Глава 3

На рассвете я вывел Хукера на скалы, отдал ему фляжку с водой, мешок с провизией, револьверы и ружье, предварительно вынув все пули. Оружейные пояса с патронами оставил у себя. Подождав, пока он отойдет ярдов на триста, бросил их на землю. Вернувшись в расщелину, собрал лошадей и тронулся в обратный путь.

Мне вовсе не хотелось возвращаться к фургону. В каком-то смысле я сочувствовал Хукеру, но оставить женщину на поживу индейцам — не в моих правилах. Даже если для этой женщины жизнь другого человека не стоит и выеденного яйца. К тому же, за чем бы эта троица ни охотилась, она не желала, чтобы в ее дела вмешивались посторонние. Это стало мне совершенно ясно.

Нянькой им быть я не собирался. Теперь у них есть упряжка, и пусть сами решают свои проблемы, как смогут.

…Девушка вышла мне навстречу. Несомненно, ее выставили как приманку, и, можете мне поверить, Сильвия была лакомым кусочком для любого мужчины. Она это знала. Увидев, что я приближаюсь к лагерю, огибая заросли опунции и норы сусликов, она остановилась и подождала меня.

Винтовку я положил поперек седла и словно невзначай направил дуло в ее сторону. Сильвия выпростала руки из складок юбки и держала так, чтобы мне их было видно.

— Вот ваши лошади, — сказал я ей. — Дальше — все в вашей воле. Только советую вернуться в Форт-Гриффин. Эта земля не про вас.

Она улыбнулась.

— Зачем же так, мистер Сэкетт? Я-то надеялась, что понравилась вам.

— Вы очень красивая девушка и такая же безобидная, как гремучая змея. Однако послушайте меня и возвращайтесь на Восток, туда», откуда приехали.

Она подошла ближе, глядя на меня своими огромными черными глазами.

— Поедемте с нами. Ну, пожалуйста. Вы нам нужны, мистер Сэкетт, мы здесь одни, и никому из мальчиков не приходилось раньше управлять шестеркой лошадей. — Она положила свою нежную ручку на мою ручищу. — Поверьте, вы не пожалеете… Я буду вам очень благодарна.

Вот это да! Она мне ничего не обещала и в то же время обещала все. Истинная женщина! Только меня так не купишь.

— Извините, — сказал я, — если бы вы были одни… Но я не доверяю ни одному из вас. Лошадей вы получили. Запрягайте и отправляйтесь по моим следам. Доберетесь до воды, наполните бочонки. Тогда сможете проехать по засушливым землям, потом ручьи и источники попадаются на всем пути на север. Только вам придется пересекать каньон Пало-Дуро, его глубина местами доходит до тысячи футов.

— Нет ни ранчо, ни городов?

— Это Индейская Территория. Пока не заберетесь дальше на север, не встретите даже охотников на бизонов. Говорят, в Боррегос-Пласа на южном берегу Канейдиан есть люди. Хорошие ребята, мексиканцы из Моры или Таоса, пасут там овец. Если сумеете договориться, они продадут вам провизию и покажут дорогу. Я сказал, что они хорошие ребята, и это так, но есть один парень по имени Состенес Ларкевек. Он иногда ошивается в тех краях. Обходите его стороной — убьет вас, не задумываясь.

Все то время, пока мы говорили, я держал ее правую руку в своей и не сводил глаз с двух парней у фургона. Пару раз Сильвия пыталась освободиться, однако я решил, что так безопасней.

Наконец отпустил ее пальцы.

— Адиос! — неожиданно бросил я, подняв на дыбы коня, и умчался.

Проскакав несколько ярдов, резко повернул мустанга сначала в одну сторону, потом в другую и пришпорил. Оглянувшись, увидел сверкающее на солнце дуло винтовки, но стрелять в меня было уже бессмысленно. Я радовался, что ушел от них.

После всех передряг мне нужно было подумать о себе. Ну, удрал я от неприятностей. А что дальше? В кармане у меня осталось восемь долларов и никаких перспектив разбогатеть в обозримом будущем. Для человека, которого называли преступником, я был довольно бедным. Правда, мне ни разу не встречался богатый преступник. Все скрывавшиеся от закона на равнинах, в горах или в бандитских притонах — выглядели жалкими, оборванными, грязными.

Охота на бизонов себя изжила. За короткий срок когда-то тучные стада бизонов, бродившие в этих краях, оказались почти полностью истреблены. Охотникам придется скоро уходить. Мне следовало бы обзавестись несколькими быками и коровами и построить ранчо на узкой полосе земли Северного Техаса. Как только охотники за бизонами разнесут весть о сочной траве и богатых источниках воды — а что еще нужно скотоводу? — сюда хлынут толпы искателей приключений. Надо было принимать решение. Трудностей я не боялся. Мне приходилось не раз попадать в сложные переделки. Выходя из них победителем, а не побежденным, я заслужил репутацию крутого парня.

То было время ожесточенных войн и схваток с индейцами, которые не хотели уходить со своих охотничьих угодий. И даже те, кто относился к ним с симпатией, вынуждены были драться, поскольку индейцы не делали различия между друзьями и врагами. Конечно, эти войны не были только войнами белых с краснокожими, индейские племена постоянно враждовали еще и между собой.

Я ехал на север, держась поближе к вершинам пологих холмов, но не выезжая на гребень, чтобы меня не заметили издалека и в то же время чтобы иметь широкий обзор и вовремя уйти от опасности. Заметив облако пыли, я натянул поводья, спешился и подождал, пока оно не исчезнет. Встреча даже с белыми меня не привлекала. Ожидать, что они отнесутся ко мне по-дружески, оснований не было.

Время от времени я возвращался в мыслях к Кроличьим Ушам. Вспомнилась история, которую услышал на тропе к Ньюсесу семь или восемь лет назад.

Речь шла о давнем. Как-то ночью к моему лагерю подошел мексиканец, живший за Рио-Гранде, окликнул, я пригласил его к костру. Заросли там были почти непроходимые, земля изрыта колдобинами, представьте кукурузную кочерыжку, заросшую кустарником. Каждый второй встречный был либо преступником, либо дезертиром из армии южан. Здесь, среди многих, нашли убежище знаменитые ганфайтеры — Джон Вэсли Хардин и Билл Лонгли[2]. В северо-восточном Техасе убили Каллена Бейкера[3] или по крайней мере говорили, что убили, однако после этого о нем не было слышно. Все они укрывались от полиции Дэвиса[4].

Я отступил в темноту, поджидая пока мексиканец вступит в круг света от костра. Пожилой человек, в котором однако сохранились подвижность и какое-то изящество движений, подошел вежливо и аккуратно, с поднятыми руками. Его сапоги были покрыты пылью, и хотя он отряхнул одежду, она не выглядела свежей, ее пропитала дорожная пыль.

— Сеньор?

Я выступил из-за куста. Мне нравились мексиканцы, я считал их стоящими людьми. Скрываясь от закона, мне не раз удавалось выжить лишь благодаря тарелке фасоли и нескольким кукурузным лепешкам, полученным на какой-нибудь стоянке пастухов.

— Проходи и устраивайся, — сказал я. — Кофе готов, бобы варятся.

Мы поели, гость свернул самокрутку, и, слово за слово, мы проболтали всю ночь. Он шел пешком, почему так получилось — не сказал, а я не спросил, в те дни было не принято задавать лишние вопросы. У меня случайно оказалась свободная лошадь — низкорослая пятнистая индейская лошадка, красивая, как на картинке. Еще недавно она принадлежала довольно симпатичному молодому воину команчей. Его беда — он не разобрался в ситуации. Ехал один, очевидно охотясь за скальпами. Когда набрел на мои следы, проявил все свое неумение: решил, что перед ним легкая добыча и стал меня догонять. Но я посматривал на тропу, по которой шел мой конь, и когда обнаружил, что нас преследуют, сделал широкий круг и подобрался к тропе со стороны, чтобы посмотреть — кто это.

Увидав индейца с двумя свежими скальпами, я вышел из укрытия и заговорил с ним. Он крутанулся, словно его подстрелили, и вскинул винтовку. Вторая его ошибка. Я хотел лишь отобрать у него лошадь, чтобы он больше не смог идти по моим следам. А тут пришлось выбить его из седла, прострелив башку. Индеец попался настырный, он вскочил и ринулся в драку. Я всадил в него еще одну пулю, поймал лошадку и убрался оттуда.

— Тебе нужна лошадь, — сказал я мексиканцу, — бери эту. Команчу, который на ней ездил, она больше не понадобится.

— Спасибо, сеньор, — поблагодарил он просто, но в голосе его я почувствовал искреннюю признательность, и было за что. В этих краях любой встречный, скорее всего, убил бы его ради оружия или в надежде на какую-нибудь другую добычу.

Мы выпили еще кофе, поговорили и наконец он сказал:

— Амиго, у меня нет денег. Я не могу заплатить за лошадь.

— Она твоя, и денег мне не надо.

— Мой дедушка, — начал он, — работал погонщиком мулов на дороге в Санта-Фе…

История жизни его деда меня мало волновала, еще меньше дорога на Санта-Фе — видел ее собственными глазами. Я стал подремывать, а мой гость продолжал:

— Он едва не погиб, когда был jefe[5] грузового каравана Натана Хьюма…

Я отчетливо вспомнил, словно только вчера вечером мы сидели у костра, как он рассказывал об этом караване. Они вышли из Санта-Фе и быстро пересекали равнины, направляясь в Индепенденс или какой-то другой городишко штата Миссури, когда на них напал большой боевой отряд индейцев кайова.

Караван слишком растянулся, шансов на спасение не было. Многие собрались вокруг Натана Хьюма, среди них и дед моего мексиканского друга. С боем они отступили к горе Кроличьи Уши, где приготовились обороняться до последнего.

Индейцы перебили всех — спасся только дед мексиканца, который закопался в какую-то нору». Кайова оскальпировали и изуродовали трупы, выгребли из карманов и седельных мешков убитых все мало-мальски стоящее и умчались. Когда все стихло, дед мексиканца выбрался из своего убежища и потопал обратно в Санта-Фе.

В городке его предупредили, чтобы он «залег на дно», потому что губернатор послал подразделение солдат за караваном Хьюма, и если деда найдут, то арестуют. Натан Хьюм перевозил контрабандное золото, которое похищали с приисков в горах Сан-Хуан. Дед мексиканца позаимствовал у кого-то мула, тайком выбрался из города и присоединился к каравану, направлявшемуся в Мехико. Там у него были друзья, он надеялся заручиться их помощью и вернуться, поскольку был уверен, что знает, где спрятано золото Хьюма. Индейцы его так и не нашли.

Но случилась беда: вскоре после прибытия в Мехико дед упал с лошади и повредил позвоночник, у него отнялись ноги. Триста фунтов золота лежали в тайнике, а он не мог ничего предпринять.

Вот такую историю рассказал мне мексиканец, которому я подарил лошадь.

— А сам ты пытался отыскать это золото? — спросил я его.

— Конечно, сеньор, но… — он пожал плечами. — У меня возникли неприятности в Таосе… из-за сеньориты… Я убил человека, у которого много родных и двоюродных братьев, дядюшек и друзей. Меня преследовали чуть ли не до Лас-Вегаса. — Он бросил окурок в огонь и улыбнулся. — Я люблю жизнь, сеньор, и довольствуюсь малым. Если бы отправился на север, то вероятно нашел бы золото, а скорее всего обрел бы там свою могилу, шансы на последнее куда выше. Золото ваше, сеньор.

— И ты знаешь, где оно находится?

— За горой есть тупиковый каньон. Там и произошел последний бой с индейцами. Наверное, кости несчастных погонщиков до сих пор разбросаны по земле. В каньоне небольшой пруд, поверхность которого покрыта водорослями и слизью. За прудом — яма, рядом большой валун. Золото спрятали в яме, завалили ее камнями, а на валуне сломанной винтовкой Хьюм нацарапал крест. Вы его найдете.

На следующее утро мы расстались. Сев в седло, он протянул мне руку и я пожал ее.

— Будьте осторожны, сеньор, и не задавайте много вопросов. У мексиканцев, работавших на приисках, есть сыновья и внуки, им известно, что караван Натана Хьюма так и не добрался до Миссури… они могли даже вызнать что-нибудь у индейцев.

История о закопанном золоте, услышанная мною у походного костра, была из тех, которые снова и снова пересказываются повсюду. Но о золоте Хьюма я слышал впервые, и мне захотелось поглядеть на тот каньон. Да только некогда было.

В Сербине, городке в Техасе, где жили выходцы из Центральной Европы, я убил мешочника-переселенца и попал в тюрьму. Друзья помогли бежать. Я присоединился к ковбоям, перегонявшим стадо в Канзас, однако не забывал, что меня разыскивают.

В Абилине, который в то время был совсем новым, диким городишком, я узнал, что моя фамилия известна. Там побывал мой двоюродный брат Тайрел. Говорили, что он застрелил в поединке человека. Но я все выяснил. Тайрела вызвал на дуэль Рид Карни, брат подошел к нему вплотную и заставил бросить на землю оружейный пояс.

Тайрел и Оррин Сэкетты… Хотя они с Камберленд-Гэп, я гордился тем, что в жилах их течет не водица.

Это было давным-давно, и вот теперь я ехал по равнинам Техаса, направляясь на север к Боррегос-Пласа, Эдо-Уоллс и лагерям охотников на бизонов. Огромное небо сияло голубизной, где-то вдали соединяясь с плоскими равнинами. Пусть У меня в кармане позвякивало лишь несколько долларов, зато я удрал от погони, жаждавшей меня линчевать, и ветер пах полынью, и солнце пригревало, и вообще хорошо было жить.

Я засунул винтовку в чехол, сдвинул шляпу на затылок, поглядел на бескрайнюю прерию и запел. Во всяком случае, я знал, что это песня, и старался исполнить ее громко и с чувством. Жаль, но Серому она, по-моему, не понравилась. Наш путь лежал по склонам невысоких зеленых холмов, в низинах между которыми росли деревья.

Моя девушка осталась в Сан-Антонио.

Там, рядом с границей… -

распевал я.

Внезапно из-за вершины низкого холма показался пучок перьев, а затем ярдах в десяти как из-под земли возник индеец, за ним другой и третий… Ломаная колонна кайова растянулась. Воины медленно ехали в мою сторону, держа копья остриями вверх. Я быстро оглянулся и увидел на противоположной стороне ложбины еще с десяток всадников, они тоже, не торопясь, приближались ко мне. По меньшей мере у дюжины были винтовки. Дорога прямо по ложбине оставалась свободной, однако стоило ехавшим в арьергарде индейцам повернуть лошадей — путь отрезан. В отряде было не менее тридцати воинов, они окружали меня.

На лбу выступил пот, во рту пересохло. Я видел, что кайова делали с пленниками, поскольку несколько раз находил то, что осталось от бедолаг. Зрелище это не для слабонервных.

Если попробую удрать, меня тут же прикончат. Развернув коня на девяносто градусов, я поехал в сторону основной колонны, продолжая петь с прежним вдохновением.

Глава 4

Моя винтовка лежала в чехле, и потянуться за ней означало умереть. Револьвер в кобуре был пристегнут ременной петлей через курок — необходимость при верховой езде по пересеченной местности.

И распевая свою песню, я поехал прямо на них, направив коня между двумя индейцами, которых разделяли ярдов тридцать.

Никто из белых не знает, что у краснокожего на уме. Индейцы любопытны, как дикие звери, иногда так же вспыльчивы и горячи. Больше всего их восхищают отвага и смелость, потому что именно отвага нужна, чтобы стать хорошим воином. Я понимал, что бегство меня не спасет, да и не люблю бегать, может только навстречу кому-нибудь или чему-нибудь

Мой жеребец насторожился. Он чувствовал, что мы попали в передрягу, и ему не нравился запах индейцев. Каждая его мышца напряглась, он готов был сорваться и дать деру.

Кайова охотились не за мной. Отряд без сомнения был боевой, он искал добычу покрупнее. Если они рассчитывают позабавиться со мной, даром им это не пройдет. Направив коня в их сторону, я уже решил, если придется нападать, то на огромного воина справа. При малейшем проявлении враждебности Пущу коня на него и выхвачу оружие. В уме я несколько раз проиграл ситуацию, продолжая петь про девушку, которую оставил в Сан-Антонио.

Я скорее почувствовал, чем услышал, как за спиной у меня смыкаются всадники, а те, что ехали впереди, немного замедлили шаг, но я не остановился. Правая рука как обычно лежала на бедре в нескольких дюймах от рукоятки револьвера. Если успею его выхватить, уйду из этого мира не один. Единственное, что я мог делать хорошо, — это стрелять. Дома в Клинч-Маунтинс в пятидесятые-шестидесятые годы мальчишки вырастали с оружием в руках. Мне не было двенадцати, а я уже бродил по лесам с винтовкой, добывая пропитание для всей семьи. Заняться чем-то другим времени не оставалось.

Я смотрел прямо перед собой, краем глаза наблюдая за двумя индейцами слева и справа. Там, конечно, было много других, однако начать драку могли только эти двое. Я касался шпорами боков мустанга, готовый в любой момент послать его вперед.

Индейцы приближались, и я ехал им навстречу. Неожиданно тот, кто находился слева, медленно опустил копье, направив его на меня, но я и глазом не моргнул, знал: покажи хоть намек на страх, и кайова тотчас же накинутся на тебя. Индеец приставил острие к моей груди. Мельком глянув на наконечник, я посмотрел ему в глаза и, подняв левую руку с зажатыми в ней поводьями, отодвинул копье в сторону — не оттолкнул, а просто отодвинул и проехал мимо.

Можете мне поверить, что в ту секунду волосы мои встали дыбом. Оглянуться я не осмелился. Внезапно раздался топот копыт по траве, но резкая команда прервала его. Один из индейцев, вероятно старый вождь, спас мою шкуру. Конь продолжал идти шагом. С моего лица пот лил так, словно я умылся и не вытерся.

Только когда позади осталась скрывшая нас от индейцев вершина невысокого холма, я пришпорил мустанга, и мы помчались, будто за нами гнались все черти ада. Через пару миль перешел на легкий галоп, свернул под прямым углом к руслу ручья и проехал по нему несколько миль на запад. Хотя давал себе отчет в том, что ручей не мог быстро полностью скрыть следы. Отпечатки копыт будут видны на мягком дне примерно в течение часа — ручей тек спокойно, и вода в нем была чистейшей. Чтобы замутить ее, добавить грязи, которая быстрее заполнит илом отпечатки, пришлось в нескольких местах обрушить нависший над руслом берег. Пройдет немало времени, прежде чем ручей опять станет прозрачным. Такая осторожность была вовсе не лишней.

Кайова позволили мне уйти из уважения к смелости, а возможно, искали жертву побогаче. Но молодые и безрассудные воины могли передумать и броситься за мной в погоню, особенно если им понравился конь или оружие.

Попеременно ведя мустанга шагом и рысью, я внимательно оглядывал окрестности, стараясь заметить малейшее движение, не забывая проверять тропу, по которой прошел. Постоянно попадались антилопы, иногда встречались небольшие стада бизонов. Чем дальше уходил на север, тем многочисленнее они становились. Индейцы больше не появлялись.

Как-то вечером наткнулся на старую колею фургона и поехал по ней. На ночевки останавливался около воды. В хорошем месте иногда задерживался до полудня, чтобы дать мустангу получше отдохнуть и попастись на сочной траве.

Щеки мои заросли щетиной, кости и мышцы ныли от усталости. Временами казалось, что тело наполовину состоит из пыли и песка. Каждый вечер я проверял и чистил оружие на случай, если придется защищаться.

Где-то на севере лежал небольшой старый мексиканский городок Ромеро. Народ там по-дружески относился к индейцам, и говорили, что в Ромеро обосновалось немало команчерос. Команчерос — торговцы с краснокожими — продавали им оружие, получая в замен все, что индейцы награбили у белых, переселявшихся на Запад. Их никто не любил, даже сами мексиканцы. Мне не верилось, что горожане Ромеро торгуют с индейцами.

На моем пути был поселок Боррегос-Пласа, до него осталось немного… по здешним меркам. Я рассчитывал заглянуть туда.

Ступив на землю команчей, я почувствовал охватившее меня напряжение, поэтому на рассвете спустился в каньон Пало-Дуро. До заката отдыхал в зарослях ивы, а Серый пил свежую чистую воду и щипал сочную зеленую траву. Когда тени стали длинными, я оседлал его и разыскал выход из каньона. Выбравшись на равнины, вздохнул посвободней.

Крохотное кафе в Боррегос-Пласа было ярко освещено, когда я шагом подъехал к поселку по тропе. Лаяли собаки, в домах люди занимались своими делами. Народ в Боррегос-Пласа был гостеприимный, однако мексиканцы научились остерегаться незнакомцев. Земля здесь дикая и суровая, и те, кто ездит по ней, часто обретают столь же суровый характер.

Спрыгнув с седла напротив кафе, я привязал мустанга и, нагнув голову, прошел в низкую дверь. Одну стену занимала стойка футов двадцать длиной, перед ней — четыре столика со стульями. За стойкой, положив на нее локти, стоял толстый мексиканец в белой рубашке. Возле него, потягивая выпивку, расположились два одетые в кожу вакерос. За одним из столиков сидели двое мужчин постарше, один седой.