Цзиньлянь ни слова не проронила.

По просьбе Юэнян Сюээ сварила клецки и понесла Симэню. У внутренних ворот она заметила Пинъаня, направляющегося в сад.

– Ты что тут делаешь? – спросила Юэнян.

– Ли Мин позвал на пятнадцатое четырех певиц и пришел узнать, состоится ли пир, – отвечал Пинъань. – Приглашения пока не рассылал, говорю ему, а он не верит, просит батюшке доложить.

– Какой тебе еще пир, рабское отродье! – заругалась Юэнян. – И спрашивать нечего. Вместо того, чтобы выпроводить ублюдка, он, видите ли, батюшке с матушкой докладывать идет.

Пинъань убежал, ног под собой не чуя.

А Юэнян вернулась в спальню Цзиньлянь. Симэнь съел всего три или четыре клецки.

– Ли Мин певиц звал, – сообщила хозяйка. – Я их отпустила. Потом, говорю, посмотрим, а пока никакого приема не будет.

Симэнь в знак согласия кивнул головой. Ему казалось, что через день-другой он поправится. Однако вопреки ожиданиям на утро он обнаружил ниже пояса все распухшее и покрасневшее причинное место. Даже ятра набухли и налились багровым блеском, точно баклажаны. Всякий раз, когда он ходил по малой нужде, у него начиналась страшная резь, будто его дуду ножом полосовали.

А снаружи стояли солдаты с оседланным конем в ожидании, когда Симэнь направиться в управу.

– Тебе, по-моему, надо уведомить господина Хэ, – посоветовала хозяину Юэнян, когда узнала, что состояние его здоровья ухудшилось. – Скажи, что тебе надо отлежаться. И никуда не выходи. Смотри, как ты ослаб. Слугу бы за доктором Жэнем послать. Посмотрел бы тебя да лекарства прописал. Что время зря терять! Нельзя так. Ты вон какой грузный, а ничего не ешь. Разве так можно!

Симэню никак не хотелось вызывать Жэня.

– Ничего! – говорил он. – Полежу, авось и пройдет. Встану. Он отправил с посыльным в управу уведомление, что не может выйти на службу, а сам продолжал лежать в постели. Он все время нервничал, настроение у него было отвратительное.

О болезни Симэня услыхал Ин Боцзюэ и пришел проведать побратима. Симэнь пригласил его в спальню Цзиньлянь.

– Прости, брат, беспокоил я тебя в прошлый раз, – приветствуя Симэня, говорил Боцзюэ. – Не знал, что ты себя плохо чувствуешь. Вот, значит, почему ты не пошел к шурину Хуа.

– Был бы здоров, разве не пошел бы! – отвечал Симэнь. – Сам не знаю, что со мной. Двигаться мне трудно.

– Ну, а себя-то ты как чувствуешь?

– Да я ничего. Голова только кружится и сам ослаб. Ходить не могу.

– То-то я гляжу, у тебя лицо что-то больно красное. Лихорадит,[1510] наверно. А доктора не звал?

– Жена вон советует Жэнь Хоуси пригласить. А с какой стати? У меня ведь нет ничего серьезного. Неловко человека зря беспокоить.

– Ты, брат, ошибаешься. Позвать надо. Пусть посмотрит. Что он скажет. Может, какого лекарства даст. Глядишь, пройдет недуг и поправишься. Весенний дух действует. В это время всегда лихорадит. А мне вчера Ли Мин встретился. Ты ему певиц, что ли, велел позвать? Нынче, говорит, пир должны были справлять, а потом отложили из-за болезни батюшки. Так эта новость меня поразила, что я решил с утра пораньше тебя навестить, брат.

– Я и в управу не явился, – заметил Симэнь. – Увольнительную посылал.

– Куда там являться! Поправишься, тогда и выйдешь. – Боцзюэ выпил чаю и продолжал. – Ну я пойду. Как-нибудь еще загляну, брат. Ли Гуйцзе с У Иньэр тоже собираются тебя проведать.

– Поел бы. Успеешь.

– Нет, благодарю, – проговорил Ин Боцзюэ и бодро зашагал к выходу.

Симэнь велел Циньтуну поехать за город пригласить доктора Жэня.

Доктор обследовал пульс больного.

– Ваш недуг, милостивый государь, – сказал в заключение Жэнь, – вызван разгоранием вверху опустошающего огня,[1511] истощением внизу почечной воды,[1512] неспособностью сердца и почек к согласованному взаимодействию.[1513] Вы страдаете от истощения силы ян, вызванного половыми излишествами. Необходимо тонизирующими средствами восполнить урон, нанесенный половой сфере, только так можно будет восстановить ваши жизненные силы.

Доктор Жэнь откланялся и ушел. Ему вручили пять цяней серебра. После приема присланного им лекарства голова перестала кружиться, но Симэнь был по-прежнему слаб и не мог подняться с постели. Мошонка еще больше распухла и болела, а мочеиспускание было крайне затруднено.

После обеда навестить Симэня прибыли в паланкинах Ли Гуйцзе и У Иньэр. Каждая держала в руках по две коробки. В одной были пирожки с фруктовой начинкой, а в другой – печенье-розочки, пара свиных ножек и пара жареных уток. Певицы вошли в спальню и отвесили Симэню земные поклоны.

– Что с вами, батюшка? Нездоровится?

– Рад, что пришли навестить, – отвечал Симэнь. – А на подарки напрасно расходовались. Жар у меня что-то поднялся.

– Выпили, наверно, побольше во время праздников-то, – заметила Гуйцзе. – Воздержитесь денек-другой, и пройдет.

Они немного посидели возле Симэня и направились в покои Ли Пинъэр поздравить с праздниками хозяек. Юэнян пригласила их к себе в дальние покои и угостила чаем. Потом они опять прошли к Симэню.

Во время их разговора явился Ин Боцзюэ, а вместе с ним Се Сида и Чан Шицзе. Симэнь попросил Юйсяо помочь ему сесть на кровать и оставил гостей в спальне, где и был накрыт стол.

– А рисовый отвар ел сегодня? – спросил Се Сида.

Юйсяо отвернулась, не сказав ни слова.

– Нет еще, – отвечал Симэнь. – Не хочу я есть.

– Пусть подадут, – продолжал Се Сида. – Мы, брат, с тобой за компанию поедим.

Подали рисовый отвар. Прислуживала Юйсяо. Гости не упускали из виду также сладости и закуски. Симэнь же не съел и полчашки.

Певицы тем временем сидели с хозяйкой в покоях Ли Пинъэр.

– Ли Гуйцзе с У Иньэр только что тут были, – заметил Боцзюэ. – Куда они делись?

– Они там, – говорил Симэнь.

Боцзюэ подозвал Лайаня.

– Ступай, певицам скажи, – наказал он. – Пусть придут батюшке споют.

Но Юэнян, чтобы не беспокоить Симэня, не пустила певиц.

– Ничего, и так выпьете, – сказала она.

Гости осушили по нескольку чарок.

– Трудно тебе, брат, сидеть с нами, – говорили они. – Мы пойдем, не будем тебя больше неволить. А ты ложись и поправляйся.

– Тронут вашей заботой, – отвечал Симэнь.

Гости встали и откланялись.

Выйдя во дворик, Ин Боцзюэ подозвал Дайаня.

– Передай матушке Старшей, – наказывал он слуге, – пусть пригласят медицинское светило врача Ху с Большой улицы. Его считают знатоком по части лихорадки. Скажи, батюшка Ин, мол, советует. Цвет лица у хозяина нехороший. Чего бы не случилось. Сейчас же скажи! И пусть не откладывает!

Дайань не посмел ослушаться и сейчас же доложил Юэнян. Хозяйка поторопилась в спальню к Симэню.

– Брат Ин через слугу передал, – обратилась она к больному, – чтобы мы пригласили врача Ху с Большой улицы. Он, говорят, мокротную лихорадку[1514] вылечивает. А почему бы и не пригласить! Пусть посмотрит.

– Опять его?! Он сестру Ли осматривал, да ничего сделать не мог.

– Лекарства врача помогают тому, кто излечим, – возражала Юэнян. – Милостью Будды пользуется тот, кто достоин. А может, ты достойным окажешься. Примешь лекарство и, глядишь, дело пойдет на поправку.

– Ну ладно, – согласился Симэнь. – Приглашай.

За доктором Ху послали Цитуна.

Тем временем проведать больного пришел шурин У Старший. Он и проводил доктора в спальню, где тот обследовал пульс.

– Почтеннейший господин, – заговорил доктор, обращаясь к шурину и Чэнь Цзинцзи, – страдает от яда, скопившегося в нижней части тела, так как совершал половые акты, ощущая потребность освободить мочевой пузырь. Болезнь запускать нельзя, ибо она завершается гематурией, сиречь мочеиспусканием с кровью.

И его одарили пятью цянями серебра. Лекарство, которое он прописал, возымело не больше действия, чем камень, брошенный в морскую пучину. И более того. У Симэня вообще перестала идти моча. Встревоженная Юэнян отпустила Гуйцзе и Иньэр и пригласила к мужу Хэ Чуньюаня, сына почтенного Хэ.

– Задержка мочи, – заключил он после осмотра, – произошла из-за полного отравления мочевого пузыря, который весь охвачен патогенным огнем. Яд распространился и дальше, проникнув в меридианы и коллатерали.[1515] всех четырех конечностей. Уже образовался натечный абсцесс и скапливается флегма. Дело дошло до расстройства взаимодействия между сердцем и почками[1516]

Его наградили пятью цянями серебра. С приемом прописанного им лекарства у Симэня возник приапизм, вызванный болезненным всплеском силы ян, утратившей телесные корни. Его веник стал словно из железа и не опадал с утра до ночи. Цзиньлянь, не взирая ни на что, в сумерки опять оседлала Симэня и, хотя он то и дело терял сознание, принялась забавляться, «отливая перевернутую свечу». Смерть здесь несколько раз сменялась воскрешением.

На другой день посыльный предупредил о прибытии тысяцкого Хэ.

– Тебя господин Хэ собирается навестить, – говорила Юэнян. – Здесь неудобно принимать. Я помогу тебе добраться до дальних покоев.

Симэнь кивнул головой. Юэнян одела его потеплее, они с Цзиньлянь помогли ему перебраться из спальни Цзиньлянь в покои Юэнян. В убранной гостиной, где были зажжены благовония, его усадили на расстеленный на кане тюфяк и подложили под спину пухлые подушки.

Немного погодя явился тысяцкий Хэ. Чэнь Цзинцзи пригласил его в дальние покои, где находился больной Симэнь.

– Я отказываюсь от обмена положенными приветствиями, ибо не решаюсь вас беспокоить, сударь, – начал Хэ. – Вам полегчало?

– Жар[1517] от головы перешел в нижнюю часть тела, – объяснил Симэнь. – Ятра поражены и опухли. Хорошего мало.

– У вас, видимо, отравление мочевого канала, – заметил Хэ. – У меня есть знакомый. Он прибыл навестить родителей в Дунчан и вчера заезжал ко мне, передал письмо. Он уроженец Фэньчжоу, что в провинции Шаньси. Его фамилия Лю, по прозванию Цзюйчжай. Ему полсотни лет, и он слывет исцелителем язв и отравлений. Я приглашу его к вам. Пусть и он осмотрит вас, сударь.

– Благодарю вас, сударь, за беспокойство, – проговорил Симэнь. – Я пошлю за ним слугу.

Тысяцкого Хэ угостили чаем.

– Не расстраивайтесь, сударь, и берегите себя, – сказал Хэ после чаю. – А о службе не беспокойтесь. Я буду присылать вам на просмотр все бумаги. Только не волнуйтесь.

– Прибавил я вам хлопот, – подняв обе руки, благодарил его Симэнь.

Тысяцкий Хэ откланялся и вышел. Симэнь велел Дайаню взять визитную карточку и пойти вместе со слугой тысяцкого Хэ за Лю Цзюйчжаем.

Приезжий доктор, обследовав пульс и причинное место больного, тотчас же приложил опухоль мазь и оставил лекарство для приема внутрь. Симэнь наградил его куском ханчжоуского шелка и ляном серебра. Первый прием лекарства не возымел заметного действия.

В тот же день навестить Симэня прибыла в паланкине Чжэн Айюэ. В одной коробке, которую она поднесла, находились птенцы голубей,[1518] в другой – нежные паровые пирожки с фруктовой начинкой. Развевался ее расшитый пояс. Она, словно колышащаяся на ветру ветка цветов, впорхнула в дверь и склонилась перед Симэнем в земном поклоне.

– Не знала я, батюшка, что вам нездоровится, – говорила она. – Хороши Гуйцзе с Иньэр! Сами навестили батюшку, а мне ни слова. Уж не осудите меня. Прошу прощения, что не проведала вас раньше.

– Не поздно и сейчас, – отозвался Симэнь. – И подарки купила. Мамаше вашей за хлопоты спасибо передай.

– Что это за подарки! – улыбалась Айюэ. – В спешке собирала. Как вы похудели, батюшка. Очень изменились. Это вам к столу сгодится.

– Годиться-то оно годится, да ест он уж больно мало, – заметила Юэнян. – Вот сегодня рисового отвару немножко отведал и все. Только что доктор осматривал.

– Матушка, – обратилась к хозяйке певица. – Велите голубка сварить. Я сама батюшку покормлю. Может, с рисом покушает. Вы грузны, батюшка, вам надо кушать. Разве так можно! Вы ведь всей семье опора.

– Он в рот возьмет, а есть не будет, – заметила Юэнян.

– Слушайте, что я вам говорю, батюшка, – не унималась певица. – Если вам даже и не хочется, ничего, как-нибудь через силу, а питаться необходимо. Не корнями жив человек, а питьем да едою. Надо как-то себя поддерживать. А то совсем отощаете. Что же от вас останется!

Немного погодя сварился голубь. Сяоюй подала его вместе с рисовым отваром. Его приготовили из отборного риса и приправили тыквенно-баклажанным маринадом, отчего он издавал исключительный аромат. Чжэн Айюэ забралась на кан и, встав перед Симэнем на колени, сама стала кормить его, держа в руке чашку с рисом. Симэнь не без усилий съел полчашки рису, попробовал голубятины и закачал головой.

– Благодаря лекарствам да и моим уговорам вот вы как-никак и поели немножко, батюшка, – говорила Айюэ.

– На этот раз батюшка побольше покушали, заметила Юйсяо. – А все потому что вы, сестрица, за ними поухаживали.

Юэнян распорядилась подать певице чаю, а под вечер угостила вином и закусками, наградила пятью цянями серебра и отпустила. Перед уходом Айюэ еще раз зашла к Симэню.

– Полежите, батюшка, потерпите и поправляйтесь, – наказала она, земно кланяясь. – А я вас еще как-нибудь навещу.

Вечером Симэнь принял вторую дозу лекарства Лю Цзюйчжая. Боль распространилась по всему телу. Симэнь стонал целую ночь. Утром, в пятую стражу, вскрылась опухоль мошонки, и он очутился в луже крови. К тому же на черепашьей головке выскочил шанкр, и непрестанно сочилось фиолетовое выделение. Симэнь потерял сознание.

Юэнян и остальные жены, крайне этим встревоженные, не отходили от больного. Когда стало ясно, что не помогут никакие лекарства, Юэнян пригласила старуху Лю. Та в передней крытой галерее зажгла свечу в форме человека и пустилась в шаманский танец.

Слугу послали к столичному воеводе Чжоу узнать, где пребывает Бессмертный У, чтобы пригласить его к больному. Ведь это он в свое время предсказал Симэню, что в этом году тот «будет кровью харкать и гноем истекать, начнет сохнуть, чахнуть, увядать».

– Не следует беспокоить господина Чжоу, – заметил Бэнь Дичуань. – Бессмертный У обретается за городскими воротами у храма Бога Земли, где предсказывает судьбу и врачует недужных. Ходит лечить, когда позовут, а наград не принимает.

Юэнян тотчас же послала за ним Циньтуна.

Бессмертный У вошел в спальню и поглядел на Симэня. Он был совсем не тот, что прежде. Сильно осунулся, лежал как пласт. Голова его была перевязана платком. Бессмертный нащупал пульс.

– Вы не в меру увлекались вином и женщинами, сударь, – заключил он, – вот отчего у вас и истощилась почечная вода. Опустошающий огонь, рожденный морем страстей, дошел в вас до великого предела.[1519] Болезнь проникла в самое нутро[1520] и с трудом поддается лечению. Вот послушайте восьмистишие. Он страдает оттого, что:

Юэнян поняла, что недуг Симэня не поддается лечению.

– Если не помогут снадобья, не могли бы вы, учитель, предсказать его судьбу? – спросила она.

Бессмертный перебрал ему пальцы, осмотрел линии руки и рассчитал знаки появления на свет.

– Вы родились, сударь, под знаком тигра, в год третий – бин-инь, месяц сорок пятый – моу-шэнь, день девятнадцатый – жэнь-у, час пятьдесят третий – бин-чэнь. Теперь же идет год моу-сюй, тридцать пятый. Вам, стало быть, тридцать три года. Для предсказания судьбы придется рассмотреть движение знаков зодиака.[1521] Хотя огонь и земля находятся в расстроенном положении,[1522] в этом году земля под пятым небесным знаком моу преодолевает воду под девятым небесным знаком жэнь.[1523] Год отмечен засухой. В первую луну, а она под пятнадцатым знаком моу-инь, три небесных пятерки моу сталкиваются с земной пятеркой чэнь,[1524] а перед этим не устоять. Пусть вы богаты и счастливы, но долголетия вам не видать. А вот то, что обыденной речью выразить неудобно. Послушайте стихи!

– Если судьба не сулит ему ничего хорошего, – продолжала Юэнян, – не могли бы вы, учитель, погадать по тварям и по созвездиям?[1525]

Бессмертный У разложил изображения тварей напротив знаков небесных стволов и земных ветвей, а затем сказал:

– Раз и твари не предвещают хорошего, не могли бы вы, наставник, истолковать мне сон?

– Что за сон вам привиделся, сударыня? – спросил прозорливец. – Расскажите. Бедный инок объяснит его вам.

– Мне приснились огромные палаты, которые должны вот-вот рухнуть, – рассказывала Юэнян. – Я была одета в красное. У меня сломалась бледно-голубая нефритовая шпилька. Потом я уронила восьмиугольное зеркальце,[1529] и оно разбилось.

– Я вам растолкую ваш сон, сударыня, только на меня не обижайтесь, – произнес монах. – Готовые рухнуть палаты предвещают несчастье вашему супругу. Красные одеянья – вам скоро предстоит облачиться в траур. Поломанная шпилька сулит прощание с вашими сестрами, а разбитое зеркало – близкое расставание супругов. Вещий сон! Не к добру!

– Есть еще хоть какая-нибудь надежда, наставник? – спрашивала Юэнян.

– Когда Белый тигр уже встал на дороге, а Дух Утраты готовит беду,[1530] ее не отвратит и бессмертный, от нее не избавит и сам Тайсуй – властитель лет Юпитер. Что установлено всемогущей природой, того не изменят ни духи, ни черти.

Стало ясно Юэнян, что Симэню нет спасения. Она отпустила прозорливца, наградив его куском холста, но не о том пойдет речь.

Да,

Видя, что ни мольба, ни гаданье не предвещают ничего доброго, Юэнян сильно встревожилась. Когда настал вечер, она зажгла во внутреннем дворе благовония и, обративши взор свой к небу, дала обет:

– Если поправится муж мой, – шептала она, – я три года подряд буду совершать восхождение на священную Великую гору Тай, буду чтить божественную Матушку[1531] благовониями и одеяниями.

Мэн Юйлоу обреклась в седьмой, семнадцатый и двадцать седьмой дни каждой луны поститься и возносить молитву духам Северного Ковша – семизвездья Большой Медведицы. Только Пань Цзиньлянь и Ли Цзяоэр не давали никаких обетов.

Симэнь сознавал, как серьезно его состояние. Он то и дело терял сознание. И вот он увидел Хуа Цзысюя и У Чжи. Они стояли прямо перед ним и требовали вернуть долг. Симэнь утаил видение, но домашним не велел отходить от постели.

Пока не было рядом У Юэнян, он взял за руку Пань Цзиньлянь. Как тяжело ему было с ней расставаться.

– Искусительница ты моя! – проговорил он, и глаза его наполнились слезами. – Я умру, а вы, сестры, оставайтесь у дщицы души моей. Не расходитесь, прошу вас.

– Дорогой мой! – едва сдерживая рыдания, отозвалась Цзиньлянь. – Я бы рада остаться, да потерпят ли меня другие.

– Подожди, придет Старшая, я с ней поговорю.

Немного погодя вошла У Юэнян. У Симэня и Цзиньлянь были красные от слез глаза.

– Дорогой мой! – обратилась Юэнян. – Скажи мне, что у тебя на душе. Дай наказ. Ведь я жена твоя.

Симэнь Цин с трудом сдерживал рыдания.

– Вижу, не долго мне осталось, – говорил он, всхлипывая. – Мой завет короток. Если родится у тебя сын или пусть даже какая ни на есть дочь, берегите младенца, сестры. Живите вместе, не расходитесь кто куда, а то люди осудят. – Симэнь указал на Цзиньлянь и продолжал. – А сестрицу прости, если в чем не права была.

Симэнь умолк. По нежному, как персик, лицу Юэнян покатились жемчужины-слезы. Она больше не могла удерживаться и разрыдалась в голос.

– Не надо плакать, – увещевал ее Симэнь. – Послушай мое завещание. Оно выражено в романсе на мотив «Остановив коня, внимаю»:

Выслушала его Юэнян и отвечала так:

Отдав последний наказ У Юэнян, Симэнь позвал Чэнь Цзинцзи.

– Зятюшка! – обратился он к Цзинцзи, приблизившемуся к одру. – Когда есть сын, опираются на него, а нет – полагаются на зятя. Ты мне как сын родной. Если случится недоброе, похорони меня и о доме не забывай. Матушкам по хозяйству помогай, чтобы не давать повода для досужих разговоров. В атласной лавке, с капиталом в пятьдесят тысяч лянов серебра, есть доля свата Цяо. Ее надо будет закрыть. Но прежде приказчик Фу должен продать нашу часть товаров, а долю свата с прибылями вернуть владельцу. Лавку шерстяной пряжи, где торгует Бэнь Четвертый, с капиталом в шесть с половиной тысяч лянов, и шелковой пряжи, где старшим шурин У Второй, с капиталом в пять тысяч, как кончится товар, тоже закрой. Если Ли Чжи привезет контракт, откажись. Попроси дядю Ина, пусть подыщет другого кредитора. За Ли Чжи и Хуаном Четвертым долг в пятьсот лянов, не считая полутораста лянов процентов. Деньги с них вытребуй. Мне на похороны пойдут. С приказчиком Фу держите две лавки, что около дома, – закладную, с оборотом двадцать тысяч лянов, и лекарственных трав – пять тысяч. Как только вскроются реки, тебе надо будет встретить корабль из Сунцзяна. На нем Хань Даого и Лайбао должны доставить товару на четыре тысячи лянов. Товар продашь, а вырученное серебро передай матушкам на расходы. Уездный экзаменатор мне должен двести лянов, архивариус Хуа[1533] – пятьдесят лянов, за городом лавочник Сюй Четвертый – с процентами триста сорок лянов. Их долговые расписки у меня хранятся. Слуг пошли, поторопи, если будет нужно, долг вернуть. Оба дома – напротив и на Львиной – продай, а то матушкам будет тяжело управляться.

Симэнь заплакал.

– Не волнуйся, батюшка, наказ ваш исполню, – отвечал Чэнь Цзинцзи.

Немного погодя навестить больного хозяина прибыли приказчики Фу и Гань, шурин У Второй, Бэнь Дичуань и Цуй Бэнь. И каждому из них Симэнь отдал распоряжение.

– Не беспокойся, батюшка, все будет исполнено, – отвечали приказчики.

Многие в этот день приходили навестить Симэня и, убедившись насколько он плох, тяжело вздыхали.

Прошло еще два дня. А Юэнян все лелеяла несбыточную надежду на выздоровление Симэня. Однако дни его были сочтены. На тридцать третьем году он должен был уйти из жизни. И вот двадцать первого дня первой луны в пятую ночную стражу его охватил сначала жар, потом озноб. Громко стоная и тяжело дыша, он кое-как дотянул до утра и, увы, испустил последнее дыхание.

Да,

Верно говорится в старинных афоризмах:

Твори больше добра, но не копи богатств. Кто добро творит, тот прославится. Кто копит богатства, на себя накличет беду. Сильно разбогател Ши Чун, а от плахи не сумел уйти. С голоду умер Дэн Тун, и горы не помогли. А ныне еще хуже прежнего: нет в душе людской просветления. Кто добра накопил, того превозносят и хвалят. Кто добродетели жизнь посвятил, тот глупцом слывет и всеобщим посмешищем. Кто богатства скапливает несметные, того смерть застает без гроба.

И в самом деле, Симэнь скончался, а еще не был заготовлен гроб. Юэнян поспешно вызвала У Второго и Бэнь Дичуаня, достала из сундука четыре слитка серебра и велела присмотреть гробовые доски. Только они ушли, как у нее начались схватки. Она поторопилась в спальню, легла на кровать и потеряла сознание.

Мэн Юйлоу, Пань Цзиньлянь и Сунь Сюээ тем временем суетились у смертного одра, обряжая покойника. Одна одевала ему шапку, другие халат, когда в комнату вошла Сяоюй.

– Матушка лежит без сознания, – сообщила она.

Юйлоу и Цзяоэр поспешили в спальню к Юэнян. Она лежала, держа руки на животе. Было ясно, что наступило время разрешения от бремени. Юйлоу велела Ли Цзяоэр остаться при Юэнян, а сама вышла, чтобы сейчас же послать слугу за повивальной бабкой Цай. Пока она отсутствовала, а Юэнян металась в предродовых муках, Ли Цзяоэр отправила Юйсяо за Жуи, сама же залезла в хозяйкин сундук, извлекла оттуда пять слитков серебра и отнесла их к себе. Вернулась она с бумажной подстилкой.

– Нигде не могла найти подстилку, – объясняла она. – Пришлось к себе идти.

Юйлоу, продолжавшая хлопотать около Юэнян, даже внимания на нее не обратила.

Юэнян продолжали мучить схватки. Вскоре пришла повитуха Цай. В то время как у Юэнян родился сын, обрядили Симэня, и дом огласился громким плачем.

Повитуха приняла младенца, отрезала пуповину и подала роженице успокаивающего питья. Потом она помогла Юэнян сесть на кан, и та наградила ее тремя лянами серебра. Старухе этого показалось мало.

– Помните, сколько в тот раз дали? – говорила она. – А вы Старшая хозяйка, сударыня, и у вас сын на свет появился. Добавьте по такому случаю, сударыня.

– Тогда было одно, теперь совсем другое, – отвечала Юэнян. – Тогда хозяин был жив. И на этом не обессудь. В третий день младенца мыть придешь, еще лян получишь.

– И кофту с юбкой в придачу, – добавила повитуха и удалилась.

Когда Юэнян немного пришла в себя, она заметила открытый сундук и обрушилась с бранью на Юйсяо.

– Ах ты, вонючка проклятая! – ругала она горничную. – Ты что, тоже чувств лишилась, да? Тут народ ходит, а у тебя сундук стоит открытый. Нет чтобы запереть.

– А я даже не видала, – оправдывалась Юйсяо. – Думала, вы заперли, матушка.

Юйсяо стала запирать сундук. Юйлоу при такой подозрительности хозяйки не захотела оставаться у нее в спальне и вышла.

– Вот какая у нас Старшая! – сетовала она Цзиньлянь. – Только что муж умер, а она уж домашним не доверяет.

Юйлоу и в голову не приходило, что Ли Цзяоэр уже успела стащить пять серебряных слитков.

Шурин У Второй и Бэнь Дичуань закупили у помощника областного правителя Шана набор гробовых досок и позвали столяров. Слуги перенесли тело Симэня в большую переднюю залу. Для составления свидетельства о смерти пригласили геоманта Сюя. Немного погодя прибыл шурин У Старший. Тем временем шурин У Второй с приказчиками хлопотали в передней зале. Одни снимали фонари, другие свертывали картины-свитки, третьи накрывали покойника бумажным покрывалом, зажигали перед ним светильник и ароматные свечи. Лайань был приставлен к траурному гонгу.

– Дыхание остановилось в утренний час дракона, – осмотрев руку Симэня, заключил геомант. – Злые духи не представляют опасности для домочадцев. – Он обернулся к Юэнян и продолжал: – На третий день совершите положение во гроб, шестнадцатого во второй луне выройте могилу, а по прошествии тридцати дней, через четыре с лишним седмицы, устроите погребение.

Геоманта Сюя угостили и, наградив, отпустили. Во все концы были направлены слуги сообщить траурную весть. Тысяцкому Хэ отвезли верительную дщицу и печать. Все оделись в траур, соорудили по сему случаю временные навесы, но говорить об этом подробно нет надобности.

На третий день буддийские монахи служили панихиду по новопреставленному с чтением поминального канона и сожжением бумажных денег. Все в доме от мала до велика были одеты в траурную пеньку. Зять Чэнь Цзинцзи, облаченный в полный траур, какой полагается сыну, потерявшему родителя, с траурным посохом в руке, стоял перед покойником и принимал соболезнования посетителей.