Глава 1

Всю эту весну я боялся. Я так никогда и не узнал, почему отцу вздумалось остановиться именно на участке Чантри. Может быть, просто оттого, что он устал и хотел остановиться хоть где-нибудь.

Когда мы подъехали к самому дому, то увидели на ступеньках у самой двери мертвеца. Он был мертв уже давно, в округе не осталось никого, кто бы мог его похоронить, и я испугался.

Дом был крепок. Его строили прочно, на века, будто его хозяин планировал задержаться здесь надолго. Это было еще до того, как пришли индейцы.

В доме не было ни души, и все кругом было разграблено… Ну да, конечно же… Он, наверное, пустовал недели. Быть может, месяцы. Человек на крыльце был мертв уже давно.

От него осталось совсем немного: только кости да клочок рваной кожи, высохшей словно пергамент. Одежда изорвана и в крови.

Отец долго стоял над ним, глядя себе под ноги.

— Непонятно, — буркнул он наконец.

— Что такое, пап?

— Индейцы всегда снимают одежду с трупа. А эти ничего не взяли.

— Но зато вывернули карманы.

— Вижу, сынок. Над этим стоит подумать. — Он отвернулся. — Сбегай-ка к фургону и принеси лопату. Надо бы его похоронить.

Он обошел тело и потянул на себя дверь. Она открылась только наполовину, и отец заглянул внутрь, словно там было что-то страшное, но, как я и сказал, бояться было нечего. Я вошел вслед за ним. Кровать, с двух сторон прибитая к стенкам, стол, два стула. Все сделано на совесть человеком, руки которого любили столярную работу.

Отец всегда говорил, что человека, который любит дерево, всегда можно узнать по тому, как он обращается с вещами, — все сделано так, что любо-дорого посмотреть. Сам отец не смог бы так сделать, но мастерство его всегда восхищало. Поэтому мне тоже нравилась столярка, и, надо сказать, у меня получалось. В этом на самом деле что-то есть.

— У меня никогда и ни к чему не было таланта, сынок. Всю свою жизнь я упорно трудился, но таланта у меня нет. Я только и сумел, что научился не бояться тяжелой работы, и поэтому уважаю людей, способных к чему-то более изящному. На плоды их рук приятно посмотреть.

Мы перенесли мертвеца к холму позади дома и выкопали могилу. Когда яма была готова, положили тело в одеяло, запеленали его, как младенца, и потихоньку опустили в землю, а затем отец прочитал над ним молитву из Библии. Не знаю, откуда он так хорошо знал Библию, — читал он ее нечасто.

Мы забросали могилу, и отец сказал:

— Завтра придем и поставим крест.

—  — А что мы напишем? Мы ведь не знаем, кто это?

— Не знаем. Но место это зовется участком Чантри, так что, я думаю, это и есть его имя. — Отец остановился, опершись на лопату.

— А что мы будем делать сейчас, пап? Ехать уже поздно.

— Останемся здесь. На этом самом месте. И больше никуда не поедем. Знаешь, сынок, я не так уж и удачлив. Пожар уничтожил все до нитки. В Миссури посевы пожрала саранча, а в Канзасе урожай побило градом. И к тому же я не очень-то разбираюсь в земледелии.

Твой дед — вот он в этом деле дока. Ему достаточно было только посмотреть, что на земле растет, чтобы понять, что к чему. Он мог проскакать по участку галопом и затем рассказать, где лучшие угодья. А я, я был всего лишь горячий самоуверенный юноша, который не слушал никаких стариков. Я заранее знал все, что он мог мне сказать. Поэтому я так ничему и не научился. Да, сынок, приходится это признать. Какую бы землю я ни брал, она всегда оказывалась самой никудышной. Конечно, саранча, град и все прочее тоже сделали свое дело, но на тех участках все равно бы ничего не выросло.

А теперь эта земля… Ее занял другой человек. Я слышал кое-что о Чантри: люди говорили, что у них есть голова на плечах. Человек, построивший этот дом, знал, что делает. У него был талант. Поэтому я думаю, что и землю он взял себе неплохую. А теперь сюда пришли мы и больше никуда не уйдем отсюда.

И тогда мы занялись уборкой. Мы драили пол и вытирали пыль, словно парочка женщин, но зато, когда мы закончили работу, вокруг так и сверкало.

Сарай и конюшня тоже были построены на совесть, к тому же в сарае мы нашли кучу добротного инструмента, который будто только что оставил хозяин.

Совсем рядом с домом, не далее тридцати футов, оказался ручей с хорошей холодной водой. Никогда не пробовал ничего вкуснее. Ручей окружала стена из булыжника, футов восьми или десяти высотой, так что можно было набрать воды и вернуться обратно в дом под ее прикрытием. И даже здесь тебя защищала небольшая земляная насыпь.

Дом стоял посреди поля, а к конюшне был пристроен загон. Лошади разбежались, так же как и прочий скот, который был у Чантри. Мы подогнали свой фургон и разобрали вещи.

Не скажу, чтобы мне это очень нравилось. Честно говоря, мне это не нравилось совсем. Всякий раз, ступая на крыльцо, мы перешагивали то место, где лежал мертвец. Меня так и кидало в дрожь.

Отец сказал:

— Не обращай внимания, сынок. Тому человеку только понравилось бы, что кто-то пользуется плодами его труда. Ни один мастер не будет строить для того, чтобы потом оставить дом дождю и ветру. Он строит для того, чтобы жить в нем, и было бы стыдно бросить все постройки без хозяйского глаза.

— Но поблизости нет соседей.

— Нам сейчас соседи и не нужны. Нам нужно время и силы. Если эта земля так богата, как я думаю, соседи еще появятся. Но когда они придут, они увидят, что мы уже застолбили изрядный кусок земли.

— А вдруг вернутся индейцы?

Он глянул на меня:

— Сынок, твой отец хоть и не такой пройдоха, как некоторые, но достаточно умен, чтобы знать: индейцы снимают с убитых одежду, потому что она им нужна.

— Его одежду не взяли, — заметил я.

— Ты прав. Взяли что-то другое. Помнишь его карманы, малыш?

— Они были вывернуты.

— Точно! Значит, кому-то было до того дело. Деньги и так далее. Индейцы в этой части страны не делают денежных запасов. Им нужны товары. Им нужны вещи.

— Ты хочешь сказать, что это были не индейцы?

— Я не видел ни одного следа мокасина, сынок. Но зато предостаточно следов от сапог. Этого человека убили не индейцы, это были белые.

Отец сказал это за ужином, и меня пробрал озноб. Если это не индейцы, значит, мы в опасности, потому что индейца узнать нетрудно. Его видно за версту. Но белого? Кто может отличить хорошего белого от плохого?

Я поделился своими опасениями с отцом. Тот посмотрел на меня и ответил:

— Сынок, если увидишь здесь чужих, сразу же скажи мне, слышишь? И если заметишь их первым, беги с глаз долой.

У меня не было времени обдумать все это, потому что мы много работали. Казалось, отец чувствует какую-то вину перед мертвецом: он работал куда больше, чем когда-либо, — от темна до темна. И я работал вместе с ним.

Мы застолбили четыре участка — четыре квадратные мили полей, лесов и лугов, по которым протекал ручей.

Мы посеяли кукурузу, акров сорок, и примерно акр земли отвели под огород. В лесу было много разных ягод.

Но только я никак не мог забыть того мертвеца.

Незнакомец появился один.

Это был высокий худощавый мужчина с сухим смуглым лицом и высокими скулами. На нем был черный купленный в магазине костюм, на голове шейный платок — совсем как на картинках, где рисовали старых пиратов. Черные сапоги его были начищены, но изрядно запылены. Он ехал на прекрасном вороном коне, нос коня был бело-розовым.

Он остановился вдалеке, и тогда-то я его заметил. Незнакомец приподнялся в седле, прикрыв глаза ладонью, и рассматривал меня и отца, который в это время трудился с мотыгой в кукурузе.

— Па? — тихо сказал я.

— Все в порядке, сынок, я его вижу.

Поблизости в кустах лежала винтовка в чехле, и отец, продолжая мотыжить, двинулся в том направлении. Однако незнакомец уже приблизился. Он вел в поводу запасную, точнее вьючную, лошадь, которую я раньше не заметил. Наверное, она держалась за его вороным.

Он подъехал к дому, свободно сидя в седле, и я увидел, что у него тоже есть винтовка. Под рукой. Из-под пиджака виднелся краешек кобуры.

Отец был недалеко от дома, но он не стал подходить, встал у куста. Незнакомец подъехал ближе.

— Ничего, если я попрошу у вас попить? Мы приехали издалека.

Отец взял винтовку и зашагал к дому, мотыгу он оставил лежать на земле.

— Пейте сколько угодно, — сказал он. — Дорога небось пыльная.

Черты лица незнакомца разгладились, как будто он собрался улыбнуться. Только мне казалось, что он не очень-то привык улыбаться.

— Да уж, это точно. Похоже, все мои дороги пыльные. — Он мельком огляделся. — Это ранчо Чантри?

— Так его называют.

— Вы Чантри?

— Нет. Когда мы сюда приехали, ранчо уже забросили, а на крыльце лежал мертвец. Мы его похоронили и решили тут остаться. Слишком уж хорошее место, чтобы оно пустовало. — Отец чуть помолчал. — Даже если бы земля не была такой хорошей, я бы все равно остался. Этот Чантри, если это он выстроил ранчо, был настоящим мастером. Жаль было оставлять его дом разрушаться без хозяйской руки.

Мужчина пристально посмотрел на отца:

— Славно сказано. Думаю, Чантри был бы не против.

Он напился из подвешенного у дома бурдюка. Вода была холодной и вкусной; я знал, как приятно пить такую воду после долгой и жаркой дороги.

Отцу незнакомец понравился сразу, я это понял. Он выглядел одиноким и неприветливым, но была в нем и какая-то теплота, будто томившая его дружба искала выхода.

— Можете остаться на ночь, — сказал отец. — Жилья поблизости нет, кроме того, места тут дикие…

— Ну, — заколебался незнакомец, — вообще-то лошадям нужен отдых. Спасибо, мы остаемся.

— Помоги ему, сынок, — сказал отец, — а я пойду поджарю бекон.

Мы отправились в конюшню. Мне она всегда нравилась. Даже в самую жаркую погоду там было прохладно и темно. Стены были толстые, крыша высокая, и мы уже отвели угол под сено, которое накосим осенью. Я люблю запах свежескошенного сена, лошадей, седел и упряжи.

— У вас хорошие лошади, мистер, — сказал я.

Он кивнул, положив руку на спину вороного:

— Да. На хорошую лошадь всегда можно положиться, сынок. Ухаживай за ней, и она выручит тебя из любой беды.

Первой мы расседлали верховую, потом вьючную. Вторая лошадь несла тяжелый груз: еду и одеяла. Судя по весу одеял, в них была спрятана по меньшей мере еще одна винтовка… или две.

Незнакомец чистил лошадей. Он вынул щетку и работал тщательно, вначале с одной, потом с другой.

— И давно вы здесь живете, сынок?

— Приехали ранней весной, и как только почистили в доме, начали сев.

— Почистили? Неужели там был такой беспорядок?

— Нет, сэр, только очень пыльно и все такое. Конечно, там немного похозяйничали, что-то искали…

— Искали?

— Те люди, которые убили хозяина. Они все в доме перевернули. — Я помолчал, подыскивая слова. — Отец не думает, что это были индейцы.

— Почему?

— Мертвеца оставили в одежде, а карманы вывернули. Отец говорит, что индейцы его бы раздели, а ранчо, скорее всего, сожгли.

— Твой отец прав. — Он постоял, положив руки на спину лошади. — Мне он понравился, сынок. Похоже, он честный человек, и, по-моему, Чантри не стал бы возражать, чтобы он тут остался.

Незнакомец взял седельные сумки и винтовку, и мы направились к дому, ощущая запах горящих сосновых поленьев — отец уже жарил бекон.

Незнакомец постоял на крыльце и оглядел местность. С крыльца много можно увидеть: расстилающиеся внизу поля, и леса, и даже то, что за лесом. Вид был красивый. Незнакомец стоял, любуясь облаками, которые заходящее солнце окрасило в розовый цвет.

— Да, — сказал он, — то самое место. Он все время такое искал.

Пол внутри был чисто выметен и вымыт. Он огляделся кругом, и в его глазах я заметил огонек одобрения. Отец тоже заметил его.

— Я никогда не был богат, но знаю, что дом не будет уютным, если ты за ним не следишь. Дом построить не просто, но и содержать его в порядке не легче.

Ужин был вкусным, а уж кофе-то отцу всегда удавался. Я знал это со слов других людей, поскольку мне он кофе не давал, разве что по утрам, когда было особенно холодно.

— Да, не повезло прошлому хозяину, — неожиданно произнес незнакомец. — Кто-нибудь знает, кто он был?

— Я ездил в город только один раз и никому не сказал о случившемся — сообщил, что обнаружил тело и похоронил его, вот и все. Мне кажется, об этом Чантри никто ничего не знал. Ни о нем, ни о его участке.

В городе ведь нет даже окружного шерифа. Всего лишь городской, а ему и дела нет до того, что творится за окраиной. Я думаю, покойник был именно тем Чантри, в честь которого и прозвали эти земли, но сейчас уже никто не скажет, правда это или нет. В его карманах ничего не было.

— А в доме тоже ничего?

— Только книги. Множество книг — штук тридцать или сорок. Я сам в них так ни разу и не заглянул. На чтение ни у меня, ни у мальчика времени нет. Хотя у парня к этому, кажется, есть охота. В мать… Уж она-то любила посидеть с книгой.

Отец помолчал, а потом продолжал тихим голосом:

— Друзья моей жены говорили, что я ей не ровня. Потому мы и переехали на Запад. Только она не долго оставалась с нами — умерла в Вестпорте от холеры.

— А больше от хозяина ничего не осталось?

— Загляните в стол. Там бумаги и разная мелочь. Все это было разбросано по полу, когда мы вошли сюда в первый раз. И в пыли. А местами в крови.

Отец помолчал.

— Знаете что, мистер, я никогда и никому не говорил этого, даже своему сыну, но мне кажется, что вместе с Чантри здесь жил кто-то еще. Он или ушел с теми, кто убил Чантри, или они забрали его с собой. А может быть, он успел убежать еще до прихода бандитов.

Незнакомец посмотрел на него:

— А вы наблюдательный человек!

Отец пожал плечами и налил гостю еще кофе.

— Видите тот альков? С кроватью? В другой комнате есть еще кровать, а этот альков был задернут занавеской. Когда мы пришли, занавеска была сорвана, но, спрашивается, зачем она вообще нужна, если в доме не было женщины? Я думаю, эта женщина сбежала или ее похитили. Правда, если бы она сбежала, то вернулась бы, чтобы похоронить своего друга.

— Итак, здесь какая-то тайна, — улыбнулся незнакомец, блеснув из-под черных усов белыми зубами. — А вы изрядно поломали над этим голову!

— У меня было достаточно времени. Наша работа занимает только руки, но не голову. К тому же от этого зависит наше будущее. Если это были белые, то здесь есть два варианта: или они пришли, чтобы ограбить его, и ограбили, или они искали что-то. Если же они искали, но не нашли, они вернутся. — Отец поглядел на меня. — Мальчик тоже об этом думал, в это его тоже беспокоит.

— А давайте-ка спросим его самого, — предложил незнакомец. — Мне кажется, ваш сын достаточно умен.

— Меня не волнуют убийцы, — выпалил я разом, — а вот та женщина!..

— Женщина? — Незнакомец смотрел на меня.

— Та девушка… та… женщина! Если она когда-нибудь вернется, то отнимет у нас эту землю. Выходит, отец работает ни за что!

— Если она и вернется, — ответил незнакомец, — то, я думаю, будет только рада, что вы позаботились о ее друге и следите за домом. Я просто уверен, что она будет вам очень признательна. Я не могу, конечно, говорить за нее, но прошу, вас жить без страха. И если она все-таки вернется, вы увидите, что не потеряли ничего, а выиграть можете многое.

— Они ее не поймали, — сказал я. — Она сбежала.

Отец в удивлении уставился на меня. Рука гостя замерла на полпути ко рту. Он очень медленно опустил ее.

— Откуда ты знаешь?

— Я видел следы. Это были старые следы, но их еще можно было различить. Кто-то подъезжал к дому, не спеша, легким галопом. Лошадь резко остановили, она поднялась на дыбы, аж копыта ушли в землю. Затем всадник развернулся и по своим собственным следам как молния поскакал к горам.

— А другие следы ты видел?

— Да, сэр. За ней гнались. Их было двое или трое… ну, может быть, четверо. Но лошадь у нее была хорошая, да и отрыв немаленький.

— И все же они могли ее схватить.

— Ничего у них не вышло. Она скрылась в горах, которые знала как свои пять пальцев. Она…

— Как ты обо всем догадался? — перебил отец.

— По тому, как она бросилась по направлению к горам. Она ни разу не остановилась, даже не задумалась. Она скакала прямо в горы и добралась до небольшой долины, а потом погнала стадо скота…

— Какого скота? — снова удивился отец. — Никогда не видел поблизости!

— Там был скот! — настаивал я. — Она повела за собой стадо, а потом погнала его обратно так, чтобы животные затоптали ее собственные следы. Затем пустила лошадь по мягкому песку, где следов не остается совсем.

— Все равно они могли отыскать ее.

— Нет, сэр, не могли. Они шли за ней до самых гор, но потом потеряли ее след, как она и рассчитывала. Они долго искали, но вернулись обратно ни с чем.

— Те следы еще сохранились?

— Нет, сэр. Сейчас уже ничего не осталось. Они и тогда сохранились лишь потому, что накануне прошел дождь и земля была мягкой.

— Доби. — Отец не часто называл меня по имени, видать, сейчас он был настроен очень серьезно. — Доби, почему ты мне ничего не сказал?

Я почувствовал, что начинаю краснеть.

— Папа, тебе ведь здесь так понравилось. Ты привязался к этой земле. И я, я тоже полюбил ее. Я боялся, если ты все узнаешь, то можешь все бросить и уехать. Ты запряг бы лошадей, и мы опять тряслись бы в фургоне. Ехали куда глаза глядят. Я хочу остаться, папа. Я хочу остаться здесь! Я хочу увидеть, что получится из нашей работы, и я хочу иметь место, которое мог бы назвать своим домом.

— Оставайтесь, — сказал незнакомец. — Думаю, что могу обещать вам: все будет в порядке.

— Но как? — спросил его отец. — Кто может знать?

— Я могу, — ответил тот. — И я знаю. Меня зовут Чантри. Покойник был моим братом.

Ну мы на него так и уставились. Отец был поражен, да и я, в общем-то, тоже удивился. У меня все это время было какое-то предчувствие, только я боялся, что он один из тех.

— Так! — ответил наконец отец. — А что вы скажете про его дочь? Или жену, или кем там она ему приходилась? Нет ли у нее права голоса?

— Дело вот в чем, — спокойно начал Чантри, — мой брат был вдовцом и у него не было ни жены, ни ребенка. Он был много старше меня. И если здесь и жила какая-то женщина, я не имею ни малейшего понятия, кем она была и что она тут делала.

Глава 2

Когда отец решил возделывать землю, он взвалил на нас обоих достаточно тяжелую работу. И к тому же он любил свежее мясо, а поскольку поблизости не было дичи, мне время от времени приходилось отправляться в холмы.

В воскресенье на рассвете я взял старую отцовскую винтовку, оседлал серого в яблоках коня и, ничего не сказав ни отцу, ни Чантри, уехал.

Неподалеку начинались низкие пологие холмы, которые переходили в каменистое плато, с многочисленными обрывами. Дальше шли горы. Поначалу я высоко не забирался, но горы манили меня, они знали, и я тоже знал, что когда-нибудь я пройду по их тропам.

Охота не была главной причиной того, что я двинулся в горы. Та девушка (или женщина) направилась туда, она знала, что делает. Никто не нашел ее. Во всяком случае, я об этом не слышал.

Если она знала дорогу, значит, ездила здесь и раньше, может быть, не единожды, а если в горах было убежище, то ей о нем было известно.

Меня не слишком интересовало, кто она. Она была либо свидетелем убийства, либо многое о нем знала. Когда началась стрельба, она не стала тратить времени впустую и сразу же рванула в горы.

Теперь все следы ее уже исчезли, если только она не оставила новых. Как бы то ни было, она бежала куда-то в поисках безопасности, и я надеялся узнать куда. Во всяком случае, я так думал.

Мне в лицо дул приятный свежий ветер. Моему серому тоже нравились длинные тропы, и он устремился к холмам, словно знал уже, куда мы направимся. Там, наверху, трава будет сочной, а вода студеной и вкусной.

У меня никогда не было другого оружия, кроме винтовки. Давно хотелось иметь револьвер, но денег на него не было. Однако винтовка была хорошая — настоящий «генри». На поясе также висел нож, которым даже можно было бриться — такой он был острый.

Мой конь направился в седловину между холмами, потом поднялся по склону, и мы выехали на вершину пологого холма. Ветер трепал его гриву, и весь мир привольно раскинулся перед нами.

За мной простиралась наша земля, но я не оглядывался. Мне было шестнадцать, а где-то в горах пряталась девушка. За шестнадцать лет я всего раза три или четыре оказывался рядом с ровесницами, и это всегда меня пугало. Девушки выглядели так, будто им известно все на свете, а мне — ничего.

Этой женщине, ускакавшей с ранчо, могло быть четырнадцать, сорок или девяносто три. Я ничего о ней не знал, но в моем представлении она была молодой, золотоволосой и прекрасной. Для меня она была той самой принцессой, о которых говорится в сказках, и я собирался познакомиться с ней.

Уже три-четыре года я все спасал красавиц от индейцев, медведей и бизонов. Конечно, в мечтах. Но еще не разу в своих мечтах я не дошел до той минуты, чтобы начать с ними разговор. Я вроде как стеснялся, потому что даже и во сне не знал, о чем с ними говорить.

С вершины холма я оглядывал горы. Пробираться по ним совсем не просто, хотя там должны быть тропы. Если вначале как следует изучить ситуацию, обязательно найдешь выход.

Мне показалось, что по травянистому склону одного из холмов вьется едва заметная тропка. Я двинулся к ней, а вороной словно того и ждал: он тут же обнаружил тропу и, ступив на нее, уже не терял из виду.

Иногда тропа исчезала в траве. Но мой вороной то ли все-таки видел ее, то ли чувствовал. Мы спустились с холма на луг, пестревший такими яркими красками, что на него было больно смотреть; потом переправились через буйную, порожистую речушку, летящую среди камней, словно она куда-то опаздывала, и очутились среди деревьев.

Обогнули небольшой осинник, и там я увидел лося. Это был еще не заматеревший, но уже очень упитанный бычок. Его мяса хватило бы нам недели на две, притом, что часть мы бы засолили на зиму. Я начал было поднимать винтовку, но остановился.

Эхо выстрела отразится от стен каньона и пойдет гулять по горам, предупреждая всех и каждого, друзей и врагов, что я выбрался на охоту. С тяжелым сердцем я позволил лосю уйти. Стрелять еще рано — сначала нужно исследовать горы, а потом уж заявлять о себе.

На опушке осиновой рощи я натянул поводья, остановил серого и прислушался. Лось ушел, не обратив на меня внимания. Ну и пусть его. Я взглянул вверх, на полого уходящий ввысь массив огромной горы. По ее склону стройными рядами, как солдаты, маршировали батальоны осин. Ниже расстилалась ровная трава, кое-где чередующаяся во впадинах с густым низкорослым кустарником. Тропа, по которой мы ехали, — или ее двойник, — ниточкой вилась по склону.

Тропы в горах часто прокладывают животные, и их трудно увидать, если только не смотреть сверху. Тропы также могут быть индейскими, либо они проложены каким-нибудь старателем, который застолбил в горах участок или даже построил хижину.

Чантри сказал, что у его брата не было ни жены, ни дочери. Кто же тогда эта таинственная девушка?

Может быть, она просто жила с Чантри? А может быть, нуждалась в опеке и он ей помогал?

Серый конь шагал легко. Мы спустились в овраг, пересекли его и стали подниматься по противоположному склону. Мы все еще петляли меж осин, когда вдруг на тропе передо мной, загораживая дорогу, появились два всадника.

Один из них был коренастым и широкогрудым с толстым жестким лицом и крохотными глазками. Другой был похож на него, только много крупнее.

— И куда это ты направляешься? — спросил тот, что поменьше.

— Охочусь, — осторожно ответил я. — Думал, может, лося подстрелю.

— Эта тропа закрыта, малец — сказал другой. — У нас там участок. Мы не хотим, чтобы в нас попала шальная пуля, так что охоться пониже или отправляйся в другое место.

Его хмурое лицо, как трещина, расколола ухмылка.

— Да ведь если здесь станут палить почем зря, мы это можем неправильно понять. Мы можем подумать, что палят в нас, и выстрелить в ответ. Тебе это будет не очень приятно, малец?

Но меня на пушку не возьмешь. Он мне с самого начала не понравился, и не поверил я, что у них в горах участок.

— Нет, сэр, — сказал я, — то есть мне будет не очень приятно. Не хотелось бы, чтобы кто-то подумал, что я в него выстрелил и промахнулся. Такие вещи, — добавил я, — плохо отражаются на репутации.

Они оба уставились на меня. Видно, приняли за молокососа, но меня так просто не напугаешь.

Несколько лет назад, когда отца не было дома, я услыхал ночью шум в свинарнике, схватил заряженное картечью ружье, фонарь и пошел посмотреть, что случилось. Открыл дверь и увидел, что свиньи сбились в угол, а на них наступает взрослый когуар. В этот момент он повернулся ко мне и прижал уши, а хвост его так и хлестал из стороны в сторону. Никто в здравом уме не будет становиться на дороге у когуара, потому что он на вызов всегда отвечает дракой. Но я не собирался отдавать ему. наших свиней и выстрелил в ту же секунду, как он на меня прыгнул.

Огромная кошка сбила меня с ног, я кубарем вывалился на улицу, стукнулся головой о камень и потерял сознание. Но когда отец вернулся, шкура когуара уже сушилась во дворе.

— Слушай, малец, — сказал тот, что был покрупнее, — ты еще дурак, хоть и вымахал поперек себя шире. Если не будешь выбирать слова, кто-нибудь тебя однажды хорошенько выпорет.

— Может, и так, — отозвался я. — Но ему придется пороть меня с куском свинца в пузе. А если их будет двое, то они оба получат по куску. Это свободная земля, открытая для всех, и если вы боитесь, что в вас выстрелят, валите к себе на участок и копайте на здоровье, потому что я смогу отличить работающего человека от оленя и не стану стрелять в его сторону. Если он сам не напросится, конечно. Я приехал в горы за мясом и спущусь, только когда достану его.

Я держал винтовку поперек седла. Мужчины были вооружены револьверами, а у одного из них в чехле лежал винчестер. Но ведь он был в чехле, да и револьверы, прежде чем стрелять, нужно было достать из кобуры, а мой «генри» уже смотрел прямо на них.

— Поезжай за своим мясом, — сказал коренастый, — но держись подальше от этого склона, иначе будет тебе и стрельба, и все что захочешь.

Они развернули лошадей и поехали вверх по тропе. Как только они скрылись из виду, я тоже повернул серого и поспешил убраться в лесок. Я не горел желанием ввязываться в перестрелку, особенно из-за такого пустяка, но и отступать был не намерен. Поэтому я немного проехал вверх по склону, свернул на север, потом на запад и неожиданно оказался на вершине Столовой горы, или небольшого плоскогорья, поросшего огромными соснами с длинными иглами, редкими елями и осинами. Пробираясь между старыми деревьями, я наткнулся на хижину.

Хижина стояла на скалистом основании, за ней открывалась широкая панорама. Рядом высились утесы Спящего Юты — выступающей на равнину части плоскогорья Меса-Верде, а вдали виднелись Абахо и Ла-Саль — отроги гор Юта. Хижину скрывали растущие на краю обрыва деревья, но человек с хорошим биноклем мог бы разглядеть движущегося по равнине всадника.

Тот, кто построил это жилище, прорубил в скале пазы и очень аккуратно уложил в них обтесанные почти двухфутовые бревна. Они подходили друг к другу будто склеенные, а крыша была прочной и крепкой.

Я постучал, хотя ответа не ждал. Его и не последовало. Отодвинув засов, я вошел внутрь.

Хижина была пустой, однако пол был выметен, очаг вычищен, и все сияло чистотой. Внутри царил запах, какого не бывает в заброшенных помещениях — свежий аромат вымытого дерева. Оглядевшись, я увидел на полке горшок с цветами и ветками можжевельника.

Цветы сорвали дня два назад, в горшке еще оставалась вода.

Правда, здесь не было постели, одежды, развешенной по стенам, не было кухонной утвари, только на столе сиротливо стоял кофейник.

Снаружи у двери была вкопана скамейка, трава под ней была примята, словно время от времени на скамейке кто-то сидел. Этот кто-то отсюда мог легко видеть наше ранчо. Оно находилось за много миль от хижины, но горный воздух был таким прозрачным, что наш дом лежал передо мной как на ладони.

• Хижина стояла милях в трех от того места, где я встретил двух задиристых незнакомцев. Доехал я сюда по нехоженой местности, и тем не менее я знал, что к домику должна вести какая-то тропа, может даже не одна.

Тщательно обследовал местность. Я думаю, что умею читать следы, и никто с этим не спорит. Так что к тому времени, как я закончил и уселся на скамейку, я уже кое-что знал.

Сюда приезжала девушка или женщина, она появлялась нечасто, но, приезжая, любила посидеть здесь. Кроме ее следов, я ничего не нашел, даже отпечатков копыт.

Она должна была приезжать сюда на лошади, но, видимо, оставляла ее где-нибудь в зарослях. Место было заброшенное и одинокое, и я додумал, что девушке нравилось бывать одной.

Та ли это незнакомка, которая жила у Чантри? Я чувствовал, что это должна быть она. Отсюда ей хорошо было видно ранчо.

Наверное, она смотрела отсюда вниз и удивлялась, кто это там поселился.

Наверное.

Однако кто бы ни строил эту хижину, он знал, что делает. Земля перед ней полого уходила под уклон на сотню ярдов, и, там, где заканчивалась трава, росло несколько высоких сосен. Деревья закрывали обзор снизу. Домик невозможно было разглядеть даже в мощный бинокль.

Дальше лежал крутой, заросший лесом склон, по которому не пройдет никакая лошадь и даже пешему будет нелегко подняться. За хижиной лес взбегал по склону в горы.

Неожиданно у меня появилась идея. Эта женщина убирала в доме и оставляла цветы. Она любила это место, любила порядок. У меня возникло желание дать ей знать, что есть на свете еще человек, который оценил ее выбор. Который полюбил то, что любит она.

Под притолокой я нашел небольшой глиняный горшок, как следует сполоснул его и наполнил водой. Потом нарвал цветов на поляне перед домом и поставил их в воду. Горшок я оставил на столе, где он сразу бросался в глаза.