Глава 1

Унылая, выжженная солнцем равнина простиралась до самого горизонта. Справа она плавно переходила в невысокую гряду холмов, поросших редкими кедрами. Лошади брели устало, монотонно помахивая головами в такт движению. Только цокот их копыт да тоскливое постанывание тяжелого фургона нарушали первозданную тишину прерии, изнывающей от зноя под медно-красным небом. Последний городок остался в пятидесяти милях позади, последнее ранчо — ненамного ближе. И на всем пути — ни фермы, ни лачуги золотоискателя, ни изгороди… ни лошади, ни коровы, ни даже следа копыт.

Наконец он сказал:

— Еще пара миль — и мы дома. Видишь скалистый мыс? — Джейкоб указал рукояткой кнута. — Сразу за ним.

Она почувствовала, как в груди екнуло сердце.

— Какая здесь сушь!

— Да, сухо, — согласился он. — Плохой год. — И, помолчав, добавил: — Я не обещал тебе золотых гор, но эта земля наша, и все, что она принесет, тоже будет наше. И только от нас зависит, как воспользоваться дарами природы.

Фургон двигался слишком медленно, чтобы обогнать поднятую пыль, и она оседала на одежде, на бровях, в складках кожи. Дети, истомленные жарой, слава Богу, заснули. Наконец измученные путники перевалили через плоскую скалу и обогнули выступ.

Сердце ее упало. Перед ними, у подножия холма, стояла хижина — квадратный домик, один как перст — ни загона, ни сарая, ни кустика, ни деревца вокруг.

— Вот он! — В голосе Джейкоба звенела гордость. — Наш дом, Эви.

После трех лет совместной жизни она хорошо представляла, что чувствует сейчас ее муж. У него никогда не было своего дома, и до сих пор он ничем не владел, кроме одежды, которую носил, да плотничьих инструментов. Потребовалось много труда и сил, чтобы скопить денег на переезд. Для Джейкоба, уже немолодого человека с годами тяжкой работы за плечами, это был дом. Нет, она не может огорчить его своим разочарованием. Ее долг помочь ему.

— Мы посадим деревья, пробурим колодец… Ты увидишь, какая тут будет красота. Но перво-наперво надо купить скот. Без него здесь нечего делать.

Фургон покатился под уклон и остановился у дверей небольшой, но добротно сделанной хижины. Облако пыли, тянувшейся за ними всю дорогу, наконец улеглось.

Проснулся Лабан и сел, покачиваясь со сна.

— Пап, мы уже приехали? Мы дома? — спросил он.

Джейкоб подошел к двери, повозился чуть-чуть с замком и распахнул ее настежь.

— Вперед, Эви, у нас столько дел! Утром я уеду. Не будем терять времени.

Эви помедлила — в надежде, что по такому-то случаю он хотя бы поможет ей сойти с повозки. Она же не просит перенести ее через порог… в конце концов, они давно не молодожены. Но ведь это их первый дом! А он забыл о ней, сразу погрузившись в новые заботы, принялся распаковывать вещи.

Лабан и Руфь тем временем побежали к двери.

— Папа! — воскликнула девочка, первой сунув голову внутрь хижины. — Тут нет пола! Одна только земля!

— Придется обойтись, — буркнул отец.

Эви вздохнула и медленно слезла с повозки, сняв шляпу, стряхнула пыль с волос и вошла вслед за детьми в единственную комнату. Что делать, как расставить вещи — она знала, потому что все распланировала заранее, еще когда они складывали свой скарб в фургон. Да и носить-то предстояло немного.

До наступления сумерек ужин стоял на столе, постели были разостланы, дрова на завтра сложены у очага. Заботливо воссозданный маленький мирок их семьи, вращавшийся вокруг Эви, вновь ожил и приготовился к встрече с будущим.

Джейкоб построил хижину своими руками из местного камня, добытого тут же, неподалеку от ранчо. Состояла она из одной большой комнаты, но зато высокую крышу украшал веселый конек. Под ней разместился просторный чердак, на который вела приставная лестница. Все убранство комнаты состояло из квадратного стола, двуспальной кровати, двух стульев и лавки. Центром интерьера являлся большой очаг, придававший помещению некоторый уют. Полом служила крепко утрамбованная земля. Воду поселенцы брали из источника, находившегося в двадцати пяти ярдах за домом, футах в двадцати выше по склону.

Дети будут сидеть за столом на лавке, решила Эви, а спать на чердаке, на соломенных тюфяках. Она хорошо знала, что чердак — самое теплое место в хижине.

— Вот продадим скот, — пообещал Джейкоб, — и сразу все деньги пустим на достройку дома. Тогда и дощатый пол настелим.

Продадим скот! В лучшем случае через два года. А то и через все три. Три года на земляном полу? Эви всегда жила в бедности, но не в такой же. Однако вслух ничего не сказала. Она не станет ныть и приставать к нему. Джейкоб слишком долго вынашивал свою мечту. Что толку в жалобах или спорах, если они уже прибыли на место!

Он сберег четыре сотни долларов на покупку скота. Пусть покупает. Она потерпит. Муж говорил ей, что грезил о собственном ранчо еще задолго до свадьбы — даже задолго до своей первой женитьбы, до рождения детей… Сто шестьдесят акров земли и дом.

Джейкоб был степенным, работящим человеком доброй закваски, искусным плотником и каменщиком, но неудачи преследовали его, как свою добычу. Ему мало что удалось скопить в тяжелые годы депрессии и борьбы за выживание, во время долгой болезни его первой жены. К тому же ему постоянно приходилось выручать шурина, Тома Эверса, который не стеснялся брать у них взаймы.

От этого по крайней мере они теперь избавились. Когда покидали Огайо, Том ушел в очередной набег и наверняка потерял их след.

На заре, после завтрака на скорую руку, Джейкоб и Эви недолго постояли у дверей.

— Меня не будет несколько недель, — сказал он, глядя на восток. — Запасов у вас по крайней мере на месяц, если расходовать с умом, и деньги вам ни к чему, но я все же оставлю тебе пятьдесят долларов. Не трать их без крайней нужды.

Не так уж и много, но после смерти отца она впервые держала в руках деньги. Когда же от тех двухсот долларов отца осталась последняя пятерка, она вышла замуж за Джейкоба Тила, вдовца с двумя детьми, доброго, хотя и сурового человека.

— У вас есть ружье, — продолжал он, — а Лабан хороший охотник. Здесь водятся перепелки и дрофы. Если повезет, он подберется на выстрел к оленю.

Эви и дети, уже повскакавшие с постелей, долго стояли и смотрели, как он уезжал, сидя на гнедом коне прямо, не сгибая спины, полный планов и решимости, нечувствительный к пустякам, под весом которых ломаются иные судьбы.

Эви вернулась в хижину и притулилась у стола.

Ее отец, бродяга и мечтатель, плывущий по течению жизни, вечно полный мудрых советов, которых сам никогда не выполнял, говаривал:

«Когда не знаешь, как быть, Эви, сядь и подумай. Лишь разум выделяет человека из мира животных».

Вот сейчас ей очень надо подумать. Стояла засуха. Солнце опалило, иссушило землю, высосало влагу из травы, превратило деревья в сушняк. Джейкоба не будет несколько недель. К его возвращению она должна приготовить ему подарок — показать что-то такое, о чем можно сказать: «Вот, смотри, это сделала я!»

Выцветшее, затянутое пылью небо да пустынная, унылая земля мало давали пищи для ума, во всяком случае, для ее пытливого, беспокойного, живого ума. Прежде всего ей необходимо занять себя, а также и детей. На их попечении три лошади, которых надо выезжать, кормить, поить и давать им работу. Лабану одиннадцать лет, но ему приходилось помогать отцу и соседям — случалось доить коров, рубить дрова, участвовать в уборке урожая. Он сильный, честный мальчик и, похоже, испытывает к ней симпатию.

Руфь — живая, темпераментная, непоседливая девочка. Ей, пожалуй, больше всех будет недоставать общества.

Постепенно Эви определила свои планы. Они начнут с обследования окрестностей, изучат местную растительность, вскопают огород и проведут оросительную канаву от источника, заготовят дрова для очага и запас на зиму. Работа тяжелая и изнурительная, к тому же еще что-нибудь обязательно возникнет. Но должны быть и развлечения… какие-то увлекательные занятия после трудов. Лабану нужно давать больше свободы, хотя и не забывать о воспитании ответственности — он всего лишь мальчик, и довольно маленький мальчик.

А картина вокруг открывалась такая безрадостная. Только два цвета — бурый и серый. Когда-то, в давно ушедшие времена, здесь, среди холмов, плескалось озеро. Теперь его дно поросло травой, которую прямо на корню высушило солнце.

— Лабан, — позвала Эви, — мы должны поближе познакомиться с нашей землей. Для скота потребуется много воды. Может, рядом есть другой источник. Хорошо бы его найти.

Мальчик поднял на нее глаза.

— Да, мама, но… вдруг встречу индейцев?

Она пытливо заглянула ему в лицо.

— Почему ты так решил?

— Сокорро говорил, что здесь в горах живут апачи, а еще иногда приходят дикие индейцы с Границы.

Она не знала, верить ему или нет. Джейкоб не упоминал об индейцах, и слухов о них до нее не доходило. Но Лабан правдивый мальчик. Если он сказал, что слышал разговор, значит, слышал… или так понял.

Они медленно прошлись по холму за хижиной, описав полукруг. Под кедрами валялось немало сушняка — упавших сучьев, разбитых молнией или рухнувших от старости стволов деревьев. По крайней мере в этом году им не придется беспокоиться о топливе. Кроме того, она увидела несколько хороших бревен.

— Если бы нам удалось притащить их к хижине, — вслух подумала Эви.

— Запросто, — откликнулся Лабан. — Обмотаем их цепью или веревкой и впряжем лошадь. Можно Черныша, он спокойный старичок.

К заходу солнца Джейкоб Тил находился в двадцати милях к востоку от дома и искал место для ночлега. На гребне гряды, как ему помнилось, за небольшой расселиной есть кедровое урочище. Там, в скалах, во впадине часто скапливалась вода. Он добрался до конца тягуна, перевалил за гребень и въехал в расселину. Приседая на задние ноги, лошадь соскользнула с крутого обрыва и стала подниматься на другую сторону оврага — и тут из-под копыта сорвался некрепко сидевший плоский камень. Лошадь упала. Отчаянно пытаясь найти опору ногам, она перекатилась на спину. Сапог Джейкоба зацепился за стремя, и, когда лошадь перевернулась, передняя лука седла тяжело придавила ему грудь.

Внутри что-то хрустнуло. Не было ни боли, ни страха, только какое-то удивление.

Смерть, как он всегда себе представлял, есть событие драматическое, полное боли; или же можно медленно умирать от болезни, в окружении друзей. Лошадь брыкалась, напрягалась, попыталась подняться и снова упала. И тут пришла боль… сокрушительная, страшная, удушающая боль.

Но вес лошади больше не давил на него, хотя нога все еще оставалась в ловушке. Ему удалось приподняться на локте и осмотреть себя. Рубашка и куртка покраснели от крови. Он почувствовал головокружение и слабость. Затем взглянул на лошадь.

Нога у нее оказалась сломана, из рваной раны уродливо торчала кость.

Он нащупал ружье, медленно и осторожно вытянул его из чехла.

— Прости меня, Бен, — сказал он и выстрелил коню в голову.

Тот резко дернулся и замер.

Еще мгновение он помедлил, опираясь на локоть, посмотрел на вечернее небо, где зажглась первая звезда; оглядел пыльную расселину, окровавленное седло. Он был обречен — даже если бы здесь оказался врач, ему уже ничем нельзя помочь. Он все еще держал в руке ружье, но воспользоваться им у него не хватало духу.

Он лег на спину, чувствуя, как что-то рвется в груди, взглянул в небо и позвал:

— Эви… Эви, что же я с тобой сделал?.. Лабан… Руфь…

Если бы он смог доползти хотя бы до тропинки. Если бы его кто-нибудь нашел. Если бы он смог…

Потом он умер. И лежал неподвижно, а легкий ветерок шевелил его волосы и набивал понемногу пыль в складки одежды.

Он умер в одиночестве, как часто умирали на Западе люди, пытавшиеся что-то совершить, чего-то добиться. Иногда тела их засыпало песком, иногда их кости растаскивали койоты, оставляя несколько пуговиц, потрескавшийся каблук да проржавевший кольт.

Кого-то из них находили и хоронили, другие высыхали, рассыпались в прах, и ветер уносил его в прерию. Одним из них и был теперь Джейкоб Тил.

Глава 2

Через три недели после отъезда Джейкоба у хижины Тилов появился дилижанс.

Первой его увидела Руфь. Она собирала хворост на склоне холма и вдруг заметила вдалеке облако пыли. Несколько мгновений она вглядывалась в даль, затем, бросив охапку, помчалась к дому с криком:

— Мама! Мама! Кто-то едет!

Эви упустила тряпку, которой мыла посуду, и, вытирая руки о фартук, подошла к двери. Прибежал Лабан из загона, где он мастерил из веток кустарника навес для трех лошадей и коровы, приведенной из Миссури на привязи за фургоном.

Прикрывая ладонями глаза от солнца, они смотрели, как приближаются несущиеся галопом лошади, полускрытые облаком пыли. Внезапно упряжка свернула на дорожку, ведущую к их двору.

Это был конкордовский дилижанс, запряженный четверкой лошадей. На облучке сидели двое мужчин. Еще двое находились внутри кареты. Возница натянул вожжи и воззрился на семейство, стоявшее в дверях хижины.

— Ради всего святого, откуда вы взялись? — выпалил он.

— Я — миссис Джейкоб Тил, — с достоинством ответила Эви, — а это мои дети. Не желаете ли пройти в дом? Вы, должно быть, голодны.

— Что есть, то есть, — согласился возница. — Позвольте представиться, леди. Чарли Мак-Клауд. Наш охранник — Бивер Сэмпсон. Но ему чаще приходится драться с краснокожими, чем с грабителями. Тот высокий джентльмен — Том Уайлди, суперинтендант линии почтового сообщения, помоги ему Боже. Другого парня нетрудно узнать по его форме: он из Кавалерии Соединенных Штатов, и зовут его капитан Херли. Мы гоним первый дилижанс до Плазы.

— Проходите, пожалуйста, — пригласила Эви. — Мы не ожидали гостей, но что-нибудь найдется. Лабан, будь добр, принеси еще дров, я заварю свежий кофе.

Том Уайлди оглядел каменное строение, затем загон для скота.

— Простите наше удивление, миссис Тил, но мы были уверены, что в этих краях никто не живет. Встретить вас здесь никак не ожидали.

Сэмпсон переводил взгляд с Эви на детей.

— А вас предупреждали, что это Индейская Территория, мэм?

— Мы их ни разу не видели. Правда, далеко от дома не уходим. Только за дровами, поблизости. А мистер Тил уехал покупать скот.

— Тил? Не слышал такого имени. Не то чтобы я знаю всех и вся, но человек, покупающий скот… Обычно об этом становится известно.

Эви первая вошла в хижину.

— Мы еще не готовы принимать гостей, но рады вам.

— Спасибо, — ответил Том Уайлди, усаживаясь и кладя шляпу на колени. — Миссис Тил, у нас сейчас трудный период; обустройство почтовых станций займет немало времени. Не согласились бы вы временно принимать у себя пассажиров? Ваш дом находится в двадцати милях от последней предполагаемой станции. Вы могли бы кое-что подзаработать. У вас с деньгами негусто, как я понимаю.

— Вы правы, мистер Уайлди. — Она бессознательно разглаживала на коленях фартук. — Да, я бы взялась, но мне нужна провизия.

— Нет проблем, миссис Тил. Вы избавите нас от массы забот и расходов, пока мы не развернемся сами. Составьте список, что вам необходимо, и Мак-Клауд доставит вам все со следующим дилижансом… за наш счет. Компания внесет свой учредительный взнос, учитывая любезность, которую вы нам оказываете. А далее ваше право блюсти свои собственные интересы.

— Вот и прекрасно.

— Мы планируем разместить следующую станцию на пятнадцать миль западней, но пока суд да дело, вы избавляете нас от строительных расходов. — Он повернулся к Лабану: — Ты умеешь обращаться с лошадьми, сынок? Сможешь запрягать для нас упряжки и выводить их, пока не вернется твой папа?

— Да, сэр. Я всегда помогаю папе с лошадьми. Я даже сам правил, когда мы ехали сюда из Миссури.

— Так вы из Миссури? — спросил капитан Херли.

— Мой муж миссуриец, капитан, а я из Огайо.

Беседуя, Эви сновала вокруг них, готовя стол. Она разрумянилась от волнения. Так радостно было видеть людей, слушать их будничные разговоры о поездке, о состоянии дорог, о вероятности дождя, о выпасе скота.

— Скоро у вас появятся соседи на юге, — сказал Херли. — Несколько скотоводческих хозяйств образовались в степи примерно в тридцати милях от вас.

— Это замечательно. А как часто будут ходить дилижансы, мистер Уайлди?

— Сначала не очень часто. Потом — три раза в неделю, один на запад, другой на восток. Как дела пойдут, а то и через день пустим.

Она хлопотала, расставляя на столе еду и вновь наполняя чашки.

Когда трапеза закончилась и гости пошли к карете, Мак-Клауд на минуту замешкался.

— И все же держите ушки на макушке, мэм, — предупредил он. — Сейчас пока краснокожие ведут себя тихо, но заварушка может начаться в любой момент, и всегда найдутся молодые бычки, любители порезвиться за чужой счет. Не давайте им ничего даром. Они расценят это как признак слабости. Заставьте их меняться. Все краснокожие обожают меняться и большие мастера торговаться. Учтите, у них совсем иное мышление, нам их трудно понять.

— Спасибо вам, мистер Мак-Клауд. Я постараюсь запомнить.

— Вы сказали, что ваш муж уехал покупать скот?

— Да, он хотел пригнать племенное стадо. Мы надеемся вырастить хороших животных и года через три начать продавать их.

— Если встречу вашего мужа, передам ему, что у вас все в порядке. — Мак-Клауд галантно прикоснулся к шляпе. — До встречи, мэм.

Эви постояла возле хижины, пока дилижанс не скрылся за поворотом, затем повернулась к детям.

— Ну, пошли, ребята, — позвала она. — У нас много работы.

Вся семья была возбуждена неожиданным визитом. Лабан преисполнился гордости в связи со своей новой должностью. Он будет главным конюхом, по крайней мере пока не вернется папа, но и потом он его уговорит, чтобы ему оставили эту обязанность — под папиным присмотром, конечно.

На закате Эви ушла подальше от хижины и постояла на краю дороги одна, подставив лицо легкому ветерку. Ее поглотила тишина. Она не уставала восхищаться здешними восходами и закатами, их мягкими красками, переливами цветов на холмах, шорохом ветра в траве. Небо и степь были здесь бесконечны; Эви подумала, что до приезда сюда она не ведала, что такое простор. А по запаху неправдоподобно чистого воздуха, свежего и прохладного, который в тихие вечера хотелось пить как воду из родника, угадывалось направление ветра: он мог нести аромат кедра и сосны, или цветущего шалфея, или креозотовых кустов с песчаных пустошей после дождя.

Она взглянула под ноги, на следы от колес проехавшего дилижанса — первые следы на этой дороге после отъезда Джейкоба. И вдруг ее охватил ужас. Поверх следов дилижанса она увидела отпечатки неподкованных копыт… Индейцы!

Но когда же они проехали? Как она их не заметила?

Наверное, это случилось во время ужина, когда они сидели за столом. Дилижанс отправился в путь вскоре после полудня, а она с детьми продолжала работу в доме и во дворе. Лабан задавал корм животным… Да, индейцы проехали, пока они ужинали.

Эви прошла немного по следу. Похоже, всадники — их было двое, — увидев хижину, остановились и, развернув коней, прислушивались к разговору.

После ужина не прошло и часа. Эви резко повернулась и, подобрав юбку, поспешила к дому. Они могут и сейчас стоять под кедрами, наблюдая за ней. Она почти бежала.

В дверях столкнулась с Лабаном, который вытряхивал сено из своей одежды. Руфь читала газету, оставленную недавними посетителями.

— Что случилось, мама? — воскликнул Лабан, заметив ее тревогу.

Она поколебалась одно мгновение, но сказать было надо.

— Индейцы, Лабан. Там, на дороге, их следы. Они, должно быть, проехали мимо, пока мы ужинали. Надо соблюдать крайнюю осторожность.

В ту ночь она оставила приоткрытым окно, выходившее на загон, и положила рядом с собой дробовик, предполагая, что скорее всего индейцы явятся за лошадьми. Всю ночь до самого утра она напряженно прислушивалась к звукам степи, но ничего, кроме привычного надрывного воя койотов, не уловила.

В ожидании следующего дилижанса Эви тщательно разровняла и утрамбовала земляной пол, а затем нарисовала на нем цветной узор. Еще раз оглядела пестрый «ковер» — так делала ее бабушка давным-давно, на ферме в Огайо. Потом поставила воду на огонь и приготовила обед.

Грохот колес по камням и стук копыт они услышали задолго до появления дилижанса.

Возницей снова оказался Чарли Мак-Клауд, но с дробовиком сидел длинный, сутулый мужчина с грубыми чертами лица и жестким ртом. На скуле у него виднелась ссадина, а под глазом синяк.

— Это Кайова Стейплз, — представил Чарли. — Похоже, он налетел на что-то в темноте.

Стейплз метнул на него яростный взгляд.

— Я сцепился с одним вшивым бродягой, — зло процедил сквозь зубы Кайова. — Но недооценил его. В следующую нашу встречу одними кулаками мы не обойдемся.

— Да брось ты, приятель, — усмехнулся Чарли. — Ты сам виноват. Есть люди, которых нельзя безнаказанно задевать, а ты его задел, и даже слишком сильно. Раскинь мозгами, и ты поймешь, что его трудно винить.

— Я не стану его винить, — отрезал Стейплз. — Я его просто убью.

Дилижанс вез всего одного пассажира, представительного мужчину в черном котелке и костюме. Он неуклюже слез с повозки, потянулся и направился к дому.

— Мой тебе совет, Кайова, — оставь этого парня в покое, — очень серьезно сказал Чарли Мак-Клауд. — Я знаю таких людей. Они не ищут неприятностей, потому что повидали их в избытке, прошли огонь и воду, в одиночку охотились на бизонов, жили среди краснокожих и даже среди преступников. Для них все это — как для нас с тобой запрячь упряжку: обычная работа. Лучше держаться от таких подальше, если тебе дорога твоя шкура… и твоя репутация.

Мак-Клауд и Кайова вдвоем распаковали привезенные припасы и сложили их в сторонке на полу. Накрыв на стол, Эви пригласила:

— Прошу заморить червячка!

— Лихо это у вас получается насчет заморить червячка, — высказался Чарли, допивая ароматный кофе. — Не будь я женат, миссис Тил, я как пить дать пришел бы к вам свататься.

Эви вспыхнула.

— Благодарю вас, мистер Мак-Клауд. Мне всегда нравилось смотреть, как мужчина отдает должное еде.

Кайова взглянул на нее.

— Краснокожие не появлялись?

— Мы видели следы двух всадников, — ответил Лабан, — сразу как вы тогда уехали.

— Они выслеживали нас, — решил охранник. — Вам нельзя терять бдительности, мэм. Побеспокойтесь обо всем заранее. Очень может быть, что в этом ваше спасение.

Когда они уехали, Эви и Руфь убрали привезенные запасы, а Лабан снова принялся за строительство навеса. Навес получился не слишком красивый и вряд ли мог служить защитой от чего-либо, кроме ветра, но Эви, наблюдая издалека за мальчиком, не могла не отметить, что он работал уверенно и не без мастерства. Очевидно, видел, как это делал его отец или кто-то другой, а может, помогал в подобных работах.

С тех пор как уехал отец, Лабан вставал все раньше и трудился все больше, а с сестренкой возился все реже. Перемена озадачивала Руфь. Ей казалось, что Лабан вдруг стал взрослым и далеким. Он трудился с огромной ответственностью, не ожидая, пока его попросят, — сам видел, за что надо браться, и уважение Руфи к брату росло вопреки ее воле. Она ловила себя на том, что разговаривает с ним как со старшим. Порой это бесило ее, но Лабан не замечал; иногда она нарочно дразнила его, стараясь привести в ярость, чтобы он бросился на нее с кулаками, но тот только снисходительно усмехался или, что еще хуже, просто не обращал на нее внимания.

За прошедшую неделю дилижанс останавливался у Тилов дважды, а в день, когда он должен был прибыть снова, появились три всадника с табуном лошадей. Дюжину они намеревались оставить здесь.

Вдруг вперед вырвался один из погонщиков, мальчишка лет семнадцати, и галопом помчался к хижине. Заметил Лабана и весело закричал:

— Отворяй ворота, малыш! Лошадки прибыли! — Лабан бегом бросился разгораживать загон, и лошади устремились в него, а Джонни Мак-Гиверн, нагнувшись, положил жерди на место и широко улыбнулся: — Я слышал, ты здесь за конюха. За нами следом идет дилижанс, к полудню дотащится, так что будь на стреме. А как у вас насчет пожрать?

— Сейчас я спрошу у мамы, — с достоинством ответил Лабан, не вполне понимая, как ему реагировать на такие вольные разговоры.

— Меня зовут Крис Малер, сынок, — представился длинный, тощий и рыжий ковбой, у которого даже руки поросли рыжими волосами. — А этот недотепа, что щеголяет фонарем под глазом, — Кон Конагер. Лучше держись от него подальше, паренек, ему репей под седло попал.

Конагер, худощавый смуглый мужчина лет тридцати пяти, черноволосый и черноусый, с многодневной щетиной, был одет в потертую куртку и кожаные штаны. На голове его красовалась видавшая виды черная шляпа. Каблуки его сапог стерлись почти до основания, а ореховые рукоятки револьверов блестели как отполированные от частого применения.

Конагер посмотрел на Лабана очень серьезно.

— Ты, парень, не очень-то доверяй россказням Криса. Я самый миролюбивый человек на свете.

— А кто это вам фонарь подарил? — спросил Лабан.

— Никто не дарил, — ответил Конагер. — Я заслужил его в честном бою.

— У нас тут уже проезжал один человек с синяком, — вмешалась Руфь. — Его звали Кайова Стейплз. — Не дождавшись реакции на свои слова, она добавила: — Он сказал, что убьет того, кто засветил ему в глаз.

Конагер ничего не ответил, но Крис Малер бросил на него острый взгляд и обратился к Руфи:

— Малышка, мне кажется, тебя давно ждет мамочка.

— Она виновата, что ли, — подал голос Джонни. — Если Кайова так сказал, значит, сказал, и все тут!

Эви Тил вышла из двери, вытирая руки фартуком.

— Не хотите ли перекусить, джентльмены? Дилижанс запаздывает, а еда готова.

— С большим удовольствием, — откликнулся за всех Малер. — Пошли, Кон. Поедим и поедем дальше.

Кон замешкался, изучая навес над загоном. Лабан следил за ним, с трепетом ожидая его оценки. Наконец Кон кивнул:

— Неплохая работа, сынок. Ты все делал один?

— Да, сэр.

Кон глянул на него с любопытством.

— «Сэр»! Хорошо звучит, прямо здорово. — Он подошел поближе, чтобы лучше рассмотреть навес. — А если ветки класть начиная с нижнего ряда и каждый последующий ряд с небольшим сдвигом поверх предыдущего, то дождь будет стекать по ним.

— Спасибо, — сказал Лабан.

Он поймал себя на том, что ему нравится этот суровый человек с обветренным лицом. Мужчина и мальчик вместе подошли к хижине. У двери Кон снял куртку и закатал рукава, чтобы умыться; затем причесал свои темные волосы, обернулся и посмотрел на бескрайнюю равнину.

— Я люблю степь, — произнес он, показывая рукой вдаль. — Нет ничего лучше вольного простора.

— Мы видели следы индейцев, — сообщил Лабан.

Конагер быстро взглянул на него, потом сдвинул шляпу на затылок и осмотрел холмы позади хижины.

— У вас винтовка-то хоть есть?

— Нет, только дробовик.

— Это хорошо, но лучше бы еще и винтовку. Когда вернется твой отец, он обязательно заведет себе винтовку.

Они вошли в хижину.

За обедом болтал в основном Малер, ему помог Джонни. Эви лучилась радостью, взволнованная обществом и довольная услышанными новостями, хотя они большей частью касались людей и событий, о которых она не имела понятия.

Когда, окончив трапезу, ковбои вышли во двор, Малер задержался.

— Ваша девочка сказала, что Кайова Стейплз угрожал убить человека, с которым он дрался. Это правда?

— Да, но я думаю, он просто болтал.

— Кайова не из тех, кто бросает слова на ветер. Он и вправду так решил.

— А что произошло?

— Да ерунда, всего-то неосторожный треп. Кайова выпил и пару раз налетел на Кона. Даже не скажу, что нарочно. Но и обойти его явно не старался. Что-то там они друг другу наговорили; Кайова-то, ясное дело, рассчитывал на перестрелку, но Кон его просто отлупил… послал в нокдаун. Потом они сцепились еще раз, и еще, но с этим бродягой — Конагером — лучше не связываться; ох и повыщипал же он Кайове шерсти!

— И что теперь?

— Откуда же мне знать? Конагер — кочевник, он никогда не сидит долго на одном месте. Вполне возможно, что исчезнет из наших краев раньше, чем они снова встретятся… но у него достаточно упрямства, чтобы остаться.

— А кто он такой?

Малер пожал плечами.

— Его нанял Уайлди. Он не слишком любит рассказывать о себе… делает свое дело, и даже немного сверх того, но я бы сказал — он себе на уме, идет своей дорогой, и, по-моему, ему на всех накласть… прошу прощения, мэм.

Моя посуду, Эви смотрела из окна, как Конагер затягивал подпругу. Он казался ей странным и одиноким, и ее сердце как-то само собой потянулось к нему, хотя он, по-видимому, и не заметил ее. К такому она привыкла. Мужчины и раньше-то не слишком обращали на нее внимание, а теперь, когда юность прошла, — чего ждать. Она даже не была уверена, что ее замечал Джейкоб, что он хоть раз задумался о том, чего ей хочется, о чем она мечтает. Он искал надежную жену, которая будет заботиться о его детях и поможет ему обосноваться в западных землях. С Джейкобом Тилом у нее не было никакого романа, да и быть не могло.

Впрочем, имеет ли она право его осуждать? Когда они встретились, Эви просто потеряла голову от горя и безвыходности: деньги почти кончились, родственников нет. Куда ей податься? Джейкоб Тил искал помощницу, а она — защитника; оба нашли то, что хотели.

Теперь на ее попечении двое детей. Она не уклонялась от своих обязанностей и полюбила обоих ребятишек, но нерастраченная женская нежность и жажда не материнской, а другой любви порой давали себя знать. Душа ее страдала от пустоты, невостребованных чувств, искала выхода. Ей был нужен кто-нибудь, чтобы выплеснуть их.

Она вышла к дверям проводить всадников, уводивших небольшой табун на запад, к другим станциям. Вдвоем с Руфью они смотрели им вслед, пока не осела поднятая копытами пыль.

Лабан опять принялся за навес. Он снимал и перекладывал кедровые и сосновые ветви на крыше.

— Навес будет лучше держать воду, если я начну с нижнего ряда, а следующие уложу поверх со сдвигом, — объяснил он. — Просто не знаю, о чем я раньше думал.

Они снова остались одни в наступившей тишине.

Глава 3

Чтобы глотать поменьше пыли, Кон Конагер завязал нижнюю часть лица платком. Лишь однажды он обернулся, чтобы еще раз взглянуть на хижину, но она уже почти скрылась за огромным серым облаком, поднятым табуном.

Экое гадство, сказал про себя Кон, бросить женщину с двумя детьми в таком месте. Но говоря так, он знал, что зачастую люди здесь не имеют выбора. В этой стране требуется рисковать; иногда риск оправдывается, иногда нет.

Он не вспоминал о Кайове Стейплзе, дерзком человеке с репутацией бретера, который, по слухам, уже застрелил двоих — одного в Тин-Kan, в Колорадо, а другого в Мобите, штат Техас. Конагер на своем веку много перевидал таких типов, которые полагали себя большими мастерами в стрельбе, и даже помогал хоронить одного из них. Они появлялись и исчезали.

Он почесал щетину на щеке и, вполглаза вглядываясь сквозь пыль, подумал, что неплохо бы откочевать на зиму в Тускон или даже в Калифорнию. Пару раз он нанимался водить туда стада — это гораздо приятней, чем подставлять спину северным ветрам в Техасе или Нью-Мексико.

Молодость прошла, и пора бы уже где-то обосноваться. Двадцать два года провел в седле, настало время сменить его на уютное кресло на какой-нибудь веранде, или, уж на худой конец, провести хотя бы зиму в каком-нибудь сказочном отеле в Колорадо.

Тут Кон фыркнул, выражая презрение к самому себе. Какие там отели? Ему сапоги-то новые не на что купить. Он всего лишь ковбой за тридцать долларов, и на большее рассчитывать не приходилось.

Они гнали лошадей на рысях и, хотя солнце клонилось к закату, продолжали двигаться вперед. До следующей станции осталось не так уж далеко, и если поторопиться, то можно рассчитывать на теплую ночевку и готовую еду.

Крис Малер подъехал к Конагеру:

— Как считаешь, есть смысл спешить?

— Мы вроде как деньги за это получаем — чего ж время тянуть? Уложимся до полуночи — хорошо, а мустангам ничего не сделается: умотай их сегодня — завтра они опять как огурчики.

На станции Ред-Рок числилось два служащих, но, когда табун влился во двор, никаких признаков их ковбои не заметили. Мак-Гиверн подъехал к загону и открыл ворота. Лошади почуяли воду в поилке и устремились к ней.

Только когда Малер заколотил кулаками в дверь, они осторожно приоткрылись.

— Кто там? — послышался вопрос.

Кон Конагер рявкнул в ответ:

— Апостол с Божьей грамотой! Открывайте, сукины дети, пока я все тут не разнес!

Скрипнули петли, и перед ними предстал человек в нижнем белье, с ружьем в руках.

— Расседлывайте коней и заходите. Я поставлю кофе на огонь.

Отведя лошадь в загон, Кон присоединился к остальным. Нежа в негнущихся пальцах чашку с кофе, чувствовал себя замерзшим и усталым. Если оставаться зимовать в этих краях, надо хоть куртку из овчины или бизоньей шкуры себе сообразить, а уезжать, когда Кайова ведет воинственные речи, нет резона… Придется повидаться с ним. Может, все треп, однако кто его знает…

В промежутке между двумя чашками, в ожидании бобов и кукурузной лепешки, он стянул с себя сапоги. На носках обнаружилась новая дыра. Это напомнило ему анекдот о ковбое, который как-то раз по весне собрался помыть ноги и увидел на себе вторую пару носков, о которых не знал.

Кон снова наполнил свою чашку и отхлебнул кофе, глядя в огонь. В пламени, плясавшем в очаге, сконцентрировался целый мир уюта, а он последнее время повсюду ловил его признаки.

Станционному смотрителю было лет пятьдесят, если не больше, а конюх еще старше, однако они сумели найти свой очаг. Чем дальше, тем тяжелее становится жить бродягой. Холод донимает, все неприятней ночевать на голой земле. Человеку в его возрасте следует обязательно обзавестись домом — каким-нибудь местом, где можно повесить шляпу на гвоздь в ожидании заката.

Не так страшен закат, если, ожидаешь его в своем гнезде, с миром в душе, глядя на свой пасущийся скот. Кон повертел сапоги. Каблуки стоптаны, подметки истончились. Какая удача, что он наездник, а не пешеход, а то бы они в момент развалились.

Он никогда не имел своего дома. Его мать умерла, когда ему исполнилось четыре года, а отец подрядился на строительство железной дороги и не вернулся назад. Кона взяли к себе тетушка с дядюшкой, но он за это на них работал. Господь милостивый, как работал! Тетушка не упускала случая напомнить ему, что его отец не вернулся… Что ж, очень многие, ушедшие на Запад, не вернулись. Их ли в том вика?

И совсем необязательно числить гибель их на совести краснокожих. Многих свела в могилу холера, еще больше — голод и жажда; кого-то убили типы, подобные Кайове Стейплзу, охотники за репутацией. Если человека, едущего в одиночку, сбросит посреди прерии лошадь, или он окажется на пути несущегося стада бизонов, и его поднимет на рога бык, или он не справится с течением, переправляясь через реку… на Западе можно погибнуть сотней способов, и ни один не лучше других. Он и сам, похоже, кончит жизнь подобным образом.

Кто-то подлил кофе ему в чашку, и он, не поднимая глаз, пробормотал слова благодарности. Пальцы его начали согреваться. Самое ужасное в этой стране — то, что она раскаляется днем и вымерзает ночью.

Пора искать место, где провести зиму. Ему не требовалось ощупывать карман, чтобы вспомнить, что у него там ровно два доллара. Два одиноких серебряных доллара, и сколько бы ему ни заплатили за эту работу — надо, пожалуй, пристроиться в каком-нибудь новом скотоводческом хозяйстве.

Двадцать два года… как долго… и ничего впереди: только лишаются упругости мускулы, быстрее приходит усталость, труднее сопротивляться холоду. Он забивал костыли на железной дороге, изготавливал шпалы на пилораме, нанимался по контракту на проходку шахт, участвовал в строительстве пары горных дорог в Колорадо, ездил возницей в Санта-Фе. Отдал четыре года службе в армии во время Гражданской войны и дослужился до сержанта; дважды был ранен, уцелел под Андерсонвилем; дрался с индейцами в Дакоте и Вайоминге; гонял скот в Техасе, в Аризоне, в Небраске. Тяжелый труд и мучительное одиночество — и он не знал ничего другого с тех пор, как кончилось детство.

Когда ты молод и глуп, все кажется легким и простым, а жизнь — вечной. Сидя в седле, он часто мечтал о девушках, обычно об одной — лицо ее менялось, но она была обязательно в него влюблена, а он жаждал умереть за нее… Вот только почему-то они так и не встретились.

Его никогда не интересовали женщины с границы, хотя он имел с ними дело. Одна девушка в Миссури, куда он пригнал однажды скот, даже запала в его сердце. Только она вышла замуж за гвардейца и успела родить ребенка, пока он снова попал туда. И слава Богу, решил тогда Кон, все же она не совсем в его вкусе — так он пытался себя утешить. А теперь ему уже тридцать пять, и владеет он разве что своими штанами да седлом; а женщины не влюбляются в того, кто не имеет ничего и едет в никуда.

Такие невеселые мысли крутились в его голове, пока он управлялся с бобами и необыкновенно жестким мясом, подбирал куском лепешки подливку и поглощал кофе. Без него Кон не мог жить и любил черный и горький.

Беда заключалась в том, продолжил свои размышления Кон, что женщину, которую он себе придумал, встретить вряд ли возможно, а на меньшее он не мог согласиться. Его не привлекали шумные, суетливые толстушки; в своих грезах он видел нечто утонченное и женственное — ему хотелось дарить цветы, и чтобы при этом на него не смотрели как на психа. А женщины, которые встречались ему, искали себе мужей с солидным куском земли, с клейменым стадом и домом не менее чем из двух комнат.

Что ж, он тоже построит дом на ранчо, если на то пошло. Он всегда хорошо управлялся с инструментами.

— Что собираешься делать, когда получишь расчет, а, Кон? — услышал он вопрос Криса Малера. — Напьешься?

— Вряд ли. Мне надо пошустрить насчет работы, чтоб было где вытянуть ноги под стол до конца зимы.

— Разве ты не уходишь на юг?

— Нет. — Решение его определилось в момент разговора. — Я останусь где-нибудь в этих краях.

— У тебя здесь друзья? — спросил Джонни.

— У меня нигде нет друзей. Только собутыльники, а они не в счет. Я кочую, сколько себя помню.

— Говорят, ты много повидал.

— Я? Гонял скот из Маслшел, что в Монтане, до Рио-Фуэрте в Соноре, а нажил — стертую задницу да кое-какой опыт. Вот еще оторванный палец. Оставил в Бразосе — пытался накинуть еще одну петлю на рожок, а стопятидесятифунтовый бычок дернул за другой конец веревки. Палец срезало как ножом, а до ранчо тридцать миль и до города — двадцать две. Я уткнул обрубок в рубашку, чтобы кровь не хлестала, раскалил клеймо — и прижег его каленым железом. Однако проехал-таки двадцать две мили и явился к доктору в городке. Он осмотрел руку и говорит: «Вы потеряли палец, молодой человек!» Как будто я сам этого не знал. Потом дал мне стопку самогона, хлопнул заодно сам, промыл этим же самогоном рану и забинтовал. Взял с меня четыре гривенника за услуги.

Кон поднялся.

— Я иду спать. Где тут можно бросить кости?

— Где желаете — на полу места много.

Кон развернул свои два одеяла и подстилку. Вдруг он поднял голову.

— Женщина, что живет к востоку отсюда, несколько дней назад видела следы краснокожих.

— Я никого не встречал, — отозвался станционный смотритель. — Ей небось померещилось со страху.

Прежде чем ответить, Кон постелил свою постель, выпрямился и выскользнул из штанов.

— Нет. Если она говорит, что видела их, значит, видела. Это крепкая женщина, без дамских штучек.

Огонь давно уже потух, а Кон все еще лежал на спине, закинув руки за голову, и думал, уставившись в темноту. В Моголлонах в этом году шли дожди, туда можно привести не одно стадо коров.

За завтраком Джонни Мак-Гиверн с любопытством посмотрел на него.

— А что ты собираешься делать с Кайовой Стейплзом?

— Делать? А что с ним можно делать? Куда бы ты ни пришел, чижик, везде есть свой Кайова Стейплз — в каждом городке, на каждом ранчо. Нельзя позволять этим типам действовать себе на нервы. Я их много перевидал на своем веку. Если он не будет лезть в мои дела — меня он не интересует. А затеет что-нибудь против меня — пусть потом не жалуется.

Конагер получил расчет в Плазе и вывел своего коня из корраля почтовой линии. Он бросил ему на спину потертое седло и отправился вдоль по улице, пока не увидел салун. Привязав коня, вошел.

Там уже сидел Малер, который помахал Конагеру, приглашая к столу.

— Выпей со мной. Я тут нанялся гонять коров у одного типа.

— Повезло! — сказал тот и опрокинул свою стопку; подкинул ее и поймал, равнодушно оглядывая сидевших в зале мужчин.

— Теперь ставлю я, а потом мне пора ехать.

Малер наклонился ближе.

— Стейплз в городе.

— Пошел он к черту.

Конагер заглянул в лавку рядом и купил себе новую веревку, кофе, хороший ломоть бекона, муки, сушеных фруктов и еще кое-чего по мелочи. Все это он увязал в узел, разместил позади седла и уже собирался повесить на рожок веревочное кольцо, как вдруг услышал за спиной шаги.

— Ну что ж, Конагер. На сей раз мы кулаками не обойдемся.

Узнав голос Стейплза, Кон мгновенно развернулся на каблуках и с размаху стремительно послал туго смотанную веревку в лицо вооруженному противнику. Жестокий удар: скрученная веревка бьет как железная. Стейплзу досталось и в нос, и по губам, отчего он пошатнулся, упал спиной на коновязь и тут же полез за револьвером, но не успел его достать. Хладнокровно, обыденно и не торопясь, Конагер снова размахнулся и нанес второй удар веревкой.

Скандалист ожидал драки или спора — чего угодно, только не этого. Конагер стоял перед ним, широко расставив ноги, прижимая его к коновязи, и продолжал безжалостно избивать свистящим мотком веревки, не оставляя ни единого шанса воспользоваться револьвером. Куда Стейплз ни пытался отвернуться, его встречала веревка. У него уже был сломан нос, расквашены губы, окровавлены щеки и уши; а когда наконец ему удалось вытащить свою пушку, сокрушительный бросок необычного оружия выбил ее из руки и она отлетела в дорожную пыль.

Ни на мгновение Кон не потерял своего спокойного вида. Он порол Стейплза хладнокровно, как бы между делом, словно не придавая своему занятию никакого значения. Собравшаяся толпа наблюдала за ними в благоговейном молчании.

Когда Кайова упал на колени, Конагер нанес еще один свистящий удар, которым свалил его в пыль, и спокойно заметил:

— Тебе лучше уехать отсюда, Стейплз. Не трогай револьвер. Ты не умеешь с ним обращаться. И не попадайся больше на моем пути. Я не выношу хвастунов.

Подняв с земли оружие, вынул из него патроны и ссыпал их себе в карман, а револьвер зашвырнул в поилку, вскочил в седло и уехал из города.

Кайова Стейплз сидел очень смирно, веря, что, стоит ему пошевелиться, — и Конагер вернется. Он сидел, хватая ртом воздух, и кровь медленно капала из носа и рта.

Толпа постепенно рассосалась. Избитый бретер, пошатываясь, поднялся на ноги и тут же снова упал спиной на коновязь и стоял, уцепившись за нее и свесив голову.

Один из зевак наклонился к нему.

— Кайова, хочешь мой револьвер?

Задира повернулся к нему и уставился невидящим взглядом. Потом выпрямился и заковылял прочь. Он хотел найти лошадь, чтобы скорее уехать отсюда подальше.

Глава 4

Когда Джейкоб Тил не вернулся и через два месяца, в сердце Эви закрались тяжелые предчувствия. Путешествие предполагалось нелегким, в поисках скота муж мог заехать дальше, чем планировал, но он обязательно прислал бы весточку. Он бы написал.

Джейкоб всегда отличался практичностью и ответственностью. Он не часто баловал Эви нежностью, но делал все, что считал необходимым для благополучия семьи. В любом случае он непременно нашел бы способ сообщить о себе.

Припасы, доставленные почтовой компанией, подходили к концу, и Эви снова сделала заказ. Ей даже удалось заработать два доллара, которые она бережно спрятала.

Ее беспокоил Лабан. Он слишком много работал: ходил за лошадьми, выводил их навстречу дилижансам, отыскивал для них зеленые лужайки, чтобы сэкономить сено, которого не хватало, рубил дрова для дома. Она пыталась предложить ему помощь, но он отвергал ее, желая один нести свою ношу.

Кайова Стейплз больше не появлялся, а Чарли Мак-Клауд вкратце рассказал потом о происшествии в Плазе.

— Никогда не видел ничего подобного, — признался он. — Стейплз искал неприятностей на свою голову, и Конагер обеспечил ему это удовольствие с избытком. Такой экзекуции еще на свете не бывало. Вы не представляете, в какую дубину превращаются сорок пять футов туго скрученной веревки. Я так скажу: Стейплз, возможно, найдет случай выстрелить в Конагера исподтишка, но он никогда не осмелится больше встретиться с ним лицом к лицу. Кайова такого не ожидал — рассчитывал на перестрелку, но летящий моток веревки сбил с него спесь. Он успел получить четыре или даже пять ударов, пока надумал что-то предпринять, но Конагер так и не дал ему собраться. Как сказали бы ученые мужи об этом проходимце, перед нами редкостный пример человека, излеченного от бретерства.

Облик тихого, мягкого человека, которого Эви запомнила, совсем не вязался с героем рассказа Мак-Клауда, и она сказала ему об этом. Тот пожал плечами:

— Миссис Тил, по-моему, Конагер здорово хлебнул в жизни. Он далеко не сразу стал таким. Сталь в него закладывалась годами. Он очень много повидал на своем веку, и ему просто нет резона разрешать какому-то хвастуну с большой дороги помыкать собой. — И тут он повторил слова, которые она уже слышала однажды: — Кон из тех, кого нельзя безнаказанно задевать, мисс Тил. Вам не приходилось слышать о Билли Бруке из Доджа? Билли, хорошего стрелка, назначили шерифом. За первые два-три месяца своей службы он стрелял в тринадцать человек… Не всех, конечно, убил, но имел с ними перестрелки. А потом скрестил рога со старым охотником на бизонов. Его звали Кирк Джордан. И Кирк не только продырявил ему шкуру, но и заставил-таки Билла убраться из города. Любой бретер, дорожащий своей репутацией, должен держаться подальше от людей типа Кирка Джордана или Кона Конагера. Они никому не прощают дури.

Прибытие дилижанса стало главным событием в жизни семьи Тилов. Его ждали. После его отъезда убирались, раскладывали по местам доставленные припасы. Дилижанс привозил новости, разговоры о политике, драках, индейцах, состоянии пастбищ.

Вечером Эви стояла у двери и глядела в степь, вдыхая запах горячей травы, принесенный ветром с далеких пастбищ, или смолистый аромат кедра с холмов.

Ей никогда не надоедало смотреть в бескрайнее, постоянно меняющееся небо и на безбрежное травяное море, наблюдать за шарами перекати-поля, несущимися по его простору. Иногда ей удавалось насчитать до шестидесяти шаров разом; они катились вдаль и останавливались, лишь когда утихал ветер, чтобы через секунду сорваться вновь и с новым порывом мчаться Бог весть куда.

Ждет ли их где-нибудь забор, на котором можно наконец повиснуть и отдохнуть? Или живая изгородь? Или лес? Или горная гряда? Или они катятся и катятся себе бесконечно, вокруг всего света?

Из окна, возле которого она готовила пищу и мыла посуду, ей была видна широкая равнина, и она постоянно наблюдала непрерывное изменение света над ней, движение теней облаков.

Как далеко простиралась равнина? Она не знала и никогда об этом не спрашивала, потому что не хотела переводить простор в количество миль. Для нее степь была бесконечна… как море.

— Я хочу больше читать, — сказал однажды вечером Лабан. — Мне надо учиться.

— Да, нам всем надо больше читать. — Она опустила шитье. — Я поговорю с мистером Мак-Клаудом. Может, он найдет для нас какие-нибудь книги, газеты и журналы. — Она снова принялась за шитье, хотя пальцы уже устали и глаза болели. — А до той поры, дружок, учись читать землю.

— Землю?

— Оглянись вокруг, Лабан, — сколько увлекательных историй! Изучай небо и деревья, следы животных и пути птиц. Ты узнаешь много такого, чего не почерпнешь ни в одной книге.

— Я вчера видела след змеи, — сообщила Руфь. — Возле источника.

— Будь осторожна, — отозвался Лабан. — Тут полно гадюк.

Наступила тишина. Где-то на холмах завыли койоты. И вдруг из загона донеслось ржание и топот встревоженных лошадей.

— Индейцы! — вскочил Лабан и бросился к дробовику.

Эви уронила шитье и, схватив лампу, побежала к двери. Подняв ее высоко над головой, она резко и широко распахнула дверь, встав на пороге.

По двору метались лошади, и среди них — великолепный дикий жеребец. Вытянув шею, он молотил копытами по изгороди загона.

Свет, упавший на спины лошадей, заставил его обернуться, и он резко зафыркал — с вызовом и с недоумением одновременно. Конь не выглядел красивым, но отличался крепким сложением и силой. Жеребец гневно закидывал голову, и его белые зубы блестели в свете лампы, грива была спутана и грязна. Забыв о загоне, он косил на свет огромный влажный глаз и свирепо бил копытом в жесткую землю. Вдруг, повернувшись, куснул ближайшую кобылу и увел свой табун прочь со двора.

Эви еще долго стояла у двери, вслушиваясь в затихающий топот, а потом пошла в загон. Встревоженные лошади испуганно жались друг к другу: их взбудоражил призыв дикого мустанга, но в то же время они дрожали от страха. Она поговорила с ними, успокаивая, положила на место сбитую жердь. Ей приходилось и раньше слышать о том, что в степи живут дикие лошади, но видела их в первый раз. И долго потом Эви вспоминался огромный жеребец с его огненным взглядом, устремленным на нее.

Дверь хижины, запертая и перекрытая брусом, давала замечательное ощущение покоя и безопасности.

Дни становились все холоднее. Эви с детьми проводила много времени в лесу, собирая топливо. Древние кедры, падая от старости, оставляли свои седые, шишковатые, искривленные сучья среди обломков скал на склонах холма. Ребята стаскивали их к хижине. В преддверии наступающей зимы подбирали все, что могло гореть.

Иногда Лабан или Руфь седлали Натана, аппалузского мерина, и на веревке издалека тащили тяжелый ствол или сук. Позади хижины медленно росла груда топлива.

Однажды морозным утром Чарли Мак-Клауд остановил дилижанс во дворе и спрыгнул, чтобы открыть дверь пассажирам. Их оказалось четверо. Среди них две женщины, настоящие леди с Востока, одетые соответственно времени года и месту. Мужчины в костюмах, широкополых шляпах и сапогах выглядели суровыми и деловыми. У одного из них, того, что повыше, имелся значок шерифа Соединенных Штатов.

Чарли пошарил в ящике для багажа и извлек оттуда целую кипу газет, журналов и две книги.

— Некоторые из них здорово потрепаны, миссис Тил, — извинился он, — но там есть что почитать.

Войдя в дом, Эви быстро накрыла на стол и обратилась к дамам:

— Может, вы предпочитаете чай? У меня есть немного.

— О, будьте так добры! — ответила старшая из женщин. — Если вам не трудно. Кофе… здесь такой крепкий.

— Да, в этих краях любят крепкий кофе. Говорят, что если в нем тонет подкова, значит, он недостаточно крепок!

Поставив на стол чай, Эви подошла к буфету и достала тарелку с печеньем.

Мак-Клауд глядел на печенье, широко раскрыв глаза.

— Миссис Тил! И вы все время скрывали свои кулинарные способности! Я первый раз вижу печенье в вашем доме!

— Я не знала, что вы любите печенье. Я еще часто делаю пончики.

— Только никому не говорите об этом, — взмолился Чарли. — Иначе половина ковбоев Территории все бросит и примчится сюда… несмотря на расстояние.

— Вы должны извинить нас, — обратилась Эви к дамам. — У нас так тесно. На будущий год мы надеемся пристроить еще одну комнату.

— Мне нравится вид из вашего окна, — сказала юная дама с голубыми глазами и длинными ресницами. На вид ей было не больше девятнадцати. — Миссис Тил, меня зову Люси Бейкер, а это моя тетушка, Селестина Скотт. Мы из Филадельфии и направляемся в Прескотт. Я ищу моего брата.

— Он живет в Прескотте?

— Нет, это его последний адрес. Я получила его письмо два года назад.

— Два года? При том, как люди на Западе передвигаются, он может оказаться теперь где угодно. Как его зовут?

— Скотт Бейкер… Его легко узнать. Он высокий, волосы темные и сильно вьются. На скуле — маленький шрам, и еще у него замечательная улыбка. Он любит смеяться… Говорили, что он невоспитанный, но Скотт просто веселый.

— Если он будет проезжать здесь, я скажу ему, — пообещала Эви. — Оставьте мне свой адрес.

Неожиданно она обратила внимание на странное поведение мужчин. Высокий с шерифским значком старательно размешивал кофе, другой упорно глядел в тарелку, но оба внимательно прислушивались к разговору.

Затем шериф поднял глаза и произнес:

— Мисс, если вы остановитесь в Плазе — ближайшем городке на линии, то, мне кажется, встретите, кого ищете. Я не вполне уверен, но там есть один парень по прозвищу Кудрявчик — он вполне соответствует вашему описанию.

Эви поймала взгляд шерифа: он едва заметно покачал головой.

Скотт Бейкер… вьющиеся волосы… Кудрявчик Скотт. Она слышала о нем от Чарли. Он входил в банду Парнелла, его, как и пятерых других крутых парней, разыскивали по обвинению в ограблении дилижансов. Тощий как щепка, с длинным, острым лицом, Смок Парнелл явился на Запад из округа Лысая Голова в Миссури. Он мастерски стрелял из винтовки, и его револьвер тоже бил без промаха. На Территорию он пришел из Невады и подозревался в ограблении дилижанса в Черном Каньоне, к югу от Прескотта. На счету банды числились также нападения на прииски и по меньшей мере одно убийство при ограблении.

— Ваш брат давно здесь? — просил шериф.

— Он уехал три года назад, — ответила Люси Бейкер. — Бросил школу и решил испытать себя на горных работах. У него есть прииск где-то в Моголлонских горах. — Она произнесла это слово с ударением на «голл», в отличие от местного произношения «Магьонские». — Я не знаю, достиг ли он успехов, но, когда от него перестали приходить письма, мы стали тревожиться… и решили с тетушкой сами поехать на Запад.

Эви налила себе чаю и села у стола, а шериф вышел во двор переговорить с Чарли Мак-Клаудом. Эви стосковалась по женскому обществу, ей очень хотелось поболтать с гостьями. Жадно рассматривая их платья, она вдруг ощутила боль в сердце, представив, каким ударом будет для них узнать, что Кудрявчик Скотт стал преступником.

— Я не любила этот край, — сказала она вдруг. — Но теперь мне кажется, что здесь есть нечто, чего нельзя ни увидеть, ни услышать… больше нигде. О, здесь очень тяжело жить! — продолжала она. — Мне так не хватает женского общества, я скучаю по тому, что оставила на Востоке — по концертам, танцам. Я вижу людей только когда приезжает дилижанс, вот как сейчас. Но вы не знаете, что такое музыка, если не слышали шум ветра в кедрах или дальний шепот сосен. Когда-нибудь я сяду на коня и поеду туда… — Она показала рукой на травяное море. — Пока не доберусь до другого края… если он вообще существует.

— А индейцы? Вы их не боитесь? — спросила Люси.

— До сей поры мы ни одного не видали. Только слухи. Апачи вышли на тропу войны южнее нас, но сюда пока не добрались. В свое время нам, конечно, придется столкнуться с ними.

Под конец дамы заговорили о платьях и моде, о театрах, о школах. Долго еще после того, как они уехали, Эви слышались женские голоса. Она часто останавливалась и вглядывалась в степь, которая, темнея, приобретала все оттенки синего и багрового на горизонте; ей хотелось до единого слова припомнить все, что было сказано за чаем.

Она жалела, что не сумела предупредить женщин насчет Кудрявчика. Они остановятся в Плазе, и если он об этом услышит, то непременно явится, чтобы встретиться с ними; и шериф своего не упустит…

На следующий день рано утром Лабан, как всегда, отправился задать корм скотине, Руфь увязалась за ним. Эви вымыла посуду, вытерла руки о фартук и почти автоматически взглянула на холмы — и сразу увидела индейцев. Отряд в двенадцать воинов в боевой раскраске спускался по склону. Женщин среди них не было.

— Лабан! Руфь! — закричала она. — Скорее в дом! Оба! Быстро!

Лабан выпрямился и собрался возразить, но затем схватил Руфь за плечо.

— Пошли, — скомандовал он.

Она стряхнула его руку.

— Не строй из себя начальника! — возмутилась девочка.

— Руфь! — резко приказала Эви. — Домой… быстро!

Та было открыла рот для защиты своей независимости, но Лабан сгреб ее в охапку и, несмотря на то что она брыкалась и вопила, притащил в хижину.

Когда брат поставил ее на ноги у двери, строптивая девчонка собралась бежать обратно.

— Что случилось, мама? — спросил Лабан.

— Индейцы, — сказала Эви. — Смотрите, они спускаются с горы.

Руфь резко повернулась, увидела незваных гостей и, внезапно побледнев, бросилась домой. Лабан задержался, чтобы набрать охапку хвороста. Войдя в хижину, он подошел к задней стене и закрыл прочные деревянные ставни. В стенах имелись бойницы, через которые можно было вести огонь. Эви поставила дверной брус около двери, но оставила ее приоткрытой.

Сердце ее прыгало, во рту пересохло.

— Лабан, — предупредила она, — они не должны видеть, что мы здесь одни и что испугались их.

— Хорошо, мама.

Он стоял посередине комнаты, оглядываясь вокруг: все ли сделано, что надо.

— Они хотят забрать лошадей, — предположил он.

— Скорей всего. Надо попытаться им помешать.

Индейцы въехали во двор и остановились, увидев Эви в дверном проеме. Лабан притаился за дверью, готовый захлопнуть ее и перекрыть брусом.

— Что вам нужно? — спросила она.

— Еда, — крикнул один из них. — Ты давать нам еду.

— Сожалею, но лишней еды у меня нет.

Руфь подняла винтовку, оставленную им Чарли Мак-Клаудом, и просунула дуло в бойницу.

— Ты давать нам еду, или мы брать лошадей. Мы брать корову.

— Уходите! — приказала Эви. — Уходите немедленно! Мы не хотим ссор, но вам не следует так себя вести. Я не люблю, когда мне угрожают. Прочь отсюда!

Они молча глядели на нее. Расположение лошадей изменилось, один из индейцев медленно поехал вокруг хижины.

Эви стояла совершенно неподвижно, пряча дробовик в складках юбки. Она чувствовала, что они сомневаются. Они видели дуло винтовки в бойнице, и хозяйка держалась слишком уверенно.

Другой индеец тронул коня и направился к загону.

— Велите ему оставить наших лошадей в покое, — приказала она.

И вдруг они ринулись прямо на нее.

Что предупредило ее, она так и не поняла. Возможно, заметила, как напряглись мышцы коней перед прыжком. Индейцы были от нее не дальше сорока футов, когда началась атака.

Эви подняла дробовик и выстрелила от бедра… некогда было поднимать его выше. Затем отступила назад с такой скоростью, «то чуть не упала, а Лабан навалился на дверь и уложил в скобы брус.

Атакующие с разбегу налетели на дверь. Эви открыла бойницу, выпиленную в тяжелой двери, и выпалила из дробовика.

Она услышала вопль, и враги бросились врассыпную. Лабан подскочил к Руфи, перехватил винтовку и выстрелил, почти не целясь.

— Один готов, мам, — сказала Руфь. — Ты одного убила. И еще один здорово ранен, весь в крови.

Лабан не только умел обращаться с винтовкой, но и метко стрелял. Он наблюдал за лошадьми, а Эви и Руфь перебегали от одной бойницы к другой, пытаясь определить замыслы противника.

Но вокруг стало совсем тихо. Один из индейцев лежал в луже крови, распластавшись среди двора. Выстрел из дробовика встретил его не более чем в двадцати футах, когда он бежал к хижине. Заряд крупной дроби разворотил ему грудную клетку.

Вдруг Лабан снова выстрелил.

Загон располагался на открытом месте, и к нему было трудно подобраться незаметно.

— Мама, а ведь скоро прибудет дилижанс, — напомнил Лабан. — Индейцы могут на него напасть.

Дилижанс… она совсем забыла про дилижанс.

— Руфь, — приказала она, — лезь на чердак и следи за дорогой. Как только появится дилижанс, кричи Лабану, пусть стреляет.

— Куда стрелять? — удивился мальчик.

— Какая разница, нужно просто предупредить дилижанс. Стреляй туда, где бы сам прятался, будь ты индейцем.

Подойдя к очагу, она пододвинула горшок с бобами ближе к огню, сварила кофе и нарезала мясо. Возможно, дилижанс проскочит мимо, но если остановится, то пассажирам и охране будут необходимы и горячая еда и кофе — прежде всего, они захотят кофе.

Время от времени Эви выглядывала в бойницы, но никого не видела. Полная тишина, ни дуновения ветерка. Все как всегда — солнце, трава, лошади в загоне, дорога в далекую, Плазу. В хижине сумрачно и тихо, сквозь ставни едва пробивается свет.

Дилижансу пора было прибыть. Пассажиры устали и окостенели от долгого сидения в тесноте. Чарли или Бен Логан, который сменял его, сидит на облучке. Его отлично видно со всех сторон — превосходная мишень. Эви молила Бога, чтобы среди пассажиров не оказалось женщин.

Она перезарядила дробовик. Ей было страшно, но она прекрасно знала, что надо делать. Сколько индейцев участвовало в нападении? Ей показалось — дюжина. Но их вполне могло быть и в два раза больше. Мертвый по-прежнему лежал перед домом, еще один по меньшей мере ранен — тот, которого видела Руфь. Лабан тоже мог ранить кого-то.

Минуты тянулись бесконечно. Она налила кофе себе и Лабану, который пил его очень редко — только в самые холода.

— Они все еще здесь, — сообщил мальчик. — Я только что видел, как взлетела сорока. Ее что-то напугало. И лошади тоже встревожены.

— Куда же пропал дилижанс?

Наконец раздался крик Руфи:

— Мама! Едут! Дилижанс уже близко!

Лабан спустил курок. Гром выстрела прозвучал оглушительно после долгой тишины. Лабан выстрелил еще раз. И тут они увидели дилижанс.

Упряжка неслась во весь опор, возница сильно откинулся назад: непонятно, каким чудом он держался на кренящемся облучке. Дилижанс подлетел к хижине, и возница сильно натянул вожжи, осаживая лошадей у самой двери.

Эви бегом бросилась открывать дверь. Лошади встали так резко, что карета едва не ударилась об угол дома.

Эви распахнула дверь в тот момент, когда двое мужчин и одна женщина почти вывалились из повозки. Один из мужчин тащил другого волоком. Возница, а это оказался Бен Логан, с трудом поднялся на крыльцо. Весь в крови, он сжимал в руке кольт и успел выстрелить из. него, прежде чем дверь захлопнулась.

— Они перехватили нас в трех милях отсюда, — тяжело дыша, заговорил он, — за мысом. Похоже, парочку мы подстрелили, но нам пришлось тяжко.

Он пошатнулся и почти рухнул на скамью, положив руку с револьвером на стол.

Втащив раненого, мужчины тотчас же припали к бойницам и повели непрерывный огонь. Комната наполнилась пороховым дымом.

— Какая у вас крыша, мэм? — спросил один из них. — Я не успел заметить, когда мы вбежали.

— Из жердей, засыпанных землей.

— Слава Богу, нам повезло! Им не удастся поджечь ее.

Стрельба постепенно стихла.

Невысокий, плотный пассажир с квадратным решительным подбородком повернулся к Логану:

— Бен, нужно отогнать повозку. Они подпалят ее и устроят пожар в хижине.

— Дом каменный, — возразила Эви.

— Какая разница. Они сожгут дверь и будут палить внутрь. А мы к тому времени задохнемся от дыма.

— Лошади запряжены, — отозвался Бен, — но мне не дотянуться до вожжей.

Женщина, встав на колени возле раненого, осторожно расстегивала на нем жилет и рубашку. Эви подошла к ней.

— Может быть, лучше уложить его в кровать…

Незнакомка подняла на нее глаза, и Эви увидела, что перед ней почти девочка с круглым, милым личиком.

— Лучше его не двигать. У него, похоже, кишки продырявлены.

Грубое выражение в нежных устах прозвучало ошеломляюще. Эви начала что-то говорить, но потом догадалась, кто ее гостья, и заторопилась.

— Да, да, конечно. Вот горячая вода, бинты у меня тоже есть. Только я мало что понимаю в ранах.

— Я разбираюсь в них достаточно, — деловито заявила девушка. — Повидала их порядком. В городках, где жила, обожали перестрелки.

Плотный мужчина чуть-чуть приоткрыл дверь и выглянул наружу.

— Одна из лошадей лежит. Придется сначала обрезать постромки.

— Так обрежьте, — согласился Логан и кинул мужчине длинный охотничий нож с тяжелым лезвием и острый как бритва. Тот поколебался одно мгновение и выскользнул наружу. Стоя на коленях, он быстрыми взмахами ножа перерезал ремни упряжи. Схватив кнут, хлестнул ближайшую лошадь, и она помчалась, увлекая за собой остальных. Через секунду, сильно накренясь, дилижанс промчался через двор, сбив по дороге индейца, который неожиданно выскочил из-за кедрового бревна.

Человек, обрезавший постромки, метнулся к двери, но споткнулся, его быстро втащили в дом, когда пули забарабанили по двери и стене. И снова воцарилась тишина.

Девушка перешла от раненого, лежавшего на полу, к Бену Логану. Работая точно и ловко, она промыла и забинтовала его раны.

Снаружи не раздавалось ни звука. День клонился к закату, дневная жара сменилась вечерней прохладой.

— Как думаешь, Бен, — спросил Логана мужчина с квадратным лицом, — уйдут они ночью или останутся и будут драться?

Бен пожал плечами.

— Наверное, уйдут. Не в характере краснокожих продолжать проигранный бой, а ведь за сегодняшний день они потеряли больше народу, чем при иных столкновениях с армией. Я полагаю, они постараются забрать своего убитого; возможно, попытаются увести лошадей. Но, вероятно, они все же уйдут. — Помолчав, он добавил: — Они умеют считать не хуже нас с вами и знают, что здесь, за каменной стеной, пятеро стрелков. Индейцы не из тех, кто кладет жизнь за медали.

Долго, медленно тянулся вечер; еще дольше и медленней — лунная ночь.

Несколько раз, просто для острастки, обороняющиеся палили вдоль загона, который хорошо был виден из хижины. Только дальняя его сторона не просматривалась. На заре лошади все еще стояли на месте, однако тело убитого индейца исчезло, а к десяти часам утра они поняли, что осада снята.

— Не волнуйтесь, — предупредил Логан. — Если дилижанс не прибудет в Плазу вовремя, солдаты выйдут на поиски.

И они пришли… сорок всадников, целый отряд в полном вооружении.

Глава 5

Апачи появились и исчезли. Напавший на хижину бродячий отряд, как выяснилось позже, пришел с мексиканской границы, из индейских становищ в дальних горах Сьерра-Мадре.

Эви Тил смотрела на побуревшую осеннюю степь и думала о превратностях судьбы, о величии жизни. Всего неделя миновала с тех пор, как она увидела в окно первого индейца, а ей казалось, что прошла уже целая вечность. Столько всего случилось — бой, кровь, страдания, радость спасения! События пронеслись, буря разметала людей. А земля, окружающая их, осталась такой, как и была. Что изменилось в прерии? Да ничего. Тот же покой, те же первозданная сила и безучастность!

Но апачи оставили след в душах Эви и детей. Отныне они всегда будут начеку, осторожны и осмотрительны. Однако противостояние сделало их сильнее, ибо они встретились с врагом лицом к лицу и выстояли.

И еще кое-что обрела Эви Тил — впервые почувствовала себя здесь спокойно, по-настоящему спокойно. До сих пор она считала эту землю враждебной, даже боролась против нее. Но невозможно все время воевать с землей, равно как и с морем. Приходится учиться жить с ней вместе, принадлежать ей, соответствовать ее времени и ее пути. Эви вдруг ощутила, что земля — это тоже живое существо. Она дышала ветром, плакала дождем, мрачнела под тучами и веселела под солнцем.

Когда Эви попала сюда, ее ужаснула заброшенность их дома посреди бескрайних необитаемых просторов. Теперь же хижина уже не казалась ей чем-то чужеродным на этих холмах. Она уже не выглядела как нечто привнесенное извне, а превратилась в часть пейзажа. Да и сама Эви. Разве она та же, какой приехала сюда несколько месяцев назад? Все началось с игры света и тени на поверхности травяного моря. Земля как бы протянула ей руку. Но теперь она должна создать что-нибудь свое, нельзя оставлять землю творить в одиночестве.

— Лабан! Руфь! — позвала ребят Эви. — Давайте разобьем цветник и вырастим цветы.

Дети поглядели на нее с удивлением и в радостном нетерпении.

— Мы выкопаем степные растения и посадим их у дверей, — пояснила Эви. — Лабан, ты начнешь первый. Возьми заступ и вскопай грядки по обеим сторонам, от крыльца до угла. Глубину бери четыре фута. Руфь, а мы пойдем за цветами. Найдем маргаритки, и еще я где-то видела индейские гребешки… Пошли!

Когда они вернулись, неся полную корзину бережно выкопанных стебельков, Лабан уже вскопал грядки, разрыхлил их и полил водой.

— Хорошо бы еще посадить деревья, — предложила Руфь. — У нас достаточно воды, а возле ручья растет несколько молодых тополей.

До сумерек они обсуждали, как разместить деревья, чтобы они давали тень хижине и в то же время не мешали дилижансам.

Теперь, уложив детей, Эви часто выходила из хижины, чтобы посмотреть на яркие, безмолвные звезды, прислушаться к ветру, пообщаться с землей. Это было ее личное время, когда она забывала о заботах дня и просто стояла, чувствуя, как ветер касается ее волос, как земля отдает накопленное тепло, и жалобный крик койотов далеко в степи уже не внушал ей страх.

В окне хижины неярко светилась лампа, потому что масло следовало экономить.

До Эви доносилось, как топчутся и время от времени фыркают лошади в загоне или чем-то рассерженный конь бьет копытом.

Джейкоб погиб…

Теперь она поверила в это. Она не знала, как и где он нашел свою смерть — убит или тяжело ранен, — но ни на мгновение не сомневалась, что он не мог так просто исчезнуть, бросив их на произвол судьбы. Джейкоб был слишком предан своему долгу, и для него много значили его дом и дети.

Он никогда не испытывал к ней нежности и, скорее всего, не любил ее. Даже в редкие минуты близости он казался ей не в своей тарелке; и все же она чувствовала, что со временем муж по-своему к ней привязался. Он принадлежал к тем миллионам замкнутых мужчин, которые не умеют по-настоящему выразить свои чувства и, более того, считают это неприличным.

А она нуждалась в любви и нежности и испытывала страшное одиночество рядом с Джейкобом, но не в его силах было дать ей любовь, которой она так отчаянно ждала, о которой так долго мечтала.

Уже второй раз смерть близкого человека ставила Эви в чрезвычайно сложную ситуацию. Тогда, три года назад, сойдя в могилу, отец не только лишил ее финансовой поддержки, оставив совершенно одну в незнакомом месте, но и унес с собой ее мечты.

Он всегда был полон различных планов — как правило, очень непрактичных, но они давали надежды. Отец не мог жить без мечты и недолго огорчался, когда рушились его прожекты, он тут же посвящал всего себя следующему; его увлеченность питала ее собственные фантазии, в которых обязательно где-то на горизонте маячил некий Сказочный Принц, молодой, красивый и нежный, ищущий по свету ее — одну-единственную.

С отцом она похоронила свои мечты о Сказочном Принце: Джейкоб под эту категорию никак не подходил, он больше напоминал скалу, о которую она могла опереться, когда жизнь поворачивалась к ней своей уродливой стороной. Без денег, без дома, без крыши над головой, без шанса найти работу — она приняла его предложение.

И вот она снова осталась одна. Правда, с прежним одиночеством это не имело ничего общего, потому что с ней были дети, которые в ней нуждались. Они нуждались в ней так же сильно, как и она в них. А еще у них был дом, семья. Без этого она снова бы стала тем, чем прежде — потерянной девчонкой в жестоком мире, где одинокой женщине не на что рассчитывать.

Прохлада ночи наводила на мысль, что где-то далеко прошли дожди. Эви помешкала еще минутку, вошла в дом и закрыла за собой дверь на брус. Она немного постояла, прислушиваясь к детскому дыханию на чердаке; оглядела полутемную комнату, освещенную лампой да отсветом углей в очаге.

Двуспальная кровать, стол, лавка, стулья, начищенные до блеска кастрюли и сковородки на стене… твердо утоптанный земляной пол… Будет ли у них когда-нибудь деревянный пол — теперь, когда Джейкоба нет в живых?

Эви достала свою ковровую сумку, где хранились те немногие вещи, с которыми она некогда пришла к Джейкобу, и извлекла из нее тонкую книжечку стихов. Около часа читала, потом долго безотрывно глядела в очаг. Одиночество никогда не покидало ее; она забывалась лишь в часы самого напряженного труда; каждый дилижанс ждала с глубоко запрятанной надеждой, что он принесет что-то или кого-то, кто изменит ее жизнь.

Полгода пошло с тех пор, как уехал Джейкоб Тил, и она обнаружила, что его черты уже стерлись, потускнели. Она помнила его широкоплечую фигуру, спокойную, сдержанную манеру держаться — но не лицо и каждый раз при этом испытывала чувство вины за то, что не оплакивала его. И все же теперь она думала о нем отстраненно, как о постороннем человеке.

На другой день дилижанс прибыл без пассажиров, и Чарли Мак-Клауд пил кофе дольше обычного.

— Миссис Тил, — вдруг заявил он, — вам надо выйти замуж. Не дело такой прекрасной женщине пропадать в одиночестве.

— О, мистер Мак-Клауд, — смутилась Эви, — прошло всего шесть месяцев, как уехал мой муж, и я полагаю, что рано еще…

— Ерунда! — прервал он ее. — Вы не хуже моего понимаете, что с ним что-то случилось. Мы живем в беспощадной стране. Я сам не раз и не два помогал хоронить бедолаг, чьих имен никто не знал… Такое случается постоянно. Человека может сбросить лошадь посреди прерии, и он умрет от жажды, прежде чем успеет куда-нибудь добраться. Потому здесь и вешают конокрадов без суда и следствия; увести у кого-то лошадь — все равно что лишить жизни. В прерии куда проще погибнуть, чем выстоять. И дело даже не в краснокожих или грабителях. Возьмем, к примеру, вашего мужа. Я ведь опросил всех вокруг, по почтовой линии передал, чтобы мне сообщали любое известие о нем или его лошади. Но ни его, ни его коня никто нигде не видел. Ясное дело, что они попали в какую-то переделку. Вскоре после того, как он уехал отсюда, на Рио-Гранде произошло большое наводнение, на востоке шли проливные дожди. Если он решил переправиться через реку, или попытался срезать путь напрямую через прерию… Я полагаю, вам следует считать себя вдовой, миссис Тил.

— Возможно, вы правы, мистер Мак-Клауд. Я никому не призналась бы, кроме такого друга, как вы, но я действительно чувствую себя одинокой; порой, когда мы остаемся одни, мне становится страшно. Но даже если бы я точно знала, что мистер Тил мертв — здесь нет никого, кто отвечал бы моим требованиям.

— Эх, — вздохнул Чарли, — вы заслуживаете самого хорошего мужа, и, само собой, я буду последний, кто посоветует вам пристегнуться к первому же бродяге, который проедет мимо. Но вот какое дело-то, миссис Тил: руководство почтовой линии намерено строить станцию на пять-шесть миль западней. Я знаю, что вы на нас немного зарабатывали. Теперь этому конец, мэм. И я не вижу, как вы сможете сводить концы с концами, когда возле вашей хижины перестанут останавливаться дилижансы.

Эви понимала, конечно, что так когда-нибудь случится. С самого начала планы почтовой компании расходились с ее интересами. И хижина ее слишком мала.

— У нас действительно больше ничего нет, но мы постараемся делать все, что в наших силах. Мистер Тил надеялся обзавестись стадом, но вместе с ним пропали и деньги на приобретение скота.

Чарли Мак-Клауд поставил чашку.

— Миссис Тил, у меня есть идея. Скоро мимо вас пройдет большое смешанное стадо. Ему предстоят длинные безводные переходы. Поговорите со старшим гуртовщиком. Я готов побиться об заклад, что он с легкостью отдаст вам несколько новорожденных телят. Гуртовщики терпеть не могут возиться с ними, и, если под них нет отдельной повозки, их просто оставляют лежать, где упали. Малышей, конечно, придется выпаивать, но у вас ведь есть корова. — Вдруг в его глазах засверкали веселые искорки. — Мэм, я знаю, что вам надо сделать. Любой ковбой душу заложит за ваши пончики. Напеките их целый таз, заготовьте пару галлонов горячего кофе, накормите ребят от пуза и потом скажите: если у них есть новорожденные телята, то вы хотели бы их взять. Пастухи же знают, что эти телята обречены при переходе через пустыни. Гарантирую, вам выдадут штук пять, а то и больше.

Эви встала.

— Спасибо, мистер Мак-Клауд, за ценный совет. Спасибо огромное.

Он тоже поднялся, помешкав секунду.

— И все же не забудьте, что я вам раньше сказал. Ищите хорошего мужика да пристегивайтесь к нему. Кругом полно всякой шушеры, а вам нужен стоящий, надежный муж.

— Мистер Мак-Клауд, если я еще раз выйду замуж, то по любви, и только по любви. А потом будь что будет. Женщина заслуживает немного счастья, меня оно пока обошло. Но я не могу уйти отсюда. Это все, что у нас есть.

Эви сознавала, что Чарли дал хороший совет. Она и сама видела, как голодные путешественники набрасывались на любую выпечку, а особенно на пончики. Стадо скоро подойдет, и ей стоит рискнуть своими припасами.

Вместе с Руфью они взялись за дело. Лабан отправился за топливом для очага. Возясь со сковородками, Эви мечтала о будущем. Раздобыть несколько телят — удачное начало. И Бесс должна отелиться зимой.

Еще до того как стадо появилось в поле зрения, они услышали многоголосое мычание. К вечеру животные уже паслись недалеко от хижины. Когда коровы стали укладываться на ночь, от стада отделились два всадника и поскакали прямиком к жилью. Эви встретила их у двери, Руфь и Лабан стояли по бокам. Первый ковбой, худой и широкоплечий, с усами как у моржа, остановился у порога и спросил:

— Это вы та леди, что печет «медвежьи ушки»?

— «Медвежьи ушки»? — в недоумении переспросила Эви. — Может, пончики?

— Да, мэм, наверное, так. Мы слыхали, что вы — лучший спец по пончикам по эту сторону Миссисипи и что у вас можно насладиться этим райским харчем.

— Заходите, — улыбнулась хозяйка. — Кофе на огне.

Гости нагнулись при входе, держа шляпы в руках, — оба вооружены, оба пропыленные и усталые. Когда они уселись, Эви поставила на стол поднос с пончиками и наполнила чашки.

После нескольких минут сосредоточенного жевания первый гость поднял глаза.

— Я Джон Кетлин, мэм, а этот джентльмен, что гонит стадо верхом, — мой дядя, — указал он на пожилого, сутулого, изможденного ковбоя, — Сэм Кетлин. Нам сказали, что вам нужны телята.

— Мне не по карману купить их, — призналась Эви. — Говорят, что в смешанном стаде на тяжелых переходах телята — обуза. И я подумала, что, возможно, у вас есть парочка малышей, от которых вы не прочь избавиться.

— Конечно, — кивнул младший Кетлин. — Они не выдержат перехода через пустыню, и вообще с ними столько мороки. Фактически, у меня на руках сейчас шесть голов двух-трех недель от роду. Еще пару нам пришлось недавно бросить: они не успевали за остальными.

— Мэм, мы с радостью отдали бы их вам, но, боюсь, это вам дорого обойдется. У нас там еще десяток голодных ковбоев, и все бьют копытом в надежде попасть к вашему столу.

— Присылайте всех и сами приходите в любое время, с телятами или без — угостим, пока муки хватит.

Спустя час вокруг стола сидели еще пять мужчин, с глазами, полными голодной тоски, и надо было видеть, с какой скоростью исчезали пончики. Пастухи привели с собой шесть телят и корову в придачу.

— Она старовата, — заметил Кетлин, — похоже, это ее последний теленок. Я очень сомневаюсь, что она выдюжит переход через пустыню, так что будьте любезны.

Эви Тил оглядела подарок. Если только она не ошибалась самым жестоким образом, корове было не более пяти лет и выглядела она прекрасно, но Эви предпочла сохранить свои суждения при себе и ограничиться выражением горячей благодарности. На следующее утро, когда стадо тронулось в путь, около хижины остановился фургон с провизией, чтобы пополнить запасы свежей воды.

Фургон уже давно исчез, когда Руфь вбежала в комнату с криком:

— Мама! Посмотри, что там!

На пороге лежал стофунтовый мешок муки, пятьдесят фунтов сахара, по мешку риса и бобов, а также небольшой пакет сушеных фруктов.

Сверху ветер трепал прикрепленный к мешку клок полотна с надписью: «С благодарностью от 2-К».

Стадо с клеймом «2-К» прошло, оставив на добрую память не только провизию и телят. После его ночевки в поле ребята обнаружили столько коровьих лепешек, что их хватило на много растолок.

Эви Тил готовилась к приему следующего дилижанса и поглядывала на небо. Подмораживало, и небо заволокло низкими серыми тучами. Надо усерднее собирать топливо на зиму — она не за горами.

Поднялся ветер, и шары перекати-поля двинулись в путь. Скоро они понесутся на юг в бессчетном количестве. Эви стала считать те, Что задержались в поле зрения.

— Восемь… девять… десять… одиннадцать… двенадцать…

Ей пришлось бросить свое занятие, потому что шары мчались по огромной равнине, подобно наступающей армии — разбросанные тут и там, они то замирали на мгновение, то неслись вперед с удвоенной энергией.

— Интересно, куда они катятся? — произнес Лабан, наблюдавший рядом с ней за удивительным растением-путешественником.

— Не знаю, дружок. Может, они вообще никогда не останавливаются. Катятся себе и катятся вечно.

— Они повисают на загонах, на заборах.

— Где тут заборы? — вмешалась Руфь. — Но вот когда мы ехали на Запад, я видела их целые горы возле ив и тополей… Помните? Огромные горы, высотой с дом.

Ночью, когда дети уснули, Эви опять вышла погулять. Усилившийся ветер разогнал облака, и над застывшей пустынной равниной сквозь просветы в тучах неправдоподобно ярко засияли звезды, налетевший шквал закрутил ее юбку, а мимо нее пронесся еще один безмолвный странник.

«Может, там где-то далеко на юге… — подумала она, — есть такой же одинокий, как я, человек, чьи мысли уносятся в пустоту ночи — в томлении и тоске… «

Глава 6

Кон Конагер спустился с Моголлонских гор верхом на сером жеребце. Над правым ухом у него появился свежий шрам, а мученическое выражение его лица не скрывала даже густая черная щетина. Поверх скатанного одеяла за седлом были привязаны две винтовки. Его собственное ружье лежало, как обычно, в чехле.

Почтовая станция «Лошадиный Источник» производила впечатление унылого, побитого ветрами места. Конагер, ежившийся в своей тонкой куртке, въехал во двор осторожно, как человек, ожидавший неприятностей.

У коновязи стояли два ковбойских мустанга с клеймом из пяти решеток. Кон мельком глянул на тавро и сказал вполголоса своему коню:

— Будь я скотокрадом, я выбрал бы именно такое клеймо. Пять решеток перекроют все что угодно.

Он привязал серого и направился к лавке. Поднявшись по ступенькам, открыл дверь и вошел внутрь. В печке горел огонь, возле нее сидели трое. Хозяин перекладывал товар на полках.

Кон подошел к печке и стал греть руки.

— Холодно, однако, — ни к кому не обращаясь, произнес он.

— Даже слишком.

— На таком холоде в голову начинают приходить мысли типа: «Куда же подевался мой летний заработок?» — продолжал Кон. — Кстати, у вас тут никому в округе не нужен пастух?

— Не могу сказать, — отозвался квадратный человечек в жилетке из бизоньей кожи, потертой шляпе и мокасинах вместо сапог.

Внешность двух других типов — молодых, сильных, жилистых, с полупрезрительным выражением нахальных физиономий, мало обнадеживала. Конагер встречал таких много раз и не ждал от них ничего хорошего. Но сейчас ему никак не хотелось связываться с ними.

Он подошел к прилавку.

— Мистер, у меня есть настроение махнуться. Мне нужно что-нибудь вроде полушубка и кожаные перчатки. Можно еще джинсы «леви» и патроны к кольту.

— А что у вас на обмен? Я предпочитаю бизнес под девизом «Деньги на бочку».

— Могу предложить пару винчестеров. — Конагер вышел, отвязал ружья и принес их в лавку. — Им не повредит чистка, — заметил он.

Владелец лавки взял винтовки по очереди в руки, повертел, попробовал курки, заглянул в стволы.

— Вам не кажется странным, — он взглянул на Кона в упор, — что человек предлагает на обмен винтовки, да еще две разом.

— Их прежние хозяева — индейцы, — пояснил гость. — Они напали на меня в Моголлонах. Трое на одного. Карусель вышла что надо.

Человек в кожаной жилетке уточнил:

— Трое апачей? Тебе здорово повезло, что ты унес в целости свой скальп.

— Так получилось… Я увидел кролика — где-то в сотне ярдов впереди. Он скакал по краю дороги и вдруг ни с того ни с сего прыгнул назад и помчался прочь, так что мне осталось предположить, что его что-то напугало — в кустах у дороги. Если это индейцы, решил я, то скорее всего они выслеживали меня, а теперь зашли вперед, устроили засаду и наблюдают за мной. Я остановился, спешился и поднял ногу коня, будто меня беспокоила подкова. Я поискал камешек, взял один, ударил пару раз по подкове, потом бросил его, поднял другой и тоже бросил, а сам потихоньку перемещался к краю дороги, якобы ищу камень побольше. Потом нырнул в кусты и пополз к засаде.

К тому времени, как я к ним подобрался, они забеспокоились, куда я подевался, и один высунул голову из укрытия, чтобы посмотреть получше. Тут он меня увидел и сильно удивился — в отличие от меня. До него оставалось не более тридцати футов, и я начал пальбу. Прочесал заодно близлежащие кусты, и оттуда вывалились еще два индейца, причем один едва тащил раненую ногу.

— Тут ты его и прикончил, — вставил один из ковбоев.

— Нет, посчитал, что ему и так достаточно, я переключился на второго и снял его. Когда оглянулся, раненый уже исчез.

— Ты его выследил?

Конагер посмотрел на ковбоя.

— Мистер, надо быть круглым идиотом, чтобы лезть в горы за раненым апачем.

— А как же винтовки?

— Ну, я полежал немного, потом пошарил в кустах, где подстрелил первого, и наткнулся на его винтовку и боеприпасы. Зачем, думаю, оставлять оружие без присмотра. Другой индеец подберет и продолжит на меня охоту. Из тех же соображений пришлось найти и последнего индейца — он лежал на склоне. Взял длинную палку и подтянул к себе его винтовку. А потом вернулся к своему коню, и мы убрались оттуда подобру-поздорову.

— Согласен на обмен, — улыбнулся хозяин, — и добавляю от себя коробку патронов взамен тех, что ты потратил в перестрелке. Здешние апачи неплохие ребята, и северные зуни тоже нас не беспокоят, но вот апачи с южной границы постоянно делают набеги и доставляют массу хлопот. Не так давно они напали на почтовую станцию. Может, знаешь, там живет одна женщина, с детьми. Тил ее фамилия.

Кон Конагер вскинул голову:

— Они ее не убили?

— О, она со своими мальцами задала им жару! А потом подоспел дилижанс. Индейцы за ним гнались, всех ранили, но вместе они отбились.

Конагер примерил один овчинный полушубок, потом другой. Подобрав то, что нужно, рассовал по карманам обновки коробки с патронами, взял перчатки и джинсы.

— Может, выпьете кофе? — предложил хозяин. — Сегодня вы уже далеко не уедете.

— Спасибо. У меня есть дела.

Человек в кожаной жилетке вышел за ним следом и прислонился к коновязи, наблюдая, как ковбой подтягивал подпругу.

— Где именно ты путешествовал в Моголлонах? — спросил он. — Я туда как раз еду.

— Надо полагать, тебе эти места хорошо знакомы. — Конагер посмотрел ему в глаза. — Что конкретно ты хочешь узнать?

Человек в жилетке оглянулся через плечо.

— Я заимел кое-какую недвижимость на реке Негрито. Ну, и хотел бы знать, что слышно про краснокожих в тех краях.

— Я спускался по Овечьей Лощине и не видел никаких признаков индейцев. — Конагер выпрямился и положил руки на седло. Улыбнувшись одними глазами, добавил: — Но видел кое-что еще на Бобровой Запруде.

Владелец бизоньей жилетки слегка вспыхнул, затем ухмыльнулся.

— Сразу понял, что ты парень сообразительный. Те двое в лавке мне что-то не нравятся. Предпочел бы, чтобы они не знали, куда я направляюсь.

— Ты напал не на того, кто любит чесать языком. Тем более что меня это не касается. — Кон протянул руку. — Я Конагер. На данный момент интересуюсь харчами, а лучше работой.

— Если ничего не найдется, приезжай на Бобровую Запруду. Там водятся волки, и медведи встречаются. Ну, и бобры, конечно. Если ты не против оленины, то жить там — милое дело. Я в тех краях промышляю пушниной. Меня зовут Чип Юстон.

Зверобой обошел вокруг лошадей.

— Будь осторожнее. «Пять решеток» — гнусная компания, им все равно, чей скот клеймить.

— Кто эти двое?

— Хай Джексон и Пит Кейзьюс. Прибыли сюда из округа «Новый».

— Вряд ли я снова с ними встречусь. Уезжаю.

Но когда, отъехав около полумили, он оглянулся, двое мужчин стояли возле лавки и смотрели ему вслед. Спустя три дня, объехав немало ранчо, Кон нашел себе работу. В сорок лет Сиборн Тэй решил изменить образ жизни и осесть. Он приехал в здешние края один и присмотрел себе кусок земли на свой вкус. Хотя все его предупреждали, что он собирается поселиться на территории апачей и что не продержится там и месяца, Тэй построил дом, перевез свои пожитки, завел ранчо, и к тому времени, как Кон подъехал к бараку для пастухов в поисках работы, уже четвертой за год, Тэй разводил скот на здешних пастбищах и пока не расстался со своим скальпом.

Увидев человека, стоявшего на крыльце, Конагер спрыгнул с коня.

— Ты насчет еды или ищешь работу? — спросил тот.

— Если у вас есть работа — то ищу работу. Если нет — то поесть не откажусь.

— А духу у тебя хватит? — Тэй неторопливо подошел к претенденту на место. — Мне без надобности работники, которые сбегают в город, увидев след индейца.

Конагер снял свой полушубок.

— Ничего тулупчик, правда? И теплый к тому же. Так вот, я его выменял. Отдал две винтовки, которые отобрал у двух апачей. Третий удрал, но тоже нашпигованный свинцом. Я ответил на ваш вопрос?

— Ужин через полчаса. У тебя есть время умыться и разложить шмотки. Своих работников я обеспечиваю лошадьми и патронами. Драк не потерплю. Если работа не под силу, в любой момент выдам харч на два дня и — скатертью дорога.

Конагер расседлал коня, отвел его в корраль и понес одеяло и винчестер в барак.

Обыкновенный барак для рабочих выглядел разве что покрепче и понадежней, чем обычно на юге, и больше напоминал те, что строят в Монтане и Колорадо. Кон выбрал пустую койку около печки и бросил на нее свои пожитки.

В хозяйстве было три работника. Он стал четвертым. Коек в барке он насчитал двенадцать, но заняты оказались лишь те, что возле печки. Кон заглянул в печь, подбросил пару поленьев и расстелил постель. Шестизарядный револьвер сунул под одеяло, а сам уселся сверху и принялся чистить винчестер.

Он как раз успел закончить работу, когда раздался гонг, зовущий на ужин. Выходя из барака, увидел одного из пастухов, въезжавшего во двор, и сразу узнал Криса Малера.

— Глянь, что кошка притащила, — приветствовал его Малер. — Никак ты нанялся к Старику?

— Кто-то же должен дело делать, — в тон ему ответил Конагер. — Теперь я понимаю, почему ему так срочно понадобился хороший работник.

Малер спрыгнул с седла и начал сворачивать самокрутку.

— А тебе не кажется кое-что странным?

— Например?

— Что работников берут в такое время года. Обычно ведь ковбои, нанятые летом, остаются и на зиму. Почему Тэю пришлось искать людей так поздно? Куда подевались прежние?

— Спокойней, Малер, вынь репей из-под хвоста. Скоро мы все узнаем. Где остальные?

— На объезде. Это занимает два дня. Один едет на север, другой на юг, оба описывают полукруг и встречаются в дальней точке. На маршруте есть две хижины, так что если рассчитать время, можно ночевать под крышей. Основная задача — не давать скоту уходить за пределы ранчо, следить за состоянием пастбищ и источников, ну и поглядывать по сторонам насчет скотокрадов.

Они вместе подошли к хозяйскому дому.

— А харч тут хорош, — сообщил Малер. — Ты такого сроду не едал. Старик откопал какого-то шеф-повара, которого выперли из о-тэ-ля, понимаешь, где-то на Востоке.

За столом они сидели вчетвером. Еда и вправду оказалась замечательная. Кон попросил еще добавку, потом налил себе кофе и расслабился. Он мало говорил, больше слушал. Малер же, человек легкий, всегда был рад потрепаться. Он мог говорить с кем угодно и о чем угодно. Кон завидовал его общительности.

На ранчо остался один из прежних работников по имени Леггет. Он прибыл в здешние края с юго-востока Техаса, где они долго вместе гоняли скот: Тэй — старшим гуртовщиком, Леггет — его помощником, правой рукой. Четвертым, как догадался Кон, был Джонни Мак-Гиверн. Как и сам Конагер, Малер и Мак-Гиверн долго рыскали в поисках работы и попали к Старику.

Вдруг Тэй повернулся к Кону:

— Малер все равно расскажет, так что узнай сразу. Двое моих работников уволились незадолго перед тем, как появились эти, а третий пропал.

— Пропал?

— Да. Мартинес пропал. Он тоже приехал со мной из Техаса. Объезжая пастбища в южном направлении, Малер встретил его на следующий день к востоку отсюда. Они поболтали, выкурили по сигарете и разъехались. С тех пор Мартинеса никто больше не видел.

— Мало ли что могло случиться, — задумался Конагер. — Это суровая страна. — Неожиданно ему пришла в голову мысль, и он спросил: — А вы часом не делите пастбища с ранчо «Пять решеток»?

Малер, который спокойно потягивал кофе, вскинул голову, потом взглянул на Тэя. Скотовод чуть отодвинулся от стола и внимательно посмотрел на Конагера.

— Что вам известно о «Пяти решетках»?

— Я недавно видел двух ковбоев с этого ранчо на станции «Лошадиный Источник». Крутые ребята, как раз из тех, кому требуется такое клеймо.

— Мы с ними не конфликтовали, — сказал Тэй. — Не вижу причин ожидать от них неприятностей.

Конагер пожал плечами.

— Я их никогда раньше не видел и надеюсь больше не увидеть. Искал, куда наняться пастухом.

Позднее, когда они вышли на улицу, Малер заметил:

— На твоем месте я не стал бы сотрясать воздух по поводу «Пяти решеток». Зачем пугать Старика?

— Это меня не касается, — ответил Конагер. — Теперь у меня есть место, где перезимовать, и, пока меня не трогают, я тоже никого не трону.

И тут Малер совершил ошибку.

— Всадник в прерии совсем один. Торчит как на ладони у любого, кто залег с винтовкой. Наверное, глупо так рисковать, нет?

Кон не любил, чтобы его задевали, и сразу почувствовал прилив злости. Разрази его гром, если он позволит себя напугать… кому бы то ни было, когда бы то ни было. Но он промолчал, решив про себя, что пока стоит послушать.

На следующий день вернулся Леггет, высокий, длиннолицый. Держался он сухо и неприветливо, но Кону показался человеком честным и далеко не глупым. Толково рассказал о состоянии пастбищ, где пасся скот, о местонахождении источников, не забыл предупредить и о том, какие бычки самые бодливые.

Кон приладил седло, затянул подпругу, принес винчестер и сунул его в чехол.

— Это тебе не понадобится, — усмехнулся Малер. — Мы давно не видели следов краснокожих.

— Мне так спокойнее, — ответил Кон.

Сиборн Тэй вышел на крыльцо и предупредил его:

— Первый выезд просто ознакомительный. — Он коротко описал приблизительные границы владений ранчо «СТ» и затем добавил, понизив немного голос: — Честный ковбой вызывает у меня только уважение.

Кон поставил ногу в стремя и собрал поводья.

— Мистер Тэй, я объездил немало мест в этой стране, и когда получаю от кого-то деньги, то блюду его клеймо.

Глава 7

За первый час Конагер проехал четыре мили по открытой равнине, лежащей чуть ниже шести тысяч футов над уровнем моря. Вдоль русел ручьев росли тополя, пинии, кустарниковый дуб, можжевельник, иногда на склонах попадалось красное дерево.

Состоянию пастбищ он дал оценки от «отлично» до «удовлетворительно». Ему встретились несколько бычков и коров с клеймом «СТ». Если они находились слишком близко к описанным Тэем границам, Конагер отгонял их в глубь территории и ехал дальше.

Скот оказался в хорошей форме для холодного времени года, и травы на выпасах для такого количества голов вполне хватало. На первом объезде Кон должен был составить общее представление о владениях ранчо «СТ» и его насущных проблемах. Он отметил про себя несколько участков, где в изобилии рос конский щавель… Надо отогнать отсюда скот, когда придет весна. Коровы не станут есть ядовитую траву, если вокруг полно другого корма, но беда в том, что большинство опасных растений первыми выпускают зеленые побеги. Кон вытащил записную книжку и сделал пометку насчет этих участков и их возможных границ.

Перед самым полуднем он свернул на южный склон холма, обнаружил там ручеек, текущий в зарослях ольхи, и спешился. Ослабив подпругу, дал коню напиться и пустил его пастись в ложбине, а сам уселся, жуя кусок вяленого мяса.

С того места, где он устроился, открывался хороший вид. Вытащив из седельной сумки бинокль, Кон принялся изучать окрестности. Отметил отдельные группы скота и несколько отбившихся коров, а также стадо оленей. Уже собравшись убрать бинокль, заметил вдали, за пределами владений «СТ», еще одно коровье стадо. Любопытствуя, почему животные держатся так близко друг к другу, он приглядывался какое-то время, пока не различил облачко пыли и не увидел, что скот гонят два всадника. Но стадо находилось слишком далеко, чтобы разглядеть этих ковбоев.

Кон затянул подпругу, сел в седло и поскакал за ними следом.

На огромной, открытой равнине, где земля еще не знала корчевки, владельцы ранчо произвольно устанавливали границы. Порой соседи их не признавали. Они значили лишь, что Сиборну Тэю хотелось бы держать свой скот в этих пределах, потому что так удобнее за ним следить, проверять пастбища, лечить животных от клещей и ран, нанесенных рогами или острыми камнями.

Конагер нашел следы отбившихся коров на территории Тэя и увидел, что животных собрали в стадо и угнали. Судя по следам, угонщики ехали, не скрываясь, словно встретили скот случайно.

Кон последовал за ними, держась низин и прикрытий, пока, взобравшись на поросший пиниями кряж, не обнаружил невдалеке стадо, двигавшееся по-прежнему на север. Всадников поблизости не оказалось.

Прячась за пиниями, ковбой размышлял. Скорее всего, скот носит клеймо «СТ», но надо убедиться. Стадо дрейфует на север, вероятно, так и продолжит свой путь; слегка направляемые всадниками, коровы уйдут миль на тридцать, пока здесь снова появится объездчик.

Достав бинокль, Кон посмотрел в ту сторону, куда уехали всадники, но они уже скрылись из виду. Выждав несколько минут, спустился к стаду. Все животные, кроме одного, носили клеймо «СТ». Он вернул отбившегося быка в стадо и погнал животных в родные пределы. Они почти достигли цели, когда к ним с холма спустился еще один наездник, на гнедой кобыле с тремя белыми чулками.

Это был крепко сложенный человек с жестким скуластым лицом, квадратной челюстью и шрамом над глазом. Его лошадь носила клеймо «Пять решеток».

— Куда гонишь скотину? — спросил он.

— Домой, вестимо. Видишь — на них клеймо «СТ». Погуляли, пора и обратно.

— Что-то я тебя не знаю, — протянул он. — Ты новый объездчик у Тэя?

— Точно. Меня зовут Конагер. Мой первый выезд. Знакомлюсь с ранчо.

— А я Тайл Кокер. Тебе бы надо поговорить с Крисом Малером.

— Да мы много с ним говорили. Мы с Крисом вместе недавно работали в почтовой компании.

Кокер метнул на него быстрый взгляд.

— Да, у нас возникли некоторые трудности в общении.

— Слыхали, слыхали… И все же ты бы получше познакомился с Крисом. Всем было бы спокойнее.

— Возможно.

Кокер ускакал, а Конагер, отогнав стадо подальше в глубь территории «СТ», возобновил свой маршрут.

Еще дважды он обнаруживал стада с клеймом «СТ» слишком далеко на севере. Направляя их обратно к югу, он не забывал следить за горизонтом и держал винчестер в руках.

Конагер первым увидел Джонни Мак-Гиверна, который поджидал его возле рощицы кустарникового дуба, но предпочел подняться выше по склону, обогнув заросли.

Заметив его наконец, Мак-Гиверн радостно заорал. Конагер же медленно, будто с ленцой, объезжал рощицу кругом. Он искал следы. Не увидев ничего, кроме следов Джонни, приблизился к костру.

Джонни приготовил кофе, и Конагер спрыгнул с коня. В этом месте, очевидно, часто останавливались объездчики. Повсюду виднелись их следы, но свежими оказались только отпечатки копыт серого мерина Джонни.

— Скотина, в целом, в хорошей форме, — сказал Конагер. — Но некоторые коровы уходят слишком далеко.

— Да? — Джонни взглянул на Кона. — Ты кого-нибудь встретил?

— Только одного ковбоя — Кокера. Он работает на «Пять решеток».

— Вы о чем-нибудь говорили?

Кон вынул из седельной сумки свою кружку и налил себе кофе.

— Так, перебросились парой слов.

Джонни как-то странно смотрел на него, но тот не обратил на это внимания, благодарно прихлебывая кофе.

— Кофе хорош, — отметил он.

— Мы оставляем кофейник на этом кедре. Кто первый приезжает, тот и варит.

— Я буду стараться, чтобы первым приезжал ты. У тебя здорово получается.

— Меня научила мама. Я иногда варил кофе к ее приходу с работы. — Джонни обернулся к Кону. — Маме приходилось наниматься на работу. Папа погиб в катастрофе на железной дороге, когда мне исполнилось шесть лет.

— Стойкая женщина твоя мама, — констатировал Конагер. — Надо иметь крепкий стержень, чтобы одной вырастить сына. — Он взглянул на Джонни. — Я думаю, она могла бы гордиться тобой. Ты стал совсем взрослый.

Джонни вспыхнул и решил сменить тему:

— Я всегда жалел, что совсем не помню отца. Какой он был, что за человек?

— Большинство железнодорожников, которых я знал, отличные ребята, — сказал Конагер. — Я сам работал на строительстве путей. И в вагонах поездил в свое время немало, со скотом и по-всякому. Они замечательные парни.

— Я его совсем не знал.

— Да, мальчику надо бы знать своего отца — ему нужен живой пример. Мальчики или девочки — все они учатся быть мужчинами и женщинами, глядя на родителей.

— Рядом с нами была лавка, ее держал один человек… Когда мы сидели совсем без денег, он давал нам продукты так… в долг. Я до сих пор не знаю, рассчиталась ли с ним мама или нет.

— Когда-нибудь вернешься и спросишь его. И заплатишь, если должен.

Джонни глядел в свою кружку.

— Я тоже об этом думал. Ты считаешь, надо?

— Угу.

Они посидели молча, прихлебывая кофе и слушая, как кони хрумкают травой. Через некоторое время Кон поднялся и подтянул подпругу.

— Кон? — нерешительно позвал Джонни.

— Да?

— Почему ты не стал стреляться с тем типом? С Кайовой.

— Ты хочешь узнать, не струсил ли я? Нет, пожалуй, нет… Не помню, чтобы я трусил. Страх иногда испытывает любой, но тогда я об этом не думал. Кайова, собственно, не такой уж подлый — просто он переоценивает себя… Чего ради мне, рискуя самому, убивать человека, который выставляет себя на посмешище? Его следовало проучить. Если он выживет и что-то поймет, то будет мне благодарен. Если нет, то какая разница. Запомни, парень: сама по себе репутация никого не делает крутым. Надо знать, не сколько человек он убил, а какие они были. Бойцы или сопляки? И еще — а мог ли он поступить по-другому? Тот, кто убивает, когда есть шанс договориться, — придурок… сумасшедший.

— Он мог убить тебя.

— Мог.

Конагер поставил ногу в стремя и вспрыгнул в седло. Глядя сверху на Джонни, добавил:

— Для некоторых убийство — зрелище, парень. Когда двое хватаются за оружие, ты тоже должен знать, на какой стоишь стороне.

Джонни долго глядел ему вслед, размышляя. О чем тут Кон говорил? Что хотел объяснить ему?

Против собственной воли юноша чувствовал душевное влечение к этому странному всаднику, исчезавшему вдали. Он никогда не встречал человека более одинокого и в то же время уверенного в себе. Вот в чем дело, подумал Джонни: Кон Конагер имеет свою позицию и знает, во что верит… хотел бы Джонни сказать то же самое про себя. Крис?.. У Криса есть блеск и стиль, но что-то в нем стало вызывать у Джонни беспокойство. Правда, лишь после знакомства с Конагером.

В этот же день Кон нашел первую записку. Он увидел ее издалека и остановился в тени можжевельника, изучая находку. Впереди среди равнины трепыхался на ветру белый клочок, всего лишь маленькое пятнышко, но ему неоткуда было здесь взяться. Еще мальчишкой Конагер научился не доверять вещам не на своем месте. То, что он сейчас увидел, ни камешком, ни солнечным бликом, ни вывернутым листом явно не являлось, больше всего это походило на обрывок бумаги. До него оставалось чуть более сотни ярдов, и ковбой достал бинокль.

Клочок бумаги лежал в шаре перекати-поля. Бинокль скользнул по земле… никаких следов рядом, во всяком случае, с этого расстояния.

Медленно и осторожно Кон объехал кругом, удостоверился, что вокруг никого нет. Затем приблизился к кусту.

Лист бумаги, сложенный в несколько раз, был привязан к ветке. Заинтересовавшись, Конагер отвязал его, развернул и прочитал:

«Порой, когда я чувствую себя одиноко, мне кажется, что я умру, если не найду с кем поговорить — а мне так давно одиноко.

Я люблю слушать шум ветра в траве или в кедровых ветвях».

Кон прочел до конца, потом еще раз с начала. Отбросил было прочь, но вдруг поднял, сложил и сунул в карман жилета.

Он и сам любил шум ветра в траве. И кедры тоже, и кедровый запах. Интересно, а этот сочинитель видел когда-нибудь настоящий кедр? Искривленный, скрученный ветрами, коренящийся порой на голой скале. Столько упрямства и жизненной силы требуется ему, чтобы преодолеть невзгоды, но если он все же вырастает, то становится крепким и долговечным. Ему приходилось видеть кедры, которые расщепили скалы корнями и подняли к небу свои кроны, наверное, еще до Колумба.

Когда Конагер въехал во двор, Леггет сидел возле барака.

— Мы уже поели, — приветствовал старый ковбой прибывшего, — но кофе еще горячий. Старик думал, что ты вернешься поздно.

— Спасибо.

Конагер расседлал коня и бросил седло на стойку под навесом. Он устал как собака, каждая косточка ныла.

— Мак-Гиверн вернулся?

— Не-а… Крис тоже куда-то слинял.

Конагер плеснул воды в умывальный таз возле двери, закатал рукава. Сняв шляпу и шейный платок, умылся, вытерся круговым полотенцем, поправил кобуру и пошел к дому.

Вдруг он остановился:

— Леггет, пойдем со мной кофе пить, а то ты врастешь в эту скамейку корнями.

Леггет поднялся, и они вместе подошли к пятну света, падавшему из кухонной двери.

— Старик уже отправился к себе, но сказал, что тебе надо бы подобрать пару подходящих лошадей на зиму и подковать их на свой манер.

— Ясно.

— У Тэя неплохие лошади. Серый в яблоках конь что надо, если ты сумеешь выбить из него дурь. Еще есть рыжий, почти такой же здоровенный. Оба они достаточно сильные и выносливые для езды по снегу.

— У вас выпадает такой глубокий снег?

— В ложбинах и оврагах очень глубокий. Здесь требуются лошади типа монтанских.

Некоторое время они сидели молча. Потом Конагер снова налил себе кофе.

— Ты ведь уже давно на ранчо. Скажи, как поведет себя Старик, если случится какая-то беда?

Леггет мрачно посмотрел на Конагера.

— Он встанет рядом с тобой — если я правильно понял твой вопрос, но больше никто. Я здесь один остался из старых, и то лишь потому, что давно не молод и идти мне некуда.

Леггет поднялся.

— Я тебя не знаю, ковбой, и ты меня тоже. Коли ты намерен ввязываться в какие-то неприятности — рассчитывай только на себя.

— И ты не поможешь мне?

— Какой из меня помощник? Мне пошел шестой десяток, парень, я куда старше, чем ты думаешь. И хочу мирно дожить свои дни, а не валяться на каком-нибудь пригорке с полным брюхом свинца.

— А Старик?

Леггет в упор взглянул на Кона.

— Да они о том только и мечтают. Как только он выедет со двора, его уберут и тогда уж будут делать с его скотом что захотят, и никто их не остановит.

Однако Конагер не успокоился. Он никогда особенно не задумывался о правде и справедливости или о правах личности, но ему определенно не нравилось то, что здесь происходило. Интересы ранчо, где он работал, Кон привык считать своими собственными.

— А ты встанешь рядом с Стариком? — спросил он. — Если они, предположим, явятся сюда?

— Тогда я буду драться. Если они придут за ним, буду драться.

— Что ж, уже хорошо. Значит, оставайся в доме и держи винтовку под рукой. Если возникнут малейшие подозрения — стреляй.

Глава 8

Через час приехал Крис Малер. Кон сидел в бараке, положив ноги на ящик и изучая какой-то затрепанный, с загнутыми углами журнал. По тому, как Малер ввалился в помещение, он почувствовал, что тот страшно зол.

— Кон, что на тебя нашло? Мы можем неплохо поладить, если ты будешь ходить с нужной карты.

— Я хожу теми, что мне сдали, Крис. Чем ты недоволен?

— Зачем тебе лишние неприятности? Ты искал место, где перезимовать? Нашел его. Ну и слава Богу, объезжай себе потихоньку. Весной отправишься дальше.

Конагер поднял на него глаза.

— Когда я получаю деньги, то выполняю ту работу, для которой меня наняли. Я по-другому не умею.

— Да уж, ты у нас такой.

Малер тяжело упал на скамью.

— Кон, ты же не зеленый сопляк. «Пять решеток» — это ранчо Смока Парнелла. Тайл Кокер — его правая рука. Ты выставил их дураками, и они за то приколотят твою шкуру к воротам амбара.

Конагер медленно спустил ноги на пол. Каждый раз, слыша предупреждения или угрозы, он распрямлялся и поднимал голову. Он не хотел ни с кем ссориться, но не выносил, когда его задевали.

— Скажи-ка мне вот что, Малер, ты-то кому служишь? Чье клеймо блюдешь? Или тебя запугали? Или ты продался с потрохами этой шайке с пятью решетками?

Лицо Малера исказилось.

— Я мог бы за это заставить тебя вытащить пушку, — хрипло проговорил он. — Черт тебя побери, Кон! Не задирай меня!

— А мне кажется, — ровным голосом возразил Конагер, — что здесь задирают как раз меня. Вот что я тебе скажу, Малер, и набей этим трубку и выкури до конца: любая животина с клеймом «СТ», направляющаяся к территории «Пяти решеток», будет повернута обратно, а если я учую, что какая-то ляжка дымится от чужого клейма, приму свои меры… кто бы ни встретился мне на пути. Ты слышишь?

— Ну полный идиот, дурак чертов! — воскликнул Малер. — Да пойми же, они решили выжить его. К весне здесь не останется ни одной коровы с клеймом «СТ», и ничего тут не поделаешь. Выполняй все, что от тебя требуется, но поглядывай в другую сторону, или ты превратишься в ходячую мишень. Выбирай!

— Это ты выбирай, Малер! Пока у тебя есть выбор; или собирай свои шмотки и немедленно выметайся вон, или, как сам предложил, мы вытаскиваем пушки.

— Заруби себе на носу: в меня стреляли не раз, но я все еще жив. Случалось, падал, но всегда успевал всадить свинца в того, кто меня ранил.

Конагер встал.

— Пакуйся, Крис, и катись к черту. У меня нет сочувствия к предателям.

Малер вскочил на ноги, черный от ярости. В бешенстве он схватился было за револьвер, но холодная струйка благоразумия остановила его руку.

Конагера действительно никто не считал сопляком. Да Малер и сам видел, что этот матерый волк с холмов сделал со Стейплзом. Экзекуция состоялась основательная и безжалостная. Более того, в тесном пространстве барака промахнуться невозможно. Крис Малер был готов убить, но он не был готов умереть.

— Ладно, — пошел он на попятную. — Я уеду. И Джонни заберу с собой. Оставайтесь здесь втроем со Стариком и Леггетом. Надолго ли вас хватит?

Конагер пожал плечами.

— Крис, мы все когда-нибудь умрем. Это единственное, что точно известно. Однажды темной ночью, когда моя задница окончательно сотрется, а наличность исчезнет из карманов, я закончу свои дни возле чужого стада, но на моей могиле будет написано: «Он соблюдал клеймо, на которое работал», а на твоей — «Он продал человека, который ему верил». Моя надпись мне больше нравится.

— Господи, что за придурок! — выдохнул Малер.

— Я-то? Я повидал немало таких типов, как ты, Крис. Все, что они воруют, достается пограничным шлюхам, а когда они валятся с ног, нахлебавшись дрянного виски, их же подельники стреляют им в спину ради того, что осталось в их карманах.

Крис подошел к двери, бросил свой узел и пошел седлать лошадь.

Сиборн Тэй стоял на крыльце дома.

— Крис? Это ты? — позвал он.

— Он увольняется, мистер Тэй, — откликнулся Кон. — Он теперь работает на ранчо «Пять решеток».

— Тебе причитаются кое-какие деньги, Малер, — засуетился Тэй. — Подойди, я рассчитаюсь с тобой.

— Ничего ему не причитается. Он помогал им грабить вас.

— Тем не менее он работал у меня. Зайди в дом, Малер, когда будешь готов.

— Вот кремень мужик, а, Крис? — сказал Конагер.

Малер не ответил, но, когда лошадь была оседлана, он повернулся к Конагеру:

— Пусть подавится своей честностью! Не надо мне его проклятых денег!

— Да возьми уж. Может, это последние честные деньги в твоей жизни.

Малер резко повернулся:

— Заткнись, Конагер. Дьявол тебя раздери, заткнись! Я не хотел тебя убивать, но…

— В это время года хорошо в Аризоне, если проехать подальше на юг, — заметил Конагер, — в Калифорнии тоже неплохо, или на техасской части побережья.

Из темноты появился Джонни Мак-Гиверн. Увидев Малера, привязывавшего узел за седлом, он удивился:

— Эй, что тут происходит?

— Я уволился, малыш. Собирайся, мы уезжаем.

— Куда?

— Перехожу на ранчо «Пять решеток». Шевелись, я не намерен торчать здесь всю ночь.

Джонни недоуменно поглядел на него, потом на Конагера.

— Твоих рук дело?

— Нет, его. Он пришел к выводу, что не может больше надувать человека, который честно ему платит, и идет к тем, на кого работает по своему собственному выбору.

— Ты слишком много треплешься! — оборвал его Малер. — Поторопись, малыш.

— Решай, Джонни. У тебя есть выбор: или присоединиться к этим друзьям с большой дороги, или играть честно. От того, как ты выберешь сегодня, будет зависеть вся твоя жизнь.

— Но Крис — мой напарник!

— С таким напарником прямой путь в ад или на виселицу. Куда тебе больше хочется?

— Заткнись, Кон! — рявкнул Малер. — Предупреждаю: заткнись!

— Тебе еще не понятно, Малер? Я никогда не заткнусь. И твоим приятелям объясню, что значит воровать у честного человека скот. С того момента, как ты выедешь за ворота, я объявляю войну, Крис, и у меня нет ни капли жалости к таким, как ты!

— Ты же один!

— Знаю. Был такой техасский рейнджер, капитан Билл Мак-Дональд. Он говорил так: «Нельзя остановить человека, идущего вперед за правое дело». Вам следовало бы застрелить меня, а потом застрелить еще раз и вытоптать из меня остатки жизни, потому что, пока я могу ползти, я буду драться. Пока могу шевельнуть хоть пальцем, буду спускать курок. Вы, ребята, оседлали мустанга, теперь посмотрим, удержитесь ли в седле!

— Джонни, что стоишь как пень? Живее!

— Кон! Что мне делать?

— Ты мужчина, сынок, — ответил Конагер. — Решай сам. Только помни, что на кон поставлена вся твоя жизнь… все твое будущее.

Джонни колебался. Наконец он медленно слез с седла.

— Я остаюсь. Езжай один, Крис. Извини, но наши дороги расходятся.

— Да пошли вы все к дьяволу!

Малер яростно дернул поводья и ускакал в темноту.

Конагер взглянул на юношу. В глазах у Джонни стояли слезы. Кон положил руку ему на плечо:

— Пойдем, сынок. Тебе надо поесть.

На следующий день Конагер, оставив Джонни на ранчо, отправился в объезд, но, вместо того чтобы начать описывать широкий полукруг, поскакал напрямик. Взобравшись на гребень гористого кряжа, с полчаса изучал окрестности в бинокль и лишь затем спустился на равнину и приступил к выполнению своих непосредственных обязанностей, направляя встреченные группы скота к оврагам Черного Поля, где для них хватало травы и воды, да к тому же имелось укрытие от непогоды. Он работал без передышки, заставляя животных двигаться в нужном направлении, но время от времени посматривал в бинокль на север.

Так он шел по маршруту, стараясь реже выезжать на открытые места и стремясь к одной цели: согнать весь скот поглубже внутрь территории «СТ».

Лишь после полудня он заметил всадников и, немедленно развернув коня, поскакал назад на кряж по заранее намеченному пути. Оставив лошадь под прикрытием скалы, Кон вырыл для себя ямку на вершине, где, казалось, совершенно невозможно спрятаться. Оттуда стал наблюдать за незваными гостями. Один из них оказался совсем юноша, а другой, как он догадался, сам Смок Парнелл.

Внезапно всадники остановились. Конагер выругался. Они нашли его следы!

Он положил винтовку перед собой и стал ждать, не сводя глаз с противников.

Парнелл обследовал следы, потом медленно обвел взглядом окрестность, особенно его заинтересовал тот кряж, где залег Конагер, но не вершина, а места возможных укрытий. Затем он потянулся за винтовкой. Когда Парнелл положил на нее руку, Конагер уперся прикладом в плечо, прижался щекой к ложу и хорошенько прицелился. Он нажал на спуск в тот момент, когда винтовка Парнелла вышла из чехла.

Кон увидел, как лошадь встала на дыбы и метнулась в сторону. По холмам гулко разнеслось эхо выстрела. В то же мгновение ковбой вскочил и бегом бросился к своему коню.

Он снова выглянул из-за гребня только в пятидесяти футах от прежнего места, сидя в седле и до самых глаз укрывшись за пышным кустом.

Парнелл с яростными воплями поднимался с земли. Его напарник погнался за убежавшей лошадью. Смок наклонился за своей винтовкой, и Конагер выстрелил снова. Пуля ударилась в песок в нескольких дюймах от руки бандита.

Парнелл отпрыгнул так стремительно, что споткнулся и рухнул опять. В ту же секунду новый выстрел осыпал песком его лицо; затем Кон быстро сменил прицел и, когда второй наездник протянул руку за уздечкой, послал пулю перед самым носом лошади. Перепуганное животное, видимо, уже оцарапанное срикошетившей первой пулей, помчалось прочь.

Второй всадник развернулся и подъехал к Парнеллу. Но как только тот поставил ногу в стремя, Конагер хладнокровно выстрелил опять, взбив песок под брюхом лошади.

Лошадь встала на дыбы, и Смок, зацепившийся ногой за стремя, свалился на землю. Несчастное животное с отчаянным ржанием проволокло его футов двадцать, прежде чем парень смог ее остановить и дать хозяину возможность подняться.

Перезаряжая магазин, Конагер оценил свою позицию. Для более точной стрельбы ему пришлось спешиться, и теперь он отошел назад и снова поднялся на вершину. Осторожно выглянув из-за гребня, увидел вдалеке лошадь с двумя наездниками; они были уже вне досягаемости выстрела.

До самого заката Конагер усердно трудился, направляя разбредшийся скот к холмам. Там, в оврагах с хорошей травой и изобилием воды, он будет в относительной безопасности, потому что заставить коров выйти оттуда в голую степь — задачка не из легких. А скотокрады, как он хорошо знал, не охотники до тяжелой работы.

Сумерки уже давно наступили, когда Кон повернул назад. Во двор ранчо въехал только в полночь.

Во тьме возле дома возникло какое-то движение, перед ковбоем появился Сиборн Тэй.

— Я беспокоился за тебя, сынок. Твой конь, вижу, вконец измотан.

Конагер спешился и, расседлывая коня, рассказал о том, что случилось.

— Хотелось показать этим бандитам, что за развлечение их ожидает, — добавил он. — Может, у них поубавится охоты воровать скот.

— Вряд ли, — заметил Тэй. — Только не у Смока Парнелла.

— Во всяком случае, они предупреждены. Значит, теперь возжаждут крови. Будьте настороже.

Конагер вошел в кухню и тяжело опустился на стул.

— Я выйду на дорогу… улягусь и буду их встречать.

Он медленно ел, наслаждаясь каждым куском, едва ли помня, что не держал во рту ни крошки в течение многих часов. Тяжесть в мышцах давала о себе знать. Сон был необходим, как хлеб, — но то, что он начал сегодня, не терпело отлагательств.

— Нам нужны люди, — сказал Тэй. — Ты не вынесешь эту борьбу один. Леггет старик, а Мак-Гиверн… сразу же попадет под пулю. Слишком горяч. Я боюсь за него.

— Оставьте это мне. Ваша задача — удержать ранчо, а я покручусь тут вокруг и постараюсь испортить им удовольствие. — Внезапно лицо Кона прояснилось. — У меня есть идея насчет того, где добыть одного человека. Может, и не выйдет, конечно, но попытаться стоит.

Покинув дом, он немедленно отправился будить Джонни.

— Как ты насчет прокатиться миль этак пятьдесят — шестьдесят?

— Куда?

Сев на лавку, Конагер точно описал маршрут.

— И езжай как сказано, — предупредил он. — Не старайся срезать углы. В этой стране короткие пути — самые длинные. Берегись индейцев… Они могут появиться, хотя не исключено, что все обойдется. Человек, который нам нужен, — траппер, его зовут Чип Юстон. Я не знаю, согласится ли он нам помочь, но если да, то он один стоит троих скотокрадов.

Когда Джонни Мак-Гиверн ускакал по описанному пути, в объезд селений, Кон выехал на дорогу, по которой ожидалось нападение «Пяти решеток». Отъехав немного, он взобрался на холм и улегся, внимательно глядя вперед и прислушиваясь.

Впрочем, Кон больше доверял слуху коня, чем своему собственному. Он специально выбрал полудикого горного мустанга, объезженного всего несколько месяцев назад, — хотел, чтобы конь был нервный… чтобы ловил каждый звук… а видел и слышал лучше человека.

Кон спал чутко, просыпаясь время от времени и прислушиваясь, затем снова впадал в дрему. В свете утра оглядел равнину насколько хватало глаз — ни души. Из трубы дома поднимался ленивый дымок. Кон устало вскарабкался в седло и поехал обратно.

— Они не приходили, — улыбнулся Тэй.

— Они еще придут. Непременно.

Он добрел до барака, упал на свою койку и заснул.

Тэй и Леггет покараулят. Ему надо поспать.

Глава 9

Проснувшись, Кон некоторое время лежал неподвижно, уставясь в потолок. В бараке было сумрачно и тихо, и снаружи не доносилось ни звука. Он не чувствовал себя вполне отдохнувшим, но усталость стала для него настолько привычной, что не являлась основанием валяться в постели.

Но возникшее ощущение было больше, чем усталость. И может быть, как раз из-за него на Кона снова навалилось то безмерное, давящее чувство одиночества, которое посещало его порой.

Что заставляло его вступать в бой за клеймо, которому он служил? Какая-то особенная честность? Или он просто держался зубами за это клеймо, за ранчо, на котором работал, как за единственную точку опоры в этом зыбком мире?

Природа не одарила его, сказал он себе, большим воображением. Он просто делал то, что требовалось, и это составляло его кодекс чести — его самого и его отца, его семьи, его эпохи. Куда как просто выбросить всю эту сентиментальную чепуху за борт, послать к черту всякую ответственность — достаточно лишь оседлать коня и уехать подальше.

Но Кон не мог так поступить, даже если бы пренебрег неизбежным чувством вины за брошенное дело. Быть мужчиной — значит брать на себя ответственность. Все очень просто. Быть мужчиной — значит что-то создавать, стараться сделать окружающий мир хоть чуточку легче для жизни, твоей и тех, кто пошел за тобой.

Над этими убеждениями можно смеяться, или презрительно фыркать, или даже отказываться их признавать — но когда приходится подбивать бабки, решил для себя Кон, то в расчет идет лишь тот, кто посадил дерево, вырыл колодец или проложил дорогу.

Он был одиночка — всегда, всю свою жизнь; колюч, как дикобраз, неуживчив, раздражителен. Внешне добродушный, сторонился людей, хорошо зная о ловушках, их окружающих. Однако, попав в ловушку, он не знал другого способа освободиться, кроме как драться до конца.

Конагеру слишком много досталось в жизни непосильного труда, чтобы он смирился с тем, что вор или вандал уничтожал плоды усилий других людей. Хоть кое-кто и говорил, что ему на все наплевать. Но он не может отбросить те немногие и совсем простые жизненные правила, которые проросли в его сердце. Он жил согласно им.

Опустив ноги на пол, Кон пошарил в поисках носков. Придется задержаться здесь подольше и устроить постирушку, подумал, глядя на то, что искал; но, вздохнув, натянул носки, сапоги и потопал ими. Дотянувшись до ремня с кобурой, застегнул его на бедрах и пошел к двери.

В дверной косяк ударилась пуля, полетели щепки, и Кон отпрянул назад, чуть не упав. Развернувшись на пятках, бросился за винчестером.

За открытой дверью по-прежнему стояла предательская тишина. Оглядев след пули, он встал на колени и проследил ее предположительную траекторию до небольшого холма в добрых четырех сотнях ярдов от барака. Не приближаясь к двери, Кон исследовал взглядом холм. Потом передвинулся к окну на дальней стороне барака. Как и думал, угол корраля и поилка для скота закрывали его со стороны прерии.

Из большого дома не доносилось ни звука. Лошади в коррале стояли спокойно. Двигаясь по периметру комнаты, Кон изучил вид из двух других окон.

Была ли это общая атака или дело рук взбешенного одиночки? Где Джонни Мак-Гиверн? Где Старик и Леггет? Потом вспомнил: он же сам послал Мак-Гиверна в горы за Чипом Юстоном.

Окна на противоположной стороне барака выходили на конюшню и участок открытого пастбища, но ковбой не доверял тому, что видел. Равнина выглядела слишком плоской и невинной; а на ней вполне могли иметься ямки и ложбинки, достаточные для укрытия человека. Кон разгадал замысел нападавших: после выстрела в дверь он должен броситься к окну на противоположной стороне и получить пулю, едва высунувшись наружу.

Кон непрерывно передвигался от окна к окну. Если там, в траве, действительно лежит убийца, лучше бы ему быть индейцем, потому что придется подождать… и немало.

Конагер оценил угол корраля и колодец — прекрасное укрытие, но пока он понаблюдает и подождет. А крепко построенный барак при необходимости выдержит долгую осаду. Поскольку Кон так и не сделал ни одного выстрела, нападавшим предоставлялось думать, что он убит. Они выстрелили, когда его фигура возникла в дверях, потом он упал назад, исчезнув из виду. Если бандиты поверили в то, что он мертв, то скоро придут это проверить.

Сделанный из дранки пол не скрипел, так что враги не слышали, как он передвигался. Медленно проползли полчаса. Кон налил себе кофе из кофейника, стоявшего на плите, — крепкий, обжигающий и очень вкусный.

Никакой спешки. Конагер прошел через много стычек с индейцами и войн за пастбища и научился не торопиться. Он представлял себе, каково сейчас тем, кто лежит там, в засаде. Они заняли свои позиции до зари, с тех пор прошло более трех часов. И за все. время им лишь раз пришлось выстрелить. Холодная ночь миновала, все жарче пригревало солнце. Хорошо, если атакующие запаслись водой. А у него есть к тому же крыша над головой, кофе и прорва боеприпасов. Можно и подождать.

Тем не менее он продолжал переходить от окна к окну, оставаясь в затененной глубине помещения. Всякому терпению есть предел, если только ты не индеец или не Кон Конагер.

Внезапно произошло какое-то движение — точнее, за корралем мелькнула тень. Кто-то полз но земле, прячась за дальней стенкой сооружения, и приближался к угловому столбу — такому же, как тот, что Кон выбрал в качестве возможного укрытия. Из своего окна он не видел ползущего, но вдоль его пути поднимались легкие облачка пыли. Возможно, добравшись до угла, противник попытается встать на ноги под прикрытием углового столба и усилительных подпорок. В этом случае часть его тела покажется между жердями ограды.

Конагер быстро пробежался вдоль всех окон и вернулся обратно. И снова заметил легкое облачко пыли. Он поднял раму — она, по счастью, не издала ни звука. Тщательно оценив место наиболее вероятного появления противника, Кон снял предохранитель, прицелился в просвет между жердями возле самого столба и замер.

Струйка пота потекла, щекоча, по щеке и дальше на шею. Утро становилось все жарче, к тому же печка еще хранила ночное тепло. Его палец замер на курке и ждал.

Вдруг в прицеле мелькнул голубой клочок, и Кон нажал на спуск. Так как противник находился от него не более чем в шестидесяти футах, раздался оглушительный удар пули, и Кон подумал, что попал в жердь, но тут же услыхал, как стукнула о жерди ограды падающая винтовка и застонал тяжело раненный.

Это был первый выстрел Кона и всего лишь второй за все утро.

Ответных выстрелов не последовало. Все опять успокоилось и затихло. Несколько минут Кон перебегал от окна к окну, ожидая немедленной атаки… Или они снова собираются ждать? Чего? Темноты?

Неожиданно до него донесся душераздирающий стон из-за корраля.

— Сильно задел? — тихо спросил он, надеясь, что его услышит только раненый.

— Да, черт тебя побери!

— Что ж, ты сам напросился. Я приглашений не рассылал.

Ответа не последовало. Через минуту Кон сказал:

— Если хочешь, позови своих приятелей, чтобы они помогли тебе, я позволю им подойти, но первый же, кто поднимет винтовку, будет убит.

— Они не поверят тебе.

— Это твои проблемы. Я не люблю смотреть, как человек мучается, кто бы он ни был, и мой тебе совет, если выживешь — заведи других приятелей… если эти к тебе не придут.

— Я не могу… они не услышат.

Голос раненого слабел, и Кон, подойдя к двери, крикнул:

— Там у вас раненый. Если хотите его забрать, оставьте оружие и выходите. Но учтите: я убью первого, кто попытается стрелять.

После долгого молчания раздался голос:

— Не стреляй! Я выхожу!

Осторожно сгорбившись, поднялся молодой кудрявый парень, готовый в любой момент упасть. Так как выстрела не последовало, он медленно двинулся дальше. Конагер слышал о нем. Его звали Скотт, новый кадр у Парнелла.

— Хоть один пока не ссучился, — сказал Конагер. — У него еще есть шанс.

Он говорил будто для себя, но достаточно громко, чтобы услышал раненый, если он еще не потерял сознание. Пуля, видимо, прошла навылет. В момент выстрела Кон вроде бы видел кончики патронов в его поясе чуть ниже точки прицела, но поручиться не мог.

Скот спускался по склону, медленно и методично приближаясь к корралю.

— У мальчика есть порох в пороховницах, — снова будто рассуждая вслух, заметил Конагер. — И бахвальство тоже, однако. Он словно в индейцев играет.

Скотт добрался до раненого и снова выпрямился.

— Эй, ты! Я не могу его унести! Он помрет раньше, чем мы куда-либо доберемся. У него все кишки разворочены.

Очередная ловушка? Конагер не боялся ловушек. Те, которые он не применял сам, применялись против него.

— Хорошо, малец, неси его сюда.

— Мне снять кобуру?

— Оставь при себе. Если хочешь испытать удачу, попытайся к ней прикоснуться. Я не убиваю тех, кто не нападает.

Скотт поднял раненого и потащил к двери барака. С молчаливого согласия Кона бережно уложил его на койку.

Раненым оказался Хай Джексон, один из двух парней, которых Конагер встретил на станции «Лошадиный Источник». Нижняя часть рубахи и штаны его набухли от крови. Пуля, как и предполагал Кон, прошла навылет, но ранение оказалось тяжелым.

Скотт побледнел. Видимо, раньше ему не приходилось видеть так много крови. К тому же он сам был весь в крови — и руки и рубашка.

— Можешь умыться у входа, — предложил ему Кон, — если хочешь рискнуть.

Скотт взглянул на него.

— А ты, значит, Кон Конагер. Ты, наверное, о нас не очень высокого мнения?

— О банде дешевых ворюг, крадущих коров у соседей? Да, я о вас невысокого мнения. Будь у Смока Парнелла хоть на унцию гордости, он предпочел бы сам зарабатывать себе на жизнь, вместо того чтобы грабить стариков.

Юноша вспыхнул, и Конагер холодно оглядел его.

— Да, парень, если хочешь знать — я не нахожу ни на грош романтики в том, чем вы занимаетесь. И не считаю, что это дело требует мужества и возбуждает кровь, как думают некоторые. Те, с кем ты связался, — просто свора жадных воров.

Скотт повернулся, чтобы уйти.

— Подумай хорошенько, — крикнул ему вслед Конагер. — Я вижу, у тебя есть кое-какие добрые задатки. Чтобы прийти сюда за этим парнем, требовалось мужество. Посмотри получше, малец, что за карты у тебя на руках, и бросай банду к чертовой матери.

— Они мои друзья, — обернулся Скотт.

— Ему они тоже друзья. И знали его намного дольше, чем ты. А кто из них пришел за ним? И кто из них придет за тобой? Парень, ведь это чистое везенье, что ты сейчас стоишь тут и точишь лясы, а не лежишь на койке с развороченным нутром.

— Ты можешь что-нибудь для него сделать?

— А чего ради? Он пришел сюда по мою душу, ну и получил по заслугам. Но я помогу ему, парень, потому что уж такой я неисправимый идиот, — если выкрою время, обороняясь от твоих дружков. — Конагер осторожно посмотрел в окно. — Они ждут темноты, чтобы навалиться разом и покончить со мной. Что ж, я готов поспорить на все свои деньги, что уложу еще двоих, если не троих — и у тебя есть шанс оказаться одним из них.

Скотт стоял неподвижно, бледный, по-прежнему раздираемый гневом и сомнениями.

— Ты можешь остаться здесь, — предложил Конагер, — и позаботиться о своем друге, если он твой друг.

— Ты доверяешь мне?

— Ни на грош. Одно неверное движение — и я разнесу тебе череп. Но все же здесь для тебя безопаснее, чем там. Решай, парень.

— Я… я не могу. Это предательство.

— Это предательство предателей, и все. Ладно, малец, раз ты так решил — катись назад на свой холм, но, когда снова будешь спускаться — целься хорошенько, потому что я не промахнусь.

— Тяжелый ты человек, Конагер.

— Жизнь в нашей стране тяжелая. Но страна у нас неплохая, Скотт, и она станет еще лучше, если мы повесим или пристрелим некоторое количество вороватых крыс.

Белее простыни, Скотт вышел из барака. Постояв в нерешительности, он начал свой долгий путь к холму. Конагер задумчиво следил за ним, понимая, как тяжел и долог выбранный юношей путь. Он возвращался к своим преступным приятелям, зная в глубине души, что не должен туда идти. Его вело неверно понятое чувство товарищества.

Вдруг Конагер прокричал:

— Скотт, скажи Смоку Парнеллу: если у него есть хоть на кроличий Хвост порядочности, пусть спустится сюда, и мы поговорим как мужчина с мужчиной. Он, говорят, большой мастер в стрельбе, а я — всего лишь ковбой.

Едва Скотт перевалил за вершину холма, как его встретили Пит Кейзьюс, Тайл Кокер и сам Смок Парнелл.

— Долгонько ты там прохлаждался, — процедил Смок. — Как Хай?

— Он ранен в живот. Очень тяжело, насколько я понимаю.

— Худо. Но зато, пока Конагер возится с ним, он не смотрит за нами, не так ли?

Кудрявчик Скотт поднял на него глаза и пересказал предложение Конагера.

— Я слышал, — беспечно отозвался Парнелл. — Но я не такой дурак. Птичка в ловушке, и надо лишь дождаться темноты.

Кудрявчик Скотт опустился на землю. Он страстно желал оказаться где-нибудь в другом месте. Встреча с этим небритым, потрепанным, одиноким мужчиной в бараке произвела на него тяжелое впечатление. В нем было что-то такое…

— С ним непросто сладить, — тихо заметил он. — К тому же мы до сих пор не знаем, где Леггет и Тэй.

— Ха! Они давно сбежали. Потихоньку слиняли еще ночью. Этот придурок сражается за тех, кто его бросил!

Поглядывая из окон, Кон промыл Джексону рану и перевязал его чем смог.

В доме до сих пор не наблюдалось никаких признаков жизни. Возможно, его бросили и убрались потихоньку, пока он спал. Что ж, это неважно — он не уйдет. Пусть считают его тупым идиотом.

Глава 10

Раненый потерял сознание и бормотал что-то невнятное, потом неожиданно попросил пить. Кон принес ему воды в ковшике с длинной ручкой и подержал, пока тот утолял жажду.

Хай Джексон взглянул ему в глаза.

— Я, кажется, совсем плох, да?

— Честно сказать, да.

— Ты Конагер?

— Угу. А принес тебя сюда мальчишка Скотт.

— Он… славный парень. Ему бы домой уехать.

Хай Джексон лежал неподвижно, тяжело дыша. Он потерял много крови, и жить ему, по мнению Конагера, оставалось недолго.

— Мне придется скоро оставить тебя одного. Как только стемнеет, вся твоя банда явится за мной.

— Ты не бросишь меня, Конагер. Ты ведь сам знаешь, что не бросишь!

— Ничего я такого не знаю. Но если я не уйду, то им придется хоронить четверых-пятерых ваших ребят вместе со мной. Я подобные заварушки видывал, и не раз.

От дома потянулась тень, сгущаясь на лужайке перед бараком. Пора… иначе будет поздно.

Он налил в кружку кофе и, прихлебывая, обошел комнату, заглядывая в окна; потом, рассовав по карманам патроны и взглянув еще раз на раненого, направился к дальнему окну.

И снова он поглядел на дом. Где же Тэй и Леггет? И вдруг краем глаза увидел тень — тень бегущего человека. Стрелять было поздно. Он прозевал момент начала атаки.

Кон бросился к окну, выходившему на корраль, и нырнул в него. Возле дальнего угла корраля шевельнулся человек, тишину вечера разорвал выстрел. Бегущий, скорчившись, упал. В то же мгновение раздались еще три выстрела, и все из дома!

Еще один нападавший упал, и до Кона донеслись проклятия.

Кто бы там ни затаился в доме, он весьма мудро выждал, чтобы атакующие поверили в отсутствие опасности с этой стороны. А теперь двое подстрелены, причем один, очевидно, погиб.

Сгорбившись за углом корраля, Кон заметил какое-то мерцание — какое-то белое пятно. Приглядевшись, узнал листок бумаги, привязанный к кусту перекати-поля, — еще одно письмо вроде того, что нашел раньше. Листок был в пределах досягаемости, и Кон протянул руку, отвязал его и, не читая, сунул в карман.

Напряженно всматриваясь в обманчиво изменившуюся в сумерках местность, он пытался вовремя засечь движение противника, но вокруг стояла тишина.

Прошла еще минута, и он услышал шепот:

— Тайл? Назад… отходим.

Он отчетливо увидел силуэт ползущего человека. Кон держал револьвер в руке и наверняка мог увеличить счет поверженных врагов, но к чему?

Если он выстрелит, они откроют ответный огонь и, весьма вероятно, ранят его. Уходят, и Бог с ними. Бесполезно стрелять теперь. Насколько знал Конагер, у Смока Парнелла никогда не бывало больше десятка работников на ферме, а сегодня он потерял троих.

Кон неподвижно стоял на месте, пока не услышал стук копыт, замирающий вдали.

Стало совсем темно, когда он вернулся в барак и раздул угли в печи. В отблесках огня увидел, что Хай Джексон мертв.

Чиркнув спичкой, зажег лампу, держась подальше от окон на случай, если бандиты вздумают задержаться, что само по себе после такого отпора, по его мнению, маловероятно. Они ведь могут вернуться в любой другой день — если хватит духу.

Кон постоял минуту — наконец-то ему расхотелось покидать барак. Во двор вышел одновременно с Леггетом и Тэем.

— Конагер?! — воскликнул Тэй. — Ну и баню ты им устроил!

— Я старался.

— Мы долго не имели возможности сделать ни одного выстрела, а потом наконец отыгрались.

— Вы сломали им хребет. Подкосили всю решимость, — сказал Конагер, сдвигая шляпу на затылок. — Я устал и голоден как пес, Тэй, а там в бараке мертвец, которого принес Скотт.

— Кто это?

— Хай Джексон.

— Жаль, — вздохнул Тэй. — Он работал у меня когда-то. Хороший был ковбой, но связался с плохой компанией.

— Оставьте его мне, — сказал Леггет. — Ты свое дело сделал, Кон.

Конагер с Тэем вошли в дом. Сиборн налил кофе, достал хлеб, холодное мясо и четверть яблочного пирога и пригласил Кона к столу:

— Садись скорей, ты, должно быть, умираешь с голоду.

Ковбой ел молча, а Тэй стоял у окна и смотрел, как Леггет уносит мертвеца в холмы.

— Недолог век человека в этом мире, но он уходит к чему-то лучшему. Ты думал когда-нибудь об этом, Кон?

— Не слишком много. Я представляю себе рай вроде того, каким его рисуют равнинные индейцы — счастливые охотничьи просторы. По крайней мере, я бы так хотел. Некая местность с горами, ручьями, реками и зелеными травянистыми берегами, где можно лежать, прикрыв глаза шляпой, и слушать жужжание пчел.

По сложной ассоциации Кон вспомнил о записке в кармане, вытащил ее и развернул. Он так устал, что мог заснуть прямо за столом, не окончив еду. В записке была всего одна строчка:

«Я никогда не была влюблена».

Он долго глядел на нее, потом сунул обратно в карман. Женщине не просто решиться высказать то, что на душе, если она уже не девчонка. Кто писал записки и посылал их в никуда по воле ветра?

Одинокая женщина, сказал он себе, чертовски одинокая. Ее чувства были ему понятны. Порой человеку как воздух нужен друг, с кем можно просто поговорить. Иногда увидишь что-то и до смерти хочется обернуться и сказать: «Здорово, правда?» А за спиной никого нет.

Что ж, здесь, на Западе, много одиноких людей. Мужчины и женщины, живя вдали друг от друга, работают, тоскуют, и души их пронизывают пространства в поисках ответного зова. Они глядят на горизонт, и мучает их один вопрос: а что там за ним? Но, запертые в пространстве расстояниями, как стенами, они находятся в пустоте… Пленники, вот кто они.

Конагер тоже чувствовал себя пленником. Ему не удалось получить образование. Он начал работать, как только его ручонка смогла обхватывать рукоятку инструмента, и с тех пор всегда трудился. Все, что подарила ему жизнь, — это взгляд из седла на бескрайний простор.

Он перегонял стада, задыхаясь в пыли, поднятой к пылающему солнцу двумя тысячами жарких движущихся тел. Он отбивал все внутренности, несясь по прерии на облучке дилижанса, прежде чем ему удавалось заставить слушаться испугавшихся полудиких лошадей.

Ему хотелось, чтобы скорей пришла весна и ветры подули в обратную сторону. И он послал бы ответ той, которая написала эти послания, — сказал ей, что она не одинока, что ее письма достигли цели. Но ветер дул не туда, да и разве надежный почтальон перекати-поле? Едва ли она найдет его письмо.

Размышления прервал Тэй.

— Чего нам теперь ждать? — спросил он. — Как думаешь, Конагер?

— Они не оставят нас в покое. В другой раз придумают что-нибудь новенькое… Попробуют увести весь наш скот или перестрелять нас поодиночке.

— Тебя когда-нибудь ранили?

— Да, пару раз, и ничего хорошего в этом нет.

Кон доел пирог, выпил еще одну чашку кофе и отодвинулся от стола.

— Я пошел спать. И не будите меня, если не случится чего-нибудь действительно серьезного.

Пошатываясь от усталости, он побрел назад в барак, стащил сапоги, отстегнул ремень с кобурой, плюхнулся на кровать и тут же заснул. Снились ему целые полки перекати-поля, мчавшиеся на него с привязанными письмами, и он бросался к каждому кусту, пытаясь достать белый клочок бумаги, прежде чем ветер унесет его в безвестную даль.

С неделю бандиты зализывали раны и не появлялись в окрестностях ранчо «СТ». Конагер съездил в Плазу и доложил о перестрелке, Шериф выслушал его, подрезая ногти перочинным ножом, а под конец встал и пожал ему руку.

— Я знаю Сиборна Тэя, — сказал он. — Это хороший человек. Крепкий старик. И я знаю Леггета. Тебя до сих пор не встречал, но слышал достаточно, чтобы пожать тебе руку. Ты помог очистить наш край от некоторых нехороших людей. Ты упомянул Кудрявчика Скотта, — продолжил шериф. — Он ранен?

— Вроде нет. — Конагер сдвинул шляпу на затылок. — Шериф, если этому мальчику дать шанс, он порвет со своей шайкой. Его держит при них ложное чувство товарищества, которого они не заслуживают.

— Похоже, я кое-чем могу ему помочь. Сейчас в городе находится его сестра. Увидишь парня — сообщи ему об этом. Она специально приехала с Востока, чтобы повидать его. — Подумав, шериф добавил: — Она не знает, что он связался с бандитами.

Вернувшись из Плазы, Конагер вместе с Леггетом продолжил сгонять скот на пастбища, которые легче охранять. А потом в один прекрасный день вернулся Джонни Мак-Гиверн.

— Что же ты так плохо описал мне этот край, — упрекнул Джонни. — Я бы потратил вдвое, втрое меньше времени на поиски.

— Но ты нашел его? — спросил Конагер.

— Он придет. Отправится через день-другой, у него остались кое-какие дела. — Джонни оглянулся вокруг. — Но, насколько я понял, его помощь уже не нужна?

— Да нет, еще нужна.

В своих одиноких поездках по прерии Конагер поймал себя на том, что ищет взглядом кусты перекати-поля. Но следующее письмо он обнаружил только через неделю, и то совершенно случайно — спустился на широкую равнину и увидел старый корраль, построенный когда-то для охоты на диких мустангов. Сколоченный наскоро из жердей и веток — из того, что нашлось под рукой, — корраль давно забросили, и он теперь, полуразвалившись, доживал свой срок, но возле его северной стены громоздилась большая куча перекати-поля.

Кон подъехал к ней и, обследовав по привычке каждый куст, наше две записки.

Первую, неразборчивую, написали, должно быть, несколько месяцев назад.

«В детстве я мечтала о сказочном рыцаре, который приедет за мною на белом коне.

Где же, о где же ты, мой Белый Рыцарь? Я жду, я так долго жду!»

Судя по свежести чернил и состоянию бумаги, второе письмо отправили гораздо позже.

«Прошлой ночью я вышла взглянуть на звезды. Я хотела бы знать их имена».

Не осознавая того, Конагер начал рисовать себе образ девушки, которая писала эти странные записки. В его мечтах она предстала юной, стройной, белокурой и такой же одинокой, как он сам. С ней можно было говорить обо всем на свете.

Работа продолжалась. Джонни помогал управляться со скотом, и они смогли расширить охраняемую территорию. Банда Парнелла не давала о себе знать, хотя Тайла Кокера видели в Плазе. В Черном Каньоне, недалеко к западу, какие-то подонки ограбили дилижанс. Никого из четверых грабителей не удалось узнать в лицо. Пятый держал лошадей.

Около недели Конагер оставался на ранчо. Он починил ворота корраля, объездил двух мустангов, спилил рога драчливому быку и заготовлял дрова перед грядущими холодами.

В конце недели выпал снег — первая пороша исчезла под лучами нежаркого уже солнца; но в течение следующей недели снег укрыл всю степь. Установилась тихая, морозная погода, ковбоям прибавилось хлопот: разбивать лед в поилках и проверять состояние скота. Конагеру приходилось спешиваться по пять-шесть раз в день и бежать за конем, чтобы хоть чуть-чуть согреть ноги.

Однажды, вернувшись на ранчо, он застал в бараке Чипа Юстона.

— Ну как, беда миновала? — спросил охотник, протягивая руку.

— Она может нагрянуть в любой день. Держи ружье под рукой, а ушки на макушке.

Понемногу Конагер взял на себя все управление делами на ранчо, и никто не возражал. Сиборн Тэй молчал, подолгу отдыхал, и у Кона закралось подозрение, что босса подводит сердце.

Как-то утром Кон собирался сделать небольшой объезд. Однако за седлом все же привязал свернутое одеяло — так, на всякий случай, чтобы быть готовым к холодной ночевке, если буран застанет в пути.

Отъехав мили четыре, увидел следы небольшого стада — голов двадцать. Животные шли плотно, и вели их три всадника на крупных, судя по ширине шага, конях.

Выложив из камней небольшую пирамидку, чтобы пометить направление, Конагер поехал на север.

След стада тянулся в одном направлении, и всадники, очевидно, нимало не заботились о конспирации. Скорее всего ловушка, решил ковбой. И едва он так подумал, как холодный пальчик коснулся его щеки, потом лба — пошел снег. Воры, возможно, на это и рассчитывали: через час все следы исчезнут.

Тем не менее Конагер продолжал преследование. У него в сумке лежала дюжина замерзших галет, кусок бекона, немного вяленой говядины и кофе. Он должен попытаться. Но к трем часам дня след окончательно исчез, засыпанный снегом. Ветер усилился.

Конагер заехал в рощицу кустарникового дуба вперемежку с пиниями и разжег костер.

Глава 11

Эви Тил повязала голову шарфом и выглянула в окно. Медленный полет снежинок был сказочно прекрасен, но от этого зрелища сердце в груди ее екнуло. Вот пришла долгая зима. Для обогрева хижины потребуется огромное количество топлива. Судя по первым морозным неделям, дров, которые они заготовили, никак не хватит до теплых дней.

Лабан ежедневно мотался по холмам в поисках топлива. Руфь и сама Эви ходили далеко, собирая хворост в груды, которые надеялись потом перетащить к дому.

Ранчо требовало сильных мужских рук, и Эви видела, что Чарли Мак-Клауд тревожится за них. Иногда в свободное время он приезжал и чем-то помогал. Вместе с Лабаном соорудил волокушу для перевозки дров.

Теперь, с помощью лошади, они притаскивали сразу несколько больших бревен. В лесу их за долгие годы скопилось множество.

Дилижанс уже останавливался на станции, расположенной в нескольких милях в стороне. Так что основной источник дохода для семьи иссяк. Теперь Эви могла рассчитывать только на себя и на то, что может дать окрестная земля. Эви бережно хранила несколько заработанных долларов, чтобы при случае съездить в Плазу и купить теплую одежду.

Выйдя во двор, Эви обратила внимание, что снег пошел гуще, поднялся холодный ветер. Руфь собирала щепки там, где Лабан недавно рубил дрова. Эви взяла лопату и принялась окапывать хижину.

Она наваливала глину вокруг фундамента. Чтобы защититься от ветра и сохранить в доме тепло, так делали все жители на Востоке. Каждый год обычно занимался этим и ее отец.

Когда занывшая спина попросила передышки, Эви разогнулась и огляделась. Дальние холмы исчезли. Падающий снег закрыл их как занавесом. Она снова взялась за работу. О Джейкобе вспоминала редко, ее мысли постоянно занимали повседневные заботы и труды. Иногда она говорила о нем с детьми, но его образ стирался со временем. Этот жесткий, несгибаемый человек по-своему очень любил своих детей, но никогда не демонстрировал нежных чувств. Эви сомневалась даже, что ему вообще приходило когда-нибудь в голову показывать свою любовь.

Их маленькое стадо увеличилось на две головы. Корова отелилась, а кроме того, еще одна отбившаяся от стада рогатая тварь вышла однажды к их роднику и осталась у них. Клейма на ней не оказалось.

Внезапно Эви услышала долгий крик и подобное выстрелу щелканье кнута — дилижанс, запряженный четверкой лошадей, мчался мимо. Сегодня правил Бен Логан, и он на ходу приветствовал ее. Кто-то, сидевший рядом с ним, тоже помахал ей рукой. В одно мгновение повозка скрылась за падающим снегом.

Эви на минуту вошла в хижину, чтобы подбросить дров в очаг — комната не должна остывать, пока они работают снаружи. Выглянув в окно, увидела сквозь снежную пелену едва проступивший темный силуэт — лошадь тянула волокушу, высоко нагруженную хворостом. Рядом шел Лабан. Добравшись до хижины, он привязал лошадь и сразу окликнул Эви:

— Мама, в лесу какие-то люди. Несколько всадников гонят скот.

— Они не видели тебя?

— Думаю, что нет. Шел сильный снег. Я выкапывал здоровый чурбан, когда отряд укрылся от ветра в рощице в нескольких ярдах от меня. Я видел только одного человека, и даже не разглядел, индеец он или белый, но вроде бы он сидел в седле. Они сильно шумели, значит, наверное, их много… Но я не стал разбираться, а сразу поехал домой.

— Я рада, что ты так поступил. — Эви повернулась. — Руфь! Давай-ка домой. Как только Лабан расседлает лошадь, будем читать сказку и есть пончики.

Что же это за всадники? На индейцев непохоже — те не станут разъезжать в такую метель без самой крайней нужды. Они мудро предпочитают оставаться в своих вигвамах.

Бандиты? Более вероятно. Их путь вел в безлюдные, дикие места. Может, они идут к заброшенной лесной хижине?

Два месяца назад, еще до первого снега, Эви отправилась в горы, описывая широкий полукруг, чтобы посмотреть, где можно еще собрать топливо.

Очарованная тишиной и красотой окрестных холмов, она проехала шесть-семь миль и в лесу наткнулась на небольшое урочище. Под деревьями тек ручей, а на противоположном берегу стояла хижина-землянка, вырытая в склоне холма. Из трубы не шел дымок, и вообще хижина выглядела давно покинутой.

Эви не стала подходить ближе, но объехала урочище кругом и обнаружила старую тропу. Свежих отпечатков на ней не было, но остались старые следы коров и лошадей и их засохший помет.

Те, кто гнали скот, должно быть, знали про это место.

Дети уселись у очага, быстро расправляясь с пончиками, а Эви стала рассказывать им историю своего детства, проведенного в Огайо и Западной Пенсильвании. Когда она снова выглянула в окно, в белой круговерти исчез даже загон. После обеда она усадила ребят за уроки, которые сама им задавала.

Подвинувшись поближе к огню, Эви пыталась составить планы на ближайшие недели. Прежде всего, нужно все время занимать работой детей, равно как и придумывать им развлечения. Зима прибавила и того и другого. Теперь каждое утро надо расчищать дорожки к загону и сараю, носить дрова. Лабан кормил скот. Хуже всего то, что они мало заготовили сена. Часть зимы скотине придется пастись самой, выкапывая корм из-под снега. Лошади-то, пожалуй, справятся, а вот телят придется подкармливать.

Снег сыпал три дня, не прекращаясь ни на минуту. Каждое утро Лабан выходил на рассвете и прокапывал тропку к сараю.

Скот выглядел пока неплохо. Снег завалил хрупкое сооружение, возведенное мальчиком, и с крыши, и с боков, так что внутри было достаточно тепло и уютно. Эви доила коров и относила молоко в дом, а Лабан тем временем чистил стойла и подкладывал сена в кормушки.

Снег полностью укрыл всю землю, по сторонам тропинки уже громоздились сугробы. Хмурые тучи затянули небо.

— Мама! — Руфь дернула Эви за руку. — Погляди-ка!

Огромный, седой, почти белый волк стоял не более чем в пятидесяти футах на склоне холма за хижиной и наблюдал за ними. Эви закричала на него, но он не шелохнулся. Но когда она бросилась в хижину и выбежала с ружьем, исчез. Волк напомнил ей о людях, гнавших скот под снегопадом. Вряд ли это честные ковбои — иначе зачем бы им скрываться в глухомани, кружить по лесу без дорог. Близкое соседство такой сомнительной публики беспокоило ее.

В заснеженной степи лошадь Конагера внезапно потеряла равновесие и упала. Он едва успел стряхнуть стремена с закоченевших ступней. Ему удалось приземлиться на ноги, но он тут же упал на колени. Медленно поднявшись, помог встать и мерину. Держа поводья в одной руке, Кон другой отряхнул снег с одежды.

Ветер хлестал его по щекам. Он дул точно с севера прямо ему в лицо. Кон с трудом повернул лошадь и повел, держа за поводья, сквозь метель.

Не нужно быть большим мудрецом, чтобы понять, в какую беду он попал. Впереди по курсу нет жилья. Если повезет, то он выберется на линию дилижанса, да и ту не просто разглядеть под снегом. В такую непогодь ничего не стоит и заблудиться. Главное — не пропустить дилижансную линию. А там недалеко есть хижина… Если бы только до нее добраться. В ней жила женщина с детьми, смотрительница почтовой станции. Как же ее зовут? Но тут Конагер вспомнил, что ему говорили, будто почтовая станция перенесена дальше на запад. В таком случае семейство могло бросить хижину и уехать. И все же это крыша над головой, там даже есть очаг. Но далеко ли до нее? И насколько хватит сил?

Вопрос о возвращении не стоял. Лошадь вымоталась, снег становился все глубже, и на всей бескрайней равнине не было ни единого местечка для привала. Никакого укрытия от ветра. Снег сухой, стенку из него не построить, и его еще мало, чтобы вырыть в нем пещерку.

Идти вперед, сколько хватит сил, — тоже опасно. Кон знал, что большинство из тех, кто замерз в пути, просто слишком долго боролись. Он мог бы остановиться, свернуться клубком и попытаться переждать метель. Вполне вероятно, ему бы удалось спастись. Но что делать с лошадью? Она погибнет. Единственная их надежда — найти укрытие, где можно развести огонь и защититься от мороза и ветра.

Кон потерял счет времени, пока пробивался и пробивался вперед, таща за собой лошадь, и даже не заметил сразу, когда стих ветер и снег утратил непроглядную густоту. Перед ним на много миль лежало нетронутое белоснежное покрывало. Оно безнадежно спрятало и следы украденного скота.

Кон ковылял вперед, придерживая рукой шарф, которым пытался закрыть лицо. И снова конь упал, поскользнувшись на льду, прикрытом снегом, и снова ковбой поднял его. Впереди показалась темная линия холмов. Над нею низко зависла звезда.

Звезда ли? Нет, огонек. Так низко мог быть только огонек. Кон закрыл глаза, шагнул два раза вслепую и снова открыл их. Огонек остался на месте. Он ему не снился.

Эви разливала детям горячий суп, когда что-то тяжелое упало на крыльце. Торопливо поставив кастрюлю, она подошла к двери и, минуту поколебавшись, открыла ее.

Занесенный снегом, полузамерзший мужчина ввалился в комнату, рухнул на колени, затем с трудом поднялся.

— Моя лошадь, — промычал он. — Там моя лошадь.

— Я позабочусь, — вскочил Лабан, хватая куртку и перчатки. — Не волнуйтесь, я все сделаю.

— Вам бы горячего супа, — практично рассудила Эви и усадила гостя на скамью, не заботясь о том, чтобы снять с него верхнюю одежду. Пусть сперва согреется. С него натечет лужа, но земляному полу это не страшно.

Она налила суп в миску и поднесла полную ложку ему ко рту. После третьей ложки он отвернулся и начал снимать перчатки и меховую шапку.

— Батюшки, да это же Конагер! — воскликнула Эви.

— Вроде бы так, мэм… До чего вкусный суп.

Он попытался встать.

— Мне надо пойти расседлать лошадь.

— О ней позаботится Лабан, причем с радостью. Он очень любит возиться с животными.

Через некоторое время Конагер поднялся, снял свой полушубок и снова принялся за суп.

— Два дня, — пробормотал он. — Ем первый раз за два дня. Припасы кончились, но до сегодняшнего утра был кофе. Но ветер задул огонь, перевернул котелок, и последний кофе выплеснулся на снег.

— Откуда вы идете?

— Ранчо на юге. Далеко отсюда.

Когда Конагер приканчивал вторую миску супа, вошел Лабан.

— Я растер вашу лошадь, сэр. К сожалению, у нас нет овса.

Ковбой ухмыльнулся, глядя на мальчика.

— Дай мустангу овес, так он решит, что его хотят отравить. Спасибо, сынок. Этой животине пришлось тяжело.

— Такая погода не для поездок.

— Я шел по следу украденного скота. Да потерял его в снегу.

Эви быстро взглянула на Лабана. Конагер перехватил ее взгляд.

— Вы видели какой-то скот? — спросил он.

— Да, сэр, видел. Я думаю, что он сейчас находится в коррале позади избушки в горах, в нескольких милях отсюда.

— Сколько там людей?

— Не знаю, сэр. Двое или больше.

— Можно послать известие со следующим дилижансом, — предложила Эви, — чтобы из Плазы приехал шериф.

— Мэм, к тому времени скот уведут слишком далеко. Нет, у шерифа и без меня хлопот хватает. Я сам съезжу туда и верну скот.

Эви несколько минут молчала, затем сказала:

— Если вы немного подождете, мы поможем вам. Надо только…

— Миссис Тил, если человек не может сделать свое дело без помощи, лучше бы ему и не начинать.

Тепло хижины пронизывало его, понемногу вытесняя холод из его тела, и постепенно на Кона снизошли необыкновенный покой и легкость. Он отметил про себя чистоту и уют в хижине, воспитанность детей и тихое ощущение безопасности.

Эви принесла ему бобов с мясом, несколько бисквитов на соде и, конечно, кофе. Кон ел, засыпая на ходу. Покончив с едой, по предложению хозяйки, раскатал свои одеяла на полу и провалился в сон.

Продолжая домашние дела, Эви топталась возле него. Он показался ей очень худым, но жилистым и сильным. Ростом гость превосходил Джейкоба, а вот в весе, может, даже и уступал ему. Какая черная у него на щеках щетина!

Рассказывали, что Конагер ужасно избил Кайову Стейплза, но жестокость, злоба как-то не вязались с обликом этого человека.

Перед рассветом Эви неожиданно проснулась и некоторое время лежала тихо, пытаясь понять, что же разбудило ее. Вроде бы она почувствовала сквозняк… Она села на постели и посмотрела туда, где спал Конагер. Угол оказался пуст. Гость исчез вместе со своей постелью.

Эви снова легла, ощущая странное одиночество, щемящее чувство потери… Что за глупости, право! Кто он ей — случайный путник, суровый, немного странный; вряд ли она когда-нибудь еще его встретит.

Глава 12

Кон выехал рано утром, по-прежнему усталый, несмотря на ночь, проведенную на земляном полу восхитительно теплой хижины. Дом Эви показался ему даже слишком уютным. Когда человек привыкает засыпать там, где упал, в конце концов это начинает ему нравиться. Он поднялся в такую рань просто потому, что свободней чувствовал себя в седле, чем в жилье.

Утро выдалось морозным. Мерин горбил спину под седлом, недовольный тем, что его заставили покинуть теплый сарай, но Конагер знал, что делает. Прежде чем сесть в седло, достал револьвер, крутанул пару раз барабан и попробовал курок. Иногда, если оружие долго находилось на холоде, в нем застывала смазка.

Он обмотал нижнюю часть лица шарфом, заправил уши под клапаны шапки и въехал в лес. Там тоже лежал глубокий снег, за исключением тех мест, где ветер начисто выметал склоны, но Кон и не ожидал, что поездка будет легкой. Никто не любит отправляться в путь верхом в такую рань да по морозу — причем воры еще меньше чем, честные ковбои.

Почти два часа ушло на то, чтобы проложить дорогу через тяжелый снег до лесного урочища. В ложбинке, над которой широкие ветви двух огромных сосен образовали шатер, защищающий ее от снега и ветра, он спешился и привязал коня. Выйдя на край урочища, залег между скал и стал разглядывать избушку в бинокль.

Стадо находилось там. На таком расстоянии разглядеть клейма Кон не мог, но ковбой всегда узнает свой скот по каким-то только ему известным признакам, подобно тому, как политик узнает своих сторонников в толпе. В урочище стоял скот Сиборна Тэя.

Насколько можно было судить, обитатели хижины еще спали. Над трубой струился дым.

Мороз крепчал, поднимался ветер, задувая снова с севера. Что ж, неплохо. Вряд ли эти молодцы тронутся с места по такому снегу да еще при северном ветре. Кон снова осмотрел хижину.

Бандитов он искренне презирал. Такие же ковбои, как он сам, а предпочли воровство. Конагер же принадлежал к числу тружеников, веривших в честный доллар за честный день. Вот и сейчас он должен вернуть скот на ранчо, и все.

Чувствуя себя усталым и злым от холода и тяжкого пути, Кон поднялся и подошел к коню. Постояв минуту в раздумье, раздраженно сплюнул.

— Да пошли они к чертовой матери! — решил он наконец, вскочив в седло, повернул мерина вниз по склону и поехал наискосок, стараясь держаться тыльной стороны хижины и надеясь, что в задней стене нет трещин. Впрочем, если бы они и были, их скорее всего законопатили ради сохранения тепла.

Взяв несколько кедровых веток, он подъехал ближе к хижине со стороны печки, тихо поговорил со своим мерином и встал на ноги в седле. Его опытный ковбойский конь застыл как вкопанный. Изловчившись, Конагер засунул зеленые ветки в печную трубу, да еще заполнил промежутки пучками хвои. Закончив работу, отъехал за угол хижины и стал ждать.

Внезапно раздался взрыв проклятий, дверь распахнулась, и наружу выскочил человек в нижнем белье и одном сапоге. Другой сапог он держал в руках. За ним вывалились остальные. Поднятые дымом из теплых постелей, они стояли на морозе, бранясь и кашляя, вне себя от ярости и без оружия. Лишь один из них успел обуться.

— Отлично! — подал голос Конагер, послал пулю в землю возле их ног и резко направил коня между ними и дверью хижины. Кто-то из скотокрадов, сбитый лошадью, покатился в снег.

— Назад! — скомандовал Конагер.

Держа винтовку на изготовку, он конем оттеснял их в сторону. Один из пленников сделал попытку обойти его сбоку, но получил удар стволом ружья, от которого рухнул в сугроб.

— А теперь марш в корраль и снимите жерди с ворот!

— Будь я проклят, если сделаю это! — крикнул кто-то.

— Ты будешь проклят, если не сделаешь этого! — Конагер поднял винчестер и выстрелил. Раздался крик. — Вы сами напросились, парни. Я слишком устал, гоняясь за вами по морозу, чтобы уйти ни с чем. Так что лучше поторопитесь! А не то оставлю ваши тела на съедение волкам.

Один из скотокрадов шевельнулся, обменявшись с остальными быстрым взглядом, и они подались назад, подальше от него. Конагер развернул лошадь и подъехал к воротам — как раз вовремя, чтобы заметить направленное на него дуло винчестера. Оказалось, еще человек ночевал в пристройке.

Ковбой выстрелил не целясь. Обожженный пулей, противник дернулся и получил вторую пулю. Винтовка выпала из рук бандита. Развернувшись и взяв винчестер обеими руками, Кон выстрелил в третий раз. Человек рухнул в дверной проем. Он упал поперек порога, медленно подтянул одну ногу и затих.

Конагер невозмутимо обратился к остальным:

— Вам, парни, лучше снять жерди.

И они подчинились.

Ткнув стволом винчестера кого-то в спину, Кон приказал:

— Выгони коров и стань сзади.

Когда стадо оказалось на свободе, он заставил пленников выстроиться лицом к изгороди, положить руки на верхнюю жердь, а сам, спрыгнув с коня, подошел к раненому в коррале, чтобы взять его оружие.

Пуля срикошетила от порога пристройки и прошла сквозь предплечье, войдя над запястьем и выйдя около локтя. Полностью выведенная из строя правая рука сильно кровоточила.

— Вали отсюда! — Конагер пинком под зад отправил его к остальным. Трофейный револьвер сунул за ремень, а винчестер положил в свой ружейный чехол.

— Ты же не бросишь меня здесь истекать кровью? — взмолился бедняга. — Ради всего святого, парень!

— Не суетись, малый, — осадил его ковбой, — а то тебя, того гляди, кто-нибудь забодает. Встань в рядок у забора и радуйся, что я не выпустил из тебя кишки.

Кон, пятясь, отступил к хижине и боковым ударом высадил стекло в окошке. Дым уже почти рассеялся. Убедившись, что внутри никого нет, он собрал оружие.

Сапоги выбросил в открытую дверь.

— Обувайтесь. — Одному из мужчин он сказал: — Помоги этому, раненому. Возьми руку на перевязь, а то с таким кровотечением недолго замерзнуть насмерть.

— Что ты собираешься с нами сделать?

— Не торопите меня. Вас стоило бы перестрелять, а еще лучше повесить, но можно оставить и так. Я еще не решил.

Он взглянул на человека, скорчившегося на пороге хижины, и пришел к выводу, что никогда его раньше не видел. Никого из бандитов он не знал, но трое ездили на лошадях с клеймом «Пять решеток».

Удостоверившись, что оружия больше нет, выбросил в дверь и куртки. Потом, продолжая держать противников на мушке, еще раз оглядел хижину. Найдя мешок консервов, несколько кусков бекона и мешок муки, собрал все добро и вынес наружу, поставив подальше от двери; затем вернулся в хижину и носком сапога разбросал по всей комнате горящие угли из очага. Не успел он выйти, как хижина занялась.

— Какого черта, что ты здесь творишь? — заорал на Конагера заросший черной щетиной детина со шрамом над глазом.

— Этот притон слишком долго служил убежищем для бандитов. Я его уничтожаю.

— А наши пожитки?

— К черту ваши пожитки! У вас хватало совести воровать чужой скот. Спросите о своих пожитках там, где вы получали такие приказы.

— Смок убьет тебя, — пообещал детина, — если только я не успею расправиться с тобой раньше его.

— Если ты еще раз откроешь рот без моего разрешения, — вкрадчиво произнес Конагер, — то у тебя будут шрамы над обоими глазами. — Он ткнул ближайшего бандита стволом винчестера. — Оседлай лошадей на всех, да живее!

Когда лошади были оседланы, велел всем садиться верхом и убираться.

— Шериф в Плазе ждет вас не дождется, — соврал он, — так что вам лучше направиться на восток.

— На восток? Шутишь? Там же на пятьдесят миль ни одного поселка!

— Что, тяжко? Такова доля скотокрада. Никогда не знаешь, что ждет тебя завтра. На самом деле на востоке есть еще пара почтовых станций, но я бы на вашем месте держался от них подальше. Ваше клеймо слишком широко известно.

Когда они отъехали, Кон сложил оружие в один мешок, а припасы в другой. Навьючил оба мешка на лошадь убитого и тронулся в путь на юг, гоня перед собой скот.

Когда маленькое стадо спустилось по склону позади хижины Тилов, Эви с детьми вышла навстречу. Коровы столпились возле поилки, а Конагер подъехал к дому. Спрыгнул с коня и снял со спины лошади мешок с провизией.

— Здесь пара кусков бекона, миссис Тил, а консервами можете поделиться со мной. И кофе тоже. Разделите все. Оставьте мне треть на дорогу до Плазы.

— Вы очень добры, мистер Конагер, но боюсь, что мы не сможем заплатить…

— Я от вас ничего не требую. Эти припасы захватил из пристанища греха, мэм, дабы удрученные грешники, следовавшие дорогой Сатаны, узрели тщету своих путей. Берите провиант и радуйтесь. — Он вытащил из другого мешка шестизарядный револьвер. — Оставьте себе и его — глядишь, пригодится.

— Что случилось, мистер Конагер?

— Ничего особенного. Для грешников, угнавших скот мистера Тэя, настали злые времена, но если они не дураки, то сейчас едут на восток и радуются жизни.

Он взглянул Эви в лицо.

— Миссис Тил, у вас остался еще тот чудесный суп? Вы видите перед собой чертовски голодного ковбоя.

Он поел, поглядывая через окно на дорогу — так, на всякий случай, а потом обратился к Лабану:

— Сынок, а не хотел бы ты заработать пару долларов и бесплатно прокатиться в дилижансе?

Лабан взглянул на Эви.

— Да, сэр, пожалуй. А что надо делать?

— Надо помочь мне довести это стадо до Плазы. Я заплачу тебе два или даже три доллара и посажу в дилижанс.

— Мам, хорошо? Я поеду?

— Ладно. Поезжай. Вы ведь будете за ним присматривать, мистер Конагер?

— Скорее он за мной. Ваш сын славный и сильный мальчуган, миссис Тил, и станет хорошим ковбоем.

Прибыв в Плазу, они разместили скот на торговом дворе и зарегистрировали его.

В платной конюшне конюх покосился на пять решеток на лошади Лабана.

— Эй, послушай-ка… — начал он.

— Нет, ты послушай, — прервал его Конагер. — Я оставляю здесь эту лошадь, пусть ее заберет любой скотокрад из пятирешеточных. Можешь так им и сказать. Владелец вряд ли явится за ней — а если вдруг таковой объявится, то можешь смело говорить друзьям в салуне, что видел настоящее, как Эйб Линкольн, честное привидение.

— Ты зарегистрировал скот?

— У меня коровы с ранчо «СТ», а я, тамошний пастух, собираюсь их немедленно продать и взять с покупателя расписку. Будь я проклят, если потащу их назад на ранчо в такую-то погоду. Деньги донести гораздо легче.

Конагер и Лабан перешли улицу и заглянули в салун, который, подобно другим салунам, являлся еще и клубом, и информационным бюро, а также местом торговых сделок и аукционов. На пороге Конагер помедлил, осматриваясь, и заметил Малера, сидевшего в дальнем углу. Входя, он предупредил Лабана:

— Ты меня не знаешь, держись подальше. Салун не место для мальчишки, но у нас есть одно дело.

Одетый в кожаную куртку квадратный человек, стоявший у стойки, наблюдал за ними. Малер поднял глаза, узнал старого знакомого, и его лицо застыло.

Конагер подошел к стойке.

— Вы Том Вебб?

— Да, я.

— Я пастух с ранчо «СТ». Привел двадцать семь голов неплохого скота и хочу его продать. Выпишу вам счет, а вы мне дадите расписку в подтверждение покупки.

Вебб заколебался.

— Я не против купить скот. Но не странное ли время для продажи ты выбрал?

— Этот скот украли. — Конагер говорил отрывисто, не стараясь понизить голос. — А я его вернул, но слишком далеко и трудно гнать его назад на ранчо по такому снегу.

Крис Малер сидел неподвижно, уставясь в стакан с пивом. На лице его застыла ледяная маска. Конагер подчеркнуто не обращал на него внимания.

— А что случилось? — спросил кто-то.

Конагер пожал плечами. Он не стал расстегивать свой полушубок, хотя револьвер под ним оставался теплым — таким, как надо. Кон не хотел никакой заварушки. Он проделал тягостный путь в мороз и снег и был вынужден действовать жестоко. Теперь бесконечная усталость заполонила каждую его косточку, каждую жилочку. Ему не хотелось распространяться о событиях минувших дней, просто объяснил все в двух словах:

— Шел по следу за стадом до хижины к северу от дома миссис Тил. Обнаружил скот, сжег хижину и привел стадо сюда.

— Шел по следу? В такой снег?

Конагер посмотрел на говорившего и тихо сказал:

— Я шел по следу. Случайно узнал о хижине. Когда потерял след, подумал, что они могут быть там. Так и оказалось.

Несколько минут царило общее молчание. Затем Вебб решил:

— Пойду взгляну на скот.

— Ты узнал, кто украл стадо? — спросил один из посетителей.

— У них лошади с клеймом «Пять решеток», — громко ответил Конагер.

Крис Малер отодвинул свой стул и встал. Он постоял минуту, опираясь руками о стол и не поднимая глаз. Потом резко повернулся и стремительно вышел из салуна.

Глава 13

Предшественник весны, холодный и сырой ветер свистел над бурой равниной. Эви с тревогой посматривала на свой скот, потому что и коровы, и обе лошади болезненно отощали. Суровая зима далась тяжело. Жгучие ночные морозы и горячее дневное солнце превратили снег в прочный наст, и теперь даже лошади не могли добывать себе корм из-под него. Если только вскоре не появится зеленая травка, телята погибнут.

Но никаких признаков близкого пробуждения природы пока не появлялось. Весна ожидалась холодной и затяжной. Солнце проглядывало редко, а на теплый живительный дождь даже не было никакой надежды.

Провизия, которую два месяца назад оставил Конагер, давно кончилась. Один раз остановился дилижанс, которому потребовалось починить колесо, и, к счастью, нашлось достаточно продуктов, чтобы накормить пассажиров. Это дало небольшой заработок, но Эви опасалась пускаться в путь до Плазы при нынешнем состоянии лошадей.

Дети тоже исхудали. Лабан однажды подстрелил пару белок, но на них почти не было мяса. Мука кончилась, сахар тоже. На остатках топленого сала от бекона Эви жарила детям кусочки хлеба. Она понимала, что необходимо забить одного из телят, но ей никогда не приходилось убивать животных, и она не имела ни малейшего представления о том, как это делается. Более того, ей была ненавистна сама мысль об этом. Но как найти выход?

Дважды она собиралась остановить дилижанс и попросить Мак-Клауда или Логана привезти еды из города, но каждый раз пропускала их приезд Этим утром Эви поднялась пораньше и решила дежурить у дороги неотлучно.

Большая часть денег, заработанных на кормлении пассажиров, уже разошлась — пришлось купить куртку Лабану и рукавицы для всей семьи.

Конагер оседлал коня и выехал верхом. Он давно уже не видел Парнелла и полагал, что большая часть его банды покинула округ, по крайней мере на время. На дороге в Тусон несколько раз грабили дилижансы, равно как и в Черном Каньоне между Фениксом и Прескоттом. В горах Колорадо, на дороге в Хардивиль, произошло разбойное нападение на дилижанс. Бандиты убили пассажира.

Конагер безуспешно обшаривал территорию ранчо в поисках молодой травы. Подтаявший снег замерз, и животные не могли проломить наст. Разбив лед в нескольких колодцах, обнаружил в укрытом каньоне небольшое стадо в неплохой форме, а потом заметил зеленое пятно в овраге, в который раньше не попадал.

Кон сразу же развернулся и направился туда в надежде найти траву. Он проехал не более полумили, когда неожиданно увидал в стороне грязь, взбитую лошадиными копытами. След оказался свежий… не позднее сегодняшнего утра. Он повернул коня на одно мгновение раньше, чем ударила пуля.

Кон почувствовал сильный толчок в спину и, уже падая с лошади, услышал звук выстрела. Ударившись плечом о землю, он перекатился через себя. Лошадь помчалась дальше. Кон понял, что это охота за ним.

К счастью, он ехал, держа винтовку в руке на случай встречи с оленем или антилопой.

Под приближающийся грохот копыт он схватил с земли винтовку, перекатился через край скальной плиты, проскользил дюжину футов вниз и забился в щель среди скал.

Быстро оглядевшись, увидел сухое русло ручья, уходившее под камни, и нырнул в него. Там оказалось очень тесно.

Позади раздался крик:

— Он ранен, Смок! Он у нас в руках!

И тут Кон вспомнил, что из седла его выбил выстрел. Значит, он ранен и его след обозначен кровью. Боли пока не ощущалось — видимо, чувствительность притупилась от шока, но она не замедлит прийти. Возможно, он тогда не сможет двигаться.

Перед ним стоял вздыбленный обломок плоской скалы, похожий на петушиный гребень. На его фоне он будет отлично виден, но враги находились пока вне поля его зрения, за углом. В том месте, где поверхность скалы выходила на каменную осыпь, простиравшуюся на несколько сотен футов, как будто бы мог пройти человек. Сжимая винтовку, он пустился бежать. Через секунду его краткой передышке пришел конец, и рана запульсировала болью.

Пробежав около половины пути, он вдруг заметил две навалившиеся друг на друга плиты. Проход между ними, напоминавший по форме букву V, зарос очень густым колючим кустарником.

Выбора не было. Преследователи приближались. Как только они обогнут скалу, он будет у них как на ладони. И они не промахнутся. Кон нырнул в жесткий кустарник, отчаянно продираясь сквозь перепутанные колючие ветви.

Удачно, что он упал на него сверху и скорее прополз по нему, извиваясь, как червяк, задыхаясь от боли и страха, чем прошел насквозь. Наконец ему удалось ухватиться за толстую ветку и подтянуться, и он упал по другую сторону куста, часто дыша.

Несколько минут лежал оглушенный, без единой мысли в голове. Воздух с хрипом вырывался из его груди.

Оглядевшись наконец, обнаружил, что находится в чашеподобной ложбинке, окруженной зубчатыми скалами. Она напоминала по виду вулканический кратер.

На дне ложбинки был клочок земли площадью не более одного акра, покрытый зеленой травкой. У одной стены росло несколько деревьев; ухо Кона различило журчание воды.

Преодолевая боль, он ползком пересек ложбину и добрался до ручейка с хрустально-чистой и холодной водой, напился и прилег. Видимо, в какой-то момент потерял сознание, потому что, когда очнулся, солнце уже зашло и совсем стемнело.

Кон страшно замерз и, не в силах подняться, продолжал лежать, пытаясь унять озноб. Вокруг стояла тишина. Опираясь на винтовку, как на костыль, он заставил себя подняться и, спотыкаясь чуть ли не на каждом шагу, дохромал до деревьев. Постояв в нерешительности, начал собирать сухие сучья. Конечно, он рисковал, разжигая костер, но ему вдруг стало как-то все равно, будут его искать или нет. Трясущимися пальцами накрошил коры, наломал прутиков и поджег, потом добавил веток потолще. Костер ободрил его; согревшись, он почувствовал себя лучше и снова внимательно огляделся: его окружали деревья и густые кусты.

Разматывая назад нить воспоминаний, он проследил свой извилистый путь с того момента, как появился на фоне петушиной скалы. Верхом в ложбинку, где он оказался, проникнуть невозможно, а сидя в седле, очень трудно заметить проход между навалившимися плитами.

Итак, для преследователей он исчез.

Вернутся ли они утром? Скорей всего. Но выход из ложбинки он возьмет на мушку, и никто не войдет сюда, пока у него хватит сил и патронов.

Кон осторожно ощупал спину и нашел отверстие, где пуля вонзилась в плоть, она прошила его насквозь под ребрами и вышла наружу, прорвав мускулы.

Болезненная рана оказалась не очень опасной. Могло быть и хуже. Он потерял много крови, но ребра, кажется, целы. Пуля, должно быть, угодила в луку седла, а потом рикошетом попала в него. Холод и плотно прилегающее к телу толстое шерстяное белье, которое было на нем, способствовали быстрому прекращению кровотечения.

Ни кофе, ни еды у него уже не осталось. Подогрев воду в берестяной плошке — старый прием, которым пользовались большинство ковбоев (пламя не повредит бересту, если оно касается посудины ниже уровня воды, поглощающей тепло), — Кон напился кипятку. Вырыл ямку в слое листвы и опавшей хвои под деревом, завернулся поплотнее в полушубок и заснул.

Проснувшись рано утром, когда на небе еще блестели последние звезды, он, дрожа от холода, попытался подняться, но снова упал. Скрученный болью, ясно осознал, что попал в препаршивейшую передрягу: до ранчо «СТ» очень далеко, конь сбежал, еды нет да еще и рана в придачу. И не важно, что по календарю весна. Любой зеленый новичок понял бы, что на него обрушилась большая беда.

С огромными усилиями ему удалось снова развести костер. К счастью, вокруг валялось достаточно сухих веток и сосновых шишек, чтобы набрать топлива, не делая много движений. Когда огонь занялся, Кон, превозмогая боль, сумел принять удобное положение, повернувшись к теплу раненым боком, и долго сидел смирно, тихо греясь и время от времени подкидывая по ветке в костер.

Найдут ли они его, если вернутся? На осыпи, по которой он шел, снег уже растаял, но почва так замерзла, что на ней почти не оставалось следов. Бандиты могут заметить сломанные ветки в том месте, где он продирался через кустарник. Но это тоже проблематично. Да и зачем им вообще его искать? Они же знают, что он ранен, что все еще стоят морозы. У раненого человека, потерявшего много крови, выстоять против холода почти нет шансов. Им нужно всего лишь не выпускать его отсюда. Искать, рисковать собственной шкурой, идя по его следам, — все равно что ловить медведя в берлоге. Кому это нужно? Достаточно оставить сторожевой пост.

Среди нападавших был сам Смок Парнелл. А тот голос, который он слышал? Похоже, Тайл Кокер… Оба крутые ребята.

Согревшись достаточно, чтобы снова обрести интерес к сопротивлению, Конагер огляделся. Насколько он мог судить, его укрытие имело только один вход — тот самый, через который он и проник в него. В этом защищенном от ветра месте, на южном склоне холма, уже зазеленела трава и на тополях набухли почки. Но на дальней стороне ложбинки, куда солнце заглядывало реже, лежал смерзшийся снег.

За топливом далеко ходить не приходилось. Нависающие скалы образовывали естественное укрытие от дождя и снега. Возможно, на лугу росли травы, нужные для лечения раны. Левой рукой Кон ухватился за ветку, подтянул ее и выпрямился. Ковыляя вдоль склона, нашел горный розан — смолистое, сильно пахнущее растение, иногда называемое также хининовым кустом. Его молодые побеги служили зимним кормом для оленей, коров и овец; а, судя по остаткам, найденным в пещерах, первобытные индейцы изготавливали из его лыка обувь, веревки и циновки. Индейцы хопи делали также и стрелы, но для Конагера сейчас было важнее, что из этого растения приготовлялся отвар для обработки ран.

Собрав немного коры, листьев и мелких прутьев, он залил их водой и начал нагревать в своей импровизированной берестяной миске. Доведя отвар до кипения, разделся и с помощью шейного платка осторожно промыл рану. Чтобы не замерзнуть, ему пришлось накинуть на плечи полушубок.

Ему не очень верилось в целебность процедуры, хотя хопи клялись, что розан поможет. Потом побродил вокруг, нашел несколько сухих пятнистых стручков, раскрошил их в пальцах и присыпал порошком рану — еще одно средство, используемое индейцами хопи и теуа.

Полежав у костра около часа, Кон стал задумываться о еде. Ему часто приходилось пропускать обед или ужин, и состояние голода его обычно не угнетало, хотя он не мог назвать его приятным, но сейчас пища была необходима для восстановления сил, требующихся для преодоления враждебных обстоятельств.

Птицы и звери должны знать это место, подумалось ему. Если люди здесь и бывали, то никаких знаков после себя не оставили. Но если сюда забредают звери, то есть надежда поймать или подстрелить кого-нибудь.

Через некоторое время он поднялся и перенес свой лагерь под скалистый выступ, где имелись большие запасы топлива. Сидя у огня, внимательно изучил все растения, которые видел вокруг, и пожевал несколько листьев солянки, едва ли питательных, но приятных на вкус, а главное, дававших работу челюстям.

Его мучила жажда, и приходилось часто спускаться к ручью. На берегу он увидел кроличий помет. На мокром песке у воды остались следы еще каких-то маленьких животных.

Немного погодя Кон снова лег, ощущая сильную усталость. Ему стоило больших усилий поддерживать огонь, но это было необходимо. Сухое дерево горело почти без дыма.

Проснулся беглец неожиданно — от ночного холода; наступил вечер, костер прогорел до золы — только один маленький сучок еще тлел. Кон бережно подкормил огонь кусочками коры, потом прутьями и снова снял рубашку. Прикрыв плечи овчиной, еще раз промыл рану теплым отваром горного розана и присыпал раскрошенным стручком. Затем, одевшись, осторожно спустился на берег ручья. В прибрежных кустах поставил пару силков, а потом подошел к расселине, через которую попал в ложбину.

Выглянув, увидел лишь кусок неба. Ниже в темноте лежала долина.

Встав на колени, он начал охотничьим ножом срезать ветки, пытаясь проделать туннель на другую сторону. Поработал несколько минут, замирая и прислушиваясь. Однажды ему почудился какой-то шорох, но, сколько ни вслушивался, больше звук не повторился. Через некоторое время, проделав лишь небольшое углубление в толще кустарника, вернулся к костру, добавил веток в огонь и лег, завернувшись как можно плотнее в свой полушубок.

Спал он, мучаясь кошмарными снами, и проснулся в холодном поту. Бок болел, хотелось сменить положение, но любое движение причиняло ужасную боль, и Кон продолжал лежать, слушая шелест листьев и шуршание каких-то мелких тварей.

Наутро силки оказались пусты.

В течение следующего дня он жевал листья солянки, пил воду из ручья, засыпал и вновь просыпался. Ему удалось найти и съесть несколько можжевеловых ягод и наладить еще один силок.

Проснувшись среди ночи, Кон разжег костер и съежился под скалой, отражавшей тепло подобно рефлектору. Голова болела, но заснуть не удавалось, несмотря на чувство усталости. Он подогрел воды, раздавил в ней несколько ягод можжевельника и выпил — слышал, что хопи иногда так заваривали целебный чай. Потом вновь заснул, а когда проснулся, шел дождь.

Сначала он пытался защитить костер своим телом, но беспокойство его все возрастало. Наконец, шатаясь, поднялся на ноги, отодвинул все, что могло гореть, подальше от огня и с ружьем в руках отправился к выходу.

Прислушался, но ничего не услышал. Тогда снова начал врубаться ножом в колючее сплетение кустарника, пока не появился небольшой просвет. Кон пополз было наружу, но потом вернулся к ручью и порвал свои пустые силки — зачем кого-то губить понапрасну?

Протиснувшись сквозь кустарник, замер, прислушиваясь, но не услышал ничего, кроме тихого шороха дождя.

Он был очень слаб, но понимал, что оставаться здесь долее значило лишь слабеть еще больше. Пробравшись вдоль зубчатого гребня, нашел спуск и медленно, с большими предосторожностями покинул гору.

Справа вдалеке заметил проблеск огня и направился прямо к нему. Ему нужна еда, а также лошадь. И будь он проклят, если уйдет без них, когда его враги — если это, конечно, они — имели и то и другое.

Судя по звездам, до костра Кон добрался уже за полночь. Он ярко горел под наскоро установленным навесом. Двое мужчин спали, завернувшись в одеяла, а третий дремал, сидя у огня. Прежде всего ковбой отметил, где привязаны лошади, причем узнал среди них и своего коня. Очевидно, они поймали его, бесхозного, в прерии.

Конагер был слаб, как котенок, но почувствовал прилив жгучего гнева. Голос рассудка не поколебал его. Он поднялся во весь рост и не таясь вышел к костру, ударом ноги вышиб винтовку из рук дремавшего караульщика и выстрелил в землю как раз между спящими.

Одним из них оказался Кудрявчик Скотт, а другим — Смок Парнелл.

У огня сидел Пит Кейзьюс.

Разбуженные Скотт и Парнелл резко сели, но Конагер держал их на мушке.

— Чтоб тебе пусто было, Смок! — произнес он грозно. — Не будь я так слаб, повыколотил бы из тебя дурь. Так что лежи тихо, а если вздумаешь шевельнуться, хоть почесаться — Бог свидетель, всажу тебе пулю в брюхо. А ты, — обратился он к Кейзьюсу, — набери в миску, что там у вас есть в котелке, да живее.

— Си, сеньор. — Кейзьюс приподнялся.

— Сиди где сидишь! Дотянись и положи, да правой рукой! Я никогда не стрелял в безоружного, но сейчас мне начхать. — Конагер опустил винтовку, вынул револьвер и принялся жадно есть, держа ложку в левой руке. — Надеюсь, кто-нибудь из вас все же дернется, — мрачно добавил он. — Я просто жду и надеюсь. Мне бы очень хотелось похоронить всех вас прямо здесь, чтобы недалеко ходить. Так вот, Смок, — сказал он, заканчивая есть. — Я сейчас отсюда уеду. Да вы, ребята, собирайтесь-ка и мотайте из этого округа на все четыре стороны. Но если остановитесь, не доезжая Таскозы или Тринидада, не дам за вас и ломаного гроша. Вы охотились на меня и проиграли. С завтрашнего дня я охочусь на вас и стреляю без предупреждения. И буду идти по вашим следам, пока не начиню свинцом всех по очереди.

Парнелл не сводил с него взгляда.

— Ты псих, парень! Ты там белены, что ли, объелся?

— Возможно… но вы меня достали, как никто в жизни. И я вам не спущу.

Покончив с едой, он отбросил миску и выпил три кружки кофе. Парнелл едва заметно шевельнулся, и пуля обожгла ему плечо. Конагер выругался. Ему хотелось по-настоящему ранить Смока, и промах явно свидетельствовал о его слабости.

— Ты, — приказал он Кейзьюсу, — иди оседлай мою лошадь и постарайся без глупостей.

Чуть развернувшись, чтобы видеть мексиканца, Конагер проследил, как тот оседлал коня и затянул подпругу, потом взялся за поводья левой рукой. Револьвер в его правой руке подрагивал. Парнелл продолжал наблюдать за ним.

— Дьявольщина! — воскликнул бандит. — Ты же едва стоишь на ногах!

— Хочешь проверить, как я стою на ногах? Попробуй достать свой револьвер.

— Нет уж, — благоразумно возразил Смок. — У тебя хватит дури пристрелить меня на месте.

Конагер повернулся, ухватился за луку седла, но сесть не успел. Колени его подогнулись, он вцепился в стремя, но и оно выскользнуло из пальцев. И тут он упал ничком и больше не шевелился.

Некоторое время все сидели неподвижно. Пит Кейзьюс неотрывно глядел на Конагера, потом бросил короткий взгляд на Смока.

— Про какой это город ты мне рассказывал? Майлзтаун, кажется?

— По дороге в Монтану, — откликнулся Парнелл. — Неплохая идея.

Поколебавшись минуту, он отбросил одеяло и замер на месте, но Конагер не шевелился.

Завороженный и испуганный, Кудрявчик Скотт разглядывал ковбоя, а затем перевел взгляд на Смока.

— Ты убьешь его?

— Убить? Его? — резко обернулся Смок Парнелл. — Мальчик, о чем ты говоришь? Я, может, и преступник, но не палач и не стану никого убивать на холодную голову, а тем более джентльмена. А здесь перед нами, как согласится мой друг Кейзьюс, действительно джентльмен.

— И что же мы будем делать?

— Мы — я и Пит — возвращаемся на ранчо, забираем Криса с Тайлом и уходим в Монтану. Поедем на север вместе с весной. Пора уж!

— А как же я? — запротестовал Скотт.

— Ты останешься с ним. Когда очухается, доставишь его на ранчо Сиборна Тэя. Он один, правда, стоит больше, чем все это ранчо. И пока останешься рядом с ним. Присматривайся хорошенько. А вот когда почувствуешь себя хоть вполовину таким, как он, то возвращайся ко мне — если в тебе, конечно, еще сохранится влечение к разбою.

Когда бандиты скрылись из виду, Кудрявчик Скотт раздул костер и подтащил лежащего без сознания Конагера поближе к теплу. Потом, не без тревоги думая о том, что тот сделает, когда очнется, подсунул под него подстилку, укрыл одеялами и, усевшись рядом, стал ждать рассвета.

Несколько раз он принимался разглядывать спящего — грязного, небритого, в изорванной в клочья одежде, пропитанной кровью, и все больше проникался уважением и пронзительной жалостью к нему.

Конагер без конца ворочался, бормоча что-то о ветре в траве.

— Перекати-поле, — шептал он, — катись колесом… колесом…

Для Скотта его слова звучали как бессмыслица. Когда же люди в бреду разговаривали осмысленно?

Глава 14

Через две недели после возвращения на ранчо «СТ» Конагер снова отправился в объезд. Он бы сел на коня и через два дня, но Тэй и слышать ничего не хотел.

— Полежи пока. Отдохни чуток. Такие переделки отнимают у человека больше сил, чем ему кажется, — увещевал он ковбоя.

Кон починил сбрую, укрепил петли на воротах, вырыл ямы под столбы для забора вокруг огорода… словом, без дела не сидел.

Он потерял много крови и не ел двое суток. Такие передряги его организм всегда переносил тяжело, и на сей раз было как всегда.

Джонни Мак-Гиверн продолжал работать на ранчо. Кроме того, Тэй нанял Кудрявчика Скотта. Сестра его так и уехала в Калифорнию, не повидавшись с братом.

Кончился март, прошел апрель, трава буйно зазеленела под весенними дождями, и прерия покрылась цветами. Скот раздобрел и стал ленив.

Конагер ехал, стараясь захватить как можно большую площадь. Он даже добрался до ранчо «Пять решеток» и нашел там полное запустение. Кусты перекати-поля, принесенные весенними ветрами, громоздились у загородки корраля.

Соскочив с коня и ведя его под уздцы, Конагер подошел взглянуть на темные шары. Как и ожидал, на одном из них, у самого основания кучи, виднелся грязно-серый клочок. Разбросав кучу, он добрался до записки.

Это было давнишнее послание, написанное, вероятно, еще осенью. Чернила так выцвели, что ему едва удалось разобрать слова.

«Так холодно, а я безмерно одинока. Ну хоть бы кто-нибудь пришел!»

Кон перечитал письмо несколько раз, потом сунул его туда же, где лежали остальные. Одинокий человек порой делает странные вещи, он знал это по себе. Ему часто бывало одиноко, и, подобно другим ковбоям, много ездящим в одиночестве, Кон частенько разговаривал со своей лошадью. Если кто-то долго живет один взаперти, у него начинается домовая лихорадка, и ему до смерти надо хоть с кем-нибудь поговорить. Вот и эта женщина на севере тоже нуждалась в собеседнике.

На ранчо «Пять решеток», видно, давно никто не появлялся. Бандиты действительно убрались вскоре после инцидента в горах. Очнувшись после обморока, Кон обнаружил возле себя одного Скотта, который варил что-то на костре. Поев вместе, они отправились на ранчо «СТ».

Неплохое местечко выбрали ребята, думал он, бродя по ранчо «Пять решеток», теперь оно ничье. Парнелл и его бродяги осели здесь, не собираясь долго задерживаться, налаживать хозяйство; так, жили, пока жилось, пока можно было воровать в округе.

Ранчо уютно лежало в прогибе скальной стены, окаймленное деревьями, а небольшая рощица в стороне защищала его от ветра. Дом казался достаточно прочным, и воды имелось в избытке. Трава весело зеленела на начинающемся прямо перед двором пастбище. Словом, осев в таком месте, честный человек да еще с головой обязательно бы преуспел.

По дороге назад Кон несколько раз останавливался, вынимал записки и перечитывал их. Ничего выдающегося в них не было, но они рассказывали об одинокой девушке где-то на севере, которая подолгу не видела людей, отделенная от них простором равнин.

Конагер подъехал к бараку, спешился и начал кидать в кучу свои пожитки.

Леггет вышел из амбара и несколько минут молча следил за ним, а потом спросил:

— Сматываешь удочки?

— Угу.

— Старик расстроится. Уж очень он к тебе привязался.

— Он хороший человек.

— Поговорил бы ты с ним. Он хочет сделать тебя старшим гуртовщиком, сам мне говорил. И сделает, и будет прав. Ты ведь спас и его, и все его имущество.

— Я делал свою работу.

— Ты сделал гораздо больше. Гораздо больше, чем можно было от тебя ожидать.

Конагер выпрямился.

— Мистер, если я нанимаюсь к кому-то на работу, я блюду его клеймо. Если мне что-то не нравится, я ухожу. Мой конь и мое седло всегда при мне, и на свете еще столько мест, которых я не видал. Но когда кто-то нанимает меня, то я считаю, что он нанимает и мои мозги, и вообще все, на что я способен.

— Ты выставил этих скотокрадов вон из нашего штата.

Конагер покачал головой.

— Не стоит так говорить. Я просто не давал им спокойно жить. Люди, не желающие жить честным трудом, обычно очень ленивы, и, если их постоянно теребить, они, как правило, предпочитают поискать себе другое место.

Скатав одеяла и приторочив узел за седлом, Кон пошел на кухню и попросил у повара кофе. В это время вошел Сиборн Тэй и тяжело сел на стул.

— Как дела на пастбищах?

— Порядок. Снега было много, трава прекрасная. Падеж незначительный. Я бы сказал, что впереди у вас очень неплохой год. — Он отхлебнул кофе. — Мистер Тэй, я хочу подвести черту под моим пребыванием у вас.

— Но послушай, Конагер, разве можно так подняться и все бросить? Ты же очень здесь нужен! Я рассчитывал, что ты станешь старшим гуртовщиком. У меня больное сердце, силы уходят… Предлагаю сотню в месяц.

— Не пойдет.

— Да подумай же, ну где еще столько получишь? Ты рисковал головой за тридцать долларов в месяц и заслуживаешь хорошего оклада. Вот что, даю тебе сотню в месяц и десять процентов от прибыли.

— Мне нужно съездить на север. У меня там дело.

Тэй продолжал тихо спорить, но Конагер молча прихлебывал кофе. Повар положил перед ним кусок пирога, и он съел его.

— Я не знаю, как все сложится. Могу и вернуться. Но если вернусь, то наложу лапу на «Пять решеток». Не буду у вас работать, но стану вашим соседом.

— У тебя есть девушка? Ты хочешь жениться?

— Не знаю. Я никогда не был женат, и мне плохо верится, что смогу ходить в упряжке.

Он и правда не знал. Как-то так сложилось, что в пору жениховства Кон всегда оставался позади всех. К тому же часто работал на дальних ранчо, где о девушках только вспоминали. Другие парни, нисколько не лучше его, так или иначе находили себе прекрасных жен… и ужасных, впрочем, тоже. Это чуть-чуть пугало.

Его первая молодость давно прошла, и времени на розовые мечтания, можно считать, не осталось, но все же… но все же!

Мечтать никому не запрещается, и та девушка, которая привязывала записки к перекати-полю, тоже, думалось ему, умела мечтать. Так что он просто поедет на север, останавливаясь где придется и поглядывая по сторонам. Если увидит одинокую хижину, где живет девушка, то все в порядке. Он ее сразу узнает.

Кон часто задавал себе вопрос: а как же она там живет одна? И в конце концов решил, что, наверное, она дочь какого-нибудь скотовода или фермера.

Допив кофе и рассовав по карманам деньги, заплаченные Тэем, не потрудившись пересчитать их, Конагер вышел во двор. Тэй проводил его до двери.

— Да черт возьми, парень! — На его лице было написано искреннее огорчение. — Ну зачем тебе скакать, задрав хвост, по всей стране? Ты можешь свить себе гнездо прямо здесь, часть моего ранчо тебе уже принадлежит.

— Я вернусь как-нибудь по весне, вместе с дикими гусями, — улыбнулся ковбой, садясь в седло.

Он помахал Леггету и Мак-Гиверну, который остался теперь один в бараке, потому что Юстон ушел еще раньше.

Прерия кажется зеленей вдали, чем вблизи. Наверное, оно всегда так.

Глава 15

Похоже, он затеял большую глупость: собрался искать девушку, писавшую записки. Задача из числа невыполнимых. А глупо вдвойне, потому что девушка как пить дать закидывала крючок на молодого-удалого, во всяком случае, вовсе не на такого старого черта, как Кон Конагер.

Он не строил на свой счет иллюзий — твердолобый мужлан, как говорят, ни кожи ни рожи, да и от жизни кое-чего досталось. Его тело испещрено шрамами, и душа тоже. Только и осталось, что мальчишечья мечта о девушке, которую он встретит однажды, да мозоли от тяжкого труда.

Ничего не скажешь, хорош! — думал о себе Кон с горькой иронией. Вот великовозрастный чертов болван. Начитался Вальтера Скотта в желторотом детстве и туда же. Давным-давно пора перерасти всю эту чепуху.

С такими мыслями он ехал на север через прерию, в поисках ветра в поле. Он проверял каждый шар перекати-поля на своем пути, но записок не находил. Ночевал там, где заставала ночь.

Через неделю, так и не найдя ни одного послания, разозлился на себя и взял курс на Плазу. Там, в салуне Каллахана, встретил Чарли Мак-Клауда.

— Ставлю выпивку! — приветствовал его возница.

— Нет. Виски — бродильная жидкость. Выпьешь и начинаешь бродить туда-сюда и сшибать все на пути. Мы с тобой лучше возьмем пива и тихо посидим.

— Судя по тому, что рассказывал Смок Парнелл, ты и без виски все сшибаешь на пути.

— Что, видел его?

— Я его видел последний раз, когда он собирал вещички, чтобы ехать в Монтану. Он сказал, что порядочный бандит не может жить в одном штате с таким типом, как ты.

— Он крутой парень.

Мак-Клауд взглянул ему в лицо.

— Если не ошибаюсь, у тебя за седлом приторочено одеяло. Опять кочуешь?

— У меня лихорадка от перекати-поля.

— И у тебя тоже?

— Что значит «тоже»?

— Такое впечатление, что половина ковбоев в этом штате только тем и занимается, что гоняется за перекати-полем. Кто-то нашел в кусте записку, и пошло-поехало.

Конагер ощутил острое беспокойство.

— Записку? Какую еще записку?

— От какой-то девушки, живущей на севере — вероятней всего, на севере. Она пишет какие-то небольшие стишки или вроде того и привязывает их к перекати-полю. Чего только не придумаешь, когда слишком долго живешь один.

— Откуда известно, что она живет одна?

— Да у нее все записки об этом. Все ковбои к востоку отсюда бьются об заклад, толстушка она или худощавая, блондинка или брюнетка.

— Да у нее небось муж — косая сажень, — усмехнулся Конагер, стараясь скрыть свое разочарование. — Лучше бы ребятам угомониться.

— Ну не знаю. Как бы то ни было, она всех перебаламутила. Если так пойдет дальше, на всех ранчо в округе будет нехватка рабочих рук.

Конагер бессознательно водил пивным стаканом по столу в приливе сильнейшей досады. Ну почему человек не может иметь мечту, о которой знает он один? Да ведь следовало же догадаться, что не только ему попадались эти записки.

— Как далеко к северу находят эти послания?

— Почем я знаю! Говорят, по всему штату. Пассажиры в дилижансе только о том и болтают.

— Перекати-поле катится очень далеко. Дьявольщина! Эта женщина с тех пор могла сто раз выйти замуж да еще и завести пару детей. Как ты узнаешь, сколько лет этим запискам? — Конагер махнул бармену, прося еще пива. — Кстати о женщине с парой детей, — вспомнил он, — как там поживает миссис Тил?

— У нее была трудная зима, как можешь догадаться. Я не говорил с ней уже три, а то и четыре недели. Только вижу, как они всегда машут, когда дилижанс проезжает мимо.

— А что все-таки случилось с ее мужем?

Мак-Клауд пожал плечами.

— Он вез деньги. Она говорила, четыре сотни золотом. Ты же сам знаешь, что так просто деньги не провезешь — если только не проявлять особую осторожность. И все равно что-то случается. Разве мало мы знаем людей, которые однажды уехали и попросту исчезли? Несколько лет назад мы нашли в прерии пустой дилижанс. Лошади паслись у дороги, а возница и два пассажира как сквозь землю провалились. Мы так и не узнали, что там произошло. То ли они что-то такое увидели в поле и пошли поглядеть, то ли вылезли из повозки на крутом подъеме, а лошади чего-нибудь испугались и понесли… Да мало ли что! Долго человек не протянет в прерии без лошади и без воды.

Утром Конагер медленно поехал на восток, проверяя по пути кусты перекати-поля. Ему попадались старые, прошлогодние кусты, и единственную записку, которую он нашел, дождь и снег испортили окончательно.

На четвертый день он увидел на севере тонкий столбик дыма, поднимавшийся, как он знал, над хижиной Тилов, и решительно повернул туда коня. Не проехав и пятидесяти ярдов, обнаружил следы по меньшей мере дюжины всадников, следовавших в том же направлении. Трава только-только начала распрямляться; должно быть, после их проезда не прошло и часа. Придерживаясь низин — хотя какие там низины на этой почти идеально плоской равнине? — поехал по следу, стараясь не привлекать к себе внимания. В высокой траве следы найти трудно, но, похоже, лошади не были подкованы.

— Что ж, малыш, — сказал Кон своему коню, — скипидарь пятки! Придется немного поторопиться.

И, пустив коня галопом, привстал в стременах для лучшего обзора. Вот появился дом Тилов, и там вроде бы все спокойно. Мальчик во дворе рубил дрова; вот он поднял топор, вот опустил… спустя мгновение донесся звук раскалывающегося полена.

Он помчался во весь опор и на всем скаку влетел во двор.

— Лабан, где твоя мама и сестренка?

— Здравствуйте, мистер Конагер! Они на холме собирают зелень. Что случилось?

— Бегом в хижину и готовься к бою. Индейцы где-то рядом. Я заберу женщин!

Выдернув винчестер из чехла, проводил взглядом мальчика, бросившегося к хижине, и галопом поскакал вверх по склону холма. Эви и Руфь спускались ему навстречу. Он осадил коня.

— Быстро! Ногу в стремя, с обеих сторон! Живее!

— В чем дело? — испугалась Эви.

— Апачи, — коротко бросил он, подхватил обеих и спустился вниз к хижине. — Быстро в дом, — скомандовал он, спешился, распахнул ворота сарая и завел туда коня.

По дороге к хижине он понял, что индейцы уже здесь. Прятаться было поздно, хотя он заметил дула двух ружей в бойницах и знал, что апачи их тоже заметили.

Отряд из одиннадцати бойцов приближался с востока, ведя лошадей под уздцы. Все воины в боевой раскраске. Кон остановился у двери хижины, чуть в стороне от бойниц.

Одного из воинов он знал по имени, по крайней мере троих — в лицо. Великий вождь Бенактини, называемый часто Бенито, был храбр и умен не только в бою.

— Привет, Бенито, — приятельски небрежно приветствовал его Конагер. — Вы не слишком далеко забрались на север?

— Эти горы, — Бенито простер руку по направлению к Моголлонам, — наше место. Наша земля.

— Времена меняются, — светским тоном возразил Конагер. — Я слышал, что вы теперь живете в горах Сьерра-Мадре, в Мексике.

— Мы жил там, — мудро ответил индеец. — Очень много белый солдат приходил.

— Разве солдаты когда-нибудь волновали Бенито? — сказал Конагер. — Никто не мог бы принудить Бенактини и его воинов. Бенактини ушел, потому что он так захотел. Он ушел к далеким горам, где много быстрых ручьев и густых деревьев, и был счастлив там.

Выражение лица Бенактини не изменилось. Конагер знал, что это очень гордый человек.

— Ты прав, — промолвил апач. — Никто не мог бы принудить Бенактини. Но это тоже моя земля.

— Когда-то эта земля принадлежала вам, — согласился Конагер и затем добавил лукаво, с невинным выражением на лице: — А еще раньше это была земля мимбров.

— Мы отобрал земля у мимбров, — гордо подтвердил Бенактини.

— Но потом вы ушли отсюда, и пришли белые люди. Много белых людей, и они все прибывают. Их так же много, как травинок на равнине Святого Августина, и на месте каждого убитого встает пятеро новых. По мне бы, лучше поменьше убитых, — добавил Конагер, — потому что мне нравится эта земля как она есть, без такого множества народа.

Бенактини сменил тему:

— Ты здесь мужчина? Здесь жил только женщина и два -молодых.

— Они мои друзья. Я их защищаю. Их друзья — мои друзья, их враги — мои враги. Хорошо, что вы пришли с миром. Я буду рад, если мой друг Бенактини станет их другом.

Бенактини взглянул на него, пряча в глазах тень усмешки, ибо до этой встречи они с Конагером едва ли перебросились парой слов, хотя немало слышали друг о друге.

— Кажется, ты сказать о мире, — произнес Бенактини. — Значит, ты бояться?

— Ты любишь шутить. — Конагер употребил выражение, которое слышал от армейского офицера в разговоре с апачами. — Мне нет нужды бояться. У меня нет врагов.

— Нет врагов?

— Мои враги лежат по разным холмам. Мужчине нужны враги, чтобы он оставался зорким и сильным, но я не хочу, чтобы Бенактини был моим врагом. Все белые люди знают, какой он могучий воин, а также какой великий вождь — свирепый в бою и мудрый в совете.

Бенактини вскочил в седло.

— Мы ехать дальше.

— Подожди! — поднял руку Конагер. — Мой друг Бенактини едет далеко. Я не могу отпустить его без табака.

Левая рука Конагера нырнула в седельную сумку. Он подошел к индейцам, неся несколько пачек табака «Дурхамский бык». Одну из них он вручил Бенактини, а остальные полдюжины — другим воинам.

— Поделите их, а когда закурите, вспоминайте своего друга Конагера.

Потом он подчеркнуто повернулся к апачам спиной и медленно пошел к двери, которая тут же перед ним распахнулась. Он шагнул в комнату, снимая левой рукой седельную сумку с плеча. Взглянув через бойницу, увидел удаляющийся отряд.

— Они хотели напасть на нас! — воскликнула Эви.

— Я тоже так думаю.

— Что вы им сказали?

Он пожал плечами.

— Они же разумные люди. Мне приходилось драться с индейцами. Я дрался с сиу, шайенами, апачами, команчами и кайова, но мне случалось И делить с ними еду, меняться лошадьми, и я убедился, что они — разумные люди. Они уважают мужество. Индейца бесполезно умолять. Он убьет тебя из презрения, если не найдется другой причины. Но они уважают мужество и уважают хороший спор.

— Он знает вас?

— Скажем так — он признал меня. Я не отличаюсь благоразумием, миссис Тил, и по тупости своей никогда не признаю безнадежности своего положения. Он знал, что я буду драться, равно как и я знал, что он сделал бы то же самое. Мы увидели это друг в друге.

— Вы останетесь на ужин? Мы как раз собрали зелени.

— Что ж, с удовольствием, но только если вы позволите мне внести свою долю. Я всего несколько дней как из Плазы, и у меня есть бекон, пакет изюма, пара фунтов чернослива. Вы можете все это использовать. И еще есть кофе.

— Благодарю вас, мистер Конагер. Я принимаю ваш взнос. Мы и правда давно сидим без кофе.

— Поджарьте бекон, — предложил он, — а я пойду взгляну на лошадь.

Она сказала, что они сидят без кофе, но у Конагера было впечатление, что они много без чего сидят. Все выглядели изможденными… может, им не пришлось голодать, но их стол, очевидно, изобилием не отличался. Как Эви Тил сводила без мужа концы с концами, он даже не мог себе представить.

Ковбой вытер насухо коня, бросил ему сена, занес под навес свое седло. Винтовку, веревку и скатанные одеяла взял с собой в хижину.

Оглядев усадьбу, покачал головой: в хозяйстве явно не хватало мужских рук. Мальчуган еще не дорос до того, чтобы справляться с обязанностями взрослого мужчины, а женщине они вообще не по силам. Прихватив инструменты, ковбой починил поилку, поправил угол навеса, растрепанный ветром, а ближе к закату взял свою винтовку.

— Пойду прогуляюсь на часок, — предупредил хозяйку. — Может, попадется олень. Они здесь непуганые и как раз в это время спускаются к воде.

Человек, живущий на Западе, по привычке запоминает по пути расположение источников, звериные тропы, ориентиры в горах. Побывав в этих местах однажды, Конагер быстро нашел нужное направление, взобрался на гребень, выбрал место с подветренной стороны в тридцати ярдах от источника, залег в кустах и стал ждать.

Не прошло и получаса, как появился олень, а затем еще два. Охотник выбрал большого самца и тщательно прицелился ему в шею. С такого расстояния он не мог промахнуться. Освежевав тушу, сложил мясо в шкуру и принес к хижине, уже на подходе к которой до него донесся запах кофе и жареного бекона.

Переступив порог, сразу отметил про себя перемены в домочадцах: приглаженные волосы Лабана и ленточку на голове Руфи. Эви тоже убрала волосы в прическу. На столе появилась скатерть в красно-белую клетку, и вообще вся хижина сияла праздничной чистотой. Конагер почувствовал себя неловко.

Он несколько дней не брился, засыпая где придется. У него не было возможности уделять внимание своей внешности: умывался да причесывался — вот и весь туалет.

— Прошу прощения, мэм, я приведу себя в порядок. — Он вышел во двор, закатал рукава и умылся; глядя в треснувший осколок зеркала, почти наугад причесался; затем снял рубаху, вытряхнул, надел ее и вернулся в комнату.

— Извините, мэм, — проговорил Кон. — Бриться уже слишком темно.

— Какие пустяки, мистер Конагер. Прошу к столу!

После собственной стряпни любая еда казалась ковбою хороша, но эта была превосходна. На столе лежали два куска хлеба, и он уже доедал второй, когда вдруг осознал, что остальным хлеба не досталось. Молча дожевывая кусок, он обругал себя идиотом.

— Вы хорошо здесь обосновались, — заметил он. — У вас появились телята.

Эви рассказала про свой скот.

— Давайте-ка я его заклеймлю, миссис Тил. За лето тут пройдет не одно стадо, и неклейменый скот может потеряться.

— Я была бы очень благодарна, мистер Конагер.

Когда после ужина он поднялся и пошел к выходу, Эви проводила его взглядом: высокий, широкоплечий, длинноногий — у него прекрасная фигура, отметила она про себя.

Движения его отличались мягкостью, характерной скорее для охотника, чем для ковбоя. И еще он производил впечатление уверенного в себе человека, но без малейшего вызова,

Под внешним спокойствием Джейкоба всегда проглядывала тень тревоги. Эви казалось, что муж в глубине души никогда по-настоящему не верил в себя. В любом начинании он ожидал провала, несмотря на всю свою суровость, трудолюбие и умение внушить уважение к себе.

О Коне Конагере она не знала практически ничего — только то, что его считали мрачным, жестоким типом, никогда не просящим о снисхождении… но которого лучше не задевать, как выразился Мак-Клауд.

Невольно она стала свидетельницей того, как Кон проделал путь чуть ли не через весь штат, чтобы вернуть скот на ранчо, где работал, — скот, украденный опасными преступниками. И все же он казался ей странно застенчивым и мягким. Хотя этим отличались и некоторые другие встречавшиеся ей люди, имевшие репутацию опасных.

Она постелила себе наверху, вместе с детьми, а гость улегся на полу.

Проснувшись утром и увидев, что он опять исчез, как тогда зимой, Эви вдруг испугалась. В его присутствии она чувствовала себя так уверенно; первый раз за многие месяцы спала спокойно и крепко.

Она торопливо одевалась, когда раздался выстрел, затем второй. Быстро спустившись вниз, Эви разожгла огонь и принялась готовить завтрак к приходу Кона. На душе у нее потеплело.

— Добыл пару дроф, — улыбаясь, сказал он, входя в дом. — Жирненькие такие.

Весь день Конагер работал во дворе и думал о девушке, которая писала записки и привязывала к кустам перекати-поля. Если он собирался ее искать, то пора бы трогаться в путь. Но он опять задержался. Сначала клеймил телят, потом помог Лабану управиться с тяжелыми бревнами в лесу на гребне холма, а вечером подстрелил еще одного оленя.

— Мясо можно завялить, — посоветовал он и показал Эви, как надо резать тонкие полоски для сушки.

Дважды он выезжал осматривать окрестности. Джейкоб Тил выбрал плохое место для ранчо; он и здесь потерпел бы неудачу. На ближних лугах трава оказалась редкой и чахлой; чтобы запасти на зиму сена, пришлось бы ездить далеко, и летние пастбища выглядели не так хорошо, как у «Пяти решеток».

Вечером, когда Конагер сидел на крыльце и смотрел на закат, Эви с подойником в руке остановилась возле него.

— Правда красиво, мистер Конагер? — спросила она. — Я люблю смотреть, как ветер гуляет в траве.

Он открыл рот, чтобы ответить, но ничего не успел сказать. Во двор въезжал Крис Малер.

Глава 16

Конагер увидел, как напряглось лицо Малера, когда он его заметил.

— А я думал, ты сменил штат. Мне сказали, что ты ушел от Старика. — Лошадь Криса, перебирая ногами, развернулась немного боком; выровняв ее, он спросил: — Ну и чего ты добился, рискуя ради него головой? Разве что из-за этого погибла пара хороших ребят.

— Они погибли не из-за того, что сделал я, а из-за того, что они сами собирались сделать. А насчет того, чего я добился, — я просто делал свое дело, потому что по-другому не умею.

— А я что — не делал свое дело?

— На этот вопрос ты лучше ответь себе сам. Ты бросил Старика, когда был ему нужен, и присоединился к его врагам.

— Наглая ложь!

— Было время, когда я при таких словах хватался за револьвер. Но ты прекрасно знаешь, ложь это или нет, и я знаю. Что бы ты ни говорил — ничего уже не изменишь.

Малер холодно и зло глядел на него.

— Ты мне никогда не нравился, Конагер. Мы разные люди.

— Спасибо за комплимент.

Малер резко развернул лошадь и ускакал. Конагер задумчиво посмотрел ему вслед, а потом повернулся к Эви:

— Сожалею, миссис Тил. Наверное, он приезжал повидать вас.

— Это не важно. — Немного подумав, она заметила: — Мне все говорили, что вы запальчивый и обидчивый человек, а вы намеренно избегали ссоры, мистер Конагер. Приятно удивлена.

— Я не хотел с ним драться. Он отличный работник, когда берется за ум, и вообще неплохой парень. Но стоит на грани — еще немного, и превратится в нечто противоположное. Да и вы были рядом, — добавил он. — Я не стал бы затевать драку в присутствии леди.

— Спасибо.

Они вместе подошли к двери, и он распахнул ее перед ней. Когда Эви скрылась в комнате, он снова уселся на крыльцо.

Последний луч солнца погас, и на небе зажглись первые звезды. Ночной ветерок волновал траву. Кон смотрел на холмы. Было в этом что-то успокаивающее: сидеть вот так, окончив дневные труды, под негромкие голоса и простые домашние звуки. Ему, оказывается, этого так не хватало… Когда же он последний раз жил в доме, где хозяйничала женщина? Наверное, в детстве, у тетушки с дядюшкой.

Лагеря дорожных рабочих, лагеря пастухов, лагеря золотоискателей… Женщины, которые в них водились, его не устраивали. Он был одиночка. Тяжело сходился с людьми. Особенно с женщинами. В их присутствии вечно не знал, что сказать. Казалось, круг его интересов — скот, пастбища, да еще драки. Не очень-то потолкуешь с дамой на такие темы.

Кон в досаде помотал головой: надо бы седлать коня да уматывать — ничего хорошего он здесь не высидит. И все же не пошевелился, а смотрел на звезды и думал о Малере.

У мужика явно какой-то репей под хвостом. А может, и несколько. Почему, например, он не ушел за Смоком? Что его держит здесь?

У Конагера мелькнула неприятная мысль. Крис Малер ничего не имеет против него лично… вроде не должен бы иметь. И тем не менее он сегодня вел себя вызывающе. Нарывался на драку? Или его задело само присутствие здесь Конагера?

Не имел ли он виды на Эви Тил? Если присмотреться хорошенько, она очень симпатичная женщина. И фигуристая, и на лицо милая.

Да, она действительно милая. Кому как, конечно, но она в его вкусе. Что уж там — красивая женщина, решил он. И притом способна жить в таком месте с двумя детьми без какой бы то ни было поддержки. Для этого требуется настоящий характер.

По правде говоря, ему следовало бы с утра оседлать коня и убраться отсюда. Если он собирается искать девушку, посылавшую записки с перекати-полем, то ехать надо, пока не кончились деньги и пока ее не нашел кто-нибудь другой.

Он пообещал себе, что отчалит утром, но не почувствовал в себе решимости.

Дело в том, понял он вдруг, что ему здесь очень хорошо — просто невозможно вспомнить, когда еще ему было так хорошо.

Дверь неожиданно распахнулась.

— Мистер Конагер, ужин готов, — позвала Эви.

Во время ужина он несколько раз порывался что-то сказать, но слова не шли с языка. Наконец он произнес:

— Думаю, пора отправляться. Не вечно же мне вас объедать.

— Вы же помогаете, — запротестовал Лабан. — Я не умею так хорошо стрелять, как вы, чтобы приносить столько дичи. Мы впервые попробовали дрофу.

— Их можно иногда убивать просто дубинкой. Я видел, как это делается.

Эви украдкой глядела на него, но, когда он посмотрел в ее сторону, она быстро отвела глаза, вспыхнув без видимой причины.

— Понимаю, у вас много своих дел, — промолвила она. — Я… вы и так нам очень помогли. — Внезапно она взглянула ему прямо в глаза. — Нам было очень трудно, честно говоря.

Он вынул деньги — после покупки съестных припасов их осталось уже не так много.

— Я поеду назад той же дорогой. Оставьте эти деньги у себя, чтобы я мог рассчитывать на ужин на обратном пути. Я не собираюсь вам платить, но хочу чувствовать себя вправе заехать к вам еще раз.

— Для этого не надо оставлять денег, — ответила Эви. — Вы будете желанным гостем в любое время. Надеемся, что вы вернетесь. — Смутившись от собственной откровенности, она добавила: — Теперь, когда у нас перестали останавливаться дилижансы, мы так редко видим людей. Нам здесь очень одиноко.

— Да… конечно, еще бы.

Он уехал утром. Уезжать ему не хотелось. Он втайне ждал, что она попросит его остаться, но сам намекнуть не осмелился. Ну каким надо быть дураком, чтобы так вот объявить об отъезде? — ругал он себя по дороге. При ближайшем рассмотрении у него не было никакой причины, чтобы взять и сорваться. Он, видите ли, собирался гоняться за перекати-полем… Что за дурацкая идея, люди добрые! Мальчишка он, что ли, чтобы мечтать о сказочной принцессе? О прекрасной девушке, которую держат в заточении? О чем он вообще думает? Ну хорошо, предположим, эти записки нашли отклик в его душе. Разве это причина, чтобы разыгрывать из себя идиота? Не ребенок же он, в самом деле!

Будь у него хоть капля разума, он развернулся бы и помчался обратно! Но так казня себя, Кон продолжал ехать вперед, на восток, совсем забыв о перекати-поле. Дважды ему попадались на пути кучи темных шаров, скопившиеся у зарослей кустарника, но он даже не остановился возле них.

Что должен мужчина сказать такой женщине, как Эви? Предположим даже — ну просто предположим, что он решил осесть и так далее… Ну что ей сказать?

Спустилась ночь, а он так и не нашел ответа на самый мучительный для него вопрос. Пора было искать место для лагеря. Кон съехал с дороги, поднялся на невысокий кряж и спустился в расщелину. Внезапно его конь чего-то испугался. Вглядевшись, Конагер увидел впереди два скелета, лежащих рядом, — человека и лошади. Над ними изрядно потрудились койоты. Там же валялось и седло.

Конагер отъехал подальше, нашел укромный уголок в скалах среди можжевельника и устроился на ночевку.

Вот малый… умер здесь, и кому до этого дело? Если ездишь один, то и умираешь один, и некому прибрать твои кости.

— Что ж, мистер, — вслух произнес он, — я приберу ваши кости. Как рассветет, вернусь и выкопаю могилу. Так и сделаю.

Сон пришел не сразу. Кон долго глядел на ковш Большой Медведицы, проклинал бессонницу и наконец заснул. Проснулся поздно, было совсем светло, и конь тыкался мордой в его ноги.

Он встал, оделся, развел костерок. Вскипятив воду, заварил кофе и поджарил на огне кусок оленины; покончив с едой, поднялся, вытер нож о штанину и сунул его в ножны. Не такая еда, конечно, как у миссис Тил, но ничего, сойдет.

Оседлав коня, вынул из чехла винчестер и подошел к мертвецу.

При свете дня история бедолаги читалась как по буквам. Лошадь сломала ногу, а положение седла и проломленная грудина ясно рассказали Кону о судьбе ее хозяина.

Кто-то — возможно, индеец — забрал винтовку и револьвер, если они были у погибшего.

Выкопав могилу, Конагер приподнял скелет. Посыпался песок, а под мертвецом открылась уцелевшая часть куртки. Частично прикрытая курткой и занесенная песком, лежала седельная сумка погибшего.

Она высохла и заскорузла, края ее загнулись и побелели, как и само седло. Затвердевшая кожаная застежка не поддавалась, а когда Конагер разорвал ее, на землю хлынул ливень золотых монет.

Ошеломленный, он смотрел на них, не веря своим глазам, потом быстро оглянулся. Вокруг не было ни души.

Присев на корточки, ковбой стал собирать монеты. Насчитав триста двадцать долларов, он еще раз потряс сумку, и на землю выкатились еще пять золотых четвертаков.

Четыреста двадцать долларов — больше, чем он мог бы заработать за целый год. И все это теперь его — других владельцев нет.

Кон тщательно осмотрел остатки сумки. Но. если там и были какие-либо письма или бумаги, то они давно истлели. Похоронив несчастного, он поставил на могиле знак из двух больших камней и сел в седло.

Четыреста двадцать долларов свалились с неба! Он поедет в город и устроит шорох под звездами. Можно хоть раз в жизни покутить по-настоящему — хотя бы один раз!

Он въехал в Сокорро и направился прямиком в салун.

На улице стоял дилижанс, и Чарли Мак-Клауд поднимал на крышу чемодан.

Оглядевшись вокруг и увидев Конагера, он крикнул:

— Эй, помоги-ка мне!

Вдвоем они взгромоздили чемодан на крышу дилижанса и привязали его. Мак-Клауд отряхнул ладони, задумчиво глядя на ковбоя.

— Я слышал, ты останавливался у миссис Тил. Подумал даже, что вы составили бы неплохую пару.

Конагер, внезапно покраснев, уставился в землю.

— Эх, Чарли… ты же знаешь, я не из тех, кто ходит в упряжке. Я кочевник.

— Да сколько же можно твердить одно и то же? Ты такой же кочевник, как и я. Послушай, Кон, если ты бросишь дурить, то найдешь себе кусок земли и угомонишься. Она — замечательная женщина.

— Несомненно. Но с чего ты взял, что я ей понравлюсь? Что я вообще могу предложить женщине?

Мак-Клауд улыбнулся и развел руками.

— Это ты не меня спрашивай. Пусть она сама тебе скажет. Женщины всегда умеют найти в мужчине что-то, чем стоит владеть. По моему мнению, ты просто салунный скандалист, которого хлебом не корми — дай подраться. Единственное, что я могу сказать о тебе хорошего, — так это то, что ты всегда честно делаешь свое дело и не пасуешь перед трудностями.

— Ага. Можешь написать на моей могиле: «Он не пасовал перед трудностями». Это как раз меня и убьет, причем в ближайшем будущем.

— Кстати, о трудностях: ты давно видел Криса Малера? Он готовится к войне.

— Это его личное дело Я с ним воевать не собираюсь.

— Он, кажется, одно время состоял в банде Парнелла?

— Прошло и быльем поросло, и для меня больше не повод.

— А теперь куда ты путь держишь? — спросил Мак-Клауд.

— Чарли, я собираюсь напиться. Я хочу напиться в дым, а потом напиться в стельку, а когда я проснусь, то уеду куда-нибудь в Монтану или Орегон — в общем, подальше.

Он пересек улицу и вошел в салун.

— Педро, — позвал он, — принеси мне бутылку вон за тот столик. Я собираюсь напиться.

— Но, сеньор, — запротестовал Педро, — вы же никогда не напиваетесь! Я ни разу не видел вас пьяным!

— А что, я не имею права…

Дверь за его спиной широко распахнулась. Конагер медленно обернулся. На пороге стоял Крис Малер.

— Я узнал, что ты в городе, — начал Малер, — и пришел посмотреть, чем занимается честный человек вдали от дома.

На Конагера внезапно накатило безмерное раздражение. Драться ему не хотелось, но порой этого невозможно избежать. Он вдруг понял, что если один из них не уберется из города, то без драки не обойтись; но он лично никуда не уедет. Он остается здесь.

Кон стоял, опираясь спиной о стойку бара, и смотрел на Малера с отвращением.

Малер сделал несколько шагов вперед и остановился, широко расставив ноги и в упор глядя на Конагера. В салуне, кроме них, находилось двое: Педро и Чарли Мак-Клауд, который только что вошел в боковую дверь.

— Малер, у меня свои дела. Мне не нужны неприятности.

— Вот как? Значит, под кусток и молчок?

— Нет, я просто не хочу лишних хлопот. У тебя встало поперек глотки, что ты уехал, а я остался, ну так что с того? Это твое личное дело, и давай оставим все как есть.

— А если я не желаю?

Малер был здоровенный мужик — мощный, прочный, широкий в плечах.

— Куда ни придешь, — ядовито заявил он, — только и слышно, какой Конагер крутой. Что ж я никогда не видел тебя в деле?

Конагер подчеркнуто повернулся к нему спиной, взял свою бутылку и пошел к столику. Вытащив стул и оседлав его, наполнил стакан.

— Черт побери, Кон! — заорал Малер. — Ты слышишь меня?

— Я буду слушать, когда ты перестанешь нести чушь. Иди сюда, давай лучше выпьем.

Сделав два огромных шага, Малер смахнул бутылку и стакан со стола, и они со звоном разлетелись, ударившись о стену.

— Ладно, — Конагер остался невозмутимым, — если не хочешь выпить, то тащи стул, и я закажу чего-нибудь поесть. Я никуда не тороплюсь.

— Человек, которого ты застрелил в лесу за хижиной Тилов, был моим напарником.

Конагер поднял взгляд. Улыбка сошла с его лица, и глаза потемнели от гнева.

— Он ворюга, скотокрад и стрелял мне в спину.

Малер схватился за револьвер, и Кон, который сидел перед ним, поставив согнутые ноги на нижнюю перекладину стола, внезапным сокрушительным пинком бросил стол прямо на Малера.

Потом он поднялся и, отстегнув свои револьверы, положил их на стойку возле Педро.

Крис хорошо приложился об пол, но уже поднимался. Кон подошел к нему и врезал задубевшим от работы кулаком. Удар пришелся в нижнюю челюсть; Малер пошатнулся, но сделал ответный выпад. Конагер упал на колени; пытаясь подняться, получил еще два удара — прямой левый в скулу и боковой справа в подбородок. Он отшатнулся и упал спиной на стойку. Изо рта Малера текла кровь, но он криво улыбался.

— Если ты предпочитаешь кулаки, — процедил он сквозь зубы, — то получай. Никто еще не побеждал меня на кулаках, и никому это не удастся.

Он сделал ложный выпад и нанес еще один боковой справа в челюсть. Во рту у Кона стало солоно, он почувствовал, что у него выбит зуб. Чем-чем, а кулаками Малер умел работать на славу.

Крис снова бросился на бывшего товарища, сделал ложный выпад, уклонился от удара справа и сломал Конагера пополам двумя яростными ударами в живот. Потом отступил немного, ожидая падения противника, но тот лишь откачнулся и ударил подряд слева и справа, промахнулся, получил жестокий удар слева в челюсть и вдруг неожиданно пригнул голову и бросился вперед.

Эта внезапная атака, когда все, казалось, шло как он хотел, ошеломила Малера. Он попытался уйти в сторону, но наткнулся на стол, и Конагер, налетев, опрокинул его вместе со столом и навалился на Криса сверху, заехав ему коленом в живот; затем Кон стал подниматься, но когда вместе с ним приподнялся Малер, колено ковбоя угодило ему как раз в подбородок, заставив снова рухнуть на пол.

Малер перекатился на спину, но Конагер вскочил на ноги, не дав себя подмять, и, как только противник поднялся, нанес ему несколько коротких, жестких хуков в голову и в корпус, работая обеими руками. Крис отступил на шаг, чтобы прийти в себя, но Кон не дал ему передышки, ударив правой под дых. Неудачно проведя хук слева, он изо всех сил саданул еще и локтем.

Они боролись нос к носу, расчетливо и свирепо, потеряв всякий счет времени. Конагер получал сокрушительные удары в голову и в корпус, но продолжал мрачно работать кулаками, вися на Малере, как бульдог, принимая его лучшие удары и нанося ответные обеими руками. Он припер врага к стойке, торопливо сделал пару глубоких вдохов и затем, уткнувшись головой в его плечо, врезал несколько коротких яростных ударов ему в живот.

Во рту Конагера стоял привкус крови, он чувствовал, что кровь течет по лицу. От следующего тумака Малера он рухнул на пол, а потом еще раз. Едва поднявшись, получил молотоподобный удар в скулу. Отшатнувшись, успел поймать руку обидчика и швырнуть его на пианино. Раздался страшный грохот, но Крис тут же снова встал в стойку и бросился в атаку. Поднырнув под его удар, Кон саданул его в грудь обеими руками, затем откачнулся назад и провел апперкот правой, разбив сопернику нос, из которого струей хлынула кровь.

Крис ушел в сторону, отшвырнув ногой стул, освобождая пространство для драки. Он молотил и молотил кулаками; сделал ложный выпад, провел хук справа в подбородок, попытался достать и слева, но Конагер ждал этого. Он поставил блок и почти подбросил Малера ударом в солнечное сплетение. Колени у Криса подогнулись, и он стал медленно оседать; Кон снова ударил его правой, и тот упал. Конагер вздернул противника за воротник и ударил еще три раза, прежде чем дать ему свалиться. После этого здоровяк затих и больше не двигался.

Конагер постоял над ним, шатаясь, — лицо в крови, рубаха в клочья — и наконец, повернувшись, тоже упал на стойку бара.

— Вы можете взять эту бутылку, — пролепетал Педро. — Я дарю ее вам.

— Не хочу, — промычал ковбой сквозь разбитые губы. — Мне уже не надо.

Он думал. Он складывал в уме кусочки мозаики. Трепка, которую он получил, странным образом упорядочила мешанину мыслей в его голове; они начали становиться на места.

Четыреста двадцать долларов золотом… Джейкоб Тил поехал покупать скот… Джейкоб Тил пропал без вести… Скелет, найденный на расстоянии дня езды на восток от хижины… иссохшие седло и седельная сумка… Все так.

Обеими руками он упирался в край стойки; с кончика носа падали капли крови, и во рту была кровь. Он сплюнул.

Голова все еще гудела от полученных ударов. Пошатываясь, Кон дотянулся до своего пояса с оружием и застегнул его на бедрах. Кто-то подал ему шляпу.

— Мистер Конагер?

Нет. Это невозможно. Только не здесь. Не в Сокорро. Он повернул разбитое лицо к свету, падавшему из двери. Там стояла женщина, темный силуэт на фоне солнечного сияния. Он не мог различить ее лицо. Только платье — красивое платье, если присмотреться хорошенько.

— Мистер Конагер? Я думаю, вам надо ехать домой.

Он глядел на нее, не понимая. Домой? У него нет дома. Он шагнул ей навстречу, но его колени подкосились, и она поддержала его.

— Мистер Мак-Клауд? Вы не можете мне помочь? Я боюсь, он ранен.

— Он? Ранен? Его и топором не перешибешь. Он же упрям как осел.

Конагер выпрямился.

— Почему вы здесь? — спросил он, еще не совсем твердо держась на ногах и прижимая к окровавленным губам свой шейный платок.

С чего он взял, что она простушка? Вранье! Она красавица, без всяких сомнений.

— Я… вы нужны нам, мистер Конагер. Я… мы все будто потерялись… Я не знаю, как…

— Есть такое место — ранчо «Пять решеток», — заговорил он. — Неплохое ранчо. А с деньгами… они принадлежат вам по праву… с такими деньгами мы могли бы купить скот у Тэя. Можно попытаться начать все с начала.

Крис Малер перекатился на живот и поднялся на ноги. Его лицо было искажено болью. Держась за бок, он проводил их взглядом до дверей.

— Я бил его, — пробормотал он. — Я использовал все приемы. Я сделал все, что надо, а он уложил меня.

Он пошатнулся и оперся о стойку, уставившись на качающиеся двери.

А по другую сторону дверей стоял Конагер и шарил в кармане. Он достал пригоршню истертых бумажек.

— Это вы… вы же их написали, правда ведь? Я вспомнил сейчас, как вы говорили что-то насчет ветра в траве, и…

— Я была одинока. Мне хотелось поговорить… написать кому-нибудь, но некому было…

— Было кому. Мне.

А Малер в салуне никак не мог успокоиться.

— Я сделал все, чтобы убить его, — снова выговорил он. — Что же это за человек?

— Это Конагер, — ответил Чарли Мак-Клауд. — Лучше не скажешь. ОДИНОКИЙ КОВБОЙ ПРОТИВ «ПЯТИ РЕШЕТОК».

Library Г.Любавина: gurongl@rambler.ru