Маргарет, с мятежным и предвещающим бурю выражением на своем некрасивом лице, сидела у огня в своей комнате и метала яростные взгляды на Роберта, который делал вид, будто не замечает их, всячески стараясь изобразить невозмутимость, и усердно строгал ножом кусок дерева. После показавшегося ей вечностью молчания Маргарет наконец не выдержала:
      – Ну?
      – Что ну? – отозвался Роберт, не поднимая на нее глаз.
      – Ты прекрасно понимаешь, о чем я. Что ты решил?
      Муж продолжал строгать брусок, как будто в этот момент не было ничего более важного. Маргарет, сердце которой было переполнено эмоциями, накалялась все больше. За несколько часов, прошедших с того момента, как Ориэль поставили в известность о предложении Джулианы, в душе Маргарет произошел переворот. В жизни ее дочери, которой она всегда втайне завидовала, впервые разыгрывалась трагедия. Всегда живая, прелестная Ориэль вдруг согнулась и смялась, как тряпичная кукла.
      – О, пожалуйста, не надо! – кричала она, бросившись на колени и, как ребенок, цепляясь за юбку матери. – Он такой мерзкий, такой отвратительный! Лучше умереть, чем стать его женой! О, спаси меня, мамочка, пожалуйста!
      – Но он утверждает, что влюблен в тебя, – резко оборвал ее Роберт.
      – Нет! – в голосе Ориэль зазвучали истерические – нотки. – Он не любит меня. Он даже никогда не смотрел в мою сторону. Да что там, он любит Пьера гораздо больше, чем меня.
      Что-то в этом замечании насторожило Маргарет. Глядя на лицо дочери, красное и распухшее от плача, она впервые пожалела ее. Чувство сострадания еще больше углубилось, когда она обняла Ориэль и прижала к себе, вдруг ощутив, что любит ее, пожалуй, не меньше, чем Хэмона. Означало ли это, что Ориэль нужно было быть уродливой, чтобы заслужить привязанность матери? Однако Маргарет не стала задумываться над этим, искренне радуясь тому, что наконец избавилась от разъедавшей ее сердце зависти. Она твердо решила, что нельзя принуждать Ориэль к замужеству против ее воли. Выпятив нижнюю губу, с выражением непреклонной решимости, Маргарет не сводила с Роберта ледяного взгляда.
      – В конце концов, что ты мне ответишь? – не отступала она.
      Муж поднял голову, хотя руки его механически продолжали стругать дерево.
      – Это очень хорошее предложение, – наконец выдавил он.
      – И это все, что ты можешь сказать? – вышла из себя Маргарет.
      – Маргарет… – предостерегающе произнес Роберт, но ее уже невозможно было удержать.
      – Ты откровенно презираешь Джулиану, и я знаю об этом не хуже тебя. И тем не менее ты собираешься продать ей единственную дочь! Да, я сказала ПРОДАТЬ! Потому что, если бы не деньги, ты никогда бы и мысли не допустил о том, чтобы Шардены могли породниться с Молешалями!
      Теперь и Роберт выглядел не менее разъяренным, чем жена.
      – Маргарет, ты слишком далеко заходишь!
      – Ничего подобного! Роберт, ведь ты же видел девочку. Она обезумела от горя. Принуждать ее к этому браку – просто чудовищно. – Немного успокоившись, Маргарет продолжала: – Вспомни, Роберт, твой отец позволил тебе выбрать самому. Смягчи же и ты свое сердце.
      – Мой отец предоставил мне выбрать одну из двух: тебя или Анну де Уинтер. Поскольку ваше приданое было одинаковым, ему было все равно. Вот и все, что было мне дозволено.
      К глазам Маргарет подступили непрошеные слезы.
      – Какие ужасные вещи ты говоришь. А я-то всегда верила, что ты выбрал меня, потому что я тебе нравилась.
      Роберт выглядел раскаивающимся:
      – Ну, конечно, нравилась. Я только сказал, что мне вовсе не было позволено выбирать по своему усмотрению. – Проговорив это, он сразу же понял, что еще больше все испортил, и попытался исправить положение: – Маргарет, ну не смотри же на меня так. Ты знаешь, что я выбрал тебя из-за твоего изящества и элегантности. Да рядом с тобой Анна де Уинтер казалась просто стогом сена! – Опустившись на колени рядом с женой, Роберт поцеловал ее в кончик носа.
      Смягчившись, Маргарет сказала:
      – Но, Роберт, так что же будет с Ориэль? Прошу тебя, подумай о ней и взвесь все как следует.
      – Хорошо, дорогая, хорошо. Но пойми и ты меня – ведь это лучшее предложение из всех, что нам когда-либо делали.
      – Может быть, и так, но я чувствую, что во всем этом есть что-то странное. Наша дочь говорит, что Джеймс гораздо больше интересуется Пьером, чем ею.
      Роберт резко поднял голову и пристально взглянул на Маргарет.
      – Что ты предполагаешь?
      – Ничего. Я просто повторила ее слова.
      Не отвечая, Роберт подпер рукой подбородок и хмуро уставился на огонь. Только слышавшиеся снизу голоса слуг и приглушенные рыдания Ориэль нарушали тишину. В дальнем темном углу огромной комнаты заворчала собака, одна из любимых гончих Роберта. От лежавшей на полу дорожки, сплетенной из свежего тростника, исходил приятный аромат, смешивавшийся с запахом дыма от горящих пахучих поленьев и веток. Если бы не напряженная и тревожная атмосфера, сцена казалась бы вполне мирной и уютной.
      Чувствуя, что обстановка немного разрядилась, Маргарет помалкивала, и прошло довольно много времени, прежде чем Роберт заметил:
      – Конечно, ты права. Джеймс и не думал об Ориэль. Так что либо это интрига Джулианы, либо…
      – Что?
      – Что-то, чего мы пока не знаем.
      Маргарет встала:
      – Значит, ты принял решение отказать? Роберт медленно кивнул.
      – Ты сам объявишь об этом Ориэль, или мне это сделать? – Маргарет старалась говорить как можно спокойнее, скрывая свои чувства.
      – Мы должны сделать это вместе. Джоан, – окликнул он, – пригласи сюда госпожу Ориэль.
      Маленькая неуклюжая служанка выскочила из-за ширмы и метнулась к лестнице. Когда она скрылась из виду, Роберт тихо сказал:
      – Ты не должна быть слишком мягкой с Ориэль. Нельзя, чтобы она думала, будто может оказывать родителям неповиновение. Я хочу твердо дать ей понять, что такую штуку ей удалось проделать в первый и последний раз в жизни.
      – Конечно, Роберт, – смиренно согласилась Маргарет, но внутри у нее все пело и ликовало: она добилась своего, Ориэль спасена от Джеймса.
      Наверное, улыбка на лице матери сказала Ориэль обо всем прежде, чем она успела услышать хотя бы одно слово, потому что, торопливо вбежав в комнату, девушка бросилась в объятия Маргарет, плача от счастья еще безудержней, чем от горя.
      – Ориэль, я решил не принимать предложения Джеймса, – очень строгим тоном начал Роберт. – По твоей реакции и по поведению твоей матери мне стало ясно, что этот брак совершенно неприемлем для вас обеих. Как тебе хорошо известно, многие отцы не приняли бы во внимание это обстоятельство, но я верю в христианское милосердие. – Выдержав паузу, он продолжал: – Из уважения к твоей матери я решил, что и в будущем мы никогда не вернемся к рассмотрению этого предложения.
      Роберт едва устоял на ногах, когда Ориэль прильнула к нему, прижавшись мокрым лицом к его твердой, холодной щеке.
      – Выслушай меня, дитя мое, – сказал он. – Я предупреждаю тебя, и больше не желаю к этому возвращаться. В следующий раз, если я сочту подходящим сделанное тебе предложение, тебе придется беспрекословно повиноваться моей воле. Ты хорошо поняла это?
      – Да, отец. Я с радостью приму любое ваше решение. Но только не Джеймс. В мире нет никого отвратительнее. Обещаю, что больше такое никогда не повторится.
      – Вот именно, никогда, – подтвердил Роберт. – Уж в этом ты можешь быть уверена.
 
      В тот час, когда обитатели замка Шарден наконец успокоились и уснули, Изабель дс Бэйнденн – одна из самых зажиточных арендаторов сэра Годфри Вале, обычно присматривавшая за усадьбой Бэйнденн в отсутствие хозяев, – пробудилась ото сна. Изабель приснилось, будто ее первый муж, умерший много лет назад, стоит в ногах ее кровати и грозит ей костлявым пальцем скелета. Затем он укоризненно покачал головой и исчез.
      Испуганная Изабель, не до конца придя в себя, оглядела темные углы спальни, решив, что покойник явился с того света, чтобы поглядеть на ее второго мужа, Адама, и высмеять саму Изабель за ее безрассудное замужество. Потому что, когда Изабель выкупила Адама Гильо, двадцатичетырехлетнего крепостного сэра Вале и спустя полгода взяла его себе в мужья, никто не называл ее иначе, как безумной.
      Сейчас, любуясь им в первых рассветных лучах, Изабель счастливо улыбалась. Он был потрясающе хорош собой. На его казавшемся золотым теле не было ни грамма лишнего жира. Адам был почти на тридцать лет моложе ее и, выходя за него, Изабель совершила самый необъяснимый и экстравагантный поступок в своей жизни. Однако с ней самой время обходилось более чем милостиво. Тело Изабель, не знавшее радости материнства, было таким же стройным и крепким, как сорок лет назад. Ее высокая грудь, тонкая талия и округлые бедра и сейчас заставляли мужчин оборачиваться, когда она проходила мимо.
      Несколько по-другому обстояло дело с ее красивыми черными волосами. Здесь Изабель помогала, или считала, что помогает, природе. Каждое утро, без исключений, когда муж и слуги еще спали, она вставала на рассвете и купалась в Ривер-Роз. Войдя в реку, Изабель делала глубокий вдох и погружалась в воду с головой, насколько ей хватало дыхания. Повторив этот ритуал не менее дюжины раз, она выходила на берег и умывалась утренней росой. Изабель была убеждена, что именно в этом заключается секрет вечной молодости ее тела, кожи и волос, но никогда никому о нем не говорила.
      Изабель услышала, как завывает снаружи свежий мартовский ветер, и подумала, что сегодня, пожалуй, не очень-то приятный денек для ее омовений, хотя зимой ей не раз приходилось разбивать лед, прежде чем начать ежедневный ритуал. Вот и теперь, несмотря ни на что, Изабель храбро опустила босые ноги на каменный пол и, пронзенная холодом, поспешила одеться. Обмотав голову теплым платком и надев сверху шляпу, она бросила еще один ласкающий взгляд на Адама и вышла на площадку перед домом.
      С того места, где она стояла, на много миль вокруг открывался прекрасный вид на долину. Слева от Изабель, на востоке, первые лучи солнца уже испещрили розовыми пятнами лесистые холмы, прямо перед ней до самой реки расстилался густой зеленый ковер пастбища, а на юге долина упиралась в крутой, поросший лесом склон величественного холма. И, как всегда, у Изабель перехватило дыхание. Она родилась, выросла и прожила всю жизнь здесь, на этом холме, в этом обдуваемом ветрами доме, и тем не менее всякий раз, когда она любовалась этим неописуемо прекрасным видом, у нее замирало сердце.
      Повинуясь многолетней привычке, ее лошадь сразу же направилась к реке. Изабель сидела в седле, обратив лицо к солнцу и вдыхая всей грудью про хладный живительный воздух. Утро и впрямь было очень холодным, но Изабель с восторгом наслаждалась им, раздувая ноздри и впитывая в себя прелесть солнца, свежего воздуха и несравненного пейзажа.
      Однако, добравшись до берега реки, она отчасти потеряла энтузиазм. Вода была ледяной. Чистая, кристально прозрачная, журчащая, она так быстро текла вдоль берегов, как будто боялась куда-то опоздать. Храбро скинув одежду, Изабель повесила ее на куст боярышника и прыгнула в реку. Однако, не успела бесстрашная женщина окунуться с головой, как, к досаде и огорчению, обнаружила, что она здесь не одна. Вдалеке Изабель увидела двух всадников, двигающихся по направлению к ней со стороны замка Шарден.
      Прежде чем они приблизились настолько, что могли заметить ее присутствие, она выбралась на берег и поспешно оделась. Но затем, вместо того, чтобы поздороваться с ними, а Изабель уже увидела, что это Роберт и Пьер де Шарден, что-то побудило ее отступить и спрятаться за могучим дубом.
      В облике приближавшихся мужчин было что-то воинственно-напряженное, и Изабель предпочла бы покинуть свое убежище и незаметно удалиться, но была вынуждена оставаться на месте, так как любое движение неминуемо выдало бы ее.
      – …Уже давно подозревал… – Голос Роберта раз носился далеко, но Изабель могла разобрать лишь обрывки фраз и отдельные слова. – …Позор… грех Содома… слезай тотчас же, ты…
      Потрясенная Изабель увидела, как хозяин Шардена ударом кулака сбил сына с лошади.
      – Поднимайся!.. Вот тебе… еще… и еще!
      Очевидно, Роберт Шарден специально привел сына в это укромное местечко, подальше от людских глаз, чтобы задать ему хорошую трепку. Судя по доносящимся до Изабель звукам, он всерьез принялся за дело, обрабатывая беспомощно лежащего на земле Пьера широким кожаным ремнем.
      – Нет… нет… Отец, пожалуйста, не надо!
      – Можешь убираться… Лондон… дам коней… станешь мужчиной…
      – Да-да, хорошо… Пожалуйста, не надо!
      Отдуваясь, Роберт наконец дал руке отдых и некоторое время стоял, глядя на корчившуюся на земле фигуру. Затем, пробормотав проклятие, он развернулся, вскочил на коня и ускакал в сторону Мэгфелда, не обращая более внимания на окровавленного хнычущего Пьера.
      Изабель продолжала молча стоять за дубом, раздумывая, как ей поступить. Христианское милосердие требовало не оставлять страждущего без помощи, но, с другой стороны, вмешиваться в семейную распрю, да еще вдобавок столь серьезную, значило ступать на весьма опасную почву.
      После некоторого колебания Изабель решила не терять благоразумия. Потихоньку пробравшись к своей лошади, она взобралась на нее и неслышно двинулась вверх по лесистому склону в сторону Бэйнденна.
      Но, видимо, всему свету не спалось в это раннее утро, так по крайней мере подумала Изабель, услыхав негромкий свист и увидев Николаса ле Миста, справлявшего нужду под деревом. Изабель скромно опустила глаза, но коротышка, нимало не сконфузившись, окликнул ее по имени и помахал рукой, призывая подойти поближе. Поджав губы, Изабель укоризненно покачала головой, но это только заставило его ухмыляться еще шире, показывая редкие неровные зубы, торчащие во рту, как валуны в скалистом ущелье.
      Не проехала она и пятидесяти ярдов, как убедилась, что неподалеку есть еще кто-то. В утреннем прохладном воздухе разливались волшебные, изысканные звуки необычайно искусной игры на гитаре. Заинтригованная, Изабель направилась к месту, откуда доносилась музыка, и, к своему удивлению, увидела на поляне Веврэ и с ним незнакомого смуглого человечка, сидевшего, скрестив ноги, на земле, и перебиравшего гитарные струны смешными коротки ми пальцами.
      – Доброе утро, – поздоровалась Изабель, и оба мужчины испуганно оглянулись.
      Веврэ вскочил на ноги и ответил на ее приветствие, но другой едва взглянул на нее и продолжал играть. Изабель не сомневалась, что перед ней истинный гений, ибо никогда в жизни ей не приходилось слышать такого богатства звуков, лившихся из-под этих грубых нелепых пальцев. Как будто этот человек уже побывал у небесных врат и принес обратно на землю услышанные там гимны.
      Не в силах противиться притягательной силе музыки, Изабель спешилась и, тихонько подойдя поближе, восхищенно взирала на незнакомца. А он продолжал играть так увлеченно и вдохновенно, как будто здесь не было ни ее, ни Веврэ. Дворецкий перехватил ее удивленный взгляд, но ничего не сказал. Все трос молчали, и только сладостные, чарующие звуки продолжали разноситься в лесу.
      К ним подошел Николас ле Мист, его ноги уже нетерпеливо отплясывали на месте.
      – Ну-ка, молодой человек, – воскликнул он, – сыграйте нам что-нибудь повеселее, чтобы мы могли потанцевать.
      Музыкант мгновенно заиграл самую веселую и жизнерадостную из всех мелодий, которые когда-либо доводилось слышать Изабель. Невозможно было устоять на месте, и вот уже она, смеясь, закружилась в паре с Николасом, позабыв и о своем возрасте и обо всем на свете.
      – Кто это? – спросила запыхавшаяся Изабель, когда музыка смолкла.
      – Да это же полоумный Колин.
      – Кто-кто?
      – Ну, младший брат нашего архиепископа. Его, правда, ото всех прячут, но это он.
      – Какой же он полоумный, если так играет?
      – Ага, вот это самое загадочное. Но кто может ответить на этот вопрос, кроме Господа Бога?
      Изабель никогда не видела господина ле Миста таким серьезным и рассудительным. Она заинтересованно взглянула на него.
      – Он действительно сумасшедший?
      – Да нет, не всерьез. Просто он слегка не в себе: мальчик в теле мужчины. Он совершенно безобидный и очень добрый.
      Изабель перевела взгляд на гитариста и увидела самую добрую и красивую улыбку, какую только можно себе представить, так и лучившуюся чистотой, простодушием и весельем. Женщина сознавала, что видит перед собой нечто исключительное, совершенно особенное, но подходящие слова никак не шли ей на ум. Сумев лишь благодарно и уважительно улыбнуться в ответ, Изабель сделала церемонный реверанс и, садясь в седло, позволила Николасу подержать стремя ее лошади. Возвращаясь в Бэйнденн, она слушала дивную музыку: пение жаворонка, присоединившего свой голос к гитаре Колина.

Глава четвертая