Глава 19

Поздним вечером Елена стояла на террасе замка. Вот уже двое суток не было известий от «Лены», узнать какие-либо новости со сторожевого судна означало узнать новости о «Сасквиханне». Последнее послание, доставленное на каноэ, гласило, что «Сасквиханну» обнаружили и ее задержание последует в ближайшее время.

Новости в Ситке принимали по-разному. Несмотря на то, что американцы были иностранцами, они привезли в Ситку зерно, и их бедственное положение вызвало у многих симпатию. Барона Зинновия уже не любили, а тот факт, что он конфисковал пшеницу, не прибавило ему друзей.

Зерно было бы навсегда потеряно для города, если бы не неожиданно твердое вмешательство графа Ротчева, который запретил конфискацию и взял дело в свои руки. Рудаков, в большинстве случаев ухитрявшийся сидеть на двух стульях, поддержал графа, во-первых, из-за необходимости снабжения города хлебом, и во-вторых, потому что Ротчев представлял власть.

Слова графа повторялись по всему поселению. «Боюсь, барон Зинновий, — сказал тот сердито, — вы превысили ваши полномочия. Ваша задача — защищать русскую торговлю и русских торговцев, а не навязывать свои спорные решения по вопросам, вас не касающимся. Должен указать вам, милостивый государь, на обязанность заниматься своими служебными делами, и не вмешиваться в дела городский властей.»

Елена, присутствовавшая при этом, вдруг почевствовала неистовую гордость за своего мужа. Барон стоял по стойке смирно, устремив глаза в одну точку перед собой, он буквально трясся от сдерживаемой ярости. Он отдал честь, четко повернулся через левое плечо и вышел из комнаты, стуча каблуками по твердому полу. Тем не менее, все знали, что это лишь единственная битва в долгой кампании, и ее исход далеко не решен.

Елена понимала, что в поиске американского корабля было нечто большее, чем личная неприязнь Зинновия к Жану Лабаржу. Если «Сасквиханну» захватят с грузом мехов, Зинновий мог утверждать, что торговля велась при тайном попустительстве Ротчева, и велась нелегально. Более чем когда-нибудь она осознавала всю опасность их положения, поскольку если бы Рудаков не поддержал мужа, Зинновий мог предпринять решительные меры, чтобы освободиться от всякого вмешательства, а приказы не имели никакого значения, если их нельзя подкрепить силой.

Едва ли не дитя, когда она вышла замуж за графа Ротчева, Елена не была несчастлива. Александр был на тридцать лет моложе ее — умный, привлекательный мужчина, которого уважали за многие таланты и иногда — за язвительное остроумие. Она выросла, слушая разговоры о политике и интригах: играх, в которых ее муж был настоящим мастером.

Позади нее закрылась дверь, и она повернулась, чтобы приветствовать графа.

— Я рада, что ты вырвался из своего душного кабинета.

— Здесь хорошо. — Он глубоко вздохнул, затем взглянул на нее. — Думаешь, они его поймают?

— Нет... нет, не думаю.

— Я тоже. — Они прошли несколько шагов рядом. — Он умный, этот твой американец. Басх сказал, что у него много друзей по всем островам, а то, что Басх узнал, когда торговался с Лабаржем, доказывает, что он еще и чрезвычайно хитрый.

Где-то там, среди этих темных, таинственных островов, уже сейчас он может драться, умирать. Становилось холоднее, но ей не хотелось идти в комнаты... это был тот же воздух, которым дышал он; Сейчас он, наверное, стоял на палубе, глядя, как рядом проносятся волны.

— Мне здесь нравится, — сказала она вдруг.

— На Ситке?

— Я имею в виду всю эту землю: молодую и свободную.

— И варварскую.

— Конечно... мне нравится даже это.

— Похоже, во всех женщинах есть что-то первобытное и давнее. Женщины думают об основном. Любовь, замужество, дети.

— По-моему, лучших тем не придумаешь.

— Конечно. Так и должно быть, и нам, мужчинам, просто повезло, видит Бог. Идем внутрь?

— Скоро приду.

Он постоял возле двери, глядя на темный, зазубренный силуэт соснового леса на фоне ночного неба. Где-то внизу, в городе, кто-то уронил кусок железа, и он громго зазвенел о мостовую. Эта схватка с Зинновием может оказаться его последней. Он должен действовать хитрее... у этого человека есть связи, черт бы его побрал! К тому же он мстительный, а этим качеством Ротчев не обладал. «Ужасно жаль, — размышлял он, — что хорошие люди так плохо умеют защищаться, потому что иногда ненависть может оказаться прекрасным оружием». Выигрывает фанатик, фанатик веры либо человек абсолютно безжалостный. Он, Ротчев, слишком много думал о точке зрения соперника, он почти всегда видел обе стороны вопроса. Это не пойдет в том мире, где есть такие, как Зинновий.

Однако Зинновий был русским, а громче и увереннее всего русские разговаривают со слабейшими. «В основном, — подумал он, — мы нация тиранов и поэтов». Его собственная слабость заключалась в том, что он был больше поэтом, чем тираном.

Он снова посмотрел на Елену, стоящую у каменного парапета. В мире, из которого они вышли, это считалось бы абсурднейщей вещью, однако он любил свою жену. Он женился не по любви. Елена была прекрасна, богата, ее семья обладала влиянием в близком ему мире политики и интриг. Их брак заключался по расчету. Но граф когда-то был любовником, за ним числилось немало побед. Он знал все то, что может доставить женщине удовольствие. Ротчев задумчиво улыбнулся. Лучшими любовниками были те, кто на самом деле не любил, потому что если человеком руководят эмоции, он становится неловким.

Но удивиться пришлось ему. Граф обнаружил, что Елена — хотя он был уверен, что она не любит его — оказалась чуткой, заботливой и внимательной женой. Если бы Ротчев встретил ее лет двадцать пять назад, он могла бы полюбить его... но в то время он не мог себе позволить роскошь иметь такую жену!

Их жизнь была странно счастливой, и даже если Елена не любила его, то уважала и восхищалась им. Эти последние годы были самыми лучшими. Он не знал, когда полюбил свою жену, во всяком случае, это произошло, и теперь впервые он ощутил ее беспокойство, и граф догадывался о его причине.

Жан Лабарж был красивым мужчиной, и красота его была не той приторно-сладкой, которая отличала большинство офицеров царя, но суровой и даже грубой. Граф, считавшийся в свое время великолепным фехтовальщиком, победившим в четырех дуэлях со смертельным исходом, признавался себе, что не хотел бы встретиться с Лабаржем с рапирой в руке.

Этот человек мог убивать... не из злости, поскольку в нем не было жестокости, но просто потому, что он был бойцом — более, чем кто-либо из окружения графа.

— Елена, — повернулся он к жене, — ты когда-нибудь сожалела, что вышла за меня замуж?

Едва вымолвив эти слова, он понял, что произнес их зря. Неужели он похож на мальчика, чтобы, задав такой вопрос, получить более чем очевидный ответ?

Она повернулась лицом к нему.

— Нет, Александр, не сожалела и никогда не буду сожалеть.

Он с удовольствием обратил внимание на искренность в ее голосе.

— Боюсь, я был плохим мужем... слишком занятым. — Он раздраженно махнул рукой. — Очень часто брак в наших кругах — дело государственное. Мы едва знаем друг друга, пока не становится слишком поздно.

— У нас ведь никогда так не было, — протестующе сказала она. — И ты прекрасно это понимаешь.

Конечно, она была права. Между ними всегда существовало теплое, дружеское взаимопонимание, и в течение последних нескольких лет оно стало еще лучше. Им, действительно, повезло.

Он вспомнил как, увидел ее в первый раз. Он был молодым офицером Императорской армии и пришел к ним в гости, сопровождая ее дядю, Великого князя. Она была маленькой девочкой с большими, серьезными глазами, которая вечно сидела в углу и читала. В тот раз она подбежала к двери навстречу дяде вместе с огромным волкодавом, которого она назвала Товарищ. Вдруг увидев незнакомого молодого человека, она остановилась, борясь со стеснением и желанием поздороваться с дядей.

Граф Ротчев, увидя, что она боится, подошел к ней и низко поклонился.

— Принцесса, я ваш покорный слуга. И когда это хозяйки боялись своих слуг?

Тогда она засмеялась.

— Вы! Вы не можете быть слугой! С таким носом?

Они вместе рассмеялись, и с того дня они стали друзьями...

Сквозь сосны дунул ветер и пошевелил ее юбку.

— Холодно, — сказал он. — Я пойду в дом.

— Я сейчас... Хочется минутку побыть одной.

Закрыв за собой дверь на террасу, Ротчев подошел к шкафчику и налил бокал бренди. Он попробовал его, и теплота напитка прошла по его венам.

Теперь Зинновий: У этого человека были высокопоставленные друзья, но в Санкт Петербург вела не одна дорога. Был, например, тот мальчик, которого Зинновий приказал выпороть кнутами... разве у него не было дяди, кто властвовал в металлургии? Дядю выслушают при дворе. Да, так. К тому же они однажды встречались в Киеве — дядя был мужчиной с густой бородой по имени Зараски, который яростно протестовал против порки своего племянника. Мальчик едва не умер.

Таким образом, не будет вовлечен ни Великий князь, ни царь. Нет более верного способа заставить человека устать от вас, как беспрестанно просить о чем-либо или жаловаться. Цена политика в том, что он знает другие способы добиваться своих целей.

Неожиданно графу пришло в голову, что Зинновий, будучи тем, кем он был, и желая того, чего он желал, не позволит ему, Ротчеву, вернуться в Санкт Петербург.

Он спокойно просчитал ситуацию. Конечно, есть способы бежать, но он, к сожалениею, уже не молодой человек, да и все морские пути из гавани контролируются бароном Зинновием. Побег обычными способами для него невозможен, а все другие недоступны из-за угрозы здоровью. Это означает, что он должен приготовить рапорт немедленно, несколько копий, и проследить, чтобы по крайней мере две копии были благополучно тайно вывезены с Аляски, поскольку Зинновий наверняка будет проверять все способы связи.

Басх... вот и человек для этого дела. Басх презирал Зинновия и был также патриотом, достаточно умным, чтобы понять опасность, которую Зинновий представлял для законного бизнеса в Ситке. Более того, и это было важно, у Басха были свои крутые, преданные и надежные «промышленники». На него нельзя было напасть безнаказанно.

Через долгое время, когда его перо все еще скрипело, пробили часы.

Одиннадцать. Очень поздно.

Глава 20

Вскоре после полудня ветер стих, «Сасквиханна», едва подчиняясь рулю, держала курс к скалистому берегу. Жан надеялся поймать «бродячие» ветры, которые дуют из бесчисленных перерезающих горы ущелий. Дважды в течение вечера случались короткие шквалы с сильным дождем, но каждый раз шхуна продвигалась вперед.

Все свободные члены команды спали перед долгими вахтами, ожидавшими их впереди, перед тем, как они легли, каждому выдали порцию горячего рома. Ветер поднялся перед самым наступлением темноты. Едва двигаясь на четырех узлах, шхуна повернула в пролив Гидни Пасс.

Оба берега круто падали вниз с высоты трех тысяч футов. Крадясь вперед, «Сасквиханна» добралась до Залива Креветок и там бросила якорь до утра.

Ночью шел сильный дождь. Вахтенный сменялся каждый час; Жан не хотел попасть в беду из-за заснувших часовых. Вся команда спала в одежде, готовая приступить к действиям при первом предупреждении, а сам Лабарж спал под перевернутой китобойной лодкой.

Но даже смертельно уставший, он долго не мог заснуть. Холодный ветер не проникал через теплые одеяла, и Жан был рад, что захватил их. Однажды он услышал тяжелый треск наверху горы, а потом шум скатывающихся вниз скал и деревьев. Затем последовал короткий стук камней, и опять воцарилась тишина. К утру воздух потеплел, и поднялся туман, закрыв такелаж шхуны паутиной струящихся клубов. Груз «Сасквиханны» стоил по меньшей мере восемьсот тысяч долларов, а цены на рынке поднялись, его стоимость возрастет раза в полтора.

Наверное, после этой мысли он заснул, потому что когда проснулся, обнаружил, что небо окрашивается в светло-желтый цвет, а перед ним стоит вахтенный с горячей, дымящейся чашкой черного кофе. Прежде чем солнце поднялось на полнеба, они они обогнули мыс Кэрли Пойнт и вошли в узкий канал, пролегающий вдоль острова Белл Айленд. Ширина фарватера здесь приблизительно на протяжении восьми миль менялась от трех десятых мили до мили. Судя по записям Жана, глубина была достаточной, а берега окружающих островов пологими, но поскольку видимость была небольшой, они не имели никакого представления, преследовали их или нет.

Шхуна скользила сквозь туман словно призрачный корабль на призрачном море. Жан поднимался на палубу, когда его позвал Коль. Перед «Сасквиханной» лежал открытый канал, но справа открывался еще один, чуть шире первого.

— Что думаешь, Барни?

Коль потер шею.

— Можно только догадываться.

Они вместе прошли на нос и посмотрели на открывавшийся перед ними вид. Оба канала были закрыты туманом. Один мог быть выходом, второй — западней, но который? Следовало решать немедленно, однако Жан медлил, надеясь увидеть какую-нибудь отметинку, какой-нибудь намек на то, какое направление выбрать.

— Что говорит книга? — Коль обратил внимание на черную книгу, к которой иногда обращался за справкой Лабарж.

— Ничего не говорит. Человек, который рассказывал мне об этом канале, не плавал по нему, только пересекал, когда за ним гнались индейцы-тинглиты. Он попробовал воду на вкус, и она оказалась соленой.

Он вдруг окаменел, подняв руку.

— Тихо! Я что-то слышал! Как будто что-то уронили на палубу!

Все прислушались, напряженно всматриваясь в туман и тишину. Коль схватил его за руку.

— Капитан... посмотри!

Это был кусок льда, который образуется у берегов, он плыл из канала, лежавшего впереди, двигаясь по невидимому и сильному течению.

— Переложи штурвал, Нобл, — сказал Жан. — Мы пойдем по другому каналу.

Вдруг из тумана послышался крик.

— Вижу парус! Прямо по курсу! — Слова звучали на русском.

Как один человек, команда шхуны бросилась поднимать паруса. Смена курса привела их в густой, полностью закрывающий видимость туман, и «Сасквиханна», словно серый призрак, стала набирать скорость, а за ними слышался возбужденный разговор на русском.

— Гэнт, Бойар, Турк! — Лабарж развернул троих матросов. — Ложитесь с винтовками на корме. Готовьтесь к стрельбе, но ни единого выстрела без моей команды, поняли?

Он повернулся к Колю.

— Как они смогли увидеть нас, прежде чем мы — их?

— У них был человек на мачте.

За ними раздался неожиданный выстрел пушки, и они услышали, как ядро легло где-то далеко в лесу.

— Обстреливают другой канал, — сказал Гэнт. — Они не видели, как мы повернули в этот.

Через полчаса, быстро скользя сквозь туман, они услышали далеко позади другой выстрел. Сторожевой корабль, очевидно, пошел по другому, более широкому каналу. Однако шхуна шла в неизвестное, и никто на борту не смог бы с уверенностью сказать, где они находятся.

Внезапно «Сасквиханна» выбралась из тумана и все увидели прямо впереди громаду скалы, вздымающейся в небо на более чем двести футов!

Коль счастливо воскликнул:

— Капитан! — он схватил руку Жана. — Мы спасены! Это Эддистоун Рок, и мы не более, чем в двадцати милях от пролива Ревилладжиджедо Ченнел! Я был здесь больше десятка раз!

Далеко за ними патрульный корабль «Лена» под командованием Алексея Бончарова, с бароном Зинновием на борту, медленно проходил незнакомый пролив. Бончаров, зная нрав своего пассажира и старшего по званию офицера, становился все более и более беспокойным. Они шли против течения, и он был уверен, что течение не было приливным.

— По-моему, — начал он осторожно, — в конце этого пролива протекает река. Не думаю, что они пошли этим путем.

— Я вам говорю, что слышал их! — Голос Зинновия был яростно холоден. Они прошли еще одну милю, две мили. Бончаров был основательно расстроен. Опыт научил его, что преследование браконьеров было абсолютно бесполезным; нужно было ждать, пока не появится возможность поймать их в открытом море, а не бросаться, очертя голову, в узкие проливы, которые изобиловали опасностями. Но кто он, чтобы советовать своему начальнику, офицеру Императорского флота?

Тем не менее, когда туман рассеялся, они увидели две реки, вытекающие в пролив, который заканчивался тупиком, и ни следа «Сасквиханны».

Барон Зинновий побелевшими от гнева глазами смотрел на проплывающие мимо берега и реки, затем резко повернулся, спустился в каюту и не появился на верхней палубе до самой Ситки.

В каюте он налил себе бокал коньяку. Американец опять убежал от него, и тем не менее, он гнал прочь мысли о своей неудаче, как гнал мысли о всех своих неудачах. Он твердо решил для себя одно: нельзя позволить вернуться в Санкт Петербург ни Ротчеву, ни его жене, если уж на то пошло. Он повертел бокал в руке, зная, что должен действовать быстро и решительно. Он хотел возвратиться в столицу богачом, хотел основать капитал. Санкт Петербург — самое хорошее место для человека, у которого есть много денег, но без денег там делать нечего, без денег ты ничтожество.

Взять Лабаржа: у него на борту, должно быть, целое состояние в мехах! Шхуна была хорошо известна в здешних водах; Лабарж, наверное, рассчитывал наторговать огромное количество пушнины, если завел ее так далеко на север. Вот если бы он смог захватить корабль со всем его грузом...

Поль Зинновий явился в этот мир в захолустном, уединенном поместье, у родителей он был единственным ребенком. С детства он видел, как надсмотрщики его отца выбивали из крестьян работу с помощью кнута, Зинновий научился делать то же самое.

Зинновий вспоминал свою мать — тихую женщину в черном, двадцать лет прожившую в страхе перед мужем, и точно так же начавшую бояться собственного сына, когда тот подрос. В школе он был единственным представителем знати и тиранил всех остальных, однако отличался живым умом и сообразительностью, всегда получая хорошие отметки. Позже, в университете оценки Поля стали даже лучше, но здесь он впервые почувствовал неудовлетворение. Он больше не был первым. Там учились люди богаче и сильнее его; многие студенты жили в более обширных поместьях, имели влиятельных покровителей.

Высокий, красивый и несколько холодный молодой человек, Зинновий отталкивал от себя людей, а не привлекал их, и скоро узнал, что его отец — тиран на своих землях — был лишь провинциальным представителем поместной знати и не имел никакого влияния в Санкт Петербурге.

Прекрасный моряк и отличный офицер, Зинновий быстро получил повышение только благодаря своим способностям. Несколько друзей снабжали его деньгами, но скоро были забыты, став для него бесполезными. Поль Зинновий никогда не слышал о Маккиавелли, но знаменитый итальянец не смог бы научить его ничему новому.

Он читал лишь таблицы орудийной стрельбы, карты, книги и документы, которые могли помочь ему продвинуться по службе. Он был яростно гордым, без крупицы совести или преданности, и если человеку даны такие качества, значит, этот человек не знает страха. Его первая дуэль в университете, где поединки обычно велись до первой капли крови, закончилась смертью. Он легко пронзил своего соперника, и с того дня его стали бояться. Вторая дуэль на пистолетах с пьяным артиллерийским офицером также закончилась смертью. После этого ему устроили «дуэль по заказу». Молодой журналист писал статьи с критикой в адрес Военно-морского флота, и один из старших офицеров в частной беседе сказал, что если бы Зинновий был преданным флоту офицером, он возмутился бы. Зинновий возмутился и убил человека, не знавшего доселе иного оружия, кроме пера, пока на дуэли ему не вручили пистолет.

Всегда есть мужчины, которые восхищаются умением обращаться с оружием, и всегда есть женщины, которых привлекает репутация дуэлянта, хотя они не задумываются над тем, что она означает. Поль Зинновий был нужен некоторым влиятельным лицам, поэтому получил повышение. Он аккуратно и тщательно одевался и хорошо танцевал.

Когда Зинновий дежурил по Морскому департаменту, в Крондштате произошел мятеж. Простой взрыв яростного возмущения со стороны матросов, терпевших слишком большие лишения, Зинновий воспринял как начало революции. Действуя с беспощадной скоростью, решительностью и жестокостью, он самолично убил предводителя восставших и расстрелял еще троих. Начальник Зинновия объявил ему благодарность, но в частной беседе сказал: «Очень эффективно, но слишком много крови».

В этот период все книги по логике и философии в Росии были забыты, и хотя позже состоялась реформа, она была такой нерешительной, что всерьез ее даже не обсуждали. Цензоры строго просматривали все материалы, появляющиеся в печати. Это был период удушающей тирании и бесприкословного повиновения, именно такая атмосфера способствовала развитию и росту Поля Зинновия.

Однако новый царь Александр Второй не одобрял ненужной жестокости, его политика была более либеральной, чем ожидала Россия. Барон Зинновий наказал кадета плетьми, и в результате чуть не лишился офицерского звания, но вмешались нужные люди, и вместо этого он был отправлен на Ситку. Если он хорошо проявит себя здесь, то вернется с почестями. Ему были даны и другие, строго секретные инструкции.

Эти инструкции имели отношение к миссии графа Ротчева и будущих планов на получение лицензии для новой компании. Граф должен был показать себя в Ситке беспомощным, а если помешать ему не удастся, графа следовало уничтожить, причем таким путем, при котором не была бы заметна рука барона.

Что же касается Жана Лабаржа, думал Зинновий, его время тоже подойдет. Сам по себе он не имел никакого значения за исключением того, что работал на пользу Ротчеву, и поэтому Зинновий ненавидел его.

Он допил коньяк. Лабарж от него ушел, и тут уж ничего не поделаешь, однако в Ситке можно сделать многое. Он должен, действовуя осторожно, попытаться выбить почву из-под ног у графа Ротчева, и оставить его без власти.

Любая власть должна быть подкреплена силой. Если у власти отнять силу, не останется ничего, кроме имени и репутации, да и той немного. Поль Зинновий решил, что знает способ...

Глава 21

В последующие годы Жан Лабарж трижды выводил «Сасквиханну» к северному побережье Америки, и только в третьем походе столкнулся со сторожевым кораблем. Каждый рейс был тщательно спланирован заранее, курс проложен только после кропотливого изучения и анализа всей информации с Аляски. В первых двух рейсах они держались внутренних проливов, в третий — шли открытым морем до широты первой торговой фактории.

Вопреки обычной практике, принятой среди торговцев, они шли только по ночам, в первые, рассветные часы дня или последние часы сумерек, а днем отлеживались в крохотных, никому не ведомых заливах. Несмотря на все предосторожности, Жан опасался, что во многих деревнях были шпионы Зинновия, он догадывался об их присутствии.

Когда рейс заканчивался, он расплачивался с командой, причем каждый получал премию в зависимости от размера груза и той цены, которую он приносил на рынке. О Ротчеве или Елене новостей не было, хотя его матросы на берегу в портах захода собирали любые крупицы информации, и получали за это дополнительную премию.

Ходил слух, что граф еще в Ситке, но Жан ему не поверил. В последнем рейсе он купил золото у индейцев-скаютов.

После первого рейса в Ситку, он написал длинное посьмо Робу Уокеру, и через несколько месяцев получил очень серьезный ответ, в котором, в частности, говорилось:

«Твое письмо лежит передо мной, и если бы ты взглянул на него, ты бы увидел, что абзацы, касающиеся Русской Америки, которую ты называешь Аляской, подчеркнуты красными чернилами. Ты был бы еще более удивлен, если бы узнал, что тебя очень часто цитируют в кулуарах и конгресса, и сената. Ты рассказал мне очень многое о богатствах и территории Аляски, и о ее схожести с Сибирью. Нигде Соединенные Штаты не были так к проблемам Старого Света, как здесь, и пока Россия присутствует на Американском континете, над нами висит угроза. Я знаю... два наших правительства сейчас дружны, и надеюсь, что эта дружба будет продолжаться, но если вдруг отношения резко ухудшатся, в наших интересах, чтобы у русских не было опоры на Американском континенте. Жан, нам нужна Аляска!»