Настал день открытия кабачка. Барабанный бой и музыка неслись к самым небесам, стройно пели флейты и свирели. Отовсюду собрались заезжие и торговые гости. На сей случай созвали со всех концов певиц. Цзинцзи принес в жертву свинью и возжег жертвенные деньги.

Как говорится:

Цзинцзи поднялся наверх. Кругом в окна кабачка струился яркий свет. Блестели зеленью перила. Со всех сторон открывался вид на далекие гряды покрытых облаками гор. На горизонте сливалась с небом водная гладь. Прямо на востоке устремлялась ввысь окутанная синеватою дымкой похожая на раковину громада горы Тай. Прямо на западе за плотной стеной голубоватой мглы скрывался престольный град. На севере и тут и там ярусами высились красные терема. На юге протянулась белой шелковой лентой полноводная река Хуай.[1749] Вверху и внизу насчитывалось более сотни отдельных комнат, и тут и там гостей ублажали музыкой, танцами и песнями. Не описать всех яств, от которых ломились столы, и вин, которые лились рекой.

Да,

С середины первой луны, когда на пристани в Линьцине Чэнь Цзинцзи открыл кабачок, он приносил ему за день от тридцати до пятидесяти лянов серебра.

Всеми делами заправляли Толстяк Се и приказчик Лу Бинъи. Дня через три-четыре в Нижнеречье для подведения счетов наведывался Цзинцзи. Он прибывал верхом в сопровождении молодого слуги Цзяна. И всякий раз Лу Бинъи и Толстяк Се готовили ему комнату наверху – стелили постель и накрывали стол. Аккуратно убранная, комната походила на снежный грот. На столе стояли закуски и вино. Чтобы Цзинцзи не было скучно, звали самых красивых певичек. Чэнь Третий служил виночерпием.

И вот однажды, а дело было в прекрасную пору третьей луны, когда светила яркое солнце, благоухали цветы и травы, бирюзовой стеной росли по берегам нежные ясени и ивы, а благоухающие персики и абрикосы алели, как парча, Чэнь Цзинцзи стоял наверху, облокотившись на зеленые перила, и любовался чудными картинами природы. Какое же царило ликованье!

Тому свидетельством стихи:

Глядел Цзинцзи сверху в окно и заметил, как к берегу причалили две джонки, груженые сундуками, корзинами и домашней утварью. Человек пять после разгрузки вместе со всем скарбом направились прямо к нему в кабачок и заняли пустовавшую комнату. На джонке оставались две женщины. Одна средних лет, высокая, со смуглым лицом, а другая еще молодая, лет двадцати с небольшим, казалась миловидной и холеной. Лицо ее было подпудрено и нарумянено. Когда и они проследовали в кабачок, Цзинцзи спросил у Се:

– Это что за люди? Почему занимают помещение без спросу?

– Эти женщины прибыли из Восточной столицы навестить родственника, – пояснил Се. – Но не нашли его и остались под открытым небом. Они просились к соседу Фаню. Им дня на два, на три остановиться. Я только что хотел с вами посоветоваться, сударь, а вы сами подошли.

Цзинцзи готов был выйти из себя, но тут молодая женщина, робея и смущаясь, выступила вперед и отвесила Цзинцзи глубокий поклон.

– Не гневайтесь, сударь, прошу вас! – обратилась она. – Ваш управляющий нисколько не виноват. Это мы набрались смелости. Но нам некуда деваться, поверьте, сударь. Вот и дерзнули зайти к вам, не спросясь. Будьте так добры, простите, пожалуйста. Мы долго не задержимся. Какие-нибудь дня три-четыре. А за жилье, вы не беспокойтесь, мы уплатим все, что полагается.

Убедившись, что женщина бойка на язык, Цзинцзи глаз с нее не спускал. Она тоже украдкой поглядывала на него. Их взгляды встретились, и они не в силах были подавить душевное волнение. Цзинцзи молчал, но, оглядев женщину с головы до ног, про себя подумал: «А ведь я с ней где-то встречался. Что-то знакомое.» Высокая средних лет женщина тоже уставилась на Цзинцзи.

– Вы, сударь, случайно не зятюшка Чэнь из дома господина Симэня? – спросила она наконец.

Цзинцзи был поражен.

– А ты откуда меня знаешь? – спросил он.

– Не скрою, зятюшка, я жена бывшего вашего приказчика Хань Даого, – проговорила женщина средних лет. – А это моя дочь Айцзе.

– Но вы жили в столице, – недоумевал Цзинцзи. – Как же попали сюда? А где сам хозяин?

– Он в джонке остался, вещи сторожит.

Цзинцзи наказал виночерпию сейчас же пригласить Хань Даого. Немного погодя вошел Хань и поклонился хозяину. Время посеребрило ему виски и бороду.

– Государев наставник Цай, главнокомандующие Тун, Чжу и Гао, правый министр Ли и дворцовый смотритель Ли были осуждены выходцем из университета Чэнь Дуном[1750] в докладе на высочайшее имя, – объявил Хань Даого. – Доклад одобрил прокурор, и государь указом повелел арестовать всех шестерых. Их дело разбирала судебная коллегия трех управлений, и по приговору их отправили в места пагубных миазмов[1751] на пожизненную ссылку. А начальника ведомства обрядов Цай Ю, сына государева наставника, предали казни и конфисковали все имущество. Вот мы втроем и решили спасаться бегством. Думали у моего младшего брата в Цинхэ пока укрыться, а он дом продал и куда-то исчез. Тогда нам пришлось нанять джонки. Так мы и добрались сюда. Мы счастливы, как никогда, что встретили вас, зятюшка. А вы, зятюшка, все у господина Симэня живете?

Цзинцзи рассказал о себе и продолжал:

– Так что и я у него больше не живу. Я вошел зятем в дом начальника гарнизона Чжоу. Чином обзавелся – войсковым советником стал. А для прожития кабачок на пристани открыл. Вот двоих приказчиков нанял. Раз уж нам с вами довелось встретиться, и оставайтесь у меня, устраивайтесь поудобнее и живите, сколько хотите.

Ван Шестая и Хань Даого в знак благодарности поклонились Цзинцзи, потом перенесли из джонки в кабачок оставшуюся там домашнюю утварь. Зуд нетерпения одолевал Цзинцзи, и он послал слугу Цзяна с Чэнем Третьим помочь им поскорее перебраться.

– Не волнуйтесь, зятюшка, – упрашивала Ван Шестая. – Прибавили мы вам хлопот.

И прибывшие и хозяин были очень довольны.

– Мы ведь с вами – одна семья! – воскликнул Цзинцзи в ответ. – К чему же нам считаться!

Близился закат, шел предвечерний час под девятым знаком шэнь,[1752] и Цзинцзи надо было торопиться домой.

– Давай-ка угости их чаем и сладостями, – распорядился он приказчику и, оседлав лошадь, в сопровождении слуги пустился в путь.

Всю ночь у Цзинцзи учащенно билось сердце. Всем его существом овладела Хань Айцзе.

Прошел день, другой. А на третий день рано утром Цзинцзи вырядился в парадное платье и в сопровождении слуги Цзяна поспешил в кабачок, посмотреть, как там идут дела.

Хань Даого послал полового пригласить Цзинцзи на чашку чаю, Цзинцзи и сам намеревался навестить постояльцев, но тут к нему явился половой. Цзинцзи не заставил себя ждать.

Навстречу вышла Хань Айцзе. Она улыбалась и была очаровательна.

– Прошу вас, сударь, присаживайтесь, проговорила она, кланяясь.

Цзинцзи проследовал в комнату и сел. К нему присоединились Ван Шестая и Хань Даого. Немного погодя подали чай. Завязался разговор, вспоминали прошлое. Цзинцзи не мог оторваться от Хань Айцзе. Она тоже смотрела на него широко открытыми, сверкающими, как звезды, глазами с поволокой. Их взгляды становились все более многозначительными.

Тому свидетельством стихи:

Хань Даого немного погодя спустился вниз.

– Как много весен встретили вы, сударь? – спросила Айцзе.

– Впустую прожито двадцать шесть лет, – отвечал он. – А вы, барышня?

– Нас с вами свел случай, сударь! – воскликнула Айцзе. – И мне двадцать шесть.[1753] Мы с вами в доме батюшки еще встречались. И вот на счастье опять оказались рядом. Да, кому суждено, те свидятся, хоть и за тысячи ли.

Когда разговор их стал более интимным, Ван Шестая будто бы по делу последовала за мужем, оставив их одних. Игривыми речами Айцзе совсем заворожила Цзинцзи. Он, с юных лет познавший женщин, сразу, конечно, понял, к чему она клонит, и сел, обернувшись в ее сторону. Поскольку Хань Айцзе, как и ее матери, еще во время переезда из столицы не раз приходилось идти проторенной дорожкой, а в бытность свою наложницей дворецкого Чжая в имении императорского наставника Цай Цзина чему ее только ни научили – сочинениям всех философов, стихам и романсам, песням и одам, потому, сразу уловив отклик на свои завлекания и убедившись, что в комнате нет посторонних, она подсела к нему вплотную и, прильнув к его плечу, залепетала игриво и притворно.

– Дайте мне посмотреть вашу золотую шпильку, сударь, – проговорила она.

Только было Цзинцзи протянул руку, как Айцзе положила свою руку ему на голову и, вынув из прически шпильку, встала перед ним.

– Пройдемте наверх. Мне вам надо кое-что сказать, – проговорила она и стала удаляться.

Цзинцзи, разумеется, проследовал за ней.

Да,

Цзинцзи поднялся за ней наверх.

– Что вы хотели сказать мне, барышня? – спросил он.

– Нас связывают давние узы любви, – говорила Айцзе. – И ты, пожалуйста, не притворяйся. С тобой хочу разделить ложе, порхать, как птица.

– Но нас могут увидеть, – возразил было Цзинцзи. – Как же быть?

Айцзе пустила в ход все свои чары и, заключив Цзинцзи в объятия, тонкими и нежными, как нефрит, пальчиками начала отстегивать ему пояс. В них огнем пылала неуемная страсть, и Айцзе, сняв с себя одежды, опустилась на ложе. Они слились в любви.

Да,

– И которая же ты будешь в семье? – спросил он.

– Я родилась в праздник лета,[1754] – отвечала она. – Меня зовут Пятая, а по имени – Айцзе.

Немного погодя они завершили игру и, прильнув друг к дружке, сели рядышком. Она поведала ему о своих житейских невзгодах.

– Когда мы покинули столицу и не нашли родню, нам жить стало нечем. Если у тебя найдется пять лянов, будь добр, одолжи отцу. Я долго не задержу. Верну с процентами.

– Что за разговор! – воскликнул Цзинцзи. – Раз просишь ты, я дам пять лянов.

Получив согласие, Айцзе вернула ему золотую шпильку. Они еще посидели рядом. Из боязни пересудов Цзинцзи выпил чашку чаю, а от обеда в обществе Айцзе отказался.

– Нет, дела у меня есть, – сказал он. – А на расходы я тебе дам серебра.

– А я вина приготовлю, – говорила она. – Только не отказывайтесь, сударь. Вечерком посидим.

Цзинцзи пообедал в кабачке и вышел пройтись. На улице ему повстречался Цзинь Цзунмин, монах из обители преподобного Яня, и начал кланяться. Цзинцзи рассказал ему о себе.

– Не знал я, брат, что ты в доме начальника гарнизона живешь, – проговорил Цзунмин. – И женился, кабачок открыл. Прости, что не пришел поздравить.

Завтра же пришлю с послушником чаю. А выберешь время, прошу, в обитель заглядывай.

Монах пошел своей дорогой, а Цзинцзи воротился в кабачок.

– А вас почтенный Хань приглашал, – обратился к нему Лу Бинъи. – Только что половой опять приходил. И нас обоих звали. Больше никого не будет.

Цзинцзи и Лу Бинъи направились к Ханям, где был уже накрыт стол. Стояли всевозможные закуски: рыба, мясо, и овощные блюда.

Цзинцзи занял высокое место гостя, Хань Даого сел за хозяина. По обеим сторонам разместились Лу Бинъи и Толстяк Се. Ван Шестая и Айцзе пристроились поодаль. Половой внес подогретое вино. Когда оно обошло несколько кругов, приказчики, смекнув, к чему идет дело, встали из-за стола.

– Вы, сударь, оставайтесь, – обратились они к Цзинцзи, – а мы вниз пойдем, делом займемся.

Цзинцзи много пить не мог. И на сей раз, после ухода приказчиков, осушив с Ханями несколько кубков подряд, он почувствовал, как голову туманит хмель.

– Вы, сударь, нынче, конечно, домой не поедете, – сказала Айцзе.

– Да, поздно уж, не доберешься, – согласился он. – Завтра успею.

Немного погодя Ван Шестая и Хань Даого спустились вниз. Цзинцзи достал из рукава пять лянов серебра и вручил Айцзе. Она отнесла серебро матери, и они продолжали пировать вдвоем. В обществе ярко разодетой красавицы он пил до позднего вечера. Потом Айцзе сняла с себя наряды и предложила Цзинцзи остаться у нее. Чем он только не клялся ей на ложе, какие только заверения в любви не давал под узорным пологом! А она щебетала без умолку, как иволга, свиристела непрестанно, словно ласточка. Как они только ни наслаждались! Всего и не описать. В бытность свою наложницей дворецкого Чжай Цяня, живя в усадьбе государева наставника Цая, Айцзе приходилось служить и почтенной госпоже-хозяйке. При ней-то она и обучилась музыке и пению, чтению и письму. Узнав обо всем этом от Айцзе, Цзинцзи едва сдерживал восторг. Ведь Айцзе так напомнила ему Цзиньлянь. По душе пришлась она Цзинцзи, и он наслаждался ею целую ночь. Наконец, они заснули.

Проснулся Цзинцзи поздно, к обеду. Ван Шестая загодя напекла ему для подкрепления сил мясных пирожков. Он пропустил также несколько чарок подогретого вина, а немного погодя его пригласили приказчики, тоже устроившие ему угощение.

Цзинцзи умылся, причесался и оделся. После трапезы у приказчиков он еще раз заглянул на прощание к Айцзе. Она никак не хотела его отпускать и плакала.

– Дня через три-четыре я к тебе приеду, – уговаривал ее Цзинцзи. – Не сердись на меня.

И, оседлав лошадь, сопровождаемый молодым слугою, он отбыл домой.

– Смотри у меня, про Ханей ни слова! – наказывал он по дороге слуге Цзяну.

– Понимаю, отозвался тот. – Не извольте беспокоиться.

Дома Цзинцзи сослался на дела.

– Пока со счетами провозился и не заметил, как завечерело. Ехать было поздно, вот и пришлось заночевать. Он передал Чуньмэй тридцать лянов чистой выручки и направился к жене.

– Где же это ты ночевал, сударь? – ворчала Цуйпин. – Небось, под ивами в цветах с красоткой развлекался, а? А меня бросил. Спи, мол, в пустой спальне одна-одинешенька, да? Меня, небось, и не вспомнил.

Цуйпин дней семь или восемь не отпускала Цзинцзи в кабачок, а за выручкой был послан слуга Цзян.

Айцзе страдала в разлуке. Хань Даого наказал жене подыскать дочери нового поклонника или торгового гостя какого к себе зазвать, чаем угостить, вина поставить. На такие дела Хань Даого был большой мастер. Ведь за счет жены ел, пил и богател. А Ван Шестой хотя и было лет сорок пять,[1755] как говорится, полвека прожила, а кокетства она все еще не теряла. А тут и дочка подросла, мать сменила. Так что промысел не только не заглох, но даже расцвел пуще прежнего. Ведь человеку без чина, без звания и пути-то другого нет. Одно в жизни остается: пустить в расход жену, тем и зарабатывать. Бывало это называлось: «завести негласную певичку», а теперь говорят: «частное гнездышко».

Цзинцзи не появлялся, и Чэнь Третий стал сватать Айцзе торгового гостя господина Хэ. Было этому хучжоускому купцу уже за пятьдесят, ворочал он тысячами лянов серебра, торгуя шелками и парчой. Его-то и подговорил Чэнь Третий пригласить Айцзе, но ее сердце было отдано Цзинцзи. Она всякий раз отказывала ему ссылаясь на плохое самочувствие. Хань Даого выходил из себя. А купец Хэ тем временем обратил внимание на высокую, с овальным, как тыквенное семечко, смуглым лицом Ван Шестую, на ее подведенные брови, удлиненные накладные букли, а особенно на ярко-красные губы и сверкающие, как звезды, смазливые глаза. Она показалась ему женщиной весьма кокетливой и игривой. Он выложил лян серебра, выпил у них вина и остался на ночь с Ван Шестой. Хань Даого удалился спать в другое помещение. Айцзе не показалась купцу.

С тех пор раз в два-три дня наведывался торговец к Ван Шестой, а выходил от нее веселый и разгоряченный, будто его на горящие угли сажали. Немало денег выудил у него Хань Даого.

Больше десяти дней не появлялся Чэнь Цзинцзи. Айцзе тосковала. Каждый день, ей казалось, тянулся целых три осени, каждая ночь – не меньше пол-лета. Она страдала от «глаза», что у «дерева», от «сердца», что ниже «поля».[1756] Наконец, она послала в город вышибалу. Подошел он к дому начальника гарнизона Чжоу и стал ждать. Через некоторое время показался слуга Цзян.

– Что с господином? – спросил его потихоньку вышибала. – Почему он к нам не заглядывает?

– Нездоровится ему, – отвечал Цзян. – Никуда из дому не отлучается.

Вышибала доложил Айцзе. После совета с Ван Шестой они купили пару свиных ножек, пару жареных уток, две свежих рыбы и коробку печенья. Айцзе у себя в тереме растерла тушь и, разложив украшенную цветами бумагу, написала письмо. Короб с подарками и письмо были переданы вышибале.

– Постарайся повидаться с самим господином Чэнем, – наказала Айцзе. – Ему в руки передай да ответа дождись.

Вышибала спрятал за пазуху послание и с подарками отправился в город. Не будем говорить, как он туда добирался.

Перед домом начальника гарнизона Чжоу он присел у придорожной каменной террасы и стал ждать. Из дому вышел слуга Цзян.

– Мне самого господина Чэня надо повидать, – заговорил посыльный. – Я подарки принес, и дело есть. Я тут обожду, а ты доложи.

Слуга удалился. Немного погодя из дому с беспечным видом, покачиваясь, вышел Цзинцзи. Время стояло жаркое – пятая луна,[1757] и Цзинцзи был в креповом легком халате и шапке с ребристым верхом, украшенной золотой шпилькой. На ногах у него были летние туфли и светлые чулки.

– Как ваше драгоценное здоровье, сударь? – низко кланяясь, спросил вышибала. – А меня к вам Хань Айцзе послала. Просила письмо передать и подарки.

– Как себя чувствует барышня? – беря письмо, спросил Цзинцзи.

– Она грустит, сударь, – говорил посыльный. – Вы так давно ее не навещали. Просила вам низко кланяться. Как скоро вы собираетесь навестить нас, сударь?

Цзинцзи распечатал конверт и стал читать.

Цзинцзи прочитал письмо и рассмотрел мешочек с прядью ее волос. На нем выделялись пара уточек-неразлучниц и надпись:

Цзинцзи сложил письмо и вместе с мешочком спрятал в рукав.

Около их дома находился кабачок. Туда он и велел слуге Цзяну проводить посыльного от Айцзе.

– Угости его вином, – наказал Цзинцзи. – А я пока ответ напишу. Подношения ко мне в спальню отнесешь. Если матушка спросит, скажи: приказчик Се, мол, из кабачка прислал.

Слуга незамедлительно понес в дом подношения, а Цзинцзи проследовал к себе в кабинет, где тайком написал ответ и запечатал в пакет вместе с пятью лянами серебра. Потом он направился в кабачок.

– Тебя угостили? – спросил он посыльного.

– Благодарю вас, сударь, за доброе вино, – отозвался вышибала. Я сыт и мне пора в путь.

Цзинцзи вручил ему пакет с ответом и серебром.

– Поблагодари от моего имени барышню Айцзе. – наказал он. – А пять лянов серебра ей на расходы сгодятся. Дня через три я сам ее навещу.

Вышибала спрятал пакет и стал спускаться вниз. Цзинцзи проводил его за дверь кабачка.

Когда Цзинцзи вошел в спальню, Гэ Цуйпин встретила его вопросом:

– Кто это тебе прислал?

– Толстяк Се, приказчик, узнал, что мне нездоровиться, гостинцы собрал.

Цуйпин поверила мужу, и они решили утку, рыбу и свиные ножки отнести в задние покои Чуньмэй, для чего к хозяйке с подносом была послана служанка Цзиньцянь.

У Чуньмэй тоже не возникло никаких подозрений, когда ей сказали, что это из кабачка от приказчика, но не о том пойдет речь.

А пока расскажем о вышибале. Воротился он на пристань вечером и тут же вручил пакет Хань Айцзе. Она при свете лампы распечатала его и принялась читать.

Ответ гласил:

Айцзе прочла письмо, потом стала разглядывать платок. На нем было написано четверостишие.

Оно гласило:

После чтения стихов Айцзе отдала пять лянов серебра Ван Шестой. И мать и дочь с нескрываемой радостью стали ждать приезда Цзинцзи, но не о том пойдет речь.

Да,

Тому свидетельством стихи:

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.