Бенджамин бросился вдогонку, чтобы поговорить с женой, но наткнулся на резкое:
– Бенджамин Мист, тебе не дозволяется говорить с задержанной.
– Но она моя жена!
– Тем более.
Он побрел вслед за стражниками, выкрикивая:
– Но наш ребенок нуждается в еде! Ведь она кормит его грудью. Разрешите мне, по крайней мере, принести его, чтобы он не умер с голоду!
Констебль обменялся взглядом с помощником.
– Ну ладно, но только один раз. Завтра тебе придется найти ему кормилицу.
– Зачем? Как долго она пробудет в заключении?
– Об этом спроси у сэра Томаса Мэя.
Как безумный, Бенджамин помчался домой, выхватил сына из рук соседки и поспешил назад, к дому констебля. Там ему удалось обменяться с женой несколькими фразами.
Когда она села, обнажив свои красивые полные груди, чтобы по очереди приложить к каждой из них ребенка, жена констебля ненадолго вышла из комнаты, и Дженна с Бенджамином остались наедине.
– Боже мой, что случилось? – хриплым от волнения шепотом спросил он.
– Сэр Томас обвинил меня в том, что я с помощью колдовства недозволенными способами приворожила тебя, и в том, что я вызвала смерть Деборы и ее ребенка.
– А что ты ответила?
– Что я приворожила тебя. И это правда. О Бенджамин, прости мне этот грех.
Бенджамин нетерпеливо отмахнулся.
– Я уже давным-давно простил тебя.
– Ты знал?!
– Конечно, знал, но сейчас это не имеет значения. Тебе не следовало ничего говорить. Нужно было молчать.
– Но тогда меня могли посадить в тюрьму за отказ давать показания. Сэр Томас пообещал, что если я буду откровенна, то со мной обойдутся по-хорошему. Вот я и призналась.
Из-за двери послышались шаги жены констебля.
– Ох, Бенджамин, что же мне делать?
Дверь открылась, и они не могли продолжать разговор. Дженна осторожно вытащила сосок из ротика уснувшего младенца.
– Кто же будет его кормить?
Жена констебля, женщина в общем-то добрая, посоветовала.
– Попробуйте обратиться к Юфори Гудсби. Она недавно опять родила.
– А кто же будет за ним присматривать?
– Я отнесу его к Агнес и Даниэлю. Они помогут.
Дженна горько улыбнулась.
– Передай им мою любовь. Это единственное, что у меня осталось – и еще моя любовь к тебе.
Наклонившись, чтобы взять ребенка, Бенджамин, не обращая внимания на наблюдавшую за ними женщину, крепко поцеловал Дженну в губы.
– Я люблю тебя. Я всегда буду с тобой, что бы ни случилось.
На секунду они обнялись, но тут вошел констебль и оторвал их друг от друга.
– Уходите, Мист, – распорядился он. – Мне не нужны неприятности. И не беспокойте нас.
– Ну, уж нет, – отозвался Бенджамин. – Я обещаю вам беспокойство и неприятности каждую минуту до тех пор, пока моя жена не окажется на свободе.
Но, выходя из комнаты с ребенком на руках, он выглядел маленьким, беззащитным и растерянным.
Как только Том Мэй прочитал письмо от матери, то понял, что должен возвратиться в Мэгфилд. Под предлогом тяжелой семейной утраты он покинул Кембридж и вернулся в бурлящую, как растревоженный улей, суссекскую деревушку. Тут и там стояли оживленно разговаривающие группки людей и, проезжая по центральному тракту, Том чувствовал на себе их пристальные взгляды. Сворачивая под арку ко дворцу, юноша недовольно пробормотал. «Сукины дети!», но все-таки помахал им украшенной пером шляпой перед тем, как скрыться из виду.
Во дворце царила необычная тишина, и молодой человек сразу же догадался, что его родители поссорились. Увидев заплаканную, с опухшими глазами мать, он понял, что размолвка гораздо серьезнее, чем он предполагал.
Она поспешила обнять его, а затем, отстранившись и оглядев сына, со свойственной матерям гордостью подумала, что он не мог бы быть более красивым, даже если бы захотел.
– Очень печальные новости, Том, – наконец заговорила леди Мэй. – Твой отец три раза допрашивал Дженну Мист, и она призналась, что приворожила Бенджамина, но отрицала, что вызвала пожар и последовавшие за ним смерти. Он, однако, считает, что Дженна должна предстать перед судом, и отправил ее в Хоршемскую тюрьму.
– О, Господи, – промолвил Том, усаживаясь рядом с матерью. – Что же нам делать?
Им все сильнее овладевала мысль, что он должен способствовать освобождению Дженны, чтобы иску пить какую-то давнюю вину.
– Том, я думаю, что ты единственный, кто в состоянии убедить Мауд изменить показания. Старая сплетница всегда питала к тебе слабость, и я думаю, что ты мог бы уговорить ее отступиться.
– Ты действительно так думаешь?
– Попытка не пытка. Нужно делать все возможное. Что говорить, я так обеспокоена, что даже подумываю обратиться за помощью к Роберту Морли.
Том задумчиво поглядел на мать и покачал головой.
– Я не уверен, что он тот человек, к которому следует обращаться.
– Почему ты так говоришь?
– Мама, у меня всегда было чувство, что в этой женщине, Деборе Мейнард, есть что-то дьявольское. Я не верю, что она могла так долго прожить в Глинде и не стать любовницей господина Морли.
– Том, нельзя говорить такие вещи! Это клевета!
– Тем не менее, представь, однажды я солгал ради этой девушки. Она упросила меня сказать ее родителям, будто из-за несчастного случая провела ночь во дворце. Я в жизни не был в более дурацком положении. Конечно, я тут же начал заикаться, и папаша Вестон смотрел на меня так, будто это я совратил его проклятую дочь.
Даже при воспоминании о той сцене речь Тома стала более затрудненной, и матери приходилось делать усилие, чтобы понять его.
– Да, но и Мейнард, и Кэсслоу – арендаторы господина Морли, и я думаю, мы должны поставить его в известность о случившемся.
– Хорошо. Если ты настаиваешь, я съезжу к нему.
– Да, прошу тебя, Том, будь так любезен.
– А что же Мейнард? Ты ничего не сказала о нем.
При упоминании этого имени леди Мэй вздрогнула и побледнела.
– Не приближайся к этому человеку, в нем есть что-то ужасное. Мне кажется, Том, что он сам устроил пожар, а потом взвалил вину на Дженну. Я думаю, что он сумасшедший.
– Но если то, о чем ты говоришь, верно, то он не настолько безумен, чтобы не суметь сообразить, как безнаказанно уничтожить двух женщин.
Леди Мэй тяжело вздохнула, вдруг показавшись сыну постаревшей.
– Судьба против Дженны, Том. Боюсь, что все наши попытки помочь ей обречены на провал.
– А что думает ее муж?
– Бенджамин? Я не знаю. С тех пор, как Дженну увезли в Хоршем, он исчез.
– О-о, моя дорогая, – покачал головой Том, – хотелось бы мне знать, что он собирается делать. Боюсь, что он замышляет что-то недоброе.
– Кто знает? – еще раз вздохнула леди Мэй. – Кто знает?
Приоткрыв рот, Ричард Мейнард дремал, сидя возле очага. Из накренившегося стакана, который он держал в руках, лилась тонкая струйка вина, стекая по его ногам. В нем с трудом можно было узнать того человека, каким он был еще год назад. Тогда, если бы не мертвенно бледная кожа и не чересчур красные губы, он мог сойти за интересного мужчину, но теперь изменился до неузнаваемости. В выпученных глазах появился тусклый стеклянный блеск, на полуоткрытых оттопыренных губах пузырилась слюна, светлые волосы свалялись и превратились в грязную паклю. От Ричарда за версту несло отвратительной смесью пота, мочи и немытого тела, а одежда выглядела так, будто он спал в ней уже год.
Огонь начал угасать. Ричард заснул крепче. Ему снилось, что он женат на Смуглой Леди, но любит другую, – другую, с серебристо-светлыми волосами и яркими, как лесные колокольчики, синими глазами. Во сне Ричард мчался, преследуя ее, по лесам и лугам колдовской долины. Вдруг послышался звук инетрумента, похожего на лютню, и Ричард поймал себя на том, что бормочет: «Черт бы побрал этого идиота. Вечно он тут как тут». Музыка продолжалась, аккомпанируя его неустанному бегу, и вот Ричард устремился в чащу в надежде наконец настигнуть предмет своей любви.
Перед ним была золотая, залитая солнцем поляна, посреди которой стояла девушка. Ричард ринулся к ней. Она стояла неподвижно, и ему показалось, что она улыбается, но черты ее были полускрыты тенью листвы и упавшей на лицо прядью. Ричард простер к ней руки. «Я люблю тебя», – вымолвил он и наклонился, чтобы поцеловать ее, но лицо, которое смотрело на него, оказалось лицом Бенджамина Миста, и Ричард в ужасе отпрянул назад. Прекрасная убегающая девушка и плотник оказались одним и тем же существом. Сладкая греза превратилась в ночной кошмар.
Ричард застонал, открыл глаза, возвращаясь к реальности, и увидел спящих возле своих ног собак. Шерсть у них на загривках почему-то вдруг встала дыбом. Мейнард издал вопль отчаяния, в сочетании с волной ледяного воздуха это могло означать лишь одно – где-то неподалеку разгуливает Смуглая Леди.
Ричарду срочно понадобилось облегчиться, открыв дверь, он вышел из дома и пристроился возле крыльца. Посреди этого занятия он был совершенно врасплох застигнут неожиданным нападением, какой-то человек, как вихрь, налетел на него из темноты, опрокинул на землю и начал избивать.
– Что за чума? – завопил Ричард. – Кто это?
Вместо ответа его противник удвоил усилия, пиная его без разбора куда попало. Корчась от боли, Мейнард простонал:
– Ты ублюдок, Мист. Я убью тебя.
В ответ он получил два мощнейших удара, после которых, как ему показалось, он уже никогда не оправится.
– Ты… меня… убиваешь, – прохрипел он.
– Тем лучше, – произнес грубый голос, и при свете появившейся луны Ричард наконец смог раз глядеть нападающего – это был совершенно незнакомый ему человек.
– Кто… ты?.. – спросил Мейнард, изо всех сил цепляясь за ускользающее сознание.
– Тот, кого ты больше никогда не увидишь. Я здесь, чтобы отомстить за твою жену, вот все, что тебе следует знать.
Все погрузилось во тьму, Ричард остался в беспамятстве лежать на земле, и только удаляющийся топот копыт эхом отдавался в ночи.
Снаружи дом Мауд, неестественно большой, окруженный окрашенным в белый цвет деревянным забором, всегда напоминал Тому Мэю корабль. Он казался слегка накренившимся, как входящее в порт судно, и стоял в стороне от центрального тракта, на восточном склоне, совсем недалеко от дворца. Глядя на него, Том невольно подумал, что домик слишком хорош для такой мерзкой старой ведьмы, как Мауд.
Хотя до дворца было рукой подать и Том легко мог дойти пешком, сегодня он предпочел приехать на лошади, одевшись как можно наряднее, как и подобало сыну владельца поместья. С некоторым изумлением он обнаружил, что Мауд, как будто соревнуясь с ним, разоделась в яркое, тяжелое платье, в котором Том без труда признал один из бывших туалетов своей матери, да еще и напялила на голову огромную бесформенную шляпу.
– Вы очень празднично выглядите, матушка Мауд, – удивленно протянул он. – Какая замечательная шляпка.
– Я надевала это на свадьбу Дженны, – с притворной грустью ответила Мауд. – И на свадьбу Деборы. Кажется, вес это было так давно. Как много печали в этом мире.
Это замечание давало Тому прекрасную возможность начать разговор, ради которого он приехал, и, усевшись за грубо сколоченный стол и отпив глоток эля, он начал:
– Воистину печально, что те веселые празднества так грустно закончились – Дебора мертва, а Дженна по безосновательному обвинению брошена в темницу.
Глаза Мауд сразу сделались твердыми, как камешки:
– Что значит «по безосновательному», мастер Том? Почему вы так говорите?
Уповая на то, что его проклятый недостаток не проявится в самый неподходящий момент и не помешает ему говорить, Том уклончиво ответил.
– Потому что я не верю, что это Дженна вызвала пожар. Я считаю, что это дело рук другого человека, за преступление которого теперь должна ответить Дженна.
– Но она – ведьма, по ее собственному признанию!
– Потому что она использовала любовный напиток? Да если бы всех женщин, которые тайком прибегали к этому средству, арестовали, то половина графства Суссекс оказалась бы в тюрьме!
– Хорошо, что ваш батюшка этого не слышит, – поджала губы Мауд.
– Мой отец обязан исполнять свой долг. А я – поэт, и вижу мир по-другому.
Мауд не ответила, и в течение некоторого времени тишину нарушал только доносящийся с улицы лай собак. Наконец хозяйка сказала.
– Может быть, это и неосмотрительно с моей стороны, но я вам кое-что расскажу. Когда-то у меня был сын. Он был рожден вне брака, поэтому я выдавала его за племянника.
– Он что, умер?
– Да, умер, потому что его сглазили. Его убила Алиса Кэсслоу. Разумеется, я ничего не могла доказать. К тому времени, когда я уверилась в ее вине, она уже была в Хоршемской тюрьме и вскоре умерла, так что я так и не успела подать жалобу.
– Значит, вы не любите Кэсслоу, – неосторожно заключил Том. – Расскажите, как она его сглазила?
– Когда он заболел, я позвала Алису на помощь. И хотя она дала ему напиток из горячего молока с травами, а потом три раза повторила какой-то заговор, держа его за ручку, он умер в ту же ночь, господин Том.
– Понятно, – ответил Том.
Уяснив, в чем дело, он встал и, перегнувшись через стол, так что их глаза оказались на одном уровне, спросил.
– А вы уверены, что ваше застарелое предубеждение против Алисы Кэсслоу не повлияло на отношение к ее племяннице?
– Нет! – решительно возразила старуха. – Я своими глазами видела Бенджамина Миста с Деборой в ту самую ночь, когда Дженна рожала. Племянница ведьмы убила Дебору Мейнард, чтобы отомстить.
– Вы видели, как они прелюбодействовали?
– Нет. – Голос кумушки вдруг зазвучал менее уверенно. – Они вместе ехали по большому тракту.
– Понимаю, – еще раз повторил Том и ласково обнял собеседницу за плечи. – Я очень сожалею о смерти вашего сына, но те печальные события не должны повлиять на ваши показания. Как мне кажется, все обвинения против Дженны основаны на слухах и сплетнях, которые распространяют ее недоброжелатели.
Мамаша Мауд недовольно скривилась.
– Уходите отсюда, – вдруг закричала она, чуть не плача. – Уходите из моего дома. Вы не должны так со мной разговаривать, господин Том. Пусть в прошлом вы могли заморочить мне голову разными красивыми словами, но теперь я вас раскусила.
Не вдаваясь в дальнейшие объяснения, она схватила метлу и, угрожая ею, едва ли не силой вытолкала опешившего Тома Мэя за дверь.
Глава тридцать первая
Взошло окрашенное в кроваво-красный цвет солнце. Чисто-красное, без малейшего оттенка розового или желтого, способного смягчить небосклон, ярко-рубиновое, без примеси янтаря, без золотого сияния, без намека на ласку и доброту. Вместо этого на мир с отвращением уставилось яростное кровавое око, готовое беспощадно опалить, уязвить, уничтожить всякого, кто дерзнет попасть под его неистовый недоброжелательный взгляд.
«Разве может что-нибудь хорошее, – тоскливо подумал Бенджамин, – случиться в день, начавшийся с такого дурного предзнаменования?»
Он следовал за повозкой, в которой увозили Дженну – руки спрятаны за спиной и закованы в кандалы, длинные черные волосы закрыли лицо. Ее везли в Хоршемскую тюрьму. Вначале Бенджамин шел рядом с телегой, всего в одном-двух ярдах от своей жены, сидевшей молча, сгорбившись и безучастно наклонив голову. На ее платье постепенно расплывались два мокрых пятна – тяжелые груди вес еще были полны молока. Но через какое-то время констебль, сидевший в повозке рядом с узницей – лошадьми правил его помощник, – начал недовольно покрикивать на плотника.
– Мист, убирайся отсюда. Ты не должен идти рядом с нами. Отправляйся домой, или я арестую и тебя тоже! – но, взглянув на измученное, возмущенное, покрытое дорожной грязью лицо Бенджамина, закончил уже более миролюбиво: – Подумай сам, парень. Что хорошего, если вы оба окажетесь за решеткой. Только вам обоим будет хуже.
Но как мог Бенджамин оставить ее, покинуть теперь, когда он окончательно понял, что она предназначена ему свыше, что она – его половина, его душа? Сделав вид, что уступает, он повернул назад, к Мэгфилду, поняв, что Дженна настолько измучена, что даже не заметила его ухода. Но, едва успев переступить порог своего дома, он сложил в сумку все деньги и мало-мальски ценные вещи, которые у них были и, моля Бога, чтобы ему не повстречались разбойники, сел на лошадь и выехал в Хоршем, хотя уже наступила ночь.
Ему повезло, он в целости и сохранности прибыл в Хоршем еще до рассвета, направившись прямиком в трактир Джорджа, стоявший напротив тюрьмы. Трактир принадлежал главному тюремщику, и именно там он закупал спиртное, которым регулярно снабжал заключенных, разумеется, назначая при этом свои собственные цены. Фактически все снабжение узников шло за наличные, и через руки тюремщика проходили все предназначенные им деньги: и тс, что шли из казны, и пожертвования. Бенджамин с горечью подумал, что, несмотря на то, что некоторые арестанты находятся на краю голодной смерти, коше лек тюремщика никогда не бывает пуст.
Плотник не стал ложиться спать после ночного путешествия, предпочитая в ожидании рассвета обогреться и обсушиться возле огня. Когда на небе, наконец, засиял кроваво-красный глаз солнца, бедняга подумал, что это самый страшный рассвет, который ему когда-либо доводилось наблюдать. Откуда-то из самых глубин его души поднялся страх, заставивший его задрожать и вернуться к очагу, чтобы еще чуть-чуть погреться и помолиться за жизнь и благополучие Дженны.
Обманчиво-розовые в утренних лучах стены тюрьмы возвышались через дорогу от трактира. Разделявший их тракт назывался «Перекресток четырех до рог», но заключенные прозвали его «Скорбный путь». Здание изначально предназначалось для аббатства, но в 1539 году, когда монастыри разогнали, из него сделали тюрьму, в которой томились неплатежеспособные должники и уголовники, мужчины и женщины, молодые и старые, умирающие и новорожденные младенцы, больные и здоровые. Там, в ограниченном пространстве этих стен, сидели рядом убийцы и те, чьим единственным преступлением была бедность; сводники, проститутки и бывшие священники, джентльмены и бродяги; мужчины и женщины, обвиняемые в сношениях с Сатаной.
С замирающим сердцем Бенджамин постучал в дверь этого страшного заведения и попросил разрешения повидаться с Дженной Мист, держа в руке предусмотрительно приготовленный кошелек. Не смотря на то, что он постарался приготовиться к худшему, зрелище, открывшееся глазам Бенджамина, потрясло его до глубины души.
Общая камера, в которой сидела его жена, была тесной, грязной и отвратительной. Справить нужду можно было только на охапку грязной соломы или в деревянную бадью, одну на всех арестантов. Впрочем, далеко не вес были такими разборчивыми, многие обходились без таких тонкостей, поэтому в камере воняло, как из открытой выгребной ямы. К запаху испражнений добавлялась вонь от немытых тел, и в переполненном помещении было совершенно невозможно дышать.
Некоторые узники сидели на полу, уткнувшись подбородками в колени, чтобы занимать поменьше места, другие стояли, прислонившись к стене. В середине комнаты, не обращая внимания на окружающих, совокуплялась какая-то парочка под пристальным наблюдением замызганного, глазастого малыша. По-видимому, они занимались этим не столько ради удовольствия, сколько от скуки.
Бенджамин был поражен в самое сердце, поражен тем, что в эту клоаку насильно помещали и невинных, и преступников, тем, что дети становились очевидцами самых гнусных и омерзительных проявлений человеческой натуры, тем, что его жена оказалась в том самом месте, где когда-то страдала, мучилась и погибла Алиса Кэсслоу.
Не отказав себе в удовольствии пнуть ногой содрогающихся любовников, Бенджамин проложил себе путь к тому месту, где, не замечая его, спиной к нему сидела на полу Дженна. Услышав его шаги, она обернулась, и ее лицо осветилось легкой улыбкой, при виде которой он едва не заплакал.
– Ты пришел, – сказала Дженна. – Я знала, что ты придешь.
Он привлек ее к себе и несколько минут молчал, не выпуская из объятий. В конце концов, Дженне пришлось первой отодвинуться от него.
– Бенджамин, я знаю, что никогда не выйду отсюда. Моя жизнь кончена. Обещай, что о нашем сыне будет кому позаботиться, – нетерпеливо произнесла она.
Ее просьба наполнила его ужасом, потому что она облекла в слова мысль, которую он старательно гнал от себя все это время.
– Об этом не может быть и речи, – почти сердито ответил Бенджамин. – Ты вернешься домой и сама будешь заботиться о своем ребенке. Тебя оправдают, я знаю.
Дженна безнадежно улыбнулась и вдруг спросила.
– Ты принес какой-нибудь еды? Я ничего не ела с тех пор, как попала сюда.
Кляня себя за бестолковость, Бенджамин поспешно достал приготовленную для него в трактире корзинку. Там был жареный цыпленок, каравай хлеба, сыр, яблоки, пирожки, а также несколько кувшинчиков с элем. Дженна сделала большой глоток, и Бенджамин увидел, что крепкая жидкость оказала на нее свое действие. Ее кожа порозовела, глаза заблестели, улыбка стала ярче.
– Мне уже лучше, – признала Дженна.
Глядя на нее, Бенджамин уже не удивлялся тому, что те из пленников, кому это было по карману, предпочитали проводить дни в беспробудном пьянстве.
– Достаточно хорошо, чтобы я мог уйти?
Дженна сразу сникла.
– Ты возвращаешься домой?
– Нет, – покачал головой Бенджамин. – Я собираюсь повидаться с хозяином Глинда. Нужно что-то предпринять, чтобы тебе помочь.
– Но я уверена, что он и есть отец ребенка Деборы, того ребенка, что погиб в огне. Уж, наверное, он пожелает увидеть меня на виселице?
– Только в том случае, если верит, что это ты устроила пожар. Он чувствительный, добросердечный человек?
Дженна сделала еще один глоток, потом ответила:
– Он – веселый распутник, но при этом далеко не дурак. Думаю, он тебе понравится.
– Мне понравится сам дьявол, если только он сможет тебе помочь, – ответил Бенджамин и тут же, осознав, что именно он сказал, смертельно побледнел.
Кроваво-красное солнце побледнело, и теперь сияло в поднебесье новенькой золотой монетой. Стоял восхитительный апрель, апрель, который то улыбался, то плакал, и пока Бенджамин добирался от Хоршема до Глинда, его то мочил дождик, то высушивало солнышко. Омытые дождем поля пестрели цветами: анютины глазки, водосбор, золотой дрок и фиалки виднелись повсюду. В любое другое время душа Бенджамина воспарила бы при виде такого великолепия, но сегодня ему было не до красот природы. Когда он ехал лесом, приближаясь к Глинду, то увидел еще одно дурное предзнаменование, прямо перед ним с ветки дуба на землю соскользнул мертвый ястреб. Мутный полуразложившийся глаз смотрел прямо на Бенджамина, перья тоже уже начали гнить. У Бенджамина вырвалось проклятие, и он свернул на тропинку, ведущую к усадьбе.
По-видимому, ястреб еще не успел оказать своего действия, потому что Бенджамину удалось перехватить владельца поместья, который, судя по всему, собирался уехать на несколько дней, в конюшне, когда тот уже взбирался на лошадь.
– В чем дело? – сухо осведомился Роберт Морли.
– Я по поводу Дженны Мист, – без предисловий начал Бенджамин. – Я ее муж. Могу я поговорить с вами наедине?
Отчаяние сделало его резким и немногословным, но Бенджамин увидел, что выражение лица Морли изменилось, и он предложил:
– Давайте лучше войдем в дом.
Бенджамин с несчастным видом поплелся за хозяином. Оказавшись в роскошной библиотеке Глинда, какое-то время он мог думать только о том, что от его грязной одежды несет запахом тюрьмы.
Но, кое-как поборов смущение ради Дженны, он заговорил:
– Вы ведь знаете, что произошло, господин Морли? Что Дебора Мейнард, та, что работала у вас в доме, погибла в Мэгфилде во время пожара? – Бенджамин на всякий случай не стал упоминать о ребенке, чьим отцом предположительно был господин Морли. – Хозяин Мейнард обвинил мою жену в том, что это она посредством колдовства вызвала пожар, и теперь ее содержат в Хоршемской тюрьме в ожидании суда.
– Да, все это мне известно, – кивнул Роберт, но Бенджамин заметил, что при упоминании имени Ричарда на лице хозяина дома промелькнуло какое-то странное выражение.
Бенджамин тотчас же интуитивно догадался о связи между нападением неизвестного на Ричарда Мейнарда, в результате которого тот, как говорили, стал инвалидом, и Робертом Морли. Поставив все на карту, Мист осмелился сказать.
– По вашему взгляду, сэр, я понял, что вы не любите Мейнарда.
– Не люблю – слишком сильное слово, – ответил Роберт, наливая два стакана вина и протягивая один из них Бенджамину. – Презираю – так будет правильнее.
– Значит, вы не верите, что это моя жена устроила пожар, в котором погибла Дебора?
Кивком указав Бенджамину на стул, Роберт и сам расположился в кресле, положив ногу на ногу.
– Нет, – медленно произнес он. – Я не верю, что это сделала Дженна. Хотя, – добавил он после паузы, – вероятно, она способна это сделать.
Привстав, Бенджамин сердито уставился на хозяина.
– Да сядьте же, Мист. Я не имел в виду ничего плохого. Просто я верю, что она… обладает определенными возможностями и силой.
Стараясь скрыть раздражение, Бенджамин спросил:
– Но вы можете ей помочь, господин Морли? Против нее выдвигают такие страшные обвинения. По-моему, Ричард Мейнард всеми силами добивается ее смерти.
Роберт задумался.
– Очень многое против нее. Все говорят, что причиной была ревность, и что она уже раньше практиковалась на вас в искусстве черной магии.
Бенджамин почувствовал, как кровь прилила к его щекам.
– Да, ну и что же? Она давала мне безвредное питье.
Морли приподнял брови.
– Но привораживание карается всего лишь тюремным заключением, а не смертью, – продолжал Бенджамин. – Впрочем, что я говорю? Если Дженна должна будет провести год в этой вонючей яме, это наверняка убьет ее, как это случилось с ее теткой.
– Но все-таки, Мист, тюрьма лучше, чем виселица.
– Да, конечно. Господин Морли, возможно ли, что она будет признана невиновной по остальным обвинениям?
Роберт задумчиво поскреб пальцем подбородок, но ничего не сказал. Это была не та реакция, на которую надеялся Бенджамин, и он встал со словами:
– Что ж, буду продолжать за нее бороться.
Господин Морли тоже поднялся, давая понять, что аудиенция окончена.
– Я сделаю вес, что в моих силах, Мист, уверяю вас.
– У вас есть план, сэр?
– По правде говоря, увы, нет. Единственное, что я могу сделать – подтвердить, что Дженна и ее отец были образцовыми арендаторами. Но беда в том, что в умах большинства имя Кэсслоу накрепко связано с колдовством. – Его тон внезапно изменился. – А теперь я вынужден поторопить вас. По пути зайдите на кухню, дворецкий проследит, чтобы вам дали побольше хорошей еды и вина для Дженны. Прощайте, Мист.
– До свидания, сэр, – поклонился Бенджамин.
Больше они уже не встречались до самого суда.
Еще до рассвета, в сумерках, в замке зловеще заскрипел ключ; в камеру, где томилось так много несчастных, вошел тюремщик со свечой и листом бумаги и начал зачитывать имена тех, кому сегодня предстояло отправиться на суд.
– Ричард Мойзи, Эндрю Вотерс, Томас Доджет, Маргарет Лэнгбридж, Джон Лэнгбридж, Агнес Свифт, Дженна Мист, Джон Валентайн, Элизабет Валентайн…
Одни арестанты будили других. Дженна открыла глаза, почувствовав на своем плече чью-то руку, и увидела наклонившуюся к ней Элизабет Валентайн.
– Что случилось? – испуганно спросила она.
– Вызывают на суд. Вставай. Завтра начинается сессия.
– Неужели уже июнь? Я потеряла счет дням, с тех пор как. Бенджамин вернулся домой.
– Возможно. Поторопись.
Они начали строиться, тонкая цепочка человеческой плоти, в грязной, обветшавшей, болтающейся на них одежде.
– Господи, помоги мне, – взмолилась Дженна. – Никогда не думала, что появлюсь на людях в таком виде.
Но, оказавшись за стенами тюрьмы, она сразу забыла о том, как выглядит, и только жадно, впервые за три месяца, вдыхала свежий утренний воздух. В тюремном садике цвели розы, и при виде них Дженне захотелось заплакать. Несмотря на то, что край неба еще только начал розоветь, было уже тепло, и Дженна поняла, что лето будет жарким.
Сердце Дженны неистово колотилось. Наконец-то она выбралась из затхлой камеры и смотрела на мир – даже на постылые стены тюрьмы – с добром и любовью.
Все вокруг казалось новым, красивым, незнакомым. Дженна вдруг поняла, что не сможет вынести нового пребывания в тюрьме, что если ее признают виновной только в привораживании Бенджамина и приговорят к тюремному заключению, для нее это будет хуже смерти. Уж лучше пусть ее сразу повесят, ее душа обретет свободу и улетит ввысь, вместо того, чтобы терпеть мерзость и унижение зловонной темницы.
Скрип колес вернул Дженну к реальности. Подъехали две повозки, запряженные огромными ломовыми лошадьми. Вот-вот должно было начаться их путешествие в неизвестность. Наступала горячая пора судебных сессий, по всей Англии судьи должны были очистить тюрьмы от избытка преступников, приговорить кого к сожжению, кого к повешению, а кого-то – что бывало в редчайших случаях – оправдать и выпустить на свободу.
– Руки за спину, – приказал тюремщик.
Арестантов заковали в кандалы, и теперь они были лишены возможности двигаться во все время долгого, утомительного пути. Затем их рассадили по телегам, по девять узников и по два стражника в каждую. Раздалось пощелкивание кнутов, свист кучеров, и несчастные двинулись навстречу своей судьбе.
При первых золотых лучах сэр Томас Волмси, судья Суда Общего Права, проснулся на своих благоухающих лавандой простынях в лучшей гостинице селения Севен-Оакс, потянулся и зевнул. Только что ему опять снился странный сон, часто преследовавший его в последнее время. В нем он скакал в центре огромной кавалькады монахов, будучи частью этой толпы и в то же время чувствуя себя в полном одиночестве – ощущение, хорошо знакомое ему по реальной жизни.
