Глава 13

Отъехав по извилистой лесной тропе подальше, я перешел на шаг. Боб Сэнди держался одной рукой, в другой сжимал винтовку.

— Настрелял много, Профессор?

— Убил одного, а еще двоих не то пометил, не» то напугал.

— Ты так палил, они небось подумали, что наехали на целую армию.

У нависающей скалы Толли протянул руки, чтобы помочь Сэнди сойти.

— Профессор спас мою шкуру. Так прижали, ни вздохнуть, ни охнуть.

— То-то нам слышалось, вроде стреляют, — подвел итог Кембл.

Казби Эбитт занялся раной, а я коротко рассказал, перемежаемый замечаниями Сэнди, что произошло. Затем Боб объяснил, как дело стало. Он себе ехал, и вдруг по нему без предупреждения открыли огонь.

— Не знаю, чего они хотят добиться, — заключил Сэнди, — но за дело эти парни берутся серьёзно.

Мы набрали побольше хвороста, приготовили мясо и расселись вокруг огня. Кое-кто натаскал веток — Лусинде вместо перины. Айзек и Дегори соорудили в сторонке за деревьями примитивное укрытие. Оттуда, против нашей норы, караульный мог следить за окружающим с удобствами и не показываясь сам. Едва управившись со всей этой работой, мы услышали лошадиные шаги, а следом оклик:

— Хэлло-о-о, лагерь!

Я поспешно набросил на свое сокровище угол одеяла, не видя смысла показывать, что у нас есть. Айзек отступил к только что законченному укрытию и притаился там.

— Подходи с руками на виду! — крикнул Толли.

Это был предводитель — рослый человек с бледным лицом, виденный мною ночью. К кожаным одежкам охотника он носил шляпу, какие были популярны у плантаторов, а вороной под ним смотрелся великолепно.

Конь вступил в круг света; всадник оглядел все кругом, ничего не пропуская. В конце заметил Лусинду.

— Отлично! — Он поклонился, взмахом руки сняв шляпу — безупречный кавалер. — Моя племянница! Долго мне пришлось стараться, дорогая, но вот мы снова вместе, и благословен будь Господь за это!

— Я… я не знаю вас, — запинаясь, произнесла она. Голос девушки звучал испуганно.

— Не знаете? Я брат вашего отца; полковник Рейфен Фолви, к вашим услугам. Приехал переговорить с этими… похитителями насчет вашего освобождения.

Дегори Кембл негромко произнес:

— Вы плохо информированы, сэр. Мисс Фолви едет с нами по собственному желанию. Мы имеем честь являться ее эскортом до городов Огайо.

— Ну что же, это меняет дело. Мне сообщили, что мою племянницу увели силой, и я кинулся вслед, чтобы вернуть ей свободу.

Он сошел с лошади немного скованно, точно человек, страдающий от легкой раны. Направился к костру. Никогда не доводилось мне видеть такого хладнокровия, такой совершенной власти над собой. Он явно решил идти ва-банк — нахально потребовать отдать ему девушку, и я восхищался дерзостью этого типа. Но при взгляде на Лусинду меня охватывала тревога.

Незнакомец выглядел не старше тридцати пяти — ненамного старше меня, красив, благодушен, очевидно, получил хорошее образование. Держится с шиком и не показывает беспокойства, находясь среди людей, с которыми недавно обменивался выстрелами.

— В таком случае никаких трудностей, разумеется, не возникает, — бодро заявил он, протягивая ладони к огню. — Лусинда, собери, пожалуйста, что хочешь взять с собой, и можем ехать. До нашего лагеря недалеко. У меня много людей, гораздо надежней охрана, чем эта горстка, если позволите.

В первый раз за все время я взял слово:

— Боюсь, это не столь просто, как вам кажется. Мисс Фолви находится здесь, потому что такова ее воля. Мы считаем, что вполне способны проводить ее, куда она направляется.

Он посмотрел на меня. Тень от скалы наполовину скрывала мое лицо, и ему приходилось напрягать зрение. Однако мое заявление ни чуточки его не взволновало.

— Просто, что дальше некуда. Молодой леди в летах мисс Фолви лучше быть со своими родственниками. Против вас, джентльмены, я ничего не имею, но, конечно, собственная плоть и кровь…

— Я с вами незнакома, — спокойно произнесла Лусинда. — Отец говорил при мне о своем сводном брате, из которого вырос законченный мерзавец.

Толли хихикнул. Черты Рейфена Фолви напряглись. Но в следующую секунду он улыбался.

— Он шутил, естественно. Мы с братом часто так развлекались. Меня он называл паршивой овцой семьи, себя — блудным сыном, намеренным вернуться, — все смехом. Давай, Лусинда, пошли. Хватит разговоров.

Она помешкала, начала:

— Я…

Хорхе Улибарри прервал ее. Неожиданно выступив на свет, он ткнул пальцем в направлении пришельца:

— Он убил вашего отца! Застрелил мистера Конвея!

Лицо Рейфена Фолви застыло гневом.

— Ты, вот как? В следующий раз живым не уйдешь.

В его руке оказался пистолет.

— Лусинда, пойдешь со мной, быстро! Первый, кто дернется, отправится на тот свет. — Извлек второй пистолет. — Следующая очередь, Лусинда, твоя.

Ни у кого из нас не было оружия, ни в руках, ни под руками. Мой «фергюсон» ждал под краем одеяла, но ведь надо сначала вытащить его, развернуть дулом в противоположную сторону, потом только стрелять. Будет поздно.

Из спрятанного шалашика прямо за спиной Фолви раздался голос Айзека Хита:

— В тридцати ярдах, полковник Фолви, из винтовки я не промахнусь. Пуля вырвет крестец и раздерет вам живот. Не думаю, чтобы вам этого хотелось.

Азартным игроком наш гость не был, я сразу это заметил. Он не имел против убить кого-нибудь, в сущности, жаждал убить, но сам умирать не рвался и остаться брошенным на смерть — тоже. С ружьем, нацеленным в спину, поделать он не мог ничего и понимал это. Я поднялся на ноги и небрежно потянулся за одним из своих пистолетов.

— Осмелюсь предложить вам, сэр, уехать из этого лагеря. И так ехать и ехать. Когда я опять начну стрелять, позабочусь разглядеть цель получше.

— Значит, это вы были там, в лесу? Вы лучший охотник, чем кажетесь с виду. — С непонятным блеском в глазах он пристально уставился на меня. — А? Вы очень похожи на Ронана Чантри. Собственно, — он прищурился мне в лицо, — вы и есть Ронан Чантри.

— Вы в лучшей позиции, нежели я, сэр.

— У вас состоялся поединок с моим приятелем. Я должен был участвовать в качестве его секунданта, но меня задержали, и я не успел.

— Так он был ваш друг? Повнимательней надо бы выбирать друзей.

Он благожелательно мне улыбнулся.

— Его единственным недостатком я полагаю неумение стрелять. На его месте я бы попал.

Эта наглость меня разозлила.

— У вас имелась возможность попробовать силы сегодня, и вы управились ничуть не лучше.

Если я когда видел смерть во взоре человека, так это теперь.

— В следующий раз исправлюсь. Я вас убью, друг хороший, и с большим наслаждением.

Перестав обращать на меня внимание, он резко повернулся к Лусинде.

— Вам выгоднее пойти со мной. Я хотя бы оставлю вам чего-нибудь на платья. Это больше того, что вы получите от этого сброда.

— Они порядочные люди, сэр. Можете вы сказать так о себе?

— Мне это все равно, — пожал плечами Фолви. — Через денек-другой я заберу и тебя, и все твое приданое. А когда я с тобой разберусь, то, что останется, могут использовать индейцы. — Круто развернувшись, он метнул взгляд в каждого по очереди. — Что до вас, всех выживших привяжут к муравейникам, можете быть спокойны.

Он вспрыгнул на лошадь, сунув для этого один из пистолетов за пояс, и, не оборачиваясь, поехал вниз по тропе.

Долгие минуты никто не говорил и не двигался. Нарушил молчание Соломон Толли:

— Лучше не ставить этого человека слишком низко. Он, конечно, дрянь, но смелый до чертиков. Нужны крепкие нервы, явиться сюда и так разговаривать.

Я взглянул на Лусинду.

— Он брат вашего отца?

— Да, но на ножах с ним с самого детства. Я вспомнила кое-какие разговоры, но я мало бывала с отцом и знаю об этом человеке не слишком много.

Дождь кончился, и вдруг мы почувствовали, что место нам опротивело. Обменявшись несколькими словами, чтобы убедиться во всеобщем согласии, мы оседлали лошадей и двинулись по тропе дальше. Устроили стоянку в изолированной рощице, чуть ли не на рассвете, три часа проспали и снова отправились в путь.

Мы упомянули Огайо с умыслом, в надежде, что наши преследователи повернут в ложном направлении, но не в очень большой надежде. Нашей целью оставались деревни манданов, дорога туда была дальней и тяжелой. Сперва еще надо найти клад — если он есть в природе, — а Рейфен Фолви именно этого момента и поджидает.

Несомненно, нечто ему известно, но не все. Чтобы разыскать сокровища, он нуждается в нас, а у нас нет выбора. Придется найти спрятанное, а после уносить ноги, как сумеем.

Меня снедало беспокойство, как, по всей вероятности, и всех нас. Супостат у нас объявился хоть куда. Недооценишь — жди беды.

Соломон Толли и я рели поход.

— Неплохо нам разузнать о нем побольше. Сколько у него народу, как вооружены, насчет коней опять же.

— Толково рассуждаешь. Вот только времени нема. На мой взгляд, надо двигаться не останавливаясь, а хапнем золото — удираем что есть духу.

Наш недавний собеседник показал не один ум, но и коварство: бдительный, хитрый, брызжущий ненавистью. Следует пребывать настороже каждую секунду.

Толли и я продолжали обсуждение, непрерывно держа глаза открытыми, уши на макушке. Скорее всего мы прилично опередили противника, но положиться на подобное соображение — значит напрашиваться на проблемы.

Дважды мы меняли направление. Не раз спускались в воду ручьев и поворачивали назад, выбираясь там, где каменистая поверхность почти не сохраняла следов, затем погружались в непролазные дебри. Переносили свалившиеся деревья, чтобы легли поперек тропы, выбирали дороги, по каким нормально никто бы не поехал, и всё время сознавали: вполне вероятно, дурачим мы лишь самих себя.

Боб Сэнди поравнялся с нами. Что рана мешала ему, мы знали, но он не подавал виду.

— Выход только один, — сказал он. — Нужно залечь в засаду. Подыщем хорошее местечко и будем их укладывать, как подъедут на расстояние выстрела.

Мне тоже приходило такое на ум, и совесть меня по поводу подобной тактики не мучила. Против численного превосходства все хорошо, что полезно, а мы знали: их больше, а вожак ловок на редкость. Однако, карауля в засаде, мы утратим выигрыш в дистанции и рискуем сами попасть в окружение и оказаться стертыми с лица земли. Мы решили продвигаться дальше.

В течение дня я два раза доставал карту, найденную в кармане Конвея, но не видел на местности ничего ей соответствующего. К несчастью, мы ехали быстро, а я подозревал, что разобраться в карте требует лучшего представления обо всех окрестностях. У меня начало формироваться впечатление, что рисовали ее с наблюдательного пункта, расположенного выше нашего теперешнего маршрута.

Существовала, бесспорно, возможность ничего не отыскать. Двести лет — время изрядное, а тот индеец либо сказавшие ему могли сказать и другим. Клад — штука уклончивая: блуждающий огонек, с обыкновением не оказываться там, где предполагают.

Я намеренно выбирал путь, уводящий нас выше и выше по горе. Когда мы расположились на отдых этой ночью, вокруг теснились ели с опущенными до земли ветвями. Справа и позади росли американские осины, густой лес, в который практически нельзя было пройти, не поднимая. шума. Впереди нас, за елями, находились крутой обрыв и. чудесный зеленый луг с редкими скоплениями камней.

— Не надо мне было вас втягивать, — сказал я, сидя у костра. — Без меня вы бы уже ловили бобров.

— И без меня тоже, — прибавила Лусинда.

— Не страшно. — Дегори Кембл махнул рукой, отбрасывая наши угрызения. — Мы лучше узнаем страну, и, когда начнем промысел, нам это пригодится.

Позже, после заката, но еще при ясном свете, я перебрался на край еловой рощи разглядывать попеременно карту и местность.

При одном дневном свете округи не изучишь. Лучше всего подходят утренние и вечерние часы, потому что тогда в понижениях, впадинах и оврагах собираются тени, и рельеф выделяется совсем по-другому. И рассветный свет — не то же самое, что вечерний, хотя сходство присутствует.

Рядом со мной из рощи вышла Лусинда, и мы сидели, скрытые деревьями и их тенью, рассматривая развернувшуюся перед нами картину. Через некоторое время она указала на каменный выступ милях в десяти к юго-востоку.

— Вон место, которое мне велели искать. Мы совсем близко.

— И что именно надо искать? Как мы отличим нужную точку?

Ответа пришлось ждать несколько минут, и я ее понимал. Конечно же ей вбили в голову не говорить этого ни одному человеку. То, что ей дали эти сведения, вообще являлось всего лишь единственной страховкой, какую мог себе позволить ее отец… на случай, если что произойдет с ним и с Конвеем.

Подошел Соломон Толли, но Лусинда больше не колебалась.

— Иссиня-черный утес около двадцати футов высотой, над ним — обширный косогор, голый после пожара. Над горелым местом — откос из красновато-желтого потрескавшегося камня.

— И все? — Я пораженно уставился на нее. Я просто не верил своим ушам, как и Соломон. — Ничего больше?

— На другой стороне ручья скалистая поверхность с белой зигзагообразной полосой, словно молния.

Ни я, ни Толли не вымолвили ни слова. Только глядели вдаль поверх темнеющих холмов, не зная, смеяться или прийти в отчаяние. Приметы, какие выберет желторотый невежда. Толку от них ни малейшего.

Девушка глянула на Соломона, потом на меня.

— Что-нибудь не так?

Соломон принялся ковырять землю палкой, а я сказал:

— В этих горах — в любых горах — найдется тысяча таких мест. А насчет голого склона… вряд ли он до сих пор голый.

— То есть… вы хотите сказать, эти приметы нам не помогут? Не найдем клада?

— Этого я не говорил. Мы точно знаем, что он поблизости. Но видите ли, тот испанский офицер рассчитывал вернуться. Место он знал. Знаки, выбранные им, вне сомнения, подыскивались второпях, время поджимало. Он отметил первое, попавшееся на глаза. Такие косогоры высоко в горах встречаются на каждом шагу, а белая полоса, конечно, кварц — тоже обычное зрелище. Офицер сам составил описание, тут и говорить нечего. Любой индеец из его группы отметил бы совсем другое.

Лусинда выглядела, точно ее ударили. Лицо побелело.

— Получается, мы ничего не разыщем?

— Один шанс на тысячу, — проговорил Толли, — но есть ведь что-то еще? Сверх этого? Хоть какой-нибудь намек?

— Нет.

Мы возвратились к костру и уселись. Толли коротко изложил остальным суть дела. Мы все испытывали сожаление. Не за себя, мы же ничего не потеряли, а за нашу спутницу, потерявшую все.

Не Запад мы пришли за мехами, большинство из нас во всяком случае. Зачем прибрел я, мне не стало ясно до сего дня. Сбежал от чего-либо? От всего на свете? Пришел, желая измениться? Или вернуться в утраченное детство?

— А в убытке-то он, — заметил Шанаган. — Эта бледная мерзость из Мехико. Мы же пришли за пушниной, в конце концов, и можем ее добыть, несмотря ни на что. А ему ничего не оборвется, кроме удовольствия тащиться обратно.

— Так ведь он этого не знает, — мягко возразил Эбитт. — Не знает и никогда не поверит. Решит, что мы врем. А вы помните, что он говорил: он всех нас прикончит… стараясь заставить рассказать, о чем мы не имеем понятия.

Мы обменялись взглядами поверх пламени. Надежда на сокровища улетучилась, долгий путь к манданам остался. Все проблемы пребывали нерешенными.

А где-то позади Рейфен Фолви ехал по нашему следу.

Глава 14

Этим вечером мы сидели мрачные, как тучи. Переживали мы не за себя, нам терять было особенно нечего, а за Лусинду, к которой постепенно крепко привязались.

В трудном, можно сказать, отчаянном положении от нее не слышали слова жалобы. Не уступая лучшим среди нас наездникам, она спокойно обходилась имеющимся, не заикалась насчет еды, не настаивала на особых привилегиях.

Внезапно разозлившись, я обратился к Кемблу:

— Черт побери, Дег, мы должны что-то сделать! Барахло же спрятали, а с такими никчемными сведениями не похоже, что кто-нибудь его нашел.

— Далеко от того выступа? — спросил Толли.

— День пути, — ответила Лусинда.

— То есть от двенадцати до тридцати миль, в зависимости от состояния лошадей, насколько едущие нервничали и что собирались делать дальше.

— Скорее меньше, — заметил Казби Эбитт. — Подумайте сами: с ними ценности, индейцы рядом или на подходе. После того как прошло столько времени, ситуацию с уверенностью не восстановишь, но им наверняка пришлось туго, раз они вообще расстались со своим грузом.

— Теперь представьте все это себе. Они хотели смотаться во французские колонии, откуда можно уехать в Европу и форсить в Париже, Лондоне или Риме. Они вовсе не хотели зарыть свое добро в землю.

— Поэтому они должны ехать медленно, по-моему. Высматривать место: что-то подходящее для стоянки, чтобы был предлог задержаться… и что-то пригодное, как примета. Что-то сверх того, о чем нам говорили.

— Я все рассказала, про что знаю! — запротестовала Лусинда.

Соломон Толли кивнул.

— Думаю, так и есть. Что не означает, что больше ничего нет. Вполне вероятно, они приберегли нечто для себя самих, информацию, которую не открыли никому.

— Я бы сказал, мы можем находиться в пяти милях от цели прямо сейчас, — предположил Айзек.

Отблески костра вспыхивали на темной хвое и на серебристых стволах осин. Осины были из самых крупных, какие я видел. Ведь осина растет густо, струной тянется вверх. Это дерево любит солнце, не может без него обойтись и в числе первых занимает опустошенные пожаром участки. Она вырастает высокой, и под ее покровом начинает подниматься ель, процветая под защитой. Но по мере того как ель становится выше, осина начинает отмирать, пока через много лет не остается один плотный ельник.

Одно из наиболее красивых деревьев в мире, оно мало годится в дело, потому что от сердцевины гниет. Сейчас, в канун зимы, его листва уже зазолотилась. Почва, где мы будем спать, укрыта золотым ковром в несколько дюймов толщиной. На мой вкус, достаточное богатство.

Поднявшись от огня, я набрал листьев и свалил их в месте, где ляжет Лусинда, затем нагреб для себя. Я чувствовал себя взвинченным и не хотел спать. Костер мы оставили догореть до углей. Мы подсовывали в него шишки и обломки дерева, валяющиеся кругом, но выбирали такие, чтобы тлели, не производя яркого пламени.

Боба Сэнди беспокоила его нога. Мы обработали ее тщательно, как только были в состоянии, но, хоть кость осталась неповрежденной, рана болела, и нога сгибалась с трудом. Сэнди заснул первым, потом Эбитт.

Хит сторожил первым и уже спустился вниз. Кембл и Толли улеглись, затем Хорхе Улибарри, выяснив, что не может ничем услужить Лусинде, удалился на покой, забравшись глубоко в осинник. Дэйви Шанаган лег под елкой; он видел костер, но самого его от костра не было видно.

— Почему вас зовут Профессором? — ни с того ни с сего спросила Лусинда.

— В шутку, — пожал я плечами, — но я действительно преподавал какое-то время. Не засиделся в должности, признаюсь прямо. Мне нравилось заниматься наукой, нравилось учить, но я еще и писал, и немного баловался юриспруденцией. Откровенно говоря, кем-то определенным я не стал. Видите ли, мальчишкой я жил в лесу. Глушь нанесла на меня свой отпечаток, и временами я обнаруживаю, что скучаю по тенистым тропинкам под кронами деревьев.

— А теперь что?

— Кто знает! Сомневаюсь, что когда-либо вернусь к прежнему образу жизни. Конечно, многое хотелось бы изучить. Тянет попутешествовать, исследовать древние цивилизации Азии, Или, если на то пошло, здешние. Слишком мало известно о том, что тут делалось до появления белых.

— Вы не женаты?

— Моя жена умерла. Тогда я и отбросил связи с прошлым.

Я встал.

— Лучше постарайтесь отдохнуть. Завтра нам придется нелегко.

Она отправилась в постель, но я не последовал ее примеру. Сна у меня не было ни в одном глазу, почему — непонятно. Что-то не давало мне покоя, и я прошел к тому месту, где Хит стоял на страже.

— Это ты, да? Пока все спокойно. Но как-то нынешняя ночь мне не по душе.

— Мне тоже.

Мы стояли спиной к осиновой роще. Листья нежно перешептывались вокруг. Всходила луна, делая окружающее рельефным до неправдоподобия. Белесые стволы деревьев напоминали греческие колонны. Я положил на один из них ладонь.

— Они подстригают себя сами, — сказал я. — По мере роста первые ветви отпадают.

— Толстые какие, — заметил Хит. — Обычно осины бывают жиже.

— Этим по сотне лет или больше. Они редко доживают до двухсот… очень редко.

Хит повернул ко мне лицо.

— Чантри, я все думал, про что ты говорил раньше, насчет как выгоревшие места зарастают осинником. А она как раз про выгоревшее место и упоминала. Не считаешь, то место может сейчас быть под осиновым лесом?

— Пес возьми. Хит, а ты, наверно, прав. Только к нашему времени тот склон уже должен быть покрыт елью, осины окажутся малочисленными, если останутся вообще.

— Или станут очень старыми… вроде этих.

Молча мы переваривали одну и ту же мысль: в эту самую минуту мы, возможно, стоим среди тех, поднявшихся на давнем пожарище деревьев. С иссиня-черной каменной стеной под нами и полосой кварца напротив.

— Это было бы слишком хорошо, но, Хит, гляди получше. Я пойду выясню, на что похож бок горы над нами.

— Давай. — Он сплюнул в пышную подстилку. — Что-то у меня в нутре свербит насчет этого места. Ты когда распространялся про осины, я все вспоминал, как оно выглядело на подходе.

Повернувшись, я обошел осинник и двинулся мрачными коридорами между елями вверх. В лунном сиянии осины поражали невероятной красотой — недвижные светлые стволы, слегка трепещущие золотые листья — чары, да и только. Неудивительно, что они привлекают так многих животных и птиц.

«Фергюсон» в правой руке, я упорно карабкался все выше. Путь часто становился таким крутым, что приходилось подтягиваться, хватаясь за ветки. И как-то сразу я очутился на открытом склоне, глядя вниз на ельник, на осины, на всю древесную поросль. Ибо вышел на границу распространения леса.

Наверху висела луна. Невозможно прозрачное небо заливало рощу подо мной туманным золотистым светом. Мгла шла не от сырости или низкого облака: так мерцали средь деревьев лунные лучи. Позади громоздилась необъятная гора, внизу крутой косогор, дрожащее свечение осинника, а за ними, на другой стороне долины, обрыв. Древний сброс на краю изрезанного плато, лежащего далее.

Дна долины я не видел. Все в глубине скрывала непроницаемая тень. Мгновение я стоял неподвижно, забывшись в упоении видом, затем повернулся взглянуть на верхний склон.

Он резко возносился к высвеченной небом черте, и, когда я шагнул к подножию, под ногой заскрежетал щебень. То, что мы искали. Каменный крутояр, изрезанный трещинами, крушащийся от смены тепла и холода.

Помедлив, я двинулся обратно, и тут мои уши уловили негромкий звук. Стремительно обернувшись, я бросил взгляд вдоль основания ската. Кто, -то идет сюда… мужчина высокого роста. Не размышляя, я отступил на участок поравнее, в поисках лучшей опоры для ног.

Идущий приближался непринужденно, почти без шума. Я не сомневался, кто он такой, но ждал, заинтересованный, что он собирается делать, и не забывая о лагере внизу.

— Приветствую, дружище! Так и знал, что только вы можете забраться сюда среди ночи. Чтобы пренебречь сном ради прогулки в подобный уголок, надо быть в душе чуточку поэтом. Что ж, хорошо, что вы пришли. Пора нам переговорить вне слышимости всяких прочих.

— Они друзья мне, — ответил я суховатым тоном.

Он отмахнулся от моих слов рукой.

— Натурально. У всех людей есть друзья. А уж что они для нас значат, зависит от того, как мы умеем их использовать. Мне кажется, ваши свою ценность для вас потеряли.

— Мое мнение несколько другое.

— О? Ну само собой. Вы — человек романтического склада, иначе духу бы вашего на Западе не было. И немного тронутый, если позволите так выразиться. Вы же ничего в этих краях не забыли. Вот море — дело другое. Когда все это кончится, я обзаведусь самым прекрасным кораблем, какой только бороздит воды, заарканю кой-кого из моей прежней команды, и тогда покажем сукиным детям, что такое пиратство.