ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

ПРОКУРОР ЮЙВЭНЬ ОБВИНЯЕТ КОМАНДУЮЩЕГО ПРИДВОРНОЙ ГВАРДИЕЙ ЯНА

ЛИ ПИНЪЭР БЕРЕТ В МУЖЬЯ ЦЗЯН ЧЖУШАНЯ

Так вот, двадцатого в пятой луне справлял свое рожденье начальник гарнизона Чжоу Сю. Симэнь отвесил пять цяней серебра, выбрал два платка и, одетый по-праздничному, верхом на белом коне отправился с поздравлениями, сопровождаемый четырьмя слугами. Среди гостей были судебный надзиратель Ся Лунси, командующий ополчением Чжан Цзюйсюань, тысяцкие Цзин Наньцзян и Хэ Цзинь и другие военные чины. Прибывших встречали ударами в барабан и музыкой. Лицедеи давали представление. Четыре певицы наливали кубки.

Проводив Симэня, Дайань привел коня домой, а когда день стал клониться к концу, оседлал коня и поехал встречать хозяина. В начале Западной улицы ему повстречалась тетушка Фэн.

– Далеко ли путь держишь, мамаша? – спросил Дайань.

– Хозяйка наказала пригласить господина Симэня, – отвечала старуха. – Ювелир Гу принес коробку с головными украшениями, вот хозяйка и просит господина прийти посмотреть, да и дело у нее есть, поговорить надо.

– Хозяин у воеводы Чжоу пирует. За ним еду. Иди домой, я ему передам.

– Хлопот тебе прибавляю, а? – посочувствовала Фэн. – Скажи, будь добр. Больно хозяйка его ждет.

Дайань пришпорил коня и помчался к начальнику гарнизона. Пир был в самом разгаре, когда слуга подошел к Симэню и сказал:

– Иду я за вами, сударь, встречаю на улице тетушку Фэн. Ее к вам госпожа послала сказать, что ювелир прислал головные украшения. Вас приглашает посмотреть, и еще у нее к вам дело какое-то есть.

Симэнь угостил слугу сладостями и дал закусить. Он хотел было откланяться, но его никак не желал отпускать воевода Чжоу. Симэню пришлось выпить с ним большой кубок вина.

– Я вам премного благодарен, ваше превосходительство, – извинялся Симэнь. – Я бы рад продлить удовольствие, но меня ждут дела. Прошу прощения! Не осудите!

Он осушил кубок, простившись с хозяином, сел на коня и помчался к Ли Пинъэр.

Она подала ему чай.

– Коня отведи домой. Завтра за мной придешь, – наказал он слуге.

Дайань уехал. Пинъэр велела Инчунь принести коробку и показать украшения Симэню. Прекрасные это были изделия! Они горели разноцветными огнями, от их блеска рябило в глазах.

Симэнь и Пинъэр условились, что двадцать четвертого жених пришлет свадебные подарки, а четвертого приедет за невестой. На радостях Пинъэр накрыла стол и устроила пир. Немного погодя она велела горничным навести порядок в спальне и постелить свежие прохладные циновки.[293] Возлюбленные сняли одежды и сели на покрывало из плотного шелка под газовым пологом, надушенным мускусом и ароматами. Они долго пили вино, шутя и играя, прислонившись друг к дружке, пока глаза не заблестели страстью, не вспыхнуло желание в сердце. Немного насладившись «игрою тучки и дождя», Симэнь, возбужденный вином, сел на ложе и позвал Пинъэр прилечь к нему сбоку и «сыграть на свирели».

Только поглядите:

Плывет над пологом благоуханье мускуса и орхидей, нежно красавица играет на свирели. Увидишь стан ее – белоснежный нефрит – и сердце невольно забьется в груди. Коснется устами, как вишенки алыми, иль приласкает, погладит – ее пальчики нежнее ростка. Тотчас возлюбленный воспылает страстью, она – познает прелести волшебного рожка.

– А Хуа Цзысюю ты тоже так играла? – спросил шутки ради опьяневший Симэнь.

– Да у него вся жизнь прошла как в бреду, – отвечала Пинъэр. – У меня и желания-то никакого не было. Он только и знал болтаться а когда заявлялся, я его и близко к себе не подпускала. Когда был жив наш старец, они с ним в отдельной комнате спали. Я его до того ругала, что у него сучья кровь в голову бросалась. Он бывало, дело не дело, старику жаловался. Из него дурь и палкой не выбьешь. И чтоб я с ним делала что-нибудь подобное?! Да я б на тот свет пошла от позора. Кто мне может быть дороже тебя, искуситель ты мой! Исцелитель ты мой единственный! И белым днем, и среди темной ночи не выходишь ты у меня из головы.

Они немного поиграли и снова дали волю страстям. Инчунь внесла небольшую квадратную коробку, в которой были всевозможные яства – орехи, ломтики вяленого мяса, куриные и гусиные лапки, цветочное печенье. В изящном золотом кувшинчике искрилось ароматное вино.

С тех пор, как зажгли огни, они пили вино и предавались утехам. Пробили первую ночную стражу, и вдруг послышался стук в ворота. Вышла тетушка Фэн.

У ворот стоял Дайань.

– Я ведь сказал, чтобы он завтра приходил, – изумился Симэнь. – И что его средь ночи принесло?

Симэнь велел позвать слугу в дом. Тот чуть не бегом бросился к спальне, где почивали Симэнь и Пинъэр, но у дверей остановился, не решаясь войти.

– Молодая госпожа с супругом прибыли, – стоя за занавеской, доложил Дайань. – Столько вещей привезли! Госпожа Старшая приказала скорее вас позвать.

Симэнь Цин только гадал, что заставило дочь с зятем приехать в такую позднюю пору. Решив, что ему надо сейчас же узнать, что случилось, он быстро встал. Пинъэр помогла ему одеться и налила на дорогу теплого вина. Вскочив на коня, он помчался домой.

Во внутренней зале при свете фонарей и свечей стояли дочь с мужем. Вокруг них громоздились сундуки, корзины, кровати, пологи и прочая утварь.

– С чего это вы вдруг пожаловали? – спросил встревоженный Симэнь. – Что случилось?

Зять Чэнь Цзинцзи, склоняясь в земном поклоне, заговорил со слезами на глазах:

– Наш достопочтенный господин Ян был на днях разжалован, смещен придворным прокурором со своего поста и по высочайшему указу заточен в Южную тюрьму.[294] Всех его родственников, служащих и сторонников подвергают допросу, надевают на шею кангу[295] и высылают. От Яна вчера ночью к нам прибежал управитель, рассказал обо всем отцу и так напугал нас, что отец велел мне с женой укрыться на время в вашем доме и прихватить с собой кое-какие пожитки. Сам же он отправился к моей тетке разузнать, как обернется дело. Отец не забудет вашего благодеяния, батюшка, и, когда все уляжется, щедро вас отблагодарит.

– Он мне написал? – спросил Симэнь.

– Вот письмо. – Чэнь достал из рукава пакет и вручил тестю.

Симэнь разорвал конверт и стал читать:

Симэнь Цин растерялся, но все же велел У Юэнян накрыть стол в угостить дочь с зятем, слугам приказал приготовить для приехавших расположенный перед залой обширный восточный флигель, а сундуки, корзины и шелка убрать в покои Юэнян. Чэнь Цзинцзи достал пятьсот лянов серебра и вручил тестю на подношения властям. Симэнь вызвал управляющего У, дал пять лянов и велел ночью же пойти к уездному архивариусу, чтобы списать поступившие из Восточной столицы известия.

Вот что было напечатано в «Столичных ведомостях»:[298]

Не прочитай Симэнь такого сообщения, все бы шло своим чередом, а тут у него зашумело в ушах, затрепетали внутренности, замерло сердце, чуть душа с телом не рассталась. В лихорадочной спешке приказал он связать во вьюки золото, серебро и драгоценности, позвал в спальню Лайбао с Лайваном и шепотом наказал:

– Наймите носильщиков и сейчас же, ночью, спешите в Восточную столицу, разузнайте новости. А к свату Чэню в дом не показывайтесь. Случится что недоброе, постарайтесь умилостивить кого надо, а как все уладите, быстрее возвращайтесь домой.

Симэнь выдал им на дорогу двадцать лянов серебра, и ранним утром в пятую стражу, наняв носильщиков, они двинулись в путь, но не о них пойдет сейчас речь.

Всю ночь не смыкал глаз Симэнь, а утром отдал распоряжение Лайчжао и Бэнь Дичуаню прекратить разбивку сада, распустить мастеров, в дом никого не пускать и домашним на улице не показываться. Ворота по целым дням оставались на запоре. Самого Симэня все бросало в дрожь, он становился все мрачнее и мрачнее, метался по дому взад-вперед, как сороконожка под лучами палящего солнца. И даже саму мысль о женитьбе на Ли Пинъэр из головы выбросил.

– Стоит ли так расстраиваться? – обратилась к сидевшему целыми днями дома удрученному мужу Юэнян. – Ведь Чэни в беду попали, им и ответ держать. На каждый долг свой кредитор, на каждое лихо – свой горемыка.

– Что вы, женщины, разумеете? – возразил Симэнь. – Ведь Чэнь – мой свойственник. Тут не до шуток! Да еще и доченька с муженьком пожаловали. Да и соседи на нас давно зубы точат. Прялка-то на месте стоит, да челнок бегает. Затронь овечку, ослы в драку полезут. Найдется негодяй, донесет, и вырвут дерево, доищутся до корешков, тогда никому несдобровать. Говорят, ворота запрешь, так беда с неба свалится.

В унынии сидел дома Симэнь, но не о том пойдет речь.

Расскажем теперь о Ли Пинъэр. Пождала она день-другой, но Симэнь не появлялся, раза два тетушку Фэн посылала. Ворота у Симэня будто железом оковали – сам Фань Куай не проломит. Подолгу простаивала у дома старуха, но и тени людской не показывалось.

Никак не могла понять Пинъэр, что случилось. Подошло двадцать четвертое число, и опять отправила она тетушку Фэн к Симэню отнести головные украшения и пригласить к себе.

Ворота не открывали. Старуха встала под крышу дома напротив и стала ждать. Вскоре в воротах показался Дайань. Он торопился напоить лошадь.

– А, мамаша, – заметив тетушку Фэн, протянул слуга. – С чем пожаловала?

– Госпожа велела украшения отнести и хозяина пригласить, – отвечала старуха. – Чего это как все вымерли?

– У хозяина дела срочные, некогда ему сейчас, – объяснял Дайань и посоветовал: – Иди, мамаша, домой, а я лошадь напою и скажу хозяину.

– Я уж тут обожду, дорогой мой! На, захвати украшения и скажи хозяину. До того госпожа на меня сердится!

Дайань привязал коня и пошел домой. Долго пришлось ждать старухе.

– Говорил с хозяином, – сказал появившийся наконец слуга. – Украшения он взял и просил передать, чтобы госпожа подождала еще несколько дней. Как освободится, сам навестит госпожу.

Тетушка Фэн поспешила домой и передала разговор Пинъэр. Та опять стала ждать. Была на исходе пятая луна, пошло начало шестой, а она все ждала и ждала, но не было о Симэне ни слуху ни духу. Исстрадалась Пинъэр и совсем потеряла надежду, что настанет когда-нибудь счастливый день.

Да,

Симэнь не появлялся, и Пинъэр с каждым днем теряла аппетит, смятение все сильнее овладевало всем ее существом. Она ложилась в одинокую постель и подолгу ворочалась с боку на бок. Однажды ей послышался стук в дверь, почудилось, будто идет Симэнь. Обрадованная, с сияющей улыбкой Пинъэр бросилась к двери и, взяв его за руку, ввела в спальню, где расспрашивала, почему он нарушил уговор. Между ними завязалась сердечная беседа. Они слились в любви и отдали ночь усладам, а когда запели петухи и забрезжил рассвет, Симэнь исчез. Пинъэр внезапно пробудилась и с испугу громко вскрикнула, но тут же впала в забытье. В спальню вбежала встревоженная тетушка Фэн.

– Только что ушел Симэнь Цин. Ты ворота заперла? – спросила ее хозяйка.

– Это вам, должно быть, представилось, сударыня, – уверяла старуха. – Никакого господина тут не было, даже тени не показалось.

С тех пор Пинъэр стали преследовать кошмары. Всякую ночь ее осаждали лисы. Они являлись в человеческом облике и высасывали из нее жизненные соки.[311] Она бледнела и худела, перестала есть и пить, а потом и совсем слегла в постель.

– Пригласить бы вам Цзян Чжушаня с Большой улицы, – посоветовала старая Фэн.

Цзян Чжушаню было не больше тридцати. И вот перед ним, стройным, бесшабашным, крайне легкомысленным и лукавым, когда его привели в спальню, предстала, укрытая одеялом и распустившая волосы-тучи, Ли Пинъэр. У нее, казалось, не хватало сил превозмочь терзающую ее тоску. После чая горничная подстелила тюфяк, и Цзян Чжушань, приблизившись к больной, стал прощупывать пульс.[312]