откуда я с ним и знаком. Он так далеко выезжал меня встречать! Я обязан побывать у него и засвидетельствовать свое почтение.

– Это какой же такой тысяцкий Симэнь? – спросил Сун.

– Да здешний надзиратель, – отвечал Цай. – Он же вас вчера приветствовал.

Сун Пань велел подать визитные карточки, среди которых нашел имена Симэнь Цина и Ся Лунси.

– Так вот оно что, это друг Чжай Юньфэна! Вы о нем говорите? – воскликнул цензор.

– Ну конечно! – подтвердил инспектор. – Он ждет нас обоих. Просил и вас пожаловать на обед. Вы согласны?

– Я первый раз в здешних краях, – говорил Сун. – Неудобно как-то.

– Что вы волнуетесь! – заверял его Цай. – Раз Юньфэн говорил о визите, все будет как нельзя лучше.

Они кликнули носильщиков паланкинов и вместе тронулись в путь. Не успели они и в паланкины усесться, как уведомленный об их намерениях Симэнь вместе с Лайбао и Бэнь Дичуанем помчался что было мочи домой, чтобы отдать последние распоряжения.

Неподалеку от ворот был сооружен разукрашенный навес. Для услаждения пирующих позвали два оркестра музыкантов, хайяньскую труппу актеров и нескольких шутов-забавников. Цензор Сун отпустил всю свою свиту, оставив при себе лишь знаменосцев с голубыми штандартами да тех сопровождающих, обязанностью которых было отгонять с дороги зевак. Они с инспектором Цаем восседали в больших паланкинах. Над каждым несли по огромному зонту. Приезд к Симэню высоких гостей потряс всю область Дунпин, всполошил весь уезд Цинхэ. «Его сиятельство господин цензор и тот с начальником Симэнем дружбу водит, – говорили в народе. – К нему на пир пожаловали». С ног сбились столичный воевода Чжоу, военный комендант Цзин и командующий ополчением Чжан, отряжая своих подручных на расставленные по всем улицам посты.

Симэнь Цин в темном халате с поясом прошел от дома на внушительное расстояние, чтобы приветствовать гостей. У дома они под музыку и барабанный бой вышли из паланкинов и проследовали в ворота.

Цензор и инспектор были в ярко-красных расшитых халатах с наперсниками, изображавшими чудищ-сечжи,[685] в черных креповых шапках и черных туфлях.[686] Их украшали пояса цвета журавлиной маковки. Сзади их обмахивали огромными опахалами.

За высоко поднятыми бамбуковыми занавесами и парчовыми экранами посреди огромной залы стояли два изысканно сервированных больших стола, ломившиеся от редких яств, пирожных и сладостей.

Уступая друг другу дорогу, гости вошли в залу и обменялись с хозяином положенными приветствиями. Инспектор Цай велел слугам принести подарки: два куска хучжоуского шелка, собрание сочинений, четыре пакетика молодого чаю, тушечницу и дуаньсийский камень.[687]

Смущенный цензор Сун протянул лишь красную визитную карточку, на которой было начертано: «С нижайшим поклоном от Сун Цяоняня».

– Давно мне известно ваше славное имя, – говорил он, обращаясь к хозяину. – Но я впервые в ваших краях и потому прошу покорно меня простить, что ничем не могу выразить вам мою самую глубокую признательность. Я б не посмел вас тревожить, если бы меня не пригласил брат Цай вместе с ним засвидетельствовать вам свое почтение. Но тогда я бы лишился огромного удовольствия вас лицезреть и с вами общаться.

Симэнь поспешил низко поклониться цензору.

– Ваш покорный слуга всего лишь простой солдат, готовый выполнить любой ваш приказ, – отвечал он. – Ваш визит осчастливил меня. Вы озарили мою хижину светом славы.

Симэнь встал на колени и отвесил земной поклон. Всем своим обликом он выражал благоговейную покорность. Цензор Сун тоже отвесил ему поклон. После церемоний инспектор Цай уступил Суну место слева, сам сел справа. Симэнь со скромно опущенной головой сел с ними за компанию.

После чая снизу до пирующих донеслись дивные звуки свирелей, потом удары в барабан. Симэнь поднес гостям вино и распорядился, чтобы подавали блюда. Нет возможности перечислить все яства и деликатесы. Аппетитно дымились всевозможные супы и отвары, золотом искрилось в кубках вино. Было тут и обилие кушаний и вин, было и чем усладить взор и слух.

Симэнь, зная, как много сопровождающих лиц прибыло с гостями, приказал устроить им угощение внизу. Их разместили за двумя длинными столами, которые специально на сей случай смастерили. На каждом столе разместили по пятьдесят кувшинов вина, по пятьсот блюд с закусками и сладостями и сто цзиней мяса. Приближенных слуг, секретарей и привратников угощали отдельно, во флигеле, но рассказывать об этом нет необходимости. На один этот пир Симэнь истратил добрую тысячу лянов серебра.

Цензор Сун Пань, уроженец Наньчана, что в Цзянси, был человек непоседливый и суетливый. Посидел он немного за столом, дослушал до конца первый акт представления и стал откланиваться. Симэнь долго упрашивал его остаться.

– Посидите же еще немного, брат, если не ждут дела, – поддержал хозяина инспектор Цай. – К чему так торопиться?

– Вы, брат, оставайтесь, – говорил Сун, – а мне еще в управлении побывать надо. Дела кой-какие есть.

Симэнь распорядился, чтобы все, что было на столе, вместе с золотыми и серебряными чарками и посудой, уложили в коробы. Их оказалось целых два десятка, и слугам велено было отнести их цензору Суну. Там было все для сервировки стола – два жбана вина, две бараньих туши, две пары веток золотых цветов тонкой ювелирной работы, пара золотых подносов, два серебряных кувшина, десяток серебряных кубков, два серебряных блюда и пара палочек из слоновой кости, а также два куска красного атласа. Точно такой же набор с перечнем даров был отправлен и соляному инспектору Цаю.

– Не смею я принять столь щедрые дары, – говорил Сун, поглядывая на Цая.

– Принятие подношений входит в круг деятельности цензора, – заметил Цай. – Так что вы вполне вправе принять эти дары, брат. Я – другое дело. Я не могу на это решиться.

– Ну какие это подарки! – воскликнул Симэнь. – Всего-навсего посуда, необходимая, чтобы пропустить чарку вина, не более. Примите, прошу вас.

Пока гости из вежливости отказывались, слуги Симэня, нагруженные подарками, вышли уже за ворота. Цензору Суну пришлось в конце концов приказать сопровождающим принять перечень подношений.

– Прямо-таки не знаю, как мне и благодарить вас! – говорил Сун. – Я впервые имею удовольствие с вами встречаться, а вы соизволили устроить столь пышный прием и так щедро меня одарить. Почту за долг сделать все, чтобы вознаградить вас за столь высокую честь, мне оказанную. – Сун обернулся к Цаю. – Вы, брат, останетесь, а мне разрешите откланяться.

Цензор простился и вышел. Симэнь хотел проводить гостя далеко за ворота, но тот решительно запротестовал и упросил вернуться к столу. Он сел в паланкин и, махая рукой, отбыл в управление, а Симэнь вернулся к инспектору Цаю. Они сняли пояса и шапки. Потом хозяин провел гостя в крытую галерею. Музыкантов отпустили. Остались только актеры. Симэнь велел слугам накрыть стол. Вскоре снова появились яства и фрукты. Пир продолжался.

– Позвав с собою брата Суна, я – прошу меня простить – преступил этикет, – обратился Цай к хозяину. – Вы же не только нас угощаете, но еще и одариваете с великою щедростью. Мне, право, неловко принимать ваши дары.

– Какие же это дары! – успокаивал его Симэнь, улыбаясь. – Так, мелочь. Всего-навсего выражение моего почтения. Будьте добры, скажите мне прозвание господина Суна.

– Его прозвание Сунъюань, что значит Родник в соснах, – отвечал Цай. – Он никак не решался нанести вам визит. Но я его заверил: Сыцюань,[688] мол, человек щедрый и радушный, с его превосходительством знаком. Тогда только он, наконец, осмелился прибыть к вам. Ему известно также, что вы в близких отношениях с Юньфэном.

– Это сват Чжай, наверно, поставил его в известность, – заметил Симэнь. – Господин Сун мне показался как будто с Луны свалившимся.

– Он, правда, родом издалека, из Цзянси, но ничего странного я в нем не замечал, – говорил Цай. – Просто он с вами встречается в первый раз, вот и некоторая натянутость.

Оба засмеялись.

– Сегодня уже поздно, и я прошу вас, ваше сиятельство, не утруждать себя возвращением на корабль, – предложил Симэнь.

– Но завтра рано утром мы отчаливаем.

– Не откажите в любезности, заночуйте у меня, – предложил Симэнь. – А завтра утром я устроил бы вам загородные проводы.

– Сердечно тронут вашим гостеприимством, – отозвался Цай и отпустил сопровождающих. – Утром придете.

Все удалились, кроме двоих доверенных слуг.

Симэнь вышел из-за стола, подозвал Дайаня и зашептал ему на ухо:

– Ступай позови Дун Цзяоэр и Хань Цзиньчуань. Найми носилки. Да проведи задним ходом, чтобы никто не видал.

Дайань побежал выполнять распоряжение, а Симэнь вернулся к гостю. Они продолжали пировать, а актеры из хайяньской труппы услаждали их пением.

– Долго вы гостили в родительском доме, ваше сиятельство? – спросил Симэнь. – Как здоровье вашей матушки?

– Благодарю вас, матушка жива и здорова, – отвечал гость. – Незаметно прожил целых полгода. А когда прибыл ко Двору, выяснилось, что Цао Хэ подал на нас обвинительный доклад, и мы, вместе державшие императорский экзамен, предстали перед коллегией ученых-историков, после чего всех нас, четырнадцать человек, отправили служить в провинцию. Так я попал в цензорат и был назначен соляным инспектором области Хуай, а брата Суна поставили цензором в ваших краях. Он тоже из числа облагодетельствованных его превосходительством Цаем.

– А где теперь его сиятельство Ань? – поинтересовался Симэнь.

– Ань Фэншань[689] получил повышение. Он теперь начальник Ведомства работ. Отбыл в Цзинчжоу распорядиться насчет перевозок императорского строевого леса. Должен вот-вот вернуться.

Симэнь позвал актеров и велел им поднести пирующим вино.

– Спойте-ка нам на мотив «Гордость рыбака», – распорядился Цай.

Актеры хлопнули в ладони и запели:

На мотив «Креповое черное платье»:

Вошел Дайань и попросил Симэня на пару слов.

– Дун Цзяоэр с Хань Цзиньчуань через задние ворота провел, – доложил слуга. – У матушки Старшей сидят.

– Носильщиков отпусти, – распорядился хозяин.

– Отпустил.

Симэнь направился в покои Юэнян. Певички встретили его земным поклоном.

– Я позвал вас услужить его сиятельству Цаю, – начал Симэнь. – Постарайтесь! Он ведь инспектором назначен. Потом особую награду получите.

– Будьте покойны, батюшка! Мы знаем, – заверила его, улыбаясь, Хань Цзиньчуань.

– Он, не забудьте, южанин, так что на свой лад будет склонять, – посмеиваясь, говорил Симэнь. – Вы уж, будьте добры, не ломайтесь. Во всем ему потрафляйте.

– Вот при матушке говорю, – начала Дун Цзяоэр. – Вы, батюшка, как лук стрельчатый у южной стены, раз от разу горше. Кто в княжеских палатах служит, тот из грязного колодца не пьет.

Симэнь засмеялся и пошел в передние покои. У внутренних ворот ему повстречались Лайбао и Чэнь Цзинцзи.

– Батюшка, господин Цяо просит вас воспользоваться встречей с его сиятельством и потолковать насчет дела, – протягивая визитную карточку, заговорил Цзинцзи. – А то им завтра, говорит, некогда будет с отъездом.

– Тогда и Лайбао впиши, – велел зятю Симэнь и обернулся к слуге. – А ты со мной пойдешь.

Лайбао отправился с хозяином и встал у крытой галереи за перилами, а Симэнь продолжал с гостем пировать.

– У меня к вам просьба, – начал он немного погодя, – хотя и неудобно вас беспокоить.

– Какая же просьба, Сыцюань? – поинтересовался Цай. – Только прикажите, все будет исполнено.

– У меня, видите ли, сват еще в прошлом году сдавал кой-какое зерно, ну и приобрел лицензию на соль, – объяснял Симэнь. – А направляют его как раз в подчиненный вам округ Янчжоу. Вот он и осмеливается обратиться к вам за содействием, не могли бы вы как-нибудь ускорить получение соли. Был бы вам очень и очень признателен.

Симэнь показал Цаю визитную карточку. «Торговцы Лай Бао[692] и Цуй Бэнь, – читал инспектор, – давно имеют лицензию и покорно просят пособить в скорейшем получении 30 000 цзиней соли».

– О, это сущий пустяк! – воскликнул Цай.

Симэнь кликнул Лайбао. Слуга вошел в крытую галерею и опустился на колени.

– Земно кланяйся его превосходительству! – велел Симэнь.

– Придете ко мне в управление, когда я буду в Янчжоу, – сказал инспектор Цай. – Я вам устрою на месяц раньше остальных купцов.

– Как вы добры, ваше сиятельство! – воскликнул Симэнь. – И на десяток дней было бы вполне достаточно.

Инспектор спрятал визитную карточку в рукав. Шутун наполнил чарки, а певцы запели на мотив «С горы спустился тигр»:

Заключительная ария:

– Я у вас целый день отнял, – сказал Цай. – Больше не в силах чарки выпить.

Гость встал и вышел из-за стола. Слуги хотели было зажечь огонь, но их удержал Симэнь.

– Прошу вас, ваше сиятельство, – обратился он к гостю. – Пройдемте переодеться.

Они вышли в сад и, насладившись его красотою, стали подниматься к Зимородковому павильону, где были спущены бамбуковые занавеси, ярко горели в серебряных подсвечниках свечи и стоял накрытый стол.

Хайяньских актеров Симэнь велел угостить вином и закусками и, наградив двумя лянами серебра, отпустил домой. Шутун убрал из крытой галереи посуду и запер садовую калитку.

Две ярко наряженные певицы, стоявшие у крыльца веранды, напоминали ветки цветов, колеблемые ветром. Обе опустились перед хозяином и гостем в земном поклоне.

Только взгляните:

Увидев красавиц-певиц, инспектор замер на месте.

– О, как вы любезны, Сыцюань! – воскликнул он. – Я, право, поражен!

– Не припоминается ли вам, сударь, знаменитая прогулка в Восточные горы? – спросил Симэнь.

– Но мне не сравниться талантами с Се Анем,[693] – говорил в ответ Цай. – Вы же, почтеннейший, возвышенны, словно Ван Сичжи.[694]

При свете луны он взял за руки искусниц-певиц и взошел вместе с ними на веранду, восторженный не меньше, чем Лю Чэнь и Жуань Чжао[695] в горах Тяньтайских. Заметив бумагу и тушь, он тотчас же взял кисть и пожелал в стихах запечатлеть нахлынувшие чувства. Симэнь велел Шутуну подать тушь, погуще ее растереть дуаньсийским камнем и достать узорной бумаги. С талантом первого лауреата Империи инспектор Цай едва присел под лампой, и тотчас же заиграла в его руке кисть, из-под которой без единой задержки появлялись драконы и змеи. Вмиг были готовы стихи.

Они гласили:

Цай велел Шутуну приклеить стихи на стену в память о его приезде.

– А как вас зовут? – обратился инспектор к певицам.

– Меня – Дун Цзяоэр, а ее – Хань Цзиньчуань, – был ответ.

– А как вы прозываетесь? – расспрашивал Цай.

– Мы всего лишь безвестные певицы, – говорила Дун Цзяоэр. – Какие у нас могут быть прозвания?!

– Ну, не скромничайте! – допытывался инспектор.

– Меня называют Яшмовая певица, – сказала, наконец, Хань Цзиньчуань.

– А меня – Фея роз, – отвечала ее подруга.

Цаю это прозвание очень понравилось и запало в память. Он велел Шутуну принести шашечный столик и начал партию с Дун Цзяоэр, а Симэнь с Цзиньчуань поднесли им по золотой чарке вина. Шутун хлопнул в ладоши и запел на мотив «Яшмового ненюфара»:

Инспектор выиграл партию. Дун Цзяоэр выпила чарку и тотчас же поднесла победителю. Хань Цзиньчуань угостила Симэня, и они выпили за компанию. Шутун запел на тот же мотив:

Осушив чарки, они снова принялись за игру. Выиграла Дун Цзяоэр и поспешно поднесла Цаю вина. Симэнь выпил с ним за компанию. Шутун запел на тот же мотив:

– Поздно уж, Сыцюань, – сказал Цай. – Да и выпил я предостаточно.

Они вышли в сад и встали среди цветов. Была середина четвертой луны. На небе показался месяц.

– Рано еще, ваше сиятельство, – говорил Симэнь. – Еще Хань Цзиньчуань вас не угощала.

– В самом деле! Позови-ка ее, – согласился гость. – Надо ж средь цветов чарочку пропустить.

Подошла Хань Цзиньчуань с большим золотым кубком в виде персикового цветка и грациозно поднесла его Цаю, а Дун Цзяоэр угостила фруктами. Шутун хлопнул в ладоши и запел четвертый романс на тот же мотив:

Цай осушил кубок, снова наполнил и поднес Хань Цзиньчуань.

– О, довольно вина на сегодня! – воскликнул он. – Велите слугам, Сыцюань, убрать кубки. – Инспектор взял за руку Симэня. – Вы так добры, так гостеприимны, почтенный сударь, что мне прямо-таки неловко. Только человек ученый, каковым являетесь вы, может быть так любезен и щедр. Я всегда помню о помощи, которую вы мне оказали в прошлый раз. О ней я говорил Юньфэну. Если же мне посчастливится получить повышение, даю слово, не останусь перед вами в долгу.

– О чем вы беспокоитесь, ваше сиятельство! Даже не напоминайте мне об этом, прошу вас.

Инспектор Цай взял за руку Дун Цзяоэр, и Хань Цзиньчуань, сообразив в чем дело, удалилась в дальние покои к Юэнян.

– Почему ж ты ушла? – спросила ее хозяйка.

– Он сестрицу Дун позвал, – отвечала, улыбнувшись, Цзиньчуань. – Мне там делать нечего.

Немного погодя Симэнь пожелал гостю спокойной ночи, позвал Лайсина и наказал, чтобы тот вместе с поварами утром же, в пятую стражу, отнес в монастырь Вечного блаженства коробы с кушаньями и закусками, вином и сладостями.

– Его сиятельству проводы будем устраивать, – пояснил он. – Да, смотри не забудь певцов позвать.

– А кто дома останется? – спросил Лайсин. – Ведь завтра у матушки Второй день рождения.

– Пусть Цитун что надо закупит, а готовить могут и повара общей кухни.

Шутун с Дайанем убрали посуду и, взяв кувшин лучшего чаю, отправились в Зимородковый павильон, чтобы угостить инспектора.

В кабинете, тщательно прибранном, стояла приготовленная гостю кровать. Цай обратил внимание на крапленый золотом бамбуковый веер, который держала Дун Цзяоэр. На нем был изображен спокойный ручей, вдоль которого цвели орхидеи.

– Простите за беспокойство, – обратилась к инспектору певица. – Будьте добры, подарите мне стихи на веер.

– О чем же написать? – раздумывал вслух Цай. – А? Посвящу Фее роз, каковою ты прозываешься.

И, охваченный вдохновением, он сел к лампе, взял кисть и написал на веере четверостишие:

Дун Цзяоэр поспешила поблагодарить Цая Юня, и они легли. Шутун, Дайань и слуги инспектора легли в комнате рядом, но об этом говорить не будем.

Утром инспектор поднес Дун Цзяоэр красный конверт с ляном серебра. Певица пошла в дальние покои и показала вознаграждение Симэню.

– На жалованье живет! – усмехнулся Симэнь. – Где ж ему большие деньги отваливать! И на том спасибо говори.

Он велел Юэнян и остальным женам дать певицам по пять цяней и выпустил в задние ворота. Шутун принес хозяину воды. Симэнь, покончив с утренним туалетом, вышел в большую залу, где им с гостем подали рисовый отвар. Слуги с паланкином и лошадьми ждали инспектора у ворот. Прощаясь с хозяином, гость еще и еще раз благодарил его за гостеприимство.

– Ваше сиятельство, – обратился Симэнь, – будьте добры, попомните, о чем я вас просил вчера. Как только вы прибудете на место, я вам на всякий случай напишу письмо.

– Не утруждайте себя отправкой послания, прошу вас, – уговаривал его инспектор. – Достаточно мне будет записки от слуги, и я сделаю для вас все, что в моих силах.

Они сели на коней и в сопровождении слуг выехали за город в монастырь Вечного Блаженства, где в келье настоятеля их ждал приготовленный Лайсином и поварами прощальный обед. Пели им певцы Ли Мин и У Хуэй. После нескольких чарок Цай поспешно встал. Лошади и паланкины ожидали его у монастырских ворот. Перед его отбытием Симэнь заговорил о Мяо Цине.

– Это мой приятель, – объяснил он. – Здесь было все улажено, но его облыжно обвинил прежний цензор Цзэн, и ордер на арест теперь, должно быть, получен в Янчжоу. Если вы встретитесь с его сиятельством Суном, замолвите за Мяо Цина словцо, очень вас прошу. Буду вам сердечно признателен.

– На этот счет можете не волноваться, – отвечал Цай. – Непременно передам брату Суну, и в случае чего ваш приятель будет выпущен на свободу.

Симэнь кланялся в знак благодарности инспектору.

Да, дорогой читатель, некоторое время спустя цензор Сун по пути в Цзинань опять очутился на том же судне, что и инспектор Цай. Мяо Цин был уже задержан и находился под стражей.

– К чему вам заниматься Мяо Цином? – спросил его Цай. – Ведь дело заводили не вы, а Цзэн.

Вот так Мяо Цина выпустили на свободу, а в Дунпинское управление спустили приказ о немедленном осуждении лодочников. Слуга Аньтун обрел свободу.

Да, говорят, человек предполагает, а Небо располагает.

А вот и стихи, говорящие о вреде кумовства:

Дунпинский правитель Ху Шивэнь, надо сказать, получил впоследствии от Симэня и Ся Лунси соответствующее предписание и постарался угодить как только мог.

Симэнь намеревался проводить инспектора Цая на корабль, но тот его решительно остановил.

– Не утруждайте себя, почтенный, прошу вас! Простимся тут.

– Берегите себя! – напутствовал Симэнь. – Благополучного вам плаванья! Я слугу пришлю справиться о вашем прибытии.

Инспектор отбыл в паланкине, а Симэнь вернулся в келью. Вышел в монашеской шапке и рясе настоятель. За ним следовал юный послушник с чаем в руках. Угощая Симэня, оба сложенными руками приветствовали гостя, он поклонился им в ответ.

– Сколько вам лет, почтенный отец? – спросил Симэнь, глядя на сросшиеся у переносицы, белые как снег брови старца.

– Семь с половиной десятков.

– О, вы еще такой бравый для своих лет, – заметил Симэнь. – Позвольте узнать ваше монашеское имя.

– В монашестве я зовусь Даоцзянем,[698] – молвил настоятель.

– Много у вас послушников?

– Всего двое, – отвечал Даоцзянь. – А в монастыре живут до тридцати посвятивших себя монашескому подвигу.