Хотя Николь знала, что она спит и видит СОН, ей все равно было страшно. В комнате, кроме нее самой, находилось тело. Со страхом прислушавшись к монотонному звуку вентилятора, напоминавшему ей вздохи безнадежности, она вдруг поняла, что к телу подключена система для поддержания жизни. Она попыталась вглядеться в лицо, но, как и всегда, почувствовала, что не в силах этого сделать. Она почему-то переживала за эту женщину (она видела, что лежащее там тело – женское), ей очень хотелось, чтобы она выздоровела, и с ней все было в порядке. Непроизвольно заплакав, Николь проснулась и обнаружила, что слезы все еще текут у нее по щекам.
      Она уже давно перестала надеяться на чудо, а может быть, это СОН каким-то образом перенес ее на вечеринку в квартиру Луиса. Теперь, просыпаясь, она уже не ожидала увидеть ничего, кроме обитой дубом комнаты Хазли Корта, колыбели с Мирандой, стоящей у самой кровати. Вид тяжелых драпировок не оставлял никаких сомнений в том, что она увидит именно это. Самым неприятным было то, что теперь ее интерес и волнение по поводу новой жизни сменились унынием и безнадежностью. Впереди у нее были безрадостные дни, которые разнообразило только изучение окрестностей, но она уже осмотрела достаточно, и продолжать прогулки ей вдруг сделалось невыносимо скучно. А если не гулять, то оставалось только одно – болтать с Эммет и иногда с сэром Дензилом. Однажды она, правда, сходила в гости к Джойс Милдмей – дочери ближайшего соседа, который жил в десяти милях от них. Но беседа со скучной особой из другого столетия оказалась настолько обременительной, что Николь не пыталась повторить визит. Теперь весь ее интерес был прикован к Миранде, и она с радостью наблюдала, как растет девочка.
      «Господи, если я буду вести такой затворнический образ жизни и воспитывать ребенка, ты поможешь, мне вернуться в свое время?» – в отчаянии пыталась молиться актриса.
      Потребность в половой жизни, которой она была лишена, тоже немало угнетала актрису, ибо этот вынужденный обед безбрачия совсем не привлекал ее. Ее мысли все чаще и чаще возвращались к Майклу, она все больше хотела получить от него весточку. Но от «бывшего жениха» не было никаких известий, и Николь решила, что он давно уже в Лондоне сражается против короля на стороне Парламента.
      Актрисе совсем не хотелось расспрашивать сэра Дензила, который продолжал выказывать признаки того, что он не прочь переспать с ней, хотя внешне продолжал лицемерно притворяться, что он всего лишь выполняет долг любящего отчима. Но это был единственный способ получить хоть какую-то информацию о том, что происходит в стране. Он был слишком хорошо обо всем осведомлен для простого оксфордширского нетитулованного рыцаря, и Николь иногда приходило в голову, что он – королевский шпион. Но если это и было правдой, сэр Дензил очень тщательно хранил свой секрет.
      С его слов она поняла, что массовый поход народных ополченцев в Лондон начался в Финсбури Филдз десятого мая и проходит вполне успешно. Население города отнеслось к этому событию как к празднику, все вышли на улицы, чтобы посмотреть на графа Эссекса, которому до этого салютовали Уорик и Голландия.
      – Чертов голландский проходимец, – шипел отец Арабеллы, когда читал отчеты, – когда-то ведь он был любимец королевы, а теперь решил сменить окраску. И какой негодяй. Не захотел присоединиться к войскам короля в Йорке, предпочел отказаться от должности, совсем как лорд Чемберлен.
      «Его мнение прямо противоположно мнению Майкла», – думала Николь, понимая, что вся история человечества состоит на свою беду из противоположных мнений, несогласия, различий во взглядах. Вот, например, по мнению Луиса, она была привлекательной, чувственной, талантливой актрисой. А по мнению ее «подруг», она была просто сукой, которая пробила себе дорогу к популярности, ложась в постель со всеми подряд.
      – И все-таки и эта, и та, но это была я, – пробормотала Николь вслух и вдруг содрогнулась, осознав, что сказала о себе в прошедшем времени.
      С тех пор, как доступ в столицу для короля был закрыт, новости поступали одна хуже другой. В Йорке, где он обосновался, к нему присоединились только один полк и двести нетитулованных дворян со всеми семьями. Положение Карла I было настолько безнадежно, что он обратился с призывом к именитым собственникам, и был очень удивлен, когда на его сторону встало сорок тысяч простолюдинов, а потом войско их стало расти столь стремительно, что он уже не мог его контролировать.
      – Куча мала, – заключил сэр Дензил после того, как описал все это.
      Но не все было так гладко для поверженного монарха. Члены Парламента, становясь с каждым днем все настойчивее, издали «Девятнадцать требований», где лишали короля права самому назначать министров, а предоставить это военным, которые имели бы право также распоряжаться судьбами его детей. Не веря в то, что король на данный момент согласился на их требования, члены Парламента, однако, уже подготовили следующее постановление от шестого июня, где говорилось о том, что король должен сложить свои полномочия, так как он не в состоянии нормально управлять страной.
      «Бедный маленький педик», – подумала Николь, вспоминая из учебников по истории, что Карл I был тщедушный маленький человечек не выше пяти футов ростом.
      И вот наступила «развязка», хотя сэр Дензил такого слова не произносил. Всем, даже непричастным к политике людям, но следившим внимательно за событиями в стране, было ясно, что Карл никогда не согласится на предлагаемые ему условия капитуляции, и это вызвало волны одобрения среди тех, кто ему симпатизировал. Тринадцатого июня король издал контруказ, где явно выражал свои агрессивные намерения. И он не преминул последовать им, издав ряд законов в ответ на «Девятнадцать требований», которые в конечном итоге привели к ужасным последствиям, ввергнув всю страну в пучину переворота, заставляя граждан выступать против монархии.
      – Несмотря ни на что, они ничего не хотят слушать, – мрачно сказал как-то сэр Дензил, вставая из-за стола после ужина и останавливаясь у окна посмотреть на поздний июньский закат. – По всей стране катится волна небольших, но безобразных бунтов, народ разоряет дома, которые, как им кажется, принадлежат баптистам. А к концу лета дела пойдут еще хуже, помяни мое слово.
      – Они действительно так боятся баптистов или просто хотят погреть руки на грабежах? – спросила Николь.
      Сэр Дензил внимательно посмотрел на нее, его темные глаза сверкнули.
      – Как ты правильно заметила, у всех этих людей нет иной цели – только грабеж и нажива.
      – Как всегда, – произнесла Николь, – ничто неизменно в этом мире. Этой деревенщине только дай повод для драки.
      – Довольно странное суждение, если учесть, что ты еще совсем ребенок, – ответил он тем тихим голосом, который всегда ее ужасно нервировал. – Когда это ты успела узнать жизнь так хорошо, чтобы утверждать, что при политических конфликтах всегда происходит одно и то же? И что, моя дорогая, ты имела в виду под словом «деревенщина»?
      – Я оговорилась, – поспешно ответила она, – я хотела сказать простолюдины.
      – А, понятно, – сказал сэр Дензил, по привычке соединив кончики пальцев.
      Наступила тишина, слышно было лишь пение дроздов, провожающих уходящий день. Суровая зима и капризная весна уже давно кончились. В садах стоял одурманивающий аромат множества цветов, но надо всем с необыкновенной силой доминировал запах роз, любой обитатель, на любом этаже огромного дома мог различить его среди всех запахов. Водяные птицы прилетели на озеро, которое раньше было рвом, и когда они чистили свои разноцветные перья, вокруг разлетались целые каскады радужных брызг. На территории Хазли огромные массивные вязы мирно грелись в лучах ласкового солнца, а поля вокруг были покрыты похожими на пятна крови маками, которые щедро наполняли воздух тяжелым ароматом. Николь думала о том, что лето будет просто прекрасное: без машин и выхлопных газов, без длинных верениц рассерженных мотоциклистов, и эти мысли подбадривали ее совсем было поникший дух. Этому даже не могло помешать сознание того, что вся страна вовлечена в гражданскую войну и всем обитателям Хазли Корт, включая и ее саму, угрожает постоянная опасность.
      – Королевские поверенные записывают всех добровольцев, согласных сражаться на стороне короля, – как бы между прочим сказал сэр Дензил, снова наполняя бокал вином.
      Николь еще раньше заметила, что он пьет больше, чем обычно, и подумала, что для него это способ заглушить свои чувства к ней.
      – Вы пойдете воевать?
      – Как я могу? Я ни за что не решусь оставить все свое нажитое веками имущество в руках семнадцатилетней девушки.
      Она не могла ответить ему, не имела возможности объяснить, что ее мозг на самом деле на десять лет старше, и если бы хозяйство оказалось в ее руках, она вполне смогла бы хорошо его вести. Поэтому она промолчала.
      – Даже если эта девушка самая очаровательная и самая красивая во всей стране, – продолжал он, и его лицо заметно оживилось, – это просто чудо, Арабелла, как роды изменили тебя. Раньше ты была просто прелестным ребенком, а теперь ты превратилась в настоящую красавицу.
      Актриса поднялась:
      – Благодарю вас за комплимент, отец. Боюсь, что сегодня я слишком устала. Спокойной ночи, – с этими словами она вышла из комнаты, даже не оглянувшись.
      Закрыв за собой дверь, она услышала, как Дензил Локсли пробормотал проклятие и вновь наполнил бокал. Она понимала, что обстановка становится слишком опасной, что в один из ближайших дней ему не хватит даже целой бутылки вина, чтобы заглушить в себе влечение к ней.
      «Господи, помоги мне, – думала Николь, – помоги и спаси! В мои времена мне стоило немалых усилий, чтобы отваживать от себя приставучих стариков. Теперь я попала в другое время, и здесь мне приходится заниматься тем же самым».
      Но, благополучно улизнув от отчима Арабеллы, ей вовсе не хотелось идти в свою комнату и запираться там, повернув ключ в замке массивной дубовой двери. Она решила пойти прогуляться и, когда проходила через кухню, увидела Эммет, которая, несмотря на поздний час, все еще была там.
      – Что ты делаешь? – удивленно спросила она, наблюдая, как девушка вычищает кухонный камин.
      Она считала, что это не входит в ее обязанности.
      – Ведь завтра – канун Иванова дня, и я готовлюсь к нему – ответила Эммет.
      – Что это значит?
      – О, Арабелла, вы прекрасно знаете. Не далее как два года назад вы сами начали помогать мне делать это. Если хорошенько вычистить дымоход и печь и поставить рядом кружку с молоком и тарелку с хлебом, то это очень обрадует фей.
      – Фей? – пораженная Николь уставилась на нее.
      Эммет оглянулась:
      – Не говорите это таким тоном. Ведь они прячутся повсюду и могут нас услышать. Послушайте, Арабелла, вы, конечно, изменились с рождением Миранды, но вы не должны смеяться над тем, чего не знаете.
      Это было похоже на то, как Глинда говорила когда-то о привидениях.
      – Я вовсе не смеюсь, – машинально ответила Николь.
      – Тогда помогите мне вычистить камин, а потом мы оставим возле него туфли, чтобы феи положили туда трехпенсовик в награду за работу.
      – Боже, дома мне ни за что никто не поверит, – ответила актриса и, покачав головой, поражаясь тому, что она делает, подобрала подол и начала мести, а потом поставила туфли с пышными шелковыми розочками прямо около камина.
      В одних чулках она спустилась с крыльца и ступила на землю.
      Где-то далеко в лесу пел соловей, простирающиеся вокруг луга были залиты светом почти исчезнувшего за горизонтом солнца, воздух был полон ароматов, присущих тому времени суток, когда ночь еще не вступила в свои права, но темнота уже готова окутать землю. Сделав глубокий вдох, который был похож на глоток вина, Николь медленно побрела через сад к озеру, видя перед собой высокие деревья, сквозь которые просвечивала темная гладь воды, казавшейся в лучах заходящего солнца темно-малиновой.
      – Если здесь водятся феи, – проговорила она с сомнением, – я надеюсь, что кто-нибудь из них меня услышит и исполнит мое самое заветное желание – как можно скорее выбраться отсюда.
      То, что случилось потом, она никогда до своего последнего дня не могла понять: у дальнего края озера возникло нечто белое и прозрачное, нечто, что исчезло раньше, чем она успела повернуть голову, чтобы получше рассмотреть ЭТО.
      – Ну, это уж слишком, – прошептала она, смеясь над собой, – я уже начинаю верить во все эти глупые фантазии.
      И все-таки, что-то там было, она могла бы поклясться в этом. Поняв, что мелко дрожит, она посмотрела вниз и увидела, что ноги у нее насквозь промокли; последние лучи солнца исчезли за горизонтом, и вечер вдруг сделался неожиданно прохладным.

* * *

      Весточка от Майкла пришла накануне Иванова дня. Арабелла с Эммет были в саду, собирая все необходимое для праздничного костра: его зажигали на закате солнца, чтобы огонь оградил дом от злых духов. Служанка встала еще на рассвете, чтобы собрать нужные травы, пока на них не высохла роса, их тоже надо будет кинуть в огонь, они придадут ему еще больше колдовской силы.
      – Все это ужасно необычно, – с улыбкой пробормотала Николь за завтраком, жуя бутерброд с вишневым джемом.
      Эммет вспыхнула и сделалась, по мнению Николь, ужасно похожей на розу.
      – Вы говорите так, как будто не помогали мне убирать камин, госпожа. И потом, разве вы не нашли монетку в своем башмаке?
      – Да, но…
      – И как вы думаете, кто ее туда положил?
      – Мой отчим, – быстро ответила Николь.
      – Ничего подобного. Это феи, и вы прекрасно знаете это.
      Николь, вспомнив странное видение, промелькнувшее над водой, не нашла в себе сил рассмеяться в ответ. А вечером, как бы подтверждая колдовское очарование праздничного костра, мальчишка, который рядом с ней выкладывал веточки, украдкой сунул ей в руку смятый клочок бумаги, сказав при этом:
      – Госпожа, мама велела передать вам записку.
      – Спасибо, – он все еще не убирал руку, и она вложила туда монетку – никому ни о чем не рассказывай.
      Она не осмелилась сразу прочитать записку, потому что сэр Дензил все время стоял на крыльце и со странным выражением на лице не отрываясь смотрел, как она помогает складывать костер.
      «Он прямо-таки раздевает меня взглядом», – подумала Николь. И вдруг поняла, что страшно устала от этого затянувшегося перевоплощения, от пребывания в этом чужом столетии. Ей ужасно захотелось положить всему этому конец. С силой, горечью и отчаянием, на которые способен человек из двадцатого столетия, ей захотелось оказаться дома.
      – Конечно, то время ужасно и с каждым годом становится все отвратительней, но я к нему привыкла, – вслух пробормотала Николь, обнаружив, что горько всхлипнула, готовая разреветься.
      – Да вы не волнуйтесь, – проговорил мальчишка-садовник, не поняв ни слова из того, о чем она говорила, – пусть мне лучше отрежут язык, но я ни за что вас не выдам.
      – Вы очень скучаете по господину Майклу? – шепотом спросила Эммет, встав таким образом, что загородила собой Николь от пристального взгляда сэра Дензила.
      – Да, да, – проговорила актриса, понимая, что не лжет.
      – Уверена, скоро вы с ним встретитесь.
      – Что заставляет тебя так думать? – спросила Николь, зная наверняка, что девушка не могла видеть, как мальчик передал ей записку.
      – Потому что я попросила об этом фей.
      И тут Николь расплакалась, ее переполняло странное чувство, и она ничего не могла с собой поделать. Она вдруг поняла, что, говоря по совести, ни одна женщина в мире не любила ее, а в лице этой простой деревенской девушки она нашла такую преданную подругу, которая была способна на то, чтобы на Иванов день загадать желание не для себя, а для своей госпожи.
      – Подойди ко мне, – сквозь слезы пробормотала Николь и изо всех сил обняла Эммет.
      – Я готова умереть за вас, – прошептала девушка, – не терзайтесь так.
      – Скажи мне, – вместо ответа проговорила Николь, – ты стала так относиться ко мне с тех пор, как родился ребенок?
      – Нет, гораздо раньше, – ответила служанка, – просто теперь я поняла, насколько вы ранимы.
      Николь была вполне удовлетворена таким странным ответом.
      Записку она прочитала поздним вечером, при свете свечи, скрывшись от посторонних глаз под тяжелым пологом дубовой кровати.
      «Дорогая, – говорилось в ней, – я пишу тебе из Лондона, но собираюсь вскоре уехать отсюда. К тому времени, как это послание дойдет до тебя, я уже буду в Оксфорде. Буду ждать тебя в Овечьей роще возле нашего дерева в Иванов день, начиная с сумерек и до захода солнца. Если ты не придешь, я все пойму, но я буду там, чего бы мне это ни стоило. Всегда и во всем преданный тебе, и, несмотря на то, что ты не носишь мою фамилию, все равно твой муж Майкл».
      Николь улыбнулась тому, как подписался любовник Арабеллы, и подумала, что людей из этого далекого столетия нельзя критиковать, потому что они по-настоящему искренни. Она снова растрогалась, вспомнив благородный жест Эммет. Встав с постели, она подошла к окну и еще раз посмотрела на костер, в который девушка бросила свои волшебные травы, которые отпугнут злых духов от этого прекрасного места. Он все еще ярко горел, и даже в этот поздний час несколько слуг танцевали вокруг него.
      На нее накатились тяжелые мысли. Она вспомнила, что Кромвель не только закрыл все публичные места для развлечений, но и отменил праздник Рождества, запретил употреблять в пищу специи, потому что они распаляют страсти, не говоря уж о том, как жестоко его приспешники разоряли огромные красивые дома тех, кто пытался противиться его порядкам. В тот момент ее поразило то, что пуритане отменили все эти мистические обряды, а гражданская война положила конец празднеству, свидетелем которого она стала сегодня. Стараясь трезво оценить все недостатки нынешнего короля, его несостоятельность как монарха, она не могла не признать, что он все-таки сильный и выдающийся человек, что он мог бы навсегда остаться таким в истории, если бы не Оливер Кромвель, который заявил на всю страну, что король не кто иной, как старый, никчемный брюзга.
      «Но не мне об этом судить, – подумала Николь, медленно возвращаясь в постель. – Господи, не дай мне испытать все это в полной мере. Пожалуйста, помоги мне вернуться. Пожалуйста!»
      Но страх был сильнее ее, страх не уходил, и она долго ворочалась с боку на бок. Она боялась, что может никогда уже больше не вернуться в девяностые годы двадцатого века, что навсегда обречена жить в семнадцатом столетии и ей больше никогда не попасть в свое время.

* * *

      Было совсем нетрудно выяснить, какая из окружающих Хазли Корт многочисленных рощ называется «Овечья», а вот вопрос с «нашим деревом» был намного сложнее. Так и не выяснив ничего определенно, Николь, однако, подбодренная желанием увидеть Майкла, выскользнула из дома, как только начали сгущаться сумерки. В голове у нее была путаница, ее радовало то, что они наверняка будут заниматься любовью, и мысль о том, что это будет соитие двух людей из разных столетий, ужасно возбуждала ее.
      Когда же солнце, наконец, стало клониться к закату, она скользнула под сень огромных деревьев, надеясь, что никакого риска нет. Потом Николь поняла, что в лесу никого нет, что все население Англии состоит сейчас от силы из пяти миллионов жителей, а ее ночная прогулка в лесу делает честь жителю двадцатого века. Она пробиралась по сумрачному лесу, размышляя обо всем этом, и сердце ее бешено колотилось. В поисках Майкла, она несколько раз позвала его.
      – Я здесь, – наконец услышала Николь и побежала на голос.
      Она увидела его под огромной раскидистой березой, куртку из бычьей кожи он скатал и положил под голову, а сам сидел на одеяле, аккуратно расстеленном прямо на земле.
      «Ничего не скажешь, – подумала Николь, – он хорошо подготовился». Но колкость так и не слетела у нее с языка, когда она увидела, с каким счастливым лицом он вскочил на ноги, бросаясь к ней навстречу.
      – Арабелла, ты пришла!
      – Да.
      – Благодарю тебя, Господи! – и он тут же опрокинул ее на землю рядом с собой.
      Ее немного шокировало, что Майкл, не говоря ни слова, сразу приступил к делу, целуя ее в губы и лаская грудь. Но она тут же поняла, что она для него – старый партнер и любимая женщина, которая понимает: во время войны все надо делать быстро, и ему нужно возвращаться в свой отряд, а ей – домой. И этот натиск заставил Николь забыть, что в подобной ситуации она всегда была главной, заставляя партнера полностью подчиняться ей и делать то, чего хочет она. Вместо этого она почувствовала, что полностью захвачена его страстью, и испытала почти девический испуг и волнение в тот момент, когда он вошел в нее. Прижимаясь к нему всем телом и повторяя все его движения, она вдруг осознала, что никогда еще не получала такого удовольствия от секса. Потом, словно молния вспыхнула у нее в голове – она достигла оргазма и уголком сознания поняла, что Майкл Морельян тоже достиг его лишь на какое-то мгновение позже, чем она.
      – О, любимая, – прошептал он, – я уже забыл, как это здорово.
      – Так, значит, у тебя никого не было? – с любопытством спросила Николь.
      – Конечно, никого, – он лег рядом с ней, не выпуская ее из объятий, и лежа так, с закрытыми глазами, вдруг произнес: – Все-таки роды сильно изменили тебя.
      – Каким образом?
      – Ты перестала сдерживать себя. Никогда не подозревал в тебе такую страсть. Я чуть было не поверил в тот глупый бред, будто ты стала кем-то другим.
      – И все же ты в это не поверил?
      Он открыл глаза:
      – Как я могу в это поверить? Ведь я смотрю на тебя и прекрасно вижу, кто ты.
      Николь замолчала, подумав о том, не стоит ли ей еще раз попытаться убедить его в своей правоте. Но она чувствовала приятную истому, свежий воздух летней ночи, наполненной голосами птиц, настраивал на умиротворенную ленивую дремоту, и она решила: сейчас не время что-то доказывать. У нее просто не хватит на это сил.
      – Тебе видней, – пробормотала она и почти тотчас уснула в объятиях Майкла.

* * *

      Когда она возвращалась в Хазли Корт, стояла ночь, полная лунного света. Посмотрев на небо, Николь подумала, что никогда еще не видела такого количества звезд и не замечала глубины черного, безоблачного неба. Ей казалось, что в ее столетии все эти небоскребы, антенны и заводские трубы портят красоту неба и отбивают всякое желание смотреть на него. Немного посмеявшись над своим открытием, она побрела к дому, с легкостью перепрыгивая через преграды, встречающиеся под ногами, на сердце у нее было легко, думать ни о чем не хотелось.
      «Однако ночной секс в стоге сена – это именно то, что тебе просто необходимо», – думала она, сожалея о том, что Майкл вынужден был уехать в Оксфорд. Она так хотела, чтобы он остался с ней хотя бы на несколько дней. Но он, явно сдерживая свою молодую страсть, решительно оседлал коня, и она, затаив дыхание, помахала ему на прощание рукой. «Интересно, увижу ли я его до того, как найду способ убраться из этого столетия?» – подумала Николь. И хотя мысль о возвращении была для нее самым заветным желанием, она не смогла удержаться и с грустью подумала, что это ее приключение, может быть, больше никогда не повторится.
      Все еще поглядывая на усыпанное звездами небо, она подошла к дому и открыла калитку, ведущую на задний двор. Но как только ее ноги коснулись порога, песенка, которую она мурлыкала, невольно замерла у нее на губах. Она инстинктивно почувствовала, что в доме что-то случилось, поэтому, ни о чем больше не думая и не останавливаясь, взбежала на заднее крыльцо и кинулась в спальню. Еще не добежав до нее, Николь услышала громкий плач Миранды и, подумав о том, что это очень странно, что ребенок остался один, вошла в комнату.