Несколько лет назад он объяснил это так: он тоже ищет способ продления своей жизни. И где лучше искать бессмертие, как не рядом с человеком — или людьми — который, он уверен, тем или иным образом сломает последний и самый великий барьер всего.

Что касается Гаррисона: его слепота не была больше проблемой. Да, он был слеп в том, что не мог видеть глазами, но его физические движения были легкими, плавными движениями полностью зрячего человека, так что каждый, кто встречал его в первый раз, неизбежно скептически относился к его увечью. Частично это было благодаря некоторым дорогим улучшениям в его сенсорном снаряжении, — последним достижениям все тех же немецких поставщиков, а частично — благодаря его собственной инстинктивной природной независимости, но, в большинстве своем, — возросшей чувствительности, совершенно ненормальному расширению его четырех оставшихся чувств.

Принимая во внимание все это и его не увядавший интерес к парапсихологии, теперь он мог считать себя экспертом в этой области. И ему даже казалось правильным, что он приписывает увеличивающуюся способность восприятия постепенному нарастанию своих экстрасенсорных факторов. Он был совершенно уверен, что они проявлялись. Это был факт, который он мог очень легко (и обычно так и делал) доказать, часто для собственного удовольствия или вознаграждения. И их проявление увеличивалось.., за исключением одного направления. Довольно странно, но единственной нетронутой областью было предвидение, талант, который первым обнаружил его дар.

С того дня, как он узнал, что должен ехать в Италию и найти Терри, прошло почти четыре года, но больше не было пророческих снов, заглядывавших в будущее. Похоже, что спасение Терри — ее поиски, находка и избавление, — совершенно выжали его.

Что же касается других талантов, постоянные поездки в “Прибежище Гаррисона” позволяли ему в полной мере пользоваться библиотекой и исследовательским центром. Они, как уже говорилось, неизбежно подтверждали возрастающую психическую мощь Гаррисона, — не было только предвидения, оценивавшего будущее человека. К немалому разочарованию Гаррисона, выяснилось, что он никогда не был и вряд ли будет вторым Адамом Шенком.

Гаррисон ни разу не брал Терри с собой в Харц. Он хорошо знал о ее неприязни к Кениху, который всегда сопровождал его; кроме того, она с большим предубеждением, или скорее натянутостью, относилась к интересу немца к метафизике. Но обе эти причины, казалось, удовлетворяли его, хотя ни одна из них не была в общем-то относительно веской. Истина заключалась в том, что в Прибежище все напоминало ему Вики Малер, чье имя он ни разу не упомянул при жене, но боялся, что мог бы, если бы Терри приехала с ним в Харц. Он не мог представить себе двух этих женщин в одном и том же месте. Возможно (говорил себе он, никогда по-настоящему не видевший ни одну из них), они наложили на его сознание некий сильный отпечаток и поэтому превратились в единую безликую противоречивую личность, которую довольно трудно было вообразить.

Вики должна остаться не оскверненной. Если ее узнает кто-то другой, это будет как опустошение его памяти, как крошечные царапинки на пластинке, которую слишком часто используют, или шипение, которое искажает магнитофонную запись, если ее часто проигрывают. По этой же причине, чтобы не потускнел ее образ, Гаррисон строго контролировал собственные чувства по отношению к Вики; кроме Харна, где это было совершенно невозможно. Потому что там он открывал ее присутствие в каждой комнате, чувствовал запах ее тела даже в самых свежих простынях и подушках.

Короче говоря, Гаррисон — человек, которого прежняя жизнь научила стойко переносить самые тяжелые переживания, сдерживать и изгонять кошмары, которые в какой-то степени наводняют каждого из нас, — теперь открывал новые препятствия, хотя он еще не полностью осознал, что они существуют, или, в лучшем случае, думал о них, как о нормальном процессе в его сознании. Они были для него, по крайней мере в то время, просто источниками раздражения.

Сама Терри была одним из таких источников. Не то чтобы Гаррисон не любил ее; напротив, он верил, что любит ее как только может, но при этом чувствовал, что его любовь была пустой тратой времени. Возможно, это было связано с разрушением предписания гороскопа Шенка:

"Девушка "Т". Шкала времени: к восьми годам”.

И “Машина. Шкала времени: через восемь лет”.

И “РГ/ТШ..."

И, конечно, “Свет!”, но после этого никакого упоминания о Терри. Более того, никакого упоминания о чем-либо вообще.

А может быть, причиной его раздражения было то, что она не любила его. Она занималась с ним любовью, да, и почти телепатически чувствовала, чего он хотел, но.., вот такое было у него ощущение.

И было еще одно, Очень Важное, — полная загадка. Гаррисон спал с Терри, жил с нею, любил ее (хотя и с ноющей сдержанностью), но он не мог больше читать ее, как не мог читать книгу своими налитыми кровью глазами. А она никоим образом не была прочитанной книгой. Но, даже если бы она и была таковой, возможно, ему не понравилась бы ее история. И в те странные мгновения, когда он размышлял над этим, Гаррисон знал, что это и было его самым большим препятствием. Знать ее — узнать ее прежде, чем встретить ее! — и все-таки не знать ее совсем.

Но дело обстояло именно так. По какой-то причине его развившееся восприятие не работало с Терри. Она не была звуковой картинкой, которую он мог бы определить или отнести к какой-либо категории, не была запахом или прикосновением, по которым он смог бы нарисовать мысленные акварели, не была вкусом, из которого он мог бы выделить сущность. И, пожалуй, это тоже было преградой: возможно, он сам не хотел знать, что было заключено внутри нее. Возможно, он даже боялся узнать...

И последнее, что мучило Гаррисона, — очевидная ненависть Терри к Сюзи с самого начала. Как бы она ни пыталась вести себя разумно (или как Гаррисон не настаивал, чтобы она вела себя так), все-таки в ее голове засела мысль, что Сюзи — это создание, которого следует бояться. Даже видя, как собака любит Гаррисона, видя ее почти, человеческую разумность и постоянное сопереживание увечьям ее хозяина, которое другие могли и проигнорировать, — и зная, что ни один вор или какой другой нежеланный гость не войдут в дом, пока там Сюзи, Терри упорно продолжала связывать Сюзи с собакой из ее сна, Черной собакой, которую она так боялась. Кроме...

.., кроме того, что ее сон был о самом слепом мужчине, а не о его собаке.

Зная о ненависти Терри к Сюзи, Гаррисон не был уверен, хотя временами и догадывался, что существует и обратная связь: Сюзи также ненавидела Терри. Несомненно, об этом знали слуги в доме в Суссексе, так же, как и Вилли Кених, с самого начала предупредивший их, что они ничего не должны говорить об этом ни Терри, ни даже самому хозяину дома.

Временами Терри казалось, что Сюзи как-то странно смотрит на нее или в ее позе сквозит нечто угрожающее, но она никогда не была уверена наверняка. С другой стороны, это была всего лишь всегда настороженная Сюзи — ангел-хранитель Гаррисона; Сюзи — живое напоминание ужасного сна, другие подробности которого были давно забыты, кроме того что там также присутствовал могущественный слепой мужчина.

Когда Терри бросала Сюзи лакомые кусочки пищи, собака, как по обязанности, подхватывала их, уносила в какой-нибудь тихий уголок сада и там зарывала совершенно нетронутыми. Она ничего не хотела от Терри, разве что, может быть.., ее конца?

Кених думал над этим, и это очень беспокоило его. Сама его почти инстинктивная преданность была разделена этой проблемой. Его собственная привязанность к Сюзи всегда была непоколебимой, так же, как и у собаки к нему, хотя, конечно, единственным настоящим центром ее мира был Гаррисон; но, в конце концов, собака — это только собака. Если Сюзи действительно представляет угрозу для Терри, значит собаку надо убрать, что будет равносильно убийству части самого Гаррисона! Поэтому, если вообще это должно произойти, надо, чтобы это выглядело как несчастный случай. Для Кениха легко устроить это: Сюзи просто исчезнет. Но...

Эта сука была не обычным животным. Что такое она чувствовала, знала или подозревала в Терри, чего еще никто не знал, не чувствовал и не подозревал? Откуда взялась ее ненависть? Ее обучали любить Гаррисона как Бога, превыше всех других, превыше любой другой любви, защищать, охранять, боготворить его без благодарности, пусть он даже будет бить и до смерти заморит голодом, если пожелает. Это обожание Гаррисона было не в ней, а ею самой, ее сущностью. В этом и заключался ответ. Ганс Хольцер, какие бы у него ни были методы, отлично настроил и отточил более чем простые эмоции и преданность в добермане. Он также развил ее инстинкт защиты Гаррисона.

И именно этот инстинкт не доверял Терри. Значит эта сука прочитала будущее с точностью, которой никогда не достигал даже сам Адам Шенк. Но, конечно, Вилли Кених не знал этого.

Co временем немец перестал беспокоиться об этом. Должно быть, у Сюзи были свои причины для такого поведения; этого было достаточно...

После смерти отца итальянка, мать Терри, снова вышла замуж и теперь жила в Турине. Мать и дочь переписывались, но не часто. Терри не могла простить ей ни ее беспутный образ жизни, ни смерть отца, причиной которой, как она продолжала верить, было это поведение — и это, несмотря на то, что сама Терри кое-что унаследовала из характера своей матери. Более того, существовала еще одна причина, по которой она не прощала свою мать: та украла у нее любовь единственного человека, которого она любила.

Человека по имени Гарет Вятт.

Она была знакома с Вяттом уже шесть месяцев до того, как он встретил ее мать, и была его любовницей с первой же недели их знакомства. Несмотря на молодость, у Терри были любовники и до Вятта, и она считала, что кое-что понимает в искусстве любви, но Вятт научил ее намного большему, чем другие, его знание дела покорило ее. В скором времени она была без ума от него.

У Вятта имелись две причины для того, чтобы соблазнить Терри. Во-первых, его состояние таяло, а он верил, что ее отец богат. Вятт ошибался в этом, потому что уже тогда финансовые дела Миллера шли под откос. Во-вторых, фирма Миллера имела дело с микроэлектроникой, и это обстоятельство, казалось, могло помочь Вятту в поисках лучших компонентов для Психомеха.

Но затем, когда крушение Миллера стало очевидным, Вятт решил сменить объект внимания. До сих пор он был случайным гостем в доме Терри в пригороде Винчестера, но только до встречи с ее отцом. Гарри Миллер, не особенно проницательный в бизнесе, тем не менее смог увидеть в нем человека, который непрочь воспользоваться удобным случаем. Ему не нравился Вятт, в любом случае он считал его слишком старым для Терри и был против их отношений.

Затем, в тот вечер, который должен был стать для Вятта последним в доме Миллеров, он встретил Марию, ее мать. Она недавно вернулась из довольно длительной поездки в Италию, куда ездила якобы навестить далекую, но очень любимую престарелую родственницу, которая серьезно заболела. Мария Миллер, конечно, имела собственные деньги и была не меньшей распутницей, чем сам Вятт. К этому времени ему уже надоела Терри и довольно бледные перспективы ее отца, и он знал, что некоторое время денег не будет. А с другой стороны, мать Терри была очень красивой, спелой и при деньгах. Вятт не знал размеров ее состояния (на самом деле оно было небольшое), но видел в ней, по крайней мере, возможность возместить свои убытки.

И в конце концов Терри застала их вместе. Это было единственным зерном правды в истории, которую она преподнесла Гаррисону; ему не нужно было знать остальное. Он никогда и не подозревал, что подхватил свою Терри, как это было на самом деле, брошенной ее вероломным любовником. Но прошло три года, Гаррисон так часто уезжал, а его жена так часто скучала...

Гаррисон не ограничивал и не пытался ограничивать свободу Терри. Она не была птичкой, которую можно держать в клетке. Ухоженная, как и подобало ее положению в обществе, с постоянно расширяющимся кругом знакомых мужа она становилась все более и более светской дамой, у которой было много собственных друзей и еще больше поклонников. Вот как получилось, что на банкете после премьеры спектакля в Чичестерском театре она снова встретила Вятта-искусителя, который теперь стал почти бедным. Он все еще хорохорился, но постоянно помнил, что его средства на исходе. Будучи в курсе местных дел, он хорошо знал, что Терри — теперь жена богатого и преуспевающего человека и она снова стала желанной целью.

Что же касается Терри, когда она увидела его в толпе людей в противоположном конце зала, до того как он заметил ее, ее сердце дико подпрыгнуло, и она сразу поняла, чего ей не хватало в жизни. И к тому же, этот мужчина — единственный мужчина, которого она когда-либо любила, которому отдавалась всеми возможными способами, — стал теперь привлекательным как никогда. И в этот же миг Терри поняла, что Вятту не потребуется больших усилий снова получить ее в качестве любовницы.

Нет уж, дудки, она не даст ему такого шанса. Она заставила себя уйти.., и в этот момент он нашел ее. Когда Терри покинула дом на окраине Чичестера и направлялась к тому месту, где была припаркована ее машина, она услышала за собой его шаги и зовущий голос:

— Терри! Терри, пожалуйста, подожди!

Она повернулась.., и попалась в ловушку! Все так просто.

Вот почему, когда Гаррисон предложил поехать в Харц на первые три недели февраля, Терри оказала такое невиданное ранее сопротивление. Она сказала, что у нее есть друзья, которых ей хотелось бы навестить, и что пора сделать покупки и обновить гардероб к весеннему сезону. Что в Лондоне показывают представление, которое ей хочется увидеть и которое, конечно, будет не интересно Гаррисону, и т, д. Во время отсутствия Гаррисона ее связь с Вяттом расцвела как никогда, пока она, наконец, не превратилась в податливую глину в умелых руках Вятта.

Не то чтобы она позволила этому произойти так быстро и легко. Нет, у Терри были определенная сдержанность и чувство обиды, образовывавшие барьеры, которые надо было сломать прежде всего. И так как именно Вятт был причиной этих обид, только он один и мог удалить их. Первой из них было то, что она продолжала видеть в нем причину разорения и смерти отца. Над этой проблемой Вятту пришлось немало попотеть, прежде чем он нашел правильное решение.

Только очень влюбленная или полностью одурманенная женщина поверила бы ему Его решение было простым — врать, но так, чтобы это лечило больное место Терри — ее чувства, вернее, недостаток чувств к собственной матери и постоянно расширяющуюся пропасть между ними. Одно это уже придавало достоверность его истории, суть которой заключалась в том, что не Вятт, а мать Терри играла ведущую роль в этой связи, и что сами эти отношения были буквально навязаны ему. Она открыто заявила о своей любви к нему или вернее о ее желании, которое сначала вместе с ее вульгарной сексуальностью отталкивало его. Кроме того, она была замужней женщиной и матерью его истинной любви! Увидев, как ее явное вожделение шокирует его, она стала угрожать уничтожением их обоих — его и Терри, полным разрывом их отношений без каких-либо надежд на будущее. Она знала, что ему нужны деньги для важного проекта, — чего-то, связанного с машиной и экспериментальной психиатрией, далеко отступающей от классической практики, — и пообещала любую финансовую поддержку, какая ему потребуется. Он не знал, что она не сможет сдержать слово, потому что ее средства были довольно незначительными.

То, чего она требовала в ответ, было.., ну, Терри хорошо может представить себе это. Любовную связь, конечно. У нее было много таких, и обычно ее любовники быстро надоедали ей; несомненно, то же произошло бы и с Вяттом. А тем временем она пообещала не мешать его ухаживанию за ее дочерью, а напротив, попытаться склонить Гарри Миллера на сторону Вятта. Он поверил ей... И после всего, чем эта женщина оказалась лучше суки?

Ему надо было бы знать ее лучше, конечно, но она внушила ему, что это единственный способ, позволяющий воплотить его честолюбие и ведущий к женитьбе на Терри, которая станет его навсегда. Несомненно, Терри должна понять это, ведь он любил ее, как никогда не любил ни одну женщину. Несомненно, она должна была почувствовать это, когда они были вместе, в совершенстве их занятий любовью, в простой радости их совокупляющихся тел...

Все, что рассказал Вятт, было ложью, но он преподнес это так, что Терри постепенно привыкла и поверила ему, как любая женщина, которая слышит ложь от любимого мужчины.

Вскоре она обнаружила, что, со своей стороны, сама допускает некоторые чувства к нему, и начала утверждать, что она не любит Гаррисона, как бы приглашая (хотя и не произнеся ни единого слова) к углублению их любовной связи. И слабость Терри, Гаррисона, ее будущее, будущее Вятта, Кениха, самого Гаррисона и еще многих других, — да что там, будущее всего мира, — завязались мертвым узлом. Это был ключевой фрагмент в фантастической мозаике, в которой все уверенно и ужасно встанут на свои места.

Но даже тогда Вятту пришлось подтолкнуть их отношения. Если бы Терри могла оставить Гаррисона, сказал он, они могли бы жить как раньше, даже лучше, потому что теперь она знала “правду”, и они могли бы жить вместе в полном счастье до конца своих дней. Что касается денег: разве это так важно? У него все еще оставалось поместье, хотя, правда, и немного запущенное, но все еще достаточно ценная собственность. Он продаст его, купит дом поменьше, деньги поместит в банк, и будут жить (хотя и стесненно) на проценты. Он образованный человек, и у него еще есть немного клиентов; он будет работать и содержать ее. Разумеется, они не будут голодать. К тому же, у него есть несколько задумок, которые при правильной поддержке могут сделать ему состояние. Как-то, где-то, но он найдет эту поддержку. Только бы она ушла с ним и была его.

Излагая все это, Вятт понимал, что это его шанс, и он рискует. Но как бы одурманена она ни была, все-таки Терри не была дурочкой. Вятт надеялся, что дело выгорит, и облегченно вздохнул, когда она отвергла идею убежать вместе с ним. Нет, она не оставит Ричарда Гаррисона, это было бы крайней глупостью.

Потому что Гаррисон был богат. Богаче чем Вятт мог себе представить, и ее жизнь была роскошной, но она слишком часто скучала, потому что у нее было много свободного времени. Нет, об уходе от Гаррисона и речи не может быть, по крайней мере сейчас, но.., что, если проекты Вятта действительно окажутся успешными? Если все, что ему нужно, всего лишь деньги, это можно попробовать устроить. Ее план был таков.

У Ричарда Гаррисона легкая рука: каждое предприятие, в которое он вкладывал деньги, как по волшебству приносит доход. Так вот, а что если Вятт сможет заинтересовать его этим своим специальным проектом, этой машиной? Психомехом? И если, действительно, все получится, как он обещает, тогда он сам разбогатеет!

Первым шагом была встреча, как бы случайная встреча этих двух людей. Гаррисону не надо знать, что он и есть тот самый Вятт; во всяком случае не сейчас, но с самого начала должно казаться, что эти двое имеют много общего. Например, Гаррисон особенно интересовался парапсихологией, и поэтому Вятту надо будет хорошенько познакомиться с разными терминами и тонкостями из этой области; с другой стороны, он же сам занимается практической психологией и психиатрией.

Так вот и получилось, что на черных простынях в доме Вятта в Гемпшире семя встречи между ним и Гаррисоном проросло и пустило корни; а затем, почти механически, хотя он и не позволил Терри заметить это, он снова занимался с ней любовью.

А за трехстворчатой дверью, в соседней комнате, Психомех, затаившись на своих блестящих металлопластиковых лапах, сидел тихо и молча ждал...

Гаррисон был без сил. Поездка в Харп принесла ему удовлетворение, но, как обычно, продолжительные экстрасенсорные исследования его опустошали. В дополнение ко всему этому, он скучал по Сюзи больше обычного; к тому же, присутствие Вики Малер в “Прибежище Гаррисона” было почти осязаемым.

Вики...

Как-то, вскоре после их с Терри свадьбы, Гаррисон и Кених поехали в Шлос Цониген в швейцарских Альпах. Официально он находился в “Прибежище Гаррисона”, но ему так захотелось увидеть Вики, убедиться, что она.., там. Это было ошибкой, каким-то ночным кошмаром, и он поклялся никогда не возвращаться туда. Кошмаром была даже сама мысль о возвращении.

... Туннель с его неверным освещением врубался, как светящаяся неоновая трубка, в самое сердце скалы. Они были одеты в меховые ботинки и куртки, меховые рукавицы. В маленьком вагончике доехали по рельсам до места упокоения Вики: в скальной стене, ниша номер 2139, где лежало в замороженной взвеси ее тело, все еще разъедаемое раком, который убил ее, но сейчас он был замороженный, как и тонкая оболочка, содержавшая его.

Он мог видеть только ее лицо: оно было наполнено покоем, за которым он чувствовал агонию, возможно, свою собственную. На его щеках слезы замерзали маленькими шариками. А ее замороженный контейнер скользнул обратно в нишу, когда Гаррисон повернул назад. Это воспоминание еще преследовало его.

Однако на этот раз, после его возвращения из Харца в дом в Суссексе, Терри была так рада видеть его и настолько участливо отнеслась к его усталости, что он скоро снова стал прежним. Конечно, она хотела выйти в свет в своих новых нарядах. В марте и апреле им надо посетить несколько званых вечеров, в особенности тот, который дает Дорис Кватрейн. Пресловутая подруга одного лица из высшего света, жившая в Мэйфэйр. Вот там-то Гаррисон и должен был встретить Гарета Вятта. Так договорились Терри и психиатр, и вот как прошла эта встреча.

Вилли Кених отвез их на “мерседесе” к дому в Мэйфэйр и вернулся к себе. Для приема были отведены три больших зала, хотя, как обычно было принято в доме “мисс” Кватрейн (она часто бывала и “миссис”, но на данный момент была свободна), двери комнат были открыты и гости при желании могли уединиться. На вечере было много вкусной еды, “модных” (а с точки зрения Гаррисона “банальных”) разговоров и море напитков. Последних он избегал, оставив для себя полбутылки дешевого итальянского бренди, припасенного хозяйкой специально для него. Они с Терри сели в углу и через некоторое время к ним присоединились несколько ее школьных подруг, с которыми она впервые выходила в свет. Каждая из них теперь познала сущность чувственной женственности: компания, которую еще несколько лет назад Гаррисон нашел бы очаровательной, удобной и легкой, теперь совсем не тронула его или, что еще хуже, просто была смешна.

Он сразу расслабился, позволяя своему сверхчувствительному восприятию полностью впитать новые женские псевдоцвета и псевдоузоры. Через некоторое время Терри пошла поболтать с самой Дорис Кватрейн. Сразу же после ее ухода Гаррисон почувствовал приближение еще одного человека, чей силуэт был высокий, худощавый и очень мужественный. Не дожидаясь приглашения, незнакомец подсел к нему и подругам Терри в их углу, и кто бы он ни был, его действие на женщин было мгновенным и удивительным. Разговор сразу же замолк, а в следующее мгновение они заговорили все одновременно и более оживленно, чем раньше, что Гаррисон мог приписать либо хорошей внешности, либо положению незнакомца.

Затем, чувствуя, что в его направлении протянута рука, он пожал ее и представился.

— Гаррисон, Ричард Гаррисон.

— О, я, конечно, знаю, кто вы, мистер Гаррисон, — голос незнакомца был глубоким и приятным, — и если можно так сказать, то я восхищаюсь вами, умоляю вас извинить мое незваное вторжение, но.., ну, я столько слышал о вас, и, по-моему, у нас должно быть много общего.

— А! — улыбнулся Гаррисон. Он не был совсем уверен, что ему нравится самоуверенность незнакомца и то, как тот вторгся в их компанию. Возможно, получится поставить его на место, не оскорбляя. — Вы много знаете обо мне, и у нас много общего? Тогда вы можете быть только.., моим налоговым инспектором!

Леди рассмеялись, но по тому, как они это сделали, чувствовалось, что их присутствие здесь теперь было излишним. За их смехом стояло нечто более глубокое. Они стали извиняться и уходить, и вскоре двое мужчин остались одни.

— Меня зовут Вятт, — сказал незнакомец, — я недавно стал членом общества парапсихологии здесь, в Лондоне. Вот откуда я знаю о вас. Кажется, они питают к вам большое уважение.

— Я был всего лишь на одном-двух собраниях, — ответил Гаррисон. — Там много говорят, пьют еще больше и мало что делают. Честно говоря, они мне надоели, как, я уверен, со временем надоедят и вам. Я не намерен продлевать мой членский билет.

— Вы очень откровенны, — засмеялся собеседник, — а это, скажем, самое меньшее, чего я ожидал от вас. И могу сказать, что я уже согласен с вами — насчет того, что там скучно. Они чрезвычайно неинтересны. Как теоретики и ораторы, может быть, — да, но не как практики.

Гаррисон нашел его интересным. Голос собеседника, не будучи звучным, был почти гипнотизирующим, сочетаясь с его запахом (с его человеческим запахом, который был гораздо сильнее, чем тонкий косметический налет) и превращаясь в образ мужчины, скажем так.., где-то сорока восьми или девяти лет, но выглядящего гораздо моложе. Худощавый, высокий, с хорошо ухоженными каштановыми волосами, наверное, подкрашенными, чтобы скрыть начинающуюся седину, этот Вятт был привлекательным.

Его рукопожатие также, казалось, соответствовало всему этому, так что теперь Гаррисон был убежден, что он обладает полным психическим изображением этого мужчины. Он догадывался, что физически тот был крепок. Глубина его голоса и сила рукопожатия подтверждали это. И если он прав, этим можно объяснить воздействие Вятта на женщин. Кто бы или что бы он ни был, этот мужчина всегда будет пользоваться определенным успехом. Вот почему эти девочки ушли. Между ними было молчаливое понимание. Остаться — значило бы соперничать между собой за его внимание. Позже, возможно, когда это опьянение выветрится, а внешний лоск слегка поувянет, тогда они вернутся. Гаррисон мог легко контролировать выводы его обостренных органов чувств.

— Мистер Вятт, вы, конечно, понимаете, что я совершенно слепой.

— Вы извиняетесь? Слепой? Ну, конечно, я понимаю это. — В его голосе послышалось замешательство и легкая настороженность. — Я что-нибудь сделал или сказал не так, или...

— Нет, нет, ничего подобного, но вы сказали о наших коллегах по обществу парапсихологии, что они теоретики и ораторы, но не практики. Я — слепой, но в то же время я — практик.

— Мне так и говорили о вас. Вот почему, в общем-то, я и хотел поговорить с вами. Всю свою жизнь я интересовался психиатрией и психологией, нормальными и аномальными умственными процессами, и только недавно заинтересовался парапсихологией. Это, так сказать, другая сторона медали. И к тому же, мне тоже хочется стать практиком.

Что-то щелкнуло в голове Гаррисона.

Вятт... Психиатрия...

Связи были установлены, но он проигнорировал их, вдруг почувствовав желание порисоваться.

— Можно я продемонстрирую кое-что из того, что я могу?

— Я был бы восхищен! — Вятт придвинулся ближе.

— Я ничего не знаю о вас, согласны?

— Мы никогда не встречались прежде, — кивнул Вятт.

— И вы согласны, что я слепой? — Гаррисон приподнял темные очки на дюйм или два, чтобы тот мог увидеть его глаза, и услышал, как психиатр задержал дыхание. — Очень хорошо. Тогда позвольте мне описать вас, по крайней мере, вашу физическую внешность. — И он быстро пересказал Вятту ту информацию, которую различил или принял о нем. Наконец, он закончил и как бы случайно добавил:

— К тому же, сегодня вечером основной целью вашего разговора со мной не была парапсихология. Для вас намного важнее само наше знакомство, чем просто обсуждение или демонстрация экстрасенсорных способностей.

И снова его собеседник затаил дыхание.

Всего лишь на долю секунды Вятт потерял контроль, его защита рухнула и мозг заметался в поисках нейтральных мыслей, однако, все еще испуская впечатления, которые потоком хлынули в центры приема информации Гаррисона. Ряд живых, мысленных образов пришел и ушел в виде ярких, мимолетных изображений в мозгу слепого человека, спокойно сидевшего лицом к незнакомцу. Он уловил их, ухватился за эти беспорядочные отрывки внутренней сущности Вятта.

Там были деньги, очень много денег. И ММЭ — “Миллер Микро Электронике”. И образ самого Вятта, как его очень точно описал Гаррисон, но теперь довольного и улыбающегося, хотя и беспокойной улыбкой. Там также была и Терри, но незначительная в этом калейдоскопе телепатических видений. И было еще что-то, что пришло и ушло так быстро, что Гаррисон почти не уловил этот образ, но успел понять его важность. Это было настолько важно, что он стал охотиться за этим образом, потянулся за ним своим сознанием, как человек с сачком для бабочек за каким-то редким образцом. И поймал...

... И в следующий момент все закружилось, его сознание стало расплываться как цвета на колесе вращающейся рулетки! Кружение, вращение...

Кружение верхом на машине с огромной лапой Сюзи на его плече. Колдовской пейзаж — пейзаж раскованного сознания, — пролетающий мимо, а впереди — белесый лес с голыми деревьями, которые вцепляются в небо, как огромные костяные пальцы. А за лесом Черное озеро, Черная скала, Черный замок — то, что он искал!

— Мистер Гаррисон, — голос Вятта был обеспокоен, рука сжимала напряженное предплечье Гаррисона. — Мистер Гаррисон. Могу я чем-нибудь...

— Нет! — его голос стал слишком высоким, хриплым, почти срывающимся фальцетом. Он взял себя в руки. — Нет, со мной все в порядке. Немного закружилась голова. Этот чертов лигурийский бренди, только и всего.

— Но вы вдруг стали совсем больны! На секунду ваше лицо смертельно побледнело! Наверно, съели что-нибудь? Можно я пошлю за доктором?

— ..рктор... Психиатрия... Вятт...

Узор складывался, формировался, все вставало на свои места. Теперь Гаррисон знал этого человека, по крайней мере, чем он был или каким он был, по словам Терри. Но.., это было не важно. В мозгу Вятта хранились гораздо более важные вещи.