Но вот однажды насупила Цзиньлянь брови и в талии раздалась. Ходила она понурая. Ее весь день клонило в сон. Не хотелось ни есть, ни пить. Позвала она тогда к себе в спальню Цзинцзи и повела разговор.

– Послушай, что я тебе хочу сказать, – начала Цзиньлянь. – Мне эти дни на белый свет глядеть неохота. И в талии раздалась. А в животе бьется, стучит. Перестала пить и есть. Во всем теле тяжесть какая-то. Когда был жив сам, я мать Сюэ просила. Она мне средство из детского места давала и наговорила воду. Все думала – понесу. Только тогда никаких признаков не появлялось. А вот теперь, когда сам на том свете …. Давно ль мы с тобой встречаемся, и уж младенца жди. Помню, меня последний раз в третьей луне месячные беспокоили. Стало быть, ему шесть месяцев. Бывало, я над другими подтрунивала, а теперь и до меня черед дошел. И ты, пожалуйста, не притворяйся, будто знать не знаешь, ведать не ведаешь. Пока нет хозяйки, лучше разыскал бы средство для изгнания плода. Как выкину, мне сразу и полегчает. А то еще, чего доброго, дождусь – сотворю чудо-юдо, придется смерть молить. Людям на глаза будет стыдно показываться.

– У нас в лавке найдутся любые лекарства, – выслушав ее, отвечал Цзинцзи. – Не знаю, правда, которое изгоняет плод. Да и рецепта нет. Но не волнуйся. Что-нибудь придумаем. Доктор Ху с Большой улицы лечит и старых и малых, славится как специалист по женским болезням. Какие только недуги не исцеляет! Он и у нас бывало пользовал. Погоди, я у него попрошу. Примешь – и будет выкидыш.

– Дорогой мой! – взмолилась Цзиньлянь. – Поторопись же! Не теряй времени! Спаси меня!

Цзинцзи завернул три цяня серебра и отправился к доктору Ху. Тот оказался дома и вышел навстречу посетителю. Они обменялись приветствиями. Доктор, узнав в прибывшем зятя почтенного Симэня, пригласил Цзинцзи в дом и предложил сесть.

– Давно не видались! – заговорил доктор. – Позвольте узнать, чем могу служить?

– Простите за беспокойство, доктор! У меня к вам просьба, – начал Цзинцзи и выложил три цяня серебра. – Это за лекарство. Я попросил бы у вас, доктор, одну-две дозы лучшего средства, изгоняющего плод. Будьте так добры.

– Я исцеляю взрослых, – пояснял Ху, – являюсь знатоком женских и детских болезней. Лечу недуги внутренние и наружные. Постиг «Тринадцать неизменных рецептов», «Чудодейственные рецепты предельного долголетия», «Священные рецепты с моря».[1601] и всю фармакопею по разным внутренним болезням[1602] Словом, нет того, в чем бы я был несведущ. К тому же, считаюсь я специалистом-гинекологом. Лечу женщин как в предродовой период, так и в послеродовой. Ведь у женщины основа – это кровь. Она сосредоточена в печени и растекается в остальные внутренние органы. Направляясь вверх, становится молоком, а вниз – месячными. От соединения семени зачинается зародышевая пневма, завязывается плод. У девицы к четырнадцати годам наступает половое созревание, приходит в полное действие чудесный меридиан Жэнь[1603] и начинаются регулярные менструации. Обычно они происходят раз в три десятидневки. Расстройства в крови и пневме наблюдаются при нарушении равновесия женского и мужского начал – инь и ян. При избытке мужского начала истечения учащаются, при избытке женского начала, напротив, замедляются. Разгоряченная кровь истекает, охлажденная застывает. Обильные и несвоевременные истечения приводят к заболеванию. При обилии холода наблюдается больше белей, а жара – кровей. Когда отсутствует гармония между холодом и теплом, идет сукровица. В общем, когда в крови и пневме гармония и оба начала – инь и ян – уравновешены, жизнетворная кровь, несущая семя, собирается и образует плод. Обследование по пульсу кровеносных и пневмопроводящих сосудов, связанных с сердцем и почками, показывает, что обилие семени означает рождение сына, а преобладание крови – рождение дочери. Таковы уж законы естества! До родов главное – сохранить плод. Если беременная не страдает недугами, нельзя злоупотреблять лекарствами. На десятой луне наступают роды. Тогда нужно особенно тщательно беречь себя. Иначе можно нажить послеродовые болезни. Остерегаться необходимо, очень остерегаться!

– Но я не прошу у вас, доктор, средства, укрепляющего плод, – заговорил, улыбаясь, Цзинцзи. – Мне необходимо в данный момент лекарство, которое изгнало бы его.

– Забота о сохранении жизни – это основа основ всего происходящего меж небом и землей! – воскликнул доктор Ху. – Среди людей девять из десяти просят средств укрепить плод. А вам вдруг для изгнания? Как это так?! Нет, нет! Таковыми не располагаю.

Видя, что Ху противится, Цзинцзи прибавил еще два цяня серебра.

– Пусть вас это не смущает, доктор, – продолжал он. – У каждого своя забота. А женщина, о которой идет речь, уже и раньше переносила страдания, теперь же ей предстоят еще более тяжкие муки. Вот почему она и пожелала выкинуть.

– Ладно, не тужи! – согласился доктор Ху и принял серебро. – Дам тебе дозу напрочь вычищающего снадобья из трубчатых цветков красной астры.[1604] Пусть примет и пройдет пешком расстояние в пять ли. Плод выйдет сам собой.

Тому свидетельством романс на мотив «Луна над Западной рекой»:[1605]

Цзинцзи, получив две дозы напрочь вычищающего снадобья из трубчатых цветков красной астры, откланялся. Дома он передал пилюли Цзиньлянь и объяснил все по порядку.

К вечеру Цзиньлянь разогрела и приняла добытую микстуру. Через некоторое время она почувствовала боль в животе и легла на кан. Чуньмэй она не велела отлучаться, просила массажировать ее. И как ни странно, при первом же позыве она выбросила плод. Цюцзюй наказала завернуть его в бумагу и бросить в отхожее место. А на другой день золотарь обнаружил беленького пухленького мальчика. Как говорится, добрая слава под лавкой лежит, а дурная – по дорожке бежит.

Через несколько дней все в доме от мала до велика знали, что Цзиньлянь сошлась с зятем и прижила ребенка.

Но вот настал день, когда вернулась У Юэнян. Паломничество на гору Тай и обратно заняло полмесяца. Юэнян прибыла домой в десятой луне. Ее встречали все домашние. Нагрянула она как снег на голову. Первым делом хозяйка воскурила благовония перед изображениями божеств Неба и Земли, почтила поклонами дщицу усопшего Симэнь Цина, потом поведала Мэн Юйлоу и остальным домашним о своем паломничестве в монастыри на гору Тай. Ее рассказ о пережитом в горной крепости завершился громким плачем, на который сбежались все от мала до велика. К Юэнян вышла кормилица с Сяогэ на руках. Встретились мать и сын. Были сожжены жертвенные деньги и устроен пир, после которого У Старшего проводили домой. А вечером жены угощали прибывшую хозяйку, но не о том пойдет рассказ.

На другой день у Юэнян стало ломить и болеть все тело. Сказывались превратности нелегкого пути, а еще более испуг, который пришлось пережить. Нездоровилось ей дня три.

Служанка Цюцзюй с удовольствием, развесив уши, узнала о шашнях Цзиньлянь с Цзинцзи. Ее так и подмывало рассказать Юэнян: она, мол, ребенка прижила, в отхожее место бросила, а золотарь нашел. Все, мол, в доме видали. А еще хотелось рассказать, как ее, Цюцзюй, обругала и избила Цзиньлянь.

Гнев душил Цюцзюй, но его некому было излить. И вот она опять отправилась к Юэнян. Но у дверей хозяйкиной спальни на нее набросилась Сяоюй.

– Опять ты, сплетница проклятая! – ругалась Сяоюй, награждая ее затрещинами и пощечинами. – Убирайся пока цела, рабское твое отродье! Матушке с дороги нездоровится, в постели лежит. Уходи с глаз долой, негодница! Рассердишь матушку, тебе же хуже будет.

Цюцзюй снесла оскорбления и покорно удалилась. И надо ж было тому случиться! Как-то Цзинцзи пришел за одеждой. Только было Цзиньлянь возлегла с ним в тереме Любования цветами, как Цюцзюй поспешила в дальние покои и позвала Юэнян.

– Матушка! – обратилась она. – Я вам раза два или три докладывала, но вы мне не верили. Пойдемте и посмотрите, чем они в тереме занимаются. А когда вас не было, она с ним ни днем, ни ночью не расставалась. Ребенка прижила. И Чуньмэй с ними заодно. Я зря говорить не буду, матушка.

Юэнян поторопилась к терему, где все еще находились любовники. Но Цзиньлянь держала в клетке под стрехой говорящего попугая.

– Матушка идет! – громко прокричал попугай.

Услышала его находившаяся в то время в спальне Чуньмэй и тотчас же вышла. Заметив Юэнян, горничная крикнула Цзиньлянь.

Первым с узлом из терема показался Цзинцзи.

– Зачем ты, дело не дело, сюда ходишь, а? – остановила его Юэнян. – Или ты, как дитя малое, не помнишь, что тебе говорят?

– Меня покупатель ждет, – отвечал Цзинцзи. – Некому было за одеждой сходить.

– Ведь я ж приказывала! – продолжала хозяйка. – За одеждой слуги должны ходить. Опять ты вдову в спальне навещаешь? И тебе не стыдно?

Не жив, не мертв пошел уличенный Цзинцзи. Сама Цзиньлянь долго не решалась показываться на глаза Юэнян. Наконец и она спустилась вниз. Ее тоже, как только могла, урезонивала Юэнян.

– Чтобы я больше не видала такого сраму, сестра! – выговаривала она. – Раз мы овдовели, должны вести себя подобающе. Это при муже можно было красоваться дома, выставлять себя на людях. Помни, и у стен есть уши. К чему ты с этим малым связываешься? Сгоришь со стыда, если прознают служанки да пойдут сплетни. Как говорится, безвольный мужчина никчемен, словно обломок, а безвольная женщина мягка, будто лен, и тает, как сахар. Кто ведет себя как полагается, той и приказывать нет надобности. А кто сбился с пути истинного, так той никакие приказания впрок не пойдут. Будь ты твердой и стойкой, какая служанка стала бы судить да рядить? А мне про тебя не один раз говорили. Я все не верила, пока вот собственными глазами не увидала. Раньше я молчала, но теперь скажу. Одумайся, сестра, и возьми себя в руки. Храни верность мужу и береги свою честь. Вот меня дважды захватывали насильники. А как домогались! Не будь у меня стойкости, и домой бы не вернулась.

От стыда Цзиньлянь то краснела, то белела, а сама все твердила, что ничего, мол, такого меж нею и зятем не было.

– Только я в тереме благовония зажгла, – говорила она, – тут зять Чэнь за одеждой пришел. Да я с ним и словом-то не обмолвилась.

Высказав Цзиньлянь все, что было на душе, Юэнян вернулась к себе.

А вечером Чэнь Цзинцзи досталось от жены.

– Ах ты, арестантское твое отродье! – ругалась Симэнь Старшая. – Тебя ж, негодника, на месте преступления застали, а ты еще отпираешься, рта не закрываешь. Что вы там в тереме делали, а? Молчишь? Шашни заводишь, а меня бросил? Меня хоть в щель какую заткнуть, чтобы не мешалась. А эта потаскуха мужа у меня отобрала да еще других впутывает, бесстыжая. Кирпич из выгребной ямы – вонючка! Она как лук стрельчатый у южной стены. День ото дня горше. И ты еще рассчитываешь, что я тебя кормить буду?

– Ах ты, потаскуха! – вспылил Цзинцзи. – А не твой ли папаша мое серебро присвоил, а? Ты меня кормить не будешь?!

И выведенный из себя Цзинцзи направился в переднюю половину дома. С тех пор он без особой надобности больше не решался заглядывать на женскую половину. А когда нужно было принести одежду, в терем ходили Дайань или Пинъань. Теперь и обедал Цзинцзи в лавке. Как проголодается бывало, возьмет у приказчика Фу денег и купит на улице отвару да лапши. Так и питался. Как говорят, волки грызутся, а овцам достается. Ворота и двери стали запирать еще раньше, когда солнце светило высоко в небе. Опять нельзя стало встречаться им с Цзиньлянь.

Чэнь Цзинцзи принадлежал в городе дом, в котором в последнее время поселился бывший командующий ополчением Чжан, его дядя со стороны матери. Чжан был смещен и жил на покое. Вот к нему-то и повадился ходить Цзинцзи. Заглядывал он то к завтраку, то к обеду, а Юэнян зятем не интересовалась. С Цзиньлянь же Цзинцзи не встречался около месяца. Одинокой ей казалось, что день тянется целых три осени, а ночь не короче половины лета. Могла ли она вынести тишину пустой спальни? В ней кипела неуемная страсть. Она жаждала свиданья. Но одно препятствие накладывалось на другое, и они были лишены возможности хотя бы весточкой обменяться. Цзинцзи никак не мог придумать, с чего ему начать.

И вдруг однажды он заметил проходившую мимо дома тетушку Сюэ. У него сразу блеснула мысль поручить ей передать Цзиньлянь записку с излиянием чувств и разъяснением обстоятельств, мешающих их встрече.

И вот как-то Цзинцзи ушел из дому, будто бы собрать долги, а сам направился прямо к тетушке Сюэ. У ворот привязал осла и, отдернув дверной занавес, спросил:

– Мамаша Сюэ дома?

На кане расположились сын хозяйки, Сюэ Цзи, и с младенцем на руках его жена Цзинь Старшая. Рядом сидели две девицы, которых продавали в служанки.

– Кто там? – отозвалась невестка Цзинь Старшая и вышла к посетителю.

– Это я, – проговорил Цзинцзи. – А мамаша дома?

– Прошу вас, проходите и присаживайтесь, – пригласила невестка. – Мамаша собирает деньги за головные украшения. Она вам нужна? Я за ней пошлю.

Невестка подала Цзинцзи чаю.

Немного погодя появилась и тетушка Сюэ.

– А-а! Зятюшка пожаловал, – отвешивая поклон, протянула Сюэ. – Каким же ветром вас занесло в наши края?

И она наказала невестке угостить Чэня чаем.

– Только что откушали, – сказала Цзинь Старшая.

– Без дела не пришел бы, мамаша, – начал Цзинцзи. – Видишь ли, у нас с матушкой Пятой давно уж близкие отношения. Но из-за кляузницы Цюцзюй нас разлучили. От меня отвернулась жена и хозяйка. Но я не в силах расстаться с Цзиньлянь. Мы давно не видались. Нам даже весточкой обменяться не дают. Вот я и хотел бы попросить тебя, мамаша. Не передала бы ты ей мое послание? – Цзинцзи достал из рукава лян серебра. – А это тебе на чай сгодится.

– Где этакое видано, чтобы зять с тещей заигрывал, а? – ударяя в ладоши, рассмеялась Сюэ. – Такое редко встретишь. Скажи мне, зятюшка, только правду скажи. Как это тебе все-таки удалось ее заполучить?

– Тише, мамаша, и довольно шутить, – сказал Цзинцзи. – Вот я письмо принес. Передай его при случае ей, ладно?

– Кстати я еще и хозяюшку не видала, как она из монастыря воротилась, – беря письмо, заметила Сюэ. – Заодно и к ней, стало быть, загляну.

– А где я ответ получу? – спросил Чэнь.

– В лавку занесу.

Цзинцзи сел на осла и поехал домой.

На другой же день тетушка Сюэ забрала свою корзину с искусственными цветами и направилась прямо к дому Симэнь Цина. Первым делом она навестила Юэнян. Посидела немного у нее, потом пошла к Мэн Юйлоу, а уж от нее к Цзиньлянь.

Цзиньлянь тем временем ела кашу. Вид у нее был крайне печальный.

– Матушка, дорогая моя! Ну к чему так грустить и убиваться?! – успокаивала ее Чуньмэй. – Ведь, сказывали, и бессмертная Хэ Сяньгу[1622] себе мужа заводила. Сплетни, матушка, они всегда ходят. Только нечего к ним прислушиваться. И древние святые жили не без греха, что ж говорить о простых смертных, вроде нас с вами. Хозяин вон умер, а у хозяйки сын на свет появился. Ну так что же? Значит, и ее судить, да? Ей теперь не до наших сердечных дел. Так что успокойся! И небо падать начнет, силачи найдутся – подопрут. А что живому человеку нужно! Наслажденье вкусил, значит, день не зря прожил. – Чуньмэй принесла подогретого вина и налила Цзиньлянь. – Выпейте чарочку тепленького, матушка, развейте тоску. – Тут горничная заметила снаружи у крыльца кобеля с сукой и продолжала. – Вон погляди, всякая тварь к радостям жизни стремится. Так неужто человек должен их отвергать?!

Когда они пили вино, появилась тетушка Сюэ.

– Вы, матушка, вижу, с горничной своей живете не тужите, – отвешивая поклон, заговорила, улыбаясь, старуха. Она посмотрела на пару собак и продолжала. – Счастье в дом стучится. Глядите! Всю тоску как рукой снимут.

И тетушка Сюэ опять поклонилась.

– Совсем пропала! – говорила Цзиньлянь. – Каким ветром тебя занесло, мамаша?

Она предложила гостье присаживаться.

– Я и сама не знаю, чем все время занималась, да только и без дела не сидела, – отвечала Сюэ. – Вон матушка Старшая успела в горной обители помолиться, а я и ее с опозданием навестила. Обиделась она на меня. У матушки Третьей побывала. Взяла она у меня два зимородковых цветка и ободок. Какая же она добрая! Тут же восемь цяней серебра и отвесила. Зато матушка Сюээ еще в восьмой луне две пары шелковых цветов взяла, два цяня серебра должна осталась. До сих пор не отдает. На жизнь, мол, не хватает. Ну и скупа! А вы-то, матушка, что же там не были?

– Плохо себя чувствую эти дни, – пояснила Цзиньлянь. – Никуда не выхожу.

Чуньмэй налила гостье чарку вина.

– Не успела придти, как вином угощают, – торопливо отвешивая поклон, проговорила Сюэ.

– Это чтоб тебе, мамаша, поскорее младенцем обзавестись, – заметила Цзиньлянь.

– Нет уж, мое время отошло. А вот невестка моя, Цзинь Старшая, недавно опять нас порадовала. Два месяца как родила. А вам, матушка, скучно небось, как не стало батюшки-то?

– Лучше не говори! – отозвалась Цзиньлянь. – Когда был жив сам, все шло как полагается, а теперь все нам одни мученья да страдания. Правду сказать, народу у нас много и языков не меньше. А как родился у Старшей сын, так она будто переродилась. На нас смотрит как на чужих. Мне и так-то нездоровится, а тут еще сплетни поползли. Вот и не хожу туда.

– Все наша Цюцзюй, рабское отродье, натворила! – вставила Чуньмэй. – Каких только небылиц на мою матушку не наговорила. И меня-то впутала. Вот смутьянка!

– Да ведь она ж всего-навсего служанка! – недоумевала Сюэ. – Как у нее наглости хватило так с хозяйкой обходиться, а? Знай сверчок свой шесток. Это еще что за выходки такие!

– Ступай погляди! – обратилась Цзиньлянь к Чуньмэй. – Не подслушивает ли и на этот раз рабское отродье?

– Она на кухне рис выбирает, худая бадья! – отвечала горничная. – Рабское отродье, мешок дырявый! Все из нее наружу вылезает.

– Пока нет посторонних, я вам, матушка, вот что хочу сказать, – начала тетушка Сюэ. – Был у меня вчера зятюшка Чэнь. Так, мол, и так. Она, говорит, негодяйка, языком своим все дело расстроила. Хозяйка его, зятюшку-то, не один раз отчитывала. Ворота и двери на запоре держит, за одеждой и лекарствами ходить не велит. Слуг посылает. Жену его в восточный флигель переселила, а та даже обед ему в лавку носить перестала. Проголодаюсь, говорит, к дяде Чжану обедать иду. На что ж это похоже! Слугам разрешено ходить, а зятю, выходит, нет доверия. Так с вами, матушка, никак и повидаться-то не может. Вот и попросил меня передать вам письмецо. Просил низко кланяться и не тосковать. Да и чего вам теперь, матушка, бояться, когда помер хозяин? Пора, небось, и о себе подумать. Надо случаем пользоваться, матушка, да себя показать. А то ведь что получается? Иной раз мы благовония зажечь боимся – дым, мол, пойдет. А другой пожар устроит, да ему с рук сойдет.

Тетушка Сюэ достала запечатанное послание Цзинцзи и вручила его Цзиньлянь. Та разорвала конверт, но вместо письма нашла романс на мотив «Туфелек алый узор»:

Милостивой государыне сестрице Шестой от Цзинцзи с нижайшим поклоном».

Цзиньлянь прочитала послание и спрятала его в рукав.

– Он ждет ответа, – сказала Сюэ. – Черкнули бы несколько слов, а то не поверит, что передала.

Цзиньлянь велела горничной угостить тетушку Сюэ вином, а сама удалилась в спальню. Наконец, она вынесла белый шелковый платок и золотое кольцо. На платке был написан романс. Он гласил:

Цзиньлянь аккуратно сложила платок и протянула его тетушке Сюэ.

– Передай от меня поклон и пусть крепится, – наказала она. – А к дяде Чжану ходить – только ему надоедать. Нас же будет винить. Скажет, у тестя, мол, торгует, а у меня обедает. Подумает, что у нас уж и накормить нечем. Пусть лучше, как проголодается, возьмет денег в лавке да купит себе. С приказчиком поест. Скажи ему, если он будет дуться и не показываться в доме, то решат, что боится и совесть нечиста.

– Все скажу, – пообещала Сюэ.

Цзиньлянь наградила ее пятью цянями серебра и проводила.

Тетушка Сюэ направилась прямо в лавку. Разыскав Цзинцзи, она отвела его в сторону и передала сложенный платок.

– Матушка Пятая не велит вам серчать и дуться, – начала она. – Надо, говорит, в дом заходить. А у дяди Чжана она вам обедать не советует, чтобы не надоедать человеку. – Тут она показала Цзинцзи пять цяней и продолжала. – Это она мне дала. Я ведь от вас ничего не утаиваю. А то как встретитесь после долгой-то разлуки, скажет она вам про серебро, – не будешь знать, куда глаза деть.

– Не знаю, как мне тебя благодарить, мамаша, за все твои хлопоты, – проговорил Цзинцзи и отвесил Сюэ низкий поклон.

Тетушка уже пошла к себе, но вскоре вернулась.

– Чуть было не забыла сказать! – воскликнула она. – Дело-то какое! Только я от матушки Старшей, стало быть, вышла, посылает она мне вдогонку Сючунь. Хозяйка, говорит, просит зайти. Захожу. Вечером, говорит, приди забери Чуньмэй. Продать решила. Она, говорит, вам сводней служила. Вместе, говорит, со своей хозяйкой любовника ублажала. Вот дело-то какое!

– Тогда оставь ее пока у себя, матушка, – попросил Цзинцзи. – А я на днях к вам зайду, поговорю с ней.

С тем тетушка Сюэ и ушла.

Когда же настал вечер, и на небе взошел месяц, Сюэ и в самом деле явилась в покои Юэнян за Чуньмэй.

– Я ведь тебе за нее тогда шестнадцать лянов серебра заплатила, – без лишних слов заявила Юэнян. – За ту же цену и продаю. – и она обернулась к Сяоюй. – Ступай вели ей собраться. Да проследи, чтобы никаких вещей с собой не брала. Я ее без нарядов продаю.

Тетушка Сюэ проследовала к Цзиньлянь.

– Вот ведь как дело-то обернулось! – начала Сюэ. – Матушка Старшая велела мне сестрицу Чуньмэй забрать. Она, говорит, заодно с вами, дорогая вы моя, зло творила, любовника завела. Заломила прежнюю цену и ни в какую!

Услышала Цзиньлянь, что у нее отбирают горничную Чуньмэй, вытаращила глаза и остолбенела, будучи не в силах слова вымолвить. Глаза ее наполнились слезами.

– Мамаша! – воскликнула она, наконец. – Видишь, какие муки нам без мужа переживать приходится! А давно ль мы его хоронили! И уж отнимают у меня наперсницу. До чего ж она все-таки бессердечная, наша хозяйка! Нет у нее любви к человеку – одна самонадеянность. Вон у Ли Пинъэр сын и полутора лет не прожил да помер. А этот и оспой-то еще не болел. Кто знает, что ему уготовано? А она уж заносится – Небо затмила!

– Разве он оспой не переболел? – спросила Сюэ.

– Какое там! Ему года нет.

– А с сестрицей Чуньмэй батюшка, говорят, тоже ложе делил? – спросила Сюэ.

– Ложе делил!!! – воскликнула Цзиньлянь. – Да он ее на руках носил, берег пуще глаза. Она бывало слово скажет, а ему десять слышатся. Одно попросит, а он ей десять подносит. Он ее выше хозяйки дома ставил. Та бывало велит слуге десяток палок всыпать, а батюшка в угоду Чуньмэй пятью ограничится.

– Вот оно что! – протянула Сюэ. – Не права, значит, хозяйка. Раз хозяин так выделял и ублажал барышню, надо было разрешить ей взять с собой сундуки и корзины. А то и нарядов не возьми – нагая ступай. Так-то и перед соседями неловко.

– Так она тебе и сказала – пусть наряды оставит? – спрашивала Цзиньлянь.

– Ну да! Велела Сяоюй посмотреть, чтобы никаких нарядов не взяла.

Их разговор услыхала Чуньмэй, но даже слезинки не уронила.

– Ну зачем вы плачете, матушка? – обратилась она к плачущей хозяйке. – Я уйду, а вы потерпите. Не то себе хуже наделаете. Заболеете еще, а ходить будет некому. Я-то, ладно, и без нарядов обойдусь. Исстари повелось: настоящий мужчина не питается подаяньем, настоящая женщина не красуется в приданом.

В это время появилась Сяоюй.

– Матушка Пятая, хотите верьте, хотите нет, – обратилась она к Цзиньлянь. – Хозяйка моя все шиворот-навыворот делает. Ведь сколько лет вам верно служила сестрица Чуньмэй! Вы только хозяйке моей ничего не говорите. Достаньте, матушка, сестрицын сундук да выберите из нарядов что получше, а узел пусть тетушка Сюэ вынесет. У Чуньмэй хоть о вас память будет. Ведь сколько лет под одной крышей прожили!

– Какое у тебя доброе сердце, сестрица дорогая! – заметила Цзиньлянь.

– Никому не дано судьбу предугадать! – отвечала Сяоюй. – Все мы, как лягушки иль сверчки, на одном клочке земли суетимся. Убьют зайца, и лиса пригорюнится. Всякая живая тварь близкому радеет.

Достали они сундук Чуньмэй. Ей отдали платки, головные цветы из перьев зимородка и шпильки. Цзиньлянь выбрала туфельки и два комплекта одежды из узорной тафты и атласа. Навязали большой узел. От себя лично Цзиньлянь поднесла горничной шпильки, серьги и кольца. Сяоюй вынула из прически пару шпилек и тоже подарила Чуньмэй. А все остальное – серебряные сетки для волос с кистями, кофты и юбки из расшитой цветами золотой парчи – оставили в сундуке, который был перенесен в покои Юэнян.

Чуньмэй поклонилась на прощание своей хозяйке, а Сяоюй со слезами на глазах вышла проводить ее за ворота. Цзиньлянь велела Чуньмэй проститься с Юэнян и остальными хозяйками, но Сяоюй замахала рукой. Чуньмэй, глядя в спину впереди идущей тетушки Сюэ, шествовала к воротам уверенной походкой и даже не повернула головы.

Проводив Чуньмэй за ворота, Сяоюй вернулась доложить Юэнян.

– В одном платье отправилась, – говорила она, – никаких нарядов не дали.

Удалилась к себе в спальню Цзиньлянь. Всегда рядом с ней была горничная. Как близки они были, какие вели задушевные беседы! И вот ее не стало. Без нее покои сразу как-то опустели и осиротели. Цзиньлянь не выдержала и громко зарыдала.

Тому свидетельством стихи:

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.