– А пришлет за мной, что буду говорить?

– Я за тебя отвечу. Простудился, скажу, лихорадку подхватил.

– Не пойду, а ну-как хозяин на меня разгневается?

– Поезжай-ка ты в Шаньдун к дяде Ли Гую, – посоветовала мать. – У него и поживи пока, а там приедешь, увидишь, как дело обернется.

Будучи послушным сыном, Ли Ань последовал совету матери. Собрал он вещи и отправился в Цинчжоу к своему дяде Ли Гую по прозванию Шаньдунский демон.

Вскоре Чуньмэй обнаружила исчезновение Ли Аня. Много раз посылала она за ним слуг. Мать все ссылалась на болезнь сына, но когда посыльный настоятельно пожелал увидеть Ли Аня, мать призналась, что он выехал в родные края за деньгами. Чуньмэй затаила на Ли Аня обиду, но не о том пойдет речь.

Быстро летело время, как челноки проносились дни и месяцы. Миновала зима, и наступили солнечные дни. Давно уж стояло под Дунчаном двенадцатитысячное войско Чжоу. И вот в первых числах первой луны отправил он с Чжоу Чжуном домой письмо, а в нем распоряжение, чтобы Чуньмэй и Сунь Вторая вместе с Цзиньгэ и Юйцзе, слугами и домочадцами переезжали к нему в Дунпин. Дома он приказал оставить Чжоу Чжуна, а за восточным поместьем просил приглядеть своего младшего брата Чжоу Сюаня, который, надобно сказать, и жил в поместье. Так Чжоу Чжун остался дома, а к Чжоу Сюаню в поместье переехали Гэ Цуйпин и Хань Айцзе. Чжоу Жэнь с отрядом солдат сопровождал отбывающих в Дунпин. Не ради личной славы и почестей покидали они родной край. Кто знал тогда, что большинству из них не суждено будет увидеть его вновь!

Вот панегирик, как раз воспевающий полководческий гений командующего Чжоу, который в лихую годину мечтал уничтожить варваров и избавить Отчизну от полчищ насильников.

Только поглядите:

С четырех сторон, как осиный рой, налетели разбойники. Пляшут сигнальных факелов огни, бушующее пламя обагрило небеса небеса. Едва вырвется гнев из груди полководца – и начисто развеет скотскую вонь, с лица Поднебесной варвары сгинут, как ветром их сдует. Он давно уж о личном забыл, отдаваясь служенью Отчизне. Отечеству он посвящает себя, не щадя живота. Копье золотое, затмившее Солнце, – наградой ему за сраженье. Его подвиги первого места достойны в палате Единорога-цилиня[1774]. Неистовый ветер осенний встречает его за заставою Дикий гусей[1775]. Он в латах железных закованный дремлет под хладной луною. В ратных трудах на неутомимом скакуне, потеющем кровью[1776], он двадцать лет жизни провел. Истомил его стук колесниц монотонный, и виски – словно снег. Обозревает Сын Неба всевидящим оком земли Китая, простирающиеся за десятки тысяч ли. Не раз полководца заслуги государь поощрял хвалебною грамотой. Украшает ее печать золотая, с небесный Ковш величиной[1777]. Поражений не знает, он грозен, солиден, высок!

И вот однажды добрались жены с детьми и служанки с домочадцами, сопровождаемые Чжоу Жэнем, в областной центр Дунпин. Сильно обрадовался их благополучному прибытию командующий. Поселились они рядом с ним в задних пристройках. Чжоу Жэнь доложил хозяину о том, что господин Чжоу Сюань согласился присматривать за восточным поместьем, а в доме остался его, Чжоу Жэня, отец Чжоу Чжун.

– А где же Ли Ань? – спросил Чжоу Сю.

– И ты еще справляешься об этом негодяе! – воскликнула Чуньмэй. – Я-то его от души поблагодарить решила, одеждой наградила и матери его кое-что собрала. От Чжан Шэна, думаю, человек спас. А он во время ночного караула в дальнюю залу проник. Видит, лежит на столе узелок с полусотней лянов серебра. Их деверь от продажи зерна выручил, из поместья привез. Стащил негодяй серебро и был таков. Сколько раз я слуг за ним посылала. То говорили болеет, а потом оказалась, к себе в Цинчжоу скрылся.

– А ведь я ему доверял! – проговорил Чжоу Сю. – Вот значит чем он отплатил за добро. Ну ладно, он от меня все равно не уйдет.

Про Хань Айцзе Чуньмэй промолчала.

Прошло несколько дней. Командующий Чжоу был все время занят решением стратегических задач. Всеми помыслами своими, ревностно служил он государю и Отечеству. Ему даже поесть времени не оставалось, не говоря уж про интимные радости, до которых у него давным-давно не доходил черед. Видя такую его занятость, Чуньмэй стала засматриваться на Чжоу И, второго сына Чжоу Чжуна. Девятнадцатилетний малый, он был хорош собой. Ему она и начала строить глазки, мало-помалу завлекла парня, и они тайно сблизились. И утром и вечером можно было застать их вдвоем у нее в спальне. Они и выпивали, и развлекались шашками. Только хозяин ничего не подозревал.

Однажды северный сосед Китая – император чжурчжэней Цзинь уничтожил киданей Ляо.[1778] Тем временем на престол в Восточной столице был возведен Цинь-цзун. Тогда чжурчжэньский император собрал несметное войско варваров и, разбив его на два направления, вторгся в пределы Срединной равнины, дабы посеять смуту в стране. Стотысячное войско чжурчжэньской пехоты и конницы, возглавляемое главнокомандующим Няньмохэ, двигалось в направлении Тайюани, в Шаньси, и Цзинсина, чтобы оттуда нанести удар по Восточной столице. Войско же помощника главнокомандующего Валиба должно было напасть на заставу Гаоян из Таньчжоу. Не устояли перед их натиском пограничные части. В замешательстве начальник военного ведомства Ли Ган и главнокомандующий Империи Чжун Шидао звездной ночью рассылали срочные приказы и депеши-молнии командующим войсками в Шаньдуне и Шаньси, Хэнани и Хэбэе, Гуандуне и Шэньси. Им предписывалось занять важнейшие стратегические позиции и, не уступая ни пяди родной земли, биться до последней капли крови. В Шэньси войсками Яньчжоуского и Суйчжоуского направлений командовал Лю Яньцин, в Гуандуне войска Фэньчжоуского и Цзянчжоуского направлений вел Ван Бин, в Хэбэе войсками Вэйчжоуского и Бочжоуского направлений командовал Ван Хуань, в Хэнани войска Чжанчжоуского и Вэйчжоуского направлений вел Синь Синцзун, в Шаньси войсками Цзэчжоуского и Лучжоуского направлений командовал Ян Вэйчжун, а в Шаньдуне войска Цинчжоуского и Яньчжоуского направлений вел Чжоу Сю.

Когда командующему Чжоу вручили депешу-монию о появлении крупного соединения чжурчжэней, он без промедления приказал своим закованным в латы, вооруженным пехотинцам и конникам строиться колоннами. Несколькими путями повел командующий войска навстречу противнику. Когда его головные части достигли заставы Гаоян, туда уже успели пробиться полчища Валиба. В бою войско Чжоу Сю понесло неисчислимые жертвы.

Было начало пятой луны. Страшный ураган поднимал тучи песка, который застилал воинам глаза. Чжоу Сю продолжал вести воинов вперед, но тут на них напала конница Валиба. Они оказались отрезанными. Шальная стрела внезапно пронзила горло полководцу. Чжоу Сю замертво пал с коня. Налетели было чжурчжэни, стремясь железными крюками и проволокой захватить командующего, но тут подоспели командиры и воины и отбили павшего военачальника. Его подняли на коня и увезли в ставку. Многие были ранены в жестоком бою. И как прискорбно, что погиб командующий Чжоу. Было ему сорок семь лет.[1779]

Да,

Предки наши, будучи не в состоянии сдержать печаль, сложили такие трогательные стихи:

А вот романс о нем на мотив «Турачьи небеса»:[1780]

Как только комиссар Чжан Шуе узнал о гибели в бою командующего Чжоу, он отдал приказ бить отступление. После выяснения числа убитых и раненых войска были отведены на оборонительные рубежи под Дунчан. Той же ночью комиссар доложил о положении императорскому двору, но не о том пойдет речь.

Воины доставили тело убитого командующего в Дунчанскую ставку. Все домочадцы от мала до велика во главе с Чуньмэй, сотрясая громкими воплями небо, присутствовали при положении во гроб останков хозяина. Они возвратили в ставку мандаты и печати командующего, а потом Чуньмэй и Чжоу Жэнь перевезли гроб для погребения в Цинхэ, но не о том пойдет речь.

Тут наш рассказ делится. Расскажем пока о Гэ Цуйпин и Хань Айцзе. После отъезда Чуньмэй они, продолжая хранить верность покойному мужу, жили скромно: пили жидкий чай и довольствовались постной пищей.

Прошла весна и наступило лето. Обновилась природа. Дни стояли длинные, и молодые женщины, утомившись за рукоделием, на досуге не спеша вышли в сад. Близ западного кабинета вокруг беседки пышно распустились букеты цветов, щебетали иволги и шептались ласточки. Ликующая природа ранила сердце. У Гэ Цуйпин родилось желание излить душу, а Хань Айцзе, охваченная тоскою по возлюбленному Чэнь Цзинцзи, была настроена меланхолично, и все, что она видела вокруг себя, только усиливало ее скорбь и печаль. Ведь уста глаголют то, что волнует сердце, а изливают волнение в песнях или стихах.

Первой начала декламировать Цуйпин:

Ей вторила Айцзе:

Цуйпин продолжала:

Айцзе декламировала дальше:

Цуйпин продолжала:

Айцзе заключила:

Излив думы в стихах, Цуйпин и Айцзе не удержались и заплакали. Вошедший к ним Чжоу Сюань, младший брат Чжоу Сю, стал их уговаривать:

– Не надо так убиваться, сестрицы! Бодритесь! Мне последнее время снится нехороший сон. Вижу знамя, Поломанное древко, а на нем висит лук. Не знаю, к чему такой сон.

– Может, на границе с его превосходительством что неладное… – заметила Айцзе.

Пока они строили догадки, к ним вбежал, запыхавшись, одетый в траур Чжоу Жэнь и сообщил о случившейся беде.

– Вот какое несчастье! Седьмого дня в пятой луне на пограничной заставе в бою пал наш хозяин. Хозяйки с прислугой привезли останки убитого.

Чжоу второпях распорядился прибрать в передней зале, где был установлен гроб и расставлены жертвы. Рыданиями огласился дом. Плакали все – от мала до велика. Справляли поминальные седмицы. Для отпевания покойного приглашали буддийских и даосских монахов. Цзиньгэ и Юйцзе, одетые в холщовые платья, блюли глубокий траур.

Проститься с покойным приходило много народу. Потом в благоприятный день были устроены похороны. Тело Чжоу Сю погребли на родовом кладбище, но говорить об этом нет надобности.

А пока расскажем о Чжоу Сюане, младшем брате командующего. Выступая от имени шестилетнего племянника Цзиньгэ, он обратился с письменным прошением ко Двору. В нем он испрашивал у Императора почтить память павшего полководца и жаловать его сына чином по наследству. Государь передал прошение военному ведомству, ответ коего гласил:

Чуньмэй продолжала жить в довольстве, и неуемная страсть в ней разгорелась пуще прежнего. То и дело оставляла она у себя в спальне Чжоу И, ни на шаг не отпуская от себя. Целые дни проводили они вместе. Безмерные плотские наслаждения довели Чуньмэй до истощающей лихорадки и чахотки. Она потеряла аппетит, принимала всевозможные лекарства, но жизненные силы покидали ее. Она высохла, как щепка, однако похоть не давала ей покоя.

И вот однажды, когда прошел день ее рождения и настал шестой месяц, период летней жары,[1783] Чуньмэй с утра отдалась усладам в постели с Чжоу И. Но после истечения семени, из носа и рта вышло холодное дыханье, излилась в избытке телесная влага и стекла через нижнее устье. Так испустила она дух, распластавшись на Чжоу И. Год смерти был двадцать девятым в ее жизни.[1784]

Убедившись, что Чуньмэй мертва, Чжоу И, не чуя своих рук и ног, достал у нее из сундука золото, серебро и драгоценности и, прихватив с собой сколько мог, скрылся. Горничные и кормилицы не решились скрывать пропажи и доложили Чжоу Сюаню. Тот распорядился впредь до обнаружения похитителя задержать его отца Чжоу Чжуна. И что странно! Чжоу И укрылся не где-нибудь, а у своей тетки, откуда его, связанного, и привели. Выяснив обстоятельства смерти хозяйки, Чжоу Сюань решил их скрыть, чтобы, как говорится, сор из избы не выносить и не вредить будущей карьере Цзиньгэ. Чжоу И ввели в залу и без допроса выпороли четырьмя десятками больших батогов. Он не выдержал и протянул ноги.

Цзиньгэ был отдан на воспитание Сунь Второй. Чуньмэй похоронили на родовом кладбище Чжоу рядом с мужем. Кормилиц и горничных Хайтан и Юэгуй выдали замуж. Только Гэ Цуйпин и Хань Айцзе, как их ни уговаривали, не хотели покидать дома.

И вот однажды орды чжурчжэней заняли Восточную столицу Бяньлян.[1785] Отрекшийся от престола император-отец и правящий государь Мира и Благополучия, плененные, были увезены на север. Срединная равнина[1786] оказалась без правителя. Кругом царили беспорядки и смута. Повсюду шли бои и сражения. Жители искали спасения в бегстве. Простые люди обливались слезами, терпя невообразимые муки.

А несметные полчища варваров тем временем докатились до рубежей Шаньдуна. Мужья теряли жен, а жены – мужей. Стенали демоны, и плакали боги. Отец не мог позаботится о сыне, а сын – помочь отцу. Гэ Цуйпин взяли к себе родители, а Хань Айцзе идти было некуда. Пришлось ей собрать кое-какие пожитки и, одевшись в скромное дорожное платье, покинуть уездный центр Цинхэ. Она направилась к пристани Линьцин в кабачок Се Третьего, где думала найти своих родителей.

Кабачок оказался закрыт. Даже хозяин и тот бежал. Случайно повстречалась она с Чэнем Третьем.

– А твои родители еще в прошлом году отбыли в Хучжоу, – сказал он. – Их господин Хэ с собой увез.

И Айцзе отправилась в Хучжоу. По дороге она играла на лунной цитре[1787] и пела. Ее мучили голод и жажда. На ночь останавливалась, а с рассветом снова пускалась в путь. Бежала, будто бездомная собака, торопилась, как ускользнувшая из сети рыба. Но как тяжело и мучительно было ей передвигаться в изогнутых кверху крошечных туфельках!

Через несколько дней Айцзе добралась до Сюйчжоу. Вечерело, когда она очутилась в одинокой заброшенной деревне. Зашла в дом. На кане толкла рис старуха. Шел ей восьмой десяток. Белые, как лунь, виски. На макушке торчал пучок. Айцзе приблизилась к старухе и поклонилась.

– Я из Цинхэ, – проговорила она. – На севере все разорено войной. Я иду в Хучжоу. Там у меня родители. Темнеет уж, нельзя ли мне у вас переночевать, бабушка? А рано утром я уйду. За ночлег заплачу, не беспокойтесь.

Старуха оглядела Айцзе. Не похожа она была на простолюдинок. Ее манеры отличались изысканностью, а по внешности угадывалось, что она не из простых.

Только поглядите:

Сбилась на бок немного волос ее черная туча. Должно быть, в былые дни она в богатом доме жила. Очертание ее бровей напоминало контуры далеких гор. Когда-то, видно, знатностью, богатством наслаждалась, но нынче ночью она бредет во мгле. А месяц едва пробивается сквозь туч густую пелену. Толстым слоем пыли покрылся нежного пиона цветок.

– Раз пришли переночевать, барышня, прошу, присаживайтесь на кан, – пригласила хозяйка. – А я пока ужин варить буду. Землекопы с реки ужинать придут.

Старуха подложила дров и через некоторое время сняла с огня целый котел круто сваренной каши из петушьего проса с бобами. Потом она нарезала два больших блюда овощного салата и только успела посолить кушанья, как на пороге показались очищавшие русло реки землекопы в фартуках и коротких до колен штанах. Волосы у них были всклочены, а босые ноги покрыты слоем ила и песка.

– Бабуся! – крикнули они, ставя коромысла, мотыги и лопаты. – Ужин готов?

– Готов, готов! – отозвалась хозяйка. – Идите ешьте!

Землекопы разобрали еду и, пристроившись кто где, принялись ужинать. Одному среди них, с багровым лицом и выцветшими волосами, было лет тридцать пять.

– А это что у тебя, бабуся, за гостья такая на кане восседает, а? – спросил он хозяйку.

– Барышня родом из Цинхэ, – поясняла старуха. – Отца с матерью идет в Хучжоу искать. Время позднее, переночевать попросилась.

– Как тебя зовут, барышня? – спросил багроволицый.

– Моя фамилия Хань, – отвечала Айцзе. – А отца зовут Хань Даого.

– Да ты никак моя племянница Хань Айцзе? – подойдя к ней поближе, воскликнул землекоп.

– А вы, похоже, мой дядя – Хань Второй, – проговорила Айцзе.

Дядя и племянница обнялись и дали волю слезам.

– А где ж у тебя отец с матерью? – выспрашивал Хань. – Ты ж в столице жила. Как сюда попала?

Айцзе рассказала дяде все по порядку и продолжала:

– Я последнее время в доме начальника гарнизона жила, потом муж умер. До сих пор ему верность храню. А родители с господином Хэ уехали в Хучжоу. Вот я их и разыскиваю. Время военное. Кто проводит! Так одна и бреду. Песнями кормлюсь. Никак не думала вас тут встретить, дядя.

– А мне с отъездом вашим жить стало нечем, – рассказывал в свою очередь Хань Второй. – Продал я дом, а сам вот на реку работать нанялся. Русло мы очищаем, землю носилками носим. Так чашку рису и зарабатываю. Тогда я с тобой пойду. Вместе будем твоих родителей искать.

– Значит, вы меня не оставите, дядя? – обрадовалась Айцзе. – Мне лучшего и не придумать!

Дядя наложил блюдце каши и племяннице. Она попробовала. Каша была грубая и не лезла в горло.

Айцзе съела половину и отставила блюдце. Не будем рассказывать, как прошла та ночь. На другой день на рассвете землекопы ушли на работу, а Хань Второй расплатился с хозяйкой и увел с собой Айцзе. Им предстоял долгий путь.

Айцзе, надобно сказать, стала за эти годы изнеженной и хрупкой. У нее были крохотные ножки, да к тому же она несла с собой кое-какие мелкие вещицы – гребни, шпильки и прочее, которые в пути продавала себе на пропитание. Добравшись до Хуайани, они наняли джонку и долго петляли по рекам, пока не достигли Хучжоу.

Там они нашли дом купца Хэ. Настала долгожданная встреча дочери с отцом и матерью. Сам купец, как оказалось, к тому времени умер. Жены у него не было, и Ван Шестая сделалась полновластной хозяйкой, которой приходилось растить шестилетнюю дочку купца. Он оставил после себя рисовое поле площадью в несколько сот му.[1788] Не прошло и года, как не стало Хань Даого. А Ван Шестая ведь и раньше была близка с деверем, а потому приняла его в дом. Так и стали они жить рисовым полем.

Сынки хучжоуских богатеев сразу обратили внимание на умную и красивую Хань Айцзе. Ее сватали многие из них. Дядя Хань не раз уговаривал племянницу дать согласие, но Айцзе обрила волосы и, отвратив взор от мирского, ушла в монахини. Исполняя обет никогда больше не выходить замуж, она и скончалась в монастыре. Было ей тогда тридцать два года.

Да.

Впоследствии Ван Шестая и Хань Второй стали жить как жена и муж. Кормило их рисовое поле, которое досталось им от купца Хэ, но не о том речь.

Между тем пехота и конница чжурчжэней пробилась в Дунчан и вот-вот должна была ворваться в Цинхэ. Облеченные властью лица в чинах высоких и низких спасались бегством. Ни днем, ни ночью не отпирались городские ворота. Народ был обращен в бегство. Бежали и стар и млад.

Только поглядите:

Окуталась мглою земля со всех концов. Затмилось облаками пыли солнце. В смертельной схватке сцепились вепри и змеи, сразились в поединках драконы и тигры. В городских предместьях всюду развевались белые стяги и алели знамена. Наполнился воздух стенаниями и плачем. В каждом доме трепетали со страху. Несметной саранчой налетели вражьи орды – варваров полчища. Как заросли густые бамбука, стояли короткие мечи и длинные копья. Куда ни глянь, везде лежали тела убитых и вдоль и поперек. Валялись обломки сабель и мечей после резни жестокой и кровавой. Детей спасая, родители их крепче прижимали к сердцу. Хозяева держали на запоре все двери и ворота. Из каждых десяти домов по девять пустовало. Где была деревушка, где город – становилось все труднее отличить. Разбежались жители во все концы. Куда исчезли музыка, обряды, ритуал!

Да, сколько

В то время У Юэнян, оставаясь в доме Симэнь Цина, стала очевидицей приближения чужеземных орд. Жители запирали дома и спасались бегством. Юэнян тоже пришлось захватить с собой кое-какое золото, жемчуг и драгоценности и, заперев дом, вместе с братом У Вторым (У Старшего уже не было в живых), Дайанем, Сяоюй и пятнадцатилетним сыном Сяогэ[1789] направиться ради спасения в Цзинань к Юнь Лишоу. У него она прежде всего надеялась укрыться от вражьего нашествия, а кроме того договориться о женитьбе сына.

Всюду на дорогах они встречали толпы охваченных смятением беженцев. Ими владел страх. Бедная У Юэнян в обыкновенном дорожном платье вместе с домочадцами и братом влилась в людской поток и, очутившись за городскими воротами, продолжала продвигаться дальше. В поле на перекрестке дорог им повстречался буддийский монах в лиловой рясе и плетеных сандалиях. Он опирался на отделанный девятью кольцами посох. За плечами он нес холщовый мешок со священными сутрами. Монах крупными шагами зашагал навстречу Юэнян и поклонился.

– Куда путь держишь, женщина из рода У? – спросил он громким голосом. – Пришла отдать мне ученика?

Юэнян с испугу побелела, как полотно.

– О каком ученике вы говорите, отец наставник? – удивленная, спросила она.

– Разве не знаешь, не ведаешь?! А помнишь, что случилось десять лет назад на восточной вершине горы Тай? Преследуемая Инь Тяньси, ты нашла тогда ночлег у меня в горной пещере. Я и есть тот самый монах из Снежной пещеры, чье имя в монашестве Пуцзин. Ты пообещала мне тогда сына в ученики, а теперь не желаешь?

– Вы оставили мир суеты, отец наставник, и должны бы войти в наше положение, – вступил в разговор У Второй. – Видите, какое тяжкое время мы переживаем! Все ищут спасение в бегстве. А у нее единственный сын, которому надлежит впоследствии убирать могилы родителей. Может ли она отдать его в монахи?!

– Значит, ты не согласен? – спросил монах.

– Не будем больше вести пустые разговоры, отец наставник, – заключил У Второй. – Того и гляди чужеземцы нагрянут, а вы нас задерживаете. Время торопит, не знаешь, доживешь ли до вечера.

– Раз не отдаете, тогда пойдемте со мной в обитель, – предложил монах. – Заночуете, а утром пораньше выйдете. Поздно уж в дорогу пускаться. А войска, не беспокойтесь, сюда не дойдут.

– В какую обитель? – спросила Юэнян.

– А вон в ту, что у дороги, – указал он пальцем и повел путников.

Они оказались у монастыря Вечного блаженства. Юэнян узнала обитель, в которой ей довелось как-то побывать. На этот раз настоятель и добрая половина братии покинули монастырь. В нем оставалось лишь несколько иноков – приверженцев учения чань, которые, поджав ноги, неподвижно сидели в зале для медитаций в заднем приделе храма.

Перед Буддою горел огромный глазурный светильник. Из курильницы струился фимиам. День клонился к закату.

Только поглядите:

У развилки дорог светильник ярко горит. Аромат вьется дымкой и раздается колокола звон из храма Девяти светил[1790]. Ясного месяца диск висит в небесах. Редкие звезды мерцают на чистом небосклоне. В воинском полку – чу! – на расписном рожке играет горнист. На башнях часовых в клепсидрах считают мерно время падающие капли. Туман окутал все кругом. Во мглу погружены веселья терема и террасы. Густою пеленой укрыты рынки и базары. У богачей в домах зашторенные плотно окна. Под пологи расшитые красавицы идут. Свой кабинет ученый покидает.

У Юэнян, а вместе с нею брат, Дайань, Сяоюй и Сяогэ остались ночевать в монастырских кельях. Их узнали послушники и накормили беженцев. Наставник Пуцзин сел, поджав скрещенные ноги подошвами вверх, на лежанку в зале для медитаций и, ударяя в деревянную рыбу, творил молитвы. Юэнян с Сяогэ и Сяоюй легли на кровать. Отдельно расположились дядя У и Дайань.

Сильно уставшие путники вскорости крепко заснули. Только Сяоюй не брал сон. Она встала и, приоткрыв дверь кельи, вышла. Ее внимание привлек погруженный в молитву наставник Пуцзин. Пошла третья ночная стража, а он все молился.

Потянуло с запада холодным ветром, луна над самым горизонтом подернулась густою мглой. Затихли людские голоса и тишина опустилась над очагами. Померк, едва мерцал большой светильник перед изваянием Будды. От глубокого сострадания сжималось сердце наставника Пуцзина при виде чужеземного нашествия, невообразимых бедствий народа и неисчислимых жертв на полях сражений в Поднебесной. И явилось у него желание свершить великое благодеяние. В молитве, обращенной к Будде, он творил заклинания из «Канона о пресечении возмездий»,[1791] ходатайствовал перед Досточтимым Владыкою об устроении неприкаянных душ, молился о прекращении меж людьми вековой вражды и о всех до сих пор пребывающих в преисподней, дабы пали преграды и даровано им было перерождение.

Когда монах Пуцзин сто десять раз повторил псалмы о спасении, подул со свистом зимний ветер, пробирал леденящий холод, и явились десятками внять слову наставника искалеченные и обезображенные. Шли обгоревшие с обугленными черепами, с лицами в грязи и вздыбленными волосами, с переломанными или отрубленными руками. У одних были выпущены кишки или вырваны сердца, у других —отрублены ноги или головы, третьи были закованы в колодки или выделялись рубцами от петли на шее. Двумя рядами встали они перед монахом.

– Смертные! Когда же прекратится меж вами взаимная вражда? Когда вы перестанете мстить друг другу? – обратившись к ним, вопрошал наставник в медитации. – Так внемлите же слову моему, и пусть каждый из вас после прозрения вернется на землю в перерождении.

Псалом-гатха гласит:

Искалеченные поклонились наставнику в знак благодарности и удалились. Подсматривавшая их Сяоюй не нашла в толпе ни одного знакомого.

Немного погодя к наставнику вошел рослый мужчина – человек солидный, внушительной наружности. Он был в полном боевом облачении со стрелой, пронзившей ему сверху грудь.