— Помогая нам, вы совершаете доброе дело, мистер Карлин.

Он вопросительно посмотрел на нее.

— Я не виню его. Если бы такая милая девушка была моей, я бы тоже злился. Не хотел бы, чтобы она болталась по пустыне с чужаком.

— А если он мне доверяет?

— Непохоже. И потом дело не в доверии. Может, он боится, что я схвачу вас и убегу, оставив всех прочих в пустыне.

— Мне надо кое-что сказать вам на этот счет. — Она взглянула на него в упор. — Хотите меня напугать? — Она помолчала. — В конце концов я фактически помолвлена с Фредериком.

— Это ничего не значит.

Он двинулся по тропинке вниз, она глядела ему вслед.

— С Фредериком тяжело, — сказала она.

Он не отвечал, продолжая спускаться по тропе. Тогда она крикнула ему в спину:

— С вами тоже, мистер Карлин.

Она не знала, слышит он ее или нет. До нее доносились звуки шагов, затем они стихли, и она осталась одна. В кедрах шумел ветер, и довольно долго ничего другого она не слышала.

Воздух был очень чист. Она посмотрела на север, в широкую долину, где находилось покинутое ими ранчо. Плавающее марево раскаленного воздуха не позволяло видеть далеко.

Шалако… странное имя, оно почему-то волновало ее. И сам он тоже волновал, хотя его отличало необыкновенное спокойствие. Казалось, он полностью владеет положением… казалось, можно не сомневаться, что они выйдут из испытания живыми, более того, у нее было чувство, что если Шалако и потерпит неудачу, то только после того, как исчерпает все возможности, сделает все, что надо; примет во внимание все необходимое.

Она сказала, что фактически помолвлена с Фредериком. Зачем? Ведь это неправда. Между ними существовали какие-то отношения, но вслух ничего не было произнесено. Она знала, что Фредерик хочет на ней жениться, и обдумывала такой поворот событий.

И вот появился Шалако.

Но как вообще можно принимать его во внимание? Как он будет выглядеть среди ее друзей в Лондоне? Обветренное, обожженное солнцем лицо, большие, сильные руки, косматая голова, властный вид.

Нет, он не вписывается в ее жизнь.

Или вписывается? Некоторые солдаты на северо-западной границе Индии выглядели так же… правда, они не были такие косматые. Но парикмахер позаботится об этом.

Но к чему вообще эти фантазии? И почему она думает, что он будет счастлив, если войдет в ее жизнь?

Нет, его страна, его земля здесь, могучая, прекрасная земля. Она глубоко вдохнула. Что-то в горном воздухе есть такое, что заставляет особенно глубоко дышать… дышишь, словно пьешь свежую, чистую, холодную воду.

Последним по тропе поднимался Баффало Харрис. Ожидая, пока все пройдут, Харрис минуту или две стоял с Шалако, докуривая сигарету.

— На востоке на несколько миль тянется отвесная и высокая стена, поэтому я пойду к Волчьему каньону. Там есть старая индейская тропа на юго-восток, и развилка приведет меня прямо в лощину.

— Будь осторожен. Я не доверяю этому генералу.

— Он хороший человек, Бафф. Просто он не в привычной для себя стихии, вот и все. Не беспокойся.

Баффало стал подниматься на скалу, а Шалако взял за повод чалого и сел на жеребца. Стояла сильная жара, и внезапно на него навалилась усталость. Долгий переход по жаре обессилил чалого, то же случилось и с ним. Давно уже он так не уставал.

Прищурившись, Шалако внимательно изучал местность. Он вез почти все продукты и патроны, поэтому с ним ничего не должно произойти.

За спиной лежала долина Плайас, впереди, за горами, долина Анимас. Он тронул Мохаммета, шагом выбрался из рощи, в которой у них был привал перед подъемом, и повернул на запад.

Солнце жгло спину, веки отяжелели. Болели глаза, веки воспалились от непрерывного вглядывания в знойное, бескрайнее пространство. Кругом ни звука, только стук копыт и скрип седла. Он облизал сухие губы и вытер со лба пот.

Шалако поднялся вверх и перед ним раскинулся Волчий каньон Он слез с жеребца и, укрывшись в тени валунов, заново изучил местность. С усилием он вглядывался в залитую солнцем равнину с огромными шершавыми валунами красного цвета и пятнами зелени — бескрайнюю вздыбленную землю.

Рядом с ним на камень выбежала ящерица и замерла, раздувая от жары бока. Над головой кружил стервятник, голубизна утреннего неба сменилась медным маревом, на котором сверкало солнце. Он потер щетину на подбородке и пустил араба вперед по склону, отыскивая глазами тропу, которая, он знал, была где-то здесь.

На горе Гиллеспи Татс-а-дас-ай-го устремил холодный взгляд на юго-восток… Он заметил там какое-то движение! Среди залитых солнцем скал что-то шевелилось.

Скорчившись в тени утеса, Быстрый Убийца всмотрелся в самую дальнюю скалу. Что-то мелькнуло… не баран, а других крупных животных там нет.

Снова!

Он прищурился. Человек. Всадник с двумя лошадьми. Быстрый Убийца мигом спустился к своему коню.

Пусть Чато идет своим путем… пусть Локо и другие уходят… он отыщет себе жертвы и оставит их там, где найдет.

Рио Хокетт уводил угнанный фургон и груз все дальше на юго-восток вдоль подножия Больших Хетчетов. Рядом с ним ехал Боб Маркер.

По обеим сторонам фургона ехали двое всадников, двое сидели на козлах. Двое ехали сзади, поодаль от фургона, чтобы спастись от поднимаемой им пыли. Еще двое сидели в фургоне с оружием наготове. Боски Фултон ехал сзади, выбрал он эту позицию не случайно.

От апачей ни слуху ни духу, никаких признаков. Рио Хокетт и Маркер далеко оторвались от основной группы. Они ехали шагом, когда он учуял запах пыли. Резко остановившись, он повернулся в седле. Ветра не было.

Хокетт с тревогой огляделся Нигде никакого движения. Запах пыли исчез. Он взглянул на горы Анимас, но ничего там не увидел. Поблизости торчали несколько занесенных песком скал.

Хокетт вытер лоб и снова осмотрелся. Боб Маркер, свирепого вида миссуриец, бросил на него взгляд.

— В чем дело?

— Не нравится мне обстановка. Вроде пылью запахло.

— Нашей, наверное. Поехали. Южнее скал — вода, а там и до Мексики недалеко.

— Боски хочет, чтобы мы ехали на восток, в Хуарес… неплохая мысль. Слушай, я знаю в Хуаресе одну мексиканочку, которая…

И тут Хокетт заметил следы.

Он быстро развернулся, пришпорил коня и поскакал к фургону. Но фургон пошел в сторону, с козлов на песок упал человек, прогремел выстрел… через секунду последовали новые.

Хокетт оглянулся в поисках Маркера и увидел, что его лошадь несется без всадника с болтающимися стременами. Он почувствовал, как под ним падает его лошадь, высвободил ноги из стремян и спрыгнул, как акробат, несмотря на то, что конь перевернулся через голову. Хокетт обернулся, стреляя из винтовки навскидку.

Хокетт был крепким и смелым человеком, он охотился на бизонов, гонял скот, снимал скальпы и не трусил ни при каких обстоятельствах. Он стрелял и стрелял. Уложил одного, увидел, как падает другой. Он буквально поливал индейцев огнем, и очень скоро винчестер щелкнул вхолостую, он отбросил его, и выхватил револьвер. Пуля пролетела мимо его рукава, у ног брызнул песок. Упала еще одна лошадь, за спиной раздался вопль боли, но он хладнокровно продолжал нажимать спусковой крючок 44-калиберного револьвера.

Сомнений не оставалось. С ослепительной ясностью Хокетт понял, что это конец.

Пуля впилась ему в плечо. Он выронил было револьвер, но успел молниеносно подхватить его другой рукой и продолжал стрелять. Он стоял на вершине песчаной дюны, широко расставив ноги, длинные волосы разметал ветер, по лицу стекала кровь.

Пуля пробила ногу, но он спокойно набивал барабан, стоя на одном колене. Плечо болело, но он мог им двигать, значит, кость не тронута. За спиной слышались крики боли, треск пламени.

Дюжина индейцев окружила его, дразня, словно раненого медведя. Не переставая стрелять, он вытер с лица кровь.

Его лошадь упала неподалеку, фляжка висела у седла. До нее было не более тридцати ярдов. Поднявшись с колена, он захромал к лошади, взял фляжку и повесил ее на плечо.

Оглянувшись, он увидел, что крыша фургона вспыхнула, вокруг беспорядочно лежали утыканные стрелами трупы его товарищей. Индейцы грабили фургон, пока не обрушилась вниз горящая крыша.

Прихватив ружье, он мельком взглянул на индейцев, которые с любопытством следили за ним, и двинулся к скалам.

Ждут, он бы тоже ждал на их месте, с горечью подумал Хокетт. Индейцы дадут ему подойти к спасительным скалам почти вплотную и откроют огонь.

Надо было решать. Он пошел быстрее, мускулы спины напряглись в ожидании пуль. Шаг… Два… Три…

Он сорвался на бег, шатаясь и падая, волоча раненую ногу. Хокетт сделал по меньшей мере несколько шагов, прежде чем в него выстрелили все ружья и все луки.

И все-таки, пронзенный пулями и стрелами, он добрался до скалы и упал между камнями, но прежде повернулся и разрядил свой револьвер в индейцев.

Подъехал апач и ткнул его в бок копьем.

Затем индейцы оставили его, понимая, что он никуда не денется и, когда они ограбят фургон, они вернутся за оружием.

Зажатый камнями, он кашлял кровью, потом открыл глаза, чтобы взглянуть на огромное небо. Как и Боб Маркер, Рио Хакетт родился в Миссури и еще юнцом несколько раз участвовал в налетах Кровавого Билла Андерсона вместе с молодым красноглазым конокрадом, который постоянно тер веки, по имени Дингус Джеймс. Потом он приобрел известность, как Джесси Джеймс.

Небо было таким же, как в те далекие дни, когда он пахал землю на ферме. С тех пор он больше не брался за плуг.

Он снова закашлялся и закрыл глаза. Боль была такая сильная, что он почти ничего не чувствовал, а только слышал, как индейцы со смехом и криками потрошат припасы, которые они везли в фургоне.

Вдруг он ощутил на поясе чью-то руку, открыл глаза и увидел Боски Фултона.

Фултон поднес к губам палец, он выглядел целым и невредимым. Торопливо и грубо он расстегнул пояс Хокетта, забрал револьвер и личные вещи. Не думая о причиняемой бывшему товарищу боли, он переворачивал раненого так и сяк, обшаривая его карманы.

Хокетт ухватил Фултона за рукав бессильными пальцами, но тот взмахнул рукой и ушел. Хокетт попытался позвать его, но, не издав ни звука, умер.

Когда напали индейцы, Фултон тащился позади фургона; он тут же удрал в скалы и затаился, чтобы не привлекать к себе внимания. Без зазрения совести бросив друзей, он отсиживался в скалах, пока стрельба не закончилась, и выполз только затем, чтобы забрать оружие и патроны у Хокетта.

Вернувшись к лошади, он отвел ее подальше и стал ждать. В его карманах находилась большая часть денег и драгоценностей, которые они должны были разделить в Мексике. Дельце выгорело, думал он. Все мертвы, и вместо Хуареса он поедет на запад, в Таксон или Сан-Франциско.

Примерно в то же время, когда Шалако расстался с Баффало Харрисом, Боски Фултон пробивался в те же самые горы с востока, и вскоре после заката солнца повернул коня на ту же тропу, что и Шалако.

Когда их разделяло десять или чуть больше миль, оба сделали сухой привал и заснули натощак: Боски Фултон — в кустах, Шалако — за разрушенной глинобитной стеной.

За горами Хетчет лейтенант Холл с маленьким отрядом из Форт-Каммингса устроил привал без костров. К западу от Анимас разбил лагерь направлявшийся к перевалу Стайна лейтенант Макдональд с индейскими разведчиками и капралом. На севере, еще за пределами боевых действий встали на ночь и четыреста солдат Четвертого кавалерийского полка во главе с полковником Форсайтом.

У Сан-Карлоса произошел большой бой, и рассеявшиеся банды апачей собирались вокруг своих вождей — Чато, Локо и Начиты. Они прекрасно знали о Макдональде, знали, что с ним идут разведчики юма и мохавы, включая юма Билла.

Апачи бежали от Сан-Карлоса на юг, а Форсайт двигался из Форт-Каммингса на запад. Обычно осведомленные обо всем, что происходит в пустыне, апачи этого обстоятельства не знали. Их разведчики засекли маленький отряд Макдональда, им было известно о Холле… о Форсайте они даже не подозревали.

На маленьком клочке земли в месте пересечения каньонов Баффало Харрис настоял на разведении лишь маленького, тщательно укрытого костра и держал всех в самом надежном уголке, который только смог найти.

До смерти уставший фон Хальштат растянулся на одеялах. Он не ожидал ничего подобного. Думая о стычке с индейцами, он представлял себе бегущую толпу дикарей, которых легко поразить современным оружием. Вместо этого цель была не одна, а несколько, и они постоянно перемещались и исчезали. Брошенный обслугой, он оказался в совершенно неожиданной ситуации, вынужденный подчиняться человеку, которого видел впервые и сразу невзлюбил.

Мысли об индейцах вызывали досаду, потому что в памяти всплыла давно забытая лекция из времен, когда он был еще кадетом; лектор говорил о том, что военное искусство будет пересмотрено с учетом опыта боев на американской границе.

Военное искусство будущего, внушали им, это прицельный огонь, мобильность, скрытное проникновение, индивидуальная инициатива. Эти идеи вызвали у студентов неприятие, и они отвергли их в принципе, поскольку идеи предполагали инициативу отдельного солдата и с очевидностью уменьшали контроль сверху.

Фон Хальштат, закинув руки за голову, хладнокровно анализировал произошедшее на ранчо. Несмотря на превосходящую огневую мощь, лучшее оружие и, вероятно, большую точность попадания, их прижали к земле и лишили возможности контратаковать.

Он впервые столкнулся с невидимым противником, который отлично знал и использовал местность.

Неискушенный в боевом искусстве индейцев и местных условиях, он начал понимать, как небольшие, хорошо обученные отряды, живущие фактически на подножном корму, могут победить или во всяком случае свести на нет все усилия намного превосходящих числом и оснащением войск. Он впервые воочию увидел, что такое партизанская война, сами принципы такой войны внушали ему отвращение.

Партизанская война перестает быть джентльменской игрой. Она становится грубой, жестокой схваткой не на жизнь, а на смерть. Залповый огонь по вражеским шеренгам невозможен по причине отсутствия таких шеренг, враг превращается в вихревые тени, за которыми уследить невозможно.

Что-что, а размышлять реалистически Фредерик фон Хальштат умел. Лежа на спине, он трезво обдумывал положение. Женщины связывали руки, оставалась одна надежда на подход армии… той самой армии, которую он так часто высмеивал за неспособность справиться с кучкой голых дикарей.

Шансы на спасение были невелики. Продуктов мало. Патронов хватило бы и на продолжительный бой, на этот счет беспокоиться нечего, но продовольствие можно растянуть на дня три, от силы четыре. При всей своей нелюбви к Шалако он понимал, что без него им не выжить. Даже Баффало признавал, что Шалако знает местность и индейцев лучше кого-либо другого.

Путешествие в Америку он предпринял не столько ради охоты на крупного зверя, сколько в поисках столкновения с индейцами. В этом фон Хальштат до конца признавался только себе, хотя не раз высказывал надежду на стычку с индейцами и вслух. Вот и получил. И пока дело для него повернулось очень плохо.

Фон Хальштат великолепно стрелял и тем не менее, расстреляв множество патронов, убил лишь одного индейца. Вдобавок у него было ощущение, что индейцы стреляют лучше, он насчитал на ранчо по меньшей мере двадцать очень близких попаданий, то есть двадцать раз пули пролетали в доле дюйма от него.

Огонь костра освещал ветви сосен, отражался на матовых поверхностях камней. Пахло сосной и кедром, огонь трещал и рассыпался искрами.

Вскрикнула куропатка, вдали взывал к звездному небу одинокий койот, не прерывая вой ни на минуту. Стоя на коленях у костра, Баффало Харрис подкармливал голодное пламя собранным под деревьями хворостом. Ирина поставила кофейник поближе к огню на плоский камень.

— Я расставил силки, — сказал Баффало. — Утром у нас может быть кролик или два.

— Где он сейчас? — спросила Ирина.

Баффало протянул к огню большие руки в вечном жесте поклонения богу огня, следя за тем, как пламя пожирает капли воды на стенках кофейника.

— Спит скорее всего. Он приводит себя в норму сном, хотя я никогда не встречал более выносливого человека.

— Что он за человек? Я имею в виду по существу?

— В нем трудно разобраться. Он почти не оставляет следов: сколько бы времени вы не изучали его тропу, на ней мало что можно обнаружить.

— Он был женат?

— На этот счет не могу ничего сказать. Сомневаюсь. Женщины липнут к нему; это я наблюдал много раз. И Шалако очень добр с ними, хотя сомневаюсь, что он остался бы таким, возьмись они ему перечить. Вряд ли найдешь другого человека, который знает дикую страну лучше него. И следы он читает как настоящий апач.

Однажды я заметил у него в сумке книгу этой самой… поэзии. Она почти развалилась — так ее часто открывали. Конечно, само по себе это ни о чем не говорит, здесь так не хватает печатного слова, что читаешь все подряд, что только написано буквами. Я жил в бараках вместе с ковбоями, так они соревновались, кто больше запомнил надписей на консервных банках… а любая книга или газета зачитывалась до дыр.

— Откуда он?

Баффало взглянул на нее.

— Этот вопрос у нас никогда не задают. Здесь ценят человека по тому, каков он в опасности, и никогда не интересуются тем, кем он был дома. Нельзя мыть золото водой, которая уже сбежала с холма.

К огню подошел фон Хальштат.

— Традиция важна, — тихо сказал он, — человек имеет право гордиться собой и своими предками.

— Может быть, — согласился Баффало, — но нам кажется, что мы лишь закладываем традиции, а не живем по ним. Когда-то и в Европе возникали роды и закладывались традиции и наверняка те, кто это делал, были сильные люди. — Он поднялся. — Мы сейчас создаем собственные традиции, основываем роды, обустраиваем землю.

На наш взгляд, прошлое человека не важно. Главное, что он представляет собой сейчас. Тот факт, что его прадедушка был воином, не поможет ему убить индейца сегодня.

Человек, приезжающий на дикие земли, стремится иметь спутника, на которого можно положиться. Мы гораздо больше заинтересованы в красной крови, чем в голубой, и, поверьте, генерал, они редко текут в жилах одного и того же человека.

Баффало подбросил в костер хворост. Он был сухой и давал яркое пламя без дыма. Баффало взял у Ирины кружку кофе, попробовал и сказал:

— Мэм, вы умеете варить кофе для мужчин. Никогда не Думал, что вы… такая шикарная женщина и вообще…

— Я научилась варить кофе на костре, когда мне было двенадцать лет. Отец часто брал меня на охоту.

— И правильно. Женщина должна уметь готовить еду и Ублажать мужчину.

— Шалако тоже так думает?

— Я уже сказал, что он человек загадочный. Кто знает, что У него на уме. Но его лучше иметь на своей стороне, и потом он не раздумывает, когда что-то ему не по нутру, пощады от него ждать не приходится.

— Он скрывается? — Фон Хальштата злило, что разговор крутится вокруг Шалако.

— Что бы там ни было, я сильно сомневаюсь, что Шалако способен от чего-нибудь бежать. В борьбе с любыми невзгодами, он само упорство.

— В любом случае, — натянуто сказал фон Хальштат, — ему хорошо заплатят за все, что он для нас сделал.

— Не обижайтесь, генерал, но если бы не леди, я думаю, вас уже не было бы в живых. Он считает, что мужчина должен сам седлать своих коней и сам за себя сражаться. Могу держать пари, что он даже не думает о плате. — Баффало вытер усы тыльной стороной ладони. — Спасибо за кофе, мэм. Пойду посмотрю — не учую ли где индейцев.

Когда он ушел, Ирина взглянула на фон Хальштата.

— Фредерик, не спеши с деньгами. У этих людей такая же непомерная гордость, как и у тебя. Не следует предлагать деньги Шалако.

— Наверное. — Он взял протянутую ему кружку с кофе. — Он выводит меня из равновесия. Хотя, правду сказать, сам не понимаю, почему. Ты знаешь, я учился в Англии и всегда прекрасно ладил с британцами, но американцы… Не могу к ним привыкнуть.

— Ты, Фредерик, не привык к независимому поведению людей, которых считаешь ниже себя. Возможно, причина в этом.

— Нет, нет, тут иное. Действительно, по отношению к другим такое бывает, но в данном случае, — он с удивлением понял, что говорит правду, — я никогда не думал о нем, как о нижестоящем. — Он попробовал кофе. — В самом деле, Ирина, кофе хороший. Ты не перестаешь меня удивлять. — И добавил: — Он получил образование и, несомненно, военное.

Наступил ее черед удивляться.

— Вот уж не думала!

— Имена Вегеция, Жомини мало что говорят тебе, как и любому просто образованному человеку. Их знание говорит о специальном образовании.

— Ханс говорил что-то по этому поводу, но ведь эти имена можно просто узнать из книг.

— Возможно. Как сказал Харрис, он человек загадочный. — Фон Хальштат взглянул на Ирину. — И его нельзя недооценивать ни в каком отношении.

Ирина смотрела в костер, несколько встревоженная последними словами генерала. Совсем недавно ее искренне изумило бы предположение, что ее может заинтересовать такой человек, как Шалако Карлин. Сейчас она была в этом не так уверена.

— Фредерик, если повезет, мы скоро будем далеко отсюда. И я сомневаюсь, что мы увидим его снова… и всех остальных, кроме наших гостей.

— Возможно. — В его голосе звучала неуверенность, а он никогда ни в чем не знал сомнений, всегда владел собой и ситуацией, в которой оказывался.

Ирина подбросила в костер еще хвороста и следила за взлетающими вверх искрами. Как все изменилось! Ханс умирал… Фредерик подрастерял свое обычное самодовольство… а она сама? Она изменилась?

Фон Хальштат взял ружье и пошел к границе лагеря, а у костра появилась Лора, сидевшая возле Крюгера.

— По-моему, он уснул, — сказала она. — Иногда трудно определить… он притворяется, чтобы мы не считали себя обязанными сидеть с ним.

— Почему не повезло именно ему? Фредерик сказал, что каждая его рана сама по себе смертельна. Не знаю, как он еще жив.

Лора помолчала, затем сказала:

— Ирина… мне здесь нравится… пустыня, костер, звезды. Как было бы хорошо, окажись мы здесь в другой ситуации.

— Мне тоже здесь нравится. Однажды, когда я была с отцом в Африке, мы раскинули лагерь в вельде, совсем маленький. Наступила прекрасная ночь. Помню, он сказал мне, что ему не хочется возвращаться.

— Все кажется таким далеким. — Лора задумчиво взглянула на подругу. — Ирина, ты изменилась. Невозможно поверить, что все началось только позавчера.

— Твой отец будет волноваться.

— Надеюсь, мы окажемся в безопасности раньше, чем он узнает… — Она снова посмотрела на Ирину. — Отцу не по душе Фредерик. Он считает его слишком упрямым.

— Теперь уже нет. За последние дни он потерял значительную часть упрямства.

— Ты выйдешь за него?

Ирина уселась на бревно рядом с костром и расправила юбку на коленях.

— Не знаю, Лора. В самом деле, не знаю.

— Шалако?

— Глупо, правда? Мы вышли из разных миров, живем в разных мирах, думаем по-разному. Сама мысль о нем нелепа.

— Почему? Для меня — нет. Во всяком случае, я много раз слышала от тебя, что ты хотела бы жить не в Лондоне или Париже, а в поместье. Чем ранчо в Нью-Мексико или Аризоне хуже?

— Глупости, и ты это знаешь.

Ночь была холодной и удивительно тихой. За освещенным кругом костра колыхалась черная завеса тьмы.

К костру подошел граф Анри и налил себе кружку кофе.

— Слишком тихо, — сказал он. — Не нравится мне это. Слишком напоминает Африку. — Он отхлебнул кофе. — Они здесь и, думаю, очень близко.

— Я бы хотела, чтобы Шалако вернулся, — сказала Лора.

Анри посмотрел на нее.

— Я тоже, Лора. Я тоже.

Шалако Карлин устроился на пятачке редкой, жухлой травы среди кустов за разрушенной хижиной. Вначале ее сложили из камня, она развалилась, на ее месте поставили новую из глинобитных кирпичей, а теперь и эта превратилась в руины. Но несмотря на готовое убежище, Шалако предпочел остаться на воле, не желая быть застигнутым врасплох среди стен.

Мохаммет, расседланный и разнузданный, пасся на травянистом склоне у него за спиной. Ночь выдалась тихой, Шалако очень устал и заснул мгновенно.

На ближайшем дереве заухала сова, вздрогнул и удивленно повел носом в направлении спящего человека суслик.

Упала с сосны шишка, сова, лениво взмахивая крыльями, исчезла между редкими деревьями. Успокоенный суслик робко выбрался из убежища в «кошачьем когте», обежал полянку и отправился по каким-то своим ночным делам. Шелестя крыльями, над хижиной появилась летучая мышь, взмыла вверх и погналась за каким-то насекомым. Все шумы исчезли, только лошадь щипала траву. В темном, тихом небе висели яркие фонари звезд, ветерок разносил сосновый аромат.

Несколько часов спустя далеко, среди деревьев, внезапно послышался еле слышный звук, и снова наступила тишина. Жеребец тревожно поднял голову, запрядал ушами, Шалако открыл глаза и тихо лежал, вслушиваясь в тишину.

Револьверы лежали под рукой, однако он не тронул их, а вытащил нож. Он держал клинок острием вверх — только дурак бьет ножом сверху вниз. В верхней части тела слишком много костей… и, если не найти уязвимую точку… Бить надо снизу вверх, в мякоть, где ни одна кость не помешает клинку.

Ни звука… время шло… он не расслаблялся. Вдруг жеребец отпрянул и захрапел, и Шалако учуял апача. Запах костра, оленьей кожи, чего-то горького, странного… шевельнулась тень… прыгнула.

Шалако вскочил на колени. Не видя в темноте индейца, он пошел на риск, полоснул перед собой ножом и почувствовал, как кончик ножа задел плоть. Послышался сдавленный стон, и железная рука сжала его запястье.

Напружив могучие мышцы ног, Шалако разогнулся, вырвал руку и тут же опустил кулак вниз на врага.

Индеец кинулся на него, острие ножа распороло рубашку Шалако. Шалако сделал ответный выпад, но промахнулся, индеец схватил его руку с ножом и попытался перебросить через плечо. Шалако тут же прыгнул на него и поджал ноги.

Неожиданная тяжесть вывела индейца из равновесия, и он упал лицом вниз с Шалако на плечах. Скользкий от грязи и пота, апач вывернулся из-под Шалако и вскочил на ноги. Шалако поднялся вместе с ним и нанес ему точный удар ножом. Клинок прошел под рукой индейца и вонзился ему в бок по рукоятку, Шалако почувствовал на руке теплую кровь и вытащил нож. Индеец вскрикнул и упал навзничь.

Шалако отошел назад, перевел дыхание и стал тихо успокаивать испуганного жеребца. Он не двигался с места и не спускал глаз с темного пятна на земле. Он слышал хрипы умирающего, но не доверял звукам и ждал.

Очевидно, апач остался без лошади во время неизвестной Шалако стычки и надеялся добыть коня и оружие. Его беспокоило, что здесь оказался индеец. За ним следили? Или апач набрел на него случайно?

Прошло несколько минут, все звуки затихли, тогда Шалако опустился на корточки и зажег спичку, прикрыв ее ладонью. Апач оказался небольшого роста и крепкого сложения, он был мертв.

Первый удар вслепую угодил индейцу в плечо, второй рассек горло, кровь растеклась по всему телу.

Неподалеку лежал сравнительно новый «спрингфилд» — армейская винтовка. На апаче был армейский пояс с подсумком. Приклад винтовки, покрытый резьбой, был в руках солдата еще несколько дней назад, а, может быть, даже часов. За прикладом любовно ухаживал человек, понимающий красоту дерева, о чем не беспокоился ни один апач.

Значит, армия в пустыне и, похоже, недалеко. Если так, то вполне вероятно, Чато во все лопатки мчится к границе, обуреваемый жаждой насилий и убийств, добычи и лошадей.

Шалако развязал жеребца, оседлал его и, вложив лишнее ружье в чехол, проверил заряды своего винчестера 76-го года. Когда он садился на коня, восточная часть неба над Волчьим каньоном, начала светлеть.

В десяти милях на юго-восток, Боски Фултон повернулся на бок и открыл глаза. Он встал, рассеянно стряхнул с одежды иголки и траву, прислушался к предутренним звукам. Пора уходить.

Он был встревожен и обеспокоен. Округа кишела индейцами, и он решил, что лучше всего двигаться к перевалу Стайна. И все-таки на душе было тревожно, и, даже оседлав лошадь, он отправился в путь не сразу.

Впервые ему было что терять. На деньги и драгоценности, которыми он разжился, он мог стать сравнительно богатым человеком, и ему хотелось крупно погулять в Сан-Франциско.

Фултон находился сейчас где-то юго-восточнее пика Анимас, мысль о необходимости пересечь долину Анимас пугала его. По долине шел путь на юг в Сонору и Чихуахуа, и апачи, конечно, должны были выбрать его. Тропа, возле которой он остановился на ночь, вела прямо в долину.

Он долго выжидал, затем вывел лошадь из укрытия и снова застыл в ожидании. Наконец сел в седло и пустил лошадь по узкой тропе.

Боски Фултон почесал под мышкой и осторожно огляделся по сторонам. Для этого ему не надо было вертеть головой, скосив глаза, он смотрел через плечо. Его грызло беспокойство и тревога, он помнил двух возчиков, привязанных вверх ногами к задним колесам своего фургона. Под ними горели небольшие костры: старый апачский обычай.

Боится? Да, черт возьми, боится! Любой человек в здравом уме и памяти будет бояться, проезжая по землям апачей. И он тоже боится, но к бою готов.

Эта девка Карнарвон — он неожиданно вспомнил о ней. Черт возьми, с каким удовольствием он бы…

В Сан-Франциско полно баб, и с его деньгами он выберет себе не хуже.

Он медленно ехал и облизывал сухие губы.

В нескольких милях впереди него апач, известный под именем Татс-а-дас-ай-го, выскользнул из камней и подкрался к разрушенной хижине. Он нашел место, где был привязан жеребец, нашел мертвого апача.

Татс-а-дас-ай-го с презрением взглянул на соплеменника. Напал на спящего и дал себя убить!

Татс-а-дас-ай-го присел на корточки у стены и закурил. Дока курил, он читал оставленные Шалако и апачем следы, словно книгу.

Белоглазый проснулся или вообще не спал, просто лежал. Индеец видел отпечатки его колен, следы ног, когда тот вскочил и вступил в схватку с его соплеменником в нескольких футах от места, где спал.