Глава 16

Вятт вернулся в несколько приподнятом, по сравнению с его недавним расположением духа, настроении.

— Кризис, — доложил он Терри. — Ты не знаешь, что это значит, моя любовь, но я могу сказать тебе, что этот кризис — в нашу пользу.

Терри была в постели. Он быстро разделся и забрался к ней. Она обняла его и согрела своим телом.

— Значит, это на самом деле произойдет?

— Да, сегодня, в любой момент.

— Ты все приготовил для этого?

— Почти. Еще чуть подделать записи, поместить в машину пару сгоревших предохранителей, добавить несколько дополнительных сложностей для “экспертов”, которых, без сомнения, вызовут, и все будет готово. Кто сможет когда-нибудь сказать, что в действительности случилось здесь? В этой области нет настоящих экспертов, Терри. Пока нет... — Он помолчал, вспоминая Мааса Криппнера. — Больше нет.

— Да? — она насмешливо посмотрела на него.

— Это неважно, Терри. Господи, как я люблю тебя. Я хочу сказать, я действительно люблю тебя. Понимаешь, даже когда все против нас, мы с тобой все-таки можем заниматься любовью. Я хочу сказать, я всего лишь люблю тебя.

— Тогда люби меня, — ее голос был хриплый и быстрый от страсти, которую он вызвал. — Ради Бога, нет, так как никто из нас не верит, ради меня, люби меня. Заполни меня, делай мне больно, но люби меня...

Они занимались любовью, чистой, в первый раз совсем без боли и почти без страсти.

Самый черный янтарь всегда самый чистый...

Гаррисон нашел способ.

Он не был канатоходцем, но способ все-таки нашел. Он подобрал доску длиной шесть футов с крепким железным болтом на конце. Теперь, усевшись верхом на один рельс и толкая перед собой доску, положенную поперек рельсов, он дюйм за дюймом двигался над пропастью. Другой конец доски торчащим болтом цеплялся за соседний рельс. Таким способом, перенося большую часть своего веса на доску, он мог перемешаться вперед и без особого труда сохранять равновесие, но что бы он ни делал, он не должен был смотреть вниз.

Поэтому он не отводил глаз от слегка покачивающихся рельсов впереди и темной, крытой секции, похоже, твердого пути. Глядя прямо вперед и продвигаясь дюйм за дюймом, он заметил изменения: если раньше был ветерок, то теперь воздух стал тихим и неподвижным, — словно мир затаил дыхание. И там, где раньше в вышине парили силуэты больших черных птиц, темнеющее небо было совершенно безжизненным. Плеск водопада сейчас казался приглушенным, каким-то тихим, и на его фоне раздавался медленный скрип деревянной доски о ржавый рельс.

Из-за того, что нетронутая крытая секция впереди загораживала обзор, — он доберется до нее через минуту или две, — Гаррисон не мог больше видеть место у подножья скалы, где затаился Тот, Который Ждет; факт, которому он почти радовался, пока...

Вдруг темнота впереди стала одним целым со всем злом мира и ожила с появлением немигающего взгляда огромных красных глаз. Тот, Который Ждет, больше не ждал, но пришел встретить Гаррисона. Он сидел там и раскачивал рельсы, приземистый и черный, жуткий силуэт в полой пасти последней секции.

Глаза Гаррисона широко раскрылись, и он застыл неподвижно, его страх расходился от него почти видимыми волнами. И, видя ужас, который он вселил в человека. Тот, Который Ждет, урча, продвинулся вперед, принимая более определенную форму по мере того, как медленно выходил из тени. Это была толстая, телегоподобная гигантская деревянная вошь с хорошо смазанными колесами на ногах. Прямо под ее светящимися глазами находилась широко раскрывающаяся пасть, которая жутко разверзлась при помощи гидравлики, когда тварь приготовилась прыгнуть на дрожащее, беспомощное, тело Гаррисона.

Он не мог больше двигаться ни вперед, ни назад. Пронзительный крик возник у него в горле, но получилось только булькающее шипение. Он дико качался из стороны 6 сторону, сидя верхом на рельсе, а доска стучала в ритм его совершенно беспомощным рукам. Тот, Который Ждет, почти полностью показался на виду, колеса стучали, механическая пасть лязгала. Головные огни-глаза зло глядели, когда чудовище мчалось по наклонным, прогнувшимся, стонущим, раскинувшимся над пропастью рельсам. Пели эти ужасные челюсти не достанут Гаррисона, то колеса — наверняка. Он выбросил руки перед лицом, делая бесполезную попытку защититься от надвигающегося Того, Который Ждет, при помощи доски и почувствовал, как она выскользнула из рук в пустое пространство. Он сильно пошатнулся и понял, что накренился над бездной, его ноги ослабили захват на трясущемся рельсе. Затем...

Его собственный крик был заглушен звуком тележки Того, Который Ждет, чей голос был визгом тормозов и скрежетом горящего металла; и в следующее мгновение чудовище прошло мимо, сталкивая его в глубины. Рельсы, шпалы, кирпичи, камни, — все, что оторвалось, падало, падало, падало...

Падение... Головокружение... Кризис...

Левитация!

Чтобы поддерживать любое тело в пустом воздухе без физической поддержки, делать невесомым. Игнорировать гравитацию как, умственное упражнение.

Падение, мир кружится, Гаррисон крепко зажмурил глаза.

— Прекрати падать! — приказал он себе. — Опускайся медленнее, плыви, лети, но прекрати падать.

Ощущение кружения замедлилось и прекратилось. Он открыл глаза.

Виадук падал мимо него — мимо нею! — все сооружение рушилось вниз в грохоте обломков и пыли, но Гаррисон плавно парил в сумрачном свете, как пушок семян чертополоха. И как виадук пошел вниз, так Гаррисон пошел вверх.

Также вверх поднялась Машина. Она поплыла в воздухе, когда он поднял ее с того места, где оставил, подтаскивая к себе силой своего сознания. Психомех больше не держал его, но он поддерживал Психомеха. И.., это было легко.

Высоко в воздухе он забрался на спину Машины и поехал на, ней над пропастью, вдоль ржавых рельс в углубляющийся мрак. Даже понимая, что Машина была мертва, зная, что теперь она — бездействующая бесполезная масса, он все-таки нес ее с собой. Машина по-своему была верна ему, и теперь он платил ей добром. Кроме того, она была с ним в том, другом сне, — сне о черном озере и черном замке, а Гаррисон знал, что все это ждало его в конце поиска.

Он очистил свое сознание от недавно нахлынувшего ужаса и осмотрел темнеющее небо. Он искал человека-Бога Шредера, но нигде не увидел и следа его присутствия. Гаррисон погрозил кулаком небу.

— Приходи, если хочешь, человек-Бог, и пусть победит лучший.

Затем он вздрогнул и распластался на Машине. Ему было холодно, он устал и был голоден. Ему надо найти пищу и убежище на ночь.

— Что? — Глаза Вятта расширились. — Нет молока? Но это абсурд, невозможно! — он сел прямо на кровати с черными простынями и потянулся за сигаретой. — Ты уверена? Там еще должны быть бутерброды в пластиковой коробке. Думаю, немного подсохшие, но еще съедобные.

— Ничего, — возразила Терри. — Ни молока, ни бутербродов. — Она пожала плечами. — Да и какая разница? Я могу выпить кофе и черным, и я не особенно голодна — ела вчера вечером. Но я думаю, тебе надо поесть. Скажи мне, чего бы ты хотел, и я приготовлю это для тебя. В твоем холодильнике еще достаточно еды. Ну, кроме молока и бутербродов...

— Мне надо взглянуть на этот холодильник, — он натянул пижамные брюки и вышел на площадку, Терри последовала за ним.

— Но почему это так важно?

— Послушай, я рассказывал тебе, что кто-то накормил его, помнишь?

— Да, но...

— Я не знаю почему, и, конечно, не знаю как, но у меня вдруг появилось такое чувство, что я знаю, откуда взялась эта пища! Хотя понятия не имею, как он умудрился ее съесть и кто принес ее...

— Но.., это безумие!

— Терри, — заскрипел он зубами, — я понимаю, что это безумие. Здесь...

Он схватил ее, достал из кармана ее халата связку ключей, подвел к машинной комнате. Дверь была заперта в точности, как он оставил ее.

— Смотри! Один вход. Никаких окон. Никакого люка на чердак. Только один экземпляр ключей. Никто никак не мог попасть к нему. И все-таки — черт бы его побрал! — он все еще живой там! Могу поспорить, он все еще живой...

— Но ты не знаешь этого.

— Нет, конечно, нет, — он опустил ключи обратно в карман ее халата. — Я пойду посмотрю его чуть позже. Сначала мне надо заглянуть в холодильник.

В кухне он кинулся к двери холодильника и уставился внутрь. Пластмассовая коробка из-под бутербродов была там, где он ее оставил — пустая. Молочные бутылки стояли пустые, их крышки всосались внутрь. Вятт резко втянул воздух, начал лихорадочно пальцами ерошить волосы.

— Господи, Господи, Господи! — говорил он. — Я не верю этому. Я обыскал весь дом сверху донизу. Это не могло случиться. А надо было начать с моего чертова...

— Гарет! — она протянула руку, словно хотела ударить его, но вместо этого разразилась слезами и спрятала лицо у него на груди.

На мгновение он напряженно застыл, но затем медленно втянул воздух и расслабился, обнимая и прижимая ее к себе. Успокаивая, он похлопал ее по спине.

— Все в порядке, все в порядке, — произнес он охрипшим шепотом. — Это я виноват. Нервы. Старею. Теперь все будет в порядке. Я уже взял себя в руки. Черт, какое тяжелое время для нас с тобой. Я думал, что я сильнее.

— О, Гарет, Гарет...

— Послушай, приготовь нам чего-нибудь перекусить. Я пойду и посмотрю. Прости мою истерику. Проклятье, у нас совсем нет времени для этого, не сейчас. И в любом случае, если он еще жив, у меня остался один последний ход.

Он почувствовал, что его руки начинают дрожать, но постарался сдержаться и отпустил Терри.

— Договорились, — кивнула она. Ей удалось улыбнуться сквозь слезы. — Договорились.

Он взял ключи и пошел наверх в машинную комнату. Он отпер дверь, вошел и...

Гаррисон был не мертв. Даже напротив.

Он улыбался во сне. Его вес вернулся почти в норму; нормальными были также его биофункции. Психомех жужжал и мурлыкал, как и прежде, ручки управления стимуляцией страха были все так же закреплены в крайнем включенном положении.

— Я не верю, я не верю! — сквозь сжатые зубы хрипло простонал Вятт.

Он взял себя в руки, наполнил шприц для подкожных инъекций большой дозой лекарства и сделал Гаррисону укол в руку, затем подошел к встроенному шкафу и достал запечатанный пакет с сахарными кубиками. Но это были особенные кубики. Он часто принимал по одному сам — но только один за раз — или давал один своей подруге в тех случаях, когда ему хотелось чего-нибудь совершенно отличного, какого-нибудь сладкого ночного путешествия, но теперь они предназначались для Гаррисона. Он растворил три кубика в малом количестве воды, затем чайной ложечкой капля за каплей влил всю ядовитую жидкость в рот слепому человеку. И когда все содержимое прошло, только тогда он покинул комнату и крепко запер дверь на замок.

— Посмотрим, как ты выберешься из этого, ублюдок! — сказал он, нетвердой походкой возвращаясь в спальню.

Полдень...

...Но в подсознательном, мире Гаррисона была ночь, такая, какой он раньше никогда не видел: время и пространство, их обитатели стали совершенно искаженными и чужими. В самом деле, когда темнота накрыла землю, ему стало казаться, что он бессчетными часами брел через чудесную страну погруженных во мрак чудес, через гроты сумеречных тайн и покрытой плащом тени красоты.

Звери, большие, как дома, со светящимися фиолетовыми глазами парили на легких с прожилками крыльях, в странных воздушных образованиях, в усыпанном звездами небе, притягиваемые туда, где высоко над холмами утренняя заря плясала в пламени такой яркости, которое могло бы затмить все земные цвета и самоцветы. Серебряные облака были выгравированы постоянно меняющимся узором электрических вспышек и проносились над головой в кружащемся экстазе, Мертвенно-бледные маки расцветали в свете луны с малиновыми кратерами, распространяя опиумный запах, заставляя головы закружиться, а чувства пошатнуться. Моли, большие, как летучие мыши, сбились в любопытное облако над человеком и Машиной, словно недоумевая над этим вторжением пришельцев извне.

Да, извне, потому что эти создания были обитателями внутреннего мира Гаррисона; этот мир, сейчас покоробленный Вяттом, был внутренним миром Гаррисона. И вместе с чудесами, вызванными действием наркотика и механически увеличенным жаром, пришли ужасы. Ручки управления стимуляцией страха были все еще закреплены в крайнем включенном положении...

Гаррисон не совсем забыл, что нуждается в убежище.

И оно пришло в форме безбрежного блестящего розового леса, который был чем-то вроде гигантского доисторического кораллового рифа, образовавшегося высоким и сухим пятьдесят миллионов лет назад. Окаменевший и сохранившийся за все эти столетия нетронутым в своем запутанном величии он был похож на лабиринт. “Деревья” огромного окаменелого леса были колоннообразные, и некоторые росли группами, их ветви раскидывались над головой, образуя розово-белый коралловый потолок, сплетенный так тесно, тесно, что даже клочка ночного неба не было видно сквозь нею. Стены залов, коридоров и пещер представляли собой паутину полупрозрачных коралловых панелей, густо испещренных прожилками, хитроумно переплетавшимися в живой узор почти перламутрового блеска; даже во внешних залах этого доисторического дворца Гаррисон мог хорошо представить себя в многочисленно разделенном завитке какой-то невероятно причудливой раковины.

Не желая слишком углубляться в лабиринт, сопротивляясь этому побуждению, он вдруг почувствовал желание исследовать мириады улиц и площадей этого чуда полностью. Гаррисон поставил Машину в достаточно большой пещерке. Сейчас клаустрофобия отошла в прошлое, стихийный страх, который никогда не побеспокоит его снова.

Устраиваясь на песчаном полу и натягивая капюшон армейской куртки на голову, Гаррисон рассматривал органические, с прожилками, узоры на стенах. Его тело казалось отчаянно уставшим, в то время как сознание, напротив, было воодушевлено взрывами ярких впечатлений и полетом парящей фантазии. Что-то было у него в крови — какой-то чертенок искажения в его мозгу, — что-то, вызывающее калейдоскоп лихорадочных образов, которые просто не давали ему уснуть. Даже узоры на розово-светящихся стенах, когда он глядел на них, принимали живые формы, один из них...

Был котенком! Котенком со сломанной шеей...

Много лет назад, в другом мире, был такой же котенок. Гаррисон вспомнил его сейчас. Котенок был его любимцем, и когда Гаррисон сильно провинился, вернее, потому что он сильно провинился, — котенка убили. И его сломанная шея, его смерть были виной Гаррисона. Его виной.

Да, он помнил потерю... Тигра! Тигра, маленького Тигра.

И котенок на розоватой стене был точно таким, как его Тигр, и шея у него была изогнута под прямым углом, а розовый язык болтался, как тогда у мертвого Тигра.

Гаррисон сел, мурашки побежали у него по спине. Он ощущал, что что-то грядет, но ничего не мог поделать.

Фигурка котенка на стене вдруг начала увеличиваться, стала трехмерной, разрастаясь во всех направлениях и принимая форму.., тигра!

Тигр, переживающий агонию от сломанной, свернутой шеи, но больше не мертвый. Тигр-зомби, и Гаррисон был виноват в страдании этого существа.

Его преступление. Его вина. Его наказание!

Животное выпрыгнуло из стены и налетело на Гаррисона, желтые глаза сверкали, огромные челюсти щелкали. Гаррисон откатился, используя инерцию движения зверя, чтобы протолкнуться через вход в маленькую пещерку и спрятаться за Психомехом. Тигр, царапая когтями, приземлился на все четыре лапы, его голова неуклюже болталась. Он повернулся мордой к Гаррисону. И теперь в розоватом сиянии стен Гаррисон насчитал еще дюжину таких зверей или, по крайней мере, дюжину пар диких глаз. И все они была полны боли, ненависти и мести. Они, как один, крадучись, подбирались к нему.

Загнанный в ловушку, Гаррисон отчаянно искал выход. Телепортация? Нет, потому что если у нею и найдутся силы телепортироваться, то он попадет всею лишь в другое место внутри этою коралловою лабиринта, и он знал, что огромные кошки будут ждать ею там. Левитация? Не может быть и речи, потому что потолок пещеры над головой был сплошной твердой массой, без единого просвета. Но...

Тигры прыгнули на него. Они прыгнули, как один, их головы ужасно болтались, смертоносные лапы выпустили когти.

Гаррисон поднял Машину с розового песчаного пола и закрыл ею вход в пещерку, удерживая ее там, пока тигры ревели в агонии, наваливаясь скребущим, царапающим, кусающим весом на нее. Они пытались выбить Психомех и таким способом добраться до него, и вдруг Гаррисона охватил панический страх, когда он понял, что экстрасенсорные силы убывают. И действительно, он с напряжением удерживал Психомех в таком положении. Что-то ослабляло его, и он уже не мог так легко пользоваться левитацией.

Более того, совершенно сюрреалистический характер происходящего проявлялся теперь более резко. Иначе говоря, он в первый раз почувствовал себя не в своей тарелке в этом измерении лихорадочных снов. Очень немногое из того, что он сейчас переживал, казалось теперь реальным. Он все еще понимал, что находится в снах и кошмарах, да, но он также туманно осознавал, что это не было его естественным местом. Короче говоря, он чувствовал, что переживает кошмар в кошмаре, очень плохую поездку по странной чужой земле, — вот чем в точности был этот случай! АСД в его организме работал, чтобы подчеркнуть то, что он находится в другом мире. И нисколько не сомневаясь, что это была совершенно чужая среда обитания, он ясно понимал, что ею шансы выжить здесь действительно очень малы.

Вот почему, пока у него оставались какие-то экстрасенсорные силы, он инстинктивно напряг сознание и послал SOS на другой уровень существования, в тот мир за пределами его психики, внешний мир, где он когда-то жил.

SOS, мысленный крик о помощи, телепатический сигнал бедствия, который кто-то где-то каким-то образом должен услышать.

Иначе Гаррисон обречен...

Десять минут пополудни. В клетке из стали и бетона в питомнике в Мидхесте Сюзи обезумела. Она вдруг стала метаться, все ломая в клетке, и высоко прыгать, воя, как банши — дух, предвещающий смерть. За несколько мгновений она превратилась из тихого печального животного в дикого зверя. Ее глаза навыкате налились кровью, клыки покрылись пеной, а ее вой леденил душу.

Через несколько минут Сюзи рухнула в углу совсем без сил, дрожащая и скулящая, ее грудь поднималась и опускалась, бока покрылись пеной. Похоже, в этом приступе сумасшествия она сожгла всю свою энергию, вот так внешне выглядела она, пытаясь выполнить свой план.

Смотритель, привлеченный ее припадком, подбежал к двери клетки и, задыхаясь, стал что-то говорить по своему мобильному телефону. Вскоре появилась одетая в защитный костюм фигура со шприцем в руке. Поведение Сюзи в прошлую среду было взято на заметку, и этот внезапный рецидив не был таким уж неожиданным. Если оставить его без внимания, собака могла легко покалечиться, поэтому ей следовало сделать успокаивающий укол. Но доберман-пинчер — это доберман-пинчер, а не крошечный терьер или надушенный пекинес, с которыми справиться не представляет труда.

Когда засов на двери ее клетки отодвинули, глаза Сюзи резко открылись, она словно хотела вскочить, а затем снова упала на бок. Но как только дверь открылась, она вылетела из своего угла, как черная пуля, пролетев прямо между ногами смотрителя со шприцем и опрокидывая его. В следующий миг она была вне клетки. Затем Сюзи все быстрее и быстрее понеслась прочь между рядами клеток, заставляя всех собак лаять и выть.

Она бежала вдоль улицы клеток. В дальнем конце появились смотрители, державшие в руках шесты с петлями, Сюзи замедлила бег, оценивая положение. За ней — бегущие и кричащие люди. Впереди — эти смотрители, специалисты, которые сразу же поймают ее. Она запрыгнула на край тачки, собралась с силами и прыгнула на проволочную крышу питомника. К счастью, проволока была толстая и прочная; она немного пружинила под весом собаки. Сюзи вприпрыжку бежала над клетками, а затем спрыгнула на землю на дальней стороне.

С высоты она видела высокую проволочную изгородь, вьющуюся полукругом по периметру всего питомника. Изгородь заканчивалась у поросшего камышом озера, за которым виднелся густой лес. Низко припадая к земле, Сюзи побежала к озеру. Ее чувство направления влекло ее на запад, а озеро находилось на севере. Она бежала, скуля, отчаянно сопротивляясь желанию повернуть на запад. Тогда ей пришлось бы перепрыгивать через высокую изгородь. Нет, она должна сначала переплыть озеро, а затем можно будет сменить курс.

На запад, в ответ на зов Гаррисона, отголоски которого эхом отдавались в ее голове; этот отчаянный крик о помощи, этот возлюбленный голос, зовущий ее из ниоткуда.

Она откликнется на этот зов или умрет, пытаясь это сделать...

Прошлой ночью Вилли Кених устроил попойку. Он выпил столько пива и шнапса, что самые отъявленные пьяницы показались бы, по сравнению с ним, новичками, и побывал во всех заведениях, начиная от “дешевого ресторана” и “бара” через “ночной клуб” до самого дорогого борделя в Рипербане. Там, все еще пьяный, как какая-то ненасытная, работающая на алкоголе машина, он, в конце концов, выбрал себе женщину и в два тридцать утра увел ее наверх.

Хотя он плохо помнил, что было дальше, он заплатил за ее услуги, а утром, в девять тридцать, проснулся с ясной головой, хотя и немного пересохшим горлом, — такой уж был железный организм Кениха.

Девица с радостью согласилась провести с ним весь остаток дня, так как он лениво занимался любовью и в то же время заказывал в невообразимом количестве шампанское, шнапс, хрустящее печенье, мед и кофе с коньяком, — последнюю привычку он перенял у Гаррисона. Лицо Кениха все еще было покрыто щетиной, и он уже совсем было решил пойти умыться и побриться, когда, где-то около полудня, вдруг сел, выпрямившись, в просторной витиевато украшенной двуспальной кровати.

— Вилли! — повторил голос в его голове. — Вилли, помоги!

У Кениха заледенела кровь, и он содрогнулся. Голос был настоящим, кристально чистым.

— Вилли? — поинтересовалась девушка, касаясь его плеча и побуждая начать.